119. одесситы в рассеянии

Если для всех предыдущих обзоров этого израильского русскоязычного повременника (почти для каждого, кроме № 106) автору приходилось выискивать или угадывать какую-то основную, объединяющую все материалы выпуска мысль и на её основе придумывать заголовок, то в этот раз всё просто: почти весь журнал отдан «жемчужине у моря» – Одессе . Одесситами до недавнего времени были большинство авторов номера (а минимум двое и сейчас там живут). Нечто подобное наблюдалось в упомянутом 106-м выпуске – по меньшей мере в половине его материалов, но там «героем» журнала был Харьков, и отнюдь не только литературный, что, в общем-то, легко объясняется обстоятельствами биографий как самого главного редактора, так и его жены (члена редколлегии), детство и студенческая юность которых прошли в этом городе. Разумеется, было бы смешно и непродуктивно посвящать каждый выпуск израильского русскоязычного журнала какому-либо  одному из покинутых нами городов, но уже первый опыт (харьковский), а теперь и второй (одесский, показывают и целесообразность такого подхода, - если, конечно, он практикуется время от времени и с должной тщательностью редакторского отбора.  Дело в том, что наша алия не случайно родила в своей среде (и продолжает рождать) различные  объединения по территориям стран исхода (украинское, белорусское, может быть, и молдавское и т.д.), а также землячества – петербуржцев, москвичей, харьковчан, нижегородцев, смолян, курян, самарцев, ростовчан и т.д., и т.п.. – не знаю, какие из названных или не названных есть в действительности, но тому, что подобные имеются и действуют, удивляться не надо: память, ностальгия, дружеские связи – всё это вполне реальные, свойственные человеку атрибуты.

«Ничто на земле не проходит бесследно» - и не исчезает в никуда. Привезённые нами областнические сантименты вместе с нами и уйдут, но если суждено жить этой стране и её заново формирующемуся народу, наши знания, опыт, привычки, разнообразные особенности и даже капризы, в какой-то новой, а отчасти и в видоизменённой форме, войдут в менталитет наших потомков. Есть испытанное веками средство консервации памяти и опыта: это литература. Гнездо «земляческого» опыта (не важно, какого именно – новороссийского или архангелогородского, новосибирского или уфимского, еврейско-бухарского, еврейско-горского, еврейско-грузинского (могут быть последовательно сохранены в отдельных номерах «журнала еврейской интеллигенции из СНГ в Израиле». Думается, и в престижном, и просто в коммерческом смысле журналу такое полезно, так как будет способствовать популяризации издания, привлекать к нему всё новые группы читателей.

