Жаргонизм щЪгОл из Алматы

Жаргонизм "щегОл", имеющий значение - "младший", "салага", возник в советском Алма-Ата в середине-конце 70х, а в первые пару-тройку лет 80-х активно врезался в молодежную арго-среду и около-криминальные сообщества.

Наш город всегда был изобилующим плодовыми и лиственными деревьями. На широких просторах его предгорных садов и окраин, располагавшихся тогда в непосредственной близости от центра произрастали обширные заросли курая, злаковых и прочих трав. Зимами на все это изобилие налетали многочисленные стаи певчих птиц из Сибири и Северного Казахстана. Естественная кормовая база была безупречной. Всего было предостаточно – лебеда, пырей, осот, вьюнки, крапива, полынь, овсюки, марь, кОстер, васильки, конопля, плевел, белена, щетинники, резеда, репейник, чертополох, ширица (из которой генетики потом сделали бордовый вариант, распространенный ныне на декоративных клумбах) и много-много других.

На месте ныне существующего триптиха-трилогии микрорайонов «Самал» располагалось одно большое радио-поле. Объект был военным, но проникнуть на его территорию не составляло абсолютно никакого труда. Если не считать наличие радио-антенн, то ландшафт выглядел бы в летнее время, как саванна с вкраплениями дикого урюка и яблонь Сиверса, карагача, вязов и тёрна вместо африканских акаций. Кроме того, это пространство испещрено было тропами от жилого сектора вдоль Ленина и до бараков вдоль Фурманова. 

Перед аль-Фараби со по периметру поля стоял один пятиэтажный дом с почтой, а выше него просто невысокий бетонный дувал, растянувшийся до алматинской городской телефонной станции. В месте где аль-Фараби упирался в Фурманова стояла металическая авангардистская конструкция с указанием расстояния до Медео и до Алматинского аэропорта – 16 и 28 километров соответственно. А от телефонной станции тянулась полоска пятиэтажек примыкающих друг к другу до улицы имени Хаджи-Мукана Мунайтпасова.

Со стороны Фурманова радио-поле увидеть – не составляло особого труда. Да и проникнуть на него тоже. Антены уже подлежали демонтажу и активное их использование не подразцмевалось. Несмотря на свою особость никаких намеков не то чтобы на охрану, но и даже на какую-то систематизированность для этого пространства не было. По Фурманова, до ХаджиМукана, а оттуда и по Ленина следовал тролейбус – 17-й маршрут. С любой остановки этого маршрута достаточно было перейти дорогу и пролезть через ветхий звбор или лаз.

Пространство поля было огромным, но на удивление, располагалось близко к центру города. На территории этой саванны поместилось бы три комплекса Новой Площади (ныне Площадь Республики). А его пустынность не вызывало никакого интереса к нему у горожан, занятых всегда на работе и живущих по расписанию трудовых пятилеток и радостных социалистических праздников.

Периодически на радио-поле проводились окопные учения алматинских курсантов-пограничников с одноименного военного училища, что было выше по Ленина, а также тренеровки-пробежки спортсменов из в/ч СКА-12, которая выходила верхним своим складским и кортным краем на радио-поле и апендикс частного сектора, а нижней частью на гаражи, а через них и пятиэтажный двор с летним овощным закутком и на Сатпаева.

С той же стороны к апендиксу часного сектора примыкал военный госпиталь с медскладами и объектами некогда существовавшей радио-локационной воинской части. Они тоже были пустынны, разрушенв демонтажем и временем, что делало их малым полем в привящке в большому. В общем «саванна» с ее большой малой частями всегда была предоставлена сама себе.

