Закон великого огня или Сказка о золотом угольке

               
               
                1               

         За синими горами, за тёмною тайгой давным-давно стояла деревенька, от которой теперь не осталось ни следа, ни названия. По слухам и преданиям в той деревеньке  жила-была прекрасная дружная семья – трудолюбивое семейство  Угольковых. И деды, и прадеды их – до седьмого колена – проживали в твердокаменном тереме под названием Русская печь.  Рядом с деревенькой по тайге в то время прострочил прямой почтовый тракт, поэтому вкусная пища всегда хорошо расходилась.
         Хозяйничал в каменном тереме – Иван Пламенеевич,  красновато-рыжий на лицо, с дымчато-кудрявым залихватским чубом. Мужик он был весёлый, добродушный, только очень вспыльчивый; такому лучше лишний раз под горячую руку не попадаться; рука была в буквальном смысле горяча; если даже сырое полено Иван Пламенеевич в руку возьмёт  – полено зашипит и затрещит, разгораясь. А хозяйкой в тереме была Марья Светозаровна – черноглазая бабёнка, краснощёкая, проворная и задорная,  любившая рядиться в яркие  наряды.   
          Возле мамки и отца уютно угревались  многочисленные  дочки-уголёчки и сынки-угольки – златокудрые да чернобровые,  сбрызнутые мелкими  веснушками, ярко разгоравшимися на пороге солнечной весны.
      День за днём и год за годом дети подрастали,  язычками бессвязно болтали,  глазёнками восторженно искрили. Потихоньку  набираясь ума-разума, детишки  начинали  помогать  родителям; грели, кипятили кастрюли, чугунки, сковородки, горшки и всё остальное, что испокон веков грели-кипятили  их далёкие пращуры.
        Дружное было семейство, любо-дорого было смотреть, как они  проворно и охотно с делами управлялись. 
       Только,  видно, правду говорит русская печальная пословица: в семье не без урода, а на урода всё не в угоду.
 
                2

        Однажды в крепком тереме под названием Русская печь в простом трудолюбивом семействе Угольковых  родился не простой сынок. Он сразу же заметно отличался от других ребятишек – и ростом, и весом. А главное – глаза горели золотом; сияли как два уголька. Родители так и назвали его – Золотой Уголёк.  (Хотя, конечно, в святцах он звался по-другому). Родители счастливы были этому чуду – Угольку Золотому, потому что он радовал их на каждом шагу: рано стал ходить и разговаривать. Однако же родительское счастье оказалось недолговечным.
      Подрастая не по дням, а по часам – как это всегда бывает в сказках –  Золотой Уголёк довольно-таки рано стал обжигаться; характер свой показывать.
      -Не хочу я делать это! – заявлял он, бывало. – И вот это делать не хочу! И вообще  мне в этом доме душно! Тут поросенком жареным всё наскрозь пропахло!
        В простом трудолюбивом семействе Угольковых отродясь подобной дерзости не слыхивали.
        - Поросёнком пропахло?- Иван Пламенеевич  крупный кулак  поднёс под самый нос капризного сынка. - А вот это чем пахнет? Понюхай.
         Вспыльчивый отец хотел ему с пылу, с жару выдать несколько горячих  тумаков, но мать его смирила.
       -Давай маленько подождём, - попросила Марья Светозаровна,- авось одумается.
       Ладно, стали ждать. Но время шло и всякие надежды на «авось» не оправдались. Золотой Уголёк – в непримиримой дерзости своей, в капризах – разгорался день ото дня. И родители, и многочисленные братья с сёстрами – все смотрели уже на него, как на больного.
       -Бабку-Ворожабку надо звать, - постановили родители. - Пускай посмотрит.
        Столетняя согбенная Бабка-Ворожабка в то время проживала в соседнем  тереме  – неказистый у неё был теремок, глинобитный, облупленный весь, того и гляди, что развалится от весеннего грома.
        И вот пришла она, закутанная в длинный дым седых и пепельных волос. Чёрными глазищами, в глубине которых горело волшебство и колдовство, Бабка-Ворожабка осмотрела  Золотого Уголька и удивилась: это был довольно редкий экземпляр; он был похож на маленького рыцаря в чёрной накидке, под которой горели золотые доспехи. Бабка-Ворожабка головой покачала, сухими губами зачмокала, потом родителей в сторонку отвела и,  разводя руками, прошептала:
        -Хорошо ли, плохо ли, но этот ваш сынок – он для вас отрезанный ломоть.         
        -То есть  как – отрезанный? – ахнули родители.
       -Не знаю, как, - ответила Бабка-Ворожабка.-  Знаю только, что пойдёт он далеко и зажжётся очень высоко.

                3

       Золотой Уголёк не обманывал – ему и в самом деле было душно в этом каменном тереме. И душно – и тесно. А, кроме того – в душе у него всё жарче разгоралось любопытство: что же там, за каменными стенами, за круглыми, задымленными сводами? По вечерам, когда семейство Угольковых засыпало, он  ворочался впотьмах, то и дело вздыхая и не понимая, почему все спокойненько спят и только он один, как ненормальный…
        И вдруг однажды ночью он увидел странный голубовато-бледный свет, упавший откуда-то сверху. Этот свет был похож на кору от берёзы – так хорошо горит она обычно, охотно, весело.   Только это была не береста – это был какой-то странный свет,  прохладно-чарующий и словно бы серебряно-звенящий в каменном горле чёрной трубы.
      Отчего-то волнуясь, Золотой Уголёк поднялся и прошел на цыпочках – в сторону загадочного света.
       Всё оказалось просто и в то же время – просто потрясающе!   
      Тяжелая печная вьюшка – для того, чтобы в тереме было тепло – обычно закрывалась на ночь. А тут печную вьюшку забыли закрыть почему-то.
      Вот так впервые он увидел небо и после этого ещё сильнее стал томиться в тесноте и в духоте каменного терема. И ещё сильнее зажглось в нём любопытство по поводу того загадочного мира, который находился за стеною каменного терема.
      И однажды ночью он решился. Осторожно подошёл к железным чёрным воротам – это была старая заслонка, на ночь закрывающая устье русской печки. В прокопченных железных воротах – по нижнему краю – имелся  прожженный глазок.  Посмотревши в тот глазок и  удостоверившись в том, что нет опасности, Золотой Уголёк, поплотнее завернувшись в чёрную накидку, прошмыгнул в железные ворота, которые были неплотно закрыты с одной стороны.
       Так он впервые оказался на свободе. Сердце ликовало, что и говорить!  И всё же было страшновато, если честно. Темнота и неизведанность пугали. На стене, например, что-то поблёскивало и монотонно постукивало металлическим молоточком. А потом на стене заскрипели какие-то ржавые дверки, и в темноту вдруг выпорхнула птица,  громко прокричавшая «Ку-ку!» Золотой Уголёк обомлел и зажмурился, ожидая чего-то ужасного. Но ничего такого не произошло – птица опять залетела куда-то в стенку и ржавые дверки за нею захлопнулись. Золотой Уголёк удивлённо покачал головой и подумал: «А  не лучше ли будет вернуться? Нет! - решил он. - Не лучше. Я же не какая-то трусливая девчонка!»
        Своё первое путешествие Золотой Уголёк совершил вокруг печки – каменного терема, до серебра белёного свежей известью, словно бы светом луны. А кое-где по бокам древний терем этот был облицован  интересными изразцами, расписан яркими картинками.
Зацепившись  в темноте за что-то, Золотой Уголёк  разбудил того, кто спал поблизости.
  -Ты кто? - злобно зашипел усатый таракан-прусак. - Ты вор?
           -Нет, - сказал полночный гость и показал ему золотые доспехи под чёрной накидкой.- Я – Золотой Уголёк.  Я иду с миром знакомиться!
-Ты сначала со мной познакомишься! – пригрозил  Прусак и  хотел с кулаками наброситься, но тут же оступился – усищи опалил о золотой доспех.
        А потом из-за печки выглянул взъерошенный Сверчок, не так давно прервавший свою мелодию, которую он выводил на старенькой скрипке.
-А это ещё кто? - удивился Сверчок-скрипачёк, разглядывая ночного гостя. - Ты ведь не мышь?
-А что?-  Золотой Уголёк улыбнулся.- Похож?
-Нет, не похож, но что же ты бродишь впотьмах?
-Я с миром хочу познакомиться, - сказал Золотой Уголёк.
Скрипач, сто лет проживший за тёплой печкой и никогда не желавший знакомиться с каким-то там «миром», даже не понял его. 
-Вот погоди! – Он пальцем показал куда-то в темноту, посеребренную светом луны.- Хозяин проснётся,  ты с ним познакомишься, да так, что рад не будешь.
-Почему? - удивился Уголёк.- Я буду рад.
-Иди, давай, спи, - заворчал Прусак.-  У тебя вон из карманов сыплются искры. Подбери и уходи. Ты ведь дом подожжёшь, окаянный!
-Да ничего я не подожгу, - успокоил  Уголёк.-  Это холодное золото.
-Какое такое – холодное?
-Царские монеты. Махонькие.
-Это где же ты их взял? Наворовал?
-Нет. Зачем? Я клад нашёл. А он в печке был замурован.
-Интересно… - недоверчиво проговорил Прусак.-  И зачем тебе эти царёвы монеты?
-Так. Я прихватил с собой на всякий случай. Вдруг надо будет билет покупать – ехать куда-нибудь, чтобы с миром знакомиться. А может, мы вместе поедем, ребята? Втроём-то куда веселей.
Ребята скромно потупились, ковыряя пальцами замазку на печи. Потом сверчок сказал:
-Меня из дома вряд ли кто отпустит, даже если очень захочу.
 -Почему это? Кто не отпустит?
 -А потому, что по русским народным приметам Сверчок, поселившийся в доме, приносит счастье.
Золотой Уголёк помолчал, слегка озадаченный.
-А ты? - спросил он, обращаясь к заспанному Прусаку.- Ты в этом доме к чему?
-Ну, это с какой стороны посмотреть… - Прусак замялся.- Чёрный таракан к благополучию, а рыжий таракан к печали.
-Ага! - Золотой Уголёк хохотнул.-  Теперь я понимаю, почему ты вымазался в саже!
-Ничего смешного. - Прусак обиделся.- Я погляжу, как тебя в три шеи из дому погонят, когда ты свой жар растрясешь.
-Не погонят! - заверил  Уголёк.- Я сам уйду...
Взъерошенный Сверчок вздохнул, доставая   скрипку.
-Чудак ты, право слово, - сказал он, подкрутив  струну.- И чего тебе надо? И почему тебе жить надоело в своём золотом терему?
-А вот не хочу да и всё!- отчаянно ответил Уголёк.-  Сколько можно греть все эти чугунки и сковородки? Похлёбку варить для свиней.
-Такая ваша доля, - несколько насмешливо сказал Сверчок.-  Я вот, к примеру, играю на скрипке. И дед мой играл. И прадед. А семейство Угольковых, сколько я помню, всегда   занималось тем, чем сейчас занимается. Такая, брат, доля. Судьба. Её на кривой  кочерге не объедешь.
-А я такую долю не хочу!
-А какую ты хочешь?
-Я пока не знаю. – Уголёк пожал плечами.  – Только я смотрел на небо в телециклоп…
-Куда? – Сверчок негромко прыснул в кулачок.- Куда ты смотрел?
-В телециклоп. А чего ты смеёшься?
-Ты где такое слово откопал?
-В газете.
-В какой такой газете?
-А у меня их много. Нам дают на растопку, а я их потихонечку в сторонку волоку и прячу.
-Понятно, почему ты грамотный такой. – Сверчок опять едва не прыснул, но тут же руку к сердцу приложил. – Извини, голубчик, извини. И что же ты увидел в этом самом… телециклопе?
-Много чего! Там красиво! - вздыхая, сказал Золотой Уголёк. - Там очень много разных огоньков и совсем не видно ни кастрюль, ни чугунков…
-Неужели не видно?- Сверчок усмехнулся.- А зачем же тогда там столько огня полыхает? Впустую, что ли?
-Не знаю, только думаю, что не впустую.
-А в какую?
-Вот это и хотелось бы узнать. - Уголёк опять вздохнул.- Вот почему мне хочется с миром познакомиться поближе. 
 
