Солдатская месть

               
В Советской Армии я прослужил всего ничего -  неполный месяц. Тому способствовали два обстоятельства. Во-первых, в нашем институте имелась полноценная военная кафедра, где студентов обучали по программе  военных училищ. Во-вторых, что, наверное, будет поважнее, чем во-первых, мой период учёбы совпал с очередной авантюрой Никиты Сергеевича Хрущёва. Военно-политической,  назову её так.

Теперь уже хорошо известно, многое из того, что Генсек пытался воплотить в реальную жизнь, на поверку оказывалось беспрецедентным по масштабам волюнтаризма и грандиозным по плачевности результатов. Среди этих деяний могу назвать освоение целинных земель, культивирование кукурузы «вплоть до северных морей», Берлинская стена, Карибский кризис, борьба с авангардом в искусстве и т.д. и т.п.

Перечислять можно ещё долго. Реформа армии исключением не явилась. Я имею в виду колоссальное, почти на 1,5 млн. человек, сокращение Советской Армии. Тогда эта цифра представляла собой примерно треть всего её численного состава. 

Понятно, после такого урезания у СА  автоматически отпала потребность в моих скромных военных знаниях, полученных на спецкафедре. Действительно, кому был нужен неопытный младший лейтенант, когда боевые генералы, прошедшие горнило войны, в одночасье и вдруг оказались не у дел.

Тем не менее после четвёртого курса на месячные военные сборы я таки угодил. Проходили они в окрестностях Могилёва. В одном из тамошних танковых подразделений. Наш летний лагерь располагался на опушке прекрасного соснового бора рядом с лесным озером. Стоял знойный июль и мы жили в больших палатках человек на двадцать.

 Служба проистекала не очень весело, тем не менее  - грех жаловаться. Ничего плохого сказать о ней не могу. Учениями особо не докучали, кормили сносно, по выходным даже отпускали погулять в Могилёв. Короче, в начале шестидесятых, как пелось когда-то в очень популярной песенке Е. Долматовского, в  танковых войсках наблюдался порядок. По крайней мере, так мне показалось в энской части, где довелось служить.

В нашей танковой роте порядок тоже наличествовал. Но он всем и сразу как-то очень не понравился. Всё бы ничего, в том числе и порядок, да вот ротный старшина нам попался форменный зверь. Истинный служака. На современный манер я бы даже назвал его, если можно так выразиться, армейским фанатом. Но… с солидной примесью садизма в мировоззрении. 

Прослужил наш ротный начальник к тому времени уже лет пятнадцать. Однако смог дослужиться всего лишь до звания старшины. Надо полагать из-за недостатка образования. Какое оно у него было, никто точно не знал. Однако судя по объёму словарного запаса гражданских слов, вряд ли более семи классов сельской школы.

Родился старшина в Украине. Часто повторял, что из запорожских казаков. Возможно не врал. По крайней мере, одень на него шаровары да шашку с боку – по всем статьям сшибал бы если не на атамана, то уж на урядника точно.

  Команды старшина отдавал по-русски, но с таким тяжёлым украинским акцентом, что порой не все его понимали. Разумеется, нас допекал не акцент ротного, а, выражаясь красиво, его своеобразный стиль военно-политического воспитания. 

У многих ребят буквально с первых дней службы он вызывал стойкий дух противоречия. В течение месяца, который мне пришлось прослужить под началом этого деспота, я не раз вспоминал, прочитанные ещё в детстве рассказы о тяжёлой доле несчастных рекрутов времён царя Николая Первого.

Теоретические занятия, разные там стрельбы и всякие учения проводили офицеры, которых мы хорошо знали по нашей институтской военной кафедре. Здесь всё происходило на знакомом нам студенческом уровне. Впрочем, кое-что нового из военного ремесла на тех сборах я познал.

К примеру, на танкодроме под Минском нас обучали только вождению танков. Стрелять из пушки не доводилось. Ну, а в окрестностях посёлка Пашково, где проистекала моя служба, нам разрешили по одному разу пальнуть из этого ужасного орудия.

«Воевали» мы на танке Т-54. По тем временам весьма современная машина с пушкой калибром в 100 мм. После того, как она бабахнула, наш студенческий экипаж чуть не задохнулся от газов. Затвор оказалося не в порядке.

