Реквием

                Р Е К В И Е М

     Легкая моя, светлая моя!
     Как сейчас вижу – ты сидишь на своей кровати и пристально смотришь в мою сторону.  Я тоже просыпаюсь, открываю глаза. Мой раскладной диван напротив ее постели, и этот постоянно преследующий взгляд  частенько раздражает меня.
      «Вот, уставится и смотрит» - опять сержусь я на эту ее привычку.  Зато сейчас мне очень хотелось бы , чтобы ты сидела напротив и смотрела бы на меня бесконечно.  Как и я на тебя.  Но не на кого мне теперь смотреть. 
     Помянули тебя и в девять дней, и съездили на кладбище и  помянули  опять в сорок дней. И поминай теперь сколько хочешь, хоть каждый день, и проси теперь прощения за свое невнимание, за недомолвки и нечаянные обиды…  Но услышишь ли ты, простишь ли?
     Легкая моя, светлая моя!
     Ты ушла так внезапно и так стремительно.  Еще утром мы как всегда хохотали за  чаем, Алешка что-то рассказывал типа веселых случаев.  Намечали какие-то планы на день. Обычный день. И все как всегда. Только часа через два она пожаловалась на тошноту. Тихонько добралась до кровати.
     Но тут в дверь позвонила Наташа – это обслуживающий ее соцработник.  И Лида опять встала. Опираясь на стул , поползла ей навстречу.  Она так передвигалась по квартире – ставила перед собою стул и, опираясь на сиденье руками, тихонько переставляла ноги. В тесной квартире невозможно было развернуться с  инвалидной коляской,  так как она предназначалась для улицы.  И Алешка в хорошие погожие дни вывозил маму Лиду прогуляться.
     Наташа попросила свою клиентку расписаться в ее учетной тетрадке и приняла новый заказ: хлеб, молоко, кажется еще пельмени, ах, да, еще пачку масла – вот и весь заказ.  Наташа ушла, а  Лидия опять легла. Без особых жалоб. Только голова кружилась и тошнило.
     - Наверное, я отравилась колбасой. Этим вчерашним бутербродом, - предположила Лида. – Ой, ой, ведро…   
      Ее вырвало. Она снова легла, и никаких жалоб.  Светлая моя, легкая моя.
      Какие времена пришлось пережить! Ведь они с Алешкой голодали в девяностых.  Пенсию задерживали и на месяц, а бывало, и на три. А сынок Алешка – студент третьего курса и, кажется, он был без стипендии в это время.
     На что они жили? Когда я приезжала к ним, меня поражала их худоба, какой-то заморенный вид у обоих. И землистый цвет лица, очень нездоровый цвет. Я не сразу поняла, что это недоедание, что это голод так окрасил их впалые щеки.
     В девяностые так было. На некоторых людей невозможно было смотреть без слез. Помню Сиреневый бульвар, Измайловский рынок. Спуск к нему весь усеянный людьми, стоящими вдоль тротуара со своим нехитрым скарбом. До сих пор не могу забыть молодого человека в очках, с небольшой бородкой клинышком. Типичный интеллигент, кандидат каких-то неприбыльных наук. Он стоял молча, глядя куда-то в сторону, а у его ног на расстеленной газете аккуратно
разложены какие-то книжки, детали детского конструктора, старый будильник и тщательно начищенные гуталином поношенные женские туфли. Видимо, жены. Наверное, они собрали какие-то крохи  своего скарба и предлагали по бросовой цене. Лишь бы набрать на хлеб.  И на его лице  лежал тот же землистый отсвет привычного недоедания.  Глава семьи, потерявший в этой  круговерти событий путеводную нить жизни.  Куда идти? И зачем?  Ах, да, маленькому Дениске нужны хлеб и молоко.  Так купите же у меня что-нибудь!
     Это были времена, когда некоторые директора заводов кончали жизнь самоубийством, потому что не могли смотреть в глаза своим рабочим с такими же землистыми лицами, потому что не могли выплачивать им зарплату…  Тогдашний премьер-министр не подал в отставку, а повторил любимую фразу:  «Все под контролем…» Что у него под контролем?  Голодные смерти детей из семей молодых лейтенантов, которым тоже не платили зарплату и которые тоже решались на суицид, не в силах видеть этого землистого цвета лица своих жен и детей?
