Карта психологической помощи

Здесь, как я надеюсь, мне удастся дать полезную сводку ориентировку «на рынке» психологической помощи. Как представляется, такая справка очень даже востребована, потому как часто наблюдается растерянность и спутанность в определении и выборе институтов, которые занимаются психологическими, личностными и другими проблемами, так или иначе связанными с душевным комфортом-дискомфортом. Более точная ориентировка сохранит Вам, возможно, время, как поиска, так и самого процесса, а также сохранит веру в позитивный исход, оптимизирует расходы и силы.

Итак, существует психологическая помощь. Существуют психотерапевтическая и психиатрическая помощь. Начнем с последней.

Психиатрическая помощь призвана оказывать помощь людям в тех случаях, когда те становятся настолько «нуждающимися», что это становится явным не только окружению, но и узким специалистам – психиатрам. Люди диагностируются, - при необходимости, их принимают в специализированные клиники, назначают лечение – в основном медикаментозное (в нашем отечественном варианте). Либо назначается амбулаторное лечение под постоянным наблюдением психиатра. Коротко говоря, психиатрия не призвана заниматься неврозами, личностными, семейными и другими жизненными расстройствами и проблемами. Ее сфера тяжелые расстройства психики, а не личности. Психиатрия – медицина. Психиатры – врачи.

Психологическая помощь, в большей своей части заключена в практике профессионального консультирования. В рабочей практике своей, подготовленные, обученные в профильных ВУЗах специалисты-психологи занимаются консультированием, тестированием, исследованием, наблюдением, комментариями, анализом и сопровождением. Психологи ведут активную, в чем-то или во многом воспитательную, просветительскую, строительную, направляющую, созидательную, понимающую и облегчающую работу. Работу опытного по жизни человека, знатока душевной, семейной, социальной и другой жизни. Работу по поддержке, выслушиванию, советованию, пониманию и принятию. Осуществляет направляющую, корректирующую, вспомогательную, курирующую и т.п. функцию. Психолог предстает в роли специалиста, учителя, помощника, знатока, авторитета, родителя, плеча, юбки, мудреца, опоры. Он помогают человеку освоиться, адаптироваться, достичь, успокоиться, подготовиться, преодолеть и т.д. Важное замечание: психолог контактирует и оказывает помощь человеку на сознательном мотивационном уровне. То есть на уровне конкретного запроса клиента - потребителя услуги. По большей части клиент знает, чего хочет, но не знает, как с этим быть. Это существенная особенность данного вида помощи. То есть, психолог, общаясь с клиентом, заведомо принимает как данность: мотивы, побуждения, запросы, жизненный взгляд, волю, идентичность клиента. Все личностные атрибуты потребителя его услуг имеются и стойко определено. Они есть, и являются основой психически здорового «адекватного» человека. То есть, клиент принес с собой в кабинет психолога, в достаточной степени осязаемый конкретный запрос-проблему вокруг которого будет осуществляться рабочий процесс. Психология – не медицина. Психолог – не врач. Психолог, скорее – консультант-жизнивед.

Еще раз, немного иначе. Психолог встречается и работает с клиентом, с опорой на целостную личность того, с осознанными установками: я могу, я желаю, я хочу. Он пытается прояснить конкретный запрос, и подстраивает под него свой ассортимент услуг. Он находится в прямом обыденном контакте с клиентом здесь и теперь. Оба живут в одном обществе и в одно время – «дышат одним воздухом». Психолог примеряет на себя «одежки» проблемы клиента – «входит в положение» и пытается найти вместе с ним разрешение имеющемуся запросу-проблеме. Психолог Сергей Степанов: «Совет мудрого человека во все времена был ценим и востребован. Человеку несведущему или заблуждающемуся психолог может подсказать путь к решению его проблемы». Вроде того, что «одна голова – хорошо, а две – лучше». Психолог обычно представляется нам как знаток, мудрец, профессиональный советчик. Мы ждем от него рецептов, решений, конкретной, ожидаемой и даже запланированной пользы. Идя к психологу, мы идем к нему, как к конкретному специалисту в конкретной области, идем за осязаемым продуктом, как обычно идем к другим специалистам. «Вынь да положь». И психологи действительно что-то вынимают и дают. Такова типичная практика психологических консультаций. Для большинства из нас она понятна.

