Пустышка

Безупречное счастье, счастье такое острое, что, наверное, не всем дано его испытать.
Энн Райс, «Пандора»

Работает кондиционер. В номере прохладно, но не свежо, пахнет как-то по-механически. Карен смотрит: все было таким же, как и до ее ухода. Заходит, снимает обувь.
Комнатка небольшая, огромные окна во всю стену – самый верный источник света, как солнечного, так и лунного. На широком подоконнике стоит чашка с остывшим чаем. Постель разобрана. Стол заставлен всяким хламом, начиная с китайских палочек, заканчивая плойкой и полусгнившим апельсином.
Карен не зря все время оставляет табличку «не беспокоить», когда уходит. Ее умиротворяет вся эта атмосфера: гигантские окна с видом на мегаполис, простыня не на кровати, а на полу, разорванные пакетики сахара на слегка пыльном столе. Она чувствовала себя как дома.
Женщина подошла к проигрывателю, включила его и села в кресло под окном.
Снова она одна в пустом номере. Справа, на подоконнике, снова стоит остывший чай. Внизу бегут люди, кондиционер тихо скрипит, подпевая уставшему от тяжелого рока и заунывных баллад проигрывателю. Расческа, которую давно пора почистить, лежит рядом с двумя монетками мелкого достоинства, пустым тюбиком из-под крема для рук и пультом. Высохшая влажная салфетка на какой-то книге. Единственное, что помнила Карен о ней, так это то, что она большая, толстая, жутко известная (прекрасный образец классики) и, главное, ужасно неинтересная.
Таких книг было много в детстве Карен. Ее родители славились среди друзей начитанностью.
Она вдохнула сухой запах безликой комнаты. У этого помещения было множество хозяев до нее, и столько же будет, если не больше, после. Женщина подтянула к себе с пола подушку и зажала ее между коленями. Снаружи светило солнце, и люди внизу сквозь толкотню и спешку слегка наслаждались несмелыми лучами. Комната не менялась, несмотря на смену хозяев. Все тот же стол справа от входа, все то же огромное окно перед дверью. Двухместная кровать, маленькое уютное креселко под широким подоконником.
Ничто не меняется.
Так же прохладно, тихо и одиноко.
Но Карен сама выбрала это одиночество.
И каждый вечер она брала книгу и садилась под большим окном. Не то произведение литературы, от вида и слога которого хотелось вешаться, а другую: легкую, смешную, не обременяющую ум. Так было намного проще, жизнь казалась не таким мрачным клубком. Читала, пока и слова нельзя было разобрать в вечернем освещении. Потом долго стояла под горячими струями в душе, чистила зубы и ложилась в кровать.
Кровать была незнакомая, чужая, холодная. На отельных кроватях редко занимаются любовью. В смысле, в этих отелях. Сюда приезжают на деловые встречи, часто даже на ночь не остаются, обычно представители одного пола и сословия. А если что-то и толкает их на интимную близость, то это всегда происходит втихую – быстро и без чувств. Эти люди тут же друг друга забывают, если вообще были знакомы. Неинтересно, грустно и скучно.
Эти кровати были такие же безымянные, безликие и холодные. Как мягкая грудь матери – и в тоже время не твоей. Она тебе не принадлежит и не дарит обещанного тепла.
Так было всегда. И будет. Много-много лет.
И Карен наслаждалась этим. Это ее замкнутый круг, ее выбор и ее вечность.
Она одна в своем тихом мирке и сама устанавливает правила.
Она садится в креселко, бесшумно скользнув ногами в носках по ковру, сейчас пригубит остывший чай в маленькой гостиничной чашке, поднимет книгу с пола, откроет на любой странице и начнет читать. И так – до темноты.
Это будет всегда. Полупустая бутылка на столе рядом с грязным носком и заколкой для волос в виде цветка. Провод от ноутбука, тянущийся от розетки до разобранной кровати. Чашка на подоконнике. Кровать, не хранившая тепла тела. Остывший чай.
Ее хрупкая вечность.

1 июля, 2011г., Лондон.