EmiGrant 2. Прича о славе

                Прича о славе.
 
– А она страшная, – с надеждой спросил мальчик.
– О, эта в высшей степени поучительная и занимательная история. Так слушай.
Старик снял очки, положил их на столик и приступил к рассказу. На соседней полке молодые люди оставили свой кроссворд и стали слушать сказку.
– Некая могущественная организация распространила через интернет Игру. Ты ведь знаешь, Валера, что через интернет можно всё: и кока-колу заказать, и лекарства, и пиццу.
– Да, знаю, – пропищал Валера.
– Правила были простые, выигрыши – частые, иногда – значительные, оплата выигрышей – несложная, стоимость участия в игре символическая, и вскоре во всём мире, за исключением самых отсталых стран Центральной Африки, играли в Игру.
Пронырливые и вездесущие журналисты пытались доплыть до истоков Игры, взять интервью у самого, самого главного менеджера, – старик запнулся на этом, вероятно непривычном ему, слове, – задать ему какие-то необязательные вопросы и прославиться, но не смогли это сделать. Региональные отделения Игры: немецкое и английское, итальянское и японское, русское и украинское были на виду. Они находились в великолепных небоскребах или в богатых старинных особняках, располагали многочисленным персоналом и солидным бюджетом. Директоры региональных отделений любили красоваться в телевизоре; они убедительно рассказывали населению о благородной миссии Игры. Но центральный офис и самого, самого главного директора журналисты так и не отыскали.
Иногда, упорно идя против течения, они приходили к лачуге не окраине Мехико-Сити, к чайной в джунглях Пекина или пятиэтажной хрущевке Медведково в Москве. Причем, когда журналисты приходили на второй день, на месте лачуги оказывался викторианский дом с большим ухоженным парком, охраной и собаками, на месте чайной они находили американскую прачечную, а на месте лаконичной пятиэтажки возвышалось уродливое стеклянное творение нынешних архитекторов.
Невероятные истории журналистских расследований соглашалась печатать только желтая пресса, но эти газеты никто не принимает всерьез и умные люди их не читают, – Валя украдкой убрала «Мегаполис Экспресс» со стола на полку.
Словом, весь мир, за исключением самых отсталых стран Центральной Африки, с увлечением играл в Игру. Впервые в истории человечества все организации, рекламирующие себя как связующее звено между человеческой и мировой душой, объединились. Католичество соединилось с протестантством и православием, ислам с иудаизмом и буддизм с конфуцианством. Все религии решительно выступили против Игры, описывая её, как происки дьявола. Однако так же решительно за Игру выступили все правительства. Социологи заметили, что с началом Игры во всех странах ослабло социальное напряжение. Стало меньше демонстраций протеста, забастовок и других антиправительственных акций. Большинство социологов связывало этот феномен с глобальным разочарованием людей в демократических ценностях; дескать, рабочий завода Рено, китайский рыбак иль бразильский крестьянин не надеется более на мудрость правительств, а хочет выиграть новую машину, нейлоновую сеть иль мотыгу. И лишь немногие ученые указывали на саму Игру, как главный фактор смягчения отношений общество-правительство. Как бы там ни было, все правительства рассматривали Игру, как положительный фактор.
Когда игра достаточно укоренилась в сознании людей и стала неотъемлемой частью современной культуры, организаторы, по распоряжению самого, самого главного директора, которого никто никогда не видел, и даже не знали, где он обитает, выбросили на кон два лота: Вечное Блаженство – звался первый и Мировая Слава было имя второму. Все население планеты, за исключением дикарей Африки и религиозных фанатиков, приняло участие в Игре еще и потому, что на этот раз участие было совершенно бесплатно.

Мировую Славу выиграл итальянец Анжело, официант пиццерии в городе Милане. Рано утром, как обычно в половине седьмого, Анжело проснулся в своей двухкомнатной холостяцкой квартире, еще не зная, что Мировая Слава осенила его своим крылом. Конечно, он участвовал в розыгрыши обоих лотов. Конечно, он мечтал выиграть либо то, либо другое. Конечно, он представлял себе, что будет делать с Мировой Славой и как распорядится Вечным Блаженством. Но шесть миллиардов людей – шептал ему трезвый рассудок – а среди них есть люди и умнее, и талантливей, и достойней. Так мало шансов – шептал ему трезвый рассудок – не надейся, не жди.
