Бабочка-мегаполис

Когда я тебя нашла, тебе, похоже, стало очень весело. Ты тут же обнюхал меня, как котенок незнакомый ему клубочек. Потом схватил за руку и потащил.
- Пойдем!
- Куда?
- Пойдем скорее!
Ты привел меня на скалу, поставил на край и толкнул. Ты хотел посмотреть, что со мной будет. Как я управлюсь с воздухом. С воздухом я управилась плохо. Я разбилась. Но минуту спустя собрала себя из осколков, вогнала растекшуюся по камням кровь обратно в сосуды. И взглянула наверх.
В твоем взгляде мешались радость и беспокойство. Ты махнул рукой – иди сюда.
Мне было все еще плохо и больно, но так приятно, что ты позвал меня, и что я оправдала хотя бы часть твоих надежд.
А ты опять повел меня к обрыву и толкнул. и я опять полетела вниз. Так надо. Это поможет. Ты проверял, насколько я сильна, и еще хотел сделать меня сильнее. Порой твои увещевания звучали убедительно и ласково. Падения скоро надоели мне увещевания тоже.
- Я больше не хочу.
- Как скажешь.
Но ты всюду следовал за мной, ты всегда был рядом. Это то успокаивало, то злило меня. Я не могла увидеть тебя и угадать твои намерения. Ты ничего не говорил, если я просила, но подбирался ближе, когда я не ждала. Может, ты все еще толкал меня со скал, но уже не своими руками, а ветром. И с любопытством смотрел, как я молча, уже со скукой в глазах, раскидываю руки.
У меня появилось много шрамов. Некоторые болели, и очень долго. Они тоже были нужны? А зачем?
Теперь ты подобрался ко мне вплотную. Поздравляю. Теперь ты можешь дохнуть на меня, и я почувствую это.
Что ты сделал такого, что я попала в эту высокую стеклянную комнату? Как тебе удалось уложить меня лицом вниз на кушетку? Все произошло так быстро, что я не смогла воспротивиться. Возле кушетки стоял белый стол, на нем аккуратно были разложены блестящие инструменты самого невероятного вида.
Что-то вонзается мне под лопатку. Нет, мне не больно. Просто странно чувствовать инородное тело под кожей.
- Что ты делаешь?
- Крылья…
Крылья… Я знаю, мне очень нравятся крылья. А еще я знаю, у тебя они тоже есть. И если они будут у нас обоих, мы будем летать вместе. То, что это может быть больно, я тоже догадываюсь. Я вижу твое отраженье в стеклянной стене. Ты нетороплив и вдумчив. Очень долго рассматриваешь мою спину, прежде чем что-то сделать.
Я спокойна за себя. Я отдалась в твои руки и перетерплю все. Мне так безмятежно, будто я сплю. Ты работаешь так тихо, что я ничего не слышу, и так аккуратно, что я ничего не чувствую. И все же ты знаешь, что когда все закончится, и как только мне можно будет хотя бы повернуться на бок, ты получишь в глаз.
- Пожалуйста, будь готов к этому. Я имею полное на это право.
И вдруг меня охватывает беспокойство. Кажется… Кажется, ты разобрал мой позвоночник и добрался до сердца.
- Зачем? – я пытаюсь подняться, извернуться, но не могу. У меня нет позвоночника, и ты крепко меня держишь. – Зачем это?
- Так надо. Необходимо.
- С какой стати?
- Не мешай. Молчи.
Ты стал жестоким и требовательным. Ты впиваешься в мое тело пальцами, теребишь его, выворачиваешь. Повертел в руках мое сердце, хмыкнул, потянулся за инструментами.
- Нет… Нет… - тихо пищу я. – Не надо…
Ты взял со стола щипцы. Они не напоминают хирургический инструмент, это скорее плоскогубцы какие-нибудь кусачки, только они блестят, как никель.
Ты ухватил. И потянул. Я кричу, потому что ты ухватил и потянул часть моего сердца.
- Что ты делаешь?! Перестань! Оставь меня в покое! Я не хочу так!
Треск. Мои ткани рвутся. Стеклянная комната плывет, и я, кажется, вижу твое отражение, твои щипцы и зажатый в их оскале дрожащий кусочек плоти…
У меня градом катятся слезы. Я впиваюсь пальцами в подушку над головой. Я схожу с ума.
