Последний Римлянин

Солнце поднялось из-за холмов, первые лучи упали на крышу виллы, заиграли, рассыпались блестками, упали в атриум и их отблески через вход проникли в спальню римского всадника, сенатора Гнея Корнилия. Начинался новый день. Спал сенатор плохо, мучили старые раны, да и годы делали свое дело. Старый верный раб, служивший у Гнея Корнилия еще со времен Дакской войны, вошел в спальню, неся снадобья прописанные лекарем. Долго и тщательно он втирал снадобья в  тело господина, массировал больные суставы, и старые раны затем помог одеть ему тунику, долго завязывал сандалии. Надо сказать, что снадобья, прописанные лекарем помогали плохо.
  Наконец одевшись, слегка прихрамывая на правую ногу (тоже след оставшийся с войны)  сенатор вышел в атриум, где его ждал завтрак.
  Внешность нашего героя была во многом очень примечательна. Это был мужчина лет 65, крепкого телосложения, с темными,  но уже седеющими волосами, классическим орлиным римским носом и широким подбородком, свидетельствующим о сильной воле. К этому необходимо добавить умные и проницательные глаза, поддернутые какой-то идущей из глубины то ли грустью, то ли скорбью. Довершал его лицо высокий лоб, лоб мыслителя.
  Весь его облик дышал мужеством и благородством. Таковы были представители римской аристократии в далекие времена, и именно они привели Рим к его могуществу и процветанию. В описываемое же мною время подобные люди стали уже большой редкостью.
   Обстановка дома обращала на себя внимание своей простотой, столь необычной для домов знатных римлян периода упадка империи. Гней Корнилий строго придерживался строгих обычаев своих далеких предков во всем: в одежде, домашней обстановке, ведя аскетичный образ жизни. И пища сенатора была такой же простой и состояла из виноградного вина разбавленного водой, бобы, хлеб, немного мяса. Излишества и роскошь, в котором жила знать этого времени, были ему чужды. Единственное, в чем не мог отказать себе старик, это были книги. Их он покупал, заказывал переписывать. В его кабинете были собраны литературные произведения римских и греческих писателей и поэтов, книги по истории и философии.
  Завтракал Гней Корнилий в одиночестве и мысли его были далеко. Вспоминал он прежние времена, о которых теперь можно было прочитать только в книгах и исторических трактатов. Род Корнилиев, восходивший к временам основания Рима был древен и славен. К этому роду принадлежал знаменитый Сципион Африканский, победитель Ганнибала. «Да - думал сенатор.- в те времена и люди были другими.» Вспоминал он славные победы Римского оружия, раздвинувшие границы Рима и создавшие могучую империю. « А теперь и Боги оставили нас».
  А поток воспоминаний уносил сенатора на своих волнах дальше и дальше. Вспомнил он своего старшего сына, Гая, и тот трагический день, когда он его потерял. Было это во время войны с Германцами. Сын служил в легионе, которым командовал молодой тогда еще Гней Корнилий. В тот  день третья когорта попала в узком ущелье в засаду, и ей грозило полное уничтожение. На ее выручку Гней послал конную турму, возглавляемую декурионом Гаем Корнилием, его сыном. Свою задачу молодой декурион выполнил с честью, но его самого воины вынесли на руках. Лекарь извлек из его тела германскую стрелу, но рана оказалась смертельной. Так Гай и умер на руках у своего отца.
  Его младший сын, Луций, отправился в восточный поход, когда Гней уже был сенатором. Из этого похода он не вернулся.
  А недавно покинула навсегда старого Гнея  его горячо любимая и верная спутница жизни, подарившая ему двух сыновей, Юлия. И остался  отпрыск славного рода на старости лет один.
  Сегодняшний день старого сенатора бал расписан с утра до вечера. Начинался день с заседания сената, где должен обсуждаться вопрос о финансах, доходах и расходах. Этот вопрос был самым актуальным, и сенаторы тратили время на его решение. Принимались постановления об увеличении сборов, но казна не пополнялась, денег на выплату жалования легионеров несших службу на отдаленных рубежах империи постоянно не хватало. Зато знать утопала в роскоши.
  А во второй половине дня необходимо было быть в Колизее, где состоится очередная казнь христиан. Это мероприятие было более важным, чем заседание сената, и не посещение его могло повлечь за собой обвинение в неблагонадежности.
  Рабы медленно несли носилки, на которых возлежал Гней Корнилий по узким улочкам Рима. Вокруг шумела, суетилась, куда-то неслась, многоязычная, разноликая толпа. Это зрелище, всегда вызывало у Гнея тяжелое чувство, граничившее с какой-то обреченностью. В этой массе людей, рабов и свободных, северных варваров, и представителей каких то восточных народов терялись лица коренных Римлян. Это было невероятное смешение языков, казалось, все окружающие народы вдруг кинулись в Рим, заполонили его, создавая  атмосферу, в которой было трудно дышать. И опять пришла мысль, которая так часто посещала последнее время Гнея Корнилия..-Погиб Рим, думал он.