Обратимся, однако, к последнему номеру. Одесса (надеюсь, с этим не будет спорить никто) в СССР пользовалась особой славой, симпатией и любовью, исключающей какую-либо местническую ревность. Этому способствовала беспримерная яркость её местоположения, населения, истории, отражённая в литературе, по преимуществу «одесской» же. «Гвоздевой» в номере мне представляется статья живущего во Львове филолога Валерия Сердюченко «Южно-русская школа: миф и реальность», помещённая под рубрикой «Литературная рефлексия».Автор воспользовался неофициальным термином, который не апробирован  научным литературоведением или историей литературы, но «введён» в литературный обиход признанным мастером слова, одесситом по рождению Валентином Катаевым. Впрочем, в ходу и другой термин – «одесская литература», которым без всяких обиняков и кавычек пользуется  бывший одессит – поэт и прозаик Пётр Межурицкий (ныне житель Ор-Акивы) в своей статье с занявшим три строки названием: «Ностальгия духа на фоне не для всякого уха изящной словесности». Оба автора, впрочем, касаются одних и тех же вопросов: о генезисе «южно-русской» («одесской») литературы, её корнях, авторах, стилистических особенностях. В. Сердюченко видит истоки этой стилистики «в особой, витальной энергии» Причерноморья, в том, что «Оно, так сказать, было не русских корней. До того как оно стало российской окраиной, оно (опять «оно»! Ну уж это перебор, г-н филолог!) – Ф.Р.) являлось окраиной другого, Греко-римского мира, затем культурной провинцией Венецианской и Генуэзской республик, а Измаил вплоть до восемнадцатого века служил северным форпостом Оттоманской Порты». П.Межурицкий же, в присущем ему ироническом ключе, излагает и другие, как он говорит, «варианты фальсификации истории» - в частности, касается роли татаро-монгольского и других влияний, вплоть до древних евреев и относительно современных сионистов. Впрочем, у нас нет ни возможности, ни желания вдаваться здесь в полемику или хотя бы пересказывать положения обеих статей. Скажу лишь, что, характеризуя персоналии «южно-русских» (в той или иной мере «одесских») авторов, Сердюченко список основоположников начинает с Пушкина, в «блестящую плеяду писателей» русского Юга  первой половины ХХ века включает И.Бабеля, Э.Багрицкого, И.Ильфа с Е.Петровым, В. Катаева, К, Паустовского, М. Светлова, Л. Славина, Ю.Олешу, а затем ставит вопрос: «Можно ли говорить о сохранении  «южно-русского художественного письма в наши дни?» И отвечает на него утвердительно, давая ешё один список: авторов литературного Причерноморья, оказавшихся ныне в рассеянии – главным образом, в Израиле и США. При этом находит возможным выдать им своего рода «индульгенцию»: «… во всех их рассказах, очерках, стихах, зарисовках звучит такая пронзительная любовь к своему краю, что, честное слово, прощаешь им скромность таланта, провалы вкуса и стилистические наивности», Категорически не согласен с такой постановкой вопроса! Один поэт (право, я не виноват, что это моя родная сестра!) сочинил вот такие строки:

И, может, так и нужно наперёд,
чтоб жизнь была  полна, а смерть кровава,
и тех, кто мутен был, забвенье ждёт,
а тех, кто точен был, венчает слава.

(Марлена Рахлина)

Будем же непримиримы  (в себе и других) ко всяческой неточности, к неряшествам языковым, стилистическим, грамматическим. Будем помнить, что В.Короленко не спустил молодому Горькому, даже за очевидную любовь к родному краю, «зизгаги» его ранних рукописей, а много лет спустя уже сам Горький не простил ярко талантливому Исааку Бабелю промахов его первой прозы и отправил молодого писателя «в люди».Мы не равняем себя с титанами, но учиться-то у кого, как не у них, вот этой точности, требовательности к другим, а главное, к себе?

В перечислении львовским автором современных последователей «южно-русской школы» мы видим имя и П. Межурицкого, и целый ряд других, о которых речь пойдёт далее.

В частности, это Яков Шехтер – один из наиболее частых авторов журнала «22», чей рассказ публикуется и в свежем номере. Однако у Якова есть брат Давид – кажется, его близнец (во всяком случае, они похожи, как близнецы). Оба – примечательные представители русскоязычной литературы алии  последних 10 – 15 лет и оба (по-моему, впервые) встретились в рамках одного номера обозреваемого журнала. Давид – автор очень искренней мемуарной книги «В чужом краю». Так вот, знаете ли, какой край считает «чужим» этот одессит? Представьте, Одессу! А статья его в «22» носит не менее удивительное, а, возможно, и полемическое название: «Есть город, который НЕ вижу во сне»! (Выделено мною. – Ф.Р.) Не рекомендую возмущаться и инегодовать: мы не вольны в своих чувствах, а в статье и – ещё более – в книге, рассказано о том, что претерпел в «тихой Одессе» автор, вздумавший вернуться к религии и обычаям предков, изучить иврит, репатриироваться в Израиль…К тому же, сны, как известно, мы смотрим не по заявкам. Мне, например. как Хворобьеву из «Золотого телёнка», снятся исключительно советские служебные сны: то я потерял (чего сроду не бывало)  рабкоровское письмо, то с трепетом жду проверки микрофонных материалов руководимого мною заводского радиовещания... А вот Израиль за 11 лет не снился почему-то ни разу!

