Взрыв

Лин Эхо




Взрыв

Над лесом сгущались сумерки, было еще не темно, но и светлым это время назвать нельзя. Возле сторожки собака, задрав к небу морду, во что-то вглядывалась. Осень. Холод собачий. Уже нет давно на деревьях листьев и при ветре они цепляют друг друга ветками, как руками играют, или греются, это кому как кажется. Лес давно опустел, гудит на ветру. Собака несколько раз незлобно тявкнула и побежала по своим делам. Далеко от дома она не отходила, да и зачем? В это время года все как будто вымерло. Цепляясь за верхушки елей, показалась луна. Огромная, красная. “Это к ветру, и к большому” — подумал дед Андрей. Он всю свою жизнь отработал лесником и отец его, и дед были связаны с лесом. Он знал этот лес как свои пять пальцев, знал грибные и ягодные места, знал, где хорош кедровник, знал зверье и птицу. Он любил лес и лес любил его. За его домиком стояли стожки сена, это припасено лосям на случай голодных зимних дней. На чердаке сушились ягоды и грибы для мелкой дичи. Звери не боялись деда и подходили совсем близко к жилью. Собака опять тявкнула. “Может, кто идет? Вроде нет. До поселка далеко, а в такую погоду в лесу ловить нечего, да и собака незлобно лает, зверь должно быть”. Он вошел в дом, взял ведро и пошел за водой к роднику. Родник, совсем рядом, весело журчал в камнях. Вода в нем всегда ледяная, даже в летний зной. Дед ухаживал за ним, чистил, раз в пятилетку делал новый сруб. Это еще его отец обложил родничок бревнами, и дом построил рядом. Дом крепкий, хоть и старый. Три маленьких окошечка смотрели на палисадник, где все лето, до глубокой осени цвели цветы. Небольшой двор, сарай, оттуда недавно переехали корова, поросенок и куры в деревню, и дед с женой собирались через неделю вернуться на зиму в деревенский дом, не любил он там жить, но жена скучала в зимние долгие вечера, да еще без света.
Андрей зачерпнул кружку воды, сделал глоток. Зубы заломило. Уже пить нельзя, холодно. Ох, как быстро темнеет? Войдя в дом, прикрыл дверь, налил воды в чайник, поставил его на печь. В доме было жарко, пахло картошкой, вареной в мундире, капустой и лесными травами. Подбросил поленьев в печь, огонь заиграл, загудел, осветив комнату. Он подкрутил лампу, поставил ее на стол и начал греметь посудой.
— Готовишь ужин? А не рано?
— Да нет, сейчас чайник вскипит, поужинаем, потом перекинемся в дурачка и спать.
— Сколько хоть время-то?
— Скоро шесть.
— А темно-то как, словно кто окна чем-то прикрыл. Разве нет на небе звезд? Или облака все закрыли?
— Да и облаков, вроде, нет, а погода к ветру готовится. И вообще, что-то мне сегодня не нравится. Тихо очень.
Дед кашлянул, поставил на стол миски, глечик со сметаной, масло, тарелку с грибами-рыжиками, положил вилки, нарезал хлеб. Хлеб он резал большими кусками, за что ему всегда попадало от домочадцев, “умники”, как их звал дед. Его жена, всю жизнь проработала учительницей в сельской школе, и поэтому была далека от сельского труда. Она боялась грязной работы, поэтому деду пришлось “пахать” за двоих. Городская, случайно попавшая в глубинку на отработку, влюбилась в здорового, веселого, первого парня на селе, Андрея. Темные волосы, серые, умные, всегда смеющиеся глаза и... борода! Это пленило городскую красавицу. Он тогда уже несколько лет работал лесником. А встретились они случайно в школе, на новогоднем балу. Это даже был не бал, а маскарад, первый маскарад в их селе и, конечно пришли все. Школьный спортзал был переполнен. Гремела музыка, звучал смех, пели местные маэстро, кто-то играл на гитаре, заводили какие-то игры, хлопали хлопушки, горели бенгальские огни и везде маски, маски... И только она одна была без маски, она, которая все это придумала и организовала. Она играла на пианино и пела, много шутила, и много холостых масок кружило возле нее. Танцевала со всеми, всем улыбалась, да и что скучать? Еще год и она уедет к себе домой в город. А там такая красивая жизнь! А здесь все тихо, медленно. Нет, она так не привыкла, ей надо действовать, быть в центре внимания.
  В зал вошла новая маска. Ее никто не ждал, да и не узнали. Это был горбун, спина горбом и нос горбом, да и ноги ровными не назовешь. Кто-то хихикнул, но все расступились.
— Я, дед лесовик, в гости к вам пришел и подарочки принес! — нарочно изменив голос, сказал Андрей. Девчата подняли визг, узнав своего кумира, они ждали того дня, когда он появится в поселке, когда вечерами будет рассказывать всякие лесные истории, небылицы и угощать всех орехами. У многих при виде его сердце забилось часто-часто, а щеки под масками вспыхнули жарким румянцем. Многие мечтали потанцевать с ним, и он был не прочь. Казалось, он любил всех. Он подхватил маску козы и пустился с ней в пляс. Коза была толстая и неповоротливая. “Кто же под этой маской?” - думал он. Подошел поближе и за горсть орешков попросил снять маску, та с большим удовольствием это сделала, хохоча, сняла с лица маску, и он увидел Нину Сергеевну, бухгалтера с почты. Дама почтенных лет пришла на карнавал с внуками. Он поцеловал ей руку и отошел в сторонку. О том, что у них в селе появилась новая учительница, он слышал от своих племянников. Они ему все уши о ней прожужжали, но видеть ее он еще не успел. Кто-то ударил его по плечу. Ну и маска! Страх! Поздоровались, заиграла музыка. “Белый вальс”. Он его всегда потешал. Девчат в селе было больше, чем ребят,  и на последних шла охота. Особенно, когда звучал “белый вальс”. Вот и сейчас к нему из разных концов вальсируя, направлялись охотницы, но тут его дернули за руку. Перед ним стояла небольшая фигурка “Золушки” или еще кого-то ободранного.
— Можно вас?
— Да, пожалуйста! — он весело рассмеялся, маска открыла лицо, и он скис. Перед ним его племянница Светка. Ох, и настырная девица! Ей всего-то пятнадцать, но своего не упустит. Он знал, что она его ревнует ко всем и при любом удобном случае уводит его. Он хмыкнул и сам не понял, рад он этому или нет, но дама есть дама, она вас пригласила, будьте добры! И он заковылял за Светкой. Танец какой-то странный, она его постоянно толкала к пианино. Андрей горбатился, сопел, наступал ей на ноги. Но она настойчиво вела его к намеченной цели, он так  и не понял, кто кого ведет в этом танце. И вдруг он понял, куда его гнали через весь зал, и замер. Даже под маской было видно, как открылся у него рот, спина и ноги выровнялись, теперь он стоял во весь свой богатырский рост недалеко от нее.
— Вы что-то хотели исполнить? — спросил мягкий, насмешливый голос.
— Да он что хочешь, может сделать! Правда, дядя? — Светкины глаза блестели хитро-хитро.— Он и спеть может, только завтра погода испортится, а сегодня у хозяек молоко скиснет, а еще он стихи умеет читать, правда, не свои и по учебнику, но его это не смущает! А еще он может...
 Тут Андрей пришел в себя. Заикаясь, и, как будто у него язык распух, сиплым голосом спросил.
— Можно вас пригласить на вальс?
— Но ведь сейчас “белый вальс” и он почти закончился.
— Это не беда,— крикнула Светка — объявляется “белый вальс”! — и она поставила пластинку на начало. Ее рука легла ему на плечо, и от этого по всему телу будто ток пробежал. Ему стало так легко и хорошо, что казалось, будто летит, держа ее на руках. Он боялся ее уронить и прижимал к себе все крепче и крепче. В вихре вальса прошли тридцать с лишним лет, он и сейчас глядя на нее взлетает, и боится ее уронить. В ее черных косах стало много серебра, она чуть-чуть пополнела, но глаза, улыбка, все той же городской девчонки, родители которой пришли в ужас, узнав о ее решении. Были уговоры, угрозы, но она выстояла и была счастлива здесь с ним, в этом далеком от города поселке, где телевизоров-то было всего три, и свет не во всех домах. Но был он, Андрей. И это все. Закипел чайник, прервав мысли Андрея.
— Настя, вставай, поужинаем.— Позвал Андрей.
— А я уже давно за столом, а ты ушел в свои думы, ничего не видишь и не слышишь.  - Им стало весело, оба засмеялись, глядя друг на друга. На душе стало тепло, нагнувшись, он поцеловал ее. Ужиная, разговаривали о семейных делах, что пора перебираться в поселок, внучата уже заждались. Говоря о внуках, каждый подумал о Насте. Маленькой Насте всего три года, но девочка прикована к постели. Родовая травма. Сын Степан закончив институт, работает главным агрономом. Красивый, статный, и жена ему под стать. Старший сын Степана, Ваня, мальчик здоровый, любознательный и в свои шесть лет очень развит, хорошо играет в шахматы, учится играть на пианино, бегло читает и хорошо пишет. Отец часто берет его на работу в поле, обучает науке о земле, как любить и беречь ее, дед на лето забирал в лес. Они ходили в самую чащу, дед учил его искать дорогу, как выжить в лесу, показывал звериные следы, учил искать их норы и тоже беречь и любить лес, слушать его. Мальчик за лето у деда так вырастал, что выглядел старше своих сверстников, и намного. В этом году его отдали в школу. Ученье он схватывал на лету. Мать у него, как и бабушка, была учительницей, только в старших классах, преподавала математику.
А маленькая Настя была болезненна. Жизнь еле тлела в маленьком тельце. Казалось, что дунет хороший ветер и погасит этот крохотный огонек, который еле светил в ее глазах. Она никогда не смеялась, постоянно спала, говорить почти не умела. Дома бывала месяца два в году, а все остальное время в больнице, клинике, санатории, институте... Это была боль семьи. После Насти, жена Степана Наталья отказалась еще иметь детей. Сейчас ребенка привезли домой, поэтому дед с бабой собирались в поселок. Вспоминали, ужиная, и младшую дочь Веру. Красивая девушка, веселая и умная. Уехала учиться в город к деду и бабе, родителям Насти, и прикипела к городской жизни. Родители чувствовали, что, окончив институт, их дочь не вернется в село. Она любит быструю езду, и дед подарил ей “Жигули”. Любит музыку, кино, часто посещает театры и разные вечера, это ее жизнь. И она ничего не хотела менять. А дед с бабой отдали ей все то, что не смогли дать своей единственной дочери — Насте. Родители за нее не переживали, знали, что их дети выбрали себе дорогу сами и не мешали им, а только помогали. Посмеявшись над собой, Андрей и Настя продолжали ужин.
— Настя, тебе уже лучше? — спросил Андрей. У нее с утра кружилась голова, она не могла поднять ее с подушки и, вставая, держалась за стенку, чтобы не упасть. С ней такого никогда не было и она немного испугалась, даже всплакнула. Андрей велел ей лежать, все делал сам, а назавтра решил идти в село, приедут с сыном и заберут мать. В лесу она не боялась, ей здесь спокойно. И собака рядом.
— Да лучше, вроде,— отозвалась Настя.— Гудит как! Ветер что-ли? — Она выглянула в окно, но ничего не увидела. Совсем ничего. Это ее немного удивило. Опять залаяла собака, будто кто-то знакомый подошел, радостно залаяла. Может, из села его подруга прибежала? Уж больно рад? Так ведь больно далеко, никогда такого не было. Он бегал, да, по неделям дома не бывал. Приходил худой, ободранный, битый, уставший, голодный. Потом спал подряд по двое суток. Отъедался и опять гулять. Но это весной, редко летом. А сейчас глубокая осень, не сегодня - завтра, снег ляжет. Уже итак по утрам морозец лужи прихватывает. Нет, он не должен сейчас гулять. Дед надел тулупчик.
 - Пойду, гляну, чему Жук так рад!
— Пойди, проветрись перед игрой, а я пока со стола уберу да постель приготовлю! Тебе сегодня грелку в ноги положить?
— Пожалуй, нет. Я еще дровец принесу и на ночь подброшу, теплее будет.— Он взял фонарь и вышел во двор. Темно-то как! Поискал взглядом луну, где-то ведь она была, видел ведь, когда за водой ходил, а тут ничего. Темно, как в яме. Погладил подбежавшего пса. Жук, умная собака, Андрей сам ее дрессировал, не породистая, в ней смесь нескольких благородных пород, а вышла дворняжка, преданная, чуткая и для его лесной жизни незаменимая. Он уважал ее. А вот Настя терпеть не могла собак. Не могла переносить запаха исходящего от них. К Жуку она, пожалуй, относилась лучше, чем к другим собакам, даже могла поиграть с ним, погладить, приласкать, но потом бежала мыть руки. Ей казалось, что теперь и от нее пахнет псиной, но Жук ей это прощал и всегда при встрече тыкался мокрым носом в ее ладонь, работая хвостом, как вентилятором. Андрей посветил фонарем в сторону леса, но не увидел его. Было такое впечатление, что луч света во что-то попал, собака скакала, рядом виляя хвостом.
— Хочешь пойти погулять? Так холодно, аж до костей пробирает, сидел бы в будке. Скоро уж домой поедем. Только для тебя, наверное, как и для меня, дом здесь. Но Настя скучает без людей, ей общаться с кем-то надо. Да и детям без нее плохо. Оба на работе, малый в школе, а малышка одна. Соседка приглядывает. Ты помнишь маленькую Настю? Ты всегда лизал ей щечки, и она тебе улыбалась. Она рада только тебе, чувствует, что ты ее не предашь, в каком бы состоянии она ни была, а мы, люди, все время стараемся что-то переделать. Если Бог дал жизнь ей именно такую, зачем что-то ломать, калечить душу, как будто мало ей калеченого тела. Да, она не моя дочь, а то я бы ее никому не отдал, ни на какие лечения, тем более, что это без толку. Вот и Вера так говорит, а она без пяти минут врач и тоже за то, чтобы оставили ее в покое, сколько суждено, столько и проживет. Собака слушала человека внимательно, не спуская с него глаз. Он глянул на нее и вздрогнул, ему показалось, что собака, вот-вот что-то ему ответит. Ну, я совсем спятил, пора к людям! Он махнул собаке рукой и вошел в дом.
— Ну что там во дворе? Теперь я пойду с Жуком поговорю, ты больно долго с ним беседовал, я уже и беспокоиться начала, не примерз ли, случаем, где? — Она засмеялась, взяла фонарик и вышла. Голова кружится перестала, Настя глубоко вздохнула, морозный воздух защипал нос, уши стало прихватывать, зря платок не надела. Да я быстро! Она побежала за дом, Жук за ней. - А ты куда? — Жук остановился, нагнул голову и стал ее рассматривать, она шикнула на него, а он и с места не сдвинулся. Настя заскочила за угол. Уже выходя из туалета, она сообразила, что видела глаза Жука, хотя было очень темно, и фонарем она его не освещала. Она остановилась и стала светить на собачью будку. Из будки высунулась сонная морда Жука. Видно было, что он спал глубоким сном, и луч света разбудил его. - Как ты успел так крепко заснуть? — Пес выскочил из будки и ткнулся носом ей в колени.— Не подлизывайся! Настя посмотрела на собаку, и не увидела ее. Она ее чувствовала, пес стоял рядом теплый, живой, с холодным мокрым носом, но она ее собаку не видит! Жук был черным весь, за это он и получил свою кличку. А почему -же тогда она видела глаза собаки и почему та не подошла к ней как обычно? Мерещится всякое, надо к людям. Погладив собаку по голове, Настя пошла в дом. Андрей сидел за столом в одной рубашке, легких спортивных штанах и в теплых носках, тасуя карты.
— И ты что-то не быстро на двор ходишь, давай сыграем, кому сегодня спать хорошо будет! — посмотрел на нее дед. Она сняла полушубок и калоши, оставшись в халате, подсела к столу. Игра пошла шумно. Они подшучивали друг над другом, смеялись над дурачком. Андрею сегодня карта не шла, счет был явно не в его пользу, а это значит, что он готовит вечерний чай и моет посуду. Андрей сопел, старался смухлевать, но у него ничего не получалось. Он принес на стол чашки, поставил сахар, печенье, Настя вчера пекла, он любил, когда она печет. Дом начинал пахнуть его детством. Разлил чай по чашкам, горячий, с мятой и душицей. Морило ко сну. Настя пошла, отдыхать, посмеиваясь над мужем. Он подбросил дров в печь и вспомнил, что хотел принести еще, чтобы тепло держалось до утра. Придется идти. Он стал одеваться.
— Ты куда? Или опять с Жуком решил поговорить?
— Да нет, дрова-то я забыл принести, а может, собаку сегодня на ночь в дом возьмем? Уж больно луна была красная.
— А я и вовсе никакой луны не видела, да и будка у него теплая, а если что, он в сено зароется, ты же знаешь, он всегда так делает зимой, а уж зимой морозы покрепче, чем сегодня, пусть спит на улице, ему полезен свежий воздух.— Андрей вышел. Настя осмотрела лесной домик. Она знала, где что стоит и лежит, темнеет рано, а с керосиновой лампой ничего не поделаешь, так, самое необходимое, но если нужен был свет, они зажигали три, а то и четыре лампы и было относительно светло, но керосин берегли. Она посмотрела на окна: ну и темень! Три небольших окна занимали всю стену. Под окнами стояли широкие лавки. Когда в домике бывали гости, они спали на них, теперь лавки были застелены половиками. Лежали на них три подушки. Посреди домика стояла русская печь, большая, с лежанкой. Она делила домик на три части. С одной ее стороны кухня. Там стоял самодельный стол, лавка с ведром для воды, висел умывальник, полочка с посудой висела над столом. За печкой находилась, как бы, спальня. Вплотную к горячим кирпичам прижималась кровать-лежанка, на ней и спали Андрей с Настей, а остальная часть домика была, как бы залом. У одной стоял шкаф с посудой и этажерка с книгами, другая стена занята тремя окнами и на последней, была вешалка для одежды и дверь. Посредине стоял стол и стулья. Этот дом Настя любила, он грел ей душу. Свой медовый месяц они провели здесь и она не жалеет. Потом они с Андреем и детьми много ездили, многое посмотрели, но ее всегда тянуло сюда. Здесь ее душа отдыхала, здесь она набралась сил перед учебным годом, здесь она была свободна, здесь она могла громко смеяться, петь, могли с Андреем бегать хоть нагишом, и это никого не смущало, это был их мир.
  Вошел Андрей, положил дрова возле печки, глянул на жену, она сделала вид, что дремлет. Он ополоснулся, погасил лампу и прилег рядом. В доме было тихо, мирно, потрескивали дрова в печи, бросая отблески на пол и стены. Тихо постукивали часы-ходики.
Порыв ветра ударил так резко, что домик содрогнулся. Андрею показалось, что он чуть не слетел с кровати. Настя сонно что-то произнесла. Он встал, посветил на часы. Час ночи. Подбросил дров опять прилег, прижавшись к теплому боку жены, она обняла его и поцеловала, счастливая улыбка озарила лицо. Он засыпал. Ему показалось, что кто-то вошел. Может это сон? Он спит и ему снится. На Руси положено перед тем, как войти, постучать. Ему это явно показалось. Он смотрел в потолок, соображая, что же его разбудило. Андрей слышал, как открылась дверь, и опять плотно прикрылась, кто-то вошел. Если так, почему  молчал Жук? И где тот, кто вошел? Блики, отбрасываемые от горящей печки, делают комнату призрачной. При желании можно различить, где что стоит. Он обвел комнату взглядом. “По приснится, же!” Зарылся в одеяло, смачно зевнул и приготовился спать.
— Ты кто? — услышал он Настин голос. Его как током ударило, он выскочил из-под одеяла и взглянул на жену. Она сидела, прижавшись спиной к теплой стенке, и первой его мыслью было, что она бредит, она заболела. Он погладил ее по волосам и стал успокаивать, но она смотрела туда, вглубь комнаты. Ему было страшно проследить за ее взглядом. Теперь он точно знал, что кто-то вошел. Он знал свою силу и не боялся никого, а тут он чего-то боялся, боялся даже оглянуться в ту сторону, куда смотрела Настя.
— Что вам надо? Зачем вы здесь? — В ответ — тишина. И тогда, глубоко вздохнув, он напрягся весь и повернулся так резко, что хрустнули суставы. То, что он увидел, ошеломило его. Оно висело над столом, треугольник с искорками, словно на столе горел невидимый костер, а язычки его пламени видны были четко. “Это от печки”,— подумал Андрей.
— Настенька! В доме нет никого!
— Может, и нет, тогда зачем ты пустил собаку в дом?
— Я не пускал!
— А кто под лавкой? — Теперь и он увидел под лавкой глаза своего четвероногого друга.
— Наверное, за мной как-то проскочил?
— Да! В шапке-невидимке! Ведь ты же сам слышал, как дверь открывалась, ты ведь от этого проснулся? Хочешь успокоить?
— Нет.


— Что ты там так долго, случилось что? — спросила Наталья. Она только что искупала маленькую Настю и уложила в постель. Настя смотрела на мать большими, карими глазами. Это ей от бабушки такие глаза достались. Наталья погладила ее по головке и вздохнула. Волос на головке почти не было, а то, что было скорее можно назвать пушком. Наталья купала ребенка в горячей воде, но та после купания была бледная, вялая с уставшим лицом. К кроватке подошел Степан, поцеловал девочку в лоб, улыбнулся.
— Хочешь, я тебе сказку расскажу о рыбаке и рыбке?  - Настя закрыла и открыла глаза.
— Ну, вот и хорошо. Слушай.— Он укрыл ее одеяльцем получше, чтобы нигде не поддувало и принялся за сказку.
Ваня сидел у себя в комнате и старался что-то рисовать. Он и сам не знал что, а так, что получится. Краски текли по бумаге, каплями усеян весь стол, а он продолжал сопеть. Комнатка у него была маленькая, в ней помещались стол, кровать, небольшой шкаф и полка с книгами. Читать он любил, особенно те книги, где были крупные буквы и много картинок. Он покрутился на стуле. Нет, сегодня у него ничего не получится, да и мать зовет купаться.
Ему припомнилась вчерашняя драка с другом Борькой. С ним они были неразлучны, как иголка с ниткой. Где один, там и другой. Боря старше его на два года, а ростом были одинаковы. Правда, это было единственное, чем они были схожи, в остальном различны как плюс и минус. Может поэтому, они и были вместе. Борька был рыжий, самый рыжий в селе. Лицо, как лисья мордочка и рябое, как сорочье яйцо. Зеленые глаза, когда он злился, становились бутылочного цвета. Тогда его даже Ваня боялся. Между собой они дрались очень редко. А вот последний раз бой был сильный. Борька ударил Ваниным мячом об забор, в котором было полно ржавых гвоздей, и кто их туда наколотил и для чего, было загадкой. Мяч сел на один из гвоздей, поэтому Борька схлопотал затрещину там, где стоял. Этого он не мог простить, и началось! Они скинули куртки, боясь их порвать, и запачкать и начали тузить друг друга. До крови не дошло, а синяки и шишки имелись. Драку прекратила Борькина бабка. Она выбежала из калитки и, громко крича, стала стегать бойцов вицей, потом, взяв их за чубы, растащила в разные стороны.
— Ты, Ванька, шел бы домой, поди матери помощь нужна, а ты тут кулаками машешь, и чего не поделили? - Ребята были красные, злые. Не глядя друг, на друга подобрали свои куртки и разошлись по домам. У Вани болела скула. “Чем это он меня? Ботинком что-ли? Да, ладно! Пройдет!” Ваня по натуре был добр, как и дед, был силен и удар его кулака был очень чувствителен. Он простил друга, как только умыл лицо, но тот сегодня не появлялся и в школе к Ване не подходил. “Ничего, ничего! Завтра суббота, ему станет скучно и придет! А мяч жалко. Ему его подарила тетя на первое сентября, на нем были наклейки и куча подписей. Хороший мяч”. Ваня вздохнул и бросил рисунок в мусорную корзину, скоро дедушка с бабушкой приедут, и в доме будет шумно, вечерами будет звучать музыка, а дед что-нибудь расскажет смешное. Ване было все равно. Он любил и то и другое. Все! Закончилось “Поле чудес”, иду купаться. Он вышел в зал. Там работал телевизор, но никого в комнате не было. И на кухне не было. Наверное, с Настей. “Пойду, искупаюсь”.
Степан досказал сказку.
— А теперь спать! — целуя дочь, сказала Наталья и выключила свет. Осталась включенной только настольная лампа. Это была их спальня и девочка спала вместе с ними, чтобы в любой момент можно было подойти, укрыть, хотя Настя лежала неподвижно, и одеяло всегда было там, где его положили.
Степан покрутил телевизор, сел в кресло.
— Что-то неспокойно.
— Почему? — оторвавшись от вязанья носка, спросила Наталья.