                4            

          В последнее время всё чаще и чаще Золотой Уголёк  ночь напролёт просиживал около большой печной трубы, смотрел наверх, где было много звёздочек, похожих на угольки. Словно горячие братья и сестры, они приветливо помигивали и постепенно переходили с места на место. А  иногда вдруг почему-то звёздочка срывалась и улетала  – только белый тонкий след в темноте проступал на мгновенье. «Куда и зачем улетают они? – удивлённо думал Уголёк.- Интересно, а как же они обратно туда забираются? Дорога есть, наверно, к небесам? Вот найти бы мне эту дорогу!»
         Небо над печной трубой синело. Петухи кричали по селу. Где-то ревели коровы, бредущие к выпасу. Росинки, за ночь насевшие по краям трубы, смотрящей в небо, начинали соскальзывать в русскую печь. Капля порой  попадала за шиворот Уголька. Поднимая голову, он   улыбался, думая, что это небо шутки шутит с ним.  А небо розовело между тем, облака наливались огнём. Какие-то птицы мелькали, восторженно посмеиваясь и переговариваясь…
         А в каменном тереме в это время начиналась совсем другая жизнь: простое и трудолюбивое семейство Угольковых снова принималось за работу; гремели сковородки, чугунки, кастрюльки; ядовито пахло палёным поросенком или чем-то подобным, не менее «вкусным».
          Капризно морща нос, Золотой Уголёк, поплотнее завернувшись  в чёрную накидку, уходил куда-то в свой дальний тёмный угол и там ложился лицом к стене. Думал о чём-то. Вздыхал.
         Однажды Иван Пламенеевич подошёл к нему, хмуро спросил:
         -Ты почему от работы отлыниваешь? 
-Я не отлыниваю, - зевая, сказал Уголёк. - Я изучаю звёзды по ночам.
-Это как же ты их изучаешь?
-Обыкновенно. Я смотрю в телециклоп.
-А это что такое?
-А это глаз такой большой. Как у циклопа.
-А ну-ка, покажи,- попросил отец.- Где он, твой   телециклоп?
 -Да вот же, рядом, можешь посмотреть, только там уже все звёздочки пропали.
 Золотой Уголёк показал отцу кусочек неба, синеющий во глубине колодца печной трубы.
-Ловко придумал, бездельник. – Иван Пламенеевич усмехнулся.- Печная труба для тебя – телециклоп? Интересно, а куда ты денешь дым?
-Дым – это совсем не интересно, - грустно ответил  Золотой Уголёк.- Другое дело – звёзды и луна…
-Ты мне это брось! - Отец нахмурился.- То-то я смотрю, под утречко становится прохладно. А ты, значит, задвижку открываешь и сидишь тут всю ночку, глазеешь. А потом зевота раскрывает рот шире ворот. И никакое дело не идёт на ум. Это что? Это как называется?
-Астрономия. Слышал?
 Чёрные угли-глаза у отца стали гневно искриться.
-Гастрономия! – в рифму ответил он.- Слышал?
-И слышать не хочу!
Не сдержавшись, Иван Пламенеевич треснул  по загривку Золотого Уголька и предупредил:
 - Если я тебя ещё хоть раз увижу ночью возле этого  телециклопа… 
-Ты руки-то не распускай! - Золотой Уголёк неожиданно  дерзко посмотрел прямо в глаза отца.- Я этого терпеть не собираюсь!
-Да что ты говоришь? - Иван Пламенеевич хотел ему ещё разок шваркнуть по загривку, но отчего-то смутился и только сказал: - Иди, работай. Не ленись.
-Я не ленюсь, мне просто надоели все эти ваши сковородки, горшки да чугунки…
 Они помолчали. Сдерживая досаду, Иван Пламенеевич угрюмо признался:
- Сынок, да и мне всё это, честно говоря, давно уже поперёк горла встало!
-Ну, так в чём же дело? Сколько можно?
Отец помолчал, глядя под ноги.
-Эх, ты! – сказал он, вдруг обнимая сына. - Голова два уха! Ты пойми одну простую вещь: если мы не будем сковородки с чугунками греть  – быстро   на улицу вылетим!
-Ну и что? И вылетим! - беспечно согласился  Уголёк. – На улице-то вон как интересно – я в окошко видел… и в телециклоп.
-Да, да! На печке всегда лето красное. Знаешь  такую поговорку? А вот как выйдешь на мороз…   
-Ну и что? И выйду!
Иван Пламенеевич рассердился.
-Ладно! Хватит болтать языком! Ты зимою на улице не был ещё, не нюхал морозу… Давай, берись за дело… - Он похлопал сына по плечу.- И не обижайся на меня. Не надо. Я же тебе, сынок, добра хочу. Ну, иди, работай. Скоро явился наш Благодетель – голодный, холодный, а у нас  тут ещё даже сковородка не скворчит.
 