Психологическая консультация, часто строится следующим образом: клиент считает, допустим, и например, что дабы добиться успеха в достижении какой-то желанной цели, ее надо визуализировать в себе, то есть, как можно более ярко зрительно вообразить ее. На что психолог может дать ему свое профессиональное наукой и исследованиями подтвержденное утверждение, что профессор Калифорнийского университета Шейли Тейлор предостерегает: «Во-первых, визуализация приводит к отделению цели от средств, необходимых для ее достижения. Во-вторых, она преждевременно провоцирует радостное ощущение успеха, когда вы еще ничего реально не достигли. А это отвлекает ваши силы от цели". Иными словами, воображаемый образ может выступить замещением реального успеха и тем самым снижает прилагаемые вами усилия, а то и вовсе заставляет от них отказаться. Отсюда вывод: цель необходимо перед собой иметь, но любоваться на нее, пока она не достигнута, - явно преждевременно. Сосредоточиться следует в первую очередь на средствах ее достижения. Высокую эффективность обеспечивает не мечтание, а планирование. Тем более что план – это и есть мечта, детально и скрупулезно приближенная к действительности». В итоге клиент принимает либо отвергает данное утверждение – это уже его дело: важно, что клиент профессионально сориентирован специалистом психологом.

Типичная рабочая позиция многих психологов такова, и общественное большинство в этом их поддерживает, что меланхолия, семейные ссоры, низкая самооценка и т.д., - все это проблемы по сути своей родом скорее и более из обыденной реальности – экономические, бытовые, материальные, медицинские, социальные и т.п. И что, улучшить настроение меланхолику помогла бы, допустим, романтическая поездка за границу, а повысить себе самооценку смогла бы полезная общественная деятельность, устранить же конфликты в семье могло бы более глубокое взаимопонимание и прислушивание партнеров друг к другу. И психолог поможет клиенту распознать и освоить, подходящее для него. Он сопроводит. Психолог – проводник. Психолог Сергей Степанов пишет: С древнейших времен роль "учителей жизни" играли священники, раввины, муллы и гуру, которые толковали непосвященным законы бытия. Сегодня эту роль стремятся перехватить психологи. И не без оснований, потому что именно психологам ведомы те важные законы, правильное соблюдение которых зачастую обеспечивает душевную гармонию. И правы те, кто стремится приобщиться к этому знанию и ищет консультации у психолога. В чем состоит суть психологической консультации? Да в том же, что и всякой другой. Например, зачем человек обращается в юридическую консультацию? Он делает это потому, что несведущ в законах. Специалист-законник разъясняет ему его права и указывает, как наиболее рационально ими распорядиться. Суть психологической консультации – та же. Специалист-психолог разъясняет человеку те психологические законы, преимуществами которых тот по незнанию не пользуется либо страдает от невольного их нарушения. При этом человек обретает известную уверенность в себе, избавляется от заблуждений, и в этом смысле консультирование несет определенный психотерапевтический заряд. Однако это вовсе не та универсальная психотерапия, которую нам сегодня назойливо навязывают…".
 
Доцент Московского психолого-педагогического института Степанов Сергей представил для примера явной несуразности психоаналитической практики шуточный шарж, размещенный в одном из американских журналов: в кабинете психоаналитика пациент жалуется: "Я не нахожу себе места, моя фирма на грани банкротства". "Так, так, - кивает эксперт, - давайте в этой связи еще раз вспомним о том, как в детском саду подружка отобрала у вас совочек". Возьму этот же шарж для исходной позиции запроса клиента на псих… помощь. У человека рушится бизнес, и по этому поводу он переживает сильный стресс. Ему плохо, он не находит себе места, не спит, мучается. Мрак, безысходность, беспокойство. Ему хочется избежать краха его предприятия, и, понятно, хочется не страдать. К психиатру ему, очевидно, обращаться не стоит. К психологу? Вполне возможно, дабы успокоиться, собраться, сконцентрироваться, а возможно, и за поддержкой, но не уверен, правда, что психолог что-то смыслит в бизнесе, и поможет спасти фирму. Но бизнесмен идет к психоаналитику (психотерапевту). И психоаналитик из шаржа действительно не прав, но по другой причине. Психотерапевт не только не бизнес-консультант, но и не его дело оказывать экстренную психологическую помощь или поддержку. Это ни его профессия. Его удел психотерапия. Психотерапия и психологическая помощь – два различных рода деятельности и помощи, которые очень редко идут параллельными или совместными курсами.

