--
bad-habbits.posterous.com
--
1.
Так уж получилось, что во Львове в тот раз я первым делом попал в McDonald's. Я, если разобраться, не имею ничего против данного заведения. Хотя, опять-таки - если разобраться, то получается, что имею. Живу, не забывая о двойных стандартах. Регулярно подкалываю друзей, знакомых и родственников по поводу гамбургеров и картошки. Морщусь и могу даже ввернуть что-то про Ирак, нефть и бомбы. Про американскую пищевую оккупацию. Странно, как так получается? Как мне удается примирить две эти точки зрения? И все-таки они сосуществуют себе вполне мирно. Ну, по крайней мере, пока не начинаешь об этом думать.
Да уж, если по-честному, то в этом смысле я похож на большинство представителей своего окружения, сдержанных снобов с более или менее высоким уровнем интеллекта и более или менее средним уровнем достатка. Захаживаю, захаживаю. Все мы такие. Рассказываем друг-другу, какой McDonald's неформат, как это вредно, ну и так далее. Держимся, мнемся, но нет-нет, да и заскочим на бургер-другой. Так бывает. Так что я не парюсь. Зачем париться? Особенно одному и во Львове, в самом его центре, самым ранним утром, когда ни одно человеческое заведение общественного питания еще не успело открыть свои двери. Это ведь, если подумать, неплохое оправдание. Единственное, что раздражает меня в McDonald's в период начиная с открытия и – до когда там, до десяти? – так это завтраки. Ведь если уж идти туда, то непременно за Роял Чизбургером, или Даблом или Рыбой. Но завтраки в McDonald's - это как украинские службы заказа такси и доставки пиццы, - настолько же дерьмовы и фаталистично неизбежны.
Но McDonald's будет чуть позже, а начинается у меня все обычно с вокзала. Мне всегда нравился львовский вокзал. Есть в нем что-то европейское, западное - это осталось от австрийцев и поляков и не поблекло, не поистерлось даже под натиском беспощадной украинской современности. Помимо, собственно, здания вокзала особенно примечателен арочный навес над платформами, - если я не ошибаюсь, он называется дебаркадер, - металлические конструкции и стекло, и голуби где-то в самой высоте. Под ним всегда как-то торжественно тихо, в особенности же ночью или ранним утром. Стекло наверху разбито тут и там в творческом беспорядке, и я всегда стараюсь высмотреть звезды в эти прорехи. На них мне, посетовав, впервые указал однажды зимой усатый добродушный обходчик. Я был тогда совсем юным, мы с родителями возвращались поездом из Варшавы и на остановке во Львове я по пояс высунулся из окна и с восхищением разглядывал открывшееся мне инженерное разнообразие.
- Файно тут в нас, чи не так, хлопче? - услышал я внезапно голос откуда-то снизу. - Біда тільки, що занедбали старого. Поглянь, шибки нагорі повибито, аж зорі видно. Та то нічого, триматиметься ще старий, триматиметься.
Улыбнувшись мне и хитро подмигнув, так, что я и сам в ответ не смог сдержать искренней широкой улыбки, он направился дальше, периодически останавливаясь и постукивая молотком. Это был невысокий, крепко сбитый дядька в засаленном комбинезоне и с такой характерной для львовян щеточкой усов. Мне он сразу понравился, что было для меня явлением довольно редким уже в то далекое время, и я смотрел ему вслед, проговаривая про себя слово "старый", и пытаясь приладить к нему вокзал и одушевленность. Жаль, что поезда сейчас длиннее и не помещаются под навесом полностью. Мое львовское настроение всегда начинается с вокзала. Так всегда было с Софией, когда мы приезжали в ее родной город вместе, или же когда я приезжал один и брал такси до квартиры на Соломеи Крушельницкой, зная, что она ждет меня в постели, не особенно ожидая, но будет рада так же, как и я всегда бываю рад Львову – радостью тепла в осенних листьях. Я всегда радуюсь, если мне выпадает удача по приезду выйти из вагона прямо под дебаркадер, в дружелюбную тишину среди спешащих шагами пассажиров.
В тот раз, правда, я был в голове поезда, в третьем, что ли, вагоне. Так что я выбрался наружу не выспавшийся и помятый, порядком продрогший и немного злой и некому было успокоить меня - не было над моей головой старого и невозмутимого львовского вокзала, не маячил в перспективе рельс пожилой обходчик. Я был готов убить за сигарету - наше изобретательное на всяческие глупости правительство сговорилось против меня с нашим же парламентом и запретило курить в поездах, а ютиться в переходе между вагонами или туалете, зажимая дым в кулак, мне никогда не нравилось. Зачем вообще поезда, если нельзя одиноко торчать в тамбуре, крепко затягиваться, пробуя на вкус аромат прокуренного дорожного холода - о, его-то ни с чем нельзя спутать, - и смотреть, как клубы дыма отражаются в огнях проносящегося мимо встречного поезда. Спать в них все-равно невозможно. Для того что ли, чтоб тыкать тебя носом в никотиновую зависимость? Нет уж, для этих целей придумали самолеты. И быстрее и комфортнее.
Я не спешил. Сбросив с плеч тяжелый рюкзак, я потянулся и выкурил одну за другой две сигареты. Позвонил насчет квартиры - было чертовски рано, из Киева во Львов поезд всегда приходил в половине седьмого, заставая Софию сонной и помятой. Заспанная девушка-риэлтор назначила мне встречу на "около восьми". Не зная, что будет дальше, я выкурил еще одну от греха подальше и договорился с такси.
- Доброго ранку, вулиця Томашівського, знаєте?
- Знаю. - он сказал это по-русски, так что и я моментально и бесшовно переключил язык.
- Отлично. Что там в округе, уважаемый, напомните, где поесть можно в такую рань?
- McDonald's. На проспекте Шевченко.
- McDonald's... Ну пусть будет McDonald's. Поехали.
Собственно вот так я и оказался в McDonald's. Мне даже пришлось подождать, пока он откроется, что было крайне возмутительно. Я немного помаялся: смотрел в витрины магазинов - в порядке ли прическа - и фантазировал, что на скамейке в конце проспекта Шевченко, ближе к памятнику Грушевскому, кто-то спит, обязательно накрывшись старыми выпусками "Зеркала Недели" на украинском. Не самый худший вариант, если подумать. Я имею в виду McDonald's, а не ночевку на скамейке. В конце концов мне удалось заполучить немного еды и несколько стаканов горячего латте - отличное дополнение к моим сигаретам. Город вокруг лениво прояснялся вслед светлеющему над крышами небу. На самом деле очень круто приезжать в другой город пораньше. Я имел возможность наблюдать, как встает с рассветом, тут же принимая озабоченный и деловитый вид, и спешит за кофе и газетами Лондон. Разбуженный как-то добродушными японскими туристами на скамейке неподалеку от Александр Платц, - как выяснилось, они хотели, чтобы их кто-то сфотографировал, а в тот ранний час никого кроме меня поблизости не было, - я просто сидел, прикладывался к бутылке Мартини, покуривал и чувствовал, как наполняется размеренными, неторопливыми заботами по-московски широкое берлинское пространство. Я разболтанным и неустроенным бездельником встречал начало рабочего дня в Париже, Кракове, Дели и Москве и думаю, что это одно из лучших ощущений в жизни. То, как город просыпается и настраивается на рабочий лад... Полные головы планов и сосредоточенность разной степени суетливости – в глазах у них, удивленное отсутствие планов – у тебя. Ты стоишь в стороне рядом. Ты смотришь вокруг. Пятница.
Я еще немного побродил вокруг, пытаясь найти круглосуточную аптеку и купить себе туалетной бумаги и зубной пасты. Бросив в конце концов эту затею, я направился к своей будущей квартире по улице Чайковского. Я смотрел вокруг на аккуратные улицы старого европейского города и жадно вдыхал все еще едва теплый октябрьский воздух. Было круто. Свежо пахло свободой. Как кожа Софии после душа и ночного сна. Интеллектуальный флер все так же лежал на холодных каменных зданиях сухой штукатуркой и кое-где, там, где она осыпалась, наружу выступали кусочки традиции - оставшиеся со времен австрийского владычества надписи на немецком. Gazeta Lwowska продавалась где-то за углом в переулке без имени. Грузчики в бабочках и покрытых пылью белых перчатках переносили инструменты в фойе Филармонии из припаркованного посреди узкой улочки огромного автобуса ЛАЗ. Громко забили часы на Ратуше и обломки времени звонко покатились по брусчатке. Здравствуй, Львов, это снова я. На этот раз я один. Какого черта я здесь делаю? Ожидая и опасаясь, я завернул в подъезд австрийского дома и поскрипел вверх по ступеням широкой деревянной лестницы. Тяжесть моего рюкзака болью столетней усталости отзывалась в досках.
Миловидная девушка-риэлтор, так, похоже, и не сумевшая отделаться от сонливости, стояла на балкончике с видом на внутренний дворик и курила. Она восприняла мой приход совершенно спокойно, так что я скинул рюкзак, достал Gauloises из пачки, размял сигарету в пальцах, и присоединился к ней. Балкончик-проход был пришит к такому львовскому и такому одесскому колодцу двора. Перила выглядели хлипко и от этого на них хотелось опереться, что я и сделал.
Мы молча стояли и курили, не напрягаясь. Я думал о том, что жалко, конечно, что с этого балкончика не видно рассвета над крышами и флюгерами Львова, как было видно с балкончика нашей квартиры на Соломеи Крушельницкой год назад. Но не страшно - квартира мне досталась офигительная. Я открыл все окна навстречу золотому воздуху октября и снова порадовался, что в нем Львов все еще оставил для меня немного тепла. У меня даже был небольшой изящный балкончик над мостовой, куда я тут же вышел посмотреть, как на вывеске у отделения банка напротив чумные от раннего утра охранники меняли таблички с цифрами, фиксируя курсы валют на сегодня. Я вернулся на кухню через уютную и светлую спальню с огромной кроватью и благополучным, - как будто оно было из IKEA, - постельным бельем. Через комнату с удобными креслами, софой и низким журнальным столиком для книг, ноутбуков и исписанных широким неровным почерком листов. Атмосфера в квартире была приятной и театрально сдержанной, а потолки высокими. Здесь было бы легко ждать кого-нибудь хоть целый день.
- Чудово. Мені подобається, - бросил я риэлотору. - Що тут з опаленням та гарячою водою?
- Є котел. І на воду, і на опалення. Ось тут.
И она показала мне котел, хитро спрятанный в одном из кухонных шкафов. Что ж, все было в порядке и я был всем доволен. Я достал из кармана пачку денег, отсчитал необходимую сумму и протянул ей. Она зачем-то решила задержаться, - приняв деньги и даже не проверив меня, она присела на стул и закурила очередную сигарету. Но я не был против. Я чуть было не предложил ей кофе, но вовремя спохватился. Так что она просто сидела, курила и наблюдала, как я распаковываю рюкзак: достаю из него аккуратно сложенное пальто от Benneton, замшевые кеды Timberland и улетные кожаные ботинки Camel Active. Сумку через плечо и внушительных размеров стопку книг. Я уже успел переобуться в тапочки (от Marks and Spencer), так что теперь все мои три пары обуви стояли стройной линией у шкафа. Поймав ее скептический взгляд, я подумал, что выглядит это, должно быть, несколько чрезмерно. При этом я так и не понял, что могло бы смутить ее больше: количество книг или количество обуви.
- І це все на п'ять днів?
- Ееее... Так. Це все. На п'ять днів.
Повязав для убедительности на шею арафатку, я присел рядом с ней и закурил. Мы помолчали, а потом у нее закончилась сигарета, она с тоской посмотрела на нее и выбросила в раковину. А потом тихо ушла, бережно закрыв за собой дверь.
- Якщо що, я маю Вашого телефона, - успел крикнуть я ей вслед. И именно в этот момент мне начало с невероятной силой хотеться женщину. София была в Киеве и мы были вроде как в ссоре.
Я немного выждал и привел себя в порядок. Принял душ и все такое. В ванной даже нашлась зубная паста и туалетная бумага. Я старался не задерживаться, так как время уже приближалось к девяти, а мне еще хотелось посидеть на балкончике, отрывая фильтры у "Gauloises", и понаблюдать, как будут подтягиваться в банк пятничные львовские офисные работники. Я даже не стал наряжаться и думать, какую пару обуви надеть и с какой книги начать свое пребывание. Мне ни в коем случае не хотелось упустить тот бурный и активный период в жизни города, когда спешить все еще в кайф и даже как-то модно, когда без сожаления пьется кофе, прикуриваются сигареты, проверяется электронная почта и снова пьется кофе и прикуриваются сигареты. Когда обсуждаются книги, фильмы и ситуация в зоне евро. Когда строятся планы на вечер, а настроение еще не испорчено и улыбаться прохожим не в западло. Период с девяти до одиннадцати солнечным пятничным днем, особенно ранней осенью или поздней весной, - это время, когда в воздухе носится запах напалма, вертолеты пролетают над радостными курьерами на досках для серфа и тень Марлона Брандо вот-вот замаячит в воздухе. Пахнет, как победа. Пахнет, как оптимизм.