                5      
               
Благодетель – работящий бородатый, сильный человек – был похож на огромного седовласого бога, который однажды за несколько дней и ночей сотворил свою прекрасную вселенную в виде бревенчатой избы; затем сотворил крепкий каменный терем   под названием русская печь и сотворил далёких первых предков золотого семейства Угольковых. 
Каждый раз, когда он появлялся в этой своей вселенной – немногословный, хмурый богочеловек, – он гремел богатым басом, как будто в белой туче бороды раскатывались громовые громады. Поначалу он гремел  с утра, когда за окном петухи просыпались и только-только начинало голубеть окошко, за которым прорисовывались ветки берёзы.
Умывшись, Благодетель спрашивал:
-Ну, что там сегодня у нас? 
Благодетельница щебетала нежнее ласточки:
-Наваристые щи.  Такие, как ты любишь.
-Ну, давай, мать, мечи всё, что прячешь в печи! - повелевал Благодетель.
Привычно гремела печная заслонка; услужливо звякал чернорогий ухват, похожий на чёртушку с длинным и твёрдым хвостом. Проворно и ловко орудуя в теплой пещере тёмной печи, ухват крепко ухватывал  полуведровый, жиром облитый чугунок – выволакивал на белый свет.
 Ложки, вилки на столе позвякивали. Кружились мухи, отгоняемые расписным полотенцем, длинным и толстым вьюном вьющимся в руках Благодетельницы. Под столом терпеливо сидел и облизывался пушистый чёрный кот, ждал подачки, мерцая изумрудными глазами, в которых отражался первый луч, уже вскочивший на подоконник.
 Позавтракав, Благодетель  широко, размашисто крестился, глядя  на какую-то раскрашенную иконку, возле которой приплясывал крохотный огонёк, погружённый в такую волшебную воду, которая не только не гасила, но даже помогала гореть крохотному огоньцу.
-Подъел маленько? – щебетал покорный голос.
-Подъел, - отвечал угрюмый богочеловек,  поглаживая бороду, прикрывающую выпуклый живот.-  Ну, я поехал.
-С богом!
Хозяйка выходила на крыльцо. Провожала.
Потом железные ворота каменно терема с грохотом закрывались – полукруглая, в нижнем углу чуть-чуть прожженная заслонка закрывала большой каравай восходящего солнца, уже наполовину видного в полях через окно. Становилось темно и тихо, только слышно было, как пушистый кот под столом похрустывает вкусною подачкой,  а потом этот сытый котяра мирно мурлыкал где-то на крыше каменного терема под названием Русская печь. Каменные стены там и тут  пощёлкивали, остывая.  Это были самые  хорошие минуты – сладкие минуты добросовестно исполненного дела. Простое, утомлённое семейство Угольковых ложилось отдыхать, чтобы встрепенуться через два-три часа и опять хлопотать за своею горячей работой, потому что ближе к вечеру, а иногда уже при свете звёзд, смотревших в окна, богочеловек опять объявится посредине своей вселенной. 
-Ох, проголодался! – громом загрохочет голос в белой туче бороды.- Давай, мать, шевелись…
-А всё уже готово,  - ворковал нежный голос. - Тебе налить с устатку?
-Ну, так ещё бы! И спрашивать нечего!
Стекло о стекло начинало позванивать. Благодетель намозоленной рукой брал гранёный стакан, до краёв  наполненный, и с удовольствием переливал в себя какую-то вонючую воду. Крякал селезнем, рычал медведем – и ложками и  вилками постукивал.
-Подъел маленько? – ворковала Благодетельница. - -Ну, слава тебе, господи. Ложись, отдыхай.
Спать Благодетель рано опрокидывался, но зато и вставал очень рано, чтобы с новой силой за работу взяться  – трудолюбивый был он, тут ничего не скажешь.
Ночь проходила спокойно, только ветер порой за окошком царапался, да воробей чуть слышно ворошился под застрехой, или дождик пощёлкивал длинными клювами…
Вот такое мирное, привычное житьё-бытьё из года в год вершилось в доме, где стоял серебряно-белёный терем под названием русская печь, в котором давно прописалась золотая семья Угольковых. Всё было  чинно, размеренно, всё шло как по маслу и вдруг…

                6

Однажды равно утром Благодетель попросил еды, а печь – о, господи, прости! –  была пуста.
Благодетельница, ничего худого не подозревая, взяла ухват, заглянула в печку и обомлела – глазам не поверила. Посмотрела на какой-то образок, перекрестилась жилистой рукой и опять заглянула в русскую печь – и опять никакой еды не обнаружила. А когда уже и в третий раз она удостоверилась в том, что глаза её не обманывают – тут уже хозяйке стало дурно. Тут уже покачнулась она да так и брякнулась – рядом с рогатым ухватом, похожим на голову чертушки.
-Свят, свят, свят! - забормотала Благодетельница, глядя на чёрные рожки ухвата.- Нечистая сила в дому завелась!
-Что? Что такое? - грозно спросил бородатый богочеловек.
-А посмотри, благодетель ты мой, - прошептала хозяйка.
-Как это так?! – гневно рявкнул богочеловек.-  Все горшки пусты? И чугунки? Это что такое? Да ты, видать, каналья, разленилась? Ты проспала? Признавайся!
Благодетельница заплакала, сидя на полу.
-Да как же я могла тебе не угодить? Да я же завсегда у печки с петухами…
 Благодетель задумался.
-Ну, так в чём же дело? – заворчал он.- Может, домовой?
-Да кто же его знает…
-Ладно, разберёмся.
Богоподобный Благодетель знал, что домовому, если он задумает шутки шутить, перво-наперво надо показать, кто истинный хозяин в доме. Вот почему Благодетель в ту же минуту взял хороший длинный кнут   с железным наконечником и пошёл по дому, сердито  стегая стены, печку, пол, столы и лавки, и всё другое, что  попадалось под руку, а точнее – под кнут. Крепким властным голосом хозяин приговаривал при  этом:
-Знай своё место! Знай своё место! Ты, домовой,  должен дом стеречь, хозяйство беречь. Ты хозяйке должен угождать, тебе нечего с ней воевать! Знай своё место! Знай  своё место!
А хозяйка в это время всё ещё сидела на полу и плакала от обиды.
-Да как ты мог подумать, Благодетель! – шептала она, вытирая слёзы рукавом.- Да я с утра пораньше, да с первым петухом уже у печки… 
 
                7
 
Каждый божий день – с утра пораньше,  с первым петухом, звонко прокричавшим за стеной бревенчатого дома –  простая семья Угольковых принималась трудиться; жарили, парили, кипятили, варили. Еду готовили, как правило, на целый день. Потом отдыхали до вечера. А иногда всякой жирной вкуснятины всем едокам хватало аж до утра. И тогда семейство Угольковых могло себе устроить выходной. Кто-то спал без задних ног,  похрапывал; кто-то дымную пряжу на прялочке прял, чтобы затем изготовить такое небывалое дымчатое кружево, перед которым померкнет  любая дымковская игрушка. Но сегодня разговор не об этом.
Разговор о том, что вся еда куда-то стала  пропадать. В чём дело? Спервоначала семья Угольковых стала грешить на нечистую  силу.
            -Наверно домовой такой прожорливый попался! – сказала Марья Огнеликовна.
            -Едва ли, - усомнился Иван Пламенеевич.- Наш  Благодетель домового кнутом уже посёк, а толку мало – всё равно горшки да чугунки опустошает кто-то.
           -Ну, а кто же тогда?
           -Я не знаю. Может, баба-яга ночью прилетает на помеле. Что не сожрёт, то с собой увезёт.  У неё ведь ступа-то вон какая просторная, много чего можно загрузить.
          -Значит, баба-яга! – порешили в семействе.
          Печную вьюшку стали  покрепче закрывать, чтоб воровка не залетела. Но и после этого вся еда по-прежнему куда-то исчезала, как сквозь землю  проваливалась.
           Неизвестно, сколько бы это продолжалось, но однажды ночью на русской печке вздрогнул и проснулся черный жирный котяра, который давно разленился ловить мышей и питался только  подачками с жирного хозяйского стола. Котяра даже сам не знал, от чего он вздрогнул и проснулся – древний инстинкт подсказал ему что-то.
         Мягко спрыгнув с печки, он прищурил два своих кошачьих изумруда, всё прекрасно видящих во тьме. Дверь в избе потихоньку открылась – Золотой Уголёк вышел в сени, а котяра за ним прошмыгнул, едва не прищемивши свой пушистый хвост.
       В сенях было темно и пахло чем-то вкусным.
       -О! - Котяра  ухмыльнулся в длинные усы.- Значит, вот кто у нас домовой! Вот кто баба-яга!
        Золотой Уголёк от растерянности чуть не выронил горшок с едой.
        -Ты? - прошептал он.- Котяра? Не спится тебе?
        Котяра подошёл к нему и панибратски хлопнул по плечу.
       -Братан! Да ты не бойся, я никому ни слова не мяукну.  Только теперь ты будешь со мною делиться. Понял? Самые вкусные кусочки ты будешь мне отдавать.
         Пожимая плечами, Золотой Уголёк удивился.
        - А ты не подавишься?
        -Только не надо грубить! - предупредил котяра.- А то я сейчас такой шум подыму, что ты у меня будешь Бледный Уголёк, а не Золотой. Повторяю: самые лучшие куски…
         -Перестань! - перебил Золотой Уголёк.- Ну, как тебе не стыдно? В избе мышей полно. Ты что?  Такой здоровый лоб! Ты что – без зубов? Без когтей?
       -Ну, как знаешь, парень. - Котяра усмехнулся, поигрывая хвостом.- Как бы тебе не оказаться без зубов.

                8
 
       Родители были ошарашены такой внезапной новостью.
       -Сынок!- Марья Светозаровна даже заплакала.- Да ты зачем же воровал? Ты что, голодный?
       -Нет.
       -Ну, а зачем же тогда?
        Золотой Уголёк не отвечал. И тогда чёрный жирный котяра дальше стал ябедничать:
       -Он кого-то кормит за воротами. Туда горшки таскает, а мне так даже корочки не дал. Вот какого жмота вырастили вы.
       -За воротами? – изумились родители. – А кого ты кормишь за воротами, сынок?
        Он помалкивал, не поднимая глаз.
        И тут синичка-невеличка села на краешек печной трубы и заговорила тонким голосом:
        -Вы не ругайте Золотого Уголька, он страждущим да жаждущим – и птицам, и людям – всё до крошечки  раздает.
         И только после этого Золотой Уголёк повинился и начал   рассказать о том, как бывает темно промозглыми осенними ночами, когда реки затихают на пороге ледостава; о том, как  в эту пору неприютно и дико в осеннем лесу и полях, где бредут одинокие странники,  летают озябшие птицы и ходят голодные звери. В эту пору однажды отважился он – вынес первую корочку тёплого русского хлеба, которую он отломил от свежеиспечённого каравая. Потом стал выносить по целой булке. Потом – кринку топлёного молока, которое только в русской печи может так натомиться – никакое птичье молоко и рядом не стояло. Вот так вот – помаленьку, потихоньку – Золотой Уголёк стал выносить еду  всем жаждущим и страждущим, какие в сумерках, бывало, проходили мимо дома или пролетали в стылых небесах. И вскоре все жаждущие и страждущие по всей округе уже отлично знали: как только чуть стемнеет и в этом доме под берёзой  станет тихо – значит, скоро в потёмках появится  какой-то удивительный парнишка, похожий на рыцаря в черной накидке, под которой горят золотые доспехи. В этой чёрной накидке этого рыцаря совершенно не видно впотьмах, но как только он чуть-чуть приоткроет накидку – жаркий огонь полыхает.

