Алкоголики

Неброская Ксюша (белые волосы, круглое лицо, широкая кость) радовала мир своим смехом. Ходила всегда в синем – джинсы и рубашка.
Василий помнил тот момент – смеющаяся Ксюша со спутанными волосами затащила его на кухню своей съемной квартиры с ободранной клеенкой, заставила его прижать себя к этой клеенке и вцепилась в него как орлица, будто вместо рта у нее вырос клюв. Было приятно и немного странно.
Тут кто-то кашлянул. На кухне стоял диван, а на диване лежал голый парень лет недотридцати. На дворе было утро, глаза его были заспанные, светлая поросль на ногах не слишком густая, волосы на голове, как у Курта Кобейна, легкая небритость на скулах и голубые глаза.
Правда, все это Василий разглядел только впоследствии. Пока же, стоя у стены, он вдруг уставился в область верхней части левого бедра диванного существа.
- Ты чего здесь? – шикнула Ксюша на парня и насупилась.
- О, привет, - сказал парень, привстал и все-таки надел трусы. У Василия от сердца отлегло.
Ксюша постучала по стене костяшками пальцев и махнула в сторону:
- Вася, познакомься. Это Ваня, муж мой гражданский.
- Здорово, - сказал Ваня и пожал Василию руку.
***
Ксюша, как всегда в синем одеянии, вышла из-под крыльца, прошла под окнами и пританцовывая скрылась в парке. За деревьями еще долго мельтешил ее внушительный зад.
- На работу ходит, - сказал Ваня.
Василий прикурил. Они стояли на кухне. Ваня все еще был в трусах.
- И давно у вас такое?
- Как сказать? – хмыкнул Ваня и почесал свой красивый зад /Василий понял, что у него какие-то навязчивые идеи насчет людских задниц/, - Знакомы с детства. Были женихом и невестой. Потом не разговаривали. Потом заговорили. Ну, и все. В Москву поехали. Покорять.
- Покоряется?
- Ну… как. Типа, понемногу.
Докурили.
***
Однажды стояли в какой-то очереди. Вроде на концерт. Все были пьяные, никто не помнит. Носились по коридорам спорткомплекса, где выступала группа, знакомились с людьми, на танцполе с бешеной скоростью расталкивали невинные парочки.
Потом стояли в очереди уже назад, на выход. На зад.
И Ваня такой радостный, легкий. А Ксюша уставшая, измотанная песнями. А Василий косится на нее, любит.
Тут Ваня смотрит так на Василия, грудью жилистой надвигается. Как молодой Игги Поп. И красивый же.
Говорит:
- Хочу тебя поцеловать.
- Съебись, - говорит Василий.
***
- Она выглядела так, будто никогда не матерится. И вот однажды она сказала слово «еб». Или это не слово?... Неважно. Мне сделалось грустно! Так грустно!
Иван застучал бугорками кулаков по деревянной стене.
Потом немного успокоился и налил скотча.
- Ты знаешь, Вася, - засмеялась Ксюша, - все мои знакомые взяли моду заводить романы с людьми на десять лет младше их. Одни мы с Ванькой остались. Мы – оболочка мыльного пузыря, внутри которого нет ничего.
- Тебе не казалось, что это у них слабость? Что-то вроде – «у моих ровесников и тех, кто старше, столько заморочек, что вцеплюсь-ка я в кого-нибудь менее порочного». А? – произнес Василий.
- Да?
- Или желание помыкать.
- Нет, Вася, нет. Умение и желание быть помыкиваемым не зависит от возраста. Попробуй в 30 лет помыкать тем, кому 20. Это искусство. А если ты этим искусством не владеешь, то и не суйся – двадцатилетний тебя первей пристрелит. В этом есть что-то прелестное.
- Как влюбленность?
- Это и есть влюбленность, Вася. Тебе не надоело об этом говорить?
Замолчали.
Иван допил налитый скотч. Он напился и пробормотал:
- Я боюсь, что меня все бросят…
- Кто «все»? – Ксюша что-то напевала. Василий смотрел на Ивана.
- Кто «все»? – повторила Ксюша, - У тебя никого нет. И меня нет. Я – так, полушарие пузыря. Некому тебя бросать.
- Мне никто не верит, - Иван повел своим красивым подбородком в сторону балконной двери, - В глазах людей я постоянно обрастаю этими «всеми». И боюсь, что скоро меня бросят даже эти «все», которых не существует.