Вопреки трезвому рассудку Анжело ждал и надеялся, но последнее время выпало много работы. Вчера Анжело смертельно устал на вечерней смене и совершенно забыл, что за полночь по телевизору объявляли результаты Игры.
Это октябрьское утро выдалось тихим и солнечным. На кленах и березах только-только появились первые желтые и красные листья, средь общей зелени едва заметные, подобно тому, как едва заметны первые серебристые нити в черных густых волосах.

Старик погладил свои редкие седые волосы и усмехнулся.
– Да ты спишь, душа моя.
Он взял сонного внука на колени и нежно поцеловал его в лоб.
– Дальше, деда, – сонным голосом потребовал внук.
– Сквозь солнечное, тихое утро Анжело ехал на работу. Радио он не включал, мобильный телефон выключил еще с вечера, и потому пребывал в неведении относительно свалившейся на него славы. Он был так погружен в себя и свои мечты, что не замечал некоторые странности. Он не замечал, что на светофорах из соседних машин на него смотрели с любопытством, а некоторые показывали пальцами. В одном месте роскошный Мерседес гудением приветствовал его скромный Пежо, но Анжело отнес сигнал к тому, что он немного замешкался и побыстрей убрался с перекрестка.

Анжело уже переодевался в форменную одежду, когда у его шкафчика появился хозяин пиццерии Марио Маккоронни. Он был подозрительно ласков и нежен с Анжело. Попросил называть его своим другом, а когда опешивший Анжело согласился, сказал, что его другу не следует унижать себя обслуживанием капризных посетителей. Анжело испугался – не есть ли это скрытая, садистская форма увольнения. Когда Марио понял страхи Анжело, он пришел в неописуемое волнение, смешанное с искренней обидой.
Марио сказал: таланты Анжело так высоки и очевидны, что он осмелится предложить уму стать его заместителем и пятидесяти процентным компаньоном. Краем глаза Анжело видел толпившихся у служебных дверей официантов и Летицию, жену Марио, которая мощной грудью оттесняла официантов.
В доказательство искренности своих слов, Марио вытащил лист бумаги и передал Анжело. Вверху большими буквами стояла надпись «ДОГОВОР». Дальше следовал лаконичный и не несущий в себе угрозы текст: «С сего числа, с сего месяца Анжело Литио и Марио Маккоронни становятся полноправными компаньонами во всём».
Анжело нечего было терять, кроме своего старенького Пежо, а пиццерия, как надеялся Анжело, приносит приличный доход. Он подписал договор, пока у хозяина не прошло умственное помутнение. И как только он это сделал, словно из-под земли появился безликий человек. Оказалось, это – нотариус. В две секунды договор был нотариально заверен. Нотариус с сожалением посмотрел на Анжело, поздравил с удачной сделкой, почему-то не Анжело а Марио, и исчез, будто растворился в окружающем пространстве. Марио, прослезившись, обнял Анжело и пригласил его «нынче же вечером» в гости. А когда Анжело, совершенно ошалевший от неожиданности и скорости происходящего, хотел было отказаться, ссылаясь на головную боль, Марио так обиделся, что пришлось согласиться.
Наконец, Марио отпустил его. Анжело вышел в зал уже наполовину его пиццерии, и тут на него обрушилась Мировая Слава.
Его ослепили вспышки фотоаппаратов. Корреспонденты телевидения бросились к нему, суя в самое лицо красные, синие, зеленые набалдашники микрофонов.

– И желтые, – сквозь сон проговорил мальчик.
– И желтые, рыбка моя, – старик осторожно погладил внука по головке, – может тебя положить на полку?
– Не, рассказывай причу, – голос мальчика звучал менее сонно.
– Весь мир обошли фотографии безоблачно улыбающегося Анжело со слезой на щеке. Гугли и Яхо неделю держали её на своих заглавных страницах. До сих пор фотографии первых минут славы Анжело считаются эталоном абсолютного счастья. Следующая серия фотографий не так удачна. Анжело на них все  так же улыбается, все та же дрожит слеза на его щеке, но ушел Абсолют, ушло то незримое, что делает из заурядного совершенство. Эксперты и биографы Анжело утверждают, что в эти минуты чело его омрачили мысли о заботах, неразрывно связанные со славой. Я так думаю – это мое личное мнение – Анжело вспомнил о Марио. Корреспонденты приставали с вопросами: как чувствует себя человек, выигравший Мировую Славу? Трудно ли ему было выиграть? И были ли у него предчувствия? Анжело только и хватало сил от переполнявшего его счастья улыбаться и повторять: «белла, белла, белла». Эти ответы позже приписали его скромности и уму.
