Сопромат

                С о п р о м а т

       Мой школьный друг Валера Борисенко внешне отличался от большинства интернатовцев настоящим рыжим цветом волос, которые горели на его голове даже тогда, когда его стригли н;лысо. У него были белесые брови, рябое лицо и янтарного цвета глаза. В общем, - рыжий, рыжий, конопатый!..  Ещё он отличался от многих моих одноклассников своей неуёмной шкодливостью. Ну, любил он сделать, что-нибудь исподтишка.
         В случае же провала или разоблачения своих идей – проказ, он тут же опускал потупленный взор себе под ноги и замыкался  наглухо, как партизан на допросе. Своими, можно сказать, «подленькими» выходками, он часто провоцировал остальных на смешные или нелепые действия, при этом часто оставался в тени – вне наказания. Хитрый лис!
        Несмотря на, казалось бы, негативную характеристику, я с ним дружил.
         Мой собственный характер  для учителей тоже был не бальзам на душу, отчего они, в течении учебного года несколько раз пересаживали меня с парты на парту. Авось эта парта, сосед по парте или само место под ней окажут благотворное влияние на  мою учёбу и поведение. Хотелось в это верить…  Но только не мне.
          В четвёртом классе, в целях очередного эксперимента со сменой  парт, я оказался за одной партой с Валеркой. Она стояла в третьем ряду от входа в класс предпоследней. Парта, как парта, да и патогенной зоны под ней не ощущалось. Всё же классный руководитель решил в этот раз получить положительный результат моего воспитания на ней. Успехов ему в благом деле!
          Но он не учёл отрицательную энергетику моего соседа по парте. Ушинский  с Макаренко тоже пришли к своей педагогической  популярности с помощью проб и ошибок.
          И так, начался урок украинского языка, который я терпеть не мог, как не мог терпеть и его преподавателя Наталью Устиновну. Признаться, я и немецкий язык учил, как бы из-под палки, но его преподавала учительница, которая относилась ко мне нейтрально, и у меня не было к ней  неприязни. Зато  Наталья Устиновна  питала ко мне особую неприязнь и не скрывала этого. Наше противостояние в открытой форме  не выражалось, но она, пользуясь своим положением, не упускала случая вставить своё «педагогическое» словцо с осуждением моей личности на очередном педсовете. Я знал от других учителей, что Наталья Устиновна не раз настаивала на том, чтобы меня отправили в учреждение для трудновоспитуемых подростков и малолетних преступников, которым, по её мнению, я могу стать в любой момент.
        К сожалению, она была не одинока в предвзятом отношении ко мне. И всё же было много учителей и воспитателей, которые видели во мне обычного, среднестатистического мальчугана со своими достоинствами и недостатками. Я догадывался, что   за это она и их недолюбливала.
        В этот день, как обычно, Наталья Устиновна,  сразу принялась писать тему урока на доске, а мы с Валеркой отвлеклись на свои более важные темы и дела. Мы шёпотом, что-то обсуждали или рассказывали друг другу. Не помню. Это обычное дело во всех школах и всех учащихся, не зависимо от их успеваемости. На переменках времени всегда не хватает.
Вдруг мой друг спонтанно и вроде бы беспричинно захихикал тонким голоском. Видимо, что-то негативное под его задницей сработало. Я и сообразить не успел, что именно его спровоцировало на эту выходку, как услышал: - Ломачинский встань!
          Наталья Устиновна даже не повернулась к классу, чтобы определить, кто именно посмел нарушить тишину на её уроке.
          Я не пожелал стоять весь урок из-за чужой выходки и сказал, что это не сделал. Она никак не отреагировала на мои слова и продолжила писать на доске, как будто не слышала меня.
         Мой рыжий, рыжий друг, довольный своей удавшейся выходкой, неожиданно и протяжно мяукнул, как настоящий котёнок. Рыжий котёнок! Котяра рыжий!!!
         - Ломачинский стань в угол! – так же, не поворачиваясь к классу, сказала Наталья Устиновна, уже с некоторой злостью в голосе.
        - Но это не я! – пошёл я в сопротивление на  незаслуженное наказание.
Мало того, что мне придётся весь урок стоять у двери без опоры о парту, ещё  надо  будет  потом  переписывать  всю  тему урока.
          - Я кому кажу?! – перешла она на укра;нську мову*.
         - Я не мяукал! – упёрся я, тем самым рискнул оказаться после урока в учительской комнате совсем не заслуженно.
         - Не розумiешь, що я тобi кажу**? – запищала она, повернувшись в мою сторону. Её округлое  лицо слегка покраснело, а маленькие, глубоко посаженные глазёнки превратились в бусинки. Я подумал, что ещё одно моё слово и это розовое существо педагогики заверещит по-поросячьи.  Когда она повышала свой голос, то всегда переходила на визг.