В комнате работал обогреватель, припекало.
- Мне надоело, - вздохнула Ксюша, - Зачем ты все время ноешь? Причитаешь как черт на вертеле. Как мне это надоело. Не могу. Не могу тебя пьяного слушать. Я бы давно ушла от тебя, но вместе дешевле снимать эту раздолбанную вонючую хату.
Она задрала руки, вонзила ногти в спинку кресла и тут же чуть не упала.
Василий махнул на них рукой и налил еще:
- Однажды я что-то понял. Вот я расставался и любил. Ну, если я, конечно, умею кого-то любить. И знаете, когда становилось понятно, что я ее разлюбил?
Все молчали.
- Когда при встрече с общими друзьями я не спрашивал: «С кем она сейчас»? Или – «У нее кто-нибудь есть?»
Все снова молчали, и Василий чокнулся с воздухом:
- Я, конечно, мог спросить «А где она сейчас работает?» Но это все равно, что ни о чем не спрашивать.
- Вася, ты странный…, - вздохнул Иван и вытянул голые ноги, - Ты влюбляешься не в тех. Всегда. Ни разу в жизни у тебя не было гладко. Дурак ты какой-то, Вася.
- Будем, - подняла бокал Ксюша и сложила ноги по-турецки, - Я-то не замужем. Хоть и живу с тобой! Чиирс! Чиирс! Ребята. Мы такие дураки, такие пьяные придурки. Жизнь хороша. Зачем тратить ее на глупые разговоры.
И она задвигала широкими бедрами в танце, напоминающем ламбаду.
Василий посмотрел на нее сверху вниз и подумал, что она слишком прекрасна, чтобы быть еще и умной.
***
Иван заснул на диване для пьяных гостей.
Телевизор показывал «Хроники обыкновенного безумия». Василий вгляделся и понял, что Буковски похож на его отца.
- Я редко влюбляюсь, - сказал Василий, - Для секса без любви я напиваюсь, а когда кончаю, плачу. Молчу, дышу и плачу. Мне хочется этого.
Ксюша внимательно посмотрела в его глаза.
- Хотелось, - поправился он, - Теперь я вижу тебя и не хочу терять нашу связь.
Ксюша тоже уставилась в телевизор:
- Скучноватое кино, как бы это сказать, рождает меня в свет, - она села в кресло и задрала ноги на спинку, - Лимон брызгает и пугает меня, а потом и вовсе выпрыгивает из чашки. Я уже не люблю Ивана. Наверное, я люблю тебя, Вася.
- А Иван?
- Он любит мир. И немного тебя. Я не в курсе, честно.
***
- Что ты слушаешь? – Василий снял один наушник с уха лежащей на кухонном диване Ксюши.
- Группа называется «Тем временем в коммунистической России». Что-то такое очень интересное и душераздирающее.
- Пора спать.
- Не хочу. Я подсела на пост-рок, или как там его. Готова слушать ночами моря этих парней. Многие похожи друг на друга, но мне уже не остановиться.
- Хорошо, не прокурила весь дом. Надо когда-то спать.
- Какой «спать», Вася? Вася, какой «спать»? Повсюду звуки – скрипка, виолончель, бас, радиопомехи! – Ксюша жестикулировала плавно, но с нарастающим ритмом, - Это все мое!
- Правда?
- Мне хочется плакать от счастья! Я истеричка? Да?
- Нет, ты бестолочь. И в конце смайл – желтый жирный шарик. А где Иван?
- Не говори слово «бестолочь». Произносить его красиво могут только женщины.
- Ксень, что еще ты чувствуешь? – он устроился у нее в ногах, взял по одной ноге в каждую руку, как-будто проверял на вес.
Ксюша радостно цыкнула и приподняла верхнюю губу:
- Точно! Я знала, что не ошиблась в тебе. Люблю, когда ты задаешь вопросы. Тебе интересно?
- Слишком много мыслей в одной голове… Так что еще ты чувствуешь, когда слушаешь? - он встал, подвинул ее на диване, лег рядом, сунул в ухо ее правый наушник и закрыл глаза.
- Мне кажется, что я просыпаюсь. И вот проснулась я, значит. Знаешь где? В маленькой каюте моторной лодки. Лодка несется вдоль крымского побережья. Скорость большая, за рулем никого. И надо напрягать мозги. Плавать я не умею, лодкой управлять не умею. Что делать?