Но вот что пишет Д.Шехтер в своей статье: «Улицы, дома, деревья Одессы остались, а вот атмосфера, что делала Одессу Одессой, исчезла. Эту атмосферу, эту ни с чем не сравнимую ауру создавали евреи, разлетевшиеся сегодня по всему свету. Знаменитый одесский акцент – это идишский акцент, а необычные речевые построения – это лексика людей, думавших на идиш, а вынужденных говорить по-русски»,  Согласимся, в этих словах много правды. Но не только или не вся правда!  Конечно, «Я видел вас ходить по Дерибасовской» – калька  с идиша.  И слышанное мною в Одессе из «гойских» уст: «Шё тебе купить: мороженэ или пироженэ?» - тоже под влиянием нашего «мамэ-лошн» сформировалось. Однако ведь такие одесситы и одесские писатели, как В.Катаев и родной его брат Е.Петров, были русскими. Ю. Олеша – из поляков. Как и отдавший щедрую дань Одессе и «одессике» К. Паустовский. Да и вся «южно-русская», или «одесская», литература, хотя бы и евреями создаваемая, писалась (и пишется), в основном, по-русски же!

Давид цитирует стихи израильского одессита Павла Лукаша: «Мы увезли свою Одессу, насколько можно увезти» – и  сам повторяет: «Мы увезли ОДЕССУ, мы увезли то, что делало её Сказочным городом, который был дорог до слёз миллионам граждан СССР, восхищавшихся не только его красивыми улицами, а духом вольности, раскованностью, раблезианским жизнелюбием, чем-то таким искромётным, для чего Бабель придумал специальное слово – жовиальность». Бабель воспользовался готовым французским корнем, придав ему русский суффикс, в остальном же – золотые слова. Но… в России остался Жванецкий – думаю, не меньший одессит, чем братья Шехтеры, да и в обозреваемом номере журнала печатаются произведения двух авторов, всё-таки живущих в Одессе. К тому же в СНГ нынче в ходу пословица: «Чем больше евреев уезжает – тем больше их остаётся!», и непостижимым образом это так и есть!  А потому повременим отпевать и хоронить Одессу. Конечно, теперь она «не та». Но «не тот» и Петербург, не та и Москва, «не той тепер Миргород, Хорол-річка не та» (Павло Тычина). Что поделаешь, таков закон природы и общества, описанный ещё Гераклитом.

Попробуем, однако, хотя бы наметить ответ на вопрос, заданный (см. выше) в статье Валерия Сердюченко. Правда, он же сам на него частично и ответил, утверждая, что в творчестве «новых одесситов»  «не всё отвечает уровню и планке поколения  отцов».Положим, уровень и планка – по существу, одно и то же, чего ни Бабель, ни Катаев не забыли бы. Что же касается «поколения детей», то они широко представлены в весьма оригинальном разделе «Виртуальная литература», состоящем из произведений, публикуемых в компьютерной сети Интернет. Это, во-первых, отрывки из гостевой книги всемирного конкурса русской литературы «Тенета» (или какой-то её части? Аналога?) – с предисловием члена Сетевого жюри конкурса Дана Дорфмана; во-вторых, очень примечательный рассказ одесситки (не бывшей!) Евы Морозовской «Попавшая в сеть». Рассказ интересный, - о том, к чему может привести виртуальная любовь,  – но мы именно поэтому пересказывать его не будем, чтобы не портить читателю удовольствие прочесть самому. А вот о «сетевых» авторах немного расскажем. Дан Дорфман уверяет, что этот раздел журнала – чуть ли не первый опыт перевода на бумагу новинки виртуальной литературы интерактивного жанра. Он даже предсказывает, что эта публикация «будет по достоинству оценена потомками».