В добавок наводчик что-то там не рассчитал, и наш холостой снаряд пронёся метрах в двух от мишени. Так позорно в группе никто не промахнулся.  И всё-таки впечатления от боевых стрельб на пашкинском танковом полигоне в моей памяти сохранились как некий забавный эпизод.

Чего никак не могу сказать о муштре старшины. А муштровал он нас, надо признать, до нельзя основательно. Ладно бы только днём. Так ведь и по ночам от него ни сна, ни покоя не было. На первом же построении гвардии старшина, как он приказал нам себя величать, заявил, что с этой минуты мы все будем служить ровно по 25 часов в сутки.

Даже с учётом поговорки «солдат спит, а служба идёт» один час выходил лишним. Студенты, как известно, народ любознательный, вот кто-то и поинтересовался данной временной нестыковкой. Гвардейца вопрос врасплох не застал. Он рубанул наотмашь: «Голубы мои, так я ж вам удлиню сутки. Будете вставать у меня поутру на час раньше!» Понятное дело, все приняли ответ, пусть за солдатскую, но всё-таки шутку. Однако старшина далеко не шутил.

И буквально назавтра он убедительно продемонстрировал серьёзность своих намерений. Устроил нам побудку с пристрастием. То бишь с хронометром в руке.  Разумеется, в невероятно мизерный норматив почти никто не уложился. Тут же последовало коллективное наказание. Старшина приказал дневальному со следующего утра играть подъём, т.е. колотить в стальную рельсу, в пять утра вместо шести по расписанию.

Своё самоуправство объяснил желанием быстро и эффективно подготовить, как он выразился, гражданских шалопаев, к предстоящему смотру. Мы несколько дней подряд послушно вставали в невероятную рань. И что было совершенно непостижимо, старшина уже стоял у входа в палатку с запущенным хронометром в руках. 

Но самым печальным в этой ситуации оказался тот факт, что наше мастерство топталось на месте. Несмотря на невероятные усилия воспитателя, по-прежнему лишь считанные солдаты роты с трудом укладывались в ненавистно жёсткий  норматив. По этой причине безобразие не прекращалось. И тогда по нашим рядам прокатился ропот возмущения. Я бы даже выразился покрепче – разразился бунт.

Ранним июльским утром третьего дня нашей службы на призывный звон металла никто не откликнулся. Мы ещё с вечера договорились в пять утра из палаток не выходить. Акт такого, похоже, беспрецедентного в службе старшины неповиновения, буквально взбесил его. Он орал благим матом. Сдёргивал с нас одеяла, грозил всех сгноить на гауптвахте. В конце концов, под угрозой грядущих репрессий лежачие ряды наши дрогнули, и мы один за другим подались наружу.

А вскоре появился полковник, начальник нашей военной кафедры. Фамилию запамятовал, а вот тот его благородный офицерский поступок хорошо помню до сих пор. Он приказал старшине построить нас. Не без того, малость пожурил. Потом произнёс проникновенную речь.

 В её заключение сказал, что, по крайней мере, на период службы, мы не студенческая  вольница, а солдаты и будущие командиры Советской Армии. Наш солдатский бунт полковник назвал проступком в армии чрезвычайным. Соответственным должно быть и наказание за него. Но тут же успокоил, добавив, что времена сейчас, к счастью, не военные, и законы военного времени можно пока не применять.

Тем не менее полковник распорядился выявить организаторов и примерно наказать. Однако зачинщиков не обнаружили. За них отдувался староста группы. В результате он таки схлопотал пару нарядов вне очереди. И всё же справедливость восторжествовала,  после инцидента нас стали будить строго по расписанию.

Подводя итог произошедшему, вполне можно было предположить, что институтские командиры, нам, вроде как, простили это вопиющие нарушение военной дисциплины. А вот гвардии старшина – отнюдь. Скажу больше, мало того, что он затаил злобу, которую вымещал на нас на протяжении всего месяца нашей солдатской службы, так ещё и делал это творчески, с выдумкой, всеми доступными ему способами, но что поражало особо – с явным  удовольствием.