2.
Я вернулся около половины двенадцатого. Прогулка выдалась замечательной. Львов, похоже, был тоже рад мне. Так что я решил выполнить программу полностью и сделать то, что мне уже довольно давно из-за вечной занятости, дрязг и неудач не удавалось провернуть в Киеве: разделся и прилег покемарить прямо в лучах солнца. Я быстро впал в какое-то блаженное полу-забытые, но окончательно расслабиться так и не смог - это, наверное, было бы слишком. Проблема была в том, что мне начала грезиться Sofie и даже другие мои женщины и то, что я мог бы сними сейчас проделывать, на этих эстетских простынях вроде-как-из-IKEA, вся теплая энергия близости и нежности и запахи и... Весь этот рассыпанный в воздухе свет и едва заметное колыхание занавесок, и двуспальная кровать на третьем этаже австрийского дома... Черт. У меня крепко встал, так что оставалось только ворочаться. Я сел в постели и закурил.
Женщины из прошлого… Я думал о том, кому, куда и как можно сейчас позвонить и что сказать, и что будет потом. Ну и, хотя это уже сложнее, - что будет еще на следующий шаг. Получалось все как-то не так и как-то плохо. Мне не нравилось, как я выгляжу при всех этих раскладах. Sofie ведь все еще ждала меня в Киеве, пусть и строго, пусть и рассержено. Но ждала ли? Глупость, конечно – Буковски бы меня высмеял. Не сейчас. Так что я никуда не стал звонить. Вместо этого пошел и вылил себе на член стакан холодной воды. Потом еще один. Ну, чтоб как-то справиться со стояком и из любопытства, конечно, тоже. Я видел, как Де-Ниро делал это в фильме "Бешеный бык". Как я и думал, ощущения не самые приятные.
Приняв для верности еще и контрастный душ, я собрался и пошел за билетами. Выбор одежды остановил на арафатке и кедах Timberland, прямо под цвет моей куртки, и распахнул двери подъезда прямо в солнечный полдень.
Еще в Киеве я подготовил себе список: несколько событий в филармонии и несколько потенциально интересных спектаклей. Театр имени Марии Заньковецкой, находящийся на улице Леси Украинки, театр имен Леси Украинки, он же муниципальный театр, находящийся на улице Городоцкой. Ну и конечно, театр Леся Курбаса - уютное здание расположенное без лишней путаницы в названиях улиц. Этот последний был мне особенно интересен - давали "В ожидании Годо" Беккета.
Филармония была совсем рядом, я чуть ли не жил в ней и билеты купил без проблем: "Времена года" Вивальди и - на следующий день - какие-то современные украинские композиторы, из которых я знал только Скорика. Что касается билетов в театр, то пришлось походить, что и к лучшему – я отлично прогулялся.
Львов перестраивался, его круто приводили в порядок к Евро. Турки вовсю строили дороги. Приперли с собой кучу техники и укладывали модерново выглядящие секции с рельсами посреди брусчатки. Городоцкая кишела работой насколько хватало глаз: отбойные молотки, бетономешалки, пестрые ленты заграждений, путаница и толпы народа. Транспорт не ходил и люди перемещались пешком. На Лычаковской обходили места дорожных работ потоками по затейливым маршрутам, над суетой висел звук стройки, запах битума и мелкая пыль, окрашивавшая лучи вечернего солнца под сепию и придававшая воздуху сходство с делийским. И было что-то замечательное в этом уличном движении, в том, что люди не ехали в трамваях и маршрутках, в автомобилях, а шли пешком. Что их было видно, их всех, что они не были сдавлены в транспорте, а прогуливались, типа. Везде, где мог, я заходил в церковь. Просто осматривался, а потом присаживался на скамейку и сидел, не очень долго. Слушал, не появится ли Бог. Но он не появлялся, а мне быстро становилось дискомфортно и я уходил. Я вспоминал тот наш первый приезд во Львов вместе с Софией: мы прибыли из Москвы, голова у меня все еще немного кружилась изредка и глаз подергивался после больницы. Sofie около трех лет не общалась с матерью и я все уговаривал ее помириться, и в один из дней – как раз после того, как мы наконец нашли уютную квартиру и перебрались туда – она согласилась. Мне еще запомнилось, как мы ехали на трамвае и она сказала: хорошо, что во Львове нет метро, в метро нельзя поднять глаза выше линии горизонта. Перед тем, как ехать к маме, мы зашли в храм на холме – Костел Святого Михаила. София пошла молиться, а я присел у входа на скамеечке. Внутри было тихо и уютно: все деликатное шарканье подошв о каменный пол и чистый запах воска. И внезапно все замолчало и остановилось, и я забыл о Sofie и о том, кто я, и где я – забыл, и вместе с лучами закатного солнца, падавшими сквозь высокие окна фронтона на фрески на меня снизошла благодать и успокоение, и вроде как завеса приоткрылась и Господь, о котором до того я читал только в книжках, показался – но не снаружи, а внутри меня самого. А потом София тронула меня за плечо и все разом исчезло, и моя беспредметная до того дня тоска обрела смысл в поиске, но с тех пор ничего подобного не повторялось.
Мой первый визит в филармонию вышел безумно приятным. Это, я бы даже сказал, был успех. Зал был полон, в воздухе носилось какие-то позитивные вибрации, как на удачной встрече выпускников. Многие люди знали друг друга, подходили, обменивались приветствиями и совершали короткий ритуал разговора. Думаю, сказывалось благотворное влияние Вивальди. Я получил искреннее удовольствие. Единственное, что меня несколько смутило, так это женщина-конферансье. Она вышла на сцену перед началом концерта, зрители сразу напряженно притихли, а я начал ее пристально изучать. Она была такого несколько невротичного тонкого венского типа, около сорока, с тяжелым каре черных волос и артистичным выражением лица. А потом она заговорила, да так, что у меня прямо челюсть отвисла от удивления. В том смысле, что я не подозревал, что могут быть такие своеобразные работники сцены. Несла она какую-то околесицу, часто замирала, словно с трудом подбирая слова, совершенно не к месту меняла интонацию, - понятие ритмики речи словно не существовало для нее. "Какого черта, ****ый стыд?!" - подумал я - "Она что, не в духе? Или это какая-то неудачная замена?" Она читала стихи перед началом каждой части "Времен года" и каждый раз мне хотелось провалиться под паркет. Слава Богу, стихи были короткими, она быстро удалялась, вступал оркестр и я мог выдохнуть и отмереть. Тут ее, кажется, знали и не судили очень строго. Ну так, как не судят строго, а лишь привычно покачивают головой, встретив на улице слегка спятившего соседа. Так что я попытался расслабиться и получать удовольствие.
Вытянувшись во время антракта на улицу вслед за пестрой компанией львовских любителей классической музыки, я встал посреди узкого тротуара и выкурил одну за одной три сигареты. Стоял и слушал, кто куда поедет сейчас и что будет дальше делать: а как вам был концерт - а вот мы идем в бар "Буковски". Круто, подумал я, у них тут есть бар "Буковски". В перерывах между сигаретами я звонил по телефону своим старым львовским знакомым. Помимо всего прочего мне хотелось дунуть. Я позвонил Джейн, одной своей давней подруге, но она оказалась за городом. Потом я набрал Штефана.
Штефан был человеком, находившимся в сложных отношениях с алкоголем. Почти как я. Вот только он был гораздо более выносливым, крыша у него была покрепче и вел он себя в состоянии алкогольного опьянения более адекватно. Это не мешало ему мучиться похмельными тревожностями разной степени интенсивности и влипать время от времени в различные передряги. Изредка Штефан делал ремиссии, но не затягивал. Он увлекался христианскими мистиками, но на эту тему мы никогда особо не разговаривали. Когда я познакомился с ним, ему, пожалуй, было около двадцати семи, из которых последние лет пять он крепко пил. Сейчас ему было тридцать четыре - исполнилось, кажется, летом. Пить он, естественно, не прекращал. Штефан работал на высотке и на прочих стремных работах, связанных с повышенной травмоопасностью и физическим трудом. Иногда отдыхал и тогда мог сорваться в плаванье вниз по Днепру на деревянной реплике старой казацкой чайки, которую сам же и строил в компании таких же сорвиголов. Или мог уехать в Нью-Йорк, тусоваться на Брайтон-Бич с андерграундными украинскими фотографами. Короче, был очень похож на Буковски, разве что не писал рассказы и не рассылал их по журналам, а читал Майстра Экхарта и впадал в задумчивость. Он был спокойный, нравился женщинам и не очень много говорил. У нас было, если разобраться, не так уж много общего, но мне с ним было легко. Поразительно, но за то время, что я жил во Львове, мы так ни разу и не встретились. Я звонил ему несколько раз, но то он был в отъезде, то занят. Я решил в очередной раз попытать счастья. Набрал и напряженно вслушивался в гудки мобильного, не столько опасаясь, сколько пытаясь прорваться сквозь звенящие звуки скрипок где-то глубоко в ушах.
- Алло, - раздалось в итоге на другом конце провода.
Звучало это "алло" как-то сдавленно и насторожено, но я был готов.
- Алло. Это Денис. Любитель погулять босиком по Карпатам.
- О, Дэн, привет! - он, похоже, мгновенно вспомнил меня и был искренне рад.
- Привет. Слушай, я снова во Львове. На этот раз, правда, не на долго. Давай встретимся.
- Ээээ.. Да. Давай. Какие у тебя планы?
- Какие у меня планы? Да с тобой встретиться. Я сейчас в филармонии, еще второе отделение. Вот еще бы пыхнуть... А так - я свободен.
- Слушай, мы тут собираемся в бане попариться. Чуть позже.
- Здорово. Я люблю париться в бане.
- Ну вот. Приезжай. К десяти, я думаю, ты успеешь.
И он объяснил мне как проехать.
Я вернулся в зал – как раз начинали – поудобнее откинулся в кресле, закрыл глаза и позволил себе немного придаться воспоминаниям. Карпаты…
Как-то раз, одним жарким августовским днем я вышел попить пива в компании друзей-спелеологов, среди которых был и Штефан. Я тогда как раз вернулся из экспедиции, заняться было решительно нечем, а запас здоровья и сил требовалось срочно куда-нибудь пристроить. В кармане у меня было порядка пяти гривен, - сумма даже по тем временам более чем скромная, - о чем я не замедлил сообщить своему приятелю Сергею, когда он позвонил и начал рассказывать о том, как мало толку в сидении дома. Глупости, - заверил меня Сергей – не в деньгах счастье. Через час я был около Золотых Ворот. А спустя еще несколько часов звонил родителям и пьяным голосом сообщал, что еду во Львов. Они, естественно, не очень обрадовались такому повороту событий.
Во Львове мы крепко пили. Причем, практически все время. Львов тогда начался с дождя, для меня он вообще часто начинается с дождя, если не начинается со здания вокзала. Чуть только сойдя с поезда, мы поспешили укрыться в недорогом кабачке, заказали солянки, мяса и водки. Я помню, как вечером того же дня мы спешили на автовокзал - на маршрутку по направлению к Карпатам. Лило, как из ведра. Мои добротные советские кеды были полны воды и не протекали наружу, так что в автобусе я снял их, причем, кажется, вместе с носками, и тут же задремал. Потом меня растолкали. Казалось, что прошло не более пары минут. Плохо соображая со сна, что к чему, я выскочил за всеми из автобуса, а когда он отъехал, обнаружил, что держу в руке один кед. Носки пропали вовсе. В одном кеде не было совсем никакого смысла, так что я его выбросил. Пять километров до лагеря каких-то Штефановых приятелей-скалолазов мне пришлось проделать в темноте босиком. Мелкие мокрые камешки впивались мне в стопы. Хорошо, хоть дождь перестал. Наутро мы, опохмелившись, принялись спускаться, по-видимому, экскурсионным маршрутом, так как на этот раз пришлось пройти километров десять. Лишней обуви в лагере, естественно, ни у кого не нашлось. Все пребывали в несколько подавленном состоянии, так как обнаружилось, что у нас практически закончились деньги. Это, тем не менее, не помешало нам каким-то непостижимым образом протусоваться во Львове еще четыре дня. Я тусовался в домашних тапочках и по этой причине не мог быстро ходить, так что все время отставал и рисковал потеряться. Выглядел я как Кот Леопольд. В самый критический момент откуда-то со стороны приходила подмога. Я даже начал опасаться, что мы никогда не уедем. Именно тогда, кажется, я впервые почувствовал, что такое находиться без денег в полной зависимости от настроения других людей. Мне это чувство совсем не понравилось. Мне нужно было в Киев, но уехать я мог только со всеми, а расшевелить всю эту пьяную гоп-компанию было чертовски трудно. То и дело возникали какие-то бока. То заканчивались деньги. То не было билетов. По этому поводу деньги, найденные на билеты, тут же пропивались. Именно в той поездке коренится кажущееся многим завышенным значение, которое я придаю финансовому благополучию. Деньги - это возможность контроля. Я это тогда четко понял. И чем больше деньги, тем больше моментов можно контролировать. А контролировать с той поры я пытаюсь практически все. В день независимости небо было чистым и мы смогли наблюдать удивительной красоты закат с крыши одного из домов около проспекта Свободы. Мы сидели на прогретой за день жести, улыбались от удовольствия и передавали по кругу бутылки с дешевым портвейном и косяки, а прямо под нами бушевал человеческий водоворот и радость была разлита вдоль над ним в лучах солнца. Воздух пах молодостью уверенности и жизнь начинала налаживаться. Следующим утром нам каким-то чудом все-таки удалось отступить по направлению к Киеву.