Что же представляют собой публикуемые материалы интернетовской «Сетературы»? Это подборка более или менее кратких отзывов, полемических заметок, мнений, взаимных пикировок по поводу упоминавшейся статьи В. Сердюченко. Чувствуется, что авторы – как правило, одесситы или влюблённые в Одессу люди. В ходе литературоведческих и историко-литературных  споров приводятся доводы, свидетельствующие о разносторонней эрудиции авторов и об их влюблённости в город, который они, в отличие от Д.Шехтера, «ДА – видят  во сне». Поскольку из материалов других разделов мы узнаём имена ряда авторов одесского происхождения, то и в условных обозначениях, псевдонимах, подписях без особого труда расшифровываем имена авторов сетевых. Так, В.Я. – это, скорее всего, Вадим Ярмолинец, DD –вероятно, Дан Дорфман… Люди знающие, мыслящие, энергичные. Но – по крайней мере, в стилистическом отношении – отнюдь не безупречные. Как, например, понравится грамотному читателю выражение «народный фольклор»? Да ведь это масло масляное. Уж раз фольклор, так наверняка народный. Но данный ляп допустил именно DD, – если я не ошибся – сам член Сетевого жюри всемирного конкурса и составитель подборки интернетовских материалов… Не в том ли отличие «Сетературы» от просто литературы, что в первой тшательность и точность (а, следовательно, и речевая культура) не столь уж и обязательны? Ведь так легко укрыться за Е-мэйловским или интернетовским  адресом, инициалами или шутовским псевдонимом, вроде какого-нибудь «Сетевого Джинна»…НО ВЕДЬ КАКОЙ-НИБУДЬ СОВРЕМЕННЫЙ Чехов свободно может, в случае необходимости, возразить: «Хоть ты и Сетевой, а…»

Думаю, свободный доступ в Интернет ещё не означает, что любой желающий войдёт в литературу. Впрочем, и бумага  сейчас терпит многое, чего не потерпела бы в прежние времена.   Вот упомянутый В.Ярмолинец  в своём рассказа «На пороге третьего тысячелетия» (обладающем рядом достоинств, но мы сейчас не о них) пишет, что герой «поднимает тапочек». Но «тапочки» состоят из двух «тапочек», каждая из которых – женского рода, а не мужского. Значит, надо было: «поднимает тапочку». Врочем, может быть, тут отмеченное Д.Шехтером влияние идишских форм?  В Рижской синагоге висело же объявление: «Запрещается посторонних разговоров»…Так, пожалуй, можно будет и написать: «поднимает красивых тапочек». Чем не одесский акцент? Вот только ни Бабель, ни Олеша, ни Катаев в авторской речи себе такого не позволяли.

Или вот, не лучше, пожалуй: у того же автора стол посреди комнаты «стоит покоем». Но стоять покоем – это значит в виде русской, из кириллицы, буквы  П. Один стол так поставить нельзя. И два нельзя. Нужно минимум три!

Ещё наследник южно-русского литературного престола – Анатолий Гланц. Рассказ «Покушение». Из первой же фразы: «Барсуков… понял, что потерял нить жизни, которая разве была?» Что – «которая»? Нить? Или жизнь? Выражаясь посредством следующей же фразы, «сочетания, которые приводили к благоприятным исходам»… Ну, нет, скорее к неблагоприятным!

На следующей же странице: «Барсуков обожал в себе этот поверхностный лёт восприятия и был неприятно удивлён тому, как он вдруг начал ускользать от него». Вы понимаете, что от чего там ускользало или кто от кого? Лёт – от Барсукова или, наоборот, Ьарсуков – от лёта?  «Он – от него»!  Конгениально, как говаривал земляк автора рассказа. У А.Гланца «автобусы всадниками без головы проскакали на север к дому колхозника». Автобусы – всадниками, да ещё и без головы, да ещё и проскакали…Смело, не правда ли? Что это: мовизм Катаева или, по Будённому, «бабизм Бабеля»? Навряд эти писатели, и даже Будённый, скакавший, как известно, не на автобусе, а на «сером кобыле’», признали бы автора своим наследником.

Нет, уважаемый филолог Сердюченко, ни «уровня», ни «планки» прежних южно-русских авторов (а не прибавить ли к последним и Б.Лавренёва, и А.Н.Толстого, с его «Ибикусом, или Похождениями Невзорова», да и других) такие опыты в литературе не достигают. И никакая любовь к одесскому духу тут не поможет.  Ежели пишешь по-русски, пусть и по южно-русски,  надо всё-таки соблюдать нормы русской грамматики, семантики, стилистики.