                9
 
       Доброта бывает наказуема, вот и он,  Золотой Уголёк, пострадал за эту свою доброту. Отец тогда нещадно выпорол его, говоря при этом, что всех людей на белом свете одною русской печкой не накормишь, точно так же, как весь белый свет одною русской печкой не натопишь.
       С той поры Золотой Уголёк затаился, будто приболел.
       Его простые братья и простые сёстры пробовали с ним заговорить – он отмалчивался. Марья Светозаровна  подходила, вздыхая; трогала руки, лоб – они были холодными. И глаза тоже были холодными – ни искорки не видать. 
        Целыми днями он лежал  в тёмном углу, читал обрывки газет и журналов, которые семейство Угольковых получало на растопку. Слушал, как осенний ветер в трубе хороводит, а иногда забрасывает желтый лист в каменный колодец воющей трубы. Дождинки залетали – шипели на огне, на котором, как всегда что-нибудь жарилось, парилось.
        Ночи становились холоднее – русскую печь протапливали  сильнее обычного. И печная вьюшка  закрывалась раньше обычного – Золотой Уголёк только урывками видел синевато-стылый небосвод, где мерцало ледяное крошево созвездий, луна серебрилась, как льдина с отколотым краем или тонкий месяц ледышкой примерзал к одинокому какому-нибудь облаку.
       «По степям, по лесам и горам уже вовсю, наверное, метёт позёмка, - думал Золотой Уголёк, - и по твердокаменным дорогам шагают, наверно, до полусмерти продрогшие странники. Голодные, рваные, сирые… А здесь – в крепком каменном тереме – здесь тепло, светло и мухи не кусают. Каждый день тут жарят куски жирного мяса, наваристые щи перетекают через край… И всё это в полной мере никогда не съедается, не выпивается.  Крупные и вкусные куски выбрасывают на улицу – в чашку здоровой и злобной собаке, сидящей во дворе на цепи. Ну, и  свинье, конечно, достаётся жирная и  сдобная похлёбка…»
        Кажется, тогда, именно тогда  впервые Золотой Уголёк стал размышлять о том, что сытая жизнь бывает только на цепи или в сарае, за дощатой загородкой, где живёт свинья, сытно жрёт, на небо никогда не смотрит и никогда не думает, что скоро в гости к ней придёт большой и острый нож.
       «Как это грустно и горько – жить во имя живота, а ведь надо жить во имя сердца, во имя неба! - думал он.- Нет, я ни в чём никого не виню… И зачем я только уродился таким золотым угольком? Был бы простым, так не знал бы этой обжигающей печали!»
 
                10          
         
         Зима пришла. Снежинки закружились в телескопе каменной трубы. Попадая в каменный терем, снежинки испарялись, не долетев до горячего пола, и только редкие из них – самые крупные – Золотой Уголёк изредка ловил, подставляя ладошку; там снежинки искрились мгновенье-другое и превращались в голубовато-белый пар, струйчато бегущий в небеса.
         За железными воротами терема под названием Русская печь то и дело можно было слышать разговор Благодетеля и Благодетельницы:
        -Рождество уже скоро!
        -Скоро, скоро, ага, вот и год миновал.
        -Подарки надобно сготовить.
        -А как же! Поедем, поздравим.
        -Да я-то прихворнула, благодетель ты мой. Даже не знаю, как быть.
         -Дома останешься. Я один сгоняю да назад.
         Сердце  Золотого Уголька сладко и тревожно замирало на пороге Рождественской ночи, светло и густо развешивавшей звезды над крышами села. Из тех газеток и журналов,  которые давали на растопку семье, Золотой Уголёк уже знал, как много чудесного, сказочного происходит в эту пору – в ночь на Рождество. Сколько удивительных рождественских историй уже произошло и произойдёт ещё в эту волшебную ночь. И всегда почему-то – особенно в детстве – так сильно, так жарко, так сладко и нежно замирает душа под высоким светом Рождественской звезды. Только, быть может, ещё в июльскую ночь на Купалу такие прекрасные чувства волнуют наши души и сердца? Но там – на Купалу – там кругом тепло, костры горят; там ты счастлив уже только тем, что ты попал в водоворот языческой реки. А в ночь на Рождество – кругом трещат морозы, пищат и стонут бедные осины и берёзы по лесам. В эту ночь особенно хочется тепла, уюта, доброты и нежности.
      Вот почему, наверное, в сердце Золотого Уголька затаилась странная какая-то грусть-печаль и вместе с тем надежда. Он подспудно ждал   рождественского чуда и в то же время думал, что это только дети могут ждать, а он уже вырос, окреп – он уже сам способен сказку сотворить. Только он ещё не знает, как это делается. От мамки и отца он знал десятки и сотни разнообразных рецептов приготовления того-то и того-то, вкусного настолько – пальчики оближешь. А вот рецепта сказки он не знал, как не знали и взрослые, привыкшие из года в год только жарить, парить и варить.
       И даже Благодетель, наверно, знать не знал ни одного рецепта для приготовления рождественских чудес – он только работал как лошадь, а потом, на праздники, устраивал великий пир горой. Благодетель был, конечно, человек хороший. Он был далеко не бог, но всё-таки хороший, справедливый. И, тем не менее, Золотой Уголёк  немного недолюбливал этого богочеловека. Почему недолюбливал?
      Ну, вот такой пример, допустим, можно привести. После еды Благодетель имел закоренелую привычку. Поплевав на пальцы, он вдруг спокойно брал за бока Золотой Уголёк – или какой-то другой – прикуривал  от него и снова бросал  на шесток. И  всегда почему-то Золотой Уголёк ощущал себя оплёванным и оскорблённым до глубины души. Однажды рассказав об этом своим родителям, Золотой Уголёк натолкнулся на усмешку и непонимание.
       -Ну, ты прямо как барышня! - усмехнулся  Иван Пламенеевич. -  Тебя и пальцем тронуть ни моги. А чего тут такого? С нами со всеми так делали и будут делать.
       -А со мной не будут! - заявил Золотой Уголёк.- Со мною этот номер не пройдёт!
        -Да какой такой номер? Чудак ты, сынок. Твой прадед, например, даже гордился  тем, что Петр 1, царь-государь, голыми пальцами раза два или три брал его за бока – трубку свою царскую раскуривал.
         -А я не хочу! - опять заявил Золотой Уголёк.- Я не хочу, чтобы меня лапали заплёванными лапами!  Пускай даже царскими…
         -Ох, сынок, пропадёшь ты! С таким-то характером…
         -Лучше пропасть, - проворчал Золотой Уголёк, - чем вот так вот… ходить по рукам…