Концерт закончился и я поспешил домой – прямо, за угол и вверх по вздыхающей временем деревянной лестнице.
3.
Я быстренько заскочил к себе и зацепил полотенце и смену белья. Поначалу дела пошли не очень хорошо - я сел на маршрутку не в том направлении. Пришлось долго стоять на остановке около Стрийского рынка и курить. Бабушки уносили куда-то экзотические, неместные, и от того продрогшие от осеннего вечера цветы, выключали свет, закрывали свои лотки. Мы долго созванивались со Штефаном, у меня начал садиться телефон и я напрягся. В итоге мы встретились на перекрестке улицы Лычаковской и Глинянского тракта. Штефан спешил купить водки до наступления спиртного комендантского часа. Мы спускались по тракту вниз, мимо частных домов и трехэтажных особняков, построенных поляками в 20-х, и он рассказывал, что именно по этой дороге когда-то Хмельницкий подступил ко Львову.
Баня оказалась небольшим хлипкого вида строением в стремном дворе посреди частного сектора. В глубине двора смутно угадывались силуэты грузовых автомобилей и каких-то зданий, но я и в киевской темноте видел не очень хорошо, а чернота ночи львовского частного сектора и вовсе заставляла меня двигаться маленькими шажками. Я не видел практически ничего и чувство было, как во время выхода на заполуночный перекур в квартире моих родителей - все время боишься натолкнуться на журнальный столик посреди холла. Мы вошли. Штефан пропустил меня вперед и представил дородному парню с добродушным лицом. Звали паренька Василий и мне он сразу понравился. Он оказался заядлым поклонником мотокросса и много и обстоятельно рассказывал о своем увлечении. Баня постепенно прогревалась, подтягивались новые люди: субтильного вида мальчишка, судя по всему архитектор, по имени Стас, и львовский растаман Костянтин, добродушный, полненький и ужасно напоминавший мне одного моего киевского приятеля. Василий со Стасом сели играть в нарды на деньги, я говорил с Костей по поводу шишек и гровинга, Штефан с монотонной уверенностью опрокидывал по маленькой каждые десять минут, а в перерывах показывал нам фотографии со своего последнего дела на львовской телевышке.
- И не стремно тебе было, Штеф? - заинтересовался я.
- Я чуть в штаны не наложил. Знал, что дело серьезное, так что даже не пил до этого четыре дня.
- Мужчина!
Все за исключением меня постепенно накидывались. Костя должен был вырубить шмали, но что-то там не срослось - всегда что-то не срастается. Так что в какой-то момент я начал чувствовать себя неловко. Хотелось выпить. Чудо первого львовского дня осталось позади и тянуло взгляд назад, в прошлое. Парная уже успела прогреться и я удалился туда, сидел в одиночестве, чувствуя, как тепло постепенно проникает внутрь. До самых костей. Мало-помалу я успокоился и думал о своих друзьях и знакомых. Сколько их у меня…
Я заходил запариться еще несколько раз и мне стало совсем хорошо. Память отпустила. Мы с Костей договорились попытаться вырубить завтра-послезавтра. Я сидел, остывал и думал, что пора, пожалуй, сваливать. Мои приятели уже дошли до той точки, когда воспринимать их не будучи при этом пьяным становилось все тяжелее. Один Штефан держался. Ну в нем-то я был уверен, еще с той нашей старой поездки во Львов. От спиртного он оживился в социальном плане и начал названивать каким-то людям, каким-то девушкам, назначал встречи, выжидал пять минут и снова звонил.
- Слушай, - сказал он мне. - Поехали к юристам, в бар "Буковски".
- К каким юристам? - не понял я.
- Есть у меня такие знакомые. Юристы.
- В бар "Буковски"?
- Ну да, у нас тут недавно открыли.
И мы поехали. Не смотря на опасения - а почему бы и нет? Бар "Буковски" - это так или иначе было интересно. Во Львове. Бар "Буковски" во Львове. По пути Штефан провоцировал нашего украиноговорящего таксиста, выспрашивая его по-русски о Лесе Курбасе. «Вони його розстріляли, підораси», - сказал нам водитель напоследок и грозно зарычал мотором.
Бар был расположен, естественно, в подвале. Вниз вела широкая лестница, в глазах рябило от портретов Хэнка. Цветных, черно-белых, карикатурных, фотографических, отвратительно-реальных и вселяющих оптимизм по поводу рода человеческого. Этими портретами вперемешку с репринтами обложек книг Буковского были обклеены стены и потолок. Все это мешало сосредоточиться на пьяных воплях, доносящихся снизу, и пробуждало легкий зуд в руках – не понятно, то ли по драке, то ли по рюмке. Войдя в бар, я тут же понял, что Хэнк бы это заведение одобрил. Без понтов. Это был настоящий притон - наливайка, каковой бары по сути и являются, отрихтованная долей домашнего уюта и здравого смысла. От наливайки осталось видимое отсутствие четких правил, от бара - виски и стаут, от Чарльза Буковски - бильярдный стол и потертые женщины. Казалось, что из темноты дальней комнаты вот-вот появится небритый и грязный Микки Рурк и без лишних слов вломит бармену. Каждый разговаривал с каждым и одновременно со всеми. Все пили. Каждый второй поджигал сигарету, каждый третий тушил окурок в пепельнице соседа. Огромных размеров мужчина, которому Штефан меня представил, тупо и вызывающе таращился на меня и что-то грозно говорил. Я спокойно молчал на поверхности и таращился в ответ, прикидывая, как можно было бы бросить ему пару по корпусу и добавить длинный левый боковой – мой любимый: с амплитудой, гулкий, с подворотом ноги и всем телом. Так, чтобы он непременно грохнулся на пол со своего стула. Я начал злиться, это наверное проявлялось, так что через минуту он попустился. Глубже внутри мне чертовски хотелось выпить. Хотя бы одну - за Хэнка. Я заказал кофе.
- Так скажи мне, ты знаешь, кто такой Буковски?
- Да, в общих чертах.
- Хмм... То есть ты не читал его?
- Нет, не читал.
Я отпил кофе и закурил.
- Это был такой писатель. Очень крутой.
- Я не читал, но мне интересно. Так скажи, в чем была его крутость?
- Понимаешь, он был как вроде на дао. Всю жизнь он тупо бухал, работал как придется, трахался, писал рассказы и рассылал их в журналы. Из восьми-девяти один публиковали и присылали ему полтинник или сотню как раз тогда, когда он был совсем на галимом. И он тупо не напрягался. Ему было пофиг. Никого ни о чем не просил. Только, типа, оставьте меня в покое и не ебите мозги. Очень в этом был честен. И это есть в его прозе. Так и прожил. Лет, вроде, под восемьдесят.
- Звучит заманчиво.
- Да, старик, он вроде как на тебя похож.
- Ты не охуел?
- В смысле? Я же тебе, считай, комплимент сделал. Только ты рассказов не пишешь. Вот недавно как раз об этом думал.
- Ну ты даешь.
Мы немного помолчали.
- Да, а еще у него все очень жизненно. Грязно и брутально. И еще все бухают. Как, сука, и тут. Так что что-то мне все неуютнее. Так что я пойду, старый, а то чертовски хочется выпить.
Я осмотрелся. Штефанов раздобревший товарищ чувствовал себя уже совсем неуверенно от выпитого, тяжело опирался о стойку и, казалось, вот-вот упадет со стула сам, без посторонней помощи.
От его вида я понял, что нужно сваливать как можно быстрее. Соблазн заказать два виски и два Хайнекена был очень велик. Так что я распрощался, скомкано и слегка нервозно, заталкивая окончания фраз себе в глотку, чтобы объяснения не выглядели слишком уж никчемными.
- Буковского ты, Штефан, еще почитаешь. Обещаю. Сам увидишь. Пока. До завтра. Слушай, устоишь мне экскурсию по Сыхову?
- Окей.
- Только держи себя в руках. А то будешь болеть завтра.
- Я в любом случае буду болеть.
- Давай-давай.
- Будь осторожен. Позвони мне завтра.
Я подумал, что неплохо бы купить ему книжку Хэнка. Затем вышел из бара, чуть не ввязавшись по дороге в драку с шумными ребятами в неплохих костюмах и ослабленных галстуках, как раз спускавшихся по лестнице. Тоже юристы наверное, - подумал я и, обогнув их, начал прощаться с портретами Хэнка. Когда я был уже у дверей, я услышал, как приятель Штефана смачно рухнул юристам прямо под ноги.
Воздух на улице был внезапно резко-холодный и обжигающе-пронзительный. Голова приятно закружилась. "Ах ты ж, вашу мать!" - радостно выругался я про себя. Львовская ночь для меня была теперь полна цветами бара, звоном бокалов, пьяной руганью, разлитым коньяком, теплым пивом и женщинами с блестящими глазами. Я поплотнее закутался в пальто, стараясь не растерять то, что еще осталось от тепла бани. Прошел мимо Доминиканского Собора. Мимо торгового центра и McDonald’s, по улице Чайковского мимо филармонии. Добрался домой. Вверх по ступеням, добавляя к потертости дерева. На балконе второго этажа полоумный пьянчуга орал что-то о жидах. Внутри было тепло. Даже жарко. Я этому очень обрадовался. Быстренько разделся, почистил зубы и лег спать.
4.
Дальше дела пошли уже не так складно. Радость во Львове закончилась вчерашним первым днем. Как оказалось, это все, что у него было. Ну или все, что я готов был принять – может быть мне так было удобнее, так и хотелось, пусть даже я сам себе в этом не признавался?
Ночью сломался котел. Выключилось отопление и горячая вода. На часах было без семи десять. Сука! Я не просто жестко замерз - я выстыл. Весь как-то даже загрубел телом. Невероятно, как квартира смогла остыть настолько быстро. Естественно, я не смог принять душ и привести себя в порядок. С взлохмаченными немытыми волосами, одетый в пальто и замотанный шарфом, как чертов Джеймс Дин и с таким же безумным взглядом, я вышел под дождь, в промозглую сырость серого львовского утра. Вот, вот как быстро все меняется. Прошлое опять поселилось в голове – в каждом доме, каждом повороте хмурых улиц, где мы когда-то гуляли с Sofie. Первым делом мне предстояло найти зарядку для нетбука. Сгребая плохо слушающимися руками в сумку необходимые вещи этим очевидно не задавшимся утром, я обнаружил, что забыл ее в Киеве. Это меня нехило напрягло - в дополнение к отсутствию горячей воды и тепла. Злясь и чертыхаясь про себя, я простуженной тенью промаячил вдоль мокрых мостовых проспекта Cвободы. Потом-таки нашел необходимый мне магазин. Назывался он "Евросеть" и это заставило меня улыбнуться. Я купил себе мультифункциональную зарядку с кучей насадок, так что при желании я бы даже наверное мог подключить от нее телевизор. Где-то примерно в это время мне удалось несколько согреться, я заскочил выпить кофе с круасаном и жизнь начала налаживаться. Собравшись с силами, я прогулялся до "Лампы" и плотно там засел. Ел сало с черным хлебом и чесноком, читал и посматривал по сторонам. Периодически я звонил Штефану – никто не отвечал. В перерывах между звонками, чтением и кофе, я названивал девочке-риэлтору и справлялся, как продвигаются дела с починкой котла. Продвигались они медленно. Мастер блуждал где-то по сонному туманному городу, где каждый тем днем, казалось, пытался и не мог согреться среди серых камней холодных австрийских домов. Всем нужен был мастер по отоплению, он, сука, был в цене. Его телефон терял сигнал между низким небом и скользкой мостовой и мастер постоянно норовил ускользнуть. В конечном итоге его удалось подловить. Я практически уверен, что произошло это в тот момент, когда он потерял бдительность и расслабился за чтением завернутых по случаю непогоды в целлофан старых пропагандистских памфлетов ЗУНР и спорами о политике возле памятника Федорову.