     Это были те времена, когда президентские «шестерки» высокого ранга коробками из-под ксероксов мостили ему дорогу  на второй срок…   Цель оправдывает средства.
     Но Лида с Алешей как-то перешагнули через эти времена.  Она нашла работу от хозяина – продавать парфюмерные товары. Стала получать какие-то деньги, стала лучше питаться хотя бы. Алеша окончил  Педагогический институт, тоже начал работать. Но не по специальности, там платили крохи. Он стал рыночным продавцом дезодорантов. И все было бы хорошо, но болезнь суставов довела Лиду до инвалидного кресла.  И что за жизнь наступила для Лиды, всегда такой активной и задорной! Теперь она часами сидела у окна и наблюдала  разнообразные проявления жизни на улице, как среди людей, так и среди кошек, собак и птичек, имеющих бесценный дар свободного передвижения в пространстве.
     После ее смерти осталась тонюсенькая тетрадка, типа дневника, с записями о ее теперешнем житье-бытье.  Иногда она писала в ней день за днем, иногда пропускала целые месяцы. Но записи чаще всего невеселые. О  том, что Алеша уехал в Тушино, проведать сыночка, и остался там ночевать, и вот она сидит одна; о том, что хочется поесть, а подать некому, приходится с трудом ползти на кухню со своим экипажем-стулом. Реже были радостные записи, что Алеша привозил с собой внука Кирилку и они даже оставались ночевать. Это были счастливые вечера. Ведь ей так нехватает лукавой мордашки этого озорника. Он любитель давить на кнопки и все время переключает телевизор. Нажмет что-то на пульте и с любопытством ждет реакции. Смотрит, как взрослые реагируют на это его «шкодничество», а мордашка такая любопытная и лукавая…
      Очень часты записи: «Алеша в Тушино и я одна. Смотрела телевизор и дремала в кресле».  Да что там говорить! Вот некоторые выписки:
«24 мая.  Пока все по старому – я у себя, Алеша и Эля в Тушино. Она, благодаря Алешке, ведет свободную, удобную для нее жизнь. Ходит на массаж, в бассейн с Кирилкой и т.д. и т.п. – ведь она работает и имеет деньги. Алешка же в роли няни и домработницы. Ну, как говорится – что потопали, то и полопали. Сам виноват! А Эля  молодец! Кирилка у нас симпатяга, отличный парнишка, очень хочется отметить его день рождения – уже три годика!  Дожить бы до этого».
«12 июня. Завтра Алеша собирается поехать на дачу. Надо покосить траву, проветрить помещение, просушить тряпье. Уже 15 час. А я только напилась чаю с хлебом и паштетом. Но почему-то все еще хочется есть. Пожалуй, в 16 час.  буду обедать».
«16 июля. Алеша ночевал у меня, а в 13 часов поехал домой в Тушино. Вчера поздно вечером провел стирку -  свои брюки в основном, ну и кое-что по мелочи. Зато сегодня успел напоить меня чаем (лапуся, мой дорогой, любимый). Теперь пойду принимать лекарства, а то опять забуду».
«17 августа. Алеша вчера уехал в Тушино. Сюда пока не собирается. Я просила его съездить на дачу, но увы и ах! Расфыркался, обиделся.  Сливы и яблоки уже созрели.  Поесть бы фруктов. Вот беда! Не хочется беспокоить племянника, просить стыдно. Ведь считается, что у нас теперь есть своя машина, спасибо родители помогли Эле. Но она не находит нужным съездить к нам, а только к своим родителям. Алешка же ленится ехать на электричке. Словом, хоть плачь, а добро пропадает. Покупать дорого, да и обидно от своего сада ходить в магазин!  Похоже, Алешку устраивают «симоны-гулимоны», а ты, бабка, и так обойдешься, зачем тебе фрукты? А уж об арбузе и думать не смей.  Что это?!?  Черствость, жесткость? А чуть надавишь, так губы дует, он так занят, у него полно забот. Стирка, уборка, беготня по магазинам и аптекам и т.д. и т.п. Ну, да Бог с ним».