— Не знаю. Вроде луна к ветру красная, а тишина какая-то необычная, и еще что-то в лес упало, как шаровая молния, нет треугольная. Как бы беды не сделала. Сейчас людей поднять тяжело, да и средств нет. И кто эти рекламы делает? Господи, что за народ! — Он встал, потянулся.
— Пойду, выйду на улицу, пока новостей нет.


  Дед Фома был скотником. Он обошел ферму, посмотрел, как закрыты окна, ворота, вошел внутрь. Там было тепло и пахло всем сразу: коровой, ее лепешками и молоком. Ферма была хорошая, теплая. Это несколько лет назад выбрали директором совхоза своего, местного и он взялся за дело. Выстроил новые коровники, построил сельпо, большой новый клуб. Последние годы село их начало буксовать, и назад не катится и вперед не двигается. В стране перестройка, они от нее отстали, не так живут. Фома взял лопату. “Сейчас почищу все, подброшу соломки и пойду к Сергею в котельную, постучим в домино пару часиков”. Дед Фома работал в ночь, через день. Это тоже ввел их директор, но требовал от них, будь здоров! Чтобы буренки были чистыми и сухими, чтобы была горячая вода, чистые халаты на доярках. Бидоны мыли, обдавали кипятком и сушили. Сам лично мог прийти и проверить в любое время дня и ночи. Все директора уважали, но и боялись. Дед Фома скоблил доски стойла, потом бросал солому, а в кормушку немного силоса. Коровы лениво подходили к корму. Многие, понюхав, отходили. Сытые и слава Богу. Ну вот и чисто. Он вышел на улицу. Ох ты! Морозит! Вернулся, надел фуфайку, шапку. Пойду на часок-другой. Под ногами захрустел ледок. До котельной — рукой подать. Она обогревала их ферму из пяти коровников, в каждом был свой скотник-сторож, и они обязательно соберутся все в котельной, обсудят последние новости, телевизор посмотрят, анекдоты потравят.
  Фома глянул на село. Сколько огней! Надо же, люди не спят и все сейчас чем-то заняты. В каждом доме свои заботы и печали. Потом его взгляд скользнул по лесу: “Что это! Вроде что-то пролетело, или померещилось? И что может лететь, если в небе ни облачка. Как говорит его разлюбезная Мария Ивановна: ”Пить надо меньше, тогда и казаться не будет.— Он опять посмотрел на село. Он жил тут с детства, знал всех в лицо, бывал в каждом доме. За последние десять лет люди стали жить лучше и намного. Вон антенны на каждом доме. Дома крепкие, теплые. И кладовки у всех не пустуют, вот он и “откушал” лишнего, но грех было не выпить, крестник на месяц в отпуск из армии пришел. Жив, здоров, вот и гуляли неделю. Можно, конечно, и остановиться, но не получается. Голова с утра гудела, как пустой чугунок, а пить нельзя, директор к работе не допустит. Ходил Фома весь день злой, работа в руки не шла, все из них валилось. Под вечер полегчало, а сейчас и вовсе нормально. Перед уходом на работу, Мария сварила ему крепкий кофе, и так хорошо тепло разлилось по жилам. Вот, зараза, не могла раньше это сделать. На мгновение вспыхнула злость, но тут же погасла. Сам виноват. Она на работе с утра, а он по двору как больной мыкался. Еще раз взглянул на село. Всех, кто в нем жил он любил до слез, и верил, что сельчане относятся к нему так же. Сколько у него почетных грамот и медаль даже есть. И детки его здесь выросли. Что там надо было сделать? Дом построить? Так он у него есть, большой, деревянный, крытый тесом. Во дворе пристройки со скотом, и в доме не пусто, как у всех. Есть все, что необходимо. Даже Славке вон на день рождения плеер купили. Теперь он его наденет, глаза закатит и дергается, умора! Что там еще? — Посадить дерево? Так у него сад. Хороший сад. Сам садил, и подбирал деревья такие, которые выдерживают сорокаградусный мороз, а уж кустов-то и не счесть. Хорошо весной выйти покопаться в сад. Земля еще холодная, а травинки пробиваются, что делать, лето коротко. А еще что? — Вырастить сына? А у Фомы две девки, и пацан. Долго он его ждал. Когда жена родила вторую дочь, сказал ей: “Ну, дорогая, готовься! Пока сына не родишь, будешь рожать!” — Она посмеялась тогда. Нет, не зря он на ней женился! Хохотушка была, ею и осталась. Может поэтому, и прожили весело. Редко, когда появлялись на их семейном горизонте тучи, да и то только по его вине. Играл он на гармошке и где какой праздник, там и он, ну а потом известно что. Сильно он не пил, да что греха таить, иногда бывало, и по забору домой добирался. Мария долго зла не держала, переводила все в шутку, да так, что он краснел, сопел и стыдно ему было несколько дней семье в глаза смотреть.
Он толкнул дверь котельной. Ну и накурили! Топор можно вешать. Кот, черный от угольной пыли, шмыгнул между его ног в тепло, пробежал по столу и прыгнул на батарею, где для него лежала подстилка из старого детского пальто. Кот посмотрел на собравшихся и начал умываться.
— Гостей намывает! — хохотнул Петр.
— Типун тебе на язык! — огрызнулись все.
— Послушай, Сергей,— произнес с порога косарь Федот, ты рекламу-то глядишь?
— А то нет!
— Так не уж то тебя еще не научили чо надо курить?
— А чо?
— А чо, а чо, а то, что они там по благородному цигарки с фильтром курят, об здоровье своем пекутся, и правильно делают. Мужик по горам лазил, потом достал пачку сигарет с картинкой, ну, с этим, с верблюдом!
— Ой, уморил! — Засмеялся, самый молодой из скотников-сторожей — Игорек — это “Кем-л.”, ну темнота вы, мужики!
— А если мы так темны, какого рожна с нами сидеть? Шел бы в свой коровник, буренкам стихи читать или еще что!
— Не обижайтесь! Это так, вырвалось — улыбка с его лица не сходила.
— О чем это я? — спохватился Федот.— А, об сигаретах! Так там еще одну пачку рекламируют, красную такую, вон, умник, название подскажет — кивнул он на Игорька.
— Мальборо — коротко ответил тот.
— Да я к чему это клоню? — Он прошелся по котельной, заглянул в окно, сел поближе к столу.— А к тому, что о здоровье пекутся. Зубы ихние видал? Белые, ровные, а поди-ка не по одной пачке в день курит, а у тебя, Сергей, три зуба, и то пеньки. А об их цвете и говорить не приходится, что у твоего жеребца копыто!
— Да ты что это? Шарж на меня пришел рисовать?
А ну, ушел отсюда! — взревел Сергей.
— Спокойно, спокойно, мужики — успокаивал Игорь, разбрасывая по столу косточки домино.
— Они там курят фуфло синтетическое, а Сергей самосад. Козью ножку. А насчет зубов — так у них протезы. У них там, что хошь можно заменить! Ну, просто, что хошь! — И хитро посмотрел на мужиков.
Игра сначала шла вяло. В воздухе висело что-то недосказанное, но мало-помалу игра вошла в свое русло и кости громко застучали по столу. Послышались анекдоты, шутки.
— Федот, а что твой крестник Мишка от встречи еще не отошел? Знамо ли дело неделю гулять, пора бы и честь знать. Еще неделя и назад поедет? — спросил Петр и, не дождавшись ответа, продолжил.— Оно, конечно, матери радость. Жив, здоров. А ведь уходил, росточком был метр с кепкой, даже девки провожать не ходили, а теперь — наше вам, под потолок! Возмужал в армии. А Светка Абрамова готова из его дома и не выходить.
— Ревнуешь, что ли? Так он ведь еще служить уйдет, а ну как к братьям чеченцам пошлют? Шутка ли? Пусть погуляет парень.
— А ты не каркай, не каркай! — Все примолкли. Они хорошо помнили, как в их село пришли один за другим два цинковых гроба. Из Афгана. И что там потеряли наши парни, красивые и крепкие из такого мирного села под названием “Горка”. И что они там защищали? Их похоронили на общем кладбище рядом. Долго не знали, что ставить на могилках — плиту? памятник? звезду? Как назвать эти смерти? Подвиг? Героизм? До последнего сражались? Но за кого, зачем? Их дом, их семьи жили в мире. Что ж они защищали? Решили матери — поставить на могилы кресты с фотографиями ребят.
Нет, игра никак не шла. Да еще кот подпортил воздух так, что забил запах угля.
— Господи! Чем ты его кормил? Нет, ребята, вы как хотите, а я пошел.— Петр встал, поднялись и остальные. Попрощавшись с Сергеем, вышли на воздух, а он был морозный, чистый, залезал под фуфайку, при дыхании подымался парок.
— Хорошо морозит. Глядишь, с недельку таких морозов и речка замерзнет,— сказал Николай, самый тихий из всех.— А там, глядишь, и мужики из лощины приедут, я им пару лисьих хвостов заказал. Юльке хочу подарить.
— Ну да! Небось, когда заказывал, Юльки и в помине не было, ведь ты у нас кобель на все село известный. И что в тебе бабы находят? — Федор оглядел невысокого, сутуловатого Николая с ног до головы.
    -У тебя что, аппарат постоянно в рабочем состоянии?
— Ну, ты, дядя Федор, даешь! — Игорь чуть не упал со смеху. Смех звонкий, а из глаз слезы. Заулыбались все кроме Николая.
— Ты чего, Федор, со вчерашнего не отошел? Чо, на людей бросаешься? Самому, поди, завидно — бурчал Николай.
— Это мне-то завидно? Да я со своей двадцать лет прожил и еще сто лет хочу прожить! А ты в городе насмотрелся фильмов, что ни ночь, то новая и называется это... “умник”. Знает — кивнул в сторону Игоря, продолжал Федот.— В общем,  игры. И длятся эти игры, кому сказать, сутками. Хотел бы я посмотреть на этого игруна, если б ему дали сейчас лопату, как Сергею, и покидал бы он всю ночь уголек! И девки, какие-то странные. Приехали бы к тебе, Коля, охотку сбить, а нет, так бык у нас есть племенной у Игорька... Ты чего на меня так смотришь? Из глины вылепить хочешь? Я позу приму...-
Николай был зол. Да, не ладил он с женщинами. Сначала в городе трижды “женился”, домой вернулся и тут уже дважды успел. Влюбчивый очень, и умел красиво ухаживать. Цветы дарил, стихи читал, мог играя, на гитаре спеть под Высоцкого. Все было хорошо, но войдя в дом новая жена приедалась ему буквально через неделю. Он вдруг замечал в ней кучу недостатков. Такой уж он. С Юлей произошло то же самое. Только он малость просчитался. Когда он ей культурненько сказал: “Юленька, у нас вряд ли что получится в совместной жизни”, как тут же, не отходя, схлопотал в глаз. Синяк получился большой, черный. Зато появилось уважение. Юленька ему сказала: “Если не хочешь ходить по жизни с кругами вокруг глаз, пойдем, распишемся”. Вот так он и женился по-настоящему, до сих пор не зная, рад этому или нет. Вроде хотелось еще погулять, может, где и встретил бы такую, как в кино: талия тонкая, а груди? Груди во...! А Юля погнала его работать скотником на ферму, объяснив это тем, что зарплата приличная и грудей он может насмотреться досыта и бесплатно. Так он из механика стал скотником. А теперь этот Федот задел за живое.
— О чем думаем? — похлопал его по плечу Петр.
— Так задумался, что чуть свой коровник не прошел.
— Ну, пока! — Махнув рукой, Николай пошел к своей работе.
Федор, идя по дороге, думал, чего это он сегодня? Или вправду еще похмелье мозги мутит?
— Слышь, Петр, а ты молнию над лесом вечером видел?
— Какую молнию? Осень ведь, конец октября. Не сегодня, завтра снег выпадет, а ты — молнию! — Они остались вдвоем. Петр закурил, закашлял.
— Да я и сам не пойму, вроде и облаков-то нет, а молния была, я поклясться могу.
— И куда она ударила?
— В лес. Я еще подумал, как бы беды не натворила, но вроде все тихо.
— Может, привиделось? Такое бывает. Вот со мной один раз случай был.
— Ох, Боже мой! Да у тебя этих случаев после каждой пьянки, а у меня впервой. Пока! — Он пошел открывать ворота... “Ох ты, надо свет потушить, оставить только две контрольные лампочки”. Он обошел все, проверил все ли в порядке, нет ли где лепешек. Он еще раз утром все обойдет, перед приходом доярок. Все чисто. Буренки лежат, жуют жвачку. Федор был доволен собой, ему нравилось, когда было все толково. Закрыв ворота, ушел в сторожку. Маленькая комнатка, днем в ней переодевались доярки, а ночью спали сторожа. Вход в сторожку был через коровник, поэтому сторож мог слышать все, что происходит на его участке. Он прилег, но сон не шел. Мысли тягучие, длинные, цепляясь одна за другую, лезли в голову.


  Это же отблеск от печки! Ну конечно он.— Андрей встал, подошел к печке, шлепая босыми ногами, подбросил дров. Ему показалось, что в спину кто-то смотрит, смотрит неотрывно. “Да это игра свежа, нет никого! А кто Жука пустил? И потом, свет от печки только на полу, он светит от поддувала и освещает совсем немного пола. Тогда что там, над столом? И почему Настя разговаривала с ним?” — Он подошел к столу, чиркнул спичкой, зажег фитиль лампы. Настя так и сидела, не двигаясь с места. Поднял лампу, посветил. Треугольник не исчез, только искорок стало больше. Он протянул руку, она прошла сквозь искры, ни на что не натыкаясь. Не прошла, а оказалась внутри треугольника. Страха у деда не было, да и чего бояться? Искры сомкнулись на кисти, легкое покалывание. И вдруг он почувствовал, что кому-то, очень нужна помощь, он не знал кому, но каждая его клеточка принимала чужую боль и требовала помощи. Но кому? Насте? “Утром же уеду в село”. Жуку? Так он мирно посапывает под лавкой. Он хотел освободить руку из треугольника, как услышал голос внутри себя, голос утробный, сдавленный. Он, даже когда мысленно с кем-нибудь разговаривал, такого голоса не слышал. Это было что-то чужое, как если бы заговорил Жук. Ну да, конечно, это говорила его собака! Он усмехнулся и стал прислушиваться, о чем же его дворняга хочет сообщить. “Во, сон! Кому рассказать, обсмеют!”
— Мне нужно тело,— звучало в мозгу. Андрей удивленно посмотрел на пса.
— Зачем Жук? Тебе надоело быть собакой? — Собака непонимающе уставилась на хозяина и виновато завиляла хвостом. Потом, положив морду на лапы, закрыла глаза. Видно было, что ее разморило.
— Мне нужно тело,— повторялось в мозгу.— Нет, это не Жук.
— А где бы я его вам взял? Или вы хотите иметь мое тело, или тело жены? — Голос ненадолго затих.
— Нет,— вы стары, а у меня нет энергии возвращать ваши тела в рабочее состояние. Вы сильнее меня. Вы можете убить меня, как только я войду в ваше тело.
— Ну, извини, друг, больше мы ничего предложить не можем.
— У вас есть, люди из лощины сказали, что у вас есть бесполезное тело. Они перебрали все село и остановились на нем.
— Ты о чем? Ничего у нас нет, мы вдвоем здесь живем, да вон собака. Хочешь, возьми ее тело.
— Я брал. Оно не подходит. Вы не понимаете меня.
— Хорошо. Иди в другое село, город, страну, звезду! Господи, да куда угодно и ищи там.
— Я не могу. У меня нет времени и энергии, я ее потерял, добираясь сюда, а мне еще надо много сделать, иначе.
— Что иначе?
— Я скажу, когда получу тело.
— Настя, я сошел с ума.— Андрей стоял возле стола, глядя в темное окно.— Свихнулся!
— Тогда и я тоже,— услышал он в ответ.
— Что тоже? Ты хочешь сказать, что слышала, о чем мы говорили? Читаешь мысли, мать?
— Я все слышала, я не знаю как, слышала и все. И я знаю, о чем он говорит.
— И о чем это? — Ему и объяснять не надо было, он и сам знал, но хотел, чтобы об этом сказал кто-то другой.
— Ты кривишь душой. Я не думала, что на старости лет ты станешь трусом. Чего ты боишься? Ты боишься подумать, что ему нужна твоя внучка?
— Настя, Настя! О чем ты говоришь, мы оба поехали. Кому нужна моя внучка? Этому треугольнику? Да я сейчас его веником! Что происходит!? — Несмотря на угрозы, с места он не сдвинулся.
— Я не знаю что это, но знаю, чего оно хочет, я подумала…
— О чем? Я не хочу тебя слушать, замолчи! — Андрей за всю жизнь, наверное, впервые закричал на жену. Она испуганно переводила взгляд с него на треугольник.
— Что это я делаю, что со мной! — Он подошел к Насте, обнял ее, стер слезинки с ее щек.— Прости, что-то нашло на меня.
— Это тело не нужно никому. Оно будет лежать еще долго и для вас это будет тяжело. Оно камнем будет у вас на шее. Что вы теряете? Я наберусь энергии, окрепну и верну его вам здоровым. На такие условия вы согласны?
— Да,— ответила Настя. Он в ужасе смотрел на нее.— Это плоть и кровь моя и я хочу видеть ее здоровой.— Закрыв уши ладонями, Андрей качался из стороны в сторону. “Что она делает, что она делает!”
— Тогда пошли!
— Как? Сейчас?
— Да, я теряю энергию, а это может плохо кончиться. Они молча, не глядя друг на друга, как два робота — оделись и вышли в ночь. Собака бежала рядом. К утру, они добрались до села. Было еще темно, морозно. Проходя мимо фермы видели, как Петр вывез тележку с навозом и покатил, грохоча по рельсам. Он их не заметил. И хорошо. Говорить ни с кем не хотелось. Надо было быстрей домой.
— Послушай, Настя. Ты хорошо все обдумала?
— Да,— коротко ответила та и постучала в окно. Свет загорелся мгновенно, будто их ждали. Дверь отворилась, выпуская тепло. Степан в одних трусах стоял на пороге.
— Степан! Что ж ты голый бегаешь? — Мать первая вошла в дом, она держала что-то в руках, завернутое в платок, Степан не рассмотрел.
— Что ни будь, случилось? Беда, какая?
— Да нет. Успокойся. Хочу посмотреть на внучку свою. Настя направилась в спальню, наклонилась над детской кроваткой. Ребенок открыл глаза и смотрел на нее удивленно.- Ты простишь свою бабку, малышка? Я хочу тебе добра, ты веришь мне? Тогда не бойся, малыш, все будет хорошо. Я в это верю, и ты поверь.— Ребенок открыл и закрыл глаза — это значит — Да! Она развернула платок и накрыла им ребенка.
— Ма! Что вы делаете? — Это невестка проснулась.
— С внучкой здоровалась — и она, подхватив невестку под руку, вышла с ней из спальни, прикрыв дверь. Отец с сыном сидели на кухне. Она пришла к ним. Сердце щемило. А вдруг она ошиблась? Посидели, помолчали, от предложенного чая отказались. Усталость брала свое. Перебросившись парой слов, все пошли досыпать. Настя уснула сразу, лишь коснулась головой подушки. И снится ей: она еще девчонка, идет в школу в первый раз. Отец выглядел высоким и чтоб с ним заговорить, она задирала голову. Он слегка смущался. Настя была поздним ребенком. Ее мать была моложе отца на много лет. Он был профессор, а она студентка-первокурсница. Обычный роман с обычным концом. Он гордился своей дочерью. Отец улыбается, что-то говорит, но что? Она никак не разберет. Тогда он дотрагивается до ее плеча... Настя резко вскочила. За окном уже рассвело, сколько же времени?
— Ты беспокойно спала, и я разбудил тебя. Ничего?
— Все нормально. Спасибо.— Она надела халат поверх ночной рубашки, надела шлепанцы и побежала взглянуть на внучку. Андрей остался лежать в постели, он боялся, а чего и сам не знал. Нет, он знал, он боялся увидеть внучку, думая, что она изменилась до неузнаваемости, но вставать надо, он заставил себя сделать это. Настя подошла к кроватке. Ребенок спал. Сон глубокий. Впалые глаза, острый носик и подбородок. Она похудела за ночь. Настя поправила подушку. Спит. Надо же. Обычно она просыпается задолго до рассвета и лежит с открытыми глазами, а в глазах пустота, иногда кажется, что ребенок не понимает, о чем с ней говорят.
— За что нам такое? – Тихо подошла к ней невестка.
— Все будет хорошо, должно быть хорошо. Надо надеяться и верить.
— Я надежду уже потеряла, и больше я ее никуда не повезу. Пусть дома будет, а там, как Бог даст. - Глаза у девочки открылись так резко, что обе женщины оторопели. Глаза чистые, ясные. В них блестели искорки.
— Настенька! А ты уже давно не спишь? А мы тут с бабушкой шепчемся,— ласково щебетала мать. Но Настя глядела на нее испуганно, как будто первый раз видела.
— Сейчас я тебя на горшочек подержу, потом умою.
— Настенька, это твоя мама, ты должна ее любить. А я твоя бабушка. Ты узнала меня? Узнала! По глазам вижу.
Наталья перевела взгляд с ребенка на бабушку.
— Вы что это, мама? Вроде как представили нас друг другу.
— А что в этом плохого? Видишь, в глазах теплота появилась. Она тебя узнала. И полюбит. Настенька! Маму любить надо. Ты ведь сможешь сказать “мама”.
— Да, мама! — Наталья отшатнулась, впервые услышав от своей дочки слово. В основном, было мычание. Мать думала, что ребенок немой. Но ее дочь заговорила.
— Степан! Иди сюда! — закричала она. В комнату вбежал отец и сын. Степан с куском хлеба в руке, а дед с полотенцем. Оба встревожены.
— Что?
— А Степана мне тоже надо любить!
— Да, Настя, надо. Это твой папа, я твоя бабушка, это дедушка, а ты — Настя. Тебя зовут Настей. Запомнила?
— Да. Папа, мама, дедушка, бабушка.
— Молодец, внученька! Внучка это тоже ты, я, бабушка, буду тебя так звать, а мама с папой будут еще тебя звать дочерью, дочкой, доченькой.
— Хорошо. Я запомню.
— А еще у тебя есть брат, ты будешь с ним играть, он тебя всему научит, зовут его Ваня.— Бабушка погладила внучку по головке.— Ты будешь умницей. Кушать хочешь? — Вопрос застал ребенка врасплох, видно значение этих слов ему не понятно.
— Когда человек кушает, он растет, крепнет и набирает энергии.— Дед смотрел на девочку: “Набирает энергии. Ясно”.
— Да, я бы хотела покушать.
— Хорошо-то как! Но прежде — туалет и надо умыть глазки.— Ты иди, готовь на стол, я все сделаю сама. Иди, не волнуйся. Все идите.— Они остались вдвоем. Бабушка приподняла Настю.
— Я тебе объясню все, что надо делать, ты только слушай меня и все будет хорошо. Вот так, садись на горшок.
— Зачем?
— Надо очистить организм. Настя это делала каждый день. Прислушайся к ней, она поможет твоим чувствам. Ты теперь должен делать все, что делает обычный ребенок, пока набирается сил, а потом уйдешь. Вот так, а теперь пойдем умываться, я отнесу тебя в ванну.
— Я сам.
— Ты должен говорить не сам, а сама, ты в образе ребенка и этот ребенок — девочка. Ты все поняла?
— Я сама! — Бабушка взяла девочку за обе ручки и вывела ее из комнаты. Так учат ходить ребенка к году. Шаг, еще шаг, уже лучше.
— Водичка, водичка, умой Насте личико, чтобы глазки блестели, чтобы щечки краснели, чтоб смеялся роток и кусался зубок,— приговаривала бабушка, умывая малышку, а та засмеялась. Когда последний раз все слышали такой смех?! Колокольчики! Ручеек чистый. Все заулыбались. Шаг за шагом обе Насти подошли к столу.
— А теперь кушать, поправляться и набираться сил.— Степан не спускал глаз с ребенка.— Вы пришли на заре, а утром мой ребенок начал оживать. Я глазам своим не верю! — Он намазал хлеб маслом, сверху джемом и подал девочке. Та взяла хлеб не зная, что с ним делать. Казалось, этот кусочек хлеба придавил ручонку к столу, и нет силы поднять его.
— Смотри на меня и делай, как я.— Настя посмотрела на бабушку, сидевшую напротив, поднесла хлеб к губам, облизнула, понюхала, откусила.
— Жуй хлебушек, у тебя зубки есть во рту. Жуй. - Сначала неумело, потом все смелее она принялась за еду. Съела все, что ей дали, сидела, не зная, что делать дальше.
— Ваня, пойди, почитай ей,— Ваня помог сестре перейти в зал, посадил ее в кресло, а сам уселся рядом, на скамеечке.
— Какую сказку тебе прочесть? — Настя пожала плечами.