Около двух перезвонил Штефан. Голос у него был похмельный и слегка обеспокоенный.
- Привет, старик, - начал я бодро. – ну как ты? Что голова?
- Болит голова. Я около четырех только дома был. Спал мало.
- Так что, прогуляемся по Сыхову?
- Нет, Дэн, не прогуляемся… Тут такое дело. Один мой хороший приятель в больницу попал.
- Да ну?!
- Да. Подрался. Не беспокойся, ничего серьезного – я уже позвонил, разузнал. Но я вот хочу к нему съездить, раз такое дело, проведать.
- Так…
- Так вот. Если хочешь – присоединяйся. Это львовская больница скорой помощи.
- Да, почему бы и нет? – согласился я. На душе у меня было серовато, - этот чертов дождь, холод и контрастом спавшая острота ощущений вчерашнего, первого, дня, - и я подумал, что поездка в больницу будет очень кстати.
- Как встретимся? – поинтересовался я.
- А ты где сейчас?
- В «Гасовой Лампе».
- Сиди, наверное, там. Я подъеду и наберу.
- Окей.
Так я и поступил – сидел и читал Владимира Лиса. Прошел час. Штефан позвонил и сказал, что ждет на входе. Я спустился.
- Ну что, как и куда едем? – поинтересовался я.
- Львовская больница скорой медицинской помощи. Это улица Миколайчука.
- Далеко это?
- Да как сказать. Смотря с чем сравнивать. Тебе после Киева наверное не так уж и далеко покажется.
Дождь продолжал мелко капать на голову. Было все еще холодно.
- Слушай, давай машину возьмем. – предложил . – Как-то мокро.
- Я заплачу, - добавил я после паузы. – ты только адрес скажи. Ну договорись типа.
- Какой ты нежный, вроде как и не спелеолог. – беззлобно замечает Штефан и добродушно ухмыляется. Его короткая улыбка резко искажается прострелом головной боли похмелья. – Ой бля… Ну, пошли.
Ехали мы, кажется, мимо парка Высокий Замок, через районы, становившиеся все ниже и ниже, а потом выше и по-спальному современнее. Везде было серо, везде моросил дождь на душе. Я запомнил машину – это была черная волга в хорошем состоянии, из тех, что поновее - с прямоугольными фарами. Водила, добродушный мужичонка за сорок, без умолку болтал на русском. Штефан сидел впереди, морщился и старался как-то поддерживать разговор. Я тоскливо смотрел в окно.
- А твой друг не очень то разговорчив. – внезапно бросает водила Штефану.
- А я такой от природы, таким родился. – говорю я себе под нос и пожимаю плечами. Затем поворачиваюсь и продолжаю смотреть в окно. Тоскливо как-то все это. Дождь. И чего я маюсь? Мы едем в больницу. Мимо проносится встречный транспорт.
Больница скорой помощи была на отшибе, сильно отличалась от киевской, но чем-то неуловимо ее напоминала.
- Приятель мой хороший в драку вчера ввязался. – напомнил Штефан по дороге от машины ко входу. – Все нормально. Пару ребер ему сломали и сотрясение. Но все типа путем. С остальным мы разберемся. Он сейчас в неврологии.
Он шагал по каменным плитам дорожки, аккуратно переступая через швы и похмельно ежась.
- Зовут приятеля Мао. – добавил. – Постой, идем сюда.
Мы отошли чуть в сторону от дорожки к кустам. Было пустынно. Штеф достал небольшой косячок, прикурил, сделал пару тяг и передал мне.
- Мао? – спросил я.
- Ну да. Это потому, что он красный цвет любит, да еще и левак по убеждениям. Социализм там, справедливость – вся фигня. Прикинь, Мао сидел в тюрьме – была там одна мутная история. На время отсидки он попросил одного своего хорошего приятеля присмотреть за женой, помочь, если что – у него ребенок маленький. Приятель помогал. Нормально все делал. Так как они с Мао были хорошими друзьями. А потом как-то у них так получилось, что стали друг с женой постепенно сближаться, и стали потом спать вместе. Жестко. Ну, такое бывает. Женщины. Мао вышел, приятель его встретил и все рассказал сразу.
- Да, дела… Но ты знаешь… Мне как-то такое никогда не было понятно. Это что за фигня? Я имею в виду: что значит, присмотри за женой? В смысле: когда мужчина просит о таком своего друга, нужно понимать, что есть риски. Так что лучше не просить об этом – не проверять дружбу. Да и вообще, вот подумай – это ведь вроде как западло просить друга о таком, это же ставит его в очень сложную ситуацию. – я крепко затягиваюсь и передаю косяк.
- Ну да…
- Так а что там с другом, чем закончилось? – косяк опять у меня, прикончив остатки одной крепкой затяжкой, я втаптываю бычок в холодную землю.
- Да ничего. Вломил Мао другу, не сдержался. Тот даже не сопротивлялся. Но потом простил вроде как друга. Уже после всей истории. Не сразу, правда. Он после того, как все это закончилось, духовностью начал всерьез интересоваться, практиковать смирение и медитации. Еще в тюрьме он с пареньком одним познакомился, тот ему про Бердяева много рассказывал, о Боге они беседовали, о мистицизме. Я знаю, так как он меня просил литературу ему кое-какую передавать. Вот так Мао постепенно и отпускал. Это ему помогло, этот его новый путь, но потом, позже и постепенно. Сейчас в нем практически не осталось того прошлого. Но с женой он все-таки развелся. И получается что вот все они теперь сами по себе. Друг Мао с его бывшей в Москву перебрались и поженились, но продлилось это у них не долго: разбежались и бывшая потом с ребенком в Киев вернулась. Мао обратно не может, но старается помогать, чем получается. Друг же в Москве остался, и сейчас там живет. Связь они с Мао потеряли, но Мао частенько его вспоминает.
- Крутая история. От нее хочется повеситься. Я как-то вычитал, что хорошая литература – это та, от которой сразу хочется пойти и повеситься.
- От Буковского хочется повеситься?
- Частенько. И как-то… ненавязчиво.
Внезапно что-то осознав, я добавляю:
- Мистицизмом, говоришь, заинтересовался? А ты ведь у нас тоже мистик? Вы там тайное общество, случайно, не организовали еще?
- Организовали, конечно, - он хитро улыбается. - Я тебе как-нибудь потом расскажу. Ну, пойдем.
Мао полулежал в кровати и смотрел в потолок. Палата была на восьмерых, две койки пустовали, кто-то из соседей отсутствовал, на месте была лишь пара стариков. Какие-то неизвестные посетители уже успел подложить на столик Мао томик Беккета и книжку Вальтера Беньямина, хоть было и не похоже, будто он в скором времени собирается читать.
- Привет, друже. – тихонько сказал Штефан и присел около кровати. – Ну как ты тут? Что болит?
- Душа у меня, Штеф, болит, ты же знаешь, – шутит, намекая, Мао.
- Знаю, знаю.
- Есть у тебя средства для больной души?
- Такие средства есть, ты знаешь, но сейчас тебе их нельзя. Ты сначала голову вылечи.
- Эх, вот только всегда и делай, что голову лечи: как не одним способом, так другим. Все беды от нее.
- Это точно. Познакомься, - представляет Штефан меня. – Это Денис, богемный подросток из Киева.
- Привет. – здороваюсь я.
- Ну привет. Я Виктор, Мао обычно зовут, – он подтягивает низ одеяла и демонстрирует красные носки.
- Мао работает осветителем в театре Леся Курбаса, – вставляет Штефан.
- Вау, неплохо, – выдаю я.
- Послушай, Дэн, нам тут с Виктором нужно переговорить. Подожди меня около столовой, – обращается Штефан ко мне.
- Без проблем.
Пожелав Вите Мао скорейшего выздоровления, я вышел из палаты и пошел искать столовую. Нашел ее и встал напротив. Там была такая широкая ажурная решетка с арочкой, как вроде декоративная, и мне было видно, что происходит внутри. Было не очень широко. Происходил, по-видимому, какой-то полдник и пациенты – преимущественно старые, слабые, сморщенные и некрасиво выглядящие люди; со всеми этими их затасканными халатами и пузырящимися на коленях штанами – неловко толкались у окошка раздачи, толпились. Было что-то неприятное, суетное во всей этой ситуации. Тревожное. Я спокойно отношусь к больницам, но те старые люди… Вся эта ситуация… Я не мог долго там находиться и отошел в сторону. А потом подошел Штефан.
Мы еще немного послонялись около больницы, под небом: серым и выпукло-безрадостным, а потом позвонила моя квартирная хозяйка и доложила, что котел исправен и что я могу ехать проверять. Штефан приглашал в бар «Буковски», но на душе у меня было так тошно от старых людей, что я отказался, опасаясь, что не удержусь и опрокину пару бокалов. Так что я поехал проверять – и котел действительно работал. Хотя помещение и прогревалось медленно, было гораздо теплее, чем на улице, так что я залез под одеяло и проспал около часа, поднялся, оделся и, ни на что особо не рассчитывая, пошел в филармонию.
Как вроде событий дня было мало, филармония тем вторым вечером произвела на меня особо похабное впечатление. Последний, мать его, аккорд. Самое смешное, что в основе моих ощущений лежал стыд, мне, как бы это сказать, было за них стыдно. За всех них я испытывал смущение. Это наверное какая-то стандартная и изученная психологическая фишка - я сталкиваюсь с этим чувством, сейчас уже реже, когда вижу артиста, откровенно лажающего на сцене. Я вроде как сам стою в такие моменты там, вместо них, перед аудиторией осуждающе покачивающих головой почтенных старцев-искусствоведов, закрывающих лица ладонями старух-театралок и неслышно шепчущих "****ый стыд" представителей молодого авангарда в искусстве и заливаюсь краской.
В зале было на удивление мало народу и это действовало на нервы. Я сидел близко к сцене и буквально чувствовал тень разочарования, исходившую от артистов. Артисты, казалось, и без этого были не в духе (с какого хрена, они что, тоже ездили навещать кого-то в больницу?!), а тут уж совсем приуныли. Никакого энтузиазма в их исполнении не чувствовалось. Рядом со мной сидели какие-то львовские школьницы и трещали без умолку пока я на них не шикнул. Было суетно. Вчерашняя женщина конферансье продолжала жечь. Вдобавок ко всему в зале было чертовски холодно. Холод преследовал меня тем днем, никак не хотел отпустить. Так что в какой-то момент я понял, что с нетерпением жду окончания мероприятия. Думал я только об одном - о пятке, которую мне перед расставанием дал Штефан. Ну и о теплой постели. Благо – с котлом вроде как все было в порядке. Вот сейчас пыхну, заварю горячего чая и забьюсь под одеяло с книжкой. Замечательный план.
Оставалось только придумать, как курить. Трубочки у меня не было, да и количество стафа было не таким уж большим. Для водного, с другой стороны, в самый раз. Замерз я действительно по-взрослому. Снова. Да, сноват, мать тебя, холодный Львов. Куда ты дел свое тепло, для чего бережешь? Я замерз настолько, что трудно было шевелиться, что стоило неимоверных усилий расстегнуть верхнюю одежду и достать кошелек. Снова. Самые мысли, кажется, замерзают в такие моменты и не желают выходить сквозь рот ледышками слов, царапают гортань, обжигают губы. С большим трудом мне удалось купить полуторалитровую бутылку воды и шоколадку в магазине напротив филармонии. Еще я купил что-то поесть - ничего сверхъестественного. Я был уверен, что видел в доме ведро и потому не стал покупать дополнительную бутылку для "низа". Мне и так потребовалась изрядная доля ловкости для того, чтобы донести домой свои нехитрые покупки, при этом куря сигарету, пытаясь греть руки в карманах и ничего не растерять по пути. Против пакета я был настроен критически – сам не пойму, почему.
Квартира, тепло. Хорошо. Я принялся искать ведро. Но его не было. Как не было и никакой более-менее вменяемой ему альтернативы. Так что я поставил набираться ванную, а сам вернулся на кухню и принялся делать "верх". Все ножи, как назло, оказались тупыми. Я трясся и злился и в конечном итоге полоснул себя по пальцу. Скотство, - подумал я, покосившись на нож с грустью и моментально успокоившись. – Скотство. Уж лучше бы ты, сука, так же резво резал пластик. Мне пришлось принести на кухню рулон туалетной бумаги и оставлять тут и там белые пропитанные кровью кусочки, как после неудачного бритья. Ванная набиралась вечность.
В конце концов я все-таки пыхнул и расслабился. Переоделся в пижаму, заварил себе крепкого черного чая, залез в постель прямо с сигаретами и пепельницей и раскрыл роман Владимира Лиса "Столетие Якова".
5.