«5 сентября. Сегодня у меня ночевал Алеша и утром пропылесосил комнату. Сейчас 17 часов, я уже пообедала. Что-то тревожно за них, я не совсем соображаю, как у Алеши и Эли  между собой – в согласии или кошка пробежала»?
«16 сентября. Денег осталось 800 руб. на все про все. Это до 4 октября???!!! Как бы прожить, не занимая…  Пожалуй, надо представить, что все, кто меня изредка подкармливал, уехали куда-то».
«24 сентября. Пока живу одна.  Почитать бы что-нибудь. Но в силу своего плохого зрения читаю с трудом. Один глаз почти не видит, во втором комар плавает ».
«28 сентября.  Алеша у меня.  Мой милый, хороший, любимый сыночка, накормил меня жареной картошкой и чаем с конфетой. Но уже собирается в Тушино. Эля с Кирилкой что-то там рассопливились, надо им помочь как-то».
«21 ноября. Давно ничего не записывала. Но все как обычно. Сижу одна. Алешка даже не звонит. Печально!»
«1 декабря.  Сегодня готовила щи.  Пожарила рыбные котлеты.  Готовить становится все труднее и труднее. Очень быстро устаю.  В 17 часов приехал Алеша».
«20 января. Что было? Чем занималась? Не помню. Вообще «что-то с памятью моей стало» Пойду что-нибудь приготовлю на завтрак.  Не жирно! Макароны и селедка. Поела эту ерунду»
«10 апреля. У меня сегодня был банный день. Алеша помог мне вымыться. В основном – забраться в ванну, чему я очень рада. А то все над тазиком да как-нибудь. А теперь поехал в Тушино. Когда вернется  - не сказал. Может быть дня через два-три, а там кто его знает? Дала себе слово не ныть и не зазывать к себе, пусть живет где хочет и как хочет. Не буду отравлять ему жизнь. Пока могу как-то себя обслуживать, буду молчать. Ведь не умру же я на днях? Повременю».
«Сегодня уже 30 мая. У нас все как всегда.  Алешка протирает штаны за интернетом. О доходах у него голова не болит. Слава богу, мать получает пенсию. На попить-поесть хватает, а там хоть трава не расти! Дача пока держится на честном слове, и это его тоже не волнует. Вот когда завалится, будет, конечно, жалко. А пока – он ведь «хозяин». От слова «худо». Говорить с ним о работе – бесполезно. Лень родилась раньше него.  Может быть легкое для него рождение (через кесарево) и в самом деле влияет на характер: легко родился и легко живет. Все трын-трава.  Вот все это высказала, а ему наплевать.  И как и чем убедить его, что работать необходимо? Не знаю. Я уже устала от этих разговоров, а ему как с гуся вода.. Как же тяжко осознавать, что я сама во всем виновата, не приучила к труду. Правда, одно время он торговал и кое-что заработал – куртки, обувь, да и поесть было на что. А теперь как идти в магазин, он показывает пальчики: дескать, где тити-мити? Дашь – куплю. Словом жизнь бьет ключом, и все по голове. По моей».
«31 мая. Удалось все же пропереть Алешку на «подвиг». Сегодня ходил узнавать, что надо сделать для оформления субсидии. Какие документы куда подавать».
«Уже 7 октября, а воз и ныне там. Надо что-то делать, принимать меры.  Алешка не чешется, а я не в состоянии. Ноги мои, ноги!  И как всегда в таких случаях мысли: что бы продать? Что продать? Уже ночь, на часах 3:18.  Идет дождь, и сильный. Хорошо бы уснуть, но вряд ли. Мысли лезут в голову всякие, но больше беспокойных. Вот уж правда – маленькие дети, то и забот меньше. А ему уже 37. Дай Бог ему здравого смысла! Не наделал бы  крупных ошибок. Господи, отведи от него беду и дай светлый разум, помоги ему!»
«20 августа. Давно ничего не писала. Да почти год! Что за это время произошло? Алеша с Элей давно уже разошлись. Она поменяла свою квартиру в Тушино на четырехкомнатную в Митино. Ей помог какой-то старый друг Максим – типа первая любовь.  Теперь  это дальше от нас, и Алеше ездить туда сложнее (с точки зрения транспорта). Жаль, реже придется встречаться с Кириллом».