— Тогда про курочку Рябу: Жили-были старик со старухой, и была у них курочка ряба. Вот снесла раз курочка яичко...
— Что ты делаешь?
— Читаю.
— Как?
— По буквам. Меня мама выучила, я теперь лучше всех в классе читаю, вот подрастешь, я и тебя научу, а теперь слушай дальше.
— Научи меня сейчас.
— Но ты еще очень маленькая!
— Это ты еще мал, научи!
— Смешная ты, Настена! Только, только очухалась, а за все сама хватаешься. Так нельзя. Надо поберечь себя.
— Это как — поберечь?
— Ну, побольше, отдыхать, спроси у взрослых, они тебе объяснят.
— А ты, значит, не можешь?
— Давай я тебе сказку дочитаю до конца, а ты мне скажешь, понравилась она тебе или нет.
— Хорошо.— Ваня стал читать дальше...
— И вот, мышка бежала, хвостиком махнула, яйцо упало и разбилось. Плачет дед, плачет баба...
— Стой! А что в этом яйце было?
— А ничего, я думаю, не было. Разбили бы и пожарили.
— Тогда зачем эти люди плакали.
— Жалко было.
— Чего?
— Яйца.
— Но ведь они тоже его били, значит, они хотели его разбить, так зачем же плакать, они радоваться должны.
— Ты, Настя, не понимаешь, они разбили бы яйцо в тарелочку и испекли бы на нем блинчики. Ясно? А скорлупу продали бы.
— Почему скорлупу должны продавать?
— Золотая она была.
— Интересно, а куда скорлупка делась, когда яйцо разбилось?
— Нет, ты понять не можешь. Яйцо упало со стола и разбилось, оно лежало на полу.
— Значит, скорлупа испортилась? Если бы дед с бабой его разбили, они бы продали скорлупу, а мышка разбила, скорлупка испортилась.
— Нет, она была золотая и не могла испортиться, и чего ты ко мне пристала.
— Научи читать!
— Хорошо, я сейчас принесу букварь и покажу тебе буквы.
— Ты не устала? — Мать спешила в магазин и заглянула к детям.
— Кто устал? Она? Это я от нее устал.
— Ну не надо так, Ванюша. Она, можно сказать, сегодня только жить начала и нам надо помочь ей. Ее-то сверстники вон нынче, какие грамотные и стихи читают, и поют, и танцуют. Надо помочь ей. Хорошо?
— Постараюсь.— Он пошел за букварем. Букварь уже давно был прочитан и Ваня забросил его подальше. Он и не думал, что эта книга ему еще пригодится. “Куда ж я ее дел?”,— поискал на полке, нашел и снова сел на скамеечку у ног Насти.
— Настен! А ты спать не хочешь?
— Ты не хочешь учить меня читать?
— Ну, смотри и запоминай. Это буква “А”, а это “М”, повторяй.
— Зачем?
— Лучше запомнишь.
— Это ты лучше запомнишь. Назови все буквы.
— Ну, ты и смешная. Я буду показывать, и называть, а потом тебя проверю.— Он назвал весь алфавит. Настя молчала. Потом откинулась на подушку, закрыла глаз.
— Тебе плохо?
— Почему? И что такое плохо? Дай эту книжку сюда!
Ваня протянул ей букварь. Она стала перелистывать страницы, пробегая по ним глазами. “Картинки рассматривает”,— решил мальчик, “хоть что-то ее заинтересовало”.
— И ту книгу, что ты читал, тоже дай мне.— Ваня подал ей русские народные сказки. И опять зашуршали страницы. Пальцы плохо слушались, и казалось, они мешали девочке. Пролистав книгу, она вернула ее брату.
— Ну что? Какую тебе сказку почитать?
— Я их прочла.— Глаза у Вани полезли на лоб.
— Что ты сделала? — Девочка посмотрела ему в глаза и сказала:
— Любую, какая тебе самому больше нравится.
— Тогда про лису и зайца. Была у зайца избушка лубяная, а у лисы ледяная...
— Вань, может, на улицу выйдем?
— Тебе еще не разрешат.
— А ты тепло одень меня.— Он не знал, что ей ответить. У них не было для нее теплой одежды, а мать из магазина еще не вернулась. Настю на улицу всегда выносили в одеяле.
— Вань, пойдем, а я тебя слушаться буду.
— Бабушка! — позвал Ваня. Та вошла через пару минут.
— Ну что тут мы, читаем? Молодцы! Может телевизор включить? Как же ты, Ваня, не догадался?
— Настя гулять хочет.
— Хорошо, но после обеда, солнышко пригреет, и пойдешь, посидишь. Дружок твой приходил, я сказала, что ты уроки учишь.
— Врать, бабушка, нехорошо. Я пойду, приведу его сюда, он старше меня и ответит Насте лучше, чем я.
И опять они остались один на один. Женщина всматривалась в личико девочки. Нет, изменений не было. Та же бледность, круги под глазами и тонкие, как веточки ручки, лежат на коленях. Голова кажется большой, как одуванчик, ну точно одуванчик, и на голове пушок. И почему-то раньше ей такое сравнение в голову не приходило? Наверное, потому, что она ни разу не видела ребенка сидящим. Тоненькая шейка с пульсирующей жилкой на ней. И не видно, дышит она или нет. Явных изменений она не заметила, и все же что-то было. Наверное, глаза большие, карие, всегда неподвижные, чуть тускловатые, можно сказать, пустые, теперь они жили! Они блестели, как крупные смородинки после дождя и искрились. В глазах читался ум и сила. Вот чем изменилась ее внучка.
— Послушай, девочка, ты должна вести себя как ребенок твоего возраста.— В глазах Настеньки заиграли вопросы, бабушка чувствовала их.— Понимаешь? Дети в твоем возрасте еще играют в игрушки, рисуют. Я тебя познакомлю с соседской девочкой, она старше тебя всего на один месяц. Ты смотри, что она делает и старайся не отличаться, а то многие не поймут, начнутся суды-пересуды, а там, пресса разнюхает, чего доброго, а это они могут, они сейчас как голодные волки по России бегают, за все хватаются. А если какой-нибудь умник захочет описать такой случай необычный? Лежал ребенок бревном и вдруг таким умным сделался, явно космос помог. И начнут тебе на голову проволочки цеплять, измерять, записывать, каждый твой вдох и выдох. Замучают. Введут какой, препарат, посмотрят, как ты реагируешь на него, что нового получилось. Ага! Ничего, тогда давай введем вот этот, авось, что и получится.
— А мама? Разве она отдаст меня? Я не хочу на исследование.— Голос был плаксивый, огоньки из глаз исчезли. Это уже говорила Настя, а то что в ней, наверное, испугалось, затихло.
— Когда до этого доходит, милая, родителей не спрашивают. Я обращаюсь к тебе, ты меня слышишь, я знаю. Побереги себя и ребенка. Она ничего в жизни не видела. Только вместе вы сможете выжить, а поэтому не будь слишком умным на людях. Договорились?
— Я постараюсь, ты поможешь мне, ведь это наш общий интерес.
— А что делается с Настей, когда ты...
— Ничего страшного. Ее сознание спит, но при этом получает информацию.
— Значит, когда ты покинешь ее тело, она будет умной?
— Да. И очень. Хочешь увидеть ее будущее?
— Нет. Это ее жизнь, а не моя, я не имею права вмешиваться, и мне этого больше не предлагай. Человек слаб и легко идет на соблазн. А насчет тебя, когда будет много людей, детей, ты отдыхай, а Настя пусть действует, работайте по очереди.
— Хорошо. Искорки в глазах играли, и Настя большая знала, с кем разговаривает.
— А почему ты именно здесь появился, кто ты и зачем прилетел.
— Я не летел, а та вещь, за которой я пришел, прилетела, и мне надо ее найти.
— Земля большая, а вещь, как я поняла, очень мала. Если бы она большая, ее не надо было бы искать.
— Она здесь, недалеко, я покажу тебе.— Девочка подняла ручки-веточки ладошками вверх и стала пристально смотреть на них. Из глаз полетели искорки. Все больше и больше, и вот они уже пляшут на ее ладошках, превращаясь в маленький шарик. Потом шарик расправился, искры заплясали быстрее и понеслись в каком-то быстром темпе. Зрелище захватывающее. Шар стал величиной с большой мяч и она поняла, что это Земля. Шар замедлил движение и стал плавать над ладошками. Голос дошел до ее сознания такой далекий и приглушенный, что сначала и слов-то не разобрала.
— Да, это Земля. Я покажу тебе место, где находится вещь, за которой я пришел.— Шар раскрылся, теперь это был экран. Все! Ручки упали, ребенок спал. Она все поняла, не хватило энергии, организм очень слаб. Она взяла девочку на руки, отнесла в спальню, положила в кроватку, хорошо укрыла, открыла форточку. Пусть свежий воздух будет, он ей сейчас очень нужен. Еще раз посмотрела на внучку и вышла.
— Ты, дед, что это к дитю не подходишь? Ты только скажи, с кем ты хочешь говорить, с тем и будешь разговаривать.
— Как это?
— Хочешь видеть и поиграть с внучкой,— скажи. И перед тобой будет ребенок. В глаза смотри и они тебя не обманут, а хочешь побеседовать на высшем уровне — пожалуйста!
 - И так можно?
— Да. И я уже научилась этим управлять. Неизвестно сколько это продлится, но я бы не хотела, чтобы все видели, как ты бежишь от внучки, словно от чумной. Она сейчас сильно устала и уснула.
— Ты, наверное, мучила. Пойду, посмотрю.
Наталья вернулась домой со свертками, пакетами, коробками, наверное, взяла в магазине все, что было детское.
— Я Вере позвонила, радостью поделилась, она обещала на недельку приехать. У нее жених появился, хочет нас с ним познакомить. Дома, говорит, все потихоньку. У бабушки давление скачет, но она с ней управляется сама. Говорит, много появилось частных магазинов, многие рабочие потеряли свои рабочие места. Движение началось в России.
— К добру ли это? Зря ты ей позвонила, пусть бы до весны в городе сидела. Ребенку окрепнуть надо и нечего на него глядеть.— Невестка не поняла, чем она обидела мать. Хорошо, что они вернулись, теперь можно немного расслабиться. Вон мать уже и борща наварила, и мясо тушится, а отец печи натопил, баньку топит. И за хозяйством присмотрено и дети в доме не одни.
— А Ванька где?
— Убежал к дружку своему, теперь жди только к обеду.
— Два дня назад драка меж ними была, а вона снова вместе.
— Драки в их возрасте проверка силы, они любя дерутся. Вот если, не приведи Господи, из-за девки, какой, спор выйдет, врагами могут быть. Ну, до этого еще далеко, и не родилась еще та из-за которой драться стоит.
— Это уж точно. Посмотри, какие красивые сапожки я купила, мягкие, теплые, с носочком ей как раз будут, а носочки я сегодня за вечер свяжу, что там ей вязать-то, ножка как у воробышка. Вот пару костюмчиков взяла, шубку с капюшоном, а вот шапочка, шарфик и варежки все под цвет.
— И где это товар такой? В нашем магазине я отродясь, таких вещей не видела.
— Увидишь. И скоро. Вот Клавка купит магазин, много диковинного увидишь.
— Так это ты у Клавки взяла?
— А у кого же еще. Она у нас одна коммерцией занята. Ее и переучивать не надо, всю жизнь в магазине работала, а теперь сынок ее в городе чем-то занимается, матери товары возит, деньги. Она нам доллар показывала. Сейчас в городах, говорят, только на доллары все и купить можно. А у нее этих долларов полный сейф. Швейцарский банк, наверное, не такой надежный, как материнский сейф. Стоит себе в магазине без охраны и все село об этом знает, и ни у кого мысли нет взять этот сейф. Вон как в фильмах показывают. Она теперь решила магазин наш выкупить, хозяйкой хочет быть. Возле магазина дом себе будет строить.
— А Петров-то что отмочил! Фермером стать желает. Пришел к директору, а тот как раз кофе пил с булочкой. Ну, Митька и брякнул свою мысль Егору Фомичу, так тот, бедолага, булочкой подавился, покраснел, хрипит, Светка его по горбу кулачком стучит, а что толку, вот если бы ее отец кузнеца, Лука молотом дал, вот тогда бы сразу результат был. Еле откашлялся Фомич, прогнал с глаз Митьку и сказал ему, чтобы подумал хорошенько, а потом приходил. А то в соседнем селе тоже начали отделяться. Фермер! Совхоз ему обязан дать землю, да не плохую, построить дом, ферму, дать технику, корма, в общем, обеспечить, на ножки поставить. А он пол года отработал и понял, что не за то взялся, не может его семья из четырех человек, или из шести, вернуть долг совхозу и чтоб себе хоть что-то осталось. Вот и убегают, продав все, в город. А совхозу один ущерб. А если в совхозе таких умников пять-шесть? Тогда совхоз исчез, все фермеры съели, а остальные брошены в нищету. Не на что купить горючего, семян, выплатить зарплату, пенсию. Совхоз умирает и фермера тянет за собой, даже того, который на ногах стоит. Они без подпитки мрут. Сколько уж по России совхозов разорили. В деревнях избы пустуют. Как послушаешь или почитаешь в газете, страшно становится. Кому мы мешали, жили так, как нам нравилось. Меня вон из деревни не выживешь.
— Не зарекайся, Наталья. Время идет тяжелое, страшное, это тебе не революция, когда люди знали, чего они хотят. Хотели построить будущее для своих детей, чтобы дети были сыты, одеты, грамотны, здоровы. А сейчас у любого спроси, чего ты хочешь? В ответ услышишь: “Деньги, много денег”. А будущее для детей? “Сами пусть думают”. Закон джунглей. Сам за себя. И нашему директору сейчас нелегко, ему, пожалуй, тяжелее всех. Он хочет сохранить наше село как можно дольше. Посмотри, какой народ у нас дружный, радость и горе вместе делим. Я не хочу дожить до того дня, когда умрет село. Люди разъедутся по городам, не будет детей, опустеют улицы. Учились бы у животных, они, чтобы выжить, собираются в стаи.
— Ну что, Степан к обеду придет? — Женщины вздрогнули от неожиданности. Занятые разговором, разглядывая вещицы, они забыли об остальном.
— Да, обязательно! Ну, что? Спит?
— Да, как ангелочек, щечки чуть-чуть порозовели.
— Правда!? Пойду, посмотрю.— Наталья выбежала из кухни.
— О чем это вы тут шептались? О политике, небось? Политика как нарыв на нашем теле, постоянно дергает. Не стоит голову ломать, мы все бессильны. Всех нас посадили в машину без тормозов и пустили, под откос. Упав в пропасть, мало кто выживет. И хорошо, если там, на дне пропасти, нет воды, а то шанс выжить сводится к нулю. Я сейчас живу одним днем, день прошел и Слава Богу.
— А дети? Внуки?
— Все! Я не хочу пока об этом говорить, я не знаю что сказать, поэтому давай о нашем сегодняшнем. Она тебе что-то показывала?
— Показывала, но не до конца. Сил не хватило, она... Он хотел показать за чем сюда прибыл и где оно лежит. Это надо посмотреть тебе.
— А как это она могла тебе показать?
— О, это было что-то сказочное! — и жена вкратце рассказала ему о том, что видела.
— Интересно, я, если смогу, помогу.
— Я бы очень хотела. Чем быстрей он найдет то, что ищет, тем скорее ребенок будет наш.
— Сама виновата, это ты его сюда принесла.
— Иначе нельзя было. Я чувствовала беду, если мы не поможем. Наши тела ему не подошли. Мне думается, он знал, зачем пришел. Он бы мог и без спросу войти в дом и вселиться в нее, ты бы и не знал, но у него не хватило сил совсем немного.
— Ладно, на стол готовьте, мужики сейчас придут, один с работы, другой с бегов, оба голодные.— Все заулыбались, представив голодных “мужиков”.
Дед вышел во двор размышляя, чем бы заняться. “Может к друзьям сходить? Давненько не виделись. Мужики, они все крепкие, некоторые уже на пенсии, но еще молодым за ними не угнаться. Взять того же косаря Федота. Язык у него что бритва, все шуточки - прибауточки, не поймешь, когда он шутит, а когда всерьез. Хорош мужик. Сын у него поздний. Жена долго болела после вторых родов, думали и не выживет, а она возьми да и воскресни! Да еще и сына в подарочек Федоту под старость принесла. Обошлось все. Пацан, уже на своих ногах. Это сколько ж ему? Двенадцать, однако. Ох, и время летит. Старшая-то у него уже давно замужем и пацанов уже двое. Сопливые, больно! С возрастом это пройдет. И младшая в этом году внуком порадовала. Так что жизнь Федота не обидела. Полный двор мужиков, успевай хлеб резать. Надо навестить друга, и к Сереге Рогову зайти. Он на год его моложе, жизнь обошлась с ним круто. Долго жил в городе. Что-то там не заладилось, бросил все, вернулся домой. Похоронил родителей и остался в доме один, бобылем. Зайду вечерком. Сначала к Анфисе забегу, прихвачу что-нибудь, чтоб беседа веселей шла, и посидим”,— строил планы Андрей.
 

  Анфиса на селе незаменима. Женщина умела все. Самое же большое ее достоинство — она гнала самогон. К ней за зельем ездили со всего района и даже из города заявки поступали. Умела она делать любые настойки и от хвори и для души. Армянский коньяк по сравнению с ее настойкой на скорлупе кедровых орехов, был просто ничто. Коньяк и в магазин даже не привозили. И вообще, водки и других спиртных напитков на прилавке их магазина не было. Их село считалось самым непьющим. Аппаратура у Анфисы была, можно сказать, современная. Все трубочки никелированные, поблескивают. Она для своего хобби целую избу на огороде выстроила. Сама ходила собирать нужные травы, знала, когда какую брать. А перцовочка у нее — пальчики оближешь! И для втирания перцовку делала. Эта настойка обязательно есть в каждом доме, а как же без этого, мало ли кто приболел, сейчас ноги напарят, перцовкой натрут и под одеяло. И чайку с малиной, да травку настоянную в чай капнут, глядишь к утру-то хвори и нет.
Аппаратуру сделал Анфисе ее муж. Сам уж десяток лет как помер, а дело его живет. С войны он вернулся поздно, долго лечился по госпиталям. Пришел домой на протезе. Поставили его охранять склады. Охранял честно, до самой смерти. Там и набрал разных трубочек, колбочек. Голова работала в нужном направлении. Анфиса никогда нигде не работала. Детей у них не было, помогали племянникам.
Анфиса могла роды принять и в последний путь собрать. И все куда-то спешит, будто боится, что не успеет. Маленькая, сухонькая. В селе ее, однако, уважали. Директор, а когда и участковый по надобности забегут. Ругаются, дескать, прикроем твой завод. Пошумят, пошумят, только дальше слов дело не шло. Кому оно мешает? Еще ни один не умер от ее настоек. А на свадьбы она делала ликеры, коньячки, наливочки. Люди благодарили. А вот на похороны самогон. Бабы со своими бедами к ней бегали, что не сложно — вылечит, а посложней — в больницу направит. Фельдшер в селе был знающий, но с Анфисой во многом соглашался, и жили они душа в душу, работая на людей, и для людей.
- Дед, а дед! Обедать-то идем? Все уже за столом, а ты где-то в мечтах витаешь,— услышал Андрей голос жены. Она стояла без платка и пальто. “Простынет еще”.— Он быстро поднялся на крыльцо, чмокнул ее в щеку и они вместе вошли в дом. За столом сидела шумная компания, говорили все разом, а Борька с Иваном после драки помирившись, никак не наговорятся.
— А малая где?
— Спит.
— Ну, пусть сил набирается.
Вера приехала сразу после Нового года. Они только что елку убрали, а она с женихом — в дверях! В доме все забегали, засуетились, разом все говорят и отвечают. Жениха звали Костя. Парень обошел дом, все посмотрел, к столу подсел свободно, не смущаясь. Чувствовалось, жил в общежитии и компании ему не впервой. На столе появилась миска с пельменями, стопки, вилки, пряности, соленья. Полон стол. Наталья с Настей старались вовсю. Жених, вроде, парень хороший. Решили поженятся, а то Верка в девках засиделась. В этом году институт закончит. И все у нее есть. Пора бы и деток иметь. За столом шутили, пели песни, молодые рассказывали о жизни в городе.
Спать пошли по разным комнатам, хоть и подали заявление в ЗАГС и через месяц свадьба, а уж так положено в доме родителей, до свадьбы спать в разных комнатах. Это в городе можно себе позволить, а тут глубинка.
На улице стояли морозы, природа замерла, а сегодня еще и метель поднялась, в двух шагах ничего не видно, ветер в трубе гудит. Семья Егоровых такую погоду очень любила. Вот и сейчас, в окно снежинки постукивают, да веточка малины скребет по стеклу, а окно в узорах, блестит. Красиво мороз рисует! Правда, из-за узора на улице ничего не видно, но это стариков не расстраивает.
— Ты видела, как малая на жениха глядела?
— Да уж заметила. Все боялась, что она что-нибудь выдаст, но слава Богу, все обошлось.
— Жених, буду говорить честно, мне не приглянулся. – Вздохнул Андрей посмотрев на жену.
— Тебе что ли с ним жить-вековать? Главное, чтобы он Веру любил, она у нас умница большая.
— Да ладно тебе хвалить себя в лице потомков.
— Ну, ты, отец, даешь, я что одну себя хвалю? Не от урагана же  я  забеременела, так что и тебе славу воздаю.
— Хитрая ты! На все у тебя ответ есть. Пойду, гляну на Настенку, и спать.
— Поцелуй от меня.
— Есть, товарищ командир! — Дед вышел. В зале смотрели телевизор, шел боевик. Крики, борьба, кровь, стрельба.
— Ты б, Ванюшка, спать шел, мал еще так долго сидеть.
— А у нас еще каникулы, завтра высплюсь.
— Ладно. А я к Насте. Отец с матерью, поди, уж спят.
— Нет, они только что ушли.
Настя давно перебралась жить в комнату Веры. Чистая девичья комнатка, но так как ее тетя осталась жить в городе, комната перешла к ней по наследству.
— Спишь, малышка?
— Нет еще, а что? Дед, а Вера со мной будет спать?
— Да, вон на той кровати. А ты против?
— Нет. Она мне очень понравилась. Она умная девушка, но очень доверчива.
— Настенька, я хочу поцеловать тебя на ночь от себя и бабушки. Ты будешь умницей, правда? Они к нам всего на недельку! — Дед взглянул Насте в глаза, искорки исчезли. Он нагнулся, поцеловал ребенка, она обвила шею деда ручонками.
— Я люблю вас дед с бабой.- прошептала она.
--Ну, вот и славненько. Спи.— Он вышел, прикрыв дверь.
— Еще не спит? — спросила Вера. Она здорово изменилась, совсем другой человек. Я ее месяца с пол года не видела и очень удивлена.
— Это в тебе профессия говорит. Спокойной ночи! — Дед ушел.
— Ты заметила, что касается девочки, они не хотят говорить на эту тему, как будто чего-то боятся. – Обнимая Веру спросил жених.
— Заметила, но бояться им нечего.
— Я видел этого ребенка в клинике и помню пухлую историю болезни. Чего там только не написано! Не написали только, я еще удивился, как она живет, имея такой “букет”.
— Если хотите поговорить о болезнях, то завтра или у себя в городе, а сейчас давайте кино смотреть.
— Ой, какие мы строгие! Вань! А ты как относишься к сестренке?
— Я ее очень люблю.
— Хорошо сказано.
— Сказал, что чувствую, и больше об этом говорить не хочу.
Молодые переглянулись. Кино досмотрели молча. Когда расходились по комнатам, решили завтра обследовать ребенка. Поцеловавшись, разошлись.
Настя спала тихонько посапывая, одеяло сползло и она лежала в одной пижамке, свернувшись калачиком. Вера подняла одеяльце, укрыла ребенка, погладила по голове. На голове девочки шапка волос. Ей показалось, что ее слегка ударило током, но такого не могло быть! Посмотрев на румяные щечки и большие, пушистые ресницы ребенка, Вера еще раз погладила ее по голове, с легкой завистью, о такой шевелюре можно только мечтать. Постояла полюбовалась племянницей и пошла спать. “Такие ресницы и красить не надо. И брови у девочки срослись чуть-чуть на переносице. В кого бы это? У нас ни у кого такого нет. Наверное, по Натальиной линии. Повезло девке”,— размышляла Вера. Зевнула раза два и поплыла в сон...Если бы в городе ей сказали, что кто-то так засыпает, она бы не поверила. Всегда перед сном Вера ищет “пятый угол” по кровати: то что-то давит, то где-то поддувает, и редко засыпает без снотворного. А здесь, дома, заснула едва коснувшись головой подушки. И сон снился красивый, солнечный, теплый. Они с Колькой бегут на перегонки к отцу в сторожку. Бегут, смеются, по дороге ягоды едят, малину, жимолость. Он дарит ей цветы. И так им хорошо! Воздух пахнет смолой и травами, стучит дятел, они его о чем-то спрашивают и опять смеются. Сорока затрещала, а вот и кукушка: “Ку-ку! Ку-ку! Из принципа у нее ничего не спросят. Трещит кузнечик и все в солнечном свете. Они любили ходить к ее отцу в сторожку. Собачий лай услышали еще издалека, вскоре и хозяин голоса появился. Жук радостно скачет, встает на задние лапы, стараясь лизнуть в щеку или нос. А вот и отец. Что-то говорит, зовет в дом. Там тоже море света. Она давно не видела таких теплых, цветных снов. Обычно спала без снов, а если и видела, то черно-белые. Все снились какие-то проблемы, ее ругали...