          Я не боялся её истерики, но в данной ситуации, вынужден был замолчать и занять место у двери рядом со шваброй и ведром с тряпкой, будто готовясь к уборке класса после звонка.
      - Дивись на дошку***! – сказала Наталья Устиновна, немного успокоившись. Похоже, что она осталась довольной своей властью надо мною. В некоторой степени, и я остался доволен своим положением у двери так, как она, из-за своего испорченного, кем-то настроения,  могла отправить меня в кабинет завуча или директора.
          Я стал переминаться с ноги на ногу и невидящим взором «дивиться» на «дошку».  На этом злополучный урок мог бы и закончиться, как многие другие, аналогичные уроки всего учебного процесса в школе. Да вот рыжий котяра не пожелал стандартного исхода своей выходки. Ему всё равно было, кого следующего подымет сумасбродная училка, главное, что это был не он. Он явно желал сорвать урок укра;нськоi мови, так, как тоже не питал ней симпатии.
         Заглушая размеренный шорох пишущего мелка по доске, чётко прозвучало очередное мяуканье из дальнего от меня угла.
        Теперь я был уверен, что Наталья Устиновна признает свою ошибку и вернёт меня на своё место. Как часто мы ошибаемся в людях.
       Не тут-то было! Шкодливый котяра это нутром чуял.
         То ли она так увлеклась написанием новой темы, что не успела отреагировать на место, откуда прозвучало мяуканье, то ли у неё вообще плохо со звуковой ориентацией в пространстве. Не знаю. Быстрее всего, я оказался бельмом в её педагогическом
глазу, отчего здравый разум у неё померк, а на его месте проявилось невежество в виде низменных эмоций по отношению к слабому.
         Неожиданно, её лицо побледнело, глазки сузились до щелей, а «губки бантиком» коллапсировались, оставив лишь лучистую сетку складок с втянутым пупком в средине. Она переложила мел в левую руку и быстро направилась ко мне. Я спокойно стоял в ожидании положительного исхода сложившегося недоразумения и ни о чём отрицательном с её стороны не подозревал.
         Наталья Устиновна быстро подошла ко мне и испачканными мелом пальцами вцепилась в мою правую руку выше локтя, да так сильно ущипнула, что я невольно вскрикнул от колющей боли, будто она ткнула шилом.
          На какой-то момент я остолбенел, пытаясь понять ход её нелогичных  мыслей и действий, но мой природный  сопромат среагировал раньше обиды, удивления и вопроса: «За что?» это явно отразилось на моём лице, написанном сразу на всех языках мира и не требующих перевода.
          Ещё не получив полного удовлетворения от всплеска своих низменных чувств, Наталья Устиновна быстро отскочила к столу. И вовремя это сделала.
         Не думая о последствиях, я схватил швабру, замахнулся ею и метнулся к своей обидчице. Она же крутанулась вокруг своей оси и оказалась за столом у окна. Это её спасло от справедливого возмездия. Перекладина швабры ударилась о край стола, где стояла ненавистная училка, но не сломалась.
           Я ещё сильнее разозлился. Я уже не видел никого в классе, кроме перепуганной насмерть училки. Швабра вновь вознеслась над моей головой, готовясь в этот раз угодить точно в цель.
         Гробовую тишину в классе нарушил второй мой возглас: «Убью!»
         Потеряв былую скульптурную осанку  и важность  своего педагогического положения, Наталья Устиновна метнулась вдоль окон к последней парте, где надеялась найти защиту у «своих», как она думала, учеников.
          Никто не шелохнулся за своими партами, будто, кроме нас никого не было в классе. Даже отличники и любимчики и те не кинулись мне наперерез. Всё произошло так неожиданно и стремительно, что все невольно оказались лишь в роли наблюдающих статистов и свидетелей. Они видели, что Наталья Устиновна из-за своей прихоти и, бог знает, чего ещё,  не только несправедливо поставила меня в угол, а ещё и ущипнула за руку.
         Я бросился за ней вдогонку, надеясь, что она за последними партами застрянет так, как там был очень узкий проход, но поросёнок в узкой юбке, словно юркая мышь прошмыгнула вдоль стенки к другому углу класса., а оттуда устремилась к спасительной двери. У самой двери у неё, вместо человеческого голоса,  вновь прорезался поросячий визг. С ним она выскочила в коридор и побежала прочь. Я последовал за нею, в надежде, что в коридоре узкая юбка и каблуки не позволят ей  сдать зачёт на значок ГТО и я настигну её.
        В коридоре я неожиданно для себя споткнулся, но тут же вскочил на ноги.      Перепуганная насмерть училка неслась по коридору, едва касаясь скользкого пола, но я был уверен, что она всё равно от меня не убежит.
       Только я попытался стартовать для разгона, как тут же вновь зацепился правой ногой о неведомое препятствие.
          Я обернулся.