- Что ты наделал…
А ты молчишь.  Ты занят. Откуда-то выуживаешь что-то небольшое и темное. И нитку с иголкой. Мне совсем страшно, я хочу сопротивляться, но не могу. Стеклянная комната охватила меня, она тоже рассматривает мое поврежденное сердце холодным недобрым глазом.
Ты начинаешь пришивать, не обращая внимания на мои всхлипы и протесты. Тебя ничего на свете не может сейчас прервать, даже, наверное, смерть. Новая, чужая пока – а может, и  вообще – частичка холодит рану, но она чужая, не та. Слезы понемногу подсыхают, теперь они льются у меня внутри.
Я могу теперь хорошо видеть твое отражение. Теперь ты другой. Может, не весь, но ты поменялся. Остервенело работаешь иглой, угрюмо и сосредоточенно. Я не могу понять, как ты так быстро помненялся, а потом понимаю – ты же переделал мне сердце…
- Что ты натворил… Что ты натворил… - хрипло шепчу я. Ты толкнул меня в новый, чужой мне мир, с его непонятными словами, лицами, поступками. Зачем ты так… Я не люблю новое…
Ты все возишься, устраивая этот комок чужой или искусственной плоти поудобнее. Я все еще надеюсь, что он не приживется и отпадет. Я все еще надеюсь, что сделаешь все необходимое, и все закончится. Я все еще надеюсь, что новый мир не так уж плох, и иногда в нем интересно.
Вдруг новые ощущения и твой новый вид захватывают меня, доводя до восторга. Может, все будет хорошо?
Но я боюсь. Я боюсь, что распрямишься, осмотришь меня, поморщишься, соберешь кое-как. Извини, не получилось. И исчезнешь, не удосужившись переделать меня обратно. А еще мне жалко тот комочек, что лежит в марле и все еще вздрагивает и живет. Я боюсь, что буду плакать, баюкая его в ладонях. Я боюсь…
Я и раньше любила быть маргиналом. Углы перекаты, светотень, размытые границы – вот моя стихия. Я колеблюсь, живу между многими вещами, не желая окончательно предпочесть что-то одно. Но ты… Ты взял и добавил еще одну границу, словно хочешь посмотреть, насколько меня хватит…
Интересно, что ты ответишь, если я попрошу тебя не быть такой сволочью?
Все. На сегодня все. Моя боль утихла, твоя работоспособность сошла на нет. Или тебе просто нечего делать.
Я совсем отлично вижу тебя. Или это просто постоперационные галлюцинации высокого качества? Я совершенно не узнаю тебя, сравнивая с прошлым образом. Лишь пара-тройка черт. Ты деформировался, где-то надломился, а где-то выгнулся. некоторые краски сгустились, а некоторые цветные пятна улетучились, как вода с горячего металла. Нетронутыми остались только твои тонкие серьезные пальцы. Или нет? Я не могу их потрогать, а вдруг они стали холоднее или теплее?
Ты любишь быть сильным. Только по-особому. По-особому любишь и по-особому сильным. Ты никогда не даешь своей силе развернуться в полной красе. Ты всегда показываешь краешек, будто дразнишь или боишься. Если первое – это глупо. Если второе – то глупая уже я, потому что ничего не понимаю. А ты берешь свои крылья и как руки суешь в карманы.
У тебя за спиной сгрудились твои идеи. Они толпятся, высовываются из-за твоих плеч. У тебя всегда было так. Ты все держал при себе. Ты, наверное, не любишь делиться.
А я люблю. Мои идеи носятся вокруг меня, задевая близких и знакомых, которым порой хочется отбиваться от них. Я бы хотела поделиться с тобой. Но чем мне делиться? Затухающей болью и неуютной новизной? Тебе не понравится. Это не вкусно. Порой у меня такие ощущения, что сам ты никогда не испытывал таких эмоций, но они влекут тебя, тебе интересно. И ты ставишь опыты над людьми.
Я – отличный подопытный кролик. Уколы и невкусную пищу я приемлю с восторгом. Но эта операция еще развеет мои радости.
А ты сиди и жди дальше. Хотя я не люблю, когда ты ждешь. Вместе с тобой приходится ждать и мне. Но мне все равно нечего делать. Мне надо лишь добиться от себя ответа: что будет? Будет цельный упругий и чуткий насос для моей крови? Будет маленькая сухая кажушка, болтающаяся на капроновых нитках? И станешь ли ты теперь вмешиваться в мои подреберно-межлегочные дела?
А то, что мой мир уничтожен,
Тебя не заботит ничуть…