Костя уснул тоже сразу и тоже смотрел цветной сон. Он, молодой ученый, едет на машине на работу. Веру он не видел, зато ту девчонку, что работает в буфете, он увидел. Алла была хороша и студенты специально бегали в этот бар, чтобы посмотреть на нее. А она выбрала его, Костю, он и сам не знает, как это вышло, но к ней его тянуло, как магнитом. Ему в ней нравилось все. Он потихоньку сравнивал ее с Верой. Вера строгая, целеустремленная, она, конечно, тоже любит танцевать, но с Аллой ей не сравниться. Вот и сейчас они вдвоем едут в машине, она его нежно целует, он тает... Притягивает ее к себе, и они уже не в машине, а у нее дома. Закрыты окна, полумрак, Алла идет к нему, ложится рядом. Он видит ее всю, она доступна ему и им хорошо.
Он проснулся от собственного стона, огляделся по сторонам, не слышал ли кто. Лежал с открытыми глазами, слушал музыку метели. Она его баюкала, казалось, что дом качает его, как младенца в кроватке. Сон снова взял верх, и опять он с Аллой у нее дома... Утром он долго думал над своим сном, почему его тянет к одной, а женится он на другой? Что он делает? Наверное, большую ошибку. Ему припомнились каждодневные домашние скандалы, переходящие иногда в потасовку и он с братьями прятался под кровать, боясь попасть под горячую руку, а когда стал старше, просто реже бывал дома. Все говорили, что он похож на Есенина, только стихов он не писал,— не дано. А внешне — да. Васильковые глаза, белые вьющиеся волосы. Девчата о нем и от него плакали, ребята били. Жили они на БАМе в небольшом городке. Отец был местный житель, мать приехала по комсомольской путевке. Отец работал комендантом в общежитии, где и встретился со своей будущей женой, тогда еще активисткой. Работала она разнорабочей на стройке, перебрала много профессий, закончив курсы мотористов, стала работать на башенном кране. Отец гулял всю жизнь, а она с этим не хотела мириться. Константин неплохо окончил школу, сам поступил в мединститут. Жил в общежитии, часто меняя подруг не сожалея о них. На Вере вроде остановился. Они вдвоем подрабатывали на кафедре. Он вспомнил ее лекции. Студенты ловили каждое слово, не шутили, не задавали глупых вопросов, на его же лекциях была полная анархия. Его принимали за ровесника, могли послать кое-куда, могли спросить что-либо заумное, на что он сразу не мог дать ответ. Он злился, краснел. А ее студенты боялись. И он ее боится. Это она заставила его писать докторскую, без нее он не смог бы, это точно. И когда она в первый раз привела его к себе домой в пятикомнатную квартиру, где их встретила очень добрая бабушка, угостившая кофе с домашним печеньем, он почувствовал себя козявкой на ладошке, а когда пригласив ее в кино и вглядываясь в каждую молодую, он ждал ее, она подкатила на красных “жигулях”,— он потух. Он даже не помог ей выйти из машины, он не знал что делать. “Да с Верой он будет кататься как сыр в масле”,— подумал он самодовольно. А Аллочка? Никуда она от меня не денется! Надо зайти в магазин, купить ей что-нибудь. Возьму у Верочки деньжат и куплю. Он зевнул, потянулся и встал. Хорошо живут.
В столовой готовились к завтраку. Ваня с Настей еще лежали в кроватях, разговаривая.
— Тебе понравилась машина, которую тебе тетя привезла?
— Хорошая, только батарейки быстро сядут, будет уже не так интересно.
— А ты не можешь купить новые?
— Не могу. Их надо покупать в городе, заказывать тему, кто едет в город.
— Когда батарейки сядут, отдашь их мне,— приказным тоном сказала Настя.
— Это, пожалуйста, кому хлам нужен. Тебе надо в куклы играть, а ты все к техники лезешь. Даст когда-нибудь током, будешь знать. И вообще, Настя, ты какая-то странная.
— Почему?
— У меня всегда такое чувство, что ты очень умная, умней деда нашего, а он уже много жил, много видел и много знает, но ты... Вон как быстро ты научила меня решать задачки по математике, я их теперь быстрее всех решаю. Уже весь учебник прорешал. Вот я и понял, что ты умная. Не бойся, я никому об этом не скажу.
— Спасибо.
— Ну! Насчет “три!” — Встали!
— Раз, два, два с половиной, два с четвертью... и...
— Ты считаешь неправильно.
— Это почему?
— Потому что сначала идет четверть, а затем половина.
— Ну да? Я тебе верю.
— Раз, два, три!
Они выпрыгнули из кроватей, точно их выбросило, начали быстро одеваться.
— Послушай, Вань! А как ты оказался в девичьей комнате?
— Утром перебрался. В моей слышны разговоры из кухни, грохот посуды, а я к Верке под бок.
— Вань, а на речку сегодня пойдем?
— Только ненадолышко. Завтра к школе, надо подготовиться.
Настя сопела, натягивая колготки, она их один раз уже надела задом наперед, постояла, подумала, может так сегодня походить? А Ваня заставил переодеть, и сейчас она никак не могла попасть ногой в ту штанину, в которую надо. Пожалев сестренку, Ваня надел на нее колготы.
— Это кто же так одевается? Сначала натянула на себя все, а потом с колготами кряхтит. Сначала надевают майку, трусы, колготы, а потом уж платье и кофту, а то на капусту похожа! Гляди, все торчит, висит.
— Я заправлю.
— Просто неудобно, а когда одеваешься по порядку, все аккуратно. Я помогу. Стой, не крутись!
— Щекотно!
— Потерпишь! - Одев Настю, Ваня взял ее за руку, и они вышли из спальни.
— Мам! Мы сейчас поедим и на речку, на коньках кататься.
— Куда? Морозище, вона какой! Дышать нечем!
— Это нам дышать нечем, а у них пар валит отовсюду,— сказал дед и подмигнул внучатам.— Меня с собой возьмете, или стар я для вас?
— Возьмем, возьмем деда! — Настя залезла к нему на колени. Он с опаской посмотрел ей в глаза. Искорок нет. Он обнял внучку, поцеловал.
— Солнышко ты наше, жалеешь всех, золотое сердечко.
— Это кто, куда идти собрался, а?
— Это мы, это мы на речку с дедом! — Глаза светились радостью.
— А нас берете? — спросила Вера?
— Лед то выдержит всех? — Дед смеялся, ребенок слез с колен, улыбаясь деду, искорки заиграли в глазах ребенка.
— Речной лед выдержит.
— Настена, девочка, ты молочко тепленькое будешь? И смотри, каких бабушка крендельков тебе напекла.  - Искорки потухли.
— Буду. Смотри! — показала она кренделек брату.
— Садимся завтракать.
На речку пошли дружной толпой. Ваня сбегал за дружком, соседка Люся со своей дочкой Зоей пошла. Люся работает медсестрой в больнице. Настя с Зоей крепко подружились. Все удивляются, как это им удается никогда не ссориться? И всегда, когда они играют, тихо очень, не слышно даже разговаривают они или нет. И из-за игрушек спору нет.
На реке в этот воскресный день было людно. Для катка снег очистили, выскребли и залили. Теперь каток темнел на фоне сугробов, чуть дальше малыши катались с горки, молодь играла в снежки, кто-то строил крепость, чуть подальше молодежь строила ледяные фигуры, на них в этом году был объявлен конкурс и директор обещал приз за лучшую.
— Ну что, молодые, на коньках кататься будете? — спросил дед.
— Ой, я уж лет десять на коньках не стоял, наверное, и не получится, а ты, Вера, сможешь?
— А в нашем роду все катаются с детства.
— Что, и Настя может?
— А почему нет? Сейчас ей дутыши к валенкам привяжем и айда! Она и Зойку кататься учит.— Дед стал привязывать коньки к валеночкам внучки.
— Ты деда-то не опозорь. И Зойку держи крепко, ребенок хрупкий, ясно? — Он посмотрел в глаза Насти, искорки горят, значит, все будет путем.
— Ну, пошла! — Дед наклонился и стал привязывать коньки к Зоиным валенкам.
— Ты кататься не боишься, девочка?
— А почему?
— Упасть можно и больно удариться, гляди какой лед гладкий и твердый,— сказала мать.
— Нет, не боюсь. Я с Настей.
— Да, да, держись за нее.— Дед осторожно поставил девочку на лед и держал за руку, пока не подъехала Настя.
— Настя! Ты сильно-то не закручивай, помаленьку - нагнувшись к детям попросил дед — не под силу ребенку твоего возраста так кататься. Поосторожней.
— О чем шепот? — подъезжая, спросил Ваня.— Ты видел, дедушка, какой пируэт сейчас Настя сделала? Дух захватило! Во дает!
— Тише... Идите, катайтесь помаленьку.
— Что они тебе тут рассказывают? — Вера взяла отца под руку.
— Шли бы вы молодые, с горки покатались или фигуры вон посмотрели. И Люсю с собой прихватите, чего ей тут стоять, мерзнуть, за малыми я пригляну. А вам веселиться надо.
Вера с Люсей никогда дружбу не вели из-за разницы в возрасте. Теперь эта грань сравнялась, и их ничто не разделяло. Люся жила с матерью и сестрой напротив, через дорогу. У нее была дочка Зоя, на один месяц старше Насти. Втроем они пошли к фигурам на льду. Народ все подходил и подходил. Казалось, никто в доме не остался. Итак, это ж впервой такое диво: ледяной слон, птица, русалка, кот, а снеговиков штук семь, больших и малых. Были рыбы, трон, курица с цыплятами. Оказывается, есть еще чудесники в земле Сибирской! Возле одних фигур стояли, рассматривали, обсуждали, на других смотрели мельком.
Взгляды всех приковал слон. Это была ледяная копия во весь рост. Кажется, что он сейчас вздохнет и пойдет. Это была самая лучшая скульптура. Но кто хозяин?
— Да это “умники” два дня назад из лощины приехали, узнали про конкурс и вылепили. Ну, хорош! Ничего не скажешь!
— А кто такие “умники”? Спросил Костя, обращаясь к Люсе. Он уже был покорен ее красотой: рыжие, как золотые волосы, большие, зеленые глаза, улыбка мягкая, покорная. И говорит она спокойно, как будто отвечает ребенку.
— Это москвичи. Что-то не сложилось у них в жизни. Сначала приехал один. Года три жил в лесу, как отшельник. К людям не шел. Ты его, Вера, должна помнить. А год назад еще двое приехали, и живут себе. Вот и сейчас на санях шкурки привезли, грибы сушеные, шиповник, орехи кедровые. На трех подводах привезли. Собаки с ними. Бородами обросли, ну, прямо тебе, бояре. Скупят что им надо и опять год их не видно будет.
— Может бандиты какие?
— Ну что вы, Константин! Бандиты сейчас в лесу не сидят, они большими людьми стали, а эти жизнью обиженные, отчаявшиеся. Многие, знаете, жизнь самоубийством кончают, когда в тупик заходят, а эти решили так: для всех они умерли, вроде, нет их. Им никогда не приходят письма и дороги к ним ни одна живая душа не знает, разве только твой отец, Вера. Говорят, он первому поселенцу построиться помог, а может и он не знает.
— И выследить нельзя, где они живут?
— А зачем? Кому они мешают. Они души свои покоем лечат. Не хотят они людей видеть.
— Интересно! Статью можно написать. Это ж экзотика. Мы за экзотикой по Африке бегаем, племена ищем, а рядом такое, и никто не знает.
— О чем это мы, Костя? — Глаза у Веры превратились в щелочки.— Ты же врач! Тебе сказали, люди души свои лечат! И не надо их доставать. Они от таких, как ты сбежали. Это их край света, больше им бежать некуда, разве только на тот свет. А вот и они!
Все окружили победителей, они смущенно переступали с ноги на ногу, покашливали в кулак. Все их поздравляли, мужики пожимали им руки, женщины улыбались.
Вперед вышел Николай Ромаха, завклубом на селе. Это была его идея отлить ледяные скульптуры, организовать конкурс на лучшую, и он гордился тем, что праздник удался, люди на праздник пришли.
Сердце Веры сначала остановилось, а потом застучало так громко, что она испугалась, стук сердца могут услышать рядом стоящие. Лицо ее запылало. Она опасалась, как бы Константин не заметил ее состояние. Сейчас ей не хотелось слышать никаких вопросов. Люся, посмотрев на Веру,  та тут же подхватила Костю под руку и стала потихоньку уводить его в сторону. Она ему что-то говорила, он слушал, отвечал, смеялся и, кажется, забыл обо всем. “Спасибо тебе, Люся!” — подумала Вера.— “Я сейчас приду в себя и догоню вас”.
— Догоняй! — услышала она голос Веры. Костя поманил ее рукой, но Вера быстро повела его вокруг слона.
Николай прочел поздравление, вручил каждому ручные часы, пожал каждому руку, что-то говорил. К победителям подошел директор, отвел их в сторону и они стали оживленно о чем-то разговаривать, директор кивал головой, видно соглашаясь с ними, хлопал по плечу то одного, то другого.
Вера подошла ближе, ей хотелось хорошо рассмотреть Николая. Она его не видела с тех пор, как он ушел в армию. Она уехала в город, а он остался здесь, учится заочно и работает уже несколько лет завклубом. Мать говорила, что он не женат. У Веры мелькнула мысль: “Неужели ждет ее”?!
— Здравствуй! — Николай повернулся, сначала, будто и не узнал ее.
— Постарела?
— Ну что ты! Повзрослела и стала еще краше.
— Ты тоже неплохо выглядишь. Как живешь?
— Сама видишь. Пока не жалуюсь, любимая работа, люди уважают.
— Здравствуйте! Перед ними под руку стояли Люся и Костя. У Веры застучало в висках. Пусть бы так все и осталось. Костя с Люсей, а она с Николаем. Она уведет его отсюда, но посмотрев на него поняла, что не уведет. Он удивленно смотрел на пару, стоящую перед ними.
— Это Костя, жених Веры,— сказала Люся — а это наш культмассовик, прошу любить и жаловать.  - Такому сообщению Николай обрадовался, протянул Косте руку, крепко пожал.
— Веерку, береги, она у нас звездочка.
Настроение у Веры упало. “Что я хочу? Я собираюсь замуж и хочу, чтобы друг детства сох по мне? Перебирал бы старые фото и вспоминал их встречи?” Она видела, как он смотрел на Люсю. “Может все у них будет хорошо. Люся этого достойна. А я? Да что со мной, перегуляла видно, кислороду много надышалась! Ведь он никогда не уедет из села. Почему же так щемит сердце? На глазах слезы, еще не хватало зареветь прямо здесь, главное, не зная отчего”.
Ребята о чем-то говорили, спорили, тянули ее за собой, она шла ничего не видя и не слыша. “Хочу домой, хочу домой”,— мысленно повторяла Вера.
— Они такие смешные! — дошло до ее сознания. “О ком это они?” Вера очнулась. Вся компания подошла к катку. Она шла под руку с Костей, а Люся с Николаем шли сзади. Вера не хотела оборачиваться и смотреть, как они идут. Боялась выдать себя.
— Настя! Зоя! Пошли домой, а то носы отмерзнут,— крикнул отец.
— А нам еще можно покататься? — спросил Ваня.
— Вам можно.
Ребята подтащили упирающихся конькобежец. Сняли с них коньки, а девочки поскидывали с мальчиков шапки и подергали за волосы.
— У, змеюки! — погрозил кулаком Борька — подрастите маленько, поплачете у меня.— Ваня и Борька заскользили по льду.
— Сегодня у нас в клубе дискотека, приглашаю, беря Зою за руки, объявил Николай.
— Даже так? Я думал в такой глухомани не знают и слова такого, оказывается и сюда докатилось эхо.
— Да не эхо, а пресса, если интересуетесь. Ну, до вечера! — И они пошли с Люсей в другую сторону. Вера поняла, пошли к Николаю домой.
— Ну и как? Мы идем сегодня на сельскую дискотеку? — скривив губы сказал Костя — посмотрим, во что одеты, послушаем сельские новости.
— Ты далек от этих новостей, а одежда их, тебя разочарует, так что посидим дома.
— Ну, так можно и с тоски умереть.— А перед глазами у него стояли зеленые глаза Люси. Молодая, свежая, как бутон розы в каплях росы.
— У нас еще ни один со скуки не помер.— Заметил дед.
— Сходите-ка за хлебом и к Анфисе забегите, перцовочки для втирания возьмите. Малец, с гулянья мокрый придет, растереть надо будет. А для стола “коньяк Анфиса” пусть даст. Деньги-то есть?
— Есть,— ответила Вера.— Дед взял Настю на руки и зашагал побыстрее.
— Настя! Да ты мокрая вся! Тебя в речке полоскали, что ли?
— Да нет. Холодно, я и повысила температуру тела, а снег таял.
— А если простудишься и заболеешь?
— Не заболею. Я сосульки не лизала, снег не ела, и на снег не писяла, все что ты запретила я и не делала. Молодец я?
— Наверное.
Бабушка переодела ребенка полностью, поменяв даже майку и трусы. Они были в комнате вдвоем.
— Послушай, я всегда хочу тебя спросить и боюсь, как это случилось, что ты вылечил Настю за какой-то один день, даже за часы какие-то?
— Если я начну тебе сейчас объяснять, ты меня все равно не поймешь. Скажу доходчиво: у ребенка в стадии развития в зачаточном периоде был нарушен код хромосом, поэтому она была как бы недоразвита. Я вернул ее в прошлое и исправил ошибку, вот и все.
— Значит, если б не было тебя, ребенок был бы инвалидом или умер?
— Скорее всего.— Да. На Земле еще не могут лечить многие болезни. Вы, люди, так примитивны, ваши тела так несовершенны.
— Но ты ведь можешь научить нас?
— Вы до всего дойдете сами, если выживете.
— Чем это вы заняты? — В комнату вошла Наталья, искорки из глаз исчезли.— Кушать моя девочка хочет?Какие у нас сегодня щечки-яблочки! Ма, посмотри, у нее на щечках, когда она улыбается, ямочки появляются! Иди ко мне.— Она взяла дочку на руки и что-то воркуя, понесла в столовую.
Невеселые мысли одолевали Настю: “Если он найдет то, что ему надо, уйдет, а ребенок погибнет. Мы ему ничего плохого не сделали...” — Стук в окно прервал ее мысли. Кто бы это мог быть? Настя встала, пошла открывать дверь.
— Кто там, мам? — удивленно спросила Настя.
— Сейчас увидим.— У порога стояли трое мужчин, по одежде и по бородам она сразу узнала кто это.
— Хозяин дома?
— Да, проходите в дом! — Они смели с валенок снег, сняли их и вошли. Андрей встал им навстречу, пожали друг другу руки.
— Ты, Сергеевич, прости нас, сам знаешь за что.
— Тут, ребята, такое дело, не знаю прощать вас или благодарить.
— Правда? А мы переживали, думали, послали тебе Бог знай что. Мы с научной точки пытались это изучить. Мы ведь ученые, хоть и разных направлений. Думали, может, пока в лесу сидим, там что-то новое придумали. Умников сейчас много. Потом оно нам все популярно, доходчиво объяснило. Мы, честно говоря, даже не знаем, как, но мы поняли, предмет не земной. Ну а просьба его, нас шокировала. Вариантов было много. Во-первых, мы предложили себя, но не подошли, сказал, что у него нет столько энергии, чтобы нас переделать, мозги наши чистить. Ему нужно что-то чистое, как лист бумаги, мы и подумали о твоей внучке.
— Обо мне значит. И очень правильно поступили — искорки светились. Мужики переглянулись с дедом, с бабой.
— Об этом знаем только мы вдвоем, да вы трое. Больше ни одна живая душа.
— Значит это то, что стало с вашей внучкой?
— Не совсем. Сейчас перед вами не моя внучка, а то, что вас посетило, знания, мысль. Но стоит искоркам в глазах исчезнуть, и перед вами ребенок.
— Вас такой ответ устроил, господа? Когда я наберусь энергии, я залечу к вам. Хочу посмотреть над чем вы работаете, может совет дам. А то, надо ли? Вы должны сами достичь всего. Вы в корне неправильно рассматриваете человека. Мысли, знания... Вы не знаете, что может человек, вы держите себя в круге и боитесь переступить черту. За чертой сумасшествие, так ведь? Для многих.
— Настя! Где ты спряталась, пошли моя хорошая, я тебе блинчиков напекла! Здравствуйте, а я то...— Искорки погасли. Настя обвила ручонками шею матери и что-то шептала ей на ухо.
— Пойдемте, покушаете с нами. Вера пришла, “Анфису” принесла, выпьем за ваш приз. Не утерпела я, тоже бегала посмотреть. Мастеров!
— Спасибо!
За столом сидеть было тесновато. Прибежали Ваня с Борей. Как говорится: в тесноте не в обиде. Еды всем хватало и самогон “Анфиса” был хорош.


  Косте было скучно, он листал томик Блока, вспоминая школьные годы. Ему хотелось скорей вернуться домой, в город, где его никто не знает. Море огней, громкая музыка, запах кофе, вспоминал вечеринки то в одном баре, то в другом. Смех девчат, шампанское холодное, бокал запотел. Он так четко представил себе этот бокал, что даже глотнул. Отбросив Блока, встал. Ну и скука! Хотя... Можно поймать и обследовать Настю. Он вышел из комнаты.
— А я думала ты спишь, решила немного погладить. Хочешь, покажу нашу местную достопримечательность.
— Пойдешь?
— А! Делать все равно нечего, пойдем!
— Тебе здесь скучно, Костенька? — Вера прижалась к нему щекой, он нежно обнял ее и поцеловал. Нет, он ее все же любил! Как-то по особому, но любил.
— Ты бы, Костя, пальто свое кожаное оставил. Мороз нынче большой на дворе, надень вон отцов полушубок, и ботиночки свои тоже скинь, в валенках теплее и не перед кем здесь красоваться, свои все .— Мать подала ему полушубок. Тяжелый. Непривычно. Вера тоже надела полушубочек матери, завязалась какой-то лямкой, это чтоб не поддувало, на голову повязала шаль, надела валенки.
— Ну, деревня!
— Не нравится? — засмеялась Вера. Мать подала ему шапку ушанку.
— Пошли, я тебе все покажу, у нас очень большое село. Люди добрые, отзывчивые. Можно в любой двор войти, накормят, напоят, дорогим гостем назовут. Сначала мы зайдем в клуб. Хочу повидаться со своим учителем музыки. Он уже на пенсии, да замены ему нет, вот и работает. Потом зайдем в школу. Ее недавно построили. Большая, красивая. А учителя те же, что и меня учили. Потом в больницу, и если хочешь, на ферму или на зернохранилище, можно в гараж зайти.
— Да, есть что посмотреть. Он прижал Веру к себе.— А целоваться посреди улицы у вас разрешено?
— А с этим вопросом придется зайти в контору к нашему голове! — Вера вырвалась и скатав снежок, запустила его в Костю, тот пообещал догнать ее и насыпать снега в валенки.
Дед смотрел телевизор. “И какую чушь показывают!” — удивлялся он. Вдруг, маленькие ладошки прикрыли ему глаза.
— Угадай, дедушка, кто это?
— Кто же это может быть? Ну, прямо, ума не приложу.— Настя звонко смеялась.— А ты угадай!
— Может Вера?
— Нет! — Смех еще звонче.
— Наверное, Ванька!
— Да нет же, дедуля!
— Прямо не знаю, кто бы мог быть, может это внучка моя, коза-егоза из кухни прибежала?
— Правильно! Ты скучаешь, а бабушка твои любимые колбаски жарит. А Ваня скоро со школы придет? Мне скучно.
— Скоро, скоро. А подруга твоя где?
— Ее бабушка забрала.— И вдруг появились искорки. Ребенок отпустил шею деда, слез с колен. Теперь они смотрели друг другу в глаза.
— Ты о чем-то хотел меня спросить? Говори.
— Ты все можешь? И в будущее слетать, и в прошлое?
— Слетать — это неправильное слово. А если тебе так понятнее, то — да. А ты бы хотел куда? Ты что-то хочешь увидеть? Или вспомнить? — Андрей задумался.— Я помогу тебе. Хочешь? Ты попадешь туда, где твои мысли.