- И что делать?
- Не знаю. Наверное, ничего делать не надо. Просто двигаться.
- А что потом? – он вдруг начал засыпать.
- Ты уже спишь, - вздохнула Ксюша, - Видно, и правда пора.
- Ммммм…
- А дальше… дальше так. Я каким-то образом причаливаю к берегу и попадаю на заброшеную судоверфь. И все под эту музыку, помни! Это саундтрек. Там все такое страсть как трухлявое. Облезлые полы, и повсюду бродят бухгалтеры и кассиры, которым платят мизерную зарплату.
- Я уже буду немного засыпать. Или мне лучше пойти?
- Нет, сиди. Лежи.
- Чем все закончилось?
- Заканчивается тем, что я обретаю сокровище!
- Меня?
- Нет, тебя там нет. Сокровище – это большущий ржавый корабль. Если его починить, можно уплыть далеко-далеко. Но на это нужны деньги, а денег у меня нет. И я еле-еле нахожу кабину рулевого. Но там все очень сильно проржавело.
- Большой, говоришь, корабль.
- Похож на ледокол. Какой-нибудь ледокол «Ленин». Но, с другой стороны, откуда в Крыму ледокол? Или бывает?
- Не знаю.
- В общем, денег ни у кого нет. Тем более, у меня. И все зануды. А уплыть хочется. Чтоб огромный корабль, и я на нем плыву за горизонт. Ма-а-аленькая точка-капитан. В общем, я выхожу из помещения этой верфи, беру напрокат машину и еду на заработки в леса – деревья рубить. А дальше я не придумала
- Ммм…
- Спать давай.
***
Если в дождь разглядывать воду на стекле и двигать при этом головой, как робот, капли становятся разноцветными, как-будто смешанными с бензином.
***
- Представляешь, - Ксюша надевала пальто и дергала Василия за рукав, - иду я вчера с работы. И что ты думаешь?
- Увидела живую обезьяну?
- Нет. Но почти. На подоконнике одного дома, снаружи, стоят тапки…
- …которые прилетели из далеких басурманских стран и отморозили носы.
- Ты знал, что делают тапки в виде обезьяньих голов? Коричневая шерсть, уши, глаза-пуговицы. И туда суешь ноги.
- …отморозили носы и остались до весны.
- И вот, значит. Два тапка-обезьяньи головы стоят на жестяном подоконнике.. Ну, короче, из чего подоконники делают? Куда голуби гадят, если экология в городе хорошая?
- Туда, родимые, и гадят.
- Снаружи, ага. Стоят два тапка. Как-будто в Москву прилетели летучие обезьяны, и парочка отбилась от стаи. Притаилась на подоконнике, морщится и трется друг о друга носами.
- Отмороженными. Тебе надо почитать интересную книгу. Или уехать в Питер, где ты окончательно сойдешь с ума. Опоздаем. Давай выходить.
- Боги! Вася, я хочу сойти с ума и быть дурой-дурой. Можно я буду дурой, Вася? Васенька!
Обнимая Василия в черном предбаннике, она стукнула зубами и хрустнула костями.
***
(Сон Василия)
Все ушли из города. Только мы остались. Ты сидела на разложенном диване, сложив колени вместе.
Полы были засыпаны кожурой от тыквенных семечек. Мы ели гранат. Гранатины и капли сока разлетелись по клавиатуре.
Ты стала пятиться.
- Оно здесь! – закричала ты.
Я положил свои ладони тебе на щеки, но ты замотала головой. Я убрал руки, на твоем лице отпечатались красные от граната пальцы.
- Оно здесь! – кричала ты, - Господи, неужели ты не чувствуешь! Его нет, но оно здесь.
В комнате кто-то был. Да. Воздух стал вязким и выглядел так, как показывают в кино, когда хотят изобразить чтение мыслей. Далекий и близкий.
Я схватил тебя за руку и за плечо. Мимолетом посмотрел в лицо.
Это была уже не ты. Та, что уже не была тобой, исторгла длинный визг, похожий на блеяние тысячи овец и дернула меня за руку.
И тогда я проснулся.
***
- Надоело сидеть на жопе, - фыркнула Ксюша. – Сидишь, сидишь. Чего у тебя хорошего?
