Пост Глава 1

         
          Стояли лютые январские морозы, столбики термометров показывали далеко за минус тридцать. Город-остров Кронштадт, главная военно-морская база Балтийского флота, растворился в густом холодном мареве. Корабли застыли оледеневшими призраками, и лишь юркие ледоколы крушили плотный массив льда, расчищая фарватер. Финский залив замерзал, Нева вливала много пресной воды, и зима приносила проблемы флоту. На горизонте туманной тенью устремился шпилями в небо Ленинград. Шел третий год перестройки, страна стремительно разоружалась, народ дичал от дефицита продуктов, но балагур-президент всех успокаивал ускорением и кормил гласностью.
         Матрос первого года службы Алексей Маркс нес караул, охраняя минно-торпедный склад. Весь Кронштадт был заполнен военными арсеналами, в каждом учебном отряде или воинском подразделении хранились корабельные боеприпасы.
Дежурный по части, капитан второго ранга Пасюта, строил команду, спрашивал знание устава, сам проверял боевое оружие. Пронзительными глазами вглядывался в лица бойцов, искал непорядки в обмундировании. Но все было хорошо. В караул заступали только надежные матросы, обязательно комсомольцы. Отличники боевой и политической подготовки, они имели безупречную биографию, одобряли курс и решения коммунистической партии.
         Постояли на резком колючем ветру, выслушали последние инструкции, заступили на пост. Согласно уставу Караульной службы из-за морозов стояли по одному часу. Пасюта предупреждал о возможности диверсионных инцидентов, пугал хитрыми лазутчиками, призывал к тщательной бдительности. Алексей был тертый калач, в караул шел в семнадцатый раз. Ничего никогда не случалось, да и не помнил никто, чтобы что-то подобное произошло здесь, в центре военно-морской базы. Кому нужны эти списанные торпеды и глубинные бомбы?
         Темная ночь растворяла в себе блеск далеких, мерцающих в невообразимой дали, загадочных звезд. Сбоку повисло желтое лицо луны, призрачным светом освещая замерзший город. Алексей брел по расчищенной от снега дорожке, десять метров туда, десять обратно. Прятался от ветра в будку часового, жался к полосатым столбам. Нес службу.
         Одетый в огромный тулуп и белые валенки, крепко завязав тесемки шапки-треуха, повесив на грудь автомат и размахивая руками в двойных однопалых рукавицах, всеми силами пытался согреться. Хотелось, чтоб поскорее закончилась смена, ворваться в натопленное караульное помещение, выпить горячего чая и завалиться спать.
         Леха включил маленький радиоприемник, зажатый между ухом и шапкой, чуть добавил громкости. Передавали «полевую почту Юности». Сладенький голос пел о Вологде, назойливый мотив заполнял рассудок. Пели о любимой и палисаде.
 «Гнатюк, что ли? – пронеслось в голове. – Чтоб ему провалиться», – Леха откровенно страдал. Но других песен не передавали и он смирился.
         Было тихо, морозный ветер мел поземкой, завывая между забором и складом. Мутная быстрая тень метнулась прочь, Алексей сразу насторожился. Услышал душераздирающий кошачий крик и тут же успокоился.
         – И мороз им нипочем, – вздохнул с облегчением.
         «Вот же склад, – мысли текли вяло. – Вот куда столько оружия понаделали, всю Землю взорвать собираются что ли? Ходили слухи, будто одного такого склада хватит, чтобы отправить весь Кронштадт в преисподнюю. А сколько их здесь? Ну, зачем все это? Был бы сейчас дома, зажигал с друзьями. Девчонки знакомые остались. Он здесь, а они там радуются, мечтают о будущем, влюбляются. А у меня какое будущее? Служить еще почти три года, с ума можно сойти за это время!»
         Леха вспомнил сборный пункт в родном городе. Находился он там больше месяца. Постоянно убегал домой, гулял с друзьями, все никак не мог навеселиться. Но снова возвращался, узнавал, что его команда давно ушла, получал выговор от военкома, пару дней находился в казармах, потом опять смывался. Служить не хотелось, но понимал, что деваться некуда. Пытался попасть хотя бы на два года, писал рапорта, просил отправить в Афганистан бороться с моджахедами, выполнять интернациональный долг. Ничто не помогало, никуда его не брали. Отчаявшись, уговорил офицера из стройбата, принес ему две бутылки водки. Тот взял, обещал помочь, но не смог. Все это уже так надоело, что однажды вечером приняв изрядное количество спиртного, а наутро мучаясь с жестокого похмелья, услышал как выкрикивают его фамилию и откликнулся на зов. Не заметил, как оказался в самолете.