Вечером в гостях к Марио состоялось неприятное для обоих объяснение. Дело не поправил по-итальянски обильный, по-французски изысканный стол и по-русски эротический наряд Летиции. Впрочем, объяснение закончилось подписанием нового договора, аннулирующий предыдущий. По нему доля Марио опускалась до 25% и, кроме того, Марио брал на себя всю деловую часть. И снова из воздуха сгустился нотариус, и снова он нотариально заверил договор, и вновь он, пожатием руки, поздравил с удачной сделкой, но на этот раз не Марио, а Анжело.
Анжело поначалу был не совсем доволен сделкой, но потом он не раз благодарил своего ангела-хранителя за то, что тот послал ему Марио. Ибо Марио, от кустистых бровей и длинного носа до самых башмаков Гучо, был сама оборотистость и деловитость, деловитость и оборотистость. Наверное никто не смог бы с большей оборотистостью и деловитостью превратить Мировую Славу в материальные ценности. Уже на другой день Марио принес роскошный контракт на рекламу зубной пасты и скромный, в денежном выражении, договор на эксклюзивное интервью немецкому журналу «Штерн».
Через неделю Анжело женился. Его избранницей стала прекрасная как утренняя зоря 18-ти летняя Диана, победительница национального конкурса красоты, на последнем этапе которого Анжело стал председателем жюри, вместо скоропостижно заболевшего знаменитого режиссера. Свадьба звездной пары была скоропалительна, но грандиозна. Почти полностью она транслировалась по национальному телевиденью, своей популярностью потеснив футбол и конкурс певцов в Сорренто. А еще через неделю Анжело развелся. Потому что Диана оказалась модифицированным мужчиной. Всего три года назад она была мальчиком Даном. Эти «всего три года» до глубины души возмутили Анжело.
– Что это – модифицированный мужчина, – тихо спросил Федя свою невесту.
– Я тебе потом расскажу – тихо ответила Валя.
– Свадьбой и разводом маркируется конец короткого розового периода славы Анжело, и начало длинного плодотворного голубого периода. В это трудное переходное время у Анжело появился духовный наставник. Епископ Перуджио сыграл в жизни Анжело роль не меньшую, чем Марио. Именно влиянию Перуджио биографы приписывают решение Анжело развестись с Дианой-Даном, а также то обстоятельство, что католическая церковь одобрила этот развод.
В другой стране Европы подобный фортель мог стоить звезде потери популярности и последующего заката. Подумаешь – модифицированный мужчина; это личное дело каждого, если хотите – завоевание демократии. Не курили же она, в конце концов, в общественном месте. Но в развратно-пуританской Италии слава Анжело обрела солидный фундамент незыблемых нравственных устоев.
В начале голубого периода Анжело устал от славы. Он начал скрываться от папарацци на модных курортах в обществе артисток и балерин. Но никогда, никогда больше он не знакомился с мисками, и никому, никому больше он не предлагал свою руку и сердце. Папарацци преследовали Анжело и на курортах, огромными объективами часами карауля его в кустах или в кабинках для переодевания.
Конечно, у Анжело появились враги и завистники. Они клеветали: Литио ничего не сделал для своей славы, он не представляет собой больше того, что представляет собой – то есть ничего. Они клеветали – слава Литио дутая, незаслуженная. Всем клеветникам и завистникам Анжело отвечал примерно следующее: он никого не убивал ради славы, ради неё не предавал друга, не обманывал учителя, не продавал душу дьяволу, а тело режиссеру. Слава его чиста и невинна, как улыбка ангела, и потому – угодна Богу. Это утверждение было сущей правдой в целом и в каждой части его, и слава Анжело росла.
Родившихся во время славы его мальчиков в Италии часто называли – Анжело, а девочек – Анжеликами. Потом их стали называть поколением ангелов. Они и в самом деле первые семь лет были так прелестны, словно ангелы, спустившиеся к ним с небес.
– Как я? – сквозь сон пролепетал мальчик.
– Как ты, ангел мой, как ты.
Старик жестом попросил меня подать плащ. Им он укрыл мальчика и тихонько его укачивал.