«Ноябрь, то ли 12, то ли 13.  Алеша ходит с соплями и небольшой температурой. Я тоже чувствую себя дохлятиной. Кружится голова, а глаза сами закрываются, хотя по времени еще рано – только пол-восьмого вечера.  Что-то стала задумываться о смерти. Но умирать совсем не хочется.  Господи, помоги Алеше. Дай ему здоровья, счастья и всего хорошего. Дай ему возможность долгой жизни и понянчить внуков».
«25 марта. Уже 3 часа, пора бы пообедать. Алеша поехал за  Кирилкой. Останется у нас с ночевкой. Эля страшно занята, у нее появился еще сынок – Мишутка, т.е. Михаил Максимович, получается – сводный брат Кирилке. Это хорошо».
«Уже декабрь. А дни бегут, бегут, словно кросс сдают…»
     Иногда она записывала рецепты лечения суставов или что-то от печени. Особенно доверяла так называемым народным целителям. Много советов по настоям трав, по приготовлению элексиров и бальзамов. Но дальше записи рецептов дело не шло. Она сама отмечала, что мешает собственная лень. Вот характерная запись: «Алеша купил сырки плавленные, небольшую шоколадку и редьку зеленую – как бы витамины. Надо бы натереть ее, но пойти на кухню пока лень. Пожалуй, через час пойду трудиться».  «Никуда я не пошла. Лень!»
Однако не все так просто. Другие записи раскрывают секрет этой лени.
 «В последнее время я как-то странно себя ощущаю. То ли я на этом свете, то ли уже на том. Склероз? Маразм? Предчувствие чего-то плохого? Все время кружится голова.  Слава Богу, Алеша со мной, ночевать будет здесь».
Далее записи становятся более краткими и идут реже.  Вот одна из последних:
«Я настроилась на поездку на дачу. Племянница с мужем согласились отвезти меня с Алешей. Конечно, страшновато, это сложное  предприятие – переезд, но очень тянет на природу».
     Однако всего одна неделя, в крайнем случае десять дней – вот и весь стаж пребывания на воле. Не те условия для инвалида-колясочника.  Электрическая плитка на две конфорки, водопровод сифонит и заливает стену террасы, удобства во дворе, крыльцо с высокими ступенями… Вскоре они вернулись.
И опять о сыне: «Выбросил бы из головы эту компьютерную дурь!   Атеист хренов (Господи прости). Почаще бы молился и ходил в церковь. Пресвятая Богородица, будь добра, помоги ему. Пожалуйста!!! Помоги!»
Она писала искренне, от души, и всем этим записям я верю. И так же искренне она написала однажды о своей жизни, что-то типа мемуаров, о событиях, которые я хорошо помню, но порою в ином свете, не в том, как представила их она. Когда была сделана эта запись, я не знаю – даты нет, но уверена, что писала она вполне искренне. Так, как помнила сама.
     «В памяти стоит перед глазами наша комната (14 кв.м) в коммунальной квартире в Гавриковом переулке. Там жили наши родители, папина бабушка (моя прабабушка), еще тетя – мамина сестра и моя старшая сестра Анютка – всего пять человек. Я родилась дома, на собственном диване в 11 часов утра. В квартире кроме нас с мамой были соседки, а папа уже ушел на работу.  Я в ногах у мамы синею, а соседки боятся перерезать пуповину. Наконец, приехала «Скорая», и нас забрали в больницу. Так нас стало шестеро.
Очень часто к нам приезжали папины родные (братья, сестры, дедушка), иногда они оставались ночевать. Мама стелила им на полу какой-то тюфячок и старое пальто. Дедушка бывал чаще всех, так как работал недалеко от нас – одна трамвайная остановка.
Я росла бойкой веселой девчонкой. Подружки во дворе меня любили, и стоило мне выйти во двор, как они меня облепливали со всех сторон. Вероятно потому, что я была фантазеркой и сочиняла невероятные истории, а они, разинув рты, слушали меня.
В третьем классе я болела экссудативным плевритом, это было осложнение  после воспаления легких. Болела тяжело, мне делали прокол и откачивали жидкость.
Врач в моем присутствии сказал маме, что мне надо как можно больше гулять на воздухе, а учеба – бог с ней, подождет.  Я обрадовалась и училась так-сяк.