                11

        Приближалась полночь. Тихо было в тереме, тепло и сонно. Родители спали, утомлённые приготовлением рождественского пира. И Золотому Угольку опять подумалось о том, что у взрослых людей только одна забота на уме – сварить да накормить. А ведь когда-то матушка – она сама рассказывала – всю Рождественскую ночку не спала, занималась гаданием.
       В семье Угольковых принято было гадать по полену – как это ни странно прозвучит; это вполне нормальное  русское гадание, ничуть не связанное с тем, что ты живёшь в каменном тереме под названием Русская печь.
       -А как это – гаданье по полену? – расспрашивал Золотой Уголёк.
      -Да очень просто, - рассказывала Марья Светозаровна. – Заходишь в дровяной сарай, дверь закрываешь поплотней, чтобы темно, значит, было. Наугад выбираешь полено, приносишь домой и рассматриваешь. Какое выберешь полено – такой тебе и муж достанется.
       -А ты какое выбрала?
       -Мне досталось ровное полено, с гладкой тонкой корой. И сильно сучковатое вдобавок.
       -И что это значит?
       -А посмотри на папку и поймёшь. – Марья Светозаровна улыбалась.- Ровное да гладкое полено – муж молодой и красивый.
       -А сучья на нём?
      -Сучковатое полено – стало быть, семья будет большая. Каждый сучок – это значит ребёнок.
       -И я, что ли, сучок?
       Мать засмеялась.
        -Ну, какой же ты сучок? Ты – Золотой Уголёк. Даже не знаю, в кого ты такой уродился. Папка твой спервоначала даже    ревновал…
       -Как  это так – ревновал?
       -Не мог поверить, что ты родился от него да от меня.
       -А от кого же ещё?
       -Ну, в жизни, милый, всякое бывает… Бывает так, что – ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца.  Не понял? Ну, подрастёшь, поймёшь.
        Такие разговоры когда-то затевали они с матерью; она тогда была моложе, не уставала так сильно, как теперь устаёт. И отец тогда был веселее, всё какие-то подарки придумывал на Рождество.   
        Стараясь отвлечься от грустных мыслей, Золотой Уголёк решил навестить своих давних  друзей, беспечно дрыхнущих за печкой.
          -Тебе чего не спится?  - спросонья заворчал Прусак.
           -Рождество на носу!
           -Ну и что? – Прусак зевнул.
           -Ну, как это – что? Чудеса должны быть!
         Сверчок-скрипачёк потянулся, зевая. Посмотрел на решето, висящее на стене за печкой.
         -Все чудеса в решете, успокойся. Чего ты сам не спишь и людям не даёшь?
           -Рождество на носу! – повторил Золотой Уголёк. – Может, нам погадать? На поленьях, на свечах, на молоке…
           -На дураке! – сердито сказал Прусак. – В Рождественскую дочь только девки гадают на жениха.
           -А женихи на девок разве не гадают?
           -Это кто жених? Ты, что ли?
           -А почему бы и нет!
           -Не смеши. – Прусак отмахнулся.- Твоя невеста – печка. Ты с ней давно уже обвенчан. И давно и надолго. До самой смертушки.
           -Ошибаешься! - сказал Золотой Уголёк, пристально глядя на дверь.- Хочу туда – на волю!.. По горам, по полю…
          -Ты что, сдурел? - удивился взъерошенный Сверчок-скрипачёк.- Ну, иди, попробуй…  Ухи отморозишь, так узнаешь… Там теперь такая лютая зима, что не дай бог…
Золотой Уголёк призадумался, почёсывая дымчато-русый волос на загривке.
-Лютая? – спросил он.- Зима? А это что такое? Расскажи.
Откровенно говоря, Сверчок и сам толком не знал, что это такое – ему за печкой было всегда тепло, уютно. Однако же, он стал с умным видом рассказывать то, что когда-то слышал.
-Зима – это, парень, такая зверюга –  большая,  зубастая. Она кого угодно загрызёт. Особенно Декабрь, а вслед за ним Январь – такие сердитые звери, что без тулупа не шагнёшь за двери.
-Ты не шагнёшь, а мне так можно, я горячий.
Сверчок усмехнулся.
-Это потому, что жареный петух тебя не клевал кой-куда.
-А как он меня клюнет, если жареный? – Удивился Золотой Уголёк.- Мы позавчера всем семейством жарили одного такого петуха, он ни разу никого не клюнул.
  -Глупый ты! – Сверчок-скрипачёк засмеялся.- Это же просто так говорится. Это значит, когда тебе станет очень-очень трудно, тогда поймёшь…
-А ты шибко умный? – Уголёк обиделся.- Сидишь тут за печкой, пиликаешь…
-А ты возьми, попробуй, - протягивая скрипку, сказал Сверчок.- Думаешь, просто? Взял и запиликал? Сначала прадед мой учился – деду передал своё умение. Дед – моему отцу. И только потом…
-За столько лет учения можно было бы и лунную сонату одолеть, - вдруг сказал   Золотой Уголёк.- Или серенаду солнечной долины.
-Чего-чего?- Сверчок разинул рот, удивляясь музыкальным познаниям друга.- Это ты где нахватался? Начитался, наверно, всяких обрывков газет? Ты, может, ещё мне расскажешь о Моцарте, Бахе?
Переставая слушать болтовню музыканта, Золотой  Уголёк  забрался на подоконник. Горячим лбом прижался к холодному стеклу, и вдруг оно по-птичьи пискнуло –  небольшая кривая трещина, как серебристая веточка, распустилась по морозному стеклу.
-Ну, вот! – не без злорадства подытожил Сверчок.- Раскокал стекло.  Доигрался.
-Ух, ты! – прошептал Золотой Уголёк, подставляя руку под свежую струю, льющуюся в трещину.-  Там,  правда, холодно…
-А я что говорил? Иди, давай, к себе, пока не проснулся хозяин. Он тебе жару задаст за разбитое стеклышко.
-Жару я и сам могу задать, кому угодно, - серьёзно сказал  Золотой Уголёк, глядя в кромешную темень. – Я как раз об этом и думаю сейчас.
-О чём? – не понял Сверчок.
-А ты представь себе… - Золотой Уголёк потыкал пальцем в темноту.-  А вдруг там сейчас кто-нибудь замерзает? А мы сидим в тепле, болтаем… А  эти спят себе без задних ног…
Они помолчали. Сверчок подстроил тоненькие струны  и неожиданно выкрикнул:
-Музыка народная! Слова народные! И музыкант, конечно, тоже из народа!
Испуганный Прусак выглянул откуда-то из тёмной тёплой щёлки.
-Ты чего разорался? Может быть, тебе уже и звание народного присвоили?
-Молчать, пока усы торчать! – уже потише сказал Сверчок и, зажмуривая крохотные глазки, начал под сурдинку выводить, выуживать из маленькой скрипки удивительно большую, задушевную мелодию: «Степь да степь кругом, путь далёк лежит, в той степи глухой замерзал ямщик…»

                12

Хороший он всё-таки был музыкант, этот Сверчок, и очень жалко было, что такой талант за здорово живёшь пропадал в углу за  пыльной печкой, только ничего тут, видно, не поделаешь; и сверчковые деды, и прадеды – все они прожили за этой печкой и никто, между прочим, не жаловался; от добра добра не ищут – верно сказано.   
Прекрасно-печальная музыка ширилась,  крепла – за сердце хватала, в дорогу звала, шептала про какие-то молодые подвиги, которые надобно каждому смолоду в жизни своей совершить, а иначе потом будет поздно, и не только поздно, но даже и стыдно. Зачем же ты жил, эту землю топтал, если душу свою не подвигнул во имя подвига – в сторону света, в сторону добра?
Такие мысли навевала музыка, такие чувства зажигала в сердце. 
Обхвативши голову руками, Золотой Уголёк заслушался, да так заслушался – слезинки заблестели на глазах. Эта мелодия почему-то показалась ему очень знакомой. Щемящая музыка эта жила в нём как будто бы очень давно – веками таилась она где-то в глубине его души, чутко дремала, чтобы проснуться в эту Рождественскую ночь, когда многие надеются на чудеса и сказки. И вот она проснулась, божественная музыка,  растревожила  сердце, рассказывать стала о чём-то очень важном, ценном и прекрасном, что было и есть в этой жизни. О чём она рассказывала? Он это сознавал, а вернее, начинал осознавать, но выразить простыми  житейскими словами – не умел.
 Огонь даётся каждому – вот что начинал он осознавать и чувствовать. Огонь в каждом сердце и в каждой душе – от рождения. И вопрос только в том, как распорядиться нам своим сердечным и душевным жаром? Кто-то щи сготовит на огне, кто-то пожар устроит  – чаще всего во хмелю. А кто-то возьмёт на себя тяжкий труд  согреть  одинокого  странника, озолотить калеку или  нищего, заблудившегося в тайге или в горах, или посреди   заснеженной равнины.      


                13
               
Звёзды Рождественской ночи ярко горели над крышами, над чёрными деревьями, над трубами, из которых струился дымок. Звёздный свет искрился, как будто разламывался, в каждой снежинке. Узорные тени лежали под деревьями, под оградами. Краюха луны  торчала вдалеке над бором, точно льдина, вмороженная в стрежень большой реки, уснувшей под снегами. И всё это для него, для Золотого Уголька,  было настолько необычно, настолько сказочно – он замер за порогом бревенчатого дома и так стоял, пока под ухом что-то не стрельнуло. Испугано отпрянув, Золотой Уголёк растерянно посмотрел по сторонам. «Что стреляло? Кто стрелял? - подумал он и не сразу понял: - А-а! Это Мороз! Ну, мне это не страшно. Он в меня стреляет холостыми патронами!»
Утопая в снегу, Золотой Уголёк медленно прошёл по огороду, спустился к реке – там блестела прорубь, до краёв наполненная звездами. Он постоял, зачарованно глядя на хороводы созвездий. «Прямо как в телециклопе! – удивился он.- Только всё наоборот – здесь небеса как будто бы внизу…»
Начиная знакомиться с миром, Золотой Уголёк ушёл за околицу и там  неожиданно попал в такую метель, в такую свистящую заваруху – даже маленечко струхнул и пожалел о своём отчаянном поступке. Он бы, наверно, повернул назад, но было поздно. Пурга подхватила его, покатила кубарем и зашвырнула на дно оврага. Там было тихо и темно, пахло полынью, крапивой и смородиной. Где-то внизу еле слышно ворковал ручей – под коркой льда пульсировал родник.
Порыв пурги был сильный, но короткий –  просвистела по краю оврага, осыпала тучей прохладного серебреца и растворилась во мраке. Выбравшись наверх,  Золотой Уголёк отряхнул свой чёрный рыцарский плащ.  Посмотрел по сторонам, прислушался.
Созвездья по-прежнему сияли на своих местах, но их рисунок – неуловимо для глаза – несколько переменился. И тишина была уже другая – не полная. Где-то на одном краю села слышались рождественские песни, а на другом – кубарем катились рождественские игры.   И Золотой Уголёк ощутил  под сердцем жгучее желание   присоединиться к рождественскому празднику – хоть к этим звонким песням, хоть к этим весёлым игрищам.
Лёгкий – почти невесомый – он пошёл по снегу, а потом остановился, удивлённо глядя под ноги. Золотой Уголёк шёл босиком, однако же ноги  не только не мёрзли – ноги слегка расплавляли заснеженный путь. И чем дольше он стоял на одном месте, тем глубже погружался в белое тёплое тесто.  Удивительное это обстоятельство развеселило его, раззадорило. Но  это же обстоятельство  заставило немного испугаться, когда он реку стал переходить. Лёд под ногами плавился, а там, где было тонко – стеклянно, угрожающе потрескивал. Тут нужно было не мешкать, а поторапливаться. 
Шагая и внимательно глядя под ноги, Золотой Уголёк спохватился только тогда, когда лбом чуть не ударился о дерево, стоящее на пути.
Он уже давно был за рекой. Кругом стоял какой-то чёрно-белый лес. Задумчивый. Таинственный. В небесах над лесом облака  ворочались, открывая стылые просторы, наполненные звёздами. А потом луна ворвалась в этот лес – снег моментально вспыхнул иглами снежинок. На пеньках, торчащих посреди поляны, засияли пышные папахи. Выходя из облаков, луна  разгорелась в небе как большой, добела раскалившийся уголь – снег серебрился так широко и отчаянно, что глазам становилось больнёхонько.
И вдруг Золотой  Уголёк помрачнел посреди этой белой картины.
 «Примерно так же папка мой белеет, когда рассердится!  - промелькнуло в голове. – Вот он завтра мне задаст! Надо возвращаться, пока не поздно!»
Собираясь идти в сторону дома, он покружил между кустов, между деревьев и скоро понял, что  заблудился. Ещё совсем недавно были слышны рождественские песни на краю села, смех и какие-то игры, забавы –  всё как будто вымерло в округе. Только морозный воздух в тишине позванивал. А потом – через минуту-другую – впотьмах послышался какой-то странный перезвон.
«Что это было? - Покрутив головой, Золотой Уголёк затаился. - Как будто бы вода звенела подо льдом…»
Перезвон повторился – уже погромче.
Приглушённое ржание лошади – вот что это было.
В темноте, озарённой лунным сиянием, он пошёл  по хрустящему снегу и вскоре обнаружил  сани, рядом с которыми лежал человек.  И в голове почему-то промелькнул обрывок задушевной песни, которую недавно так славно сыграл Сверчок-скрипачёк: «Степь да степь кругом, путь далёк лежит, в той степи глухой замерзал ямщик…»

                14
 
Снегом занесённый человек – широкоплечий бородатый ямщик или кто-то другой – был уже при смерти. В груди у него что-то слабо сипело и побулькивало, как будто в большом остывающем самоваре. Правая рука сжимала кнут. С закрытыми глазами он лежал в сугробе около саней, до половины заваленных снежными скирдами, при свете луны казавшимися будто бы  отлитыми из олова или свинца. Какая-то чёрная птица, сидящая неподалёку, молча взлетела, испугавшись приближения Золотого Уголька. В холодном тихом воздухе отчетливо послышалась работа крыльев – маховые перья точно царапали смерзшийся воздух. Набирая высоту, птица хрипло каркнула – эхо укатилось за деревья.
На несколько мгновений ямщик открыл глаза и руку приподнял – кнутом отмахнуться хотел от чёрного ворона, который показался очень близко. И вдруг ямщик увидел нечто такое, что заставило его пробормотать:
-Царица небесная! Что это?
Перед глазами ямщика – на оловянно-цинковом снегу –  замаячил странный человечек в золотых одеждах.
 -Блазнится? Чудится? – вслух подумал ямщик.- Умираю…
Слабея, он закрыл глаза, а через минуту понял, что это не блазнится – это было наяву и в то же время происходило примерно так же, как в хорошей рождественской сказке.
Золотой Уголёк, проворно скинув свой черный рыцарский плащ и оставшись в золотых доспехах, куда-то ненадолго скрылся. И опять замаячил перед глазами  бородатого ямщика. Золотой Уголёк закряхтел, запыхтел,  надрываясь от неимоверных усилий – никогда ещё ему одному не приходилось делать то, что делало целое семейство Угольковых.  А делать надо было одному – помощи ждать не приходилось.
Коченеющими руками Золотой Уголёк  раскидал, разгрёб сухой и жёсткий снег – добрался  до мёрзлой, чугунно гудящей земли.   И чем сильнее он напрягался, тем ярче разгорались его доспехи: темно-червонное золото становилось белым до ослепления –  как будто над снегами солнышко взошло.
И опять ямщик проговорил коченеющими губами:
-Царица небесная! Что это?.. Кто это?
Золотой Уголёк что-то хотел ему сказать, но было некогда. Торопливо присев на корточки, надувая щёки и смешно округляя глаза, он обсушил бугорок, из которого торчала прошлогодняя травка и уже проклюнулись жёлтые и синие клювы новых подснежников.
«Им было тепло под снегом, вот они и проклюнулись, - мимоходом подумал Золотой Уголёк. - А теперь они погибнут. Ну, так что же делать? Надо выбирать: или эти цветы, или этот ямщик…»
Золотой Уголёк натаскал груду веток и уложил их в таком порядке,  в каком учил укладывать отец, чтобы ветки сразу же нарядились в огненные платья. И вот – не прошло и минуты – полетели искры, пламя затрещало, заплясало, оплавляя серебряные шапки больших сугробов, столпившихся вокруг и словно бы рты открывающих от изумления – дырки в снегу прожигались то там, то сям.
Костлявая тёмно-серая лошадь, до самого брюха утонувшая в белом непролазном тесте, начинала  радостно  похрапывать, ушами прядать.  То и дело она косилась  драгоценным глазом на огонь – переливы синего и жёлтого, красноватого и изумрудного попеременно перемаргивались в лошадиных огромных глазах, наполненных страданием и слабою надеждой.
Долго ли, коротко грелся ямщик, но отогрелся-таки. Зачугуневшее тело его ощутило биение крови, толчками приливающей к ногам, к рукам. И вот, собравшись с духом, он поднялся, доставая головой до неба – такое ощущение от головокружения возникло на миг-другой. Сделав несколько шагов на деревянных ногах, человек обрушился рядом с повозкой – голову чуть не разбил об угол саней,  окантованных железом.
-Живём… – пробормотал он, на четвереньках медленно догнавши свой картуз, откатившийся к лошади.- Живём! Бог милостив!
Он попробовал выдернуть лошадёнку из снега, но это уже было не под силу.
-Ничего, - пробормотал, - теперь уж как-нибудь…
Угрюмый этот, бородатый человек до утра сидел и грелся около  огня, который ему подарила царица небесная в эту чудную Рождественскую ночь – так и только так можно было расценить явление такого чудного огня среди ночной заснеженной пустыни. Ямщик время от времени глядел в морозное небо и плакал – как мальчишка плакал он толи от того, что руки-ноги начинали «отходить» возле костра, толи от того, что в сердце закипало чувство благодарности к тому, кто его спас от неминучей погибели.               


                15

По синему снегу, забрызганному петухами встающей зари, бородатый ямщик – чуть живой – на санях дотащился до дому. Лошадёнка за ночь была так измучена – едва на коленки не рухнула, как только сани во двор заволокла. 
На крыльцо хозяйка выскочила.
-Господи! – запричитала. – Благодетель ты мой! Да я же тебе говорила…
-Цыц! – прикрикнул Благодетель. – Ступай в избу! Готовь на стол…
-А может, в баньку? – лопотала Благодетельница.- Я протопила… Знала, что где-то маешься…
-В баньку? Оно бы неплохо, - распрягая лошадь,  сказал хозяин. – Тока силы моей нынче нету… потом…
-Ну, потом, так потом. Заходи.
-Нет уж, сначала надо с лошаденкою управиться. Надо сенца, овсеца… - Он посмотрел на хозяйку.- Ну, ты иди. Чего ты голоухом выскочила? Я простудился, дак и тебе?
Обледенелые валенки гремели и хрустели как железные, когда Благодетель вошёл в избу. Постоял на пороге, перекрестился, глядя в красный угол.
В доме было уютно, тепло. На столе стоял стакан с горячительным – влага, налитая всклень, задрожала и потекла между пальцами, попадая за ворот, когда Благодетель стал жадно глотать – волосатый кадык тяжело и размеренно заходил по горлу, к которому прилипла какая-то крепкая суровая нитка. С минуту подождав, когда огненная влага пожаром охватит и сердце и душу, Благодетель грубыми и грязными ногтями поймал суровую нитку на горле – потянул к себе. Из-под рубахи вынырнул небольшой, аккуратно пошитый мешочек с золой. Благодетель уже много лет носил на теле этот мешочек, свято веруя в то, что зола родного очага охранит его от злобных чар, от несчастных случаев и от болезней.
-Вот и не верь после этого! – хмелея, сказал Благодетель.
-После чего? – спросила Благодетельница.
Он рассказал ей про своё чудесное спасение. А точнее – попытался рассказать. Глаза его слипались, язык заплетался.
 -Ладно, благодетель мой, опосля расскажешь. -Хозяйка припала к его ногам, с трудом соскоблила обутки, точно примерзшие к пяткам. - Полезай на печь. Прогрейся.
Благодетель вздрогнул при слове «печь». Посмотрел на мешочек с золой, который он держал в руке. Потом исподлобья посмотрел на белёную русскую печь. Он как будто что-то силился припомнить, но не мог – морщины волнами ходили по сырому лбу; он вспотел после выпивки и еды.
Широко расставляя чуть косолапые ноги, Благодетель  подошёл, руки прислонил к печи – она была протоплена, прокалена до самой сердцевины. Покачнувшись, Благодетель хотел открыть заслонку и чуть не выронил. Постоял, нахмурился, мучительно припоминая что-то.
-Да нет, - тихо сказал сам себе, - не может быть…
-Ты об чём это гуторишь? – спросила хозяйка, стоявшая сзади и караулившая каждое его движение, как мать караулит малое дитя.
Подышав на руки, на которых остались отпечатки извести, Благодетель как-то странно посмотрел на печь.
 -А ну-ка, - сказал он в приказном порядке, -  сосчитай-ка золото в печи!
-Какое золото?
-Угольки! – Хозяин рассердился. – Не ясно, что ли? Сосчитай все наши угольки!
Благодетель был бережливый, чтоб не сказать, скуповатый – хозяйка это знала. Но никогда ещё такой причуды не было – пересчитывать  золото в русской печи. Это уж он маленько перебрал – вот как зашатало бедолагу.
-Ложись, ложись, родимец, отдыхай, - сказала она. – А я посчитаю.
-Всех до одного! – приказал он, уже завалившись на печь.
-Всех пересчитаем, всех, - пообещала хозяйка.- А если недостача обнаружится, так не беда. К соседке схожу да займу. Спи, родимец.
-Такого у соседки нет… - уже засыпая, прошептал Благодетель.- Это ведь он меня спас. Я хорошо запомнил эту мордуленцию.  Я теперь век не забуду…