Марья Антоновна с вялым любопытством читала любовную историю, зная наперед: когда герой признается в любви, когда у героини закружится от счастья голова, а когда они оба воспылают страстью. Подобных историй она прочитала, наверное, сотню. И ей казалось, при известном прилежании сама могла написать такую же. В бесконечном повторении она находила определенную усладу, ибо что наша жизнь, как не бесконечное повторение, как не деланье тысячу раз деланного, будь то книжная любовь иль квартальный отчет.
Федя слушал старика с ограниченным любопытством. Он был следующим кандидатом на засыпание. Мне были интересны парадоксы в рассказе. Но Валя, Валя проявляла большую живость. Глаза её пылали, щеки горели румянцем, и всем своим существом она выражала любопытство и восторг. Редко я видел, пожалуй не видел никогда, такое восхищение придуманной историей. «Мир становится все женственней и женственней, – глядя на неё, вспомнил я слова моего знакомого, – и он заслужил того. И они заслужили этого, – добавил бы я, – наши матери и подруги. В мире мужчин жить трудно, умирать страшно в мире мужчин...».
– А дальше, – громким шепотом перебила Валя мои мысли.
Старик улыбнулся девочке, и таким же громким шепотом продолжил свой рассказ.
– Анжело вел светскую, часто безалаберную жизнь, изредка отвлекаясь на съемки рекламных роликов. Поначалу рекламщики были очень им недовольны. Они говорили, что он одинаково равнодушно рекламирует зубную пасту, автомобили и страховые услуги. Так оно и было – в роликах явственно виделось удивительное равнодушие Анжело к рекламируемому продукту, а в ролике пасты Колгейт на долю секунды промелькнуло брезгливое отвращение, и он наотрез отказался сделать еще один дубль.
Первыми рискнули владельцы Колгейта. Они запустили ролик с Анжело на телевидение и, странное дело, объем продаж стал неуклонно расти. Тойота наконец-то смогла оторваться от своих главных конкурентов – Хонды и Мазды, а Альянс впервые за много лет выскочил в зеленую зону. Владельцы Колгейта, Тайоты и Альянса буквально молились на свой талисман, а эксперты назвали феномен Анжело «ангельская отрешенность от рекламируемого продукта». Его гонорарам могла бы позавидовать звезда средней величины Голливуда, если бы эти гонорары стали известны. Но капиталисты умели хранить тайны, Марио не был склонен доверять никому, сам же Анжело окончательно запутался в своих доходах и расходах.
Любое желание Анжело на съемочной площадке немедленно удовлетворялось. Известно история, как главному рекламщику Тойоты показался вид Анжело недостойный рекламируемой машины, и рекламщик вежливо попросил его одеть другой пиджак, или снять этот, залитый в нескольких местах красным соусом. Анжело вспылил, обругал режиссера и оператора и ушел с площадки. На экстренном совещании совета директоров этот скандальный рекламщик был уволен, а его приемник не мешал творчеству Анжело.
Стал классическим ролик: небритый и нечесаный, в мятой одежде Анжело долго с отвращением смотрит на сверкающий автомобиль, готовый в своем чреве умчать счастливого седока в голубые дали, разбрызгивая колесами придорожный щебень, песок или снег. Наконец, словно очнувшись, Анжело бросает ключи на траву и со словами «как мне это надоело» покидает кадр. Новый главный рекламщик был настолько безрассуден, что запустил ролик на телевидение. Его успех опрокинул мрачные прогнозы и превзошел самые радужные ожидания. Впервые в своей истории Тойота превзошла суммарные продажи Хонды и Мазды. Конкуренты кусали локти от зависти, а в центральном офисе Тойоты возвели сад камней и назвали его «сад Анжело». Любые попытки повторить успех Анжело заканчивались крахом бездарных эпигонов, как бесплодны попытки копировать Малевича. Настоящее искусство, – старик подмигнул нам, – неповторимо.
Слава Анжело росла и ширилась. В творческих исканиях и озарениях прошло два года. В какой-то момент его перестало удовлетворять преклонение японских автомобильщиков, немецких страховщиков и американских зубопастщиков и он решил что-то предпринять для славы и величия Италии.

Видимо нога старика затекла под тяжестью внука, и он осторожно переместил его с правой ноги на левую. Мальчик недовольно заворочался, но не проснулся, и через некоторое время старик продолжил рассказ. Мне казалось, если бы не Валя история Анжело давно бы закончилась, но искреннее воодушевление этой девочки не давало рассказчику схалтурить.