          Надо мною возвышался директор школы, во всю высоту своего роста. Его немного выпуклые глаза, едва не вывалились из-под лохматых бровей, а нижняя, пухлая губа легла на чисто выбритый подбородок. Кричащая нечеловеческим голосом цель, проскочив учительскую комнату, неслась уже по лестнице вниз.
         Я застал на мгновение.
         Директор на войне получил сильное ранение в шею, отчего его левая рука бездействовала. Но это был настоящий мужик с ростом под 190см. и всегда внушал некоторый страх и уважение к себе. Он не пропускал случая, чтобы подставить ножку бегущему по коридору ученику, но никто за это на него не обижался. По крайней мере, я воспринимал его ножную «педагогику» за норму жизни в школе. В остальных случаях, он всегда был  сдержан, внимателен и немногословен. Я для него был рядовым учеником школы, которым должны заниматься педагоги, а не он.
       Но в данной ситуации, я выскочил из общего строя, да ещё и угрожал учителю физической расправой. Не ожидая ничего хорошего от него, я бросил швабру и, вскочив на ноги, помчался прочь. Директор не окликнул меня, тем более, не подставил свою излюбленную подножку, а молча, проводил взглядом.
       Я допускаю, что он, инкогнито, проверяя работу учителей, стал невольным свидетелем начала или большей части неприятного инцидента, но, каким-то причинам не вмешался в назревающий конфликт между учителем и учеником. От неизбежного преступления с моей стороны и возможной трагедии, меня остановила директорской ногой сама Судьба. Если бы в тот момент  его не оказалось за дверью нашего класса, то я бы наверняка догнал ненавистную училку и, либо проломил её глупую башку, либо перебил бы хребет. Так я зол был на неё.
        В лесопосадке, куда  убежал от директора, я уже думал о том, как меня отправят в колонию. Другие, смягчающие  варианты  сложившегося обстоятельства в голову не лезли. Бежать же поздней осенью в далёкие края  было не лучшим решением. Я к этому не был готов.
По возвращении в интернат поздно вечером, меня отвели к директору, где помимо моего классного воспитателя, завуча и некоторых учителей, присутствовала Наталья Устиновна. По тону разговора, я понял, что страсти уже улеглись, а меня вызвали, чтобы огласить окончательный приговор, без права на обжалования. Даже учителя, относившиеся благожелательно ко мне и те, как бы отвернулись от меня, возможно, поверив эмоциональной брехне своей коллеги. Для меня оставалась неделя, другая для утряски бумажных формальностей, и моя дальнейшая жизнь могла круто покатиться под откос.
         Если бы не бюрократические провол;чки, то Наталья Устиновна, а с ней ещё двое учителей из троицы, ненавидевшей меня, вздохнули бы с облегчением и радостью.
         А так, приблизительно, через неделю, и совсем случайно, выяснилось, что образец советского педагога и блюститель порядка и нравственности в школе, в лице Натальи Устиновны оказался настоящей воровкой, что для нас оказалось полной неожиданностью. Оказывается, полтора года работы в интернате, она бессовестно опустошала кошельки у своих коллег, а заодно прихватывала понравившиеся ей вещи.
        Когда эта весть, как огонь, облетела школу, сразу вспомнились многие случаи, когда эта особа со значком советского ВУЗа  очень активно «искала» «воришек» среди учеников, особенно среди тех, кто ей был не угоден.
        У нас каждый год происходил  естественный отбор для пополнения колоний и спецшкол и, предполагаю, что некоторым она «помогла» туда попасть.
         После столь шокирующего разоблачения Натальи Устиновны, моя  «путёвка» или направление в иную жизнь автоматически и негласно аннулировалась, как потерявшая силу и актуальность на текущий момент. Директор даже не вызвал меня, чтобы обрадовать радостной вестью. Я узнал об этом от главного бухгалтера школы, которая меня опекала, как родного сына, за что я ей вечно благодарен.
         От этой ошеломляющей новости, мой характер и поведение ничем заметным не изменилось, как и отношение учителей и воспитателей ко мне. Но после невероятного разоблачения воровки в своей среде, я всё же почувствовал у некоторых учителей во взгляде тепло и любопытство в свой адрес. Возможно, что после того инцидента, я сам стал  чуть-чуть внимательным и сдержанным по отношению к другим людям. Я, как бы повзрослел немного.
        А Тюпову Алексею Викторовичу я по гроб обязан, за своевременную «подножку» в жизни. Именно она уберегла меня от опасного предела в сопромате с невежеством и хамством.
С рыжим, рыжим Валеркой, я не прервал дружбы, до самого окончания школы, хотя ещё не раз попадал с ним или «благодаря» ему, в самые разные неприятные и опасные ситуации и приключения. На то она и жизнь на сопротивление трудностям.

* Я кому говорю.   Украинский язык.
** Не понимаешь, что я тебе говорю
***Смотри на доску..


                70е годы.