                16


Рождественские игры на краю села закончились пожаром. Там, в окружении заснеженных сосен, недалеко от обрыва стояла кривая избёнка, где жила молодая бабёнка, вдова. По праздникам у неё частенько собиралась молодёжь – коротали вечера под песни, под бутылочку винца. Ну и, конечно, собрались на Рождество. Стали гадать на свечах. Взяли несколько огарков белого цвета, сложили в металлическую посуду, расплавили на огне и вылили в ведро с холодною водой.
-Ну, и что там за фигура получилась? – зашумели, загалдели девушки, наклоняясь над ведром.
-Погодите, - сухо сказала вдова, - пока ещё не ясно.  Какая-то бесформенная куча…
-Это плохо! - заметил кто-то. – Значит, будет несчастье в ближайшее время…
-А на кого гадали?
-На тебя.
-На меня? Ну, конечно!
-Ну, а на кого? Кто заставлял?
В избе поднялся спор – никто из девушек ни за что не хотел признавать, что это гадали на неё.  Спорили, галдели… А в это время из печи – из плохо затворенной дверцы – уголёк упал на половицу. Гадающие девушки, продолжая спорить,  вышли во двор.
-Ладно, - сказала молодая вдова.- Забудем гадание на свечах. Давайте будем через крышу левую туфлю бросать.
-А через крышу-то зачем? Через плечо вперёд носком. Куда носок повернётся, оттуда и надо ждать сватов.
Молодая вдова обиделась.
-Ну, если вы тут все такие грамотные, - сказала, поправляя шубку на плечах,-  тогда ступайте по своим домам и там себе гадайте, сколько влезет.
Девушки затихли на несколько секунд – в такую ночь им не хотелось расходиться по домам. В тишине было слышно, как собаки лаяли за домами то там, то сям – эхо в морозных деревьях позванивало.
-А давайте гадать по собачьему лаю! – сказал кто-то из девушек.- Вы разве не знаете? Надо взять нож и начать резать сугроб. И при том приговаривать: «Чёрт, чёрт, не молчи, подскажи, какой мне муж попадётся? Смеяться или плакать придётся?..»
-Ну, и что дальше?
-А дальше всё просто. После этого надо внимательно слушать. Если будет лай весёлый и заливистый  – муж будет весёлый и добрый. Если лает отрывисто, злобно – муж будет строгий, угрюмый.
-Не надо, - сказала молодая вдова. – Я гадала три года назад. А собака возьми, да завой! А я тогда весёлая, беспечная была. Не поверила, что это значит: замужество будет недолгим, молодая жена овдовеет.
Нарядные девчата постояли ещё во дворе, погалдели, как лучше гадать и на что, на какие приметы, на какие предметы. 
 И тут раздался чей-то визг:
-Ой, девочки! Горим!


                17         

 
Домой Золотой Уголёк вернулся только в синих вечерних сумерках – заплутал в заснеженном лесу. Был он чёрный во многих местах – обмороженный.
Иван Пламенеевич сразу же набросился на него:
-Твоя работа?
-Где? Что? - устало спросил Золотой Уголёк. - Ты о чём?
-Ты сам прекрасно знаешь! Где ты шлялся?
-По лесам… по полям…
-Ну, теперь, конечно, только остаётся в бега пускаться – в леса, в поля… А иначе – каторга, сынок. А ты как думал?
-Каторга? За что?
-А ты не знаешь?
-Нет.
-А кто молодую вдову подпалил?
-Какую вдову?
-Молодую. На краю села живёт.
-А я там не был, на краю…
-А вот милиция приедет, разберётся.
-Ну и пускай разбирается.
-Тебе всё равно?
-Всё равно.
-А вот мне, сынок, не всё равно. Я не хочу, чтобы честное имя моё трепали, где ни попадя…
Разгневанный, разгорячившийся Иван Пламенеевич хотел ему взбучку устроить, но тут пришла мамка – спрятала сына в потаённом углу, куда почти никто из Угольковых не заглядывал.
-Ты его не ругай, - сказала Марья Светозаровна. – Чего ты накинулся, не разобравшись? Он Благодетеля спас, а ты его милицией пугаешь.
-Как это – спас? – не поверил отец. – Что ты городишь?
-Он в чистом поле развёл костерок на снегу.
-А ты откуда знаешь?
-Благодетель за столом рассказывал. Он вчера куда-то ездил по делам, а потом пурга в степях  попутала… А потом, говорил он, появился какой-то Золотой Уголёк… Я послушала и поняла, что это был наш Уголёк.
Иван Пламенеевич, когда-то в молодости сам мечтавший о подвигах спасения не только человека, но и всего человечества, с годами как-то скоро остыл душою, поскучнел, помрачнел. А потом пришло такое время, когда он вообще ни про какие подвиги слышать не хотел, потому что теперь он все свои «подвиги» совершал только после поллитры. И «подвиги» были такие, о которых ему поутру вспоминать не хотелось.
 Вот почему он заворчал, отворачиваясь от Марьи Светозаровны:
-Ври давай  больше, защищай! Он тебе скоро на шею сядет, будет погонять.
-Да не сердись ты на него.- Жена улыбнулась.- Ну, не нравится парню сидеть в духоте.  Он говорил мне, что задыхается тут…
-Как бы ему не задохнуться вольной волей! – опять заворчал Иван Пламенеевич.- Даже Илья Муромец – русский богатырь, нам не чета – и тот на русской печке всю жизнь  просидел. И ничего, не задохнулся.
-Ну, какую «всю жизнь»? Тридцать лет и три года.
-А нашему сколько? – напомнил отец.- Вот и пускай сидел бы…
-Не тюрьма, чего сидеть?
-От тюрьмы да от сумы не зарекайся. Знаешь? Ну, так вот… Я вообще тебя не понимаю! - возмутился Иван Племенеевич. - Другая мать старалась бы держать парнишку возле себя, а ты…
-А дедушка твой про тебя что рассказывал? – напомнила Марья Светозаровна. - Кто из дому убегал? Костры на еланях палил… Не ты?
-Я домой ночевать возвращался всегда. А этот моду взял…
-Он заблудился.
-Ну, конечно. Защищай, защищай, только потом сама будешь расхлёбывать кашу, которую он заварит на своих кострах.   


                18               

Целый день Золотой Уголёк отсыпался в потаённом углу Русской печи, а когда сумерки вышли из лесу и над снежной равниной заискрились первые созвездья – Золотой Уголёк снова потихонечку покинул родимый терем. Не мог он уже – и не хотел – сидеть в тепле, уюте, зная, что в это время где-то в пурге, в сугробах  кто-то бедствует.
И опять он где-то пропадал всю ночь.
А на утро слух  по деревне прошёл: кто-то старую кузню спалил на околице; сто лет стояла кузница, никому не мешала и вот на тебе…
В доме Благодетеля эту новость обсуждали так и эдак. Говорили, что кузнец вчера хорошую работу сделал,  денег ему отвалили –  вот и гульнул, окаянный, да так гульнул, что одни головёшки остались. Да ведь не один же он там загулял – компания была, наверняка; на дармовщинку выпить – друзья всегда найдутся.   
Утром, когда Золотой Уголёк вернулся домой, Иван Пламенеевич подошёл к нему вплотную для разговора, и показалось, будто от сынка винишком пахнет.
-Где был?
-Да так, по мелочам… - улыбаясь, ответил  Золотой Уголёк, не пожелавший хвалиться своими кострами, которые он разводил для одиноких путников посреди заснеженной степи или в тайге.
-Если ты ещё хоть раз куда-нибудь уйдёшь без спросу, - строгого сказал отец, - можешь не возвращаться. И на порог не пущу. Ты меня понял?
-Как дважды два! – угрюмо сказал Уголёк.

                19

Три дня и три ночи прожил Золотой Уголёк в тёплом тереме – никуда не рыпался, памятуя суровый отцовский наказ. А на четвёртую ночь, когда метель в трубе заголосила, не выдержало сердце Золотого Уголька. Он уже знал, что может приключиться в такую пургу на степных дорогах или в тайге, с головы до ног закиданной метельным серебром.
Он ушёл из дому и всю ночь помогал бедным путникам, сбившимся с дороги…
А утром, когда он вернулся домой, Иван Пламенеевич, добела раскалившийся гневом, грудью встал на пороге.