В те годы весьма удобным сектором нетрудовых доходов было разведение голубей, аквариумных рыб и певчих кенаров. Проводить ревизии и облавы в зоомагазинах и на зоорынке Тастака органы ОБХСС не помышляли. Вероятно поэтому сфера этих хобби была полукриминализированной, в ней крутились неучитываемые деньги, сталкивались клановые интересы и происходили расправы, случавшиеся чаще всего на том же зоорынке, где царили свои законы. Розовой мечтой у выживающих около-криминальных сред, отправлябщихся на стабильный покой был если не "свечной заводик", то теплый зажиточный домик с верандой, где летом на ней или в саду, а зимой в просторной кухне или в кабинете владельца распевали бы свои "колена" кенары. Такая мещанская уютная ширма всегда была привлекательной для деляг с двойным дном. Зажиточность демонстрировать роскошью было чревато, а вот резные на китайский лад клети подвешанные к потолку с заливающимися кенарами и родственными пичугами - было китчевой модой для переживших разные вехи дельцов и остепенившихся воров в меховых отороченных телогрейках.

В процессе подготовки дорогих кенаров необходимо было задействовать целый комплекс мероприятий. В частности, для многоколенности песен этого вида субтропических птиц нужно было подставлять к ним клетки с другими видами певчих птиц из локальной природной среды. Тогда песнь канареек получалась с изысканным узором колен и разнообразных голосов и напевов. Для этого следовало иметь в распоряжении – зеленушек, овсянок, синиц, два типа щеглов, чижей, коноплянок,  и других птиц, которых в основном ловили зимой и частично поздней осенью.

Со всего Союза на этом радио-поле появлялись немногочисленные но профессиональные ловцы из числа сомнительной публики, чтобы потом либо сразу реализовать птиц на Тастаке, либо опосредованно развезти заводчикам кенаров по всему СССР. Таскаться с ними по вагонам поездов было несколько проблематично. Редко можно было провезти боле трех-четырех образцовых птиц. Большее количество уже могло вызвать вопросы у линейных постовых, а через органы и у бьющих в набат орнитологов. В красной книге основной части птиц, используемых в подготовке кенаров, не было. А вот подвезти под сокращение популяции такую активность было несложно. Поэтому основной рынок неликлидных экземпляров приходился на Алма-Атадля зоорынка и местных заводчиков, которых в то время было не меньше чем в Ташкенте голубеводов.

Войти в этот бизнес со стороны было весьма не легко. Попасть туда можно было только став подмастерьем, или на правах местных пацанов, которые приходили просто посмотреть с условием не шуметь, а там глядишь и подучиться.
Ранним зимним утром, чтобы пообщаться с ловцами и подмастерьями нужно было проснуться затемно и прийти с шерстяными носками в один из бараков по кроме радио-поля со стороны Фурманова до восхода солнца к однокласснику. Он был сталкером и предоставлял кирзовые сапоги для этого путешествия по сугробам и заснеженным тропинкам.

Ловцы кричали, когда видели что к ним приближается местная пацанва. Если среди них были старшие из наших или они понимали, что мы местные, то меняли тон, объясняя, что надо срочно покинуть поляну, т.к. стая вокруг приманки кружит.

Между окопов, оставшихся с лета от солдат или курсантов-пограничников, и бурьяна в снегу вытаптывалась поляна на которую насыплись корма и ставилась небольшая сеть с пружинным захлопом и веревочным стартером. На окраине «прикормки» устанавливалась на невысокий штырь клетка-манок – тесная, из рейки сантиметр на сантиметр, где даже прыгать птица могла только по кругу, сбивая в лохмы перья.
 
По окружности поляны в сугробы втыкались палки на высоту бурьяна. На которые навешивались клетки-ловушки с манковым отделением по центру и двумя-четырьмя пружинными захлопками по его сторонам. Отделение-манок в такой клетке было просторнее манка полевого. Вероятно потому, что в них садились уже прирученные подсадные и часто используемые птицы. Когда же начиналась работа с нуля, то манки в обоих случаях были пустыми. В них садились на первых порах любые пойманные птицы. Часто бывало, что первыми попадались воробьи. С них и начиналась ловля.