— А потом я как? Как вернусь сюда?
— Просто мысленно прервешь цепь и все.
— Ну, давай попробуем.
— Настя взяла его за руку.
— Представь, где ты хочешь быть, закрой глаза, расслабься, сядь удобнее. Вот так! — По руке быстро бежало тепло и легкое покалывание, но было легко. Казалось, он парит в воздухе и ему так хорошо!
— Иди,— услышал он голос откуда-то снизу. Он пошел, вернее, поплыл в прошлое, назад, в прошлое! Как по Гайдару! Хотел ли он в прошлое? Глаза закрылись, и вот он семилетний мальчик идет в первый класс. Сентябрь сорок первого. На нем коричневые брюки и белая рубашка. Он даже не поймет, боится он школы или стесняется чего-то. Отец держит его за руку и что-то говорит, говорит. Мать и старший брат идут немного сзади. У обоих в руках цветы. Вот и школа. Он самый высокий среди своих сверстников, а девочки вообще кнопочки! Бантики, косички, белые фартучки. Мать подает ему букет и объясняет когда и кому подарить, он кивает. Волосы ему остригли, голова голая, только чуб, выгоревший за лето, стоит вихром.
На линейке директор поздравлял их и говорил, что где-то далеко идет жестокая война и там гибнут наши братья и сестры, что вся страна встала на защиту отечества, и их задача своим трудолюбием помогать взрослым. Из речи он почти ничего не понял, а отец сжал его ладошку так крепко, что он чуть не вскрикнул, да на глазах женщин блестели слезы. Потом подошла его первая учительница. Маленькая, толстенькая, беленькая. Она очень добро посмотрела на ребят, и страх у него улетучился. Ему захотелось взять ее за руку и идти с ней куда поведет. Мать забрала у него букет и преподнесла его Раисе Петровне, а он стоял, как загипнотизированный, пока учительница не взяла его за руку и не повела в класс. Брат отдал ему сумку, которую бабушка сшила из брюк отца, мама на ней что-то вышила и положила в нее букварь с карандашами. На крыльце он остановился и оглянулся. Отец, обняв мать за плечи, смотрел ему вслед. Сердце сжалось, в горле появился комок, а в глазах слезы. Я сплю, я хочу проснуться! А отец махнул ему рукой, засмеялся. На другой день он ушел на фронт. Андрей его больше не видел. Он помнит, как тихо стало в доме, когда постучала в окно почтальонка. Это был сигнал беды. Обычно она письма или редкую газету вставляла в ручку двери. Мать бледная, с большими испуганными глазами сидела на лавке, дедушка сгорбился и казалось, постарел вдвое, а бабушка все шла и шла открывать дверь беде. О том, что пришла беда, знали все, кроме Андрея. Но подсознательно он чувствовал неладное. Ему было девять. Он часто писал письма отцу на фронт, тот редко, но отвечал. И это была радость. А теперь он видел лица своих близких, каменные, мертвые. Нет, не надо в прошлое! Я не хочу! Мать смотрит на него незрячими глазами, у бабушки слезы бегут по щекам, а он... Нет! Я не хочу! Не хочу!
— Ты чего это, отец?— Андрей зажмурился от света, это Степан, услышав крик, вошел в зал и включил свет. Он огляделся. Сидит он в кресле, напротив стоит Степан с вопросом во взгляде.
— Да так, вздремнул. Приснилось, должно быть что-то. А малая где?
— На кухне, с бабушкой колдуют. Во все свой нос сует, все-то ей знать надо. А ты как? Ничего? А то слышу, кричишь. Думал тебе плохо.
— Нет, все нормально.— А сердце еще в норму не пришло, оно трепетало. “Что это со мной было? Сон? Явь? И почему именно это время мне привиделось?”
В прихожей раздались голоса, смех, это Настя с братом встретилась. Ее голосок звенел, как весенний ручеек, а Ванин голос был грубоват, отвечал он ей редко. Получалось очень смешно: звенит, звенит ручеек.— Это Настя, Бум! — ответ, это Ваня. Хорошо, что они есть, эти голоса, такие разные и такие родные. “Мягкотелым я стал, даже слеза навертывается на глаза, хорошо хоть никто не видит”.
— Дедушка! А Ваня домой хорошие оценки принес, папа его похвалил, и ты хвалить будешь?
— За хорошее всегда хвалить надо.  - Искорок в глазах нет. Андрей взял внучку на руки, погладил большой, заскорузлой ладонью непослушные ее волосы. И как только женщины не пытались прибрать эти волосы, через полчаса она уже растрепана.
— Настен! А ты деду сказку не хочешь рассказать?
— Про белого бычка?
— Ну, уж нет! Этой сказкой ты уже всех замучила.
— Тогда и не знаю,— капризно надула девочка губки.
— Хорошо. Расскажи стишок.
— Как соловей кукушечку долбанул в макушечку?
— Это кто тебя такому учит, пигалица? — Она засмеялась, обняла деда за шею, у него даже голова закружилась. Верка так никогда не ласкалась, может потому, что он был моложе, и некогда ему было сидеть вот так в кресле. Видел он своих детей редко, почти круглый год в лесу. Да и Верка дикая была, вроде с детства взрослая. Хорошо, когда есть внуки, его продолжение. Настя, правда, на него не похожа, а Ваня вылитый он в детстве.
— О, сладкая парочка “Твикс” сидит! — Это шутник Ваня. Да и как не шутить, если по телевизору иногда такое брякнут, что русский мужик и в глубоком похмелье не скажет.

  Молодые шли домой, не спеша, каждый думал о своем. Верины думки были грустными, она жалела себя, наверное, много потеряла, оставшись в городе. В городе нет таких отзывчивых, приветливых людей, здесь душа отдыхает.
Сначала зашли в дом культуры, большой, новый. Только переступили порог, а навстречу идет Егор Степанович, местный фотограф, совсем белый, маленький, с живыми глазами. Он так обрадовался, увидев их, будто только и ждал, когда это ребята навестят его.
— Молодцы, что пришли к нам! Вера, ты, наверное, и не бывала еще в нашем дворце? Я вам сейчас все покажу. У нас здесь лабиринтов нет, не заблудишься. Все вам покажу, все объясню! Сейчас дети в школе, а старшие на работе, вот и тишина, а после обеда здесь улей.— Он говорил без умолку, не давая вставить слово.— В холле фотографии лучших людей села, гордость наша. А на этой стене рисунки юных художников. У нас теперь художественная студия работает. Может это громко сказано — “студия”,— но детям нравится и вроде солиднее. В студию ходят ребята от пяти до семнадцати лет. Некоторые совсем недурно рисуют, да вы сами видите. Рисунки меняем каждую неделю и чтобы попасть на выставку надо постараться. А это наш кинозал на семьсот мест. Хорош? Правда?! Ни в одном совхозе в округе такого нет. В нем и концерты, и собрания-совещания, все в нем. А сцена-то какая! И кресла мягкие. Николай Егорович, наш молодой директор, сам все оформлял. В холле дискотеки проводим, елки новогодние, посиделки зимой наши бабушки устраивают. Идемте на второй этаж. Здесь студия. Это моя. И фотографии ребят с моей студии. Нравится тебе, Вера?
— Просто замечательно! От них теплом веет. Таких фотографий и на выставке не увидишь.
— Вы мне льстите, Верочка! Все равно, спасибо!
— И зачем столько мороки, когда есть аппарат, нажал кнопку и получил фото.
— Вот тут вы, молодой человек, заблуждаетесь. Наши ребята за своими фотографиями охотятся. Подмечают, наблюдают, схватывают забавные моменты. Развивается трудолюбие, усидчивость. Оно, конечно, легче, кнопку нажал и вот тебе фото. А души-то в нем нет. Вы посмотрите вот на этого малыша! Вера! Это Даша. Несмеяновых, помнишь? Даша у них четвертая, а брат ее сфотографировал. Это ее первый шах. Вы посмотрите в эти глаза! Счастье и страх. Мать явно стоит в шаге от нее, но Даша оторвала ручку от опоры и шагнула! Это же прекрасно! Это ни с чем не сравнить. А этот колос на поле, кстати, тоже Мишкина работа. Трудяга, он. Вы посмотрите! Солнце садится, пашня вспахана, и стоит один, единственный колосок. Глядя на него, тоска подступает. Ну, идемте дальше. В этой комнате танцевальный зал. Там сейчас закрыто. Танцоры у нас молодая пара. Из города переехали к нам. Ребята их очень любят. Бальные танцы преподают. Девчатам платья сшили, ребятам фраки. Уже ездили выступать в Уфу, заняли второе место. А это рукоделье. Здесь шьют, вяжут, вышивают. Твоя мать здесь зимой кружок вязания ведет. А ты и не знала? Это художественная студия, это кабинет директора, а там музыкальные комнаты. Здесь еще Егор Егорович преподает на фортепиано, он же и сольфеджио ведет. На баяне учит детей Федот Иванович. Да, да, косарь! Он ведь прекрасно играет, а на гитаре — директор Николай Егорович. Мы в шутку называем наш дом культуры “Три Е”. Ну вот, вроде и показал вам наши хоромы. Понравилось?
— Очень. И большое вам спасибо. Экскурсовод вы хороший. Нам было интересно и не скучно.
— Заговорился я, ребята, с вами, а по делам ведь бежал! До свидания. -Сегодня у нас кино, приглашаю. Егор Степанович побежал по своим делам. Всю жизнь бегом. Куда спешит?
— До свидания!— Вера остановилась возле стенда с фотографиями лучших людей села. Вон в третьем ряду фото отца. Как хорошо! Люди его уважают. Она всматривалась в лица, ей не надо было читать кто они и как фамилия, она еще их помнила.
— Здравствуйте! — Вера повернулась, перед ней стояла молодая пара. Ребята улыбались, протягивали им руки, как старым знакомым.
— Здравствуйте!
— Вы, наверное, дочь Егорова Андрея Сергеевича? А это ваш жених? Местное радио сообщило. Все засмеялись.
— А я Вика, это мой муж и партнер Игорь, вы, наверное, догадались, что мы преподаем танцы.
— Да, догадались. Меня зовут Вера, а это Костя. Хорошо тут стало. Я росла при старом клубе, тогда он мне казался большим, но этот, настоящий дворец!
— Мы рады, что вам понравилось, и нам здесь сразу понравилось, можно сказать, мы влюбились в Горки и их людей. Здесь так мирно. Нас сюда Николай Егорович привез, говорит, поживите, понравится, останетесь. Второй год мы тут и уезжать никуда не собираемся.  - Речь парня была тихая, плавная.
— Но вы ведь городские, не уж то не тянет в город? — Костя рассматривал девушку.
— Нет, не тянет. У нас здесь есть все, дом большой, дочка ходит в детсад, любимая работа и хорошие люди. А что в городе? Бар? Ресторан? Транспорт? Толпа, бегущая не знаю, куда и зачем? В городе мы оказались выброшенными, вернее, сброшенные с дороги в канаву. Нам там ничего не светит. Я подрабатывала в барах, а Игорь с ребенком сидел. Разве это здоровый образ жизни? Мы не могли там найти себя. Жить с родителями в двухкомнатной квартирке не пожелаешь и врагу. Мы жили и у тех, и у других. А теперь у нас дом. Можем забрать, обе семьи и места всем хватит. Нам отдали старый клуб, так что живем, не тужим. Мама Игоря обещала перебраться к нам, она одна осталась, а в квартире еще сестра Игоря, недавно замуж вышла. Вот потеплей будет, и приедет. А вы к нам вечером на чай приходите!
— Спасибо!
— Спасибо — да! или спасибо — нет? Игорь заглянул Вере прямо в глаза.— У нас вечерами молодежь собирается. Я вас приглашаю. А теперь мы побежали! Надо класс приготовить к приходу детей, проветрить, про кварцевать До вечера! - Взявшись за руки, они поднялись на второй этаж.
Вера с Константином вышли на улицу. Из теплого помещения показалось, что вышли в морозильную камеру. Снег скрипел под валенками, ветер поднялся.
— Ну что? Пойдем в больницу? — прервав мысли Кости, спросила Вера.
— Пойдем! — кивнул он, думая, как это Вика, работая в барах не попалась ему на глаза? Хороша! Наверное от мужиков отбоя не было, поэтому и уехали. Надо к ним сходить, посмотреть, какова она без шубы. Они подошли к забору, резному штакетнику, окружавшему больницу, утопающую в деревьях. Наверное, весной, когда все зацветает, аромат пьянит. А сейчас деревья стоят “по пояс” в снегу. К крыльцу вела дорожка, почищенная и даже подметенная. На крылечке лежит веник. Отряхнув веником снег с валенок, они вошли в больницу. На них пахнуло “родным” больничным запахом. В больнице работают всего четыре врача, но они творят чудеса. Амбулатория хорошо оборудована, конечно, не так, как городские клиники, но не в каждом районном центре есть такое оборудование, как здесь. И поражала чистота. Тишина. Только где-то часы тикают, и негромко кто-то разговаривает. Они заглянули в первую дверь.
— Здравствуйте! Им навстречу поднялась немолодая женщина в чистом, накрахмаленном халате.
— Вы к врачу? А она сегодня в школе и в детсаду. Проф. день, но если что-то срочное, я пошлю за ней.
— Нет, нет, Любовь Владимировна! Мы просто пришли посмотреть. А тихо почему? Больных нет?
— Как же, Верочка, есть. Один с желудком лежит, на Новый год выпил лишнее, вот язва и открылась. И когда они напьются? Бабка Мотря лежит, ногу сломала. Домой идти и потом на процедуры, на осмотр ее туда-сюда водить, лучше пусть десять дней у нас побудет, так что больные есть.
Костя улыбнулся, вспомнив переполненные палаты их клиники. И чтобы туда попасть, записываются заранее. Интересно, смог бы он так работать? Да и писать бы ему здесь не о чем. Нет, город есть город.
Любовь Владимировна повела их по кабинетам.
— Здесь зубной, окулист, лор, а это кабинет хирурга, тут рентген, процедурный, а здесь фельдшер Прохор Игнатьевич, он же и главврач, да ты его, Вера, знаешь.
Затем они побывали в школе и вместе с Ваней, зайдя по дороге в магазин, отправились домой.
— Приглашений у нас сегодня на вечер много, куда, Верочка, желает пойти? Где культурно провести вечер? — Вера взглянула на Костю, шутит или серьезно говорит? Сам тон ей не понравился.
— Давай дома побудем. Не сегодня, завтра уедем, и неизвестно, когда еще здесь объявимся.
— Хорошо. Тогда давай, обследуем Настю! — Вера пожала плечами.
Вечером пошел снег большими, пушистыми хлопьями. Настя пришла от подруги с криком. Им не дали доиграть любимую игру, Настя все бросала, даже Ваню укусила, за что и получила шлепка от матери. За столом она капризничала, всю котлету бросила Жуку и, в конце-концов, собралась идти спать с ним в будку. Дед начал ее пугать, что у нее завтра будут блохи и нос станет такой же черный и мокрый, как у Жука. Мало-помалу девочка успокоилась, забилась в угол дивана и листала книгу.
— Настенька! Можно мы тебя послушаем? — Костя присел рядом на корточки.
— Как это? — не понял ребенок.
— Ну, ты снимешь платьице, маечку, а мы с Верой вот этой штучкой послушаем тебя.
— А! — заблестели искорки.— И что же ты хочешь услышать? Сердце справа? Или что у меня два сердца? Что? Или тебе не нравится мое дыхание?  - Бабушка замерла, перестала вязать, застыла в кресле.
— Ой, какие мы умные. И где это мы в три года выучились такому?
— Отстал от жизни, мне уже не три, а четыре два месяца назад исполнилось, а ты думал умники только в городе?
— О чем спор? — Вера принесла сумку с первой помощью.
— Да вот ребенок у нас очень умный, не желает обследоваться. Я предлагаю забрать ее в город и показать у нас на кафедре. Это же бомба! Ты подумай, можно диссертацию написать по ней. Обследуем ее, как положено у нас в клинике, а если надо, то и в Москву увезем!
— Да о чем ты, Костя! Очнись! Это же ребенок, живой человек, и, наконец, это моя племянница! И у нее есть мать, отец, что значит заберем?!
— Ты ничего не понимаешь. Это теперь не принадлежит конкретной семье, это принадлежит науке.
— Бабушка! — ребенок кричал.— Бабушка, защити меня! Я боюсь его! — Настя вскочила с кресла, схватила девочку на руки, прижала к себе.
— Я никому тебя не отдам, солнышко наше.
— А вас и спрашивать не будут! Я приеду, напишу статью и все.
— Бабушка! Нельзя мне на обследование, я умру!
— Хватит ребенка пугать! — закричала Настя! Я не хочу видеть вас, таких дельцов от науки, в своем доме. Завтра утром уходит автобус. Прошу вас не опаздывать, она развернулась и вышла.
— Культурно провели вечер,— вздохнул Костя, включая телевизор.— Может,  пойдем куда?
— Ты же слышал, нам завтра уезжать, а это значит надо собираться! Автобус уходит в семь часов утра.
— Да брось ты, Вер! Успокоятся и все.
— Нет. В нашей семье дважды повторять не принято. И чего ты взялся ее пугать?
— Умная больно! Еще не доросла так разговаривать. Из-за болезни ее совсем разбаловали. Не моя она дочь, я б ей...
— Вот когда будешь иметь своих, тогда и...
— Не собираюсь я их иметь, Верочка, еще лет пять. Ведь ты тоже согласна? Нам с тобой еще для себя надо пожить, а дети это обуза, назад тянут. Я и за границей хочу побывать, должность получить хорошую, ну сама понимаешь.
— Нет, сегодня я тебя понимаю плохо.— Вера ушла в свою комнату собирать вещи. “И чего мать на него напустилась? Шутил ведь он. А вдруг — нет? Да нет, не может он так думать, как говорит. Она его уже давно знает”.
В комнату прошмыгнула Настенька. Глазенки красные от слез, носом шмыгает. За носовым платочком она зашла.
— Ты, Настя, прости дядю, он очень глупо пошутил.
— Он не шутил, Вера! — Вера увидела, как загорелись искорки в глазах девочки.— Он говорил то, что думал.
— Да нет же, малышка, он добрый дядя. Он в городе деток лечит, и они его не боятся.
— А ты у них спрашивала?
— У кого спрашивала?
— У деток. Ты их глаза видела, когда они идут к нему?
— Ты о чем? — Вера поймала себя на мысли, что разговаривает с ребенком на равных.— Я прямо не могу поверить, ты так мала, а такая умница.
— Это я и без вас знаю. Ты думаешь, что это только вы два ученых из города заметили? Об этом знает все село, но они приняли это как должное, а вы как дикари. Приехали и все-то вам в диковинку.
— Ну, ты, малая, даешь! И кто это тебя так говорить выучил? Дедушка что ли?
— Кому надо, тот и выучил.— Настя надула губки, взяла платок из тумбочки, посморкалась.— А еще я тебе скажу, что он не любит тебя. Он никого не любит, только себя.
— Это в тебе обида говорит, ты на него сердишься.
— Мама говорит, что я не умею обижаться, по этой части у нас Ваня пошел, по два дня молчать может, а я нет. Просто ты для него удобна, вот и все.
— Ты хочешь, чтобы я не выходила за него замуж?
— Если я тебе скажу, ты все равно не поверить и сделаешь по своему. Упрямая Егоровская порода.
— Ну и ну! Тебя действительно в город надо.
— Послушай, Вера! Ты с ним долго жить не будешь.
— Это еще почему? Если ты говоришь, что мы, Егоровы, упрямы, то я буду терпеть до последнего.
— А последнее будет скоро, и ты пожалеешь обо всем. Он будет причастен к гибели твоего близкого человека и...
— И ты хочешь сказать, ясновидящая, что я посажу его в тюрьму?
  - Вовсе нет. Ничего ты с ним не сделаешь. Пошла я, меня бабушка ждет, носок мереть. “Вместе весело шагать по просторам”,— и она хлопнув дверью оставила Веру стоять с открытым ртом.
— “Нет, ребенок, явно, феномен. А вдруг она и вправду ясновидящая. Бред какой-то. Поговорить бы с ней. И что с ее глазами? Словно звездопад”.
Вечером молодые после кино пришли поздно. Настя уже спала, а утром Вера подошла к ней на цыпочках, поцеловала в щечку. Девочка так и не проснулась. На душе у Веры было неспокойно. Где-то далеко, далеко в душе она чувствовала приближение грозы. Тучи уже закрыли небосклон. Она это видела, но не отдавала себе отчета. Провожая, мать всплакнула, да и Вера с Натальей не удержали слез. Родители на свадьбе быть не обещали, а денег выдали на все. Благословили, помахали платками вслед. Когда еще свидятся?


  Весна была затяжная. То вроде совсем по таял снег, ручейки зажурчали, с крыш капать начало, а к ночи задует, морозец ударит и опять промозгло дня два, три. Это в селе самая плохая пора. Грязь по колено, дети по домам сидят, никакой обуви не хватит гулять по такой грязище, даже на ходулях не походишь, вот и сидят по домам.
Дед начал собираться в лес. Пора. Как там без меня “Лесной люд”. Надо все проверить, почистить. А бабушка с внуками и их друзьями Борей и Зоей позднее прибудут, когда каникулы начнутся. Приедут на все лето. Он уже собрал все необходимое, вот немного подсохнет и в путь. Руки по работе стосковались. Надо сходить к директору, лошадь на лето попросить. Ему никогда не отказывали, знали, что животному будет сытно и ухожено будет. А телега у него своя. В селе машины никто не имел, да и куда на ней ездить? Все под боком. В основном на лошадках. Андрей сидел на завалинке. Хорошо солнышко прогревает земельку! Снег стал тяжелый, серый. Это только сверху корочка, а под ней уже ручейки бегут. Хорошо.
Дверь стукнула, на крыльце появилась Настя-маленькая.
— О чем думаешь, дедушка? Работу вспомнил? Скоро уже будешь в лесу. Мы с бабушкой придем к тебе в мае. Нам с тобой надо сходить кое-куда.
— Надо. Значит, набрался энергии? — У Насти в глазах искорки.
— Думаю, хватит. Мне бы только до места дойти, а там я себе энергию верну, а ты с Настей домой вернешься. Да сильно-то ребенка не давайте обследовать.
— Мы и не думаем об этом. А она будет хоть что-то помнить?
— Я уже говорил, что да! — Дед покряхтел, он уж вроде и привык к тому, что кто-то есть надежный рядом. Он верил, что этот кто-то сильный и мудрый.
— Ты хочешь опять вернуться в прошлое?
— Почему в прошлое, а не в будущее?
— А зачем? Ты все равно изменить ничего не сможешь.
— А если смогу?
— Тогда это уже не будущее, так не бывает. Мы принимаем все как есть и изменить что-либо не в ваших силах.
— А вы могли бы что-то изменить?
— Да, но этого нельзя делать. Мы не имеем права вмешиваться. Мы живем в разных измерениях.
— А как вы там выглядите? Так, как я тебя увидел в первый раз? Как треугольник? — Настя засмеялась.
— Вы увидели меня так, как вам было удобно. Ваш разум так работает, что ищет что-то более попроще, что он может понять, объяснить, а то что разум объяснить не может, оно для вас не существует.
— Хорошо. И куда же мы пойдем?
— А вот сюда! — Настя раскрыла ладошки, и Андрей увидел отдельные искорки, они плясали, переливались в лучах солнца, потом быстро собрались в круг, закружились быстрей, еще быстрей и вот уже на ладошках земной шар. Он растет, от маленького теннисного, до большого волейбольного, потом раздался разряд, и дед увидел только Россию. Ближе, еще ближе. Мелькают области, районы, их село. Он видит его сверху, как с самолета. Видит дым над крышами, куры ходят по дворам, хозяйки идут в магазин. Вон ферма, лес, его избушка. “Ага,— думает дед,— начали смещаться к востоку”. Немного повисели над избушкой и полетели над тайгой. А это его участок, а вон и домишки “умников”. Чем это они заняты? Но они быстро полетели дальше в тайгу. Еще мгновение и они остановились.
— Узнаешь это место? — услышал Андрей издали.
— Конечно. Здесь упал метеорит.
— Верно. Вот туда мы и пойдем.
— Это очень далеко, мы не сможем.
— Я тебе помогу.— Дед оторвал глаза от картинки и смотрел на Настю.
— Поможешь?
— Конечно! Чего ты так удивляешься? Все будет нормально. А теперь я пойду, вон Зоя идет, а ты вспомни что-нибудь. Постарайся приятное, были же у тебя в жизни счастливые минуты!
— Да, были и очень много. Почему-то мать хочется увидеть.