Не станем, однако,  отрицать, что публикукемые в номере авторы – люди, как правило, талантливые. Мне уже доводилось не раз писать о рассказах Якова Шехтера, которым присущ глубокий психологизм, знание жизненного материала, отсутствие нудной назидательности. Впрочем, в последней публикации – рассказе «Конец кредита», открывающем нынешний номер журнала, мне кажется, автора постигла неудача. Неужели за всеми перипетиями сюжета стоит всего лишь напоминание одной из десяти заповедей: «Не пожелай жены ближнего»? Но и, хуже того, одного из правил дорожного движения: «Запрещается пользоваться за рулём обычным сотовым телефоном  без специального переговорного устройства»? Сколько ни искал – других выводов не просматривается… Герой именно из-за нарушения этого правила попадает в беду – но сам понимает, что это посмертная месть человека, казнённого за убийство неверной жены, которую он, герой, некогда соблазнил…

А вот в рассказе Бориса Дозорценва «Заслонка» фабула и, соответственно, сумма идей сложнее и интереснее.  Рассказ – о тайнах мозга, души, о борениях воли и чувства, судьбы и случая, о губительных свойствах самонадеянности и гордыни…

С интересом прочтут все, кто задаётся нравственными проблемами семьи, рассказ Феликса Гойхмана «Каин». Репатриант из СССР/СНГ, не выдержав «холодной войны»  между своими матерью и женой, отселяет мать на другую квартиру, в другой район. Сосед назвал его за это «Каином». Герой и сам ощущает на себе «каинову печать». Ему как будто приснилась вся сцена переселения матери, «он вдруг осознал, что проснуться ему уже никогда не удастся, потому что нынешняя жизнь его – это не сон, и ничего другого не предвидится». Вот, между прочим, ещё одна интерпретация сна и сновидений; как видим, и в этом «каждому – своё».

Изящны миниатюры Александра Карабчиевского (не знаю, к какому жанру их отнести: арабески? Записки? наброски? Или, как у А. Астафьева, «затеси»??). В первой («Суета для поднятия духа») автор рассказывает о том, как израильский рабочий в Москве, на Большой Ордынке, в израильском посольстве, упрекал его, ещё только оформлявшего выезд, в незнании иврита. Но тут же сам из-за незнания «русита», долго не мог договориться с водителем какой-нибудь попутной машины и уехать…В осенней промозглой Москве он пока что полиловел от холода. «Злой русский ветер ненадолго выдул из него чувство превосходства», не без некоего внутреннего злорадства и мстительного ликования отмечает рассказчик. В миниатюре «Книги»  – рассуждения о том, что все книги (и плохие, и хорошие) одинаково выглядят. По какой-то странной аналогии, мне вспомнилось читанное в одной израильской газете утверждение, что любая библиотека есть концентрированное скопление мкдрости. «И глупости», - захотелось добавить мне…

Стремление запретить глупые книги неизбежно порождает цензуру. А она потом уничтожает всё умное.

Мне понравились «Пять лёгких пьес» Павла Лемберского. В первой из них некоего Фиму Механика за докучливость мама рассказчика облила холодным борщом. «Но за что, Ева? – чуть не плакал Фима, снимая с ушей укроп. – За что?» Вот это я понимаю, – одесский  дух и стиль! Или – в четвёртом рассказике (каждый из них помечен итальянским музыкальным термином, обычно применяемым для нот – этот, например, Capriccio: Andantino grazioso): «Кто был с ней близок, тот навряд забудет камин на Маразлиевской, и треск дровишек, мигрени частые да два-три локона подруги детских игр  в коробке из-под фрердоранжа, что хранила в саквояже у трюмо»… Проза, переходящая в почти классический ямб-пятистопник, – традиция незабвенного Васисуалия Лоханкина. «Сейчас уйдут, сославшись на дела, случайные, подслушанные кем-то. И он был зол, но как-то вяло зол…»  Как говорится, «ямб крепчал». Вот это Одесса, но как жаль, что это уже однажды было, что это уже не однажды ели… А всё-таки попадается и новенькое: в «Finale: Allegro con spirit» – замечательное сочетание целомудренного «прочерка» на месте известных русских символов с полным написанием этих символов? – эффект, дополняющий и завершающий образ «жовиального» одесского старика, даже сама смерть которого выглядит жизнеутверждающе. Вот это – Одесса!

