Я Бога не люблю

     Размышления о вечности в устах юноши просто смешны, ну а взрослый мужчина, касаясь такой скользкой темы, выглядит и вовсе глупцом. (Разговор здесь только о мужчинах совсем не из шовинизма, просто женщина, от природы своей, настолько мудра, что вовсе не задается такими ненужными для жизни вопросами). Вообще же, чем ближе к сакральному порогу, сиречь, к смерти, тем глупее становится человек. И дело даже не в том, что все достойные (равно как и недостойные) дела он свершает до тридцати, а…, так уж ощущается, - после тридцати жизнь обретает ценность в голове, а осознание этой ценности, жизнь эту (какой парадокс) и обесценивает, чем далее, тем боле. Девальвация смысла бытия, а с ним, как уже сказано, и ума обратнопропорциональна самосознанию собственной мудрости, причем, чем глубже, витиеватее и моральнее становятся сентенции о вечном, тем дальше они от понимания этой вечности, ибо движет этими «мудрецами» лишь одно – страх смерти, точнее…, страх, тягостное сомнение, что никакой вечности и нету вовсе. Даже такая гениальная голова, как Шекспир, в своих сонетах напирает на инфантильную идею о бессмертии через потомство, но там он хотя бы говорит о вечности и наследовании красоты, что совсем не одно и то же, что бессмертие личной души. Верхом же абсурда о безвременье на небесах является, конечно, религия. Никто не спорит с тем, что религия – есть потребность, правильнее говорить, все-таки, вера, ибо религия, против веры, это уже не потребность души, а, напротив, институт подавления ее. Мечта человека о бессмертии хоть и бессмысленна, но вполне объяснима, однако, исключительно, как мечта. Делать же из мечты погоняло, а, еще хуже, средство порабощения своих, завоевания чужих и обогащения себя, чем и занимаются все без исключения религии мира, это уже чистой воды свинство. Иллюстрацией последнего может служить облик старинной русской деревни, где, в окружении обветшалых, черных временем лачуг всегда стоит белокаменный да златоглавый храм, куда всякая голодная, обремененная детьми и нищетой вдовица несет свою последнюю лепту. Несет-то она Богу и ради Вечности, а вот кто кушает?..

     Невзирая на все существующие доказательства бытия Бога, его, бытие это, нельзя ни доказать, ни опровергнуть. Этой же абстрактной, но неумолимой мысли отвечает и такая химера, как вечность, но… мечта о бессмертии настолько сильна, так неискоренимо сидит в наших душах, что никакие доводы над ней не властны и, как следствие, чем глубже человек погружается в религию, а происходит это, как уже и было замечено, с возрастом, тем глупее становится он. Глупость же, укореняясь, питая себя собою, произрастает, в конечном счете, в безумие. Имея в виду представителей искусств, Платон называл безумие даром богов, но если перечитать последние произведения Гоголя и Толстого, да и тех, что именем пониже, но тоже в конце жизни уткнулись в религию, то можно легко заметить, что дар-то их с их безумием был как раз и утрачен. Счастлив ли таким сумасшествием человек ординарный? – вопрос не риторический. Глупость в конце жизни – это действительно подарок, ибо, если бы человек сохранял к старости ясность ума, то какие страдания он бы испытывал, наблюдая свое увядание, а, оглядываясь назад, бессмысленность пройденного пути. Слепота глаз к финалу жизни не видеть красоту мира, и слепота ума не видеть бесполезность той красоты - действительно настоящий, достойный старости дар, но вот пользоваться той слепотою в корыстных или иных прагматических целях, - как уже было сказано выше, - свинство.

     Единственным, пожалуй, самым красивым свойством нашего существования на земле является… любовь. Красота же любви как раз именно в ее недолговечности, конечности. Мы в восторге, когда ожидаем ее, мы на небе, когда любим и… нам тепло вспоминать о прошедшей (это странно, но даже и, пускай, безответной) любви. Для того, чтобы и в конце жизни восторгаться любовью, воспоминаниями о ней, совсем ненужно и даже вредно верить в вечность. Ну а уж подменять истинную любовь любовью к ближнему, или там, к Господу, это профанация, сиречь, глупость.

     Любовь к жизни точно так же зиждется именно на ее, жизни, конечности. Благословляя все то, «что пришло отцвесть и умереть», человек засыпает в могиле успокоенным и с улыбкой на устах. Подготовка к смерти, как к концу пути, есть мудрость и отдохновение души. Давать же на смертном одре эфемерную надежду на несуществующее, заставлять цепляться за жизнь бренное тело и больной разум сомнением в возможности или невозможности вечного бытия - есть просто издевательство, садизм.

     За это, лишь именно за это я Бога не люблю.