Я проснулся и первым делом прислушался к себе - не простудился ли? Ну а что? Мало того, что я мнительный, так вчера к простуде были все предпосылки: я мерз ночью, мерз днем, гулял по холодным каменным Львовским улицам под дождем, посетил больницу. Не то чтобы там было особенно заразно, но я все-таки о ней подумал. С какой стати? Внутри все было ладно – никакой простуды. Голова, однако, болела, так что я нашарил сигареты и закурил, пытаясь сделать себе хуже или расслабиться – как получится.
Тем новым днем небо Львова хмурилось и завихрялось изменениями атмосферного давления. Тучи висели очень низко. Существовала, казалось, опасность, что они порвутся о львовские флюгеры и опять задождит. Тяжелые климатические условия мутили мне разум и ломали кости. Я старался не париться. Сидел на балкончике и смотрел, как в прорехах черно-серых облаков внезапно появляется солнце. Совсем на чуть-чуть. Считал такие моменты, пока в глазах у меня не начало рябить.
Все утро я писал. Ближе к обеду мы встретились с Костей и я закинул ему денег на шмаль. Потом писал дальше, один, но уже ожидая. Я пытался прикинуть, сколько это у него займет. Львов ведь, если разобраться, город небольшой. В Киеве может потребоваться пара часов. Я остановился на сроке в час-полтора. С запасом. И стал себе писать дальше. Через час Костя перезвонил и мы встретились неподалеку от улицы, которую попеременно называют именами разных режиссеров. Сжимая в руке сверток после приветственного рукопожатия, я набрал Штефана и с удивлением обнаружил, что он находился в баре "Буковски", совсем близко.
- Ты что, старик, так никуда отсюда и не выбирался.
- Да нет, не совсем. Бармен отвез меня домой на такси. Около пяти утра наверное. Вот приехал ему деньги вернуть.
- Болеешь?
- Само-собой.
- Лечишься?
- Само-собой.
- Ну, я сейчас подойду.
Костя куда-то поспешно скрылся. Подозреваю, что домой, курить и слушать музыку. А что еще было делать? Воскресенье ведь. Я пошел посмотреть, как там Хэнк со Штефаном.
Днем внутри было заметно тише. Серьезные и сосредоточенные полуденные завсегдатаи сидели за стойкой. Мне нравится этот всегда слегка уставший сорт людей - они, как правило, поспокойнее и сосредотачиваются на спиртном, а не на показном веселье. Днем в воскресенье за баром обычно сидят довольно убежденные люди. Более убежденные люди сидят за баром разве что в понедельник около трех дня. В таком деле нужна известная смелость, это не про обремененных обязательствами и работой осторожных воинов вчеров субботы и пятницы.
Откуда-то с улицы пробивался свет. Похоже, тут были небольшие окна на уровне земли – поначалу я их не заметил. В целом место произвело на меня благотворное впечатление. Я сидел, потягивал эспрессо и смотрел "Армагеддон" вместе со всеми. Штефан потягивал Львовское светлое. Он было попытался уломать бармена пустить нас в какую-то каморку дунуть, но бармен наотрез отказался. Так что, допив и расплатившись, мы направились ко мне. По пути я пытался найти книжный и спросить там сочинения Буковски, но по случаю воскресенья все было закрыто. Солнца в изгибах улиц стало больше и жизнь показалась не такой поганой. До самого дома мы не разговаривали.
Штефан был явно впечатлен моей квартирой: местоположением, домом, удобством. Мне это было приятно. Я быстренько соорудил сухой из подручных материалов: на этот раз траву можно было не экономить. Что у нас было, так это какая-то местная шала – Костя, меня, впрочем, сразу об этом предупредил. Я прибил – «проклятье, руки в нетерпении дрожат» - и передал Штефу, приготовив зажигалку. Мы сидели на теплом ковре в большой комнате, прислонившись спиной к стене и открыв окна. Воздух попадал внутрь и заносил обрывки облаков и осколки света. С каждым вдохом он замирал, с каждым выдохом вновь приходил в движение звуками ленивого европейского воскресенья. Чертовски во время, - думал я, чувствуя, как постепенно отступает головная боль, мышечное оцепенение в теле и в мыслях.
- Слушай, - сказал я после короткой паузы, - у тебя какие планы?
- Да никаких особо. А у тебя? А что?
- Я в театр иду. Но это к семи, - я посмотрел на часы, там было три. - Еще масса времени.
Мы помолчали.
- Я к чему это спросил - предлагаю накуриться в хлам. Я давно не накуривался в хлам.
- В хлам? Что ж, добавляй.
Мы покурили еще по одной, потом еще. Замерли на каких-то десять минут, не разговаривая и полностью погрузившись в себя. Я предложил пойти выкурить сигарету. Мы, чуть пошатываясь, выбрались на балкон и обнаружили, что тучи разошлись и прямо нам в лицо светит ненавязчивое осеннее солнце, а ветра совсем нет. Было хорошо. Я повертел головой, рассматривая Львов, и тихонько покачал ей из стороны в сторону. Внутри приятно и пусто шевелилась вата. Я понял, что прилично накурился. И тут Штефан двинул мне телегу. О мистицизме и о каких-то там авантюристах-затейниках от духовного поиска. Я, признаться, был несколько не готов - часто долго провожал взглядом прохожих и терял нить повествования. Так что могу что-то и путать..
- Понимаешь, Денис, мы с друзьями вот какую штуку придумали... Собрались вместе. Вроде как люди, которые верят и помогают друг другу. Ну а почему бы и нет? Для обсуждения и практики.
- Во что они верят, Штеф?
- В разные вещи. Кто во что. В разные. В это твое Дао, что в Буковски…
- Ну да, и в тоску, что в Андрее Платонове…
- Что?
- Ничего. Ладно, продолжай.
- Ну да. Буддисты. Христиане. В Бога верят. Это не так уж и важно. Главное – мы верим в чудеса воображения. И в несущественные мелочи и глупости. И в то, что людям нужно помогать. Что люди должны помогать друг другу.
- Воображение я понимаю. Это типа: «как ты сюда попал? – воспользовался воображением.» Ну или как Южный Парк. И это работает?
- Да. Это работает.
- Предположим. Тогда расскажи мне про мелочи.
- Вот предположим, мой приятель едет в Торонто. Ну, это я для примера говорю – в Торонто. Так вот… Я могу попросить его сделать пять полароидных снимков красивых девушек. И обязательно попросить их добавить к фото поцелуй на обороте. Что-нибудь в таком роде. И он это сделает. Это очень важно – мелочи.
- Слушай, какого хрена?
- Ну да, поначалу это кажется странным. Но на самом деле в этом много смысла. Знаешь, как говорят – Господь Бог любит шутки, нам нужно его развлекать. Понимаешь, мир ведь довольно грустная штука. А такие мелочи добавляют в него немного радости. Веселят Бога. Самое главное тут, что они необязательны. В них нет необходимости. Это значит, что в мире по Божьему замыслу их нет, они идут от людей.
- Хорошо, это мне понятно. И тут я не стебусь. – сказал я, а сам подумал, что лучше бы они рисовали порнографические комиксы или играли ска-панк. Тоже ведь творчество в своем роде.
- Это главный постулат?
- Да. Грусть мира и мелочи без причины.
- И это обязательно, все это соблюдают?
- Да. Это очень важно. И последний момент – взаимопомощь. В тех вещах, что называют серьезными. В беде. Это как дополнение – не-необходимость.
- Не-необходимость…
- Да, – сказал он серьезно.
- Это все?
- Что – все?
- Больше в программе нет пунктов?
- Есть. Несколько. И один из них – магия.
- Магия, значит? Великолепно!
- Магия работает, Дэн.
- Да уж, не сомневаюсь.
- Ну а что ты, в самом деле, так удивляешься? Ты же сказал, что понял про воображение?
- Про воображение-то я понял, но…
Мы помолчали. Белое-белое облако медленно проплыло над нашими головами. Я засмотрелся в него и от того пусто задумался. Так, что и не сразу заметил, что Штефан мне что-то говорил.
- А, что?! – спохватился я.
- Я говорю – ты на какой спектакль идешь?
- А… «В ожидании Годо», вот. К Лесю Курбасу.
- Уже взял билет?
- Ну да.
- Ну ты прогнал! Мао же там осветителем работает.
- Ой, бля, точно – он же в больнице. Типа – светить будет некому.
- Очень смешно. Типа – можно было бы пройти и так. Там куча знакомых.
- Ну…
- Вот тебе и ну. Слушай, можно я на диванчике в комнате прилягу?
- Конечно, какие вопросы?
Штефан прошел в комнату и прилег на диван. Занавески слегка покачивались, воздух внутри был приятной осенней температуры. Часы показывали начало пятого. Мой приятель закрыл глаза и чему-то улыбался про себя: толи думал о чем-то близком и удовлетворительном, толи что-то знал, а толи ему просто было хорошо. «Я тебе книжку Буковского подарю, вот бы только не забыть.» - напомнил я про себя, а потом сидел уже молча, ни о чем не думая. Спустя минут десять я решился проверить, осведомился:
- Эй, кимаришь?
- Нет, нет. - ответил он, но глаз при этом не открыл.
- Ладно, кимарь, я пойду книжку почитаю.
Я ушел в спальню, улегся поверх покрывала на кровать и взялся за чтение – провел время, погрузившись в текст и балуя себя сигаретами и травой. Оторвавшись в какой-то момент от книги, я вспомнил о времени – часы на моем запястье намекали, что пора собираться в театр. Набравшись внутренней решимости, я заглянул проверить – как там мой приятель? Штефан спал безмятежным сном. Все та же неясная улыбка играла у него на губах. Его спокойствие привлекало. Вот казалось – сейчас он проснется, и опять начнутся его заботы, и приключения, и потребуется стойкость, и появится куча вопросов. Я задумался и не решился будить его. «Но как же так? Ведь завтра ты уезжаешь…» Ничего – пусть спит. Мой турбулентный друг. Религиозно-философское общество… От этих мыслей я и сам расслабился, словно приняв впервые правильное нравственное решение, выкурил сигарету на балкончике - с видом на постепенное наступление вечера – лег на покрывало, отпустил и уснул.
Когда я проснулся, вокруг было темно. С кухни шел свет, и стрелки часов в комнате отбрасывали тени на циферблат около восьми. Пахло немного утром – Штефан обнаружил запас кофе и как раз изображал его в чашках «по-польски». В голове моей слегка прояснилось, я слегка протрезвел.
- Ну что, проспал ты спектакль?
- Каков наглец. Я не решился тебя будить.
- Спасибо. Я отлично поспал. Это было как раз то, что нужно. Теперь можно опять в бой.
- Да, так и не увижу я Годо.
- Как знать. Но ты не думай об этом. Вот, выпей лучше кофе.
- Спасибо.
Я понял, что проголодался и предложил зайти в еврейский ресторанчик перекусить. «Я угощаю.» - добавил, завидев заминку. Мне хотелось заместить вкусной едой недостаток вечера. Штефан согласился. Мы лавировали по улочкам вечернего Львова, между огней машин и девушек, между полной бурной жизнью маленького европейского города. Это происходило – и это было в воздухе, над каждым перекрестком и за каждым поворотом. Я внимательно впитывал вечер и даже забыл на время о своей свойственной беспредметной печали. По пути я говорю Штефану на всякий случай:
- Пойдем поедим, только вот что… Никаких больше разговоров про магию и сектантство!
- Да я ведь еще и не начинал, – говорит он как-то так лукаво, что я ничего не понимаю, но решаю добавить:
- О, фак! Фак, Штефан!
Внутри еврейского стилизованного кабака «Под Золотой розой» дым стоит коромыслом. Нам находят маленький столик прямо около развилки: лестница вниз, в уют полуподвального этажа; лестница вверх, к люстрам и шумной компании в зелено-белых шарфах львовских «Карпат». Прямо напротив нас расположился небольшой, но шумный оркестр: аккордеон и почему-то барабан. Мы, таким образом, висим в пространстве вместе с музыкой. Заказав пива, Штефан смотрит на меня и произносит:
- Дэн, ты расстраиваешься?
- Что? Я? С чего?
- Ну, из-за Годо, из-за спектакля?
Смутная неудовлетворенность внутри меня мгновенно обретает форму – типа как вроде я понимаю, с чего бы все это, так что я, выдержав паузу, отвечаю:
- Нет, вроде бы нет.
- Да ну, я же вижу, что расстраиваешься…
- Слушай, старик, перестань, а?
- Ладно, ладно… - он примирительно поднимает руки. – Ты просто какой-то хмурый.
- Я постоянно хмурый. Такая у меня хмурая натура.
- Это ведь тяжело…
- Хмурая натура? Ну да. Пить тоже тяжело. Тебя же это не останавливает.
- Ну да, ты прав. – он улыбается. Продолжает после небольшой паузы, во время которой что-то аккуратно выискивает взглядом на моем лице: - Послушай, как насчет подождать его завтра?