- Херь одна. Все плохо, - дружелюбно огрызнулся Ваня и нагрузил обе руки продуктовыми пакетами, - Тут, в магазине этом, дышать невозможно. В последнее время воняет порченым молоком. Или тухлой хурмой. Бежим отсюда вон.
- Иногда, знаешь, читаешь одного человека, другого. И думаешь, вот этот пишет как жертва, а вот этот – как властелин мира. Тот, кто пишет как властелин мира, скорее всего, в жизни и есть жертва, просто боится себе в этом признаться. Вот и пишет всякое жизнеутверждающее. Ну, знаешь, как если однажды лет в 14-ть проснуться и понять, что ты гей. Раз – и все ясно. Хотя, конечно жертвы и геи – это разное. Это я так.
- А те, кто пишут, как жертвы? Чего они?- Ваня наступил в лужу.
- Те, кто пишут как жертвы, обычно выглядят в жизни очень сильными, как будто им никто не нужен в мире. Это тяжело, быть таким. Вот они и срываются иногда, бухают по выходным и пишут слезливые посты про то, что никто никого не любит и все суки.
- А все суки?
- Ага. Все суки.
- И мы?
- Мы – в первую очередь. Давай внушим это себе и людям.
- Что за детство в тебе играет?
- В зеркало посмотри. Узнаешь.
***
-… и тут я вижу надпись на чьей-то сумке – “born for the revolution”, - Ваня сгорбился и почесал небритый подбородок.
- Опять будешь мудрить на ночь глядя?- Василий опустил жалюзи и проглотил остатки пиццы.
- Чувствую. Я чувствую себя именно так. Вроде и родился для чего-то, не просто так, а для чего – точно не ясно. Время идет, я часто вижу, что вот-вот все мои страдания и старания будут не зря. Что-то тёмное и одновременно светлое приближается ко мне. Грозится схватить за хвост. И вдруг уплывает, ни здравствуй, ни прощай.
- За хвост? Ага. Тебе пора завязывать хвост на голове, Курт.
- О чем говорить, если я до сих пор так и не купил пальто с длинными пуговицами? Где эти голубоглазые рыжие девочки, которых я любил? - Ваня взял Василия за загривок и смачно провел рукой по затылку.
- Вышли замуж за нормальных скучных мужиков. Протекай сквозь все, протекай. Мира нет, нас нет. Мы – всё. И ничто.
- Я хочу научиться любить, не только чувствовать, но и уметь. И давать мастер-классы тем, кто не умеет. Я как тот рыжий жирный кот, который залез на форточку, повелся на свет, увидел солнце, прыгнул на подоконник с той стороны и замерз, потому что это было не солнце, а прожектор пожарной машины в морозный день.
- Сколько в тебе этого ****ского поэтического начала, чувак. Ты говоришь как Ксюша. Хотя, нет. Ксюша так не говорит. Ты кипишь этим началом, шипишь и пышешь-таки. Заворачивай, ямщик, закругляйся.
- Осталось еще что-нибудь?
- Водка.
- Нет, хочу вина. Поэты пьют вино, - нарочитым басом произнес Ваня.
- А вот и непоэтическая я! – закричала Ксюша, выключила музыку и угрожающе засмеялась, - Выйдешь на пару минут, они и нажрутся! Свиньи!
- Дракула, куда мне деть то, что я не успел потратить? – Ваня посмотрел на Ксюшу и слегка косоглазо улыбнулся.
- В жопу засунь, - нежно прошептала Ксюша, потрепала Ваню по волосам и, хлопнув дверью, ушла на кухню. Через пару минут крикнула, чуть ли не давясь бутербродом:
- Убей себя, в конце-то концов!
Она стояла за запотевшей кухонной дверью и была похожа на снегурочку:
- Вась, а ты чего? Тоже чего-то не потратил?
- Да че-то не знаю, - почесал затылок, - Хэ зэ! Много агрессивной музыки в голове. Пить, что-ли, бросить.
- Ты переходи на позитивную агрессию, - прожевала Ксюша.
- По сто грамм?
- Ага.
- Давай.
***
- Ты очень уютная после секса, - сказал Василий.
- Сроду б не подумала. Поди, спишь и видишь семеро по лавкам, а я во главе - мать семейства?
- Пока не сплю. Смотрю на тебя.
- Мы не можем бросить Ванятку. Он напичкан суицидом и будет на лавке восьмым, ему волю дай.
Покурили.
