Русская весна - продолжение. Я вам не клерк, я изб

                Я ВАМ НЕ КЛЕРК, Я  ИЗБРАННИК НАРОДА.

                В КОМИТЕТЕ ПО МЕЖДУНАРОДНЫМ ДЕЛАМ

                Глава из книги мемуаров
               
Борьба, однако,  происходила не только на съездах. Она продолжалась в комитетах и комиссиях. С самого начала работ нашего своеобразного парламента я стал членом сразу двух комитетов и одной комиссии. Первым был Комитет по международным делам и внешним экономическим связям, который возглавил Владимир Петрович Лукин. О Лукине я был наслышан в своих кругах, как тоже о «своем» человеке, знатоке поэзии, знакомце бардов и т.д. И как только он был избран главой комитета, я подошел к нему и попросил включить меня в число членов комитета на постоянной основе. Была такая формула, означавшая, что депутат участвует в деятельности комитета постоянно и получает постоянное содержание, которое по советской привычке именовалось «зарплатой». Во всяком случае, я теперь должен был на время легислатуры уйти со своей постоянной академической работы. С этой «зарплаты» и ее понимания начались впоследствии мои трения с Лукиным. Но я к этому еще вернусь.
   А борьба в комитете шла, прежде всего, по поводу внешней политики России. Большинство членов комитета были настроены прокоммунистически , то есть "державнически".  И надо было постоянно давать им отпор, решительно и квалифицированно. Одним из моих постоянных оппонентов был известный космонавт Савостьянов. Вообще он ко мне почему-то относился с определенным пиететом, но линии наши круто расходились.
   Но вот Савостьянов, как  и некоторые другие члены комитета, добавил к «державной» позиции «славянскую» ноту. По тем временам это было нечто новое и, учитывая сложную ситуацию на Балканах, в частности тогда между сербами и хорватами, комитету было важно определиться с выработкой внешнеполитической линии. И, разумеется, в этом вопросе настроения прокоммунистические и прославянские как бы совпадали. Сербия Милошевича была, по сути, прокоммунистической страной. И все же Савостьянов акцентировал именно славянскую ноту, славянское единство. Я взял тогда слово. Савостьянов сидел за общим столом как раз напротив меня. И я сказал ему:  Вы так напираете на славянское единство, а ведь хорваты тоже славяне.
- Как это? – он даже привскочил на своем месте. Он об этом не имел понятия, как, впрочем, и большинство – яркий пример того, сколь часто политические страсти и политические решения основываются просто на элементарном незнании.
-  Да, хорваты тоже славяне и язык у них общий c сербами – сербско-хорватский, - продолжил я. Даром, что ли у меня дома лежал словарь сербско-хорватского языка. Я любил собирать словари.
- Только у сербов кириллица, а у хорватов латиница, алфавит латинский, - объяснил я. - Ну, и к тому же сербы – православные, а хорваты католики. Но мы же не ведем религиозные войны! Другое дело, что в Сербии пока что у власти коммунисты. Может в этом дело? -
Савостьянов смущенно умолк. В комитете повисло молчание. Спорить с моими аргументами никто не захотел. Вскоре перешли к другому вопросу.
Разумеется, будь Савостьянов  мог бы парировать. Мол, дело не в общности языка или крови, а в истории, традиции – сербская традиция и культура, мол, ближе к русско-славянской, чем хорватская. Но он и этого не смог сказать. Впрочем, его заслуг как космонавта это не умаляет. И личными врагами мы после нашей стычки не стали.
   Другая острая баталия возникла по венгерскому вопросу. Намечалось некое соглашение с Венгрией, но венгры потребовали осуждения советского вторжения 1956 года, или хотя бы извинения. Во многом спровоцированное Андроповым, тогдашним послом СССР в Венгрии, а фактически негласным «гауляйтером» страны-сателлита, вторжение советских войск было не только кровавым, но  и коварным. Меня тогда особенно потряс бессудный и тайный расстрел Имре Надя, которому при задержании были гарантированы свобода  и политическое убежище.