Под психологической помощью подразумевается конкретная услуга, которая позволяет так или иначе эффективно решить конкретный запрос, связанный с болезненным переживанием «по поводу»: распад семьи, увольнение, смерть близкого человека. Психотерапия же занимается совсем другими «запросами» и «надобностями». Ее результативность выражена в способности человека бытийствовать: любить, радоваться, контактировать, творить, наслаждаться, «быть живым». В отличие от психологии, психотерапия почти никаких конкретных текущих житейских проблем пациента, как сама, так и с помощью усилий терапевта активно не решает. И даже наоборот, очень часто она их обостряет, и даже усугубляет, на каком-то этапе. То есть она призвана решать экзистенциональные проблемы (скрытые, базовые, вездесущие), а не текучие (конкретные, выраженные и наблюдаемые). Большая часть, личностных патологий и проблем (приводящих к множеству житейских «неудач») не наблюдаемы с очевидной конкретностью. Вековая депрессия, замкнутость, невозможность близости и любви, регулярные приступы ненависти, вечная апатия и скука, постоянная неудовлетворенность, невезуха, нереализованность, отчужденность от себя и близких, пустота, бессмысленность, множественные зудящие беспокойства и раздражительность – все это общие размытые фоновые и вездесущие спутанные клубковые состояния, которым трудно дать какое-то контрастное осязаемое определение. Загнать все это в один «запрос» или проблему для психолога, или какого другого мудреца-целителя не удастся. Потребность в психотерапии не так очевидна, как потребность решить житейский «вопрос» - ребенок от рук отбился, жена достала, или опостыла, как осуществить успешный карьерный рост, сблизиться с подходящей желанной женщиной, заполучить уверенность в себе и т.д. Такая потребность не может быть заключена в единственном конкретном бытийном «вопросе», который необходимо и возможно конкретно решить у какого-либо консультанта специалиста, получив у того полезную и действенную информацию.

Психотерапевтическая практика (здесь я беру за основу только психоаналитические направления) заключена в другом, и проходит несравнимо иначе. Она длиться не одну и не десять встреч. Ее сутью не являются консультация, успокоение, обучение или нравоучение. Обычно она длиться годами (в среднем около пяти лет на западе, а у нас подольше). Многие годы человек регулярно посещает психотерапевта 2-5 раз в неделю. Такие сроки пугают и шокируют, и удивляет людей там, где такая терапевтическая практика в новинку. Для непривыкших к существованию психотерапевтических кабинетов очень странно, что обычный нормальный человек – один из нас, регулярно тратит время, немалые средства и нервы неизвестно на что?! Небольшое отступление в историю.

И психиатрия, и психология имели место быть в СССР, а потому они имеют свою отечественную историю и свою оригинальную (по мне, во многом отчужденную, и капсулированную от всего остального мира) теорию и традицию. Когда-то они покрывали собой весь запрос на психологическую услугу советскому населению. Психотерапии – официальной, в том нашем общежитии не было у нас (психотерапия не осуществима там, где место личной мысли занимает измическая мораль, общественное мнение или идея), и в обществе плохо нынче понимают, что собственно это такое вообще (психоанализ и другие психотерапевтические практики). Почему собственно она возникла откуда-то, тогда как, вроде бы все было и так на месте. Если ты невменяем, на помощь придут психиатры или правоохранительные органы, если ты адекватен, и тебе необходимо решить конкретную психологическую проблему – адаптироваться в коллективе, сохранить семью или унять меланхолию – для этого есть профессионалы-психологи или сосед и водка.

На всем Западе и в отдельных местах Азии и Латинской Америки ассортимент психологических услуг, в двадцатом столетии был другой и шире. Упрощая, предложу следующий тамошний расклад. Психиатрия и немедицинская психология вместо того чтобы покрывать все «пространство над головами и душами» людей разместились в крайних и противоположных (своих) секторах. Со стороны тяжелых патологий психики нуждающихся встречает психиатрия, со стороны нормы, людям в решении их насущных конкретных проблем помогают психологи и другие консультанты. Пространство между, а если поточнее, то вовне, заполнили различные направления психотерапевтических практик от «легендарного» психоанализа до последних направлений логотерапии Франкла или холотропной терапии Грофа. А, кроме того, конечно же, свои услуги предложили различные восточные и народные практики. Сегодня выбор велик. Сказанное можно выразить и иначе. Если сумасшествие или физиологическая патология мозга – то психиатрия, если нормальные обычные жизненные проблемы и несчастья – то психологи, сексологи, конфликтологи и другие консультанты-специалисты. Если различные неврозы, расстройства характера – в том числе и тяжелые, расстройства личности, поведения, зависимости, психосоматические расстройства – психотерапевты или медицинские психологи, которые также используют психотерапевтические методики и практики.

