Малейшая неосторожность. Глава 2

    Препятствий для входа не возникло, и попасть внутрь не составило никакого труда, хотя бы и нелегко было уворачиваться от метких ударов охранника, сидящего за прожектором, который освещал защищенную по последнему слову техники территорию. Агент предусмотрительно озирался по сторонам, когда очутился в длинном  узком коридоре, пол которого был устлан бархатом, а стены – каким-то мхом, мокрым на ощупь.  Было заметно, что коридор ведет куда-то вверх под острым углом. Электрические светильники на стенах, стилизованные под средневековые подсвечники, уныло сияли как звезды в небе и привлекли бы к себе не одну тысячу мотыльков, если бы в этом безжизненном здании ощущался хотя бы намек на запах или присутствие жизни. Но нет: ничего такого герой не почувствовал, так как воздух был словно металлическим и, казалось, будь где-нибудь искорка от  оголенного провода, то все бы мгновенно вспыхнуло электричеством от тех же светильников. Где-то слышался приглушенный гул голосов.  Темно-зеленые рампы нависали над головой, от чего агент чувствовал себя как на сцене перед тысячей глаз, которые, возможно, на него и глядели в эту минуту.  Шершавый пол глухо шуршал под ногами, когда герой пробирался наверх, по пути ощупывая каждую дверь из многих, расположенных по бокам. Наверное, так было задумано, что двери не предназначались для открывания. «Как и Эмили - закрытый ребенок» - подумал грустный отец и зашагал дальше, немного погодя на месте.
   По мере продвижения вперед звук голосов усиливался, но все равно: до него было еще очень долго идти, несмотря на  кажущееся «фантомное» приближение. Так ощущается мираж в пустыне, до которого, казалось бы, рукой подать, но, сколько бы ты не шел, мнимый оазис с пальмами как стоял на  расстоянии полукилометра, так и стоит. Как и это недосягаемое облако голосов, звучавших в конце коридора. Пока шел герой, изменялось немного: двери меняли цвет, шорох от бархатного пола изменял ритмику, от чего превращался в своеобразное подобие музыки,  светильники освещали то сильнее, то слабее, поэтому неоднородность освещения заставляла героя жмуриться при ярком свете и напрягать глаза в сумраке. Внезапно накатившая усталость ощутимо придавливало, однако герой продолжал идти и остановился ровно тогда, когда услышал постукивание в двери справа.
   Это была какая-то популярная мелодия, которой можно было насладиться, имей она звуки как на обычном музыкальном инструменте. Но на дереве, да и безостановочно менявшем цвет, это превращалось в простой ритм, впрочем, с легкостью узнаваемый. Герой улыбнулся: это была любимая песенка его дочери. Ему стало совершенно ясно, как важна для него эта самодовольная и легкомысленная девушка, решившая покинуть своих родителей, брата и дом ради сомнительного удовольствия в виде влиятельного и богатого старика-генерала. Это можно было бы понять человеку незнакомому и избавленному от генетических и родовых предрассудков, но для отца, трепетно относящегося к поступкам и желаниям своего ребенка, понимание ситуации оказалось за гранью возможного, где-то в космосе. Именно поэтому агент слепо и безумно любил, не прикладывая ни малейшей силенки, чтобы каким-то образом успокоиться и успокоить, как ему казалось, свою дочь. Это был один из тех людей, которые больше говорят или думают, чем действуют, что, несомненно, четко сигнализирует о сфере возможных последствий для таких личностей. Они обречены на мучение от  своих мыслей, потребностями и желаниями, не предлагая самим себе варианты решения. Откладывать проблемы на второй план легче, кажется им. В том-то и дело, что кажется. Возможно, это исправится впоследствии благодаря событиям и словам, произошедшим и сказанным.
    Агент посмотрел налево на бесконечный коридор, ведущий еще дальше вверх, и дернул ручку. Она поддалась и яркий, еще сильнее чем в коридоре, свет ударил в глаза, из-за чего пришлось некоторое мгновение привыкать к арктической белизне, слепящей взгляд.  Послышались аплодисменты, и много, а агент посчитал, что овации не относятся ни к кому другому, кроме него, и едва заметно поклонился, но реакция последовала совершенно непредсказуемая:
- Что вы кланяетесь, вы здесь где-то нашли театр со сценой? Скажите, будьте добры, я бы сходила, а пока вы в приемной Ш., занимайте очередь, последняя, кажется, женщина в норковой шубе, - прогундосил высокий, «пулеметный» голосок, который принадлежал даме в очках, занимающейся какими-то бумагами за видавшим виды столом, едва стоящим на своих хлипких ножках. Сама приемная, после того жуткого коридора, производила весьма приятное впечатление, ввиду простора, зеркал, кондиционеров, симпатичной отделки стен и великолепной люстры в центре высоких натяжных потолков. На  широких обшарпанных, но элегантных диванах, расставленных стен, располагалась самая разная публика, члены которой, тем не менее, молчали и смотрели, не моргая, строго перед собой или на свои ботинки. Стоять никто не желал, и поэтому все сидели в жуткой тесноте, не обращая, впрочем, никакого на нее внимания. Женщина в норковой шубе, упомянутой администратором, сидела несколько поодаль от агента, чья экипировка должна была приковать всеобщее внимание, но, ввиду атмосферы этого помещения, не приковала.  Однако же наш герой оглянулся, нашел вешалку с одиноко висящим пальто и спешно накинул себе на плечи, желая скрыть свою принадлежность к Организации. Женщина в норковой шубе безразлично, можно даже сказать с ноткой презрения, поглядела на странного человека во взятом напрокат пальто, вытащила из какой-то нелепой сумки сигареты и, шумно щелкнув зажигалкой, закурила.