Расстанемся с южно-русской темой (но не средиземноморской) лишь после того, как произведём обзор поэтических произведений номера, авторы которых, кажется, все – одесситы. Это уже упоминавшиеся в связи с их же прозой Феликс Гойхман, Пётр Мехурицкий, а также не покинувший Одессу Игорь Павлов и хорошо известный  постоянным читателям «22» Павел Лукаш.

Стихи Гойхмана, если можно так выразиться, очень одесские – одно из них называется «Приморский бульвар», другое – «Маяки», с энергичной и романтической концовкой: «Мирно стоят на грани / между землёй и морем,/ дружно взвалив на плечи / огненные сердца». Но открывает подборку воспоминание детства, под названием «Страх темноты», а замыкает ярко картинное стихотворение «Петух».Оба пронизаны одесским бытом, ароматом густонаселённой квартиры и шумящего за окном то ли моря, то ли Привоза. Вот – только что купленный живой петух: «Он сделал вид, что с нами не знаком, / гордясь своей купеческой повадкой, / и всё-таки поглядывал украдкой,/ потряхивая алым кошельком. // Подрагивая алым гребешком, / расхаживал диковинным шажком/ неспешно, как под музыку кадрили, / и знать не знал, зачем его купили». Ведь правда, как славно?

Стихи П. Межурицкого мне близки своей ироничностью: «Вот и вышло наизнанку/ И не так, как у людей -/ Ты – плохая христианка, / Я – неважный иудей…» Кабы мог, я и сам бы именно так писал: легко и изящно.

Павел Лукаш – известный в Израиле поэт, именно поэтому кому другому простил бы, а ему не могу: «…в одурении сенного сvога/ это было довольно давно»… Но ведь по-русски вовсе не се’нного, как получается у Павла, а «сенно’го»! Так же, как «веки сме’жил» - это неправильное, искажённое «для размера» и «для рифмы» ударение, а надо – «смежи‘л». Для поэта, легко рифмующего «доживу» с французским «дежа вю», такие промахи непростительны. Наконец, по поводу изящных стихов Игоря Павлова у меня лишь одно замечание, но тоже к одному из акцентов: не «вестнушча’тве киты», а, при всех обстоятельствах, всё-таки «весну’шчатые». Понятие поэтической вольности вовсе ведь не безграничное. Но взгляните, какая прелесть и свобода в его стихах, что за искренняя интонация: «Слушай, Галя, жизнь плохая. / Приходи на чашку чая. / Хоть в халате, в бигуди - / Приходи!»  Добавлю от себя: «Да меня б кто так позвал – я бы тотчас прибежал» (миль пардон за глагольную рифму…).

Израиль и Одесса – в одном, средиземноморском, регионе. Изложенный Александром Воронелем диалог его коллег-физиков – израильтянина Ханана из Хайфы и американца Эда – возвращает нас в родные, но – увы! – не мирные пенаты, к горячей точке современного арабо-еврейского, палестино-израильского конфликта, точке перманентного кипения.