Не скажу, что  месть старшины была иезуитской по жестокости, но и то правда, службу нашу он омрачил порядочно. До такой степени, что практически все его подчинённые посчитали за святую честь и почётную обязанность «отблагодарить» ретивого солдафона. Конечно-конечно, сердобольные, как и положено по статистике, тоже нашлись.

Эти предложили поступить по-христиански, т.е. простить. Однако подавляющее большинство моих однокашников, натерпевшихся необузданной дури ротного старшины, после месяца незаслуженных, во всяком случае в нашем понимании, унижений и мытарств предложение о реабилитации «злыдня» отмели сходу.

Совместными усилиями разработали план мести. Не ахти какой хитроумный, тем не менее он отлично сработал! Вот как происходила его реализация. В предпоследний день сборов наши отцы-командиры великодушно предоставили всем желающим возможность погулять в Могилёве на законном основании. С увольнительным документом. Понятное дело, в город отправились практически все свободные от нарядов и прочих солдатских обязанностей.

 Товарища гвардии старшину, конечно-конечно, мы тоже пригласили на прощальную прогулку по такому красивому городу, как Могилёв. И надо же, он тут же ответил согласием. Вывернув свои кошельки на изнанку, мы смогли приобрести пару бутылок водки и совсем неплохую по тем временам закуску. В уютном скверике прямо на травке устроили пикник.

Наш ротный поначалу, как-то вяло возражал против своего участие в назревавшем мероприятии. Пробурчал что-то невнятное про устав, военный патруль и прочие гипотетические неприятности. Однако, увидев спиртное, а особенно, ласкающий душу любого запорожского казака приличный шмат сала, зелёные огурчики с красными помидорами, покрытые зелёным лучком, и прочую снедь, дискуссию тут же прекратил.

Не предчувствуя беды, служивый присел на травку и больше с неё уже самостоятельно не поднялся. На поверку оказалось, что  гвардеец не дурак выпить. А тут ещё на халява. Почти всё содержимое обеих бутылок «Столичной» вперемешку с пивком исчезло в бездонном чреве старшины.

Вот когда все поверили, что он не врал, когда заявлял, что является выходцем из Запорожской сечи. Действительно могучий был казак. Тем не менее напора советского алкоголя не выдержал. Сломался. Как-то незаметно притих, а потом и вовсе припал к зелёной травке. Короче, товарищ гвардии старшина лыка не вязал.   

Вот тогда-то мы и совершили свой акт возмездия. Разумеется, сегодня с высоты прожитого, я бы назвал его жестоким. Но тогда по молодости лет и легкомысленности взглядов на жизнь, мы так не думали. Происходящее воспринимали если не розыгрышем, то уж наверняка жестокостью не посчитали.

В общем, раздели бедолагу до трусов. Благо светило летнее солнышко. Всё обмундирование собрали в узел, и стянули ремнём. Могучее тело аккуратно взгромоздили на скамейку. Под буйную гвардейскую головушку подложили узелок с амуницией. Даже чем-то прикрыли. Документы и кошелёк ребята предусмотрительно забрали с собой и отвезли в часть.

Назавтра рано поутру за нами пришли автобусы, и мы вернулись в Минск. Что произошло с товарищем старшиной, мы узнали только после каникул. Разумеется, я вам это перескажу.

Так вот мирно спящего раздетого до трусов мужика обнаружили недремлющие дружинники. Вызвали военный патруль, и наш мучитель оказался в военной каталажке. Потом вроде бы родное начальство вызволило. Однако вскоре зловредного служаку таки настиг перст Генсека.

Он попал под грандиозное сокращение вооружённых сил, которое устроил в то время Никита Хрущёв. Мне не известно, как увольнение в запас ротного старшины сказалось на порядоке в танковых войсках. Зато точно могу сказать, что наше коллективное чувство мести мы тогда удовлетворили.

Сегодня тот давний поступок я воспринимаю несколько иначе. За свою порядочную по объёму и событиям жизнь я уже давно убедился, что месть чувство далеко не конструктивное. Конечно, её реализация на какое-то время доставляет некоторое удовлетворение. Но потом довольно быстро возникают мучительный вопрос: эквивалентна ли была совершённая месть нанесённой обиде?  Вот тогда-то и появляются сомнения, которые порой негативно сказываются на душевном комфорте.