   В комитете к пожеланиям венгров отнеслись отрицательно. Позиция Лукина при этом казалась мне не очень четкой. Что сказать, - постепенно выявлялось, что «свой», либеральный Владимир Петрович все же нес на себе неизгладимую печать
советского МИДа, в котором проработал немало лет. Да, того самого МИДа, который в свое время возглавлял не только сталинский сподвижник по кровавой матерщине Молотов, но и один из самых гнусных представителей сталинской эпохи Вышинский. Не знаю было ли это учреждение лучше или хуже сталинского КГБ, но стиль его лживой, иезуитской «дипломатии» был мне давно очевиден.
   Я, разумеется, сочувствовал «венгерской весне», попытке освободить страну от оков «соцлагеря» и тирании КГБ при сталинском агенте Ракоши. Венгерское «восстание» и мужество таких фигур как Надь и полковник (впоследствии генерал) Малетер навсегда запечатлелись в моей памяти , стали символами достоинства и верности свободе.
   Вообще,  Венгерские события 1956 г. были одни из первых  крупных массовых попыток освобождения от «коммунистической» диктатуры советского типа. И конечно, я поддержал в комитете требования венгров, напомнив об истории этих событий и их современном значении. Но меня удивила позиция Румянцева. Он не был членом комитета по международным делам. И он в свое время жил в Венгрии, был женат на венгерке, и  конечно сочувствовал венгерскому восстанию. Но тут неожиданно он, как эксперт по Венгрии,  заявил, что события эти носили сложный и неоднозначный характер, и требования венгров он не поддержал.
   Разумеется, события венгерского восстания носили «сложный» характер. Как могло быть иначе в те времена? Но разве это оправдывало расправу с народом одной страны армией другой страны?  А расстрел Имре Надя был просто типичной советской подлостью.
  Да, венгерские события не были однозначными. Помню, что в это время к моему дяде приехали его ученые коллеги из Венгрии, венгерские евреи. Они были в ужасе. Им казалось, что восстание шло чуть ли не под фашистскими, антисемитскими лозунгами. Отчасти так оно и было, поскольку сталинистский режим в тогдашней Венгрии возглавлял еврей Ракоши. Что поделаешь, таковы зигзаги истории. Однако, ни Имре Надь, ни Малетер, ни большая часть их сторонников ни фашистами, ни антисемитами не были. А главная волна народного гнева шла кровавым накатом не на евреев, а на венгерских кагебешников. С ними расправлялись сурово, порой очень жестоко. Я читал тогда в спецхране в Ленинке зарубежные журналы на английском и отчасти на немецком. Там были репортажи и фотографии повешенных, растерзанных кагебешников, прежде всего тех, кто стрелял в народ.  Ныне наша доблестная и очень правдивая русская Википедия пишет о «расправах с коммунистами», без стеснения сгущая при этом краски. Но не с коммунистами, а с гебистами расправлялась толпа – такова правда. Это они висели вниз головой на парапетах здания госбезопасности. Это их выброшенные разъяренной толпой из окон того здания изуродованные тела валялись на улице. Страшный урок полицейским диктатурам. С коммунистами же, Надем и Малетером, расправились, однако, не венгерские фашисты, а их же советские коллеги по партии.
   Однако,  не делом нашего комитета было в 1992 году заниматься расследованием сложностей и противоречий венгерского восстания 1956 года. Это дело самих венгров. Мы же, как демократическое русское государство, но при этом правопреемник СССР в международном плане, конечно должны были  пойти навстречу демократической же Венгрии и извиниться за противоправное советское вторжение 1956-го года. В этом я и пытался убедить коллег.
   Выступать приходилось и по многим другим вопросам, в том числе  по организационным.  Так, в комитете вдруг объявился некий новый депутат и с уже почти забытой номенклатурной наглостью заявил, что он пришел реорганизовать работу, создать и возглавить  большую группу депутатов. Я не постеснялся едко высмеять его. И меня поддержали даже некоторые депутаты из противоположного «лагеря».  Что ж, этот странный человек исчез так же быстро, как возник.
  Разумеется, моя политическая позиция не очень нравилась державно-коммунистическому большинству комитета. Хотя были и солидарные с моими выступления. Наиболее часто и активно солидарно со мной выступал депутат Григорий Бондарев.