- Кого? – не сразу врубаюсь я.
- Ну, Годо.
- А, ты все об этом. Это как – подождать? Завтра понедельник и в «Курбасе» нет спектаклей. Да и уезжать мне надо.
- Ну, первое – не проблема.
- Что ты имеешь в виду?
- Да что там того Годо? Четыре актера. Мао же работает там, ты помнишь. Знает режиссера. Он нам поможет.
- Кстати, как он там?
- Не очень. Но ты не волнуйся, оклемается.
- Делать ему больше сейчас нечего, кроме как нам помогать.
- Ты что, это ему даже понравится.
- Даже так?
- Даже так. Это ведь в чем-то дурацкая и бессмысленная затея.
«Бессмысленная. Без смысла». Тень воспоминания воспоминания. Штефан продолжает:
- У тебя же большая квартира, как раз. Шмали бы покурили.
- Хмм… - поддаюсь я. Идея действительно не так уж плоха. – Ты прав. Можно бы сделать. Но мне действительно нужно уезжать. Работа. Сегодня они не смогут?
- Нет, Дэн, не смогут. Поздновато. Завтра днем тоже – некоторые люди будут заняты, я точно знаю.
- Жаль… Идея действительно неплоха. Без дураков.
Дальше было молчание. Не первое, конечно, за сегодняшний день, но какое-то особо тягостное. От глупости глупого ожидания, надо полагать. А впрочем, я не знаю. Взгляды в потолки, взгляды в стены и пол. Время, остановившееся в воздухе на уровне стола. Рисунки Бруно Шульца. Музыка, все так же играющая тихо и громко – от того, что совсем рядом. Я извинился, - сказал, что в туалет, - и вышел из-за стола, и дальше – по длине коридора, оставив Штефана слушать еврейские мотивы в одиночестве. Потом я сделал странную вещь: постоял на улице, выкурил сигарету, думая о Годо, а потом подошел к бару, заказал пива и осторожно выпил. Вот так просто, и строки романа Джеймса Ли Берка всплыли у меня в голове: "В один прекрасный день, когда на голубом небе витали легкие облачка, а работа шла своим чередом — словом, без всякого видимого повода, — я откупорил бутылку пива «Джэкс», поглядел, как с янтарного горлышка стекает пена, орошая дощатый пол моего магазинчика, и залпом выпил. Двое моих приятелей-рыбаков, сидевших в этот момент за деревянным столиком поодаль, переглянулись; лица их словно окаменели. В наступившей тишине я услышал, как Батист, чиркнув спичкой, закурил сигару. Когда я взглянул на него, он швырнул спичку в окно, и она с шипением упала в воду. Он отвернулся от меня и стал смотреть в окно, пуская дым." Первые два глотка я выпил, еще не прикоснувшись губами к бокалу – как только бармен поставил пиво на стойку. Это самые лучшие глотки. Это приближение к невозможному – переживанию будущего как будущего, в настоящем моменте. Затем я сделал три долгих глотка из бокала – непосредственно. Один, а потом еще два. Ухватил сухарик с подноса рядом, чем вызвал хмурый взгляд официантки. Планомерно допил. Не знаю, зачем я поступил именно так, но после я уже не сомневался.. Назад я вернулся с двумя маленькими бутылочками «Хайнекена» и двумя стаканами крепкого. Прошло минут десять.
Я сел за стол. Бокалы крепкого звякнули друг о друга. Вокруг оказалось тихо – оркестр взял перерыв. Штефан удивленно на меня посмотрел, даже поднял бровь. Удивленно, но совсем не осуждающе. Я молча поставил перед ним пиво и «Джека» и поднял свой стакан. Мы оба выпили. Я добавил глоток пива из горлышка и дал спиртному немного времени – подействовать. Затем сказал:
- Итак, что ты там говорил насчет Годо?
- Понял тебя. Сделаем. – он помолчал, потом не спеша добавил: - Слушай, а могу я тоже попросить тебя об услуге? Раз уж пошла такая пьянка.
И он заговорщицки мне подмигнул.
- Это завтра днем. Для Мао.
- Это как-то связано с подозрительными религиозными активностями, что ты затеял в этом и без того неспокойном городишке?
- Ну да.
- И что нужно будет делать?
- Да ничего особенного. Просто составить мне компанию. Во время прогулки.
- Во время прогулки? Звучит как-то уж очень безобидно.
- Так и есть. Безобидно и ненужно.
Я рассмеялся.
- Ой бля… Ненужно. Конечно, старик, я погуляю с тобой, хотя мне и кажется, что ты темнишь.
- Спасибо, Дэн. Это действительно не сложно и я ценю твою помощь. А вечером спектакль посмотрим.
- Супер. Ну а теперь, пошли в бар «Буковски».
6.
Утро наступает – и в этом есть некоторое облегчение – в квартире на Томашевского. Серостью: сначала за веками; потом – за окном. Одежда беспорядком лежит около кровати, в которой лежу я – весь головная боль и дрянной привкус во рту, и смутное раздражение, и черт с ним. Окурки в чашке на тумбочке – опять, наверное, читал в постели: бутылка «Джека» и застоявшийся запах сигарет. Я несколько раз поднимаю донышко выше уровня глаз, жмурюсь, выжидаю немного, пока алкоголь стекает вниз по пищеводу, и прикладываюсь к бутылке еще раз. Натянув штаны, ковыляю на балкон, чтобы выкурить сигарету ожидания. Пока утихнет беспорядок в голове, пока грусть отступит на два шага назад. На балконе: поперечный туман и тишина лежат над улицами города слоями. Пахнет свежим хлебом и сыростью леса – как напоминанием о моем вчерашнем обещании Штефану. Наконец я чувствую себя уверенно настолько, чтобы позвонить девушке-риэлтору. Я сообщаю, что хочу остаться еще на пару дней – просто на всякий случай. На работу я не звоню, а вместо этого отключаю телефон и оставляю его на тумбочке. Пошарив по карманам, я обнаруживаю траву и сворачиваю косяк. В таком вот виде: помятый, взлохмаченный, в штанах с расстегнутым ремнем, вроде я как раз собирался их снять, и с косяком в зубах – словно они придает мне какой-то нахальной уверенности – я заявляюсь в комнату. Странно – опять пахнет утром. Штефан уже на ногах, уже заварил кофе и с удивительной пунктуальностью разливает его по чашкам.
- Здорово, старик, как ты?
- Именно так, как ты думаешь. Не спрашивай. – огрызается он без злобы.
- В душ пойдешь? Могу дать тебе футболку, носки и даже трусы, если ты готов носить мои трусы, конечно.
- К черту. Дай-ка мне лучше бутылку.
- О, прости.
Бутылка с грациозной неспешностью описывает плавную дугу, задержавшись… на секунду… две – мой приятель заглатывает солидную порцию и удовлетворенно выдыхает. Затем мы пьем кофе с косяком, который я так и крутил в руках. Штефан предлагает собираться: «Уладим дело и расслабимся». Пока я в душе, я слышу как он о чем-то договаривается по телефону.
7.
Оказалось, что Штефан договаривался о транспорте: под подъездом нас ждал автомобиль. Огромный переднеприводной «Москвич-АЗЛК» периода заката развитого социализма. С самого начала я за каким-то хреном принялся таращиться на водителя. На фоне общего спокойствия была тень похмельной вздорности – требовалось поиспытывать к кому-либо неприязнь.
- Это Юзеф. – представил Штефан. – Он из Кракова.
- Из Кракова? – переспросил я зачем-то недобро.
- Ага.
Я даже обернулся и посмотрел на Штефана вроде как: «И что ты хочешь, чтобы я сказал? Типа – вот как заебись, что Юзеф из Кракова?» Словно прочитав мои мысли, Штефан прибавляет:
- Из Кракова, Дэн. Это круто.
- Не пойму, что ту крутого.
Все это время Юзеф молчит. А потом просто поворачивается от дороги и смотрит мне прямо в глаза. Не смотрит сквозь, не сверлит, не вперивает взгляд. В его глазах нет ни злобы, ни раздражения, ни снисхождения, ни жалости, ни страха или презрения. Единственное, что слегка угадывается на их дне – это лукавый интерес. Кажется, что проходит порядочно времени, а Юзеф все так же просто смотрит мне в глаза. Я никогда еще не видел такого чистого взгляда. Мне становится стыдно и я шепчу: «Извини». Юзеф улыбается и смотрит на дорогу.
- В Кракове много красивых девушек. – говорит он с легким акцентом. – Круто.
Он, похоже, ни капли на меня не обижается, и от осознания этого я внезапно начинаю искренне и громко хохотать. Мы едем, кажется, по направлению к польской границе (я даже успеваю подумать, блять, Штефан, ты же не задумал ничего такого?!), остановившись по пути лишь раз – на заправке, где Штефан покупает бутылку воды, а я – 0.7 «Джека» на день грядущий. Мы пополняем запасы сигарет и продолжаем дорогу.
После ремарки о девушках поездка проходит в легком молчании. Постепенными толчками мне становится лучше: дерзость прошла, можно ни о чем не думать, и никто на меня не обижается, пусть в этом и нет моей заслуги. Время течет справа дорожным ландшафтом. Минут сорок, час… И вот, Юзеф останавливает на обочине безлюдной дороги, по обе стороны которой задумчиво в ограничении поворотов расположился лес. За время нашей поездки туман отступил, да и серые облака, сдается, тоже куда-то засобирались.
- Все, дальше мы сами. – говорит Штефан.
Юзеф подмигивает мне, тянется вправо, достает из бардачка пачку сигарет (синий «Житан») и передает их Штефану. Прежде чем он захлопывает дверцу, я успеваю заметить внутри первое русское издание «Гламорамы» Эллиса, то, что в желтой обложке – у меня такое же.
- У нас же пара пачек, не меньше. – говорю я.
- Ничего, пригодятся. – отвечает Штефан. – К тому же, это «Житан».
Мы выходим из машины. С чавкающим звуком хлопают дверцы, Юзеф разворачивается в несколько приемов и вскоре скрывается за поворотом.
- А назад как?
- Не беспокойся, доберемся. Это моя забота. Пошли – нам на другую сторону.
Мы углубляемся в лес и идем в неизвестном мне направлении. С часа пол, быть может дольше. Иногда прикладываемся к бутылке, но не очень часто – внутри и вокруг вроде и так хорошо. Пахнет замлей и жизнью и слезы наворачиваются на глаза от воздуха. Кучи мусора тут и там напоминают о бренности мира форм. Наконец Штефан находит полянку, у края которой свалено несколько бревен.
- Вот тут неплохо. – говорит он и садится на один из стволов. – Передохнем.
- Итак, - я следую его примеру и решаю, что можно бы и поинтересоваться планами на ближайшее будущее. – что дальше?
- Что дальше? Что ты вечно торопишься дальше, а, Дэн? Чем же тебе тут так плохо?– он усмехается. – Дальше будем гулять дальше. А пока передохнем. Посиди, посмотри вон туда. – он указывает рукой в направлении долины впереди и под нашими ногами. Лес в том месте как бы выгибается.
- Туда? И на что конкретно?
- В том-то и дело, что ни на что конкретно. Смотри вниз: на корни деревьев, на кусты. Порассматривай лес. Посмотри вверх – на кроны деревьев. Просто смотри.
- Господи. С каких это пор ты стал таким мистическим лесным гуру? Слишком много висишь на высотке. Ну ладно.
Так что так мы и сидим - рассматривая лес. Естественная тишина: поскрипывание, похрустывание, шорохи – передается внутрь, и я уверен, что Штефану так же, как и мне. Что ж, может и не зря он все это придумал.
Ленивым движением Штефан достает из кармана куртки «Житан», и я думаю: отличная идея. Но по тому, как он открывает пачку и вытряхивает содержимое себе на ладонь нетрудно понять, что там совсем не сигареты. Он аккуратно демонстрирует мне ладонь, и на ладони у него вроде как грибы. Я таких раньше никогда не видел.
- Приехали. – говорю я. - Это тоже в интересах товарища Мао?
- Совершенно верно.
- Какого хрена, старый, что это еще такое?
- А чем это может, по-твоему, быть? Это могут быть наркотики. С каких это пор ты стал против наркотиков?
- Я не против наркотиков в принципе, но к некоторым вещам нужно быть готовым. А мне не нравится, что ты кормишь меня информацией по крупице. – спокойствие леса мгновенно слетает с меня. - Вроде как ведешь меня. Что дальше? Потребуется отсосать у тебя? Мать твою!
- Ты прав, ты прав. Извини, не заводись. Но иначе это не сработает. Не сработало бы.
- Что «это»?
- Ну, магия.
- Магия? Ох, блять, Штефан! Магия. Ясно.
- Послушай, так было нужно. Просто доверься мне. Ты сколько меня знаешь? Под ***ню я тебя не подведу. Все будет хорошо. Мы сэкономим кучу времени и денег. Да еще и, возможно, что-нибудь узнаем.