  Но вот и здание сената. Медленно поднимался он по мраморным ступеням, машинально, как в тумане отвечая на приветствия сенаторов. Эти люди были чужды ему, и не было среди них родственных душ. Большинство сенаторов решали свои личные проблемы, обогащались, окружали себя рабынями-наложницами, и судьба империи среди этих забот занимала последнее место, если вообще занимала.
  Вспомнил Гней своего старого и, пожалуй, единственного друга, Флавия, с которым он был знаком с юности, со времени обучения в школе ритора Минуция, и с которым  Гней начинал военную службу в италийском  легионе. Род Флавия по своей древности и знатности никак не мог сравниться с патрицианским родом Корнилиев. Но то, что тесно связало их на всю жизнь, до самой смерти, это интеллектуальные запросы. В любом месте, при любых обстоятельствах, находясь у себя на вилле, или в походной палатке они находили время для обсуждения философских и исторических вопросов, литературных произведений. Спорить они могли долго и до хрипоты. Флавий был последователем философии стоиков и всегда скептически относился к вере в Богов. Гнея, воспитанного в старых традициях это часто приводило в гнев. Но ничто не могло разрушить их дружбы. И еще их объединяло то, что обоим им были не безразличны судьба Рима и римского народа, и оба они отлично видели весь трагизм своей эпохи.
  Флавий ушел из жизни, как и подобает философу. Однажды вечером он пригласил к себе Гнея и еще нескольких близких людей, залез в ванну и перерезал себе вены.  И потом еще некоторое время, пока вода окрашивалась в красный цвет он, бледнея, продолжал вести философскую дискуссию. Но вот его тело как-то обмякло и медленно погрузилось в красную воду. Так Гней лишился своего друга.
  Началось заседание сената. Докладчик еще не старый, но обрюзгший сенатор, представитель старинного рода долго и нудно излагал проблему. А проблема одна и та же, как наполнить бюджет, как достать денег для выплаты жалования легионерам. Да и римская чернь, постоянно требующая себе хлеба и зрелищ, была предметом постоянных забот и тревог. Поборы увеличиваются, а денег в казне не прибавляется. – Да и откуда им было прибавиться, думал Гней. - Последнее время очень высоко стали цениться образованные рабы. Многие  представители знати делали их управляющими в своих имениях. Нередко они получали свободу и занимали различные государственные должности. Так и росла эта прослойка чиновников, которые равнодушно, а иногда и с ненавистью относились к Риму и римскому народу. С ее ростом росла коррупция и казнокрадство. При этом, сколько не увеличивай налоги, казна не наполнится.
  Заседание сената заканчивается, сенаторы разбредаются, собираются в кучки и обсуждают свои проблемы. Гней направился к выходу, где его ждали рабы с носилками и отдых. По дороге его остановил один из сенаторов и начала рассказывать, как он за бесценок приобрел красивую молодую рабыню сирийку. Из вежливости Гней слушал его, а про себя думал: «Вот в чем заключается его жизнь. Приобрести красивую рабыню. А его жена, и это известно всему Риму, является любовницей гладиатора».- Этим гладиатором был огромный и черный как смоль нубиец. Вот уже год как он одерживает победы, и чернь его буквально боготворит. Некоторые, наиболее умные из таких успешных гладиаторов, выкупаются на свободу, иногда создают свои школы гладиаторов. А денег они получают много. Ведь все, что кидают на арену зрители, по закону принадлежит гладиатору-победителю. А одаривают они своих кумиров щедро. Да и знатные римлянки наперебой предлагают им как свои тела, так и драгоценности.
  Впрочем, этот нубиец не настолько умен, да и слава вскружила ему голову. А век гладиаторов, как известно короток. В один прекрасный день появится более успешный конкурент, и вчерашний кумир толпы уйдет в небытие. Ведь толпа своих кумиров забывает также легко, как и создает.
   Рабы медленно несли  носилки, на которых возлежал их господин обратно домой. Солнце стояло в зените, зыбкое марево колыхалось над раскаленными солнцем крышами домов. В эти часы улицы и площади  «Вечного города пустели, все живое пряталось от жары в тень. И только к вечеру  город снова оживет.