– В это время в Италии, да и во всем мире, случился кризис постоянно действующего кризиса капитализма.
Вы, верно, удивлены, как может случиться кризис кризиса, – обратился к нам старик.
Федя мирно дремал на плече невесты, Валя вряд ли знала о чем идет речь, и потому ответил я.
– Ничуть, – ответил я, – это как желтое дерьмо вдруг становится коричневым и в нем появляются сгустки крови.
Старик уважительно посмотрел на меня.
– Я вижу, вы бывалый ниндзя-черепашка. В целом верно, хотя я бы сформулировал это мягче.
– Как не формулируй дерьмо, оно остается...
Старик глазами показал на молодых людей, и мне стало стыдно. Что это я? Им-то зачем знать прежде времени эти мерзости жизни.
– Извините, – произнес я виновато.
Старик кивнул, принимая мое извинение.
– Случился кризис кризиса. Выросла безработица, возросло количество демонстраций протеста и забастовок. Несмотря на позитивное действие Игры, в итальянском обществе нарастало недовольство действиями правительства в частности, и разочарованием в демократических институтах в целом.
И в эту пору Анжело решил заняться политикой. Надо сказать, разные партии давно тянули Анжело в свои ряды, предлагая ему кто тридцатый, кто двадцатый, а кто даже десятый номер в своих списках. В один голос, правда по разным причинам, заняться политикой советовали Марио Маккоронни и епископ Перуджио, но Анжело все отнекивался неотложными делами: то предстоящим конкурсом красоты, то обдумыванием рекламной концепции.
Как-то, после особо напряженного творческого периода, он попал в клинику и три месяца спустя, выйдя из клиники, решил выйти на политические подмостки; а то можно и спиться. Марио советовал принять предложение команды высшей лиги, через пару лет, как раз на следующих выборах, пройти по партийным спискам в национальный парламент, и там стать членом комиссии, а даст Бог – председателем, которая распределяет государственные подряды. Перуджио советовал войти в руководство одной из партий второго политического дивизиона и сосредоточиться на Северной Италии. Не так шумно, но надежно. Однако Анжело выбрал партию политического болота, и в этом решении сказалась его гениальность.
Начался последний, красный, период удивительной жизни Анжело. Партия носила лаконичное название «Долой всех». Она отказывалась от изживших себя демократических химер и стремилась к восстановлению монархии. Программа минимум партии – создание конституционной монархии; программа максимум – абсолютная, наследственная монархия. В обеих программах предусматривалось низвержение монарха; его импичмент путем усечения головы. По этому пункту в партии велись яростные теоретические споры. Как часто должны проводиться референдумы по импичменту – раз в два года, или раз в четыре года. И усечение головы производить если за него выскажутся две трети принявших участие в голосовании, или достаточно простого большинства. Умеренное крыло высказывалось за две трети, радикалы настаивали на половине.
Войдя в партию, Анжело как-то естественно стал её лидером. Ему не особо нравилось усечение головы, но он рассчитывал как-нибудь потом разобраться с товарищами по партии.
Серьезные политики откровенно смеялись над политическим пигмеем «Долой всех», но смех их застрял в горле, когда на муниципальных выборах партия Анжело в некоторых регионах Северной Италии обошла некоторые команды высшей лиги, а в Милане оглушительно победила всех, оправдав свое название.
Близились выборы в национальный парламент. Партия Анжело стремительно неслась вперед, по популярности легко обходя национальных, окончательно коррумпированных монстров. Ежедневно в партию вступали тысячи новых членов. Такого взлета не знал даже дуче.
Философы и писатели на страницах газет и журналов, в телевизионных студиях и в интернете яростно бились: демократия окончательно изжила себя или у неё есть шанс реабилитироваться; если монархия, то какая – конституционная и пожизненная, подобно правлению первого консула Бонапарта, или самодержавие, каким пользовался император Наполеон; должно ли быть усечение головы реальным или виртуальным, вроде петиции подданных к монарху.