— Смотри.— Настя дотронулась до его руки: покалывание и он полетел. Андрей, как наяву увидел свою мать. Она, некогда крутящаяся волчком по дому, успевавшая управиться с хозяйством и внуками, а еще и в магазине языком побить, лежала не вставая уже третий день. Два раза в день с помощью невестки она ходила в туалет, умывалась, чесала реденькие волосы, а когда-то это была копна каштановых волос. Он помнил, как отец любил гладить эти блестящие, чуть, чуть вьющиеся косы. Андрей взбил подушку, поменял простыню, сейчас положит мать на кровать и попробует покормить так, как она кормила его детей. “За маму, за папу и т. д.”
Мать от еды отказалась.— “Потом бульончик попью, сейчас не хочется”.
— Но ты не ешь уже какой день! -  Не унимался Андрей.
— Слышь, Андрюша, сон мне какую ночь снится один и тот же, хочешь послушать?
— Говори.
— Будто я молодая, и мы с отцом твоим Сергеем на посиделках, вы сейчас так не говорите, а раньше почти все село собиралось на бугре за Анфисиным домом под большой ракитой. Бревна и по сей день там лежат, я тем летом туда ходила. Так вот, танцуем мы кадриль, людей много, все знакомые. Меняются фигуры танца, меняются партнеры и смех кругом. А мне хочется побыстрей, чтоб Сергей со мной в паре был. Соскучилась я по нем. А его все нет и нет. Хочу его увидеть, лицо, улыбку вспомнить, взять за руки, они у него большие, как лопаты, и кружиться с ним. Музыкант Василий, хороший парень, мог на своей гармошке сыграть все, что хочешь, а кадриль — его любимая. По часу играл, мы уж и ног не чуяли, а то и соревнования устраивали, кто кого перетанцует. А я по молодости и дробить могла, кого хоть перестучу. Василий ушел на фронт с твоим отцом. Вернулся больной. Живого места на нем не было. В плену побывал. Несколько раз бежал, ловили, опять бежал, да видно здорово ему досталось, если как-то зимой, под вечер, его привезли в санях. Военный взял его на руки как дитя и внес в дом. Я была у них в это время. Мы по дому метаться начали, положили его на кровать, одеялами забросали, а на кровати будто и нет никого, так из подушек нос торчит и все. Страшно мне было. Военный лошадку распряг и к столу. Сказал, чтоб кормили Васю понемногу, но часто. Через месяц он с кровати начал сам вставать, но на улицу не показывался. Жена его в русской баньке с травами да наговорами лечила. А он все молчком. Тень тенью. Вот так промучился лет семь и умер. А мне кажется, что он еще там, в плену помер, а домой его оболочку привезли. На руках у него номеров было выколото штуки четыре. Это считался смертник. Так оно и было. Никогда в веселом доме за эти семь лет ни песен, ни смеха не было.
Ну вот, Сергей подходит ко мне и зовет. Иду. Пойдем, говорит, со мной, я так по тебе соскучился, истомился. Дети уже взрослые, сами на ногах крепко стоят. Пойдем.
— Сереженька, говорю, ты такой молодой, здоровый, а я — посмотри! Волосы седые и болячек куча. Смеется и все манит, манит. Ты, говорит, не бойся, когда через мост пойдешь, я тебе помогу, поддержу. Вышли к реке, а река будто и не наша. Бурлит, с ног сшибает. Упадешь, об камни разобьет. А мост-то два бревнышка, без перил, вода через них перекатывается, на солнце блестит. Видно много людей проходило. Гладкие больно бревнышки-то. А Сергей на той стороне рукой подзывает: иди смелей, посмотри, сколько здесь цветов. И тот цветок есть, что я тебе с фронта прислал. Я хочу показать тебе, где он растет.
Ты знаешь, Андрей, цветка я не получала, но он мог послать, да видно где-то пропало то письмо.
— Ты что это, мать, в сны верить стала? Глупости все это, сама же учила — куда ночь, туда и сон.
— Да не волнуйся ты! Мне на этот мост и смотреть-то страшно, не то, что вступать, ну пойди, принеси что-нибудь. Морсу брусничного.
Вечером мать встала, подошла к столу и объявила, что ужинать будет со всеми. Верка засуетилась, ставя на стол дополнительный прибор. Настя поставила бутылочку “Перцовки”, любимый напиток матери. Наварили пельменей, порезали сала с прожилочками мяса, кровяной колбаски, сметану, масло, а соленостей — не счесть! Ужин получился праздничный. Много говорили. Когда убрали все со стола, мать пошла в свою комнату, Андрей и Вера пошли за ней, Вера, в надежде услышать от бабушки очередную сказку, Андрей — помочь матери.
— Я все сделаю сама. Спасибо вам за все. Я рада, что у нас с Сергеем такое доброе потомство, а сейчас уходите. До свидания.
— Ты чего это, бабушка,— захныкала Вера,— но та даже говорить с ней не стала и выставила обоих за дверь. Какое-то недоброе предчувствие появилось у Андрея. Он рассказал об этом Насте.
— Подежурить надо нынче ночь,— ответила та.
Под утро его разбудил голос матери.
 - Андрей, Андрюша! — Он вбежал к ней, казалось, она спала, а когда он вошел, она обратилась к нему, будто видела через закрытые веки. Голос был тихий, далекий.— Андрюша, а цветы эти желтые и растут на кустах.
— Ты перешла через мост? Но зачем, зачем, мама!— В горле стоял ком, и он силился его глотнуть.
Настя наклонилась к матери, закрыла ее лицо простынею, на зеркало повесила покрывало. Открыла форточку, а он все стоял на одном месте. Настя что-то говорила, он не слышал и не хотел ничего слышать. У него что-то оборвалось внутри. Вот она, когда отделяется пуповина, связывающая дитя с матерью. Не тогда, при рождении, когда ее перерезают, а тогда, когда один из них уходит, она рвется сама. С болью.
— Пойду, схожу за Анфисой, она знает, что делать.
— Пойдем! — Андрей вышел из комнаты матери. Рана кровоточила, он знал, что она заживет, но сейчас она раскрыта и болит. Он глубоко вздохнул и очнулся. Ворона сидела на заборе и кричала. Он взял камушек, пульнул в нее, ворона только чуть дальше перелетела и снова закаркала. На душе было тяжело, встал с завалинки, поискал глазами девчат, не увидел. Наверное, в доме. Он покачал головой, стараясь стряхнуть наваждение. “Все! Уведу его, куда просит и до свидания,— думал Андрей,— надо выпить рюмочку, может, полегчает”.
Малыши играли во дворе у Зои. На крыльцо выскочила Ирина, сестра Люси.
— Вы там задами-то не сильно на земле сидите, чего доброго, простудитесь! Погода сейчас обманчива, шли бы вон дома у печки играли.
— Нам и тут хорошо,— ответила Зоя.
— У... умники! И в кого такие. О вас уже в селе шепчутся. И на детей-то непохожи. Вон соседские близнята, они вас старше, а в штаны льют, и буквы не все выговаривают, дети, одним словом. А эти две... и слов-то не подберу.
— А не подберешь, так иди, куда шла.
— Поговорите мне еще, ишь, от горшка два вершка, а туда же! — Ирина вернулась в дом. А две головки опять над чем-то склонились. Они практически между собой не разговаривали. Когда им что-то нужно было выяснить, они касались друг друга руками и разговоры были не нужны. Вот и сейчас они держались за руки, глядели друг другу в глаза.
— Пришибленные какие-то. Не дерутся, не ругаются. Вы, бывало, из-за одной игрушки такое устраивали! Кусались, щипались, орали. А эти все молчком. Странные дети. Ну, ладно, Настя три года лежала бревном, а наша-то Зойка развивалась нормально. А сейчас? Наше вам! Обе приторможенные, не зря говорят, с кем поведешься от того и наберешься. Может эта Настя и не вылечилась до конца и нашу заразит, развиты больно не по годам.
— Что ты, мама, говоришь? И чего ты злишься всегда? Пусть молчат, если им нравится. Ответить-то они, кстати, тоже могут.
— А чего не злиться! У них денег вона сколько, если такую неизлечимую болезнь вылечили. От нее же все отказались, а она, поглянь, как гриб-боровик. Накличет она беды на наш дом.
— Мама, ребенок как ребенок.— Ира не хотела больше слушать, ушла к себе в комнату.
Бабушка Зою не любила и девочка это чувствовала, и когда в доме не было матери или Иры, Зоя старалась на глаза бабушке не попадать. А если уж попадала под горячую руку... Об этом ей и вспоминать не хотелось. Люся ругалась с матерью, что та обижает ее дочь, но Клава, так звали Зоину бабушку, всегда ставила Люсе в укор то, что та ей в подоле принесла и обзывала Зою бранными словами. Зоя не понимала этих слов, но видела, как менялось лицо матери, она прижималась к ее коленкам, как бы прося прощения за то, что она, Зоя, появилась на свет. Она искала защиту и находила ее. Обычно они уходили из дома, прекращая ругань. Ира тоже не давала племянницу в обиду, в отличие от молчаливой Люси, кричала, бросала, что попадет под руку, и мать даже побаивалась ее.
Девочка часто слышала ночами, как мама плачет, тогда она вылезала из своей кроватки, забиралась к матери под одеяло и гладила ее мокрые от слез щеки, целуя ее руки.
— Зоенька, добрая ты моя девочка! У нас с тобой обязательно все будет хорошо. Вот увидишь.— Обнявшись, они засыпали.
После того, как в Зоину маленькую жизнь вошла Настя, все резко изменилось. Бабушка реже стала ее бить, хоть еще и ругалась, но слова Зою не трогали, они отскакивали от нее как горох от стенки. У нее еще появился один друг и защитник — дядя Коля. Он часто забирал ее из садика, когда мама была на работе. Зоя и ночевала у него иногда. В его доме ей было спокойно. Она ходила с бабушкой, дяди Колиной мамой, доить козу, вместе готовили ужин, а на ночь ей рассказывали сказку. Там она была спокойна и счастлива.
А сегодня ее бабушка Клава разошлась не на шутку. За что бы она ни бралась, все шло не так как надо, она злилась, не знала на ком бы сорвать свое зло. Всю свою жизнь она прожила нехотя, ничего не любила делать, все делала так, лишь бы быстрей, так - тяп-ляп. По молодости гуляла, жила в городе. Мужчин меняла как перчатки. Все хотела найти принца, а не вышло. С ее скверным характером никто не уживался. Заимев двух дочек, она вернулась домой, и здесь тоже решила погулять, как в городе, но сельские женщины на расправу скоры и руки у них не то, что у интеллигенток, такой рукой они могут и без зубов оставить. Село, все как на ладони.
Плохое сегодня настроение у Клавы, и из дома никуда не выходила еще, а так себя накрутила!
— Зойка! — выскочила она с криком на крыльцо.— Тебе сто раз говорить, чтоб на земле не сидела!? У, гаденыш, я те щас! — и с ремнем в руках направилась к детям. Зоя сжалась в комок, в глазах страх, она не знала, что делать, а ремень уже свистит над головой. И вдруг Клава оступилась, она          упала вся разом, в полный рост! Ирина в испуге выбежала на крыльцо. Дети стояли возле Клавы и не шевелились. Клава застонала, встала на колени, посмотрела на себя и завыла от обиды и злости.
— Сейчас я с тебя шкуру спущу! — закричала она.
— Мама, что ты делаешь! — Но было поздно. Ремень вновь засвистел в воздухе, блеснув на солнце пряжкой. Девочки стояли, как загипнотизированные, потом враз обе подняли ладошки, и из четырех ладошек образовалась стена. Ремень будто ударился об нее и тут же отлетел,        обвив кисть руки женщины, та резко дернула руку и закричав от боли упала. Рука повисла. Ира подбежала сначала к перепуганным детям, а потом к кричащей и посылающей проклятия, матери. Запястье вспухало на глазах.
— Перелом, надо быстрее в больницу. Как объяснить, где сломала руку?                - Зачем объяснять? Надо оказать помощь, потом разберемся. Девочки, идите к Насте, а я бабушку в больницу уведу. Она поскользнулась и сломала руку.— “Зачем я вру? Они все видели, интересно, зачем они так ладошки подняли?” — думала Ира, поднимая мать с земли. Хотела спросить у детей, но их во дворе уже не было.
— Ох, как болит! Огнем печет, это все эти две сучки сделали. Ты видела?
— Я ничего не видела, я видела, как ты кинулась на них с ремнем. Зачем?
— А чего она меня не слушает? Я ей еще покажу. Пусть Люська убирается с ней куда хочет! Чтоб духу их в моем доме не было.
— И что ты ее так ненавидишь? Что тебе ребенок-то сделал?
— Отвяжись хоть ты от меня, на хрен вы мне нужны! Жила б я без вас, как сыр в масле каталась, так нет, повисли на шее.
— Не бойся, скоро уйдем. Люся замуж выходит, а я в город, учиться.
— Ага, еще ты в подоле мне притащи.
— Успокойся, к тебе я не притащу.
— Конечно, мы вон какие гордые, че нам мать?
— Злая ты, и все вокруг тебя злостью дышит. Люди и то к нам в гости не ходят, и друзей у тебя нет. Ты ж самая умная на селе!
— Боже мой! Что случилось! — встретила их на пороге Любовь Владимировна.— Быстрей проходите, сейчас я хирурга позову, а ты помоги матери раздеться, да вон под краном умыться, там все есть и мыло, и полотенце,— крикнула она уже из коридора.
Сразу пришли два врача — фельдшер Прохор Игнатьевич, старенький, в круглых очках, и молодой парень, хирург. Халат на нем еле сходился, до того он был крупный мужчина. Петр Иванович тоже носил очки, но более современные, и сидели они на нем по-особому.
К Ирининому лицу прилила краска, она отвечала с заиканием. Любовь Владимировна сделала пару уколов и повела Клаву на рентген. Прибежала взволнованная Люся, начала выспрашивать что, да как.
— Знаешь, Люся, пусть мать тебе все сама расскажет. У меня нет охоты.— Люся почувствовала неладное, посмотрела на сестру.
— Ира, а с Зоей все в порядке?
— Да, Люся, но мой тебе совет, выходи быстрее замуж и не надо краснеть, об этом все село, кроме тебя, знает, я еще месяц, другой и уеду. А ребенка в доме оставлять нельзя.
— А сейчас она где? У Егоровых?
— Да, я их туда отправила.


Верину свадьбу отгуляли в конце марта. Отец с матерью ездили. Закололи поросенка, яиц да сметаны своей увезли, а только зря надрывались, свадьбу справили в ресторане “Сибирь”. Гостей было много, человек двести. Шум, музыка, смех. Родители Кости тоже были. Скромненько одетые, тихие. Особо со своей стороны они дать ничего не могли, поэтому и стеснялись, видно. Сели впятером за один столик. В разговоре пытались узнать друг друга. Познакомились. А это надо было сделать до свадьбы. Сейчас другое время, спасибо, что не забыли родителей пригласить.
Отец Кости — Виктор Петрович — пил мало и в основном в разговор не вступал, только тогда, когда его лично что-то касалось. Мать общительная, веселая женщина. Андрею понравилась. Видно было, что жизнь у нее была тяжелая и теперь она рада, что хоть сын поживет по-людски. Выучился, жена красавица, квартира большая, полный достаток. Она верила, что ее Костенька будет большим человеком. Андрей слушал и радовался. Ведь сначала Костя ему не понравился. Значит, ошибся, и дочь его лучше разбирается в людях, раз выбрала именно его.
Побыв недельку в городе, накупив подарков, поехали домой. Мать Насти стала совсем старой, но не хотела уезжать из города, да и Вера сказала, что ей спокойнее, когда бабушка рядом. Та почти не выходила на улицу. Потихоньку все делала дома. Иногда к ней приходили такие же как она подружки, и часами болтали за чашечкой чая, вспоминая молодость или рассказывая последние известия сего дня.
Село к весне преобразилось, появилась зелень, птицы защебетали, капель набирала силу, по дворам уже бегали куры, на час, другой выпускали на воздух коров. Жизнь была ключом, все возрождалось. Люди улыбались, шутили, у молодых кружились головы, и они влюблялись. Скромно, по-деревенски сыграли свадьбу Люси и Николая. Молодые перешли жить в маленький домик, заброшенный уже лет пять. Николай работы не боялся и знал, что односельчане помогут ему за лето поставить дом.
Первые бригады уехали на заготовку леса в тайгу и Андрей начал поторапливать жену с отъездом. После майских праздников они перебрались в сторожку. Дом за зиму остыл, встретил их холодом. Они, укутав Настю в одеяло и спрятав в подушки, принялись за работу. В печке заплясал огонь и дом начал оживать. Настя вымыла окна, полки, полы, повесила чистые шторы, постелила половики, а когда стало чисто и тепло, из укрытия вылезла Настена.
— Бабушка, а кушать мы сегодня будем?
— Настя глянула на время. “Ох ты, Боже мой! Заработалась и дед молчит. Ребенка как утром дома покормили, так и забыли, а уже семь вечера”.
— Сейчас чайник закипит и поужинаем.
— Сразу ужинать и обедать будем?
— Нет, деточка, обед у нас нынче не получился, дедушка в духовке картошечку печет, сейчас чаек, колбаска, сметана. Мама тебе кусочек пирожка с яблоками положила. Подожди немного и все будет на столе. А то иди, помоги мне, быстрее будет.— Настя слезла с кровати, потянулась, посмотрела в окно.
— Тепло стало. Завтра мы с дедом пойдем на недельку, сама тут как справишься? — Женщина повернулась, увидела искорки в глазах ребенка.
— Справлюсь. Не впервой. Только вы поосторожней. В тайге-то сейчас зверь голодный.
— Не волнуйся. Через неделю вернемся.
— Страшно мне что-то.— сказала женщина.
— Это почему?
— Боюсь, уйдешь, а Настя без тебя не сможет.
— Не говори глупостей. Ребенок вполне здоров, все показатели в норме, реакции отличны. Все будет нормально.
— Спасибо тебе. Я не знаю, что и сказать, душой чувствую, а сказать не могу.
— И не надо. Я ведь не по голосу слышу, а все что у вас, как вы говорите, на душе и уме читаю. Голоса ваши я не слышу.
— Да?! — удивилась Настя - А Настенька будет слышать?
— Она слышит и видит как нормальный человек,— Настя облегченно вздохнула.
— Ну, Слава Богу!
После ужина сразу пошли спать, утром рано вставать, путь не близкий.
На обед остановились у заросшего ручья. Дед его немного почистил, набрал воды, на небольшом костре вскипятил котелок воды, растворил бульон, попили горяченького с хлебом, отдохнули с полчаса и в путь. Дед дорогу знал хорошо. Она была трудной, через горы, а там еще не везде и снег растаял, но надо было идти. На другой день к вечеру подошли к трем домам. Залаяли собаки, на крыльцо вышел “умник”.
— О, дорогие гости! Прошу, прошу, а мы только поужинать собрались. Проходите, малая поди устала.— Он подхватил Настю на руки, внес в дом. Дед снял рюкзак вошел следом. Из сенцев, толкнув дверь, попал в чистую, светлую избу. Пахло печеным хлебом и травяным чаем.
— Заходите, не стесняйтесь. Вон Настя уже у стола сидит.
— А бельишко ее мы развесили над печкой, пусть посохнет и тепла наберется, и твое повесим. Тебя, кажется, Андреем зовут? Дед кивнул. А я вас и не знаю, как звать-величать. В селе вас все “умниками” кличут.
— А мы сейчас и познакомимся. Только мы не хотим, чтобы кто-то еще знал об этом.
— Тогда лучше не говорите. Имена назовите и все.— На этом и порешили. Игорь, Олег, Виктор и Анатолий, так они представились. Деда это устраивало. Они с интересом слушали новости, что происходит в мире. Дед достал газеты за последние месяцы. Директор передал. У них с ним был уговор. Он выписывал для них газеты, продукты заготавливал, а они раз в год забирали. Так как Андрею нужно было побывать у них, чего же почту не забрать? Они его все спрашивали, спрашивали. Время уже за полночь, а разговор за столом не кончался.
— Ребята, вы соскучились по городу, почему бы не вернуться, сейчас так много интересного, нового. Какие-то фирмы, компании, кто-то за что-то борется. У нас и то начинают частные лавочки открывать. Вон Клавка сначала уголок в магазине свой открыла, продавала воду, жвачки, трусы девкам.  Вы бы видели те трусы! Спереди листок, а сзади веревочка. И куда в таких пойдешь? Зимой в 40 градусов мороза, летом комар заест. Сигареты, импортное все. Для нашего мужика чудно. А сейчас Клавка-то магазин полностью купила, матершинница этакая! Продукты пока исправно возит, обиды нет. Да чуть дороже все стало. Ну, поживем, увидим. Вы ведь ребята башковитые, вона че, здесь наворочали, я обратил внимание. Я сколь в сторожке лет живу, а электричества нет. А вы лет пять оторваны полностью от жизни, а мирок у вас свой, цивилизованный. Поделитесь.
— А есть интерес слушать? — вздохнув, спросил Анатолий.
— Не обижайся, есть.
— Слушай тогда. Я за себя говорить буду, а их, он кивнул на товарищей, судьбы схожи с моей, если мы здесь вместе оказались. Я работал в Москве ведущим конструктором. Все шло хорошо. Любимая работа, жена, двое детей, большая зарплата. Мир посмотрели, поездили, пока дети малые были. Но мало моих работ свет увидело. А те, что были внедрены, на них сразу же находились соавторы. Ты знаешь, что это такое? Это когда ты загораешься идеей, отдаешь ей себя до капли, дети тебя неделями не видят, а в итоге оказывается ты не один эту идею “придумал”. Я доходчиво говорю? А с тобой Иванов, Петров, Сидоров мозги выкручивали и похлеще тебя. Ты кто? Букашка. А они люди большого полета. Отказался, значит, твое детище в архив. И так из года в год. Я с этим мирился до последнего. А когда пришла демократия, мне просто предложили работать на “Сидорова”. Все мои работы, изыскания, считались его собственностью, а обо мне ни слова. Нервный я стал, дерганый. Дома сын школу бросил, все возле гостиниц иностранных, фарцовкой занимается. Ему пятнадцать, а денег у него — пачки. Какие-то разборки, драки. Одет, во все импортное, в доме появились наркотики. Я возмущался, ругался. А жена Нина с дочерью стали челноками. Знаешь, кто это? Теперь знаешь. Дом пустой, холодный. Пришел один, ушел один. Приедут, дом тряпьем завалят, какие-то люди что-то меняют, туда-сюда тюки возят. И гляжу, нравится им это, чувствуют себя как рыбы в воде. А меня с души воротит. Каждый делает свой бизнес. Петька раз мне таблетку предложил, я отказался, потом еще раз. Я и глотнул ради интереса, что в этом люди находят? И узнал. Отключаешься ото всего, тебе ничего не надо, тебе так хорошо, ты паришь. И хочется быть в этом состоянии еще и еще. Наутро на работу. День дерганный, все валится, страна рушится на глазах, никому ничто не надо. А это шоу с президентами? В общем, пришел домой, таблетку сам попросил. Так оно и пошло. Чувствую, что мир опостылел, если таблетку не глотну, “колеса” их в народе зовут. А примешь и в облаках витаешь. До -летался. С должности подвинули, дома скандалы, а я проваливаюсь все глубже и глубже. Пару раз спал на вокзале, грязный. Не раз меня раздевали и били. И решил я кусочком последнего здравого сознания бежать, или покончить с жизнью. Пришел на вокзал, а там, на скамейке увидел, Виктор сидит. Если это можно назвать словом “сидит”. Что-то потянуло меня к нему. Родство душ что ли. Растолкал я его, спрашиваю,— чего тут спишь? А негде больше, говорит. Пошли ко мне. У меня дома неделю никого не будет. Пошли. Утром глядим друг на друга, не понимаем ничего. Потом потихоньку вспомнили что к чему. Рассказал он, что продал в Киеве квартиру, бросил работу и приехал сюда. Вот сколько есть денег. Он открыл валявшуюся в ногах на полу сумку, а там пачки денег. “Пропью, а там будь что будет”. И решили мы с ним бороться за свои жизни. Я взял у сына денег пару тысяч долларов, обещал вернуть, на что тот сказал: “А, ерунда!”.  Ну, ему видней. Таблеток взял, и уехали мы в Свердловск. Решили подальше, вглубь тайги. Помотались там, доехали до Барнаула. Пошли по селам. В одном нас не приняли, в другом отказали. А в вашем селе директор, мужик толковый, выслушал все, подумал и предложил нам жить на дальней заимке. Там домишко был небольшой. Сказал, что ходить к нам никто не будет. Сами придете, если нужда будет. Дал нам две лодки, зимой обещал дать лошаденку. Двое суток ходу до заимки, спросил, согласны ли мы? Согласны. Тогда закупили мы все необходимое, ружье дал нам директор. Ваша задача простая, говорит, лес беречь, шкурки заготавливать, орехи, шиповник. Подобрал нам литературу, как и что делать со шкурками, когда можно бить зверя и какого, а когда нельзя. “Мужики вы, я вижу, грамотные, но попали в беду”. Так мы тут и очутились. Полгода на концентратах жили. Думали, убьем друг друга. Мне тяжелее было. Виктор мне дозы с каждым днем уменьшал. Тяжело, но надо было выстоять. Он от водки быстрее отвык. У него как последняя бутылка закончилась, он неделю волком по лесу побегал и взялся меня лечить. Дом к зиме привели в порядок, сарай поправили, сена накосили, а зимой директор, как и обещал, лошадь дал, корову с бычком. В деревне взяли кошку, собак пару, кур десяток. Это была наша первая и самая трудная зима. А по весне Игорь пришел. Его Виктор вызвал. Начали потихоньку обустраиваться, а когда Олег-кудесник пришел, жизнь закипела. Это он свет сделал. В семи километрах отсюда водопад небольшой, мы там мельницу и ветряк небольшой поставили. Пока река не замерзла, она нам свет дает, а к зиме мы колесо снимаем, а то льдом раздавит. Тогда работает ветряк. Олег и электротэны сделал. Теперь мы с горячей водой круглый год. Банька у нас. Сауна. В городе такой не сыщешь. Игорь все своими руками сделал. Руки золотые. Мебель, ложки, вилки у нас все деревянное. Даже корыто. Теперь у нас хозяйство большое. Олег все что-то выдумывает, а мы исполняем. Огород есть, сад. Все умеем варить, и нам нравится. Нет над нами ни начальников, ни министра. Мы — хозяева. Думаю, мы не одни по тайге души лечим.