И вот коммунисты решили оказать на меня давление. Предлогом было использовано то, что я одновременно состоял в рабочей группе Конституционной комиссии и активно участвовал в ее деятельности. И вот женщина-коммунист, секретарь комитета, с милой улыбкой стала публично упрекать меня в том, что я уделяю недостаточно внимания работе комитета и тем самым не оправдываю получаемую в нем «зарплату». Зарплату –так, словно я был рабочим или служащим, занятым по найму  в некоем советском учреждении.
   Деятельности комитета я уделял более чем достаточно внимания, принимая участие в обсуждении политически важных вопросов и законопроектов. И в этом видел свою задачу, как депутата, а не как чиновника. И я считал принципиально недопустимым превращать политическую фигуру – избранного депутата, народного представителя в некоего клерка, который за «зарплату», по указанию «нанимателя» или начальника-менеджера  выполняет чисто техническую, например, редакторскую  или справочную работу. Это дело  технического персонала, что не лишает депутата права принимать в такой работе участие. Депутат же должен политически оценивать документы комитета и выражать свое отношение как волю своих избирателей, в поправках и голосовании. И получать он должен не «зарплату», а «содержание» или «диету», как это имеет место во всем мире, сохраняя при этом свою депутатскую независимость. 
   И вот тут мы круто разошлись с Лукиным. Впрочем, расхождения начались и раньше.
    По моей договоренности с послом США в Москве Мэттлоком мы с депутатом Шейнисом еще в 1991 году отправились в ознакомительную поездку в США. Хотелось непосредственно вблизи, а не только по книгам, понять, как функционирует политическая система США. Поездка осуществлялась по программе ЮСИА. Надо сказать, что режим американские организаторы  на месте  установили нам очень жесткий. Особенно жестко контролировала режим главная темнокожая дама, которая почему-то определила меня как «сексиста». Наверное потому, что я неизменно уступал дорогу женщинам. Но, тем не менее, мы имели возможность побывать и в Конгрессе, и в Госдепе, встретиться с некоторыми губернаторами штатов. Познакомились и с партийными «кнутами» и с организаторами избирательных компаний. А также с адвокатами, бизнесменами и академической публикой.  Не могу сказать, что мы очень глубоко проникли в американскую систему, но кое-что мы, - в частности я, - поняли. Хочу сразу подчеркнуть то, о чем уже не раз писал. Никто из наших собеседников свою систему не расхваливал, не пропагандировал, не ставил в пример, не хвастался. Нам просто показывали и рассказывали, часто не без иронии, чем и как они занимаются, какие у них проблемы – капризы депутатов, нехватка средств, противоречия во взглядах и т.п.
   Но я увидел и понял, например, как скромно работают избирательные комитеты. А главное,  что «партии» фактически  строятся вокруг избирательных комитетов и выборов и никакой другой, тем более «государственной» деятельностью не занимаются. Вот выбрали депутатов от партии, и на этом деятельность партии заканчивается. Дальше действуют депутаты, парламентские фракции, государственные органы.
  Увидел и понял я также другое, как жестко считают деньги. Нас пригласили в один институт на встречу с коллегами -конституционалистами. Чинно побеседовали. Мы, - в основном я, поскольку Виктор был тогда не очень свободен в разговорном английском, -рассказали о нашей Конституционной комиссии и будущей конституции. Американские профессора показали нам тома своих трудов, некоторые из которых нас заинтересовали и мы получили их с собой. Спасибо, подумал я. Но каково же было наше с Шейнисом изумление, когда на следующий день наша главная шефиня принесла нам счета за эти книжные дары на солидные суммы.  Разумеется, к ее крайнему неудовольствию, мы их вернули авторам.
  Но вот нас пригласили в Смитсоновский институт, куда съехалось посмотреть на нас и послушать нас уйма разного народа. Еще бы – новые русские депутаты. Но, опять же к моему удивлению, не столько академики, сколько деловая публика. Оттуда нас повезли в ресторан, где нас, тоже окружили в основном люди бизнеса. Я постепенно начинал осознавать, насколько тесно по практичным американским понятиям связаны политика и бизнес. "Науке" , мы, депутаты, были не интересны. И в самом деле, чем мы могли ее заинтересовать. По ходу разговора с подсевшими ко мне собеседниками, выяснилось, что они занимаются производством сборных домов. Это меня  заинтересовало. Я как бы увидел перед собой моих таганских избирателей с их прогнившими жилищами, вспомнил о мечте создать русский туристический бизнес. В общем, мы разговорились, обменялись адресами и телефонами, и в самом предварительном порядке обсудили возможность льготной поставки в Россию сборных домов для  туристских и жилищных целей плюс  участие американцев в рекламе русского туризма.