Маленькой – с первого класса и примерно до третьего-четвертого я бегала в Дом Пионеров. В какой бы кружок ни записалась, везде хорошо занималась. Преподаватель из цирка хотел определить меня в цирковую школу. Но так как я заболела плевритом, мне врачи запретили эти нагрузки.  Тогда я записалась в балетный кружок. Однако, никого из моих подруг не приняли, ну и я ушла. Хотя преподавательница готова была меня принять по новой.
Учила уроки на переменах, дома было некогда. Зимой во дворе на шпагате съезжала с ледяной горки, летом на газоне делала стоечку на руках, кувырки и перевороты.
Затем мы переехали на Садово-Каретную.  Жили на восьмом этаже. Из квартиры соседей  (там тоже в семье были две девочки, наши ровестницы) с балкона слушали концерты, которые проходили в саду Эрмитаж, буквально через двор.
Кое-как закончила школу. Родители к тому времени уже уехали в длительную командировку в ГДР.  Аня училась в институте, а я была предоставлена самой себе. 
Поклонников было много. Но мама воспитывала нас строго, боже упаси, ни-ни. А дедушка дал твердый наказ: «Береги нижний глаз пуще верхнего».
После школы хотела поступать в Горный институт. Но школьная подруга была слаба в математике и уговорила меня пойти в Плехановский на вечернее отделение (можно было подольше поспать). Я как дурында согласилась.  А через три месяца нас всех перевели на дневное отделение  факультета Госснаб – у них оказался недобор.
Моя приятельница не смогла там учиться и стала меня уговаривать бросить этот институт и перейти в какой-либо другой, где не так много технических предметов: сопромат, теория машин и механизмов, начертательная геометрия…  Я отказалась и все же закончила этот институт.
В институте меня часто просили выступать в самодеятельности. Обожал слушать мои выступления не только наш курс, но и декан, и зам. декана. Как потом моя одноклассница , которая училась в  Театральном, сказала мне, что я могла бы быть хорошей характерной актрисой (ну, думаю, не Пельтцер, конечно).
Учиться было весело и интересно. Но я была весьма спесива и частенько бунтовала. Когда надо было писать курсовые работы, я выбирала посложнее, мне хотелось поломать голову. Из-за этого часто конфликтовала с преподавателями.  По механике преподаватель дал мне задание по лебедке. Я взбесилась и поставила условие: либо займусь шагающим экскаватором, либо ничего.
Когда пришла на зачет, то бросила ему на стол чертеж лебедки и пошла к выходу. Но он меня задержал и потребовал объяснить, как она работает. Я предложила ему пригласить уборщицу с тем, чтобы она ему объяснила эту сложную механику. ,Он закипел от злости, но я уже захлопнула дверь.
Словом, я стала притчей во языцех. По институту среди преподавателей велись баталии, кто как оценивал меня. Одни были за  меня, другие против.  Но худо-бедно прошел и этот этап. На горизонте засветила работа.
Но здесь мне повезло. Распределили меня в Амурский край. И еще трех девочек туда же. Я  попросила их написать, как их там примут.  Вскоре получила письмо, в котором сообщалось, что там не нуждаются в нас. Я с этим письмом – в Министерство. В результате я получила свободное распределение. Таким образом я через знакомую узнала о вакансии в НИИ Нефтепереработки. Меня взяла к себе замечательная женщина, кандидат наук  Раиса Наумовна Юдина».
     На этом записи обрываются. Хотя и о дальнейшем она могла бы интересно и весело рассказать, что иногда и делала в праздничных компаниях за столом. И опять же она выступала в своих рассказах всепобеждающей героиней в схватках с преподавателями и начальством.
     Конечно, что-то так и было, но порою совсем с другими подробностями.
     Так, помню, что она все-таки подала документы в Горный институт.  И начала сдавать экзамены. Первым шел экзамен по литературе, писали сочинение. Не помню, какая была тема, но хорошо помню, что она этот экзамен с треском завалила. И вот сидит дома и не просто плачет, а ревмя ревет. Надо ехать в институт и забирать документы. А наша героиня не желает терпеть позор. Короче, эта миссия выпала на мою долю.