Основной целью было поймать щеглов двух типов – седоголового и черноголового. Это - певчие птицы семейства вьюрковых отряда воробьинообразных. В оперении этой пташки бросаются в глаза красный лоб и горло, а также ярко-желтые полоски на черных крыльях. Щеглы любят летать на коноплянники, на гумна, заросли чертополоха и репейника. Всю зиму они питаются семенами, преимущественно двух последних растений. Там, где нет этих сорных трав, нет и щеглов или они лишь пролетом.

Прекрасная песня самца состоит из звонких трелей. Песня у него довольно громкая, приятная, разнообразная и чрезвычайно веселая и задорная. За свое пение он в большом почете у любителей певчих птиц и в частности у заводчиков канареек. Выразить песню щегла словами очень трудно. Она представляет собой довольно пестрый набор совершенно своеобразных звуков. Поющий щегол во время пения ведет себя подобно кенару, поворачиваясь вправо и влево.

В неволе щегол поет почти круглый год. На свободе он молчит только в период линьки и в очень ненастную погоду. Морозов и снега щегол не боится, в ясные зимние дни его веселая задорная песенка раздует слушателя. Характер у щегла уживчивый и очень общительный не только в отношении своих братьев - щеглов, но и других птиц, только у кормушки, в общей клетке он может проявить некоторую драчливость. Щегол умен, понятлив, в некоторой степени хитер. В неволе легко приручается и при надлежащем уходе может прожить 20 и более лет.

Во время разгара ловли. Когда уже первые охотничьи азарты поутихли, поправлять сетку и вытаскивать из ловушек птиц бегали подмастерья. Их-то и стали ловцы называть "щеглами", что означало – малОй, салага, мадший. Иногда "щеглы" слишком быстро "оперялись", выходя на Тастак уже со своими птицами и изготовленными клетками, без соответствующего одобрения своих учителей. Тогда старшие ловцы забирали у них садки, выпускали демонстративно птиц, а сами садки и клетки-ловушки растаптывали.

Ученикам вмегда надо было быть в системе. Ведь сбор на внутренний и надуровневый общак с ловцов тоже велся. И «нелегитимное» обогащение, и тем более тех, кто должен был за свое посвящение отплатить трудом, мягко говоря, не приветствовалось. 
Именно в такой системе отношений и закрепилось жаргонное понятие «щегОл».

А потом пришел Андропов и началась борьба с нетрудовыми доходами. И ловцы с Тастака стали исчезать. Однако «щегОл» или даже "щъгол" пережил эту консорцию, гонения и закрепился в суб-культурном лексиконе алматинцев с конца 70х. А потом, от них из числа тех, кто угодил в места не столь отдаленные, распространился в региональные лагеря заключения в Казахстане, где чалилось много людей со всего Советского Союза.

За пределы Казахстана "щегол" ушел очень быстро – в начале 80х его стали использовать  Киргизии (ныне Кыргызстан), в российских Омске, Чилябинске и Кургане, где в среде бывших казахстанцев и их друзей используется с той же смысловой нагрузкой. Кроме того, в Казахстан приезжали молодые люди из Москвы, Ленинграда и прибалтийских республик, отмечая между делом, что приобретать рецептурные препараты в Алма-Ата легче простого. По закону жанра они общались с местной публикой, знавшей где раздобыть гашиша и чуйской конопли. Если в Москве и Ленинграде "щегол" смог тогда уже адаптироваться через таких "залетных" из-за единой ментальной среды, то в Прибалтике из-за сугубо локальных этнических предпочтений "красноголовый" аннигилировался. Хотя, люди переезжающие в Израиль и Германию в 90-е годы также перенесли это понятие в диаспоры и сохранили до сих пор память о контексте.

На фото клетка-ловушка из личной коллекции. Такие ставились на шесты у бурьяна.

12:10
03.08.2012