— Засиделись мы, малая вон уж десятый сон видит.
— А чего не сидеть, если разговор интересен. Вы не так живете, как мы. У нас все просто, а вы “умники” все жизнь облегчаете. В диковинку нам это. Так у вас теперь и телевизор есть и холодильник?
— Холодильника нет, мы ледник сделали, как в старину монахи, знаешь?
— Да что-то слышал, это когда яма роется глубокая и в нее лед кладут. Так?
— Мы не яму вырыли, а подвал, глубиной пять метров. Там все и хранили. Зимой каждый год лед меняем. Лето здесь не жаркое, лед не тает под землей, можно бы и не менять каждый год лед, да вон Олег чистоту у нас любит. Там у нас мясо, пельмени, мы их осенью на всю зиму готовим. Рыба, масло. Все скоропортящиеся продукты. А телевизор есть на втором этаже. Нам Егор Фомич антенну-тарелочку купил. Год уж как все программы смотрим.
— А второй этаж зачем строили? Изба вона какая, места что ли мало? Или кто женится?
— Насчет жениться - это пустое. Не место здесь женщинам. Где женщина, там дети. Это, конечно, хорошо, но детей учить надо, а это опять ведет к людям. А нам просто жить хочется. А второй этаж у нас что-то вроде красного уголка. Книжные шкафы, шахматы, телевизор, проигрыватель. Зимой по пять метров высотой снега выпадает, внизу темень, наверху светло, там и сидим.
— Вы, ребята, извините меня, натоптался я сегодня, глаза слипаются.
— Глаза спят, язык работает. Мы вам с внучкой постелили вон в комнате, за печкой.
— Спасибо за хлеб, соль, тепло.
— Да ладно тебе, дед!
Анатолий начал убирать со стола. Дед поправил подушку, положил голову внучки поудобнее, укрыл одеялом и лег на лежанку напротив. Мыслей было много, но усталость брала свое, глаза закрылись. “Как-то оно будет?” — мелькнула последняя мысль, и он заснул.
Утром встали, когда было уже светло. “Надо же,— подумал Андрей — здесь все дышит покоем, никто никуда не спешит, время здесь не бежит, оно как бы перекатывается, без суеты и дерганья. И на часы никто не смотрит. Интересно, есть ли здесь часы? Чудная жизнь!”
Пока умывались, одевались, на столе уже стоял завтрак. Картошка в мундирах. Ее еще с вечера поставили в печь на угли в чугуне, чугун большой, в нем враз варилась и картошка, и морковь, и свекла. Картошку выбрали на завтрак, а все остальное Виктор давил толкушкой, подливая молоко.
— Это поросятам,— смеясь, сказал Виктор, отвечая на удивленный вопрос в глазах Насти.— А ты думала, мы это есть будем? — Он так заразительно засмеялся, что засмеялись и Андрей с Настей, вошел Олег и тоже стал смеяться.
— А ты чему смеешься? — сквозь смех и слезы спросила Настя.
— А на вас глядя!
— Настя, ты яйцо с луком будешь? — спросил Игорь.— Я тебе нарезал зелененького луку.
— Еще как буду! Я не могла дождаться, когда снег растает и на огороде появится лучок, буду, буду! — Она подсела к столу рассматривая, что на нем стоит. Хлеб, сало, картошка, сыр, масло, строганина мясная и рыбная. Игорь мелко порезал лучок, посолил, подавил и вбил в него два яйца, все хорошо взбил.
— Ваше блюдо готово, мадам! — Девочка накрошила в миску хлеба и стала есть. Все какое-то время смотрели на нее. Кто своих детей вспомнил, кто себя. Сердце слегка защемило. Но это продолжалось мгновение, все принялись за еду. Настя пила парное молоко, все мужчины крепкий час. “Умники” делали чай сами из листьев смородины, рябины, ягод черники и шиповника. Чай был темный и запашистый.
“Умники” проводили их до речки, пожелали доброго пути, просили зайти на обратном пути.
— Тогда и поговорим,— пообещал Андрей.— Попрощавшись, разошлись.
— А ведь мы, Настена, в неделю-то не уложимся. Ты мала, а я стар.
— Зато я сильная.
— Ну да, конечно. Ты нашел, что искал!
— Нет. Но у меня теперь достаточно энергии. Еще немного отойдем от жилья, и я покажу тебе.
— Хорошо.
Идти было тяжело. Дорогу преграждали поваленные за зиму ветки, и земля еще не просохла, ноги хоть и не увязали, но скользили на листьях и хвое. Когда вошли в хвойный лес, дышать стало легче. Солнце грело нежно, тепло было ласкающим. Где-то дятел постукивал, где-то хрустнула ветка, какие-то птички громко спорили, а они все шли и шли. На небольшой поляне остановились, решили отдохнуть, а заодно и пообедать. Поев, Андрей решил разжечь костерчик, чтобы внучке теплее и веселее было.
— Не надо. Иди сюда. Встань вот так, возьми меня за руки и не открывай глаз. Нет, стоп! Возьми рюкзак, а мой рюкзачок дай мне. А теперь возьмемся за руки.— Андрей исполнил все, что она просила. Он так волновался, что захотел в туалет, но ему почему-то было стыдно об этом сказать. Желудок сжало, сердце стучало где-то в горле. “И чего это я так струсил? Может голос его, меня испугал или глаза? Вон какие! Как ямы бездонные, а искры, кажется, сейчас на землю посыпятся. Но там же внучка моя!” Он глубоко вздохнул, как будто собирался прыгнуть в ледяную воду, подошел к Насте и взяв ее за руки, зажмурился. “Сильнее сдави мне руки,— услышал он голос.— Я беру твою энергию, берегу свою. Сильнее!” “Но я могу раздавить эти хрупкие ручки,— ответил он мысленно. ”Не раздавишь! — Он зажал руки ребенка и почувствовал, как по его ладоням, локтям и выше побежали “мурашки”. Они слегка покалывали, подымались все выше и выше, голова закружилась, он почувствовал, что летит. Он был невесом.
— Не открывай глаза, пока я тебе не скажу, иначе можешь сжечь слизистую оболочку глаз. Ты итак все видишь.
— Не вижу.
— Сосредоточься. Видишь?
— Нет, все темно.
— Да, вы несовершенны. Меня-то ты слышишь и отвечаешь мне мысленно.
— Да.
— Не открывай глаза. Ты знаешь, где мы сейчас? Какое время года? Где солнце? Все это ты знаешь. Сосредоточься. У тебя получится, а я помогу.
— Я вижу! Я что, облако?
— Почему ты так решил?
— Я лечу, я легкий, я чувствую, как ветер касается лица, и в то же время я не машу руками, как птица, а еще мне хорошо. Такое состояние, мне хочется петь, кричать, смеяться и все сразу!
— Нельзя.
— Почему? У меня душа поет.
— Я не знаю, что такое душа и какая она, но голос твой могут услышать и многих это напугает, а многие примут это как знак свыше.
— Хорошо.— Он стал смотреть вниз, как ему казалось. Вон зимовье, откуда они ушли часов шесть назад, ребята на огороде работают. Тайга шумит под ними, море тайги. Вон речка блестит. Изгиб, еще один, еще и вот его село. Дыханье захватило. Он знал его с детства, знал в нем все до капельки, но вот так сверху, никогда не видел. Вон контора, школа, магазин, клуб, больница. Это центр. Он даже узнавал людей, которые шли по селу, слышал, о чем они говорят. Вон бабы за водой пришли к роднику, стоят, судачат. Водопровод есть в каждом доме, а вот для еды за водой по привычке ходят к роднику с коромыслом, и новости тут же передаются. Вон детвора из школы выбежала, видно с последнего урока. Шум, гам, смех. Вон Ванька идет, сорванец, без шапки, а рядом золотая голова его друга Борьки и тоже голоухом. О чем-то рассуждают. Идут твердо, уверенно, без суеты. Чувствуется порода. А вон директор садится в машину, спешит видно куда-то. Степан из конторы бегом выскочил, подсел к директору. Живет его родное село, как маленький муравейник. Вроде все делают разное, каждый свое, а в итоге — одно большое дело.
— Посмотрел? Теперь я знаю, что вы подразумеваете под словом “люблю”, -
и опять море тайги, полянки, одна полоса меняет другую; горы, овражки, болото, речка, все мелькало, как в немом кино, - Да, не дано так человеку летать! Хотя бы лесникам, вот тогда в лесу был бы порядок,— думалось Андрею. Его завертело в круговороте быстро, быстро и он почувствовал, что стоит на земле.
— Можно открыть глаза? — мысленно спросил он.
— Да,— услышал в ответ,— и говорить можешь, и по делам своим можешь сбегать. Сильно испугался?
— Да, было дело,— ответил дед, отходя за кусты.
Они шли еще часа два, пока не добрались до места.
— Надо было сразу здесь опуститься.
— Нельзя здесь. Отдыхай пока. Огня не разжигай. Поедим потом, а я пойду, посмотрю.
— Ты там поосторожнее! — Глаза глянули на него удивленно, но, поняв, почему волнуется человек, улыбнулись. Андрей мог поклясться, что глаза улыбнулись гораздо раньше, чем ребенок.
— Все будет хорошо. Отдыхай.— Настя начала переступать через поваленные деревья. Много лет прошло с 1908 года, а здесь так и осталась зона отчуждения, и деревья вроде выросли, и все равно, что-то тут было не так. И когда она может обежать всю зону? Он привалился к дереву. Андрей здесь бывал раза два, и ему всегда здесь не нравилось. Какое-то чувство тревоги жило здесь. И сейчас вон как тихо. Здесь бы муха зажужжала или комар, житель лесов сибирских пискнул, ящерка бы на солнышке погрелась. Нет никого. Конец света. Наверное, он так и выглядит. Полное отсутствие звука. Вакуум. Надо чем-то заняться. Пойду, веток хвойных нарублю, малая придет, все не на земле сидеть будет. Кто знает, сколько придется здесь сидеть. Он вздохнул, поднялся.
Настя вернулась, когда начало темнеть.
— Нашел что-нибудь?
— Нет, но оно здесь.
— Что хоть ты ищешь? Может, помогу чем? Здесь работало множество экспедиций, изучали, размеряли, может и твою вещь нашли. Ищи ее тогда по музеям, а то и по архивам.
— Она здесь, как ты говоришь, вещь эта. Налей мне горячего чаю и что-нибудь поесть. Я опять сейчас уйду, а ты можешь поспать.
— Как же! Уснешь тут. На кладбище и то веселее.
— Не понял! При чем здесь кладбище? — беря кружку и хлеб, спросила Настя.
— А притом, что здесь звуков нет. Тихо очень.
— Тихо,— повторила Настя, а я и не заметила. Это мне твоя внучка мешала. Она шумит. Слушай, что я тебе скажу. Приготовь теплое ложе, пока я ем. Положи туда ребенка, укутай хорошенько, а еще лучше ложись рядом, согревая ее своим теплом. И что бы ни случилось, не буди ее. Я сам. Ты меня хорошо понял, старик?
— Как же не понять. Будить не буду.
— Между нею и мной будет энергетическая нить. Она невидима, как пуповина, связывающая мать и дитя. Но если она проснется, она порвет ее и погибнем оба.
— Но я...
— Ты будешь спать. От тебя требуется только одно, не буди!
Андрей ушел готовить постель. Веток он наносил достаточно, постелил спальный мешок, залез в него и ждал, когда, наевшись, придет Настя. Она пришла, надела еще один свитер, сняла ботинки, надела шерстяные носки, на голову шапочку и шмыгнула под бок к деду.
— Хорошо, дедуль, у тебя, тепленько!
Дед не знал, с кем разговаривает, не видя глаз, поэтому промолчал. Настя плотней прижалась к нему и затихла.
— У меня мало времени. Спи! — Его как обухом по голове стукнули, он провалился в сон, в сон без сновидений.
Его разбудили лучи солнца. Лучик выбился из-под ветки, тоненький, яркий, и бил деду в левый глаз. Он чуть-чуть отодвинулся и в ужасе увидел, что ребенок лежит как кукла. Она мертва! Вон руки холодные. Он боялся до нее дотронуться, помня наказ. Он прижался к девочке и старался согреть ее, он дышал на нее. Ему хотелось вскочить, тормошить ее, может еще можно что-то сделать, но он послушно лежал. “И почему мы, русские, доверчивые?” Он начал вспоминать, сколько русского мужика обманывали, а на ум приходили одни сказки. Он досадовал, злился в душе.
Настя вздохнула и открыла глаза.
— У меня занемело тело, помоги мне.— Он вскочил и начал растирать ребенка, он целовал ее в щечки и плакал.
— Зачем слезы?
— Сами от радости бегут. Ты, верно, не знаешь, что такое радость и что от нее тоже плакать можно. От радости даже умирают.
— Ну, это ты мне брось! Нашел время и место. Давай поедим, и опять будем сидеть и ждать.— Дед захлопотал, готовя еду. Ребенок ел необычно много. В нее все летело, как в топку. Она все ела и ела, а дед чуток хлеба с салом и чай.— Мне пора. Ребенка не тронь. Укрой ее потеплее и сходи на охоту. Если я сегодня не найду, есть будет нечего.
— Ты же запретил жечь костер!
— Сейчас здесь можно. Я проверил: “Мин нет!” Послышался смех, какой-то металлический.
— Ты робот?
— Что? — не поняла Настя.
— Я спрашиваю, ты робот?
— Нет. Об этом потом.— Она подошла к мешку, укуталась и затихла. Андрей сверху укутал ее курткой, взял ружьишко и отправился за зайцем. Заячьего помета навалом, а самих как ветром сдуло. Не станешь же под каждый куст заглядывать! Он уже добрый час бродил по лесу и ничего не нашел. Правда, один раз скакала зайчиха-купчиха, видно последние деньки дохаживает, укромное место ищет или поесть вышла, такую убивать нельзя, с потомством. Он приподнял еловую лапу и увидел перепелок, вот то, что надо, сейчас штучки три возьму, нам и хватит. Дед взялся за ружье, отпустив ветку, а она с размаху ударила его. Шапка слетела, еловые иголки покололи лицо. Ну, хорош! Когда поднял ружье, перепелок и след простыл! Пройдя еще пару километров, он нашел небольшой водоем, лощинку, в которую сбегая, собиралась вода. Вот и хорошо. Здесь и воды для еды возьму. Он пошел обратно за котелком, по пути пристрелив трех перепелок. Принес воды, развел костер. Время уже к вечеру. Вода вскипела, отлил в термос для чая, а в котелок бросил птичьи тушки, стал глядеть на огонь.
— Дед! — услышал он голос,— ты нужен мне.
— Куда идти?
— Нет. Ты сядь поудобнее и не шевелись.
— Хорошо, минутку, я сейчас,— засуетился Андрей. Он опустился возле внучки. “Вот так и найдут нас старого да малого”,— вздохнул он, закрыл глаза и забыл.
Холод поднимался от ступней, казалось, он входит в ледяную реку. Холод кольцами охватывал его, он уже не чувствовал рук, в животе заурчало и оборвалось, выше, выше... И вот свело, сдавило грудь, он задыхался, а холод уже был на шее, мысль еще работала, а потом — сон. Он не знал, сколько это продлилось, минуту, день, месяц, год... Его разбудил удар. Что-то упало недалеко от него. Он вздрогнул и открыл глаза. Возле костра на корточках сидела Настя. Тепло волной вливалось в него, но сил не было. Он ничего не хотел, хотел вот так лежать тут без движения. Вдруг он почувствовал свои годы, они были тяжелыми и давили к земле. Настя повернула к нему голову.
— Проснулся? Хорошо! Сейчас поедим и в путь. - Андрею даже говорить стало тяжело, веки казались свинцовыми. Куда идти, если он руки поднять не может! Настя наклонилась над ним, взяла его за голову и от ее рук пошло тепло, а с ним и жизнь. Его тело наливалось силой и здоровьем, теперь он мог горы свернуть!
— Садись, поешь и пойдем.
— Ты нашел то, что искал?
— Да! Вот он.— Настя достала из кармана куртки камень, обычный, белый. Андрей удивленно смотрел на находку. “И стоило из-за этого летать?!” — покрутил в руках, ничего особенного.
— Что же в нем необычного, кроме цвета?
— Познание. Это последняя вещь из нашей мозаики, теперь мы сильны и могучи.
— Ты странно говоришь. Кто вы? И ты кто? Человек?
— Если вы под этим словом подразумеваете оболочку, то нет, я отличаюсь от вас внешне, а то что в голове, то вы близки к нам. Вы наши меньшие братья по разуму.
— Только братья? А кто же наши родители?
— Об этом как у вас, так и у нас много споров и версий.
— Кто вы?
— Это вы кто? Скорее всего, вы - наше зеркальное отражение. Наши поступки и эмоции не приобрели плоть и выглядят, я бы сказал, неважно. Вы слабы, несовершенны, ваши тела легко ранимы. Вы зеркальное отражение кривого зеркала.
— Но если мы так плохи, то и вы, чье мы отражение, тоже плохи.
— Вы наша нижняя ступень, а внизу всегда темней, чем вверху.
— А вы, значит, самая верхняя ступень?
— Нет, но мы к ней близки. А вы близки к тому, что вообще с лестницы слетите.
— Это еще почему? Вы там стали так хороши в своих поступках и мыслях, что не хотите больше видеть себя искривленными? Или боитесь, что ряды ваши дрогнут, и вы начнете опять, ступенька за ступенькой сокращать расстояние между нами.
— У нас нет мыслей и поступков. Мы единое целое. Разум.
— А ты? Лично ты — кто?
— Я прибыл вот за этим. Я свет, миг, и в то же время, я все. Я могу разбить планету, как пустой орех.
— Все, хватит! Я поел, пошли домой.
Они опять взялись за руки, только теперь Настя сжала дедову ладонь как в тисках.
Солнце уже село, когда они вошли в сторожку. Бабушка захлопотала, готовя на стол, но они ее остановили, сказав, что сыты.
— Я оставляю вас, прощайте и спасибо! Населению вашей планеты больно и половина погибнет. Это общество тянет вниз таких, как вы. Есть еще возвышенные светлые люди, но их тоже тянет вниз. Вас мало. Спасибо за все. - Старики молчали. Настя легла на кровать и уснула, над столом повис треугольник.
— У меня к тебе много вопросов.
— На все вопросы вам самим надо искать ответ, нет готовых. До всего доходите сами.
— И на том спасибо!
Треугольник, открыв дверь, вылетел. Он кружил над поляной. Андрей вышел. Ему чего-то не хватало. Он как будто провожал друга.
— Не грусти, Андрей. Я теперь всякое состояние вашей души знаю. Я тебе дам одну вещь, ты ее никому не показывай и не говори о ней даже жене. Когда тебе будет трудно, очень трудно, ты поймешь, что это тупик, сдави эту вещь, сильно сдави, отдай ей свою энергию и мы с тобой увидимся. Раскрой ладонь.— Андрей раскрыл ладонь и на нее упал маленький кусочек камушка, очень похожий на Настин молочный зуб.
— Береги его.
— Ты можешь показать будущее?
— Зачем? Живи спокойно. Прощай!
Андрей увидел яркую вспышку и остался один на поляне. Их прощание видел только Жук, он сидел у ног хозяина и тоже глядел в звездное небо.
— Жук, ты что-нибудь понял? — собака, тявкнув, завиляла хвостом.— А может, мне все приснилось? Пойду-ка я в дом, а ты тут сиди, вон как тепло. -
Настя старшая сидела за столом возле керосиновой лампы, внучка тихо посапывала.
— Проводил?
— Да!
— И Слава Богу!
— Я люблю вас дед с бабой! Люблю! — услышали они голос у себя в голове. Голос далекий, будто кто-то хотел до них докричаться. Дед обнял жену.
Значит, не зря мы живем, если заставили полюбить себя, значит, мы крепко стоим на ногах, пусть хоть и на последней ступеньке.
Если будем видеть свет вверху, народ мы настырный, изобретательный, мы начнем карабкаться вверх!


И опять была весна. Весна тяжелая для маленького лесного села Горки.
Люди покидали насиженные, обжитые места, заколачивались окна домов, пустели поля. Село умирало, умирало медленно, мучительно.
А весна брала свое: таял снег на полях, но не выходила на них техника, не было горючего, поголовье скота уменьшилось втрое, коровы худые, людей на ферме не хватало. Больше стали пить спиртного. Свет давали только на несколько часов в сутки.
Настя заканчивала пятый класс. Еще год, другой и надо везти куда-то учиться. Школу в селе закрыли, осталась восьмилетка, да и то учителям не выплачивали зарплату. Новый директор думал только о себе.
Домой, год назад, вернулась Вера. Замужество ее закончилось и теперь она работала глав. врачом их сельской больницы. На ее хрупкие плечи упало все: нехватка медикаментов, материалов, нет зарплаты, сокращен медперсонал. У Веры появились большие, темные круги под глазами, лицо осунулось.
Андрей жалел дочь. Уж лучше бы в городе жила. Да только жить ей там было негде. Они, две умницы, с бабушкой переписали квартиру на Костю, и он стал полным хозяином. Вера помогла ему с диссертацией. Костя был важный человек в городе. С этим Вера, скрепя сердце, мирилась.
У бабушки была коллекция старинных монет. Костя, узнав об этом, стал ее требовать. Сначала он просил, умолял, что если он эту коллекцию продаст, он купит себе место мэра города, он будет депутатом, а может... В мечтах он залетал высоко.
Вера наотрез отказалась. Коллекция принадлежала ее деду и по наследству переходила к матери, а та имела право поделить ее пополам между двумя детьми. Костя категорически был против, называл ее дурой. Как можно упустить такой шанс из-за каких-то предрассудков, и какой может быть дележ? Брат ее живет в селе, возится в навозе, значит, это его устраивает и о монетах он вряд ли знает. Да и что он с ними делать будет? А Костя знал, что делать. Он требовал настойчиво. Вера взяла самую старую золотую монету, положила в сумочку, решив показать ее знакомым, узнать приблизительную ее стоимость. Сколько же стоит коллекция? Но времени забежать к знакомым все не находилось. Она ругала себя, но начинался день, и заботы окружали ее.
Перед Новым годом, придя домой, она увидела разгром. В квартире все было разбросано. Ей стало понятно, что искали. Бабушку она нашла убитой. Ее несколько раз ударили ножом. Это Веру сломало. Она несколько месяцев лежала в больнице. Муж приходил каждый день с цветами, фруктами.
— Верочка, мы найдем убийцу, поверь мне, я сделаю все, из-под земли достану. В доме я сделал ремонт, купил новую мебель, тебе рояль, машину поменял. Ты ведь любишь меня, Верочка? Пора нам подумать о ребенке, ты очень хотела иметь малыша.
— А теперь не хочу. И тебя видеть не хочу!
— Ну, зачем так? Ты в отдельной палате, с телевизором, телефоном, врач с медсестрой от тебя не отходят, и я часто бываю. Я по тебе соскучился, скорей бы ты домой пришла.
— Уходи! — Он уходил, мило улыбаясь сестричке. Как-то вечером Вера услышала разговор медсестер. Одна говорила другой, что была у мэра города в гостях, рассказывала об увиденном, делилась впечатлениями. Вера прикрыла глаза, пусть думают, что она спит. Когда в очередной раз пришел Костя, Вера встала и отвернулась к окну.
— Дорогая, врач сказал, что через день ты можешь вернуться домой.
— Хорошо. Принеси мои вещи и деньги.
— Я за тобой приеду.
— Ты что, денег мне давать не хочешь? Или ты мало получил от продажи монет? А? Мэр?