И тут важно понимание, - что консультативная психология в практике, нашего привычного отечественного образца, очевидна и понятна для многих из нас. Необходимость психиатрии при неоспоримом явном сумасшествии, также понятна. Да вот только если расстройство психики, достаточно четко признается болезнью у специалистов и в обществе, то расстройство личности или симптоматический невроз намного сложнее вычленить как проблему, а значит и необходимость психотерапии далеко не очевидна, в особенности на общем фоне «как все». Я имею в виду, что личностная патология может иметь, в том числе, и «культурное», конвенцией одобренное и даже поощряемое, а значит, и не вычлененное происхождение. Моя позиция здесь такая: я убежден, что корни любой патологии отдельных членов общества, могут иметь основательный переплет с общей патологией родной им культуры.

Еще одно важное различие. И психиатрия, и психология имеют научный статус и методологию. Психотерапия – по своей сути и природе, даже при существующей справедливой претензии в теоретической своей части на науку, в практической своей части является стопроцентным искусством. Наука и искусство взаимоотражающие, но крайне противоположные явления человеческого бытия. Это день и ночь человеческого творчества.

Психологи, как и психотерапевты, проходят подготовку в специализированных учебных учреждениях. Но акценты в этой подготовке кардинально различны. Психологи изучают теоретическую личность, индивида, индивидуальность, психические процессы, явления, проявления и прочие органы и факты людского бытия. Они изучают общую и социальную психологию, а так же множество специальных психологий: этническую, детскую, военную, инженерную. В обычной психологической подготовке изучается «анатомия и органы» психической жизни человека, общественных связей и тенденций. Изучаются объекты, а точнее, предметы, то есть застывшие образования: замерзших в неподвижности индивида и группы. Изучается вовсе не душевная жизнь отдельного подлинного «эксклюзивного» не копируемого конкретного переживающего человека. Лосев: «Очень часто многие, в особенности психологи, понимают психику как ряд состояний психической жизни. Так, говорят об ощущении, восприятии, внимании, памяти, эмоциях, волевых актах и т.д. как изолированных функциях. И при этом думают, что потом можно получить психическую жизнь из объединения этих функций. Конечно, такое понимание психической жизни для меня совершенно неприемлемо. В особенности же это оказывается ошибочным, когда речь заходит о личности. Личность ни в коем случае не есть ни ощущение, ни восприятие, ни внимание, ни вообще познание; она не есть ни аффект, ни эмоция, ни чувство, ни стремление, ни желание, ни воля, ни поступки. Она, конечно, необходимым образом в них проявляется. Но личность проявляется вообще во всем. Личность как категория – ничего общего не имеет с отдельными изолированными функциями; и из них никогда нельзя будет получить личности, если понятие о ней не получено из другого источника. Личность – неделима».

Многие мыслители настоятельно обращали внимание, но то, что они психологией не занимаются, ни в коем случае. Кант, Декарт, Гегель, Гуссерль, Хайдеггер, Платон, Кьеркегор, всегда строго различали само Я и его представимое тождество – отражение, которое только и можно изучать, в том числе и наукой – психологией. Да вот только, тождественное Я, не есть само Я, тогда что изучает психология? Психология изучает исключительно психические проявления. То есть отражение психических процессов, а не сами эти процессы в их вечном постоянном возобновлении и становлении. Или иначе: психология изучает следы, а не то, что их оставляет. Необходимо понимать, что как только исследователь – фиксатор данных, внедряется в «тело» душевной жизни человека, он тут же замораживает того в неподвижности, - умертвляет того на исследовательском столе в лабораторных условиях. И этот серьезный недостаток непреодолимо свойственен психологии и как науке, и как практике. Я знаю, что со мной в этом категорически не согласятся многие психологи. И, тем не менее, психология изучает психический «труп»: оторванную от живого организма психику, то есть обезличенного индивида, социум, психические и социальные проявления и тенденции, а не мир конкретного живого человека.

Гете «Фауст» (Пастернак):
«... живой предмет желая изучить,
Чтоб ясное о нем познанье получить,
Ученый прежде душу изгоняет,
Затем предмет на части расчленяет
 И видит их, да жаль: духовная их связь
Тем временем исчезла, унеслась!»

Писатель Стефан Цвейг: «Благодаря открытию Фрейда научная психология порывает со своей академической и теоретической замкнутостью и вступает в прямую связь с практической жизнью. Ибо чем была прежняя психология? Школьной специальностью, теоретической десциплиной, загнанной в университеты, замурованной в семинариях, поставляющей книги в неудобочитаемