Мозаичное панно смальта 1-ая детство босоногое

   
 
 
   
   По песчаным дорожкам набережной Санта Моники совершали пробежки любители здорового образа жизни, прогуливались стайки туристов, "собачники" выгуливали своих "меньших братьев", напрочь забывших свою собачью "сучность" и вежливых до изумления. И от этих бегунов, и от собак, вежливых и равнодушных к своим собратьям, веяло какой-то стерильностью. Я выискивал скамейку, чтобы отрешась от суеты, поглядеть отстранённым взглядом на этот праздный мир. Но почти все были заняты, где-то молодые, оседлав скамейку, задумчиво листали то ли учебники(в чём я очень сомневался), то ли романы. Пожилые пары, словно в театральном партере, обсуждали между собой снующую перед ними публику.
На одной из скамеек я увидел одинокую пожилую женщину, старушку. Никогда не смогу объяснить, по каким таким признакам узнаю я "своего брата" эмигранта из некогда великой страны, но был уверен, она - "наш" человек. Присев на скамейку я на всякий случай поздоровался с ней со всей американской вежливостью:
- Хау ар ю?
Она вышла из полудрёмы, приоткрыла глаза и, взглянув на меня, по тем же неуловимым признакам признав во мне "своего", ответила по-русски:
- Спасибо. У меня всё в порядке.
Я расмеялся и продолжил:
- Вы прекрасно выглядите!
- Благодарю вас. Мне уже 86 лет - сказала она чуть кокетливо, и тут же, уже с лёгкой грустинкой продолжила, - мне уже 86 лет... Есть один замечательный рецепт, молодой человек, чтоб выглядеть в моём возрасте так прекрасно, как вы изволили выразиться, - шевелиться надо! Жить в оборотах, как я! Вот только память стала слабеть... Лев Николаевич, - это который Толстой, утверждал уже в преклонном возрасте, что помнит себя ещё в пелёнках. А вы, молодой человек, с какого возраста себя помните?
Разговор становился интересным, я и впрямь попытался определить, с какого же возраста я себя помню? Вспомнилось, мы с мамой сидим на деревянном крылечке нашей квартиры и запрокинув головы смотрим в небо, в котором проплывали самолёты, вспомнилось, как с рёвом убегаю я от петуха, который всё норовит клюнуть меня, как шлёпаюсь наземь, разбивая коленку, и от этого рёв мой слышен уже не только в нашем дворе, но и на улице, а было мне, было... года три, три с половиной. Интересно, с какого же возраста помнит себя эта старушка с ослабевшей памятью? И, словно услышав меня, она продолжила:
- Помнятся не будни, а помнятся почему-то праздники. Кукла, вот с этой куклы, что принёс мне папа, с тряпичной, с нарисоваными глазами и косичкой, я себя и вспоминаю, Динку, сестричку мою, которая подбежала, сунула мне букетик ромашек, чмокнула меня в щёку и прошепелявила: "С д"ём лождения, сестличка!", двух мальчишек, моих братьев - Мотю и Абрашу, они подкидывали меня по очереди, заливаясь смехом, а с ними и я заливаюсь... Дина потом рассказывала мне, что исполнилось мне в тот день два года. Ой, что ж это я разговорилась-то? Совсем старуха "поплыла", как нынче внуки мои говорят. Вам же и не интересны эти старушечьи сказки...
Я же поспешил успокоить её. Всё так же сновали перед нами прохожие, и от всего веяло безмятежностью и покоем, но передо мной вдруг приоткрылся совсем иной мир, полный тревог, смятений и жизни. Мир этот принадлежал другому веку, другой вселенной, а потому был интересен и притягателен. Увидев, что молодой человек вовсе не собирается покидать гостеприимную скамейку, старушка сказала:
- Вообще-то меня Софьей Марковной зовут. А вас, молодой человек? Мишей? очень приятно, Михаил. И если, Миша, вам и вправду интересны мои сказки, то попытаюсь свою память разбудить. Я-то с Полтавщины, с города Золотоноши, слышали про такой? Ну, здесь мне и память будить не надо, город Золотонушу на всю и оставшуюся жизнь помнить буду. Мама, как и полагается еврейской маме, вся в домашней работе, детях, заботе о муже, папа же, как и полагается добропорядочному еврею, служил сапожником в местной артели, а в промежутки от службы он делал детей. Нас было четверо, два брата и две сестры. Про меня с сестрой соседи шутили, будто мама родила одну от ночки - это меня, глаза чёрные, волосы - смоль кудрявая, а у сестры - русые, да глаза серо-голубые, и характером разные мы были. Сказала, что запоминаются праздники, и вижу, что - не права. Мне - семь лет, иду по дороге к нашему домишке, ну какие асфальты в тридцать третьем году на Полтавщине ? Грунтовка, и я босиком по этой пыли перебираю ногами, у дороги - мальчишка без возраста, он уже не ползёт, он пытается дотянуться чем-то похожим на руки до травинки в придорожой пыли, хватает её, засовывает в рот, но прожевать и проглотить эту травинку он не успевает - взгляд его стекленеет... Я бегу в наш дом, кричу: - Мама! Мама! Там мальчик! А мама прижала мою голову к себе и я вижу, как из глаз её катятся слёзы. Потом я поняла, что в том мальчике, внутри поселилась смерть, он ещё шевелился, к чему-то тянулся, а внутри него была уже смерть. Потом я часто видела людей внутри которых селилась смерть. Идёт человек, вернее, бредёт, а ещё вернее, ползёт, и - падает, застывает. каждый день их подбирали с улиц, с придорожных канав... Голод... Голод на Полтавщине!!! Помните Гоголя с его развесёлыми украинскими ярмарками? И я вспоминаю сады да огороды в нашей Золотоноше...Папа сапожничал, все в округе его знали и приходили частенько то обувку подлатать, то сапоги новые справить. А расплачивались как? Кто муки с фунт принесёт, кто картохи отсыпет... Пришли к нам, человек десять их было, всё обыскали в поисках упрятаных от советской власти продуктов. И ведь нашлиии! Нашли же! В печи в чугунке мама капусту тушила, вытащили чугунок, а содержимое - на пол. Мама на колени перед ними и в слёзы: - Оставьте, ведь последнее забираете... Оставили, правда, при этом заставили нас это варево прямо с пола - да в рот. Рядом с нами сосед жил, как это у вашего кумира Высоцкого: "У них денег - куры не клюют"? Это - про соседа. Ходил он в диагоналевой гимнастёрке, ужасно строгий и по-соседски никогда словом не перемолвится. Мы по очереди у окошка высиживали, как увидим, что из из хаты помойное ведро выносят - бегом к помойке, вюживать шелуху картофельную, мама её в нескольких водах промоет и тюрю картофельную готовит. Соседи добрые оказались, заметили наши набеги на помойку, стали шелуху эту отдельно в наш двор пертекидывать... А ещё запомнилась мне с того времени, с тридцать третьего года, странная тишина: ни лая собачьего, ни мяуканья кошачьего, исчезла вся живность. Собаки-то поумнее, те, что ещё не съедены были, к жилью людскому не приближались. Выжили мы, выжили в Голодомор. Я и в школу пошла, а в школе научили меня читать хорошие слова: "За детство счастливое наше спасибо родная страна!"

продолжение следует:http://www.proza.ru/2012/08/06/1394