     В самом деле, визит был не из приятных.  Молодой человек, сидящий за столом со списками и документами абитуриентов, не сдавших первый же экзамен, излучал уверенность и превосходство. Возможно, какой-то старшекурсник этого института, дежуривший в помощь приемной  комиссии. Он с сожалением взглянул на меня, когда я предъявила ему экзаменационный лист.  Быстро нашел папку с документами. Кинул взгляд  на «Аттестат зрелости», в котором было не так уж много троек, и даже где-то проскользнула пятерка, скорее всего по физкультуре.  Я постаралась держаться как можно более независимо.
«Ну и чего же ты хорохоришься?» - как бы вопрошал его честный и даже сочувствующий взгляд.  Я не отвела глаз: «Да, такая вот я» - как бы сказала я ему. Мне было несложно играть эту роль, потому что я-то знала, что это не я не прошла экзамен.
- Ну и что дальше? – спросил он.  Я пожала плечами.  – А подойдите-ка вон к тому столу, - указал он мне в угол зала.    
- Хорошо, - буркнула я.
За столом сидела симпатичная молодая женщина.
- Вот посмотрите, - предложила она. – У нас  идет набор на заочное отделение.  Документы еще принимают. Поезжайте.  -  И  она назвала адрес института Народного Хозяйства им. Плеханова.
Вернувшись домой, я передала все бумаги сестре. Она на другой же день отвезла документы в Плехановку и была зачислена на заочное отделение.  Таким образом она попала в институт, а вскоре это отделение ввели в состав одного из факультетов, кажется, Госснаб.
И история с распределением на работу выглядела не так безоблачно, как помнит это она.
Действительно, ее распределили куда-то на Дальний Восток, в  район Даубихе, что в переводе означает «Долина счастья». И опять она сидела дома на диване и ревмя-ревела: «Не хочу туда ехать…»
  На этот раз удар принял на себя отец. Он ездил по каким-то Министерствам, с кем-то встречался, договаривался.  Я не в курсе, но скорее всего письмо из Даубихе все же было получено, где они сообщали, что не очень нуждаются в зеленых специалистах такого профиля, да и жилье не гарантируют. А это уже испугало и отца.  Так или иначе, он утряс этот вопрос  и добился отмены этого распределения.  Конечно, это стоило ему хлопот и нервов (вряд ли – денег, тогда это не было так распространено). Но бедняжка-сестра так переживала, а зная ее характер легко было предположить,  что она может выкинуть какой-нибудь «фортель» - либо сбежит куда глаза глядят, либо голодовку объявит…
 Короче, он прошиб стену,  и сестра легко проникла в созданную им пробоину – просто съездила в Министерство за справкой о свободном распределении. После чего устроилась на работу в какое-то московское предприятие, честно работала и была там на неплохом счету.
Я, помню, разразилась небольшим лирическим стихотворением, которое заканчивалось так:
                И Зоя осталась у мамы               
                Под крылышком в час ненастья…
                А где-то зовет  упрямых
                Даубихе  - Долина Счастья.
Помнится, даже посылала его в «Комсомолку», но мне ответили, что случай не нов, да и рассказано о нем недостаточно красочно.
Но все это можно пережить, как пережила эти события и сама Лидочка, постепенно выкинув все неприятное из головы. И когда она писала свои воспоминания, она не притворялась, не хитрила, она просто не помнила эти тягостные дни, их как бы и не было в ее жизни.  Да мало ли какие неприятности преподносит нам судьба, что же – так и зацикливаться на них? Без них гораздо легче переносить новые невзгоды, чтобы так же со временем забыть и о них.
Легкая моя, светлая моя!
Она не затрудняла жизнь ни себе, ни, в том числе и своим близким.  Я не говорю, что она делала это сознательно, а просто в силу легкости своего характера. Не ныла, не прибеднялась даже в самые тяжелые времена, всегда верила, что светлая полоса придет, и радовалась любым обстоятельствам, хоть в малой степени сулящим какие-то блага.  Так и жила.
Светлая моя, легкая моя!
В одних своих, с позволения сказать, произведениях я называла ее Лидой, в других Зойкой, но на самом деле ее звали иначе.
И если ты, читатель, незлобивый человек, то помолись, кому веришь, и попроси Царствия Небесного  для рабы Божьей Валентины, да упокоит Господь ее душу.
Легкая моя, светлая моя!