         По прибытии в часть на него тут же обратил внимание старший лейтенант Задирака, замполит роты, нервный молодой офицер с тонким интеллигентным лицом. Иногда по его телу пробегали малозаметные судороги, он кривился лицом, закидывал в рот какие-то пилюли и наверняка был склонен к падучей. Видимо Маркс привлек политработника своей редкой фамилией. Когда-то давно, дедушка Арнольд назвал своего сына, Лехиного отца, Карлом. Далеко в будущее смотрел дед, умным был человеком. Обрусевший немец, предки которого еще при царе осваивали Поволжье. Затем во время войны усатый черт сослал всех, кто не погиб в лагерях, в Сибирь, где они пустили крепкие корни, перемешались и спокойно жили и работали во славу социализма.
         Старший лейтенант заманил Маркса к себе в кабинет, стал выпытывать о политических взглядах, будто убеждая себя в чем-то. Леха вспомнил, как на гражданке работал в заводской газете собственным корреспондентом, показал удостоверение. Сказал, что вел рубрику «Партия и молодежь», писал острые критические статьи. Сам главный редактор вручал ему почетную грамоту и переходящий вымпел «Лучший журналист месяца». 
         Задирака обрадовался страшно. Сотрясаемый мелкой дрожью, он с уважением смотрел на Маркса. Тот сразу подумал о падучей и сильно оробел, видя, как гримаса искажает лицо старшего лейтенанта.   
         – А откуда фамилия такая? Псевдоним? 
         – Что вы! – пришлось рассказать автобиографию.
         Замполит взял его под свое покровительство. Утром, когда друзья вместо зарядки прятались в старых забытых гальюнах и получали наряды вне очереди, Алексей спокойно сидел в теплом кабинете, писал доклады о политической обстановке в стране и мире, шуршал подшивками газет, вел конспекты политзанятий. Мало того, замполит освободил его от всех работ, разрешал пить вместе с ним чай и готовить ротную стенгазету.
         Вскоре Лёху подключили к оформлению Ленинской комнаты. Выделили помощником матроса Ёлкина, человека, имевшего дикий неопрятный вид. Он был неразговорчив, но вполне послушен, хотя его приходилось постоянно контролировать. С горем пополам закончили модернизацию, выпустили юбилейный боевой листок.
Старлей хвалил Маркса, с теплотой отзывался о нем замполиту части и особисту. К Новому году стараниями этих офицеров ему было присвоено звание «старший матрос».
         Леха гордился, прошло всего два месяца, а он уже хоть и маленький, но командир. Старослужащие, старшины с ним не связывались, частенько просили помочь при сдаче экзаменов по политической подготовке, иногда угощали мармеладом. Леха никому не отказывал и вскоре прослыл мировым парнем.
         Командир роты майор Войтюк смотрел на него с неподдельным удивлением, угрожающе шевеля рыжими тараканьими усами. Он побаивался Задираку и был вполне вежлив с Марксом, хотя жутко материл других матросов. Леха никогда не слышал таких замысловатых ругательств и на всякий случай старался не попадаться ему на глаза.

         И вот начались караулы. Заступать в них его направил замполит, обещая, что совсем скоро Алексей станет старшиной второй статьи и до конца службы будет прикреплен к типографии, где начальником был дядя Володя, добрейшей души человек, давний товарищ Задираки. Они часто приходили к нему, тот угощал их чаем и конфетами, говорил, что ему позарез нужен надежный помощник.
         Лёхе нравилось доброе расположение старших товарищей. К празднику 23 февраля ожидалось очередное повышение в звании, а пока он исправно нес службу, охраняя этот проклятый склад.

         Три дня назад был в увольнении, зашел в редакцию газеты «Советский моряк». Главный редактор капитан-лейтенант Бенедиктов встретил приветливо, ему накануне звонил Задирака, предупредил о визите молодого журналиста. У замполита по всему флоту были обширные связи, к нему относились с уважением и, как показалось Алексею, даже побаивались. Леха во многом чувствовал его незримую поддержку и ощущал себя очень уверенно.
         Бенедиктов угостил гостя рюмкой дорогого французского коньяка. С удовольствием выпили, закусили апельсиновой долькой. Капитан-лейтенант сразу понравился Марксу. Он был шатеном среднего роста, плечистым и подтянутым. Огромная нижняя челюсть вызывающе выдавалась вперед, но доверчивые глаза смотрели по-детски наивно. Невольно хотелось рассказать ему обо всем, что знаешь, таким он был внимательным и обходительным.
          Поговорили о жизни, пошутили, от души посмеялись. Бенедиктов выписал новое журналистское удостоверение, поздравил со вступление в семью военных корреспондентов. Сказал, что в штате у него пять человек, все мичманы и молодые офицеры. Был один матрос, но демобилизовался и теперь информации о настроении в низах недостаточно. Поэтому Алексей появился как нельзя кстати. Предложил писать репортажи на любую свободную тему, обещал помочь с увольнениями в город. Леха вышел из редакции окрыленный и радостный, все складывалось на редкость удачно.