Внезапно я как-то ясно и отчетливо понимаю, что он прав. Лес вокруг опять начинает работать, шорохи и скрипы постепенно вновь проходят сквозь мое тело, унося раздражение. Не знаю, что там с магией, но в Штефане я могу быть уверен – это четко и ясно. И почему-бы не сыграть в его игру?
- Ну ладно, религиозно-философский Дэвид Блейн, давай сюда свои грибы, маг долбаный. – на всякий случай я решаю сделать хороший глоток из бутылки. Штефан осторожно ссыпает половину грибов мне на ладонь.
-Можешь жевать, - говорит он и передает мне бутылку с водой. На вкус грибы как грибы. Я вижу, как Штефан забрасывает свою часть в рот и не спеша жует. Возвращаю ему воду.
- Ну вот, что теперь?
- А ничего. Можешь ничего не ждать. Просто попробуй быть открытым. Ты шмали взял? Сверни пока косяк.
Пока я кручу, я практически ничего не чувствую. Живот немного бурчит – а в остальном, кажется, ничего не изменилось. Я только как-то очень четко вижу свои пальцы, держащие бумажку: ногти, бороздки, маленькие капли пота и частички грязи. Я до зерна вижу фактуру табака, смешанного с марихуаной. И, странно, - я отмечаю, что ни о чем не думаю. Просто сворачиваю косяк. И внезапно понимаю – знаю – что ведь действительно… Нужно ничего не ждать и быть открытым. И вся затея Штефана с магией уже не кажется такой бредовой. Затянувшись пару раз, я наблюдаю, как дым струйками в разных направлениях и под разными углами поднимается к верхушкам деревьев. Небо прояснилось и стало пронзительно-синим.
- Ух ты, небо прояснилось, – замечаю я и передаю косяк Штефану.
- Да, действительно, – он сосредоточено затягивается и задерживает дыхание.
- Послушай, Денис, - он редко так меня называет, все больше Дэн, – послушай… Ты ведь был в Москве?
- Да. Я жил там какое-то время.
- Ты там хорошо ориентируешься?
- Как тебе сказать… Кое-что знаю.
- Тебе знаком район метро «Октябрьское поле»? Улица маршала Рыбалко.
- Относительно.
- Впрочем, это не так уж и важно. Скажи, а ты был в лесах около Москвы?
- Я был в лесу, считай, что в самой Москве – в Битцевском лесо-парке. Там рядом метро «Севастопольская», «Новые Черемушки». Еще есть «Чертановская», но там я никогда не был.
- Это просто здорово, Денис, просто замечательно. Скажи, ты хорошо помнишь этот лес?
- Да. Вполне.
- Сможешь его вообразить?
- Да, смогу. Странно, Штеф, но меня почему-то не удивляет твой вопрос.
- Это хорошо. А теперь сделай вот какую штуку: посмотри, какое чистое небо вон там, вверху. Ты все еще смотришь на небо?
- Да.
- Посмотри, как колышутся от ветра деревья вон там, на границе промежутка неба. Посмотри внимательно, не торопись.
Я смотрю на верхушки деревьев в указанном Штефаном направлении, и внезапно вижу их четко и ясно, как вот только что видел свои руки. Резко, до каждой детали. Странно, но одновременно я четко и ясно вижу и сигарету, все еще продолжающую тлеть у меня в руке. Верхушки осторожно покачиваются, отвлекая остатки моих мыслей. Я вижу каждую веточку, каждый листик, впитываю цвета и ритм. Небо над деревьями чистое, глубокое и пронзительное.
- Если задуматься, - слышу я рядом голос Штефана. – то ведь так совсем и не понятно, где этот лес, где он находится. Он может не находится нигде. Совсем нигде. Он может находится везде. И где угодно. Деревья вокруг. На много километров. А может и нет – может это всего лишь посадка, полоска глубиной в пару сотен метров. Где угодно. Можно представить, что это лес в Москве. Что это Битцевский лес. Ты можешь представить это, Денис? Можешь вообразить?
…Деревья вокруг, тишина… Это могло бы быть где угодно…
- Да, могу.
- Вообрази… Так что же, где мы?
- Где угодно… В Битцевском лесу. Отдыхаем в пути.
- Где-то рядом дорога? И метро?
- Должно быть, минутах в двадцати ходьбы.
Мы еще сидим там некоторое время, смотрим на деревья и на небо. Я закуриваю очередную сигарету – мне интересно, как она дымит и дым поднимается в разные стороны упорядоченностью хаоса – и воображаю. А когда небо становится ближе и над верхушками появляются первые облака, Штефан говорит, что нам пора идти.
По мере того, как мы продвигаемся, лес вокруг неуловимо меняется, оставаясь на месте. Мусора по сторонам становится все меньше и меньше. Наши ноги цепляются за подлесок, за опавшие листья, незначительно лежащие тут и там. Местами мы продираемся сквозь кустарник. Я шел первым: не пытаясь узнать местность, я все-таки узнавал дорогу. Небо над нами опускалось и поднималось, облака раздавались вширь, пока не слились в непроницаемую единую вату. Закапало то, что казалось то дождем, то мелкой рябью в глазах. Смирение было определено во мне – уверен, что переживал его впервые в жизни, но сомнений никаких не было, а была уверенность. Дорога вела, начиная обозначаться, и я вел за ней, - и мы шли. Под ногами была утоптанная тропинка; была – как есть в настоящем, а не как с какого-то момента в прошлом. Постепенно появился гравий. Мы все шли и шли, а путь был – менялся и был. В какой-то момент я понял, что узнаю окружение, но в этом не было необходимости. «Это Битцевский лес.» - спокойно отметил я и ни капли не удивился. Мы вышли к небольшому озерцу, у которого я провел так много времени в свое время (утки все еще были на месте), и присели на скамейку. Я закурил и несколько раз приложился к бутылке. «Черт, это ведь Битцевский лес.» - подумал я уже более удивленно и сразу испугался, что от таких мыслей что-то испортится. Но миру вокруг было, похоже, наплевать. Все оставалось на своих местах. Так что я позволил себе удивиться сильнее, а потом совсем бросил это дело.
Передохнув, - мне показалось, что я поспал, проснулся, и снова уснул, - мы двинулись дальше, все так же в молчании. Показались дома, шоссе и автомобили.
- Москва, - сказал я.
- Неплохо.
- Как поедем? На метро?
- Нет, в метро не получится. Там нельзя поднять взгляд выше уровня горизонта. Да и долго. У нас ведь еще планы на вечер.
- Какие планы?
- Ты забыл? Будем ждать Годо у тебя дома. Я обо всем договорился.
- О, спасибо, - все это сейчас было так далеко, тягуче и неторопливо. – Все вокруг как-то медленно, старик.
- Не настолько, как тебе кажется. Это ты просто привык спешить. Не волнуйся, словим машину.
- У тебя есть рубли?
- Да, я подготовился.
- Замечательно.
8.
Нас подбирает уставший казах на «бимере»-тройке. Он гонит, как полоумный, попутно вслух порицая свой темперамент – «характер ***вый», как он это называет. Мне все время хочется его поправить и попытаться объяснить, в чем же тут на самом деле штука, но я останавливаю себя. От нас со Штефаном разит спиртным и приходится открыть окна в дождь, что и к лучшему.
- Мне тут когда-то крепко вломили, - внезапно вспоминаю я. – В лесу.
- За дело наверное, - влезает водитель.
Я задумываюсь.
- Ты знаешь, пожалуй, что да. За дело.
- Ну вот.
- Куда мы едем? - обращаюсь я к Штефану.
- Есть там один дом на улице маршала Рыбалко, вот туда.
- А что там?
- Там? Свадьба друга Мао.
- Свадьба? Это какая-то новая?
- Нет, с подругой Мао, о которой я тебе рассказывал.
- Мне казалось, что они разбежались.
- Ну да. Но сначала ведь была свадьба. Я тебе рассказывал.
- Была?
- Будет… Сначала будет свадьба…
- Ага.
Москва неспешно следует за окнами – вслед стрелке спидометра, далеко вправо – за ***вым характером нашего водителя и его ногой на педали. Профсоюзная, МКАД. Дождь все идет в улицах и я все так же не могу разглядеть капель, как не пытаюсь – они лишь дразнят меня в периферийном зрении, а когда я поворачиваюсь – их уже нет.
- И что там, на свадьбе? Будем пить и гулять?
- Нет. Мне нужно передать им подарок. От Мао. Я быстро. Подождешь в машине.
- Слушай, все не пойму, я-то тебе зачем, я что буду делать?
- Денис, ты что, глупый? Посмотришь, чтобы мотор не уехал. – и он подмигивает нашему водителю в зеркало заднего вида.
- Я сразу так и подумал, - говорит тот, не отрывая глаз от дороги, – что за дело.
9.
Штефан действительно справляется быстро – я успеваю выкурить сигарету, а потом еще одну. В том самом подъезде, где он исчезает, снимают какое-то кино: кабели уходят внутрь, происходит смутное движение, а у микроавтобуса у меня за спиной слышно потрескивание рации. Вокруг осень цвета мокрого кирпича. Тишина в спортивной площадке и пустые скамейки вдалеке. Какой, интересно, сегодня день? В подъезде понаставлено осветительных приборов, и пока я курю, я вижу тень от поднимающегося Штефана: то на одой стене, то на другой, то на одной, то на другой. В тоне шума машин на оживленной улице рядом работает генератор. Кто-то кричит: «Поехали!» и спустя секунды слышен выстрел и не успеваю я подумать: «Мать твою, Штефан, вот какого ***?!», как слышится – «Снято!» и актриса в ослепительно белом свадебном платье появляется из дверей подъезда, вся заляпанная кровью, останавливается под козырьком и манерно закуривает. Улыбающийся Штефан появляется следом, о чем-то болтая с гримером, желает всем хорошего дня, и направляется ко мне.
После мы едем в Бибирево - не самый лучший район, как сообщает нам наш водитель. Но гаражный комплекс, куда нам нужно, он знает. Бибирево – хмурый томный район, нечто среднее между Троещиной и Оболонью, такое впечатление, что в 90-е тут было неспокойно. Всю дорогу сюда я нянчился с бутылкой «Джека» и атмосфера вокруг приятно печалит мне душу. Смирение все еще где-то у меня в голове, рядом с состоянием алкогольного опьянения. На входе в гаражный комплекс нас встречает молчаливый мужичонка, и ведет в дальний конец территории, к слегка облезлому гаражу.
- Заходьте всередину, - говорит он, открыв двери. Внутри стоит двадцать первая «Волга».
- «Волги» вокруг… Сплошные «Волги»… Послушайте, может Вы выедете, а потом мы сядем?
- Нє, Ден, сідай у машину, так нормально буде. – неожиданно по-украински говорит Штефан.
Мы заходим внутрь, и водитель закрывает за нами двери гаража. Становится темно.
- Зачекаємо хвилину, - говорит водитель тихо.
Проходим момент тишины – у меня слегка кружится голова, так что я нашариваю ручку и, противно скрипнув дверью, сажусь в машину. От темноты мне кажется, что я потерял сознание, но тут вспыхивает огонек зажигалки - Штефан прикуривает сигарету - и, словно по сигналу, водитель открывает двери – с другой стороны, не там, где мы зашли, впуская новый свет. Они рассаживаются и мы стартуем по местам, которых я по началу совсем не узнаю. Да, собственно, и не стараюсь. Темнота гаража превратилась в пустоту. Тишина – в спокойствие.
11.