  Обычно это время Гней Корнилий проводил в своем кабинете, предаваясь размышлениям или читая своих любимых философов. Сегодня вечером ему предстояло присутствовать в Колизее  на казни христиан.  С этой сектой пришедшей с востока. От иудеев ему уже не раз приходилось сталкиваться. В течение нескольких лет он председательствовал на судебных разбирательствах различных дел связанных с этой зловредной сектой. Подавляющее большинство Римских чиновников относились к этим делам достаточно формально, их не интересовали особенности этого странного вероучения. Достаточно было того, что христиане не почитали Римских богов. Это было достаточным основанием для их казни. Что касается Гнея, то он с присущей ему дотошностью пытался вникнуть в их учение. Обладающий мощным аналитическим умом, воспитанный на античных философах, последователь божественного Платона он свято верил в силу человеческого ума и считал, что не существует ничего, что нельзя было с его помощью постичь. Но перед этим загадочным учением он вставал в тупик. Оно поражало его своей непонятностью, нелогичностью. В этом нелепом порождении  востока полностью отсутствовала какая-либо логика. Здесь был, какой то хаос, и этот хаос противостоял той гармонии, вершиной которой было последовательно логичное учение Платона, да и весь строй западной жизни.  Материальным воплощением красоты и логичности (а что не логично, то, для Гнея Корнилия было безобразным) была Римская империя. Границы империи воспринимались Гнеем как границы  организованного, построенного по строгим правилам силлогистики мира и миром анархии, хаоса. И всю свою жизнь, и все свои силы он посвятил  расширению и укреплению империи. И христианство воспринималось им как нечто совершенно чуждое и враждебное всему что было для него свято, ради чего отдали свои жизни его сыновья.
  Однако как человек умный он отлично понимал, что во всех бедах постигших Рим виноваты далеко не одни только христиане. Разве христиане виноваты во всеобщем падении нравов, разложении аристократия, которая из лучшего, высшего  сословия, носителя нравственности, преданности отечеству и чести стало, стала  средоточием всяческих пороков?
  Обо всем этом и размышлял Гней Корнилий сидя в своем кабинете, читая Государство своего кумира Платона. Много времени потратил сенатор, пытаясь в этот труде найти ответы на мучивший его вопрос, как спасти Рим от скатывания в пропасть. Но ответа на этот вопрос у великого философа не было.
  Дневной зной постепенно спадал, и Гней Корнилий отправился в Колизей. Рим постепенно оживал, и привычная жизнь Вечного города кипела вокруг. Торговцы, ремесленники у своих лавок и мастерских, рабы, куда-то спешащие по поручению господ, евреи ростовщики, блудницы. Все это крутилось, вертелось, неслось в каком-то потоке. Плебс вливался в Колизей в ожидании очередного зрелища. Знать занимала свои ложи. Гней Корнилий проследовал в свою ложу, слева от императорской.  И вот по знаку императора давно ожидаемое народом зрелище началось.  На арену была выведена группа христиан, человек 20 взрослых мужчин, женщин и детей. Они собрались в центре арены  и, неожиданно для всех, вдруг послышалось пение. Сначала совсем тихое оно постепенно нарастало и усиливалось. Это христиане пели псалмы. А в клетках уже метались, издавая грозное рычание, львы. Решетки  поднялись, и львы медленно выходили на арену, окружая группу людей в центре. Вот один из львов  бросился и вырвал из группы свою жертву. Раздался крик, с последующим хрустом перемалываемых клыками хищника костей. Оставшиеся продолжали пения псалма. Львы вырывали то одного то другого. Урча раздирали тела. Поглощали человеческую плоть. Толпа на трибунах неистовствовала.
   Зрелище орущей толпы вызывало у Гнея омерзение. Нет, к жестокостям своего времени он был привычен, омерзительна была не эстетичность этого зрелища. Да и самой публики на трибунах.  Он бы предпочел посечь осужденных мечами, а если необходимо для назидания других заставить их помучиться, то распять.
  И опять, при всей свое антипатии к христианскому учению он не вольно почувствовал какое-то подобие  уважение к ним, к их стойкости.: «Насколько же они выше всей этой орущей, беснующейся толпы»- думал сенатор. И снова смутные сомнения стали одолевать Гнея Корнилия, сомнения во всем, что представлялось для него святым и незыблемым: веры в Римских богов, в истинность того миропорядка к утверждению, которого, он стремился всю жизнь. В отличие от современных представлений для него, как типичного представителя античности, истинными были не наши представления о бытии, но само Бытие. Этим истинным бытием была для него идея Вечного города, строго организованной империи, а сам Рим и Римская империя были материальным воплощением этой идея. Однако он отлично видел, что это материальное воплощение все более удаляется от своей идеи. «А может сама идея ложна», - мелькнула где-то в глубине сознания мысль. «Нет, нет, этого не может быть» - гнал он от себя эту мысль.
   Но вот пение стихло, зрелище закончилось. По всей арене, залитой кровью, покрытой разбросанными человеческими останками бродили, лежали сытые и довольные львы.
  Колизей постепенно пустел.
 По возвращении домой сенатора ждал обычный ужин, и затем он отправился на покой. Уже лежа в постели, он снова вспоминал своего друга Флавия. «А может последовать его примеру и покинуть этот мир» - подумал он. И откуда-то из глубины естества пришло к нему тяжелое чувство, что он последний, последний Римлянин. И самое страшное в этом осознании было то, что после него, уже не будет никого.