Перед самыми выборами состоялись теледебаты действующего премьер-министра, на всю Италию известного вора и взяточника Баразонни, владельца футбольных клубов, газет и каналов, и ангельского бессребреника  Литио. Первый раунд Баразонни еще держался, с трудом отбиваясь от честных, прямых, простых вопросов Литио, таких как: сколько вы получили денег за то, чтобы Рома проиграла Интеру. Блеяние Баразонни, что он, дескать, не имеет никакого отношения ни к Роме ни к Интеру, только показывало всю степень морального падения этого продажного политика. Только продажное телевидение, вовремя отводившее камеру от бегающих глазок Баразонни, спасло его от позора. На втором раунде Баразонни сдавал Литио позицию за позицией. Простые итальянцы после этого раунда спрашивали себя с удивлением: как могло это ничтожество так долго руководить страной. После второго раунда Литио опережал Баразонни на двадцать процентов. Эксперты предсказывали, что на третьем раунде Литио пошлет Баразонни в нокаут.
И вот наступил день третьего раунда, последний день жизни Анжело Литио. Ходят множество легенд об этом дне. С утра Литио находился в прекрасном расположении духа. Он шутил с прислугой и охраной, трепал ухо счастливого от такой ласки Марио Маккоронни, о чем-то долго беседовал наедине с Перуджио. Теледебаты были назначены на полдень. В одиннадцать часов кортеж автомобилей выехал из дворца Литио и направился в Рим на телестудию. В дороге водителю стало плохо, и, дабы не опоздать на решающую дуэль, Анжело сам сел за руль. Больше трех лет он не водил машину. Сначала был звездный угар, потом усталость политической жизни... Словом, после своего «Пежо» он не садился за руль. То ли он не справился с управлением, то ли то ли померещилось ему что-то на дороге, только на скорости сто километров он резко свернул влево, машина вылетела на разделительную полосу, дважды перевернулась в воздухе и врезалась в дерево. В римской клинике, уже на операционном столе, он на мгновение пришел в себя и успел сказать два слова: «Как жаль».
Анжело не перенес операцию. Волнения последних лет ослабили его сердце. Вся Италия оплакивала смерть национального героя, а многие утверждали, что Италия упустила свой шанс стать великой. Партия же Анжело, разодранная на куски его бесталанными соратниками, скоро опустилась в политическое болото.

– Чушь какая-то, – уверенно заявила Мария Антоновна.
Уже некоторое время она слушала старика, терпеливо ожидая, когда освободится дочь. Поезд подбирался к городу и вагон оживленно гудел. Его обитатели одевались, собирали вещи и готовились к выходу.
– Ах, мама, – горячо возразила Валя, – ты ведь не слушала, а судишь.
– Давай собираться, – вполне мирно произнесла Мария Антоновна.
Но Валя хотела еще что-то узнать.
– Скажите, – обратилась она к старику, обеспокоенному приближением вокзала и спящим внуком, – как называется могущественная организация.
– Называется она просто, судьба она называется.
– Я знала, я знала это, – воскликнула Валя, прижав кулачки к груди.
– Валя, пора одеваться, – потягиваясь, сказал Федя.
Надевая пальто, Валя виновато глянула на старика, он улыбнулся ей в ответ.
– Вы мне поможете, – обратился ко мне старик.
– Разумеется.
– Подержите минуту Валеру, пока я оденусь и соберусь.
Теплый комочек доверчиво прижался к моей груди. Мальчик немного поворочался, и снова засопел в глубоком сне. В этот момент мое гранитное решение «никогда не заводить детей» дало глубочайшую трещину.

Я шел за стариком по платформе, неся, как ординарец, его сумку. Его встречали немного припоздавшие к поезду родители мальчика. Он передал спящего внука зятю и повернулся ко мне за сумкой.
– Один вопрос, если позволите, – сказал я, отдавая ему сумку.
– Огромное спасибо за помощь. Прямо не знаю, что бы я делал без вас. Я слушаю ваш вопрос.
– Что сталось со вторым лотом Игры – с Вечным Блаженством.
Старик усмехнулся.
– Вы ведь понимаете: эта притча – выдуманная история.
– Вся история, в той или иной степени, выдуманная.
– Вы даже не представляете, как вы правы, – старик на секунду задумался. – Вечное Блаженство не та материя, какая нуждается в рекламе. Точно никто не знает. Некоторые говорят, что его выиграл кто-то в Германии, другие утверждают, что выигрыш пришелся на Украину. А теперь, извините, мне действительно пора.
Мы тепло пожали друг другу руки. Старик бросился догонять уходящие поколения, а я, пройдя внутренности вокзала, вышел на привокзальную площадь.