         На обратном пути заглянул в госпиталь к Ёлкину. Купил ему сушек и свежую сайку с маком. Однажды тот подошел и с таинственным видом показал коробочку с медными опилками, предлагая посыпать ими кусок хлеба и съесть. И обязательно запить сладким горячим чаем. Объяснил, что таким способом он хочет вызвать у себя язву желудка, чтобы комиссоваться по здоровью. С Лёхой поделился об этом как с лучшим другом, по секрету. Маркс подумал и вежливо отказался. Ёлкин с недоумением пожал плечами, вытащил из кармана грязный кусок серого хлеба, обильно посыпал его медью и запихнул в рот. Налил кипятка в кружку, сыпанул сахара из вазочки замполита. Опилки громко хрустели на желтых зубах. Ёлкин недовольно морщился и говорил, что уж лучше сейчас пострадать, чем мучиться долгие три года.
         Как ни странно, язву он так и не заработал. Зато во время утренней приборки уколол себе чем-то безымянный палец. Тот стал гноиться, опухать. Знающие люди говорили, что у него панариций. Старшины советовали парить больной палец в моче. Ёлкин пробовал заниматься самолечением, но ничто не помогало, отек только увеличивался. Он испугался, бросился в санчасть, откуда его в срочном порядке увезли в морской госпиталь.
         Ёлкин появился с забинтованной рукой, висевшей на перевязи. В синем больничном халате он напоминал измученного недугом инопланетянина с разбившегося марсолета. Глаза безумно вращались, он был заметно подавлен, в лице угадывался страх. Мгновенно проглотил принесенную сайку и пока грыз сушки, с горечью рассказал о случившейся с ним неприятности.
         Как только беднягу привезли и прооперировали, его тут же взяла в оборот старшая сестра госпиталя. Сорокасемилетняя, могутная, почти двухметровая, с ногами сорок восьмого размера и вызывающим суеверный трепет тяжелым лошадиным лицом она решительно втолкнула больного в пустой кабинет. Стиснув в стальных объятьях, приникла к уху и жарко зашептала:
         – Ну, давай же, морячок, давай!
         Ёлкину показалось, что у него треснула грудная клетка, ему стало нечем дышать, он вскрикнул от ужаса, обреченно забился в железных тисках, теряя сознание. Но это ее лишь раззадорило. Привычным движением стянула с него штаны, плотоядно застонала и начала выделывать с ним такое, о чем и подумать-то стыдно. У Ёлкина никогда никого не было, девушки пугались его, а здесь такое! Он сжался от безотчетного страха, весь съёжился, посерел… 
         Медсестра билась с ним долго, мучительно. Казалось, еще немного и юношеская страсть встрепенется, покажет застоявшуюся удаль. Но ничего не получалось и она, изнуренная неудачей, с обидой в голосе заявила, что никогда в жизни не испытывала такого унижения и обязательно это Ёлкину припомнит. Потом, уже в палате, доброхоты по секрету рассказали, что ее жестокий ревнивец-муж является начальником гарнизонной гауптвахты.
         Ёлкин потерял сон и все ждал возмездия, боялся. Что делать дальше он не знал, просил Алексея помочь ему как-нибудь выбраться из госпиталя. Лёха обещал поговорить с Задиракой, все-таки у того везде были связи. Видел, что Ёлкин ни в чем не виноват, искренне жалел его.
         Вышел на мороз и столкнулся с сослуживцем, матросом Хмельнюком. Тот шел, сгибаясь под тяжестью огромных бидонов для горячей пищи. По одному в руках и сзади наподобие рюкзака они тянули его книзу, он шел небыстро, оступаясь на скользких поворотах. Нес обед на шлюпбазу.
         Хмельнюк запомнился сразу. В первую же посылку с Украины, из дома, ему выслали столько свиного сала, что он стал его раздавать всей роте. Парни жевали жесткое с запахом кабаньей мочи сало, и все удивлялись невиданной щедрости Хмельнюка. Хлеба не было, ели вечером перед сном и, наевшись до отвала, сытые, легли спать.
         Утром всю роту охватил жесточайший понос. В туалет невозможно было пробиться. Люди мучились, отчаянно стонали, держались руками за животы. Прибежала испуганная врачиха, думала холера или тиф. Узнав про съеденное сало, не стала поднимать тревоги, а посоветовала всем отлежаться. Выдала полведра активированного угля, велела принимать, запивая большим количеством воды.
         Так Хмельнюк сорвал боевую подготовку и учебные стрельбы, которые должны были состояться в этот день. Ему больше не доверяли. Мало того, ночами он не скрываясь, занимался рукоблудием. Из-за этого с ним не здоровались, даже презирали. Но ему было все равно, он бегал на камбуз смотреть, как толстые поварихи моют паровые котлы.
ПРОДОЛЖЕНИЕ http://www.proza.ru/2012/08/03/1712