— Тихо, ты! Я ведь могу и в психушку тебя запрятать? Так что потише.
— В психушку, говоришь? Да, теперь ты все можешь. Деньги чтоб привез!
— Я их тебе и сейчас оставлю! — В палату вошел врач.
— Сколько тебе, любовь моя?
— Выкладывай все, что есть в бумажнике.— Он положил бумажник на тумбочку, вытащив только визитные карточки.
— На работе тебя ждут, меня засыпают вопросами, “Где это ваша очаровательная жена?”. Доктор, не держите ее у себя так долго. Я уже по ней соскучился.
Врач посмотрел Константину в глаза, у того запылали уши, словно его поймали за чем-то нехорошим. Он подошел к Вере.
— Дорогая, где золотая монета времен Екатерины? Я ее хорошо помню.
— Уходи, убийца! И ко мне больше не подходи!
— Доктор, вы бы ей успокоительное, что ли укололи или рубашку наденьте, она на людей бросается. Вам не страшно? Вы уж за ней присмотрите, а про монетку вспомни, радость моя! Константин вышел, прикрыв за собой дверь.
В палате повисла тишина. Врач стоял с ней рядом, почти одинакового роста с ней и возраст тот же. Простой парень с добрыми, серыми глазами. Она прижалась к нему и заплакала.
— Ну, Слава Богу! Теперь я могу с чистой совестью сказать, что вылечил вас, а то были вы как камень, ни на что не реагировали. Уходите, Вера.
— Спасибо вам. Я оставлю вам свой адрес, и если будет трудно, приезжайте. Деньги у меня есть,— она кивнула на тумбочку.
— Очень хорошо. Пошли.
— Но мне не в чем!
— А я все купил, может и недорогое, зато в глаза не бросится. В шкафу все. Одевайтесь.
Вера быстро надела сапоги, платок, когда надевала платок, вошла медсестра.
— А вы куда? Доктор, куда это она собирается? Константин Викторович просил, если что, позвонить ему.
— Так позвоните! Я силой жену мэра держать не могу.
— Я побежала!
— Будьте любезны! — Медсестра выбежала и застучала каблучками по коридору.
— Быстрее! Через черный ход! Чтобы больше никто не встретился и не помешал.— Он довел ее до двери, открыл.— Вы сейчас на такси и вот по этому адресу, а завтра утром уедете.
— Спасибо Вам большое! — Она исчезла в толпе людей.
Врач получил выговор. Веру искали, но она отсиделась месяц на квартире, после чего уехала к родителям. Еще через месяц Костя прислал документы о расторжении брака. Так она и осталась дома. Работала, ухаживала за племянниками, много читала, что-то писала. Не жалела, что вернулась в село. А время надвигалось тяжелое. Все рушилось. Надо было держаться, устоять, выжить!
Андрей чувствовал, что это его последняя весна на зимовье. Умирать он не собирался, но силы уже не те по лесу бегать. Появились браконьеры. Ему нужна замена, молодая, сильная, такая как Рэмбо. Он улыбнулся своим мыслям. Вот внук с дружками потянули бы, но малы еще. Ладно, Бог даст, поработаем еще. Как и всегда, весной он уходил один, а потом на лето к нему приезжали дети и Настя.
Простившись, он ушел. Настя долго смотрела ему вслед.
— Ты чего это, мама?
— Да предчувствие, будто вижу его в последний раз.
— Ну что ты! Он у нас мужчина здоровый, на нем весь дом держится. Все будет хорошо. Или ты умирать собралась?
— Я? Да нет, мне внучат поднять надо.— Она начала хлопотать по двору.
Андрей посмотрел в сторону села. И чего это вертолет разлетался? Случилось что?
Стоял май. Дышать легко, воздух пьяняще-свеж. Скоро здесь у избушки опять шумно будет, Настя детей привезет. Отдохнут за лето, окрепнут. Хлопцы рыбку ловить будут, а девчата ягоды собирать, веночки на голову плести. Опять посмотрел на вертолет. И что это он сегодня во сне видел? А, вспомнил! — Он аж остановился на месте.— Сына видел и мать. Степан к реке его провел, а там два бревнышка. Неужели те, что видела мать. Степан молча стоит рядом.— Степ! Я ведь еще умирать не собираюсь, ты сынок, немного погоди, Настеньку поднять надо, и мать твоя плохо себя чувствует. Последнее время как тень по дому ходит. Она без меня и неделю не протянет.— Молчит Степан, глазами на бревнышки показывает.— Нет, Степ!.. Но тут услышал смех. Настя с Зоей на том берегу, смеются, за руки взялись и к мостику опускаются.— Стой,— кричит он им,— я помогу, а тут мать его выходит, берет девчушек за руки и к самой воде подводит. Сейчас сорвутся! Нет! Крикнул Андрей и проснулся. Мокрый, будто в бане пропотел. И к чему бы это? Ладно, он старый, а пигалицы тут причем? Еще раз взглянул на вертолет и пошел за хворостом.
Вертолет приземлился на огороде. Дед выглянул, чертыхнулся, нашли место! И кого это принесло? С проверкой, что ли? Так ее уж лет десять как не было.
Открылась дверка, на землю спрыгнули двое, здоровые, загорелые в армейских ботинках, на куртках какие-то значки. Дед стоял не приближаясь. А зачем? Сами прилетели, он не звал, не ждал, значит сами и расскажут. Выпрыгнул еще один, а потом одного скинули. Сердце у старика подпрыгнуло, заколотилось так, что его покалывать начало. Тот, что лежал на земле, был Федот. На ватных ногах Андрей подошел к прибывшим.
— А, старик! Привет! — услышал он из кабины. Поднял глаза, на него улыбаясь, смотрел здоровяк с винтовкой на груди.
— А мы поохотиться прилетели.— Дед молча перевел взгляд на Федота. Лицо того было избито, рука висела плетью, пальцы вздулись, из левого уха текла кровь.
— Привет, Федот. Тебе где это так помогло.— Федот опустил глаза.
— Прости, Андрюша, не сумел я руки на себя наложить, не дали.
— Ты о чем это? Бог с тобой! — Федот молчал, по щеке катилась мутная слеза, оставляя след.
— Хватит тут сопли жевать! Парень спрыгнул на землю, подпрыгнул еще раз, как бы проверяя, выдержит ли его земля.— Хорошо-то как! — раскинув руки, он заорал.— Э-геге-й! - Захохотал.
— Ну что стоишь, как пень! Здравствуйте , хозяину не говоришь?
— Это ты что ли хозяин будешь?
— Не-а! — Улыбка осветила крупные, белые зубы.— Куда мне, я так, при хозяине.
Андрей помог Федоту встать. А из вертолета выносили ящики с продуктами, с водкой и пивом, фрукты, какие-то пакеты, свертки. Гора. Зачем столько? — глядя на все, думал дед.
— Сегодня, старик, твое неуважение к хозяину прощается, но с завтрашнего дня ты с утреца в ноги будешь кланяться хозяину, и если он тебе разрешит, руку ему будешь целовать.
— Егоровы, отродясь, спины ни перед кем не гнули.
— По старинке живешь. Сказано что с утра делать будешь! И погавкай еще! И завтра же с утра на охоту пойдешь.— Парень зевнул, потянулся.— Ясно!
— Нет. На охоту нельзя. Не сезон. И разрешение у вас должно быть.
— Ты что, гнилой пень, не понимаешь? Тебе говорят, хозяин прибыл! — Из кабины показался “хозяин”. Мужик лет сорока, не больше. Белые волосы стрижены ежиком, ресниц и бровей не видно. Громадный. Парень, его звали Борис, подал хозяину руку.
— Прошу, сейчас стульчик организуем! Он засуетился и вот уже на клумбе с “анютиными глазками” стоял раскладной стул.
Хозяин тяжело опустился, поглядел на стариков. Федот в грязной, рваной фуфайке, в стоптанных кирзовых сапогах, прятался за спину Андрея.
— Андрей Сергеевич, поохотимся? Засиделись мы в городе, на природу потянуло. Хорошо тут у вас.— Андрей хотел что-то сказать, уже и рот открыл, но хозяин остановил его рукой.— Мы денька на три. Не убудет с тайги. Я купил эти земли. Еще два года назад, да все некогда было заглянуть сюда. А теперь вижу, зря, народ разболтался, забыл, на кого работать надо. Я и село ваше купил со всем, что там есть. А этот вон не захотел понять, ну Боренька ему и объяснил, конечно. Теперь видишь, какой тихий, а то с вилами попер, мразь!
— Что вы хотите от нас?
— А ничего. Сейчас пойдете, картошечки начистите, а мои повара приготовят. Подчиняться будешь любому моему слову. Я по два раза не повторяю.— Он достал из кармана солнечные очки, протер стекла, надел.
— Я не хочу на тебя работать.
— Ну что ты так, старый, надрываешься? Будешь работать, и благодарить меня. Я вот что решил, сидя тут и глядя на вас, мразь, что посговорчивей ты станешь, если девка твоя здесь будет. А? — он приподнял очки, подмигнул деду.— Боря, скажи, пусть привезут. Ах да дороги непролазные, застрянут еще где-нибудь, слетай-ка ты, мальчик, сам. А вы марш картошку чистишь! Потом поговорим.
Андрей, помогая Федоту идти, повел его в сторону дома.
— Верка-то уехала, не знаешь?
— Не знаю, Андрюха, нутром беду чую. Они меня с вечера мордовали, чтоб я к тебе дорогу показал.
— А почему тебя?
— Друг я твой. А в селе на улице ни души. Даже кур не видно. Страшно, Андрей.
— Прорвемся. Верка только б уехала. А что же Мишка, крестник твой с Григорием делают? Почему не пришли, не помогли? Они же нас защищать должны.
— А они завтра утром только будут. В центр по делам уехали. И что они вдвоем против этой банды? Звереет, правда, только один. Явный уголовник. Бьет и кажется,  удовольствие получает, а те два охранника, вон в сторонке сидят, те два — повара, ну и вертолетчик. Все вооружены.
— Хватит ли им ведра картошки? А то мы за разговором и мешок вычистить можем. Андрей отнес ведро с картошкой поварам.
 -Спасибо! — сказал один из пареньков, смущаясь.  - Мы бы и сами начистили. Только с ним спорить, себе вредить.
 — Нам велели, мы и сделали – негромко сказал Федот. Видно  ребята только что с училища, молодые совсем, не опытные и боятся. А те, что в охране, вероятно в десанте служили, крепкие. С ними старикам не справиться. Андрей вздохнул и отошел в сторону. Вертолет, сделав круг над поляной, улетел в село. Старики проводили его взглядом.
 - А чего ему вообще от нас надо? Я не думаю, что работники наподобие нас, у него вон какие лбы, если надо еще нагонит.
 - Правильно от нас ему ни чего и не надо, это он просто куражится, хочет показать себя полновластным хозяином положения, что бы мы значит, любое его желание с радостью выполняли.  А хрен ему. Ты, конечно, прости, что к тебе привел, но он бы тогда за женщин принялся. А надо ему что бы мы показали дорогу к «умникам.»
 - Это еще зачем?
 - Да нашли они там что то, что стоит огромных денег, вот воронье и слетелось. Дорогу к ним один ты знаешь. К ним ведь просто так не подойдешь, они беду почуяв, уничтожат все, вот этот и решил. Что ты его туда поведешь. И сделает все для этого.
 - Интересно, что же они могли там такое найти, уж не комнату ли янтарную – Андрей засмеялся, Федот,  гладя на него, тоже заулыбался, видно было, как ему это дается с трудом. – И откуда информация просочилась?
 - Другу один из них сообщил, что б тот значит кое какие справки навел, а кто - то просек это дело, друга я думаю, они жалеть не стали, и информацию получили, вот и прилетели, хозяева.
 - Да нет в наше время дружбы, за деньги готовы… - Андрей рукой махнул.
 - Самое интересное, что среди этих – Федот кивнул в сторону поляны – есть не то сын, не то зять одного из «умников», было видать мужику от кого бежать, так он сюда за ним приперся.
 - Плохо дело, но не переживай, прорвемся, это ведь наш лес, он нас хранить должен.
 - Или похоронить – добавил Федот.
 - Может и такое случится, ну давай не будем заглядывать вперед.

На крыльцо поставили  газовую плиту, что-то кипело в большой, блестящей кастрюле, в духовке запекалось мясо. Продукты перенесли в избу. Хозяин смотрел телевизор, поставленный возле него на небольшой столик. Убежать бы, да Верку привезут. Беда будет. Старики сели на завалинке, закурили, тихонько переговариваясь, вспоминая старую, “застойную” жизнь. Может, и жили тяжело, но так человека не унижали. Андрей вспомнил, как погиб его сын, наследник. Они с директором поехали “выбивать” деньги для села. Люди не получали зарплату три месяца. Совхоз рушился. Молодежь уходила. Закрыли садик. Их школа осталась одна на три села. Некогда большое и сильное село умирало. Прекратилась заготовка леса, уменьшилось поголовье скота. И вообще, все что они делали, оказалось ненужным. И люди тоже были никому не нужны. Егор Фомич, Степан и Николай — завклубом, уехали на недельку. Деньги в район были перечислены, но до села не доходили. Где ребята были, с кем встречались, о чем говорили, осталось тайной. По дороге их троих расстреляли в упор. Село погрузилось в траур. Создалось впечатление, что из этого траура люди так и не вышли. Их лишили головы, да не одной, и люди растерялись, не зная, что делать. Убийц не нашли, да и не искали их. Настя постарела, сгорбилась, волосы ее побелели, в глазах пропала искорка веселья. Только иногда она еще вспыхивала, когда она была с внучатами. Наталья стала замкнутой, ушла в себя. И все легло на его уже не молодые плечи. Правда, Вера помогала. Спасибо ей.
Мысли прервал звук вертолета. Он опять опустился на том же месте. Из кабины выпрыгнула Зоя, а за ней Настя. У деда перехватило дыхание. Еле поднявшись, ноги казались ватными, он подошел к детям.
— Зачем прилетели?
— А вот этот,— Зоя кивнула в сторону Бориса, — вошел в класс и сказал, чтобы Егорова подошла к нему. Анна Григорьевна ему говорит, что он не имеет права входить в класс во время урока, да еще таким тоном приказывать детям. Он сказал, чтобы она заткнулась, иначе пожалеет. Анна Григорьевна сказала, что не боится его, тогда он ударил ее кулаком в лицо. Она упала. В классе поднялся крик, плач, а он сказал, что пристрелит ее, если Настя не выйдет. А вышла я, потом она,— кивнула Зоя на подругу. Та стояла белая, как стена, кажется, в лице ее не было ни кровинки.— Зачем мы им, дедушка? Этот схватил нас за руки, и сказал, что двое лучше, чем одна. Я боюсь, дедуля.— Андрей обнял девчат. Выросли-то как!
— Не бойтесь, прорвемся. Я буду делать все, что мне скажет. Они ненадолго. На три денька. Он погладил их по головкам.— Все обойдется.
— Ну что, рады встрече? — Вижу, воркуете. Так какая же из двух твоя? — Хозяин снял очки и разглядывал девчат маслеными глазками. Этот взгляд Андрею не нравился. Он не сулил ничего хорошего.
— Вон какие, как лани. Большеглазенькие, ножки точеные и испуганные. Не бойтесь дядю. У дяди много таких испуганных было, и все очень довольны. И вы будете дядю любить. Идите сюда! Ну, красавицы мои, я любить вас хочу, обоих враз.— Борис хохотнул, девчата с места не сдвинулись -.Подойдите к дяде, не бойтесь. Жвачки любите? — Он начал стучать себя по карманам.
— Нет,— сказала Настя.
— Что же так? Вы из глуши и не знаете, что это такое? Ничего, скоро все узнаете. У вас будут хорошие учителя.
— Оставь детей в покое. Что тебе там надо, я все сделаю.
— О, по-другому запел! Пойди со своим другом, затопи баньку, хорошо натопите, я париться хочу. Воды побольше, наносите. Иди, чего стоишь?
— Девчата, идем, поможете.
— Нет, дед, ты это брось. Их я оставляю здесь.
— А я без них не пойду.
— Это почему же ты так решил? Я ведь так сделаю, что они обе возле моих ног валяться будут.— Девочки еще плотней прижались к деду.
— Сами к хозяину пойдете, или помочь? — сказал из-за спины деда Борис.
— Да пошел ты! Дед сжал руку в кулак, а силу своего удара он знал, но Борис крутнулся на пятке и кованым ботинком ударил по шее. Ключица треснула, как ветка. В глазах деда потемнело. “Не теряй сознание, держись!” — приказал он себе — иначе беда. Второй удар отшвырнул его метра на два.
— Дедуль! — услышал он плач девчат сквозь шум в ушах. Он поднял голову. Федот, взяв полено, заплетающимися ногами шел на хозяина, но Борис перехватил его и опять ботинок просвистел в воздухе и опустился Федоту в подбородок. Его голова неестественно дернулась, отлетев, он ударился о сосну. Лежал неподвижно и только капельки крови из носа капали на хвою. Дед встал.
— Что же вы делаете, сволочи!
— Поговори еще, пень трухлявый. Мы тебя учим, кто хозяин здесь и кому ты должен повиноваться. А вы, козы, если не хотите, чтобы у деда вторая рука была сломана, подойдите к дяде. Девочки, плача, пошли к “хозяину”. У него на губах играла улыбка. Взяв бокал, он отпил, вытер рот салфеткой и стал разглядывать детей.
— Ребята, - обратился он к охранникам, стоявшим поодаль, — вы молоденьких девочек любите? Только первый — я, а там по жребию.— Он кивнул Борису и охранникам.
— Да что вы, шеф, это же дети!
— А вы у нас еще тоже вроде детей. Ну, ничего, пообвыкнете!
А теперь пошли вон отсюда! Да, кстати! — Эти.— Он кивнул в сторону стариков.— Теперь баньку-то растопить, не способны, так уж вы уважьте. Натопите. И девочки попарятся со мной. Да, милашки! Вы такие разные и такие похожие. Я знаю, что одна из вас жалеет, что назвалась именем другой. Она может уйти прямо сейчас. Я не держу. Что молчим? Мне нужна только внучка. Он толстым, как сарделька, пальцем показал на Настю, потом на Зою.
— Ну, кто из вас Настя?
— Я,— ответили обе.
— Чудесненько. Я этому очень рад. Сейчас такая дружба — редкость. Я вам за это хорошо заплачу.
— Идите, дети, ко мне,— сказал дед, но хозяин схватил их ручонки.
— Поговори старик, мы можем и язык укоротить. - Удар был сильным. В глазах темно и дед провалился в пропасть. Девочки заплакали в голос, когда увидели деда упавшим.
— Ничего, он очнется. Боренька, оттащи его подальше. Я бы хотел, чтобы вы сняли курточки, сегодня так тепло. А потом выпейте вот это.
— Мы не хотим.
— Что не хотите? Пить или курточки снимать? — Борис стоял рядом. Он схватил Зою и дернул за куртку, та разорвалась. Борис хохотал, глядя на испуганного ребенка. Настя сама скинула куртку, затем свитер и стояла в одной футболке и джинсах, Зоя, глядя на подругу сделала то же самое. В глазах девчат хозяин заметил какой-то огонь. Он с детства боялся таких глаз. Эти пойдут на все. Они как смертники. В глазах горела ненависть. Он понял, что рано или поздно, они его достанут. Такой взгляд, наверное, был у того парня, что закрыл собой амбразуру и у летчиков, идущих на таран.
— Ничего, развлекусь сегодня, а завтра Боря дело доделает.
— Садитесь ко мне на колени, лапушки, и выпейте. Девчата молча исполнили, что он велел.
Андрей застонал, сел. С трудом раскрыл глаза, рукой протер лицо, на ладони кровь. “Это не люди. Они убьют этих, не видевших жизни созданий, или исковеркают им жизнь. Он поднялся, рядом стонал Федот.
— Сейчас, потерпи друг, я воды принесу.
— О, старый оказался крепче, чем я думал. Я думал на всю ночь его отключил, а он, гляди-ка, топает! Ну, молоток, старик. Тебе бы такой охранник, хозяин.
Хозяин держал девчат за талии и направлялся в сторону бани. Девчушки были раздеты и только футболки прикрывали их голые зады, а кроссовки казались неестественно большими на голых ногах. Обе были бледны. Губы искусаны. На голос Бориса все остановились. Даже охранники и повара подошли поближе. Девочки с плачем кинулись к деду.
— Дедушка, миленький, я думала ты умер,— целуя его, говорила, плача Настя. Зоя плакала рядом. Они вцепились в деда и готовые были драться.
— Я слабею, девочки мои, я не смогу защитить вас. Простите меня.- он опустился на землю -  Я прожил жизнь, а вашу заберу с собой. Настенька, сдерни мешочек с моей шеи, дергай сильнее , а теперь зажми его в кулачке, Зоенька, помоги ей! Сожмите сильнее мешочек, молю вас!
— О чем это ты их молишь? — наклонившись над дедом, спросил Борис.— Чтоб хорошо себя вели? Молодец! Только они и без тебя будут шелковые, я постараюсь, а завтра…Зоя с Настей, прижавшись, друг к другу взялись за руки. Четыре ручки сжались в один кулак...
Односельчане не добежали до сторожки всего метров пятьдесят. Столб огня остановил их. Они зачарованно смотрели, как голубой огонь кольцами поднимался вверх, будто ударился о тучу и спиралью пошел вниз. Это длилось минуту и все исчезло. На месте сторожки, диаметром в метров десять, был черный круг. Ни дыма, ни головешек. Люди потихоньку стали приближаться.
— Стоять! — приказал всем Михаил. Они приехали раньше, денег нет, что без толку в городе сидеть.
Узнав от детей, что случилось в школе, сразу же поехал сюда, но по весенней дороге много не проедешь. Желающие ехали в автобусе. Остальную часть дороги бежали, шли, и вот, опоздали.
— Я первый пойду, узнаю, что к чему. Он подошел к кругу. Земля была горячей, как печь. Он начал обходить круг. Сторожка, стояла черная, обугленная, вертолет тоже. И скелеты. Один, два, три... Семь взрослых и два маленьких рядышком. Ручонки сжаты в предсмертном рукопожатии. Михаилу стало нехорошо. Рядом послышался стон. Он побежал, споткнулся, упал, рукой задел круг, отдернул руку, она покраснела, кожа лопнула. Ожог. “Ничего себе температура!” Он встал, побежал туда, откуда был слышен стон. У сосны лежал Федот косарь. Его вид напугал молодого сержанта. Он впервые увидел так избитого пожилого человека. Он присел рядом, поднял голову косаря.
— Что же ты, крестный, на работе прогулял, напился что ли? Я помогу тебе до дому дойти, а то опять тебе поленом по загривку попадет.
— Мне теперь, Мишенька, полено моей жены пушинкой покажется, если я выживу.
— Все путем. Вон люди идут. Сейчас носилки сделаем и в больницу тебя. А ты ведь седой совсем, дядька Федот!
— И девчата поседели, когда им перед смертью Андрюха что-то подал. Ты бы их видел! — Федот завыл. Так воет зверь, когда теряет своего дитя, так воет душа от безысходности. Он выл от боли, от унижения, от потерь, он выл за все село. Люди, окружив его, молча плакали.
— Сегодня к костям не подойти, жар большой. Завтра эксперта пришлют. А сейчас я все сфотографирую, что смогу, и домой.
Пока Михаил щелкал, мужики соорудили носилки и уложив Федота, пошли домой.
Шли молча. Как сказать Наталье, Люсе и Насте, что нет больше на свете их любимых? Чем ближе приближались к селу, тем ниже опускались головы и плечи мужчин. У села на дороге стояли женщины, но трех, кого постигло горе, среди них не было.
-Настя скончалась! — закричала, забилась Настя, а к ней подбежал Ваня и Наталья, а она им, — Простите отца и деда вашего, он все сделал правильно. Никогда русский мужик спины не гнул и дочерей своих поганить не давал, простите его. – И схватившись за сердце, упала. Наталья все поняла, она точно окаменела, спокойно вошла в дом, одела все черное.
 - Век, видно, мне в черном ходить. – Вышла на крыльцо в село входили люди, неся самодельные носилки, на них кто - то лежал неподвижно. Наталья не знала кто, она смотрела на дорогу, по которой навстречу ей шла Люся, в черном. Михаил направился в дом Егоровых, он плохо представлял, как скажет семье о том что произошло, на пороге сидел Иван и маленький сын Люси от Николая — Илюша. Вера что-то готовила на кухне, она молча кивнула ему, Михаил вошел в комнату, зеркала закрыты, на кровати лежит закрытая простынею Настя. Он сразу понял, что беда в этот дом пришла большая, и говорить ни чего не надо, все и так все знают. На лавке под иконами сидят две вдовы, только что потерявшие и детей. Он встал перед ними на колени.
 - Простите не уберегли – женщины смотрели точно в пустоту, в доме стояла гнетущая тишина, только слышно, как стучат часы, отмеряя время. Чье время?