Мне удалось сориентироваться. Мы ехали по Лычаковской, по все еще проездной ее части, в сторону центра. Гнали довольно быстро - я сидел на переднем сиденье и балдел пьяной тягой всего этого странного дня, который я почти не помнил. Что реально? Что – нет? Широко раскрыв глаза, я прикасался к происходящему вокруг: к зданиям, к прохожим, к низким облакам, к вырвавшимся на волю лучам света. Воздух был все того же цвета Дели. Я открыл окно и вдохнул его. Что-то где-то жгли. Глаза жмурились и открывались. Простые фрагменты жизни были гармонично разбросаны вокруг. Или это мне только так казалось? На второй день возлияний и за пару часов после полудня я находился в здесь и сейчас, - "в гармонии с собой и с миром", по меткому выражению Хантера С. Томпсона, - вот так это бывает и вот ради этого я и пью. Но на этот раз все было как-то иначе, как-то по-другому… Что-то говорил Штефан, что-то говорил водитель, играла музыка. Я даже не обратил внимания, что я их не слышу. Я чувствовал себя странником, я ничему не удивлялся, ничего не ждал, ни о чем не беспокоился, а лишь улыбался самими кончиками губ осеннему богатству красок и полутонов вокруг и двигался вперед. Двигался ли? Радость чуть колебалась внутри меня ровным, гладким, тихим озером. Ее не было не больше, не меньше. Как раз столько, сколько нужно. И именно в тот момент боковым зрением безмятежного пьяницы я отчетливо осознал, не на интеллектуальном уровне, а как-то глубже и, казалось, немного даже в стороне, что умирать не страшно, и не плохо и что все в конечном итоге будет в порядке. Это открылось мне со всей отчетливостью, во всей сияющий простоте и ясности, - иначе я не могу сказать. Я просто вдруг понял это. Фраза "Где найти легкость" всплыла в моем сознании и я с удивлением отметил, что если бы Господу было угодно призвать меня вот прямо сейчас, в ту же секунду, то я был бы готов. В ту секунду я как никогда до этого был готов умереть. Я не стремился к смерти, не боялся ее, не избегал, не был настроен по отношению к ней скептически. Я просто знал, что будет иначе и был спокоен. И это и было явление Господа, которого я искал, искал с того самого момента в костеле Святого Михаила. Настолько естественно - умереть именно тогда. А потом мы выскочили на перекресток и я заметил справа еще одну машину. А потом был удар - все произошло очень быстро, но я все-таки успел про себя отметить, что ничего во время аварии, черт побери, не замедляется и что все это полное вранье. Я ударился головой о лобовое стекло и меня вырубило. Я так ничего и не услышал.
12.
Мне показалось, я пришел в себя ненадолго – в каком-то холле, лежа вроде на возвышении, на простынях. Не могу сказать с уверенностью. Свет бил мне прямо в глаза. Чуть поодаль толпились люди – я чуял их по звукам. Кто-то сновал мимо туда-сюда, задевая меня, что я ощущал притупленно и вроде как и не ощущал совсем. Ничего, по большому счету, не происходило. Вдруг в свете сверху появился силуэт, склонился надо мной, кажется, что-то мне говорил, но я не понимал, услышал только:
- … ну, і що мені тепер з тобою робити?!
И тут мне внезапно захотелось поделиться, захотелось сказать, я постарался привстать, схватиться за силуэт, но ничего не мог сделать, а только выдавил:
- Я бачив Бога…
Сразу после у меня в глазах опять потемнело.
13.
По жуткой боли в голове, сухости во рту и тошноте я понял, что не умер и тут же подумал, что это, наверное, плохо. И тут же подумал, что наверное плохо так думать. И перестал. Я ничерта не видел, но почему-то был уверен - просто знал, и все - что зрение мое никуда не делось. Ощущение было такое, что я просто не могу открыть глаза. Я заворочался. Голос откуда-то слева поинтересовался:
- О, хлопче, ти прокинувся. Як почуваєшся? Поганенько мабуть?
Голос был знаком, но я никак не мог понять, кому он принадлежит.
- Правду сказати, ***ово. - не стал врать я. - Де я? І чому я нічого не бачу.
- Ти не нервуйся. Лежи собі, відпочивай. Я тут тобі цигарок приніс. Залишу, може скоро покуриш. Ти у лікарні.
- Що за лікарня?
- Лікарня швидкої допомоги.
- Швидкої допомоги...
- Так. Штефан казав, ви тут були нещодавно. Цікавий збіг, чи не так?
- Вітя Мао ще ту?
- Ага. Тільки він в іншій палаті.
Тут я вспомнил - это был голос львовского растамана Кости.
- Костя, ти? - спросил я.
- Я. Ти не сци, хлопче, з очами в тебе все добре - це ти просто замотаний повністю, уся верхня частина голови. Ти розгатив головою лобове скло, дарма, кажуть, паска не застібнув. Вважай, поталанило. Лікар казав, трохи нижче, й правого ока в тебе не було б. Потім роздивишся, що воно там. Кажуть, ти добряче розпанахав лоба, та й прямо над очима широка рана трохи навскоси.
- Слухай, як курити хочеться...
- Нє-нє - лежи. Перепочинь трохи.
- Добре.
- Ти в неврологічному відділенні.
Заебись. Выходило, что за свою не такую уж длинную жизнь, я успел побывать в неврологиях Киева, Москвы и Львова. Мы оба немного помолчали.
- Як там Штефан? - спросил я.
- Нормально. Налетів на твоє крісло, зламав пару ребер. Водій - той застібнув паска, то взагалі майже без ушкоджень. Штефан вдома, він не любить лікарні. Лежить, шмаль курить, горілку п'є. Там якісь дівчата біля нього чатують. Все добре, старий.
Я даже улыбнулся, представив себе ухоженных львовских девушек, с серьезным и немного обеспокоенным видом прохаживающихся по Штефановой квартире: заварить кофе, поднести больному чаю, выкурить сигаретку на балконе. Штефан подмигнул мне хитро, поднял стопку и выпил.
- Ну то й добре. - сказал я. - Я, мабуть, дійсно посплю. Важко якось.
- Ага. Поспи. Відпочивай.
14.
Так я и уехал: на спектакль не сходил, зато дал своему турбулентному приятелю возможность хорошенько выспаться. Отдохнул две недели в больнице. Вроде как побывал в Москве… Хотя вот в этом, признаться, я не был уверен. Черт знает что. Оказалось, что силуэт, за который я пытался ухватиться в полусне, был доктором. Он рассказал, что я ненадолго пришел в сознание, когда лежал на каталке в ожидании операции. Про Бога я бормотал шепотом до самой операционной, так что он решил заслать ко мне штатного психолога. Я счел, что лучше будет не повторяться и отвечал на ее вопросы в рамках нормы. Она и не настаивала.
Меня приходили навещать друзья. Костя приходил со Штефаном и сам. Штефан кряхтел. Очень хотелось с ним пыхнуть, но я был практически уверен, что совмещать марихуану с ноотропами - не самое лучшее решение. Порой заходил Мао из своей палаты и мы беседовали о театре и о религии. Он оказался очень эрудированным и вежливым. В последнюю нашу встречу Мао рассказал мне о своей бывшей жене – как выяснилось, она была театральной актрисой – и горячо меня поблагодарил. Мне стало неловко, так как я не совсем понимал, за что. С милицией общался Штефан. Я не вникал, что там случилось. И не расспрашивал его о Москве. Черт его знает, что он еще подумает. Штефан, правда, как-то заговорщицки на меня смотрел, но я счел, что молчать – оно к лучшему. Водитель и пассажиры другой машины были живы и, вроде как, не особо сильно пострадали. Приехали мои родители и хлопотали около меня. Потом я выписался и вернулся в Киев.
Ну и черт с ним, с Годо, - думал я в поезде, - никуда он от меня не денется. Я уже ждал его в Киеве и был далеко не единственным бедолагой в зале. Его всегда приходится ждать. София на этот раз не забирала меня из больницы. Она как-то позвонила и сказала, что подумала и решила оставить меня. Что возвращается в Москву. Сказала, что прочла мои рассказы и знает, что я ей изменял. Я не стал настаивать, не стал говорить, что это всего лишь рассказы. Интересно только, откуда они у нее.
Многие люди не любят больницы. Их запах, цвета, их особую атмосферу. Я же... Гораздо позже, конечно... Когда я вспоминаю то время в больнице скорой помощи во Львове... Время в больнице после аварии... Может быть через неделю после... Да, после звонка Sofie. Это было для меня замечательное время. Это было время, когда я мог откинуться в постели и расслабиться. Мне уже не было настолько паршиво, с меня частично сняли повязку и открыли мне оба глаза. У меня практически перестала кружиться голова. Я мог читать. Я много читал, засиживаясь допоздна, до боли в спине от чтения в положении сидя. Было в этом какое-то преступное удовлетворение - ведь много читать после черепно-мозговой травмы не полагалось. Я по графику пил успокоительное. А еще мне нравилось выходить покурить - идти нужно было через длинный и, в ночное время, темный коридор. Но больше всего, конечно, мне нравилось, что можно было ни о чем не беспокоиться. Тогда я толком не знал, что произошло, но мне сказали, что серьезно никто не пострадал - все путем. Так что я мог на время забыть о работе, помирился с родителями на почве их обеспокоенности моим здоровьем, и у меня больше не было женщины – меня никто не ждал. Черт, я был в порядке - а ведь я мог лишиться глаза. Так что я просто откинулся в постели. И читал. А еще думал о том, что чувствовал непосредственно перед столкновением. О Боге.
15.
Гораздо позже окольными путями я узнал, что спустя несколько дней после моего отъезда Вите Мао сделалось хуже и он даже чуть не умер – ему пришлось вернуться в больницу и еще немного там полежать. Но интересно было другое – без сознания Мао на его львовской квартире обнаружил приятель, приехавший навестить его из Москвы. Он каком-то непостижимым образом узнал о приключившейся с Витей бедой и приехал во Львов. Что-то там еще было, что-то он помогал Штефану разрулить в связи со всей этой ситуацией, ну и с Мао, значит, решил возобновить общение. Вот и думай теперь. Но я, вспомнив о свое предполагаемой поездке, совсем не удивился. Штефана я так ни о чем и не расспросил, а только, узнав болезненно за собой некую незавершенность, отправил ему на львовский адрес книгу «Юг без признаков Севера».
Не дождавшись Годо. Повесть
© Copyright: Сергей Донских, 2012
Свидетельство о публикации №212080600377
Свидетельство о публикации №212080600377
Рецензии
Хороший образец современной украинской "интеллектуальной" прозы. Я в том смысле, что если Вы живете в Украине, то наверняка знаете, именно так у нас сейчас и модно писать. Герой такой. Вобщем, "в струю попали":) Если перевести на украинский - ничуть не хуже чем у Любка Дереша:)На самом деле очень "по-своему" пишете, без штампов, и чуть отстаннено, как иностранец. Даже по-моему чересчур заморачиваетесь: по-русски сказал, по-украински. (кстати: "- Знаю. - он сказал это по-русски" - это как?) Не удивлюсь, если Вы вовсю уже печатаетесь, и очень может быть, что именно в украинском варианте: уж больно хорошо написано. По ссылке перейти не удалось, а возможно там проливается свет:)Буду читать еще. Спасибо.
Но Пасаран 15.08.2012 14:54 • Заявить о нарушении
Но Пасаран 15.08.2012 14:54 • Заявить о нарушении
спасибо за теплые слова. до недавнего времени я жил на Украине, но увы, я совсем не знаю, как там "у нас сейчас и модно писать". меня вообще поражало катастрофическое отсутствие современной интересной "урбанистической" прозы. не могу сказать, что я фанатично оную искал, но все-таки я интересуюсь вопросом и что-либо значимое должно было попасть в поле моего зрения... но тут я могу заблуждаться. Дереша я не читал, у меня к нему, признаться, предвзятое отношение, причем не могу объяснить, почему. я читал Карпу (не понравилось), Издрыка (слишком "авангардно"), Жадана (стихи ему, по-моему, удаются лучше). лучшее, что мне попадалось из современной украинской прозы - и это, я убежден, книга мировой литературы, сравнимая с "Железом" Берждиса - это "Столетие Якова" Владимира Лиса. потрясающая книга, красивая и лиричная. последнее, что прочел - "Черный ворон" Шкляра. квинтессенция всего худжего в украинской литературе: заезженный страдальческий национализм, оголтелая антисоветчина, невозможность рассмотреть гражданскую войну на метафизическом уровне, село, село, земля, земля. ода неполноценности. пишет правда, мерзавец, складно. у меня напрашивается сравнение с Яновским. он, вроде как официально советский писатель, и в то время, умудрился добиться в первой новелле "Всадников" абсолютно отстраненной точки зрения на гражданскую войну.
я не печатаюсь - пока не довелось, и по-украински не пишу. сам себя за это частенько упрекаю, но пока, думается мне, не время.
странно, у меня ссылка открылась кликом на странице "прозы.ру" там, правда, все больше про музыку.
Сергей Донских 16.08.2012 23:53 Заявить о нарушении
я не печатаюсь - пока не довелось, и по-украински не пишу. сам себя за это частенько упрекаю, но пока, думается мне, не время.
странно, у меня ссылка открылась кликом на странице "прозы.ру" там, правда, все больше про музыку.
Сергей Донских 16.08.2012 23:53 Заявить о нарушении
Для того, кто не очень рьяно интересовался современной украинской литературой, Вы неплохо "обізнані":) Если удастся,почитайте Шкляра что-нибудь более раннее, возможно изданное еще при Союзе. Можно по-разному к нему относиться, но это таки литература. "Пишет, мерзавец, складно" - по-моему, это важно. Я, например, если складно написано, могу читать, даже если не разделяю авторскую точку зрения. Мне "Черный ворон" тоже "не пошел". Хотя мне кажется, он специально так написал, такой себе авторский прием. И спасибо, что напомнили, иду читать Володимира Лиса.
Но Пасаран 17.08.2012 15:17 Заявить о нарушении
Но Пасаран 17.08.2012 15:17 Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.