   Здесь я должен чуть подробнее остановиться на моих идеях насчет иностранного туризма в России.   
   В свое, очень давнее время я в академическом институте занимался Испанией при режиме диктатуры Франко. В определенный период своей власти диктатор призвал в правительство молодых министров, в числе которых оказался энергичный и талантливый министр по делам молодежи и туризма,  Фрага Ирибарне. Испания при Франко оставалась одной из самых экономически отсталых и беднейших стран Европы, в массе своего населения – нищей. Попытки создавать четырехлетние планы, в частности развивать автомобилестроение, успеха не  имели. Испанская продукция, например, производство тяжелых грузовиков,  была неконкурентоспособной. Именно отсталость Испании позволила Франко при встрече с Гитлером убедить его в невозможности участия Испании в войне. Франко сильно опоздал на встречу, объяснив Гитлеру, что вот таковы испанские железные дороги. 
    И вот молодой министр Фрага Ирибарне в короткий срок создал в этой бедной Испании целую индустрию туризма. Он не побоялся использовать Канарские и Балеарские острова, на которые раньше только ссылали каторжников и политзаключенных. Трудно поверить, но он превратил их в привлекательнейшие курорты. Были построены недорогие туристические комплексы, использована местная экзотика, местные таланты. Даже вулканические ландшафты были использованы. И вскоре острова стали едва ли не самым желанным местом отдыха европейцев и даже американцев. Экономика Испании быстро пошла вверх.
   Став депутатом, я вспомнил эту историю, и, можно сказать, заболел идеей создать в России туристический рай, опираясь на многообразие ее природных богатств. И я попытался начать действовать.
   Так, вместе с работавшей в Москве итальянской журналисткой и исследователем Марией Феретти и ее коллегами мы съездили «на разведку» в Ростов Великий. В свое время я был потрясен и видом ростовского кремля и картиной Рериха. Меня интересовало впечатление этих иностранцев. Оно было очень сильным. Затем с активно болевшим за  реформы журналистом Михаилом Соколовым мы снова посетили Ростов Великий и на этот раз встретились с представителями местной власти и депутатами местного Совета. Я нарисовал перед ними свои планы, и они после некоторых колебаний поддержали их  и даже загорелись ими. Находясь в 250 километрах от Москвы, Ростов Великий замечателен не только великолепным кремлем, но и сам город, по большей части деревянный, подкупал своей чистотой, нарядностью и удивительной открытостью, доброжелательностью и честностью жителей. Это могла бы быть для иностранцев замечательная витрина России.  К тому же город стоял на берегу огромного, живописно-красивого озера Неро. В моем воображении на противоположной стороне этого озера уже высился международный экуменический центр с храмами разных вероисповеданий, православными церквами, мечетями, пагодами. Я думал, что под эту идею можно получить большие вложения в строительство и эксплуатацию. Но когда я этой мечтой поделился с местными коллегами, отклик был однозначный - церковь не позволит. Я, однако, не знал тогда, что знаменитое озеро заражено радиоактивными отходами. 
  Надо сказать, что весть о моих туристических проектах как-то быстро «пошла в народ». КО МНЕ СТАЛИ  ОБРАЩАТЬСЯ САМЫЕ РАЗНЫЕ ЛЮДИ, от коллег по партии, до каких-то совершенно неожиданных энтузиастов. Одни готовы были вложить в это дело свою энергию, собирать информацию, вести переговоры,  ездить по стране. Другие уже начали переговоры со своими местными властями. Так, один из моих сибирских коллег по ранним демократическим тусовкам позвонил и сказал, что местные власти готовы помочь оганизовать для иностранных туристов медвежью охоту. Когда я сообщил об этом американцам, идея вызвала бурный восторг. Они готовы были платить  огромныне деньги, и не желали никаких особых удобств. Наоборот – их как раз привлекала самая примитивная избушечная жизнь. А я то как раз был очень озабочен спецподготвкой обслуживающего песонала на европейском уровне и комфортом на уровне европейского турзма. Я думал вовлечь в эту авантюру выпускниц институтов иностранных языков на основе специалного обучения. На другом конце страны, в южном Геленджике, местные коллеги, социал-демократы договорились с властями об организации выставки из картинной галлереи Бостона. В Бостоне чудесный Музей изящных искусств, и я предварительно обсудил с моим знакомым, профессором Фолкнером, ктоторый был членом попечительского совета этого музея, возможность посылки полотен а Россию.
