Техника прошла...

     Минула буранная зима с вьюгами и метелями, с рассказами бабы Кати на теплой печке. Проскочила незаметно весна с сумасшедшими ручьями, прыгающими с крутолобого берега в озеро, с грязью, живыми комочками стрекающей за голенища сапог, и трава при дороге из ярко-зеленой превратилась в темно серую от пыли, словно и неживая.
     Пришло жаркое, сухое лето, когда земля в огороде, будто черная мука, мягко и обжигающе осыпает босые ноги, а озеро оглашается криками ребятни, не вылезающей из воды.
     Накупавшись до синих пупырышек и тошноты, натягиваю платьишко и бегу по огороду. Солнце только и ждет мое захолодавшее тело, чтобы вновь накалить жаркими лучами. Платье мигом высыхает, подошвы ног нещадно палит горячяя земля. Снова становится жарко, хоть беги назад на озеро, в воду. На ходу  щиплю зеленые и теплые стручки гороха. С разомлевшей плети свисает аккуратненький огурчик, не сумел спрятаться от глаз, быстро срываю его и прячу за пазуху. Не потому, что мать не разрешает рвать огурцы в “завязи”, как она говорит, но не любит, когда “таскают по улице” неважно что: хлеб ли, овощи. “Ты сядь да поешь, а потом бегай”,- говорит она мне. А как тут не сорвешь, когда он такой аппетитно-прохладный, несмотря на пекло вокруг, а мне так хочется пить. Не вытерпев, вытаскиваю его и с хрустом откусываю. Во рту столько ароматной влаги, что едва успеваю глотать.
     ... Во дворе тихо. Полдень. Самая жара. В это время мама, бросив в сенцах прямо на крашеный пол фуфайчонку, а под голову - подушку, спит. У нее высокое давление, и жара ее просто изводит. К вечеру, когда жар спадет, мы начнем поливать пожухлые за день помидоры, огурцы, цветы. И до ночи, до темноты все в гору и в гору, все ведра и ведра, и вода, и вода, будто и не бывает пути под гору. Но это вечером, и я стараюсь об этом не думать, а теперь...
     Тороплюсь за ворота, там, на завалинке, на маленькой лавочке возле палисадника, сидит сухонькая баба Катя. Ей не жарко, она еще в платке и в теплой кофте. “Ба, давай я тебя согрею?” - говорю я, присаживаясь поближе к ней. “Погрей, погрей,- улыбается бабуля, - да только меня уж  не согреешь, кровь-то уж не греет”.
     Над  лавочкой тенек от клена. Днем баба Катя никогда не спит и встает рано, приговаривая: “Кто рано встает, тому Бог подает, да и чего спать-то, так все царство земное и небесное проспишь”.
     Ну, какой интерес сидеть в такое время на завалинке, думаю я, ведь тоска смертная. Разве что смотреть, как курица копошится в сухой горячей земле, да изредка проедет машина? Клубы дыма после нее оседают медленно, расползаясь по обе стороны дороги. Часть пыли доплывает и до завалинки, где сидит баба Катя, но она, не обращая на это внимания, откладывает рядом с собой крупную подсолнечную семечку.
     Здесь уже лежит приличная кучка. “Давай  посчитаем?»,  - предлагаю я и начинаю считать: один, два, три... десять, пятнадцать. - Ты смотри, неужто сегодня уже пятнадцать машин прошло? Ты, бабуля, наверное, специально добавила? - шутливо грожу я пальцем бабе Кате. Она всерьез сердится, что я “сумлеваюсь” в ее честности и начинает рассказывать про машины, которые проходили мимо. Тут и легковушки с городскими, и автобус, битком набитый народом, видать на Аимжан пошел, и грузовики с коровами,  в такую-то жару на мясокомбинат, бедняжек, повезли; и квадратные не то “шазики”, не то “шарики”... “газики”,- поправляю я бабу Катю, а она продолжает:
     - Тут Маруня подходила, сказывала, что к им ночью в огород фулиганье залезли и все яблоки пообрывали. Надо отцу сказать, чтобы Мурзика в огород привязал. Хоть взлает когда - может и не полезут.
     ...Нинка Шабанова подходила, из центру шла, говорит, видела Валентину с чемоданом у автобусной станции. Знать на каникулы прикатила, значит, и к нам зайдет. Надо матери сказать, пусть пирогов напечет, угостить племянницу надо.
     Я сижу, молча, слушаю, монотонный, беззубо прищепетывающий голос бабы Кати, и он начинает меня убаюкивать, я задремываю, прислонившись спиной к теплым дощечкам палисадника. И вдруг вздрагиваю от грохота: из переулка выныривает мотоцикл с коляской, лихо выворачивает на дорогу, и за рулем я узнаю вечно пьяного соседа Пискунова. Он и сейчас слишком прямо сидит на мотоцикле и только голова, как у тряпичной куклы, болтается из стороны в сторону, когда мотоцикл подпрыгивает на колдобинах. Я удивляюсь, как это его прямая нога на протезе, торча, как ружейное дуло, с правой стороны мотоцикла, не мешает ему ехать.
      - Видно мало стало, поехал за водкой в центру, глядишь, милиция-то и словит,- как-то даже весело говорит баба Катя и, спохватившись, откладывает очередную семечку, - тоже “техника прошла”.