Журналистка

«А молодой любовник – это тоже дань моде?». Вопрос журналистки привел Матильду в замешательство. У этой проныры  Фельцман  итак получилось  сегодня  устроить в голове Матильды неразбериху, а теперь ещё и этот вопрос.  Как так вышло, как она умудрилась вляпаться во все это? Что сказать ей? Что она и сама не знает,  зачем ей это нужно?
Слава Богу, вопрос был чисто риторическим и Фельцман, после короткой паузы, сопровождаемой  сверлящим душу взглядом, вдруг улыбнулась и сказала: «Да ладно, у меня у самой двадцатилетний любовник и я все понимаю».
А что она может понимать? Нет, конечно, Фельцман не глупа. На втором часу беседы  Матильда поняла, что ее собеседница очень непроста и специально выводит Матильду из равновесия, заставляя раскрыться. При этом Фельцман была честна, и сразу, ещё при первой беседе по телефону, обозначила контекст встречи: «Вас читают и я хочу сделать о вас большой материал, но мне нужно, чтобы вы были со мной откровенны».
 А Матильде уже особо и нечего было скрывать. Живя в маленьком городке и становясь ходячей легендой, она привыкла ко взглядам и разного рода пересудам. В этом городе, где все взрослое население давно разделилось на тех, кто готов был воздвигнуть ей памятник при жизни, как образцу женщины, матери и борца за жизнь, и тех, кто считал ее чуть ли не исчадьем ада, ну или, как минимум, аморальной особой  ее репутации навряд ли могло ещё что-то угрожать.
Беда Матильды была в том, что она и сама не знала какое из описаний ей больше подходит. Все так запуталось, так завертелось в какой-то момент в ее жизни, что выгребая, как может, она потеряла возможность давать объективную оценку своему моральному облику.
Уж не решила ли Фельцман  разобраться во всей этой запутанной истории?