   В общем, картина вырисовывалась обещающей, хотя неизбежно чреватой препятствиями и трудностями. Но я не ожидал, что первая же трудность возникнет в самом моем комитете.
     Когда я рассказал о нашей поездке и предварительных разговорах с американцами Лукину, он буквально вылил на меня ушат холодной воды и практически запретил мне этим заниматься. «Как это Вы могли вести какие-то переговоры с совершенно неизвестными  людьми. А может это мошенники, спекулянты?» - сказал он довольно резко. Сразил. В первый момент я подумал, что он с его мидовским опытом наверное прав. Лишь позднее я понял, что именно чудовищный мидовский опыт стал помехой к возможному развороту действительно большого и выгодного для страны и людей дела. Конечно, у меня и сейчас нет уверенности в том, что у меня лично хватило бы сил, чтобы развернуть задуманную программу . Я все же не был молодым Фрагой Ирибврне, А Россия – не Испания, тем более в условиях тогдашнего двоевластия – СССР-Россия. В общем я сник, о чем сильно жалею. Я должен был, наврное настоять на создании в комитете группы по международному туризму, добиться поручения комитета соответствующим министерствам, выделения необходимых средств, издания нормативных актов. И уж конечно отбросить нелепые аргументы Лукина – добросовестность, репутацию американских партнреров вполне можно было бы проверить через наши консульства и вообще обычными для такой практики методами.Это теперь я бы мог сделать, а тогда нехватило политического опыта. Жаль.  Дело по сути до сих пор стоит почти на мертвой точке. Если не считать речных прогулок по известным каналам и «золотого кольца», никакого массового иностранного туризма в Россию так и не существует. А это огромные валютные потери.
      Да, я мог вернуться к этой теме, когда Лукина, уехавшего послом в США, на посту председателя комитета сменил Амбарцумов. С Женей Амбарцумовым мы когда-то учились в одной школе в соседних классах. Он был ярким юношей, красивым и очень способным. Москва, как известно, городок небольшой, и потому на протяжении лет мы с Женей время от времени сталкивались в московских лабиринтах. Мы дружелюбно обменивались приветствиями и краткими сведениями о комелетонах. Кто где, кто какую карьеру сделал, кто жив, кого уж нет.
Карьера самого Жени приличествовала времени и его сособностям. Путь известный: МГИМО, газета «За прочный мир, за народную демократию" в Бухаресте. Диссертация. «Либеральный» институт международного рабочего движения (ИМРД), где  собралась неплохая компания «неправильно» мысляших, но правильно себя ведуших. К честии ли, к либеральной лени ли Жени Амбарцумова должен отметить, что докторскую он защищать не стал. Я ведь тоже не стал, посчитав, что в моей профессии государствоведа это было бы чересчур.
   Женя, разумеется, был отнюдь не враг женщин, также как женщины отнюдь не были врагами ему. Но в результате с ним и его очередной пассией произошла какая-то большая неприятность, в результате которой ее из института ИМРД перевели к нам в Институт права, а Женя, кажется, лишился своего замдиректорского кресла. Девушка, надо сказать была поразительной, хотя вульгарной красивости. Так что я Женю не осуждал.
   И вот мы пересеклись в Комитете по международным делам Верховного Совета РФ, и он стал моим « начальником». Конечно, при нем никаких разговоров о моей «зарплате» уже не велось. Наши позиции были во многом солидарны, хотя Женя должен был выдерживать определенную «среднюю» линию между державством и либерализмом. Он не раз говорил мне: «Ну ведь здесь не все же так образованы, как ты». Как бы извинялся. На самом  деле он страстно желал приближения России к Европе, работал над вступлением России в Совет Европы. И очень хорошо показал себя в период августовского путча 1991 г.
