Черные ворота или Отчего я парикмахер

Черные ворота открыты, но если делегировать полномочия выбора судьбе, мало что выйдет. Я никогда не любила проходить мимо четырех-пяти сидящих у машины в рядок мужиков под их  туц-туц-тудуц-туц-ёу. Сейчас еще больше не люблю. Наверное, чтобы пройти спокойно, надо выглядеть как смерть или наложить в штаны мешок говна. А и так скажут: «О, смотри, говно в штанах!»
         Одинокая и пьяная дорога по гнутой оконечности хромой ноги судьбы.
     Кошки спят в лукошках. Дети – в кроватях. Взрослые – вместе. Я не отношусь ни к тем, ни к другим, да и пока еще ни к третьим.  Поэтому я иду одна и пьяная. Не сплю одна и пьяная. А ты спи, спи. А ты стучи, стучи струнами по чертову грифу. Исполинский черный гриф, а я навязчивое видение – темный кот. Кот, с белой виселицей на шее.   
         Дунаданцы выступили в поход. Их строгие лица овевает ветер, глаза их прищурены, а треугольники  скул крепки перед дыханием холодной пустыни… Воины двинулись вперед. Но когда их земли зеленели, ясно и широко улыбались их обветренные лица, блестели серо и мудро огнем глаза. Я один из воинов. Мой конь тихо ржет подо мной, вспоминая или предчувствуя. Как причудливо  тасуется колода… Увидел и представил, вспомнил и представил. География моих земель, да вспомнила. Впрочем, сейчас нет ничего. Люди, которые навек отправились в путешествия – бон вояж, мА рейне, люди, которые спали и не проснулись от крика в пустыне, те же, кто с укором и печально-насмешливой улыбкой смотрели в след. А может быть, я ошиблась. Может быть, проглядывание ваших околонаучных пабликов «до-после», «вижу я-видят другие» отравляет мозг, черствит душу и сердце, и я теперь на самом деле не верю в адекватность виденного мной?
        Как знать. Конь несет меня прочь от ловушек, расставленных у земли. Мы взбираемся выше по горной круче и уже ступаем не по земле – разбавленная версия Абсолюта слияния с вершиной. А люди остаются внизу. Да, «Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля! Как таинственны туманы над болотами. Кто блуждал в этих туманах, кто много страдал перед смертью, кто летел над этой землей, неся на себе непосильный груз, тот  знает. Это знает уставший. И он без сожаления покидает туманы земли, ее болотца и реки, он отдается с легким сердцем в руки смерти, зная, что только она одна успокоит его.»
 Я лечу прочь, глядя через крышу, как веселятся люди, как смешны и несуразны их лица и движения… Они танцуют. В их танце набирается, закипает жизнь – то, чего никогда не хватало мне. Да, Абсолют промахнулся или ошибся – как будет угодно – выпустив нечто такого калибра: мне всегда чего-то не хватало. И всегда я смотрела с гор. Километры и хребты, отделяющие меня от жизни с людьми. Интересно, поэтому я так придирчиво наблюдаю за проявлениями их жизни (не-моей жизни), с удовольствием тыкаю их носом в их же блевотину или посмеиваюсь их заботам? Интересно, именно поэтому мне так горько и так обидно за них в их утратах, так хочется предложить плечо или руку, когда их крест… Брррр. О чем это я. ЧСВ шкалит и высокомерие.
        Дунаданцы выступили в поход, а я иду и вижу розовеющий закат. Сегодня он действительно остывает. Я иду одна и пьяная. Дети спят в кроватках…  Люди спят вместе. Воин из Дунадана уже не различим в полете со своей  лошадью, поэтому ему противопоказано вожделение страсти. Слишком сильно, слишком тяжело для тех, кого он хотел бы укрыть. Слишком грубо для тех, кого любит. Слишком нежеланно для того, у кого светятся светло-зеленые глаза, и с кем можно говорить искренне.