Примечательно, что профессор Эд, «как всякий американский еврей, при всём сочувствии Израилю, упивается надеждами на мирное урегулирование», то есть во многом как бы солидаризируется с нашими левыми. Ханан же, в силу своего горького израильского опыта, стоит на реалистических позициях и далёк от иллюзии достижения лёгкого мира. Он на конкретных неотразимых фактах разоблачает  перед своим собеседником волчью (в овечьей шкуре) суть Арафата, его фактическое неприятие самой идеи мирной альтернативы, его истинные провокационные цели. «Ах, как это ужасно! Вы должны скорей договориться», – цитирует автор статьи призывы прекраснодушных доброжелателей и тут же с горькой иронией бросает свою финальную реплику: «Подскажите, с кем договориться». Если кто ещё не разобрался в нынешней обстановке, советую почитать статью. Опубликована она в разделе, озаглавленном: «Несовместимости в реальном пространстве» (формулировка, «обличающая»  в её авторе физика на ниве публицистики). Под этой же рубрикой – любопытный мемуар Анны Файн, филолога из Бней-Брака, «Взлети выше солнца»: о пребывании в причерноморском пионерлагере «Орлёнок», где одновременно отдыхала большая группа подростков из Ливана и Палестины Здесь замечательно интересные наблюдения по поводу своеобразной ментальности этих детей, уникальные, мало известные нам, людям приезжим, факты. Например, я не знал (а вы знали?), что членом компартии Ливана можно было стать с … 7 лет??   Бывшая пионерка по воспоминаниям детства делает вывод::  «Играя в войну, они так и не повзрослели…Поэтому жизнь других детей, рождённых в другом поколении, так же предназначена вечной войне, как и своя».

И в самом деле: «С кем договариваться!?:»

Любители философии и поисков истины найдут в журнале статью одного из его постоянных авторов и членов редколлегии Эдуарда Бормашенко «История истины». Поскольку обещано окончание в следующем номере, то и подождём с её обзором. Впрочем, откровенно признаюсь, что способен лишь на реплики, а не на глубокое проникновение в столь сложный материал, излагаемый истинным эрудитосм. Но ведь он не один, должны же быть равноценные читатели! Верю, что вы есть, но знаете ли о таком журнале и о таком авторе?

Известный поэт-переводчик Евгений Витковский издал роман-трилогию «Павел II», которую помощник редактора журнала Михаил Юдсон определил как «авантюрно-фантастически-историческую Большую Прозу». Юдсон опубликовал в этом номере рецензию «Новый русский роман, или Страсти по Евгению». Ознакомившись с рецензией, ищу теперь роман. «Делайте, как я».

В журнале помещено продолжение литературоведческого исследования Эли Кормана по поводу «хронотопического сознания», о котором этот автор уже писал в 118-м номере и обещает писать ещё. Некоторые его утверждения кажутся мне сомнительными – например, автор считает, что совпадение инициалов Михаила Александровича Берлиоза (М.А.Б) с булгаковскими – это «любопытный пример шифрования имени». Но Берлиоз в «Мастере и Маргарите» - скорее всего, карикатура на вульгарно-социологического , пролеткультовского вождя Авербаха (в фамилии  которого Михаилу Афанасьевичу слышалось созвучие с композитором Бахом – вот откуда, вероятнее всего, у председателя МАССОЛИТа «композиторская» фамилия. Булгаков Авербаха ненавидел, зачем бы стал себя  под него зашифровывать? Однако эти мои возражения никак не зачёркивают, а скорее подчёркивают увлечённость Эли Кормана своей темой. Его статьи – образец внимательного, вдумчивого чтения художественных текстов. Стихи этого автора (недавно была опубликована подборка в «Еврейском камертоне») ещё более убеждают, что он – литератор высокой пробы.

Интересны заметки ВиктораКагана «Об одной концепции Ф.М.Достоевского» (речь об утверждении, что все возможные блага мира не стоят и одной «слезинки ребёнка», которая должна пролиться во имя их добывания), рецензия Аркадия Хаенко на постановку театра «Гешер» «Дьявол в Москве» (разумеется, это инсценизация булгаковского романа) и отклик Моисея Каганова «Открытое письмо А.Воронелю» (в связи с предшествовавшей публикацией материалов о «деле УФТИ» (Украинского физико-технического института в Харькове). Как видит читатель, журнал тематически насыщен, и дать подробный обзор, ничего не упустив, довольно сложная задача. Преодолеть эту трудность, впрочем, сможет любой, если только возьмётся прочесть журнал.

Июнь 2001 года..