- Иногда смотрю на себя в зеркало и думаю: «Какая же я ****утая».
- Да, но это хорошо. И не слишком-то все плачевно, есть и хуже.
- Меня это не утешает. Сегодня утром было холодно. Я в автобусе ехала. На одной руке у меня перчатка была, а на другой ничего. И я сжала рукой, которая в перчатке, руку, которая без. Как-будто сама себя за руку взяла.
- Меня иногда бесит.
- М?
- Что ты играешь первую роль. Ты говоришь что-то интересное и необычное. Это хорошо. Только я какой-то получаюсь реактивщик. Делаю что-то в ответ. Реагирую.
- А ты победи меня. Я люблю это.
***
Ваня снова был пьян:
- Мне хочется много-много-много раз сказать: "Люблю". Но я не стану. Потому что не люблю я. Не люблю. Это все пьяные разговорчики. Когда люди пьяны, они всегда хотят признаться в чем-то, чего, возможно, совсем нет. Это все кажется. Только. Сгинь, сгинь. Все. Все! – крикнул он и тут же осел.
- Зачем мы пьем? Спрашиваю я себя, - прошептала Ксюша и закурила.
- Ей грустно оттого, что она больше ничего не чувствует, - продолжил Ваня рассказ о женщине, которую никто не видел, - Она боится, что не будет больше ничего. Как писатель или музыкант боится исписаться.
- Это все равно был тупик, - Ксюша укусила себя за палец.
- Я сижу в мечтах, она сидит в реальности. Она видит реальность, видит иллюзии. А я слушаю песню про "взгляд твой почти неземной". И вижу неземной взгляд, - Ваня говорил куда-то внутрь пивного бокала, - Ужас в том, что она вообще не смотрит на неземной взгляд. Она смотрит на что-то другое. И сколько ни смотри неземным взглядом, ничего не поможет. Она в другом измерении.
- Тупик, коммунистический тупик – Ксюша отбрасывала реплики, будто проговаривала роль, - Ваня, ты придумал ее и кормишь нас баснями. Надоело.
- А я ни с кем не жил никогда, - Василий закурил сигарету, слегка подпалив ресницы, - Всю жизнь как трава в огороде. Вырвешь, никто не заметит. Стошнило в умывальник, никто не узнает. Высокая температура? Метнулся кабанчиком, навел кипятку, скорчился под ватным одеялом.
- Бэзилио никогда ни с кем не жил! – засмеялся Ваня, - Везучий чувак!
- С мамой. Давно. А если ты с кем-то, то ты - уже не тот, когда ты один. Кому-то ты важен, кто-то очень важен тебе. Кого-то парит, где ты шляешься посреди ночи. Не прижимаешь ли кого к стене. И нет ли изжоги. И не налить ли чаю. И не укрыть ли. И тебя все это парит, - сказал Василий.
- Капитан Очевидность, - закивала Ксюша, - Теперь ты меня паришь, Вася. Своими тупыми разговорами о ловле на живца гармонии и счастья.
- Риторические вопросы, на самом деле, - Василий как-будто говорил с собой, - Есть люди, которые влюбляются в меня односторонне. Я в них - нет, они в меня - да. Такое бывает редко.
- Ксюш, передай пиво, - сказал Ваня.
- Когда взаимно - сложнее. В какой-то момент приходится друг друга друг от друга отрывать с мясом. Мясо хорошо, когда оно уже давно есть. А если это мясо свежее и новое, то сложнее.
- Зачем ты мне это говоришь? – ожидаемо пробормотала Ксюша, - Хочешь вырвать мое мясо?
- Не знаю. Ты просто здесь. И я рад тебе. И ты мне рада.
- Всё. Не надо мне ваших человеческих демонов, - запел Ваня, - Дайте мне демонов алкогольных. Буду пить и толстеть.
- Мозг играет с тобой в злые прятки, - вздохнула Ксюша и, понесла на кухню две пустых и одну полную бутылку:
- Я все-таки крутая. Хоть и несчастная. Крутые всегда несчастные, - Ксюша набрала в рот пива и плюнула на раскаленную печь. Пиво вскипело и исчезло.
- Фишка в том, чтобы не бежать, - произнес Василий куда-то ей в спину, - Набраться храбрости, остаться, и посмотреть, что будет.
***
Шла пятая неделя весны.

(с) ноябрь-декабрь 2008