   Среди прочих наших общих с ним дел мне запомнился «мясной проект». Ведь в России и в частности в Москве в эти годы было по-настоящемув голодно. И мяса почти не было. Мне, например, мой помощник вдруг неожиданно принес какие-то где-то им добытые хрящи.
   И вот  Европейский Союз предложил организовать поставки мяса. Не то чтобы совсем бесплатно, но с какими-то дотациями и субсидиями. При этом главный вопрос был – распределение этого мяса. Кому продавать, кому выдавать и т.п.
   Я имел по этому поводу беседу с представиелем ЕС Кречмером и мы оба боялись , что проект станет объектом коррупции. Затем, уже при поездке в Германию , в Бонне я говорил с социал-демократическим депутатом Гернотом Эрлером, который, кажется, до сих пор занимается Россией. Я предложил ему подумать о распределении этого мяса не столько через государственные каналы, сколько через общественные организации, что ,на мой взгляд, сильно снижало бы в то время риск коррупции и спекуляции. Он с этим не согласился. «Мы имеем дело с государствами»,  - сказал Эрлер. Значит, и социал-демократы бывают державниками.
  В дальнейшем к проекту подключились известный полярник Чилингаров и популярнейший путешественник и телеведущий Сенкевич. Я не раз встречался с ними по этому вопросу, и мы держались общей позиции, которую и Амбарцумов поддерживал.
   Видимо, по его поручению я с Сенкевичем и Чилингаровым пошли к Хасбулатову. Он все соображения выслушал. Но у меня осталось впечатление, что его это не очень занимало. Может быть потому, что у нас с ним были исключительно натянутые отношения. Однако, это отдельная бо-ольшая тема моих мемуаров, как впрочем и самой российской истории.
    Да, конечно, Лукин, как глава комитета, имел значительно больший вес, нежели суперинтеллигентный Амбарцумов с его к тому же армянскими корнями.  Но после немалого времени знакомства по Комитету и после Комитета, когда Лукин  пытался вместе с Явлинским и Болдыревым возглавить партию «Яблоко», у меня возникает к нему вопрос. В качестве омбудсмена «работает» Владимир Петрович за «зарплату», как в свое время в МИДе, или выполняет долг независимого слуги совести за «диету», которую ему назначило общество, как это делал Сергей Адамович Ковалев?
  Пожалуй я завершу рассказ о моей деятельности в этом комитете одним забавным эпизодом. Почти драматическим. У меня были очень хорошие отношения с нашим новым российским МИДом и лично с министром Козыревым. Наши позиции в общем совпадали, и меня нередко приглашали в Министерство на разные совещания и приемы. Более того, если возникал какой-то острый вопрос, я мог позвонить Козыреву и встретиться с ним. И не только по международным делам.
   Но вот во время иракского кризиса известный депутат Бабурин, вразрез с общей линией Ельцина и МИДа, сел в самолет полетел в Саддаму Хуссейну, дабы выразить ему поддержку. Ситуация обсуждалась в комитете и Козырев подверг Бабурина в буквалном смысле разносу, намекнув на необходимость неких санкций.
   И тут я встал и выступил с критикой Козырева. Разумеется, я абсолютно не разделял взглядов Бабурина, одного из довольно-таки радикальных националистов, близкого к коммунистам. Я также как и Козырев не одобрял поступка Бабурина. Но как конституционалист демократической ориентации я не мог согласиться с правом исполнительной власти подвергать независимого депутата разносу и требовать санкций. На то разделение властей.
Козырев меня не понял. Отношения наши  расклеились. Меня больше не приглашали или почти не приглашали в МИД. Правда, позже этот конфликт как-то рассосался, но след оставил.
   В общем же Козырев, которого ныне старые мидовские бюрократы самого подвергают «разносу»  был, на мой взгляд, дальновидным, интеллигентным министром и мог многое сделать для реформы российской дипломатии, которая вернулась в последние годы к старой советско-сталинистской традиции.