- Я, выходит, за вами, - растерянно промямлил герой и встал около женщины, исподтишка ее рассматривая и страдая от фикуса, больно колющего в бок и висок.
- Выходит, что так. Перед нами немного, не волнуйтесь,  – пробасила женщина, слегка повернув голову, сняла перчатку и игриво погладила локоть агента.  Он удивился такой несочетаемости внешности и характера. Это была невысокая, пухлая дама  среднего возраста с тусклыми серыми глазами и неподражаемым румянцем на щеках, немного вздернутый нос и отталкивал, и притягивал одновременно, особенно подчеркнутый тонкой полоской губ.  Пронизывающий взгляд  ее каждые десять минут сканировал окружающих, среди которых был темнокожий ребенок с Достоевским в руках, сильно высокий хмурый мужчина в дырявом бежевом костюме, пожилая дама с высокой, почти до потолка прической.  Агенту хватило времени изучить всех людей в очереди, которых вряд ли имеет смысл описывать.
   Вентилятор шумно гонял затхлый воздух под потолком, дама в норковой шубе шумно вздыхала, а фикус шумно кололся. Уже почти агента выбесило долгое ожидание, как он вспомнил о своей дочери и немного поумерил свой пыл.  Он вновь перебирал варианты «спасения», не собираясь делать даже и одного полушага к одному из них. И правда, все устроится само, девочка вспомнит про отца, вернется в семью, поругает себя, все всё забудут и будут жить счастливо без всяких обольстителей-генералов. «Вот же ж! Двадцатилетняя студентка выходит замуж за пятидесятилетнего солдафона, а чувства родителей нисколько ее не волнуют. Вообще, родители не авторитет для нее, а значит и я сам, - думал агент, - все из-за того случая, того дня, из-за которого все потекло не туда, кто-то направил реку не в то русло, и поэтому жители нескольких деревень остались без обеспечения водой.  Кто это был, кто, кто посоветовал ей так сломать свою жизнь, связавшись без намека на любовь с человеком, вдвое старше ее. Это был кто-то посторонний, незнакомый, но почему же она послушала неизвестного ей человека? Быть может, он управлял моей девочкой, шантажировал ее? Она в опасности сейчас, а я тут сижу и жду какого-то Ш! Жить и работать в таком помещении, даже не помещении – замке, крепости, дворце!  У того генерала может быть такой же или даже гораздо, гораздо больше, масштабнее! Кто он такой, какая-то важная шишка, которую мне приказали…нет, нет, это ломает меня, вот сейчас открою эту дверь и уйду, работа не важна, когда родные в опасности, а сейчас…»
   Он посмотрел на даму, которая дымила прямо ему в лицо и почесывала запястье. Агент встал, приготовился было уходить, скидывать пальто неважно куда, ведь семья важнее. Люди сидели неподвижно  кроме этой хмурой дамы, принявшейся следить за ним, за любым его движением, и ее холодный, пронзающий взгляд сек и хлестал его по лицу, телу, рукам. Он прикусил губу, но не мог сдвинуться с места. Он страдал  и мучился, испытывал невероятную боль и почти уже трясся в агонии, пока люди (Люди!!!) этого не замечали, смотрели перед собой или работали с бумагами, как администратор за столом, не видевшая ничего кроме работы.  Все его тело резко сжало и отпустило, агент захотел вздохнуть, но не вышло, так как пытка продолжилась. Дама вертела  сигарету и им как хотела, издевалась, внутренне смеялась над невинным человеком. Это она, она показалась ему миловидной, доброй и чуткой. Как же было ошибочно мнение о несочетаемости внешности и внутреннего мира: это оказался зверь в шубе из зверя, мозгом зверя, взглядом зверя. Эта волчица в женском обличье, холодным взглядом и безжизненными, искривленными в улыбке губами,  смотрела на него и мучила. Он уже был готов подумать о смерти, что только бы она наступила внезапно и избавила его от страданий, он стал думать о семье, о дочери, судьбу которой он доверяет только своему разуму, неизвестному, который сломал всю его жизнь. Он не считал даму в шубе, сломавшей ему жизнь, нет, совсем нет. Она казалась ему не более чем ребенком, стреляющим из рогатки и причиняющим сильную боль. Он боялся не смерти, а того, что из-за нее не сможет выполнить, то, что задумал, то, от чего зависит судьба его родной крови. В вихре этих рассуждений и мыслей, в схватке с жизнью и смертью он услышал голос дамы, столь невероятно мучающей его:
- Ваша очередь, я, пожалуй, не буду заходить, - сказала она со скользкой и едва дрожащей от напряжения улыбкой и, застегнув шубу, вышла.  Он уже готов был нажать на курок пистолета, который был у него уже наготове, но оружие было переложено куда подальше, чужой плащ был снят, и агент подошел к двери, чтобы в следующее мгновение повернуть ее ручку.