-Ступай туда, где был, где водку пил! – закричал  отец.- Я слово своего на ветер не бросаю! Сказал, не пущу – и не пущу! Нечего позорить наше благородное семейство! Никогда у нас не было таких лоботрясов!
Золотой Уголёк поклонился дорогому порогу и тихо сказал:
-Бабка-Ворожабка вам не соврала. Я для вас – отрезанный ломать. Вы не сердитесь, разве я виновен в том, что я родился ни в мамку, ни в отца, а в проезжего молодца? Я не виновен. И всё же простите. И спасибо вам за хлеб, за соль.
Марья Светозаровна  в то утро долго плакала в каменном тереме, и огонь в русской печи никак не хотел разгораться.
-Зачем же ты прогнал его? – горевала мать. – Надо же сначала разобраться.
-В чём?
-Он же парнишку из соседнего села спас от погибели.
-Какого такого парнишку? Тебе-то откуда известно?
-Благодетель рассказывал.
-Кому он рассказывал? - кипятился Иван Пламенеевич.- Тебе он, что ли, рассказывал?
-Они за столом говорили, я слышала. Мальчонка на днях заблудился в тайге и пропал бы от холода…
-Заблудился. И что? Кто его спас? Золотой Уголёк? А откуда такая уверенность?
-А откуда ненависть такая?
-Что? – Иван Пламенеевич побагровел.-  Ты мне ещё будешь тут указывать? Ты мне лучше скажи, с кем ты, сучка, подгуляла, что он такой родился – ни в мамку, ни в отца…
 -Да как тебе не стыдно?! - Марья Светозаровна уже ревмя ревела от обиды и оскорбления. – Как ты такое можешь говорить?
Заложивши руки за спину, Иван Пламенеевич нервно походил по каменному терему под названием Русская печь.
-Ладно, ладно… - остывая,  заворчал он. - Успокойся. Хватит мне тут сырость разводить – дрова ни черта не разгораются. Хватит, я сказал, не хнычь. Вернётся твой Золотой Уголёк. Никуда не денется. 

                20
 
Зима сгорела – сизым дымом тёплого тумана улетучились последние снега. Из-под земли первые травинки прокололись. Фиолетовые прострелы бесшумно прострелили сухие бугорки, на которые теперь каждый день выходила Марья Светозаровна. Выходила и  смотрела вдаль – ждала сыночка своего. А потом ни раз, ни два с печалью  и слезами она смотрела на пушистые и нежные прострелы, которые зовутся ещё сон-трава. Смотрела и невольно вспоминала сказку, ту, что в детстве услышала. «У всех цветов есть мать, - рассказывали ей, - а вот у этой сон-травы только злая мачеха. Это она, злая мачеха, ранней весной выгоняет из дому этот несчастный цветочек!»   
И хотя это было не так – никогда Марья Светозаровна сыночка своего не выгоняла – всё равно было тяжко на сердце, не горело оно в эту пору, а только чадило, вытягивая слезинку за слезиночкой из глаз.
Время шло; летели дни за днями; в тайге и в поле созрело лето – зашумело покосными травами, заиграло россыпями ягод, разбухло полосатыми арбузами на бахчах за деревней. Хозяин – Благодетель, похожий на седобородого  бога – в эту пору на телеге выезжал на луга; и семейство Угольковых выезжало.
С утра пораньше Благодетель острой косою на лугах позванивал. Пахучие травы пластами ложились на тёплую землю, чтобы сохнуть и млеть, угорая под яростным солнцем. Потом Благодетель со своей Благодетельницей ворошили эти травы и скатывали в большие колючие копны. И семейство Угольковых трудилось тут же: костёр на поляне горел; похлёбка варилась в чумазом котле, висевшем на железной цепи, прицепленной к вершине железной треноги. Ранний завтрак, обед и ужин – святое это дело исправно делало семейство Угольковых.
Затем нагрянули откуда-то свистящие и стылые ветры, ворохами  подняли  узорные листья – желтизну и чахоточно-яркий багрец. Из-за дальних гор, из-за тяжёлых мрачных облаков осень пришла с мелким ситечком – мелкие и нудные дожди стала просеивать…
А Золотого Уголька всё не было и не было.

                21

Никто его ни разу больше не видел в крепком тёплом тереме под названием Русская печь. Разные ходили разговоры по поводу его судьбы. Кто-то говорил, что он пропал на бескрайних дорогах России, где бесятся вьюги и шумят проливные дожди. А кто-то уверял, что видел Золотого Уголька, который нашёл свою развесёлую долю – бродяжничает где-то в Бессарабии, в Румынии;  слушает песни цыган, гитарами звенящих около  полночного костра. А кто-то говорил  довольно твёрдым голосом про то, что отчаянный парень, которого звали Золотой Удалец   –  добрался до больших, головокружительных высот и  теперь помогает зажигать маякам.
Много всяких разговоров было по округе, много пересудов, слухов, сплетен ходило по дворам – на чужой-то роток не накинешь платок. 
А трудолюбивое семейство Угольковых  день за днём и год за годом продолжало жить своей привычной, размеренной жизнью. Добросовестно работали они, спины не разгибая, не покладая мозолистых рук – грели горшки, чугунки, сковородки, варили щи и жарили картошку, варганили похлёбку поросятам. Дело своё они знали туго и делали его всегда на совесть. А как иначе? И деды их, и прадеды жили по таким неписаным законам. Так было, так есть и так будет. И только очень редкий, богом одарённый человек  вдруг постигнет  тайну совершенно другого закона. Это закон великого огня, который был дарован Прометеем. Это закон горения дерзкой и отчаянной души,  не желающей разменивать себя на спички, стремящейся жить высоко и ярко – жить по большому счёту, во мраке зажигая маяки, помогая   звёздам искриться над землёй, и в меру скромных сил своих подсобляя даже солнцу в небесах.

                22
               
         Много лет прошло с тех пор, и теперь уже за синими горами и за тёмною тайгой даже следа не осталось от той деревеньки, где стояла изба с твердокаменным теремом под названием Русская печь, где жила-была когда-то прекрасная и дружная семья Угольковых.
         Почтовый тракт, прострочивший около деревни, со временем отошёл на другую сторону реки – убежал, увильнул в кедрачи, в сосняки. Знающие люди говорили, что это был не тракт, а настоящая  золотая жила, спрятанная богом в районе захудалой деревеньки – четыре версты самородного золота геологами были обнаружены по берегам реки, омывающей обочины тракта. Вот почему дорогу – прямую, веками накатанную – безжалостно разрушили, а новая, проложенная в стороне, сделана была второпях, сляпана абы как, словно только для того, чтобы служить иллюстрацией известной поговорки про две беды в России, одна из которых – дороги.
      Старая деревня, сотню лет кормившаяся трактом, осталась далеко в тайге, никто теперь в неё не заворачивал, если не считать подгулявших золотарей да лесозаготовителей. Но вскоре и эти гуляки забыли дорогу сюда – новый посёлок в тайге построили.
      Дома в деревне стали пустеть один за другим – народ разъезжался. И сразу же трава и молодая таёжная поросль – как будто существа вполне разумные, осознающие вседозволенность   – буйно пошли разрастаться, заселять луга и пашни, огороды, палисадники и дворы, оставленные хозяевами. А потом была июльская гроза и  таёжный умопомрачительный пожар – верховой, гудящий на десятки километров. И от деревни осталось только два десятка твердокаменных теремов под названием Русская печь. Пустые и длинные трубы, телескопами нацеленные в небо, жалобно выли ночами, словно откликаясь волчьим стаям, бродившим поблизости. Потом пришли снега, дожди и ветры, и опять снега, опять дожди  – и потихоньку, помаленьку развалились кирпичи  теремов-очагов. И поднялись там буйные травы, зашумели молодые крепкие деревья. И речные потоки, искривлённые золотодобытчиками, побежали через бывшую деревню, беззаботно и весело стрекоча в тальниках, там и тут  перепрыгивая через кирпичи, занося песком тяжёлые печные вьюшки и заржавленные лошадиные подковы, которые когда-то наивные хозяева специально прятали в золу, чтобы эти подковы охраняли  и печь, и дом.
     И подковы счастья нам не принесли, и молитвы нас не сберегли.

                23
 

Вот такая грустная сказка получилась; грустная, хотя и не совсем – самое-то главное пока ещё не сказано про Золотой Уголёк. Слухи слухами, а что же в самом деле  с ним приключилось?
 А приключилось вот что.
 Именно закон великого огня – стремление жить ярко, жарко, высоко – заставил его взять крепкий посох, стать бродягой,  безымянным странником, стремящимся к заоблачным вершинам, над которыми вечно сияли, и будут сиять бессмертные звёзды.
Много лет и много зим он шёл туда.
Зачем? Зачем он шёл туда, сбивая ноги, рискуя жизнью? 
У него была заветная и дерзкая мечта: добраться до вершин, дойти до звёзд, а потом – бог знает, как он это сделает, но сделает обязательно  – потом он и сам просияет звездой для человечества. Дерзко? Да, конечно дерзко! А  мечта всегда бывает дерзкой и даже сумасбродной, шальной на первый взгляд, но только лишь на первый. У него в груди горели силы – он это чувствовал! – огромные силы, способные помочь ему в деле воплощения мечты. И он упрямо шёл и шёл вперёд, хотя пути-дороги к тем вершинам, к тем звёздам с каждым днём становились трудней и опасней. И в самые тяжёлые минуты – чего греха таить! –  он малодушно думал отступить, вернуться под крышу родимого дома – или другого какого-нибудь, где можно было бы найти работу: греть горшки да чугунки, готовить пищу для людей, варить похлёбку для поросят. Много раз он, грешный, думал отступить. И всякий раз он разжигал огонь в горах, уже покрытых снегом, открывал свою дорожную котомку и доставал крапиву, специально собранную в  большом количестве; он отлично знал от древних магов, среди которых у него были друзья: крапива, брошенная в огонь, побеждает все страхи. Вот так он шёл и шёл вперед – бесстрашно и уверенно. А потом, когда в котомке кончилась крапива, он остановился высоко в горах и засмеялся, потому что не было страха на душе. Ни капли страха не было в душе – там было море, море изумления. Как же это так могло случиться, что он сумел добиться своего? А ведь он добился! Он, седой и мудрый, звавшийся когда-то Золотым Угольком – он добрался до желанного предела и теперь начинает во мгле мирозданья сиять наподобие новой, никем ещё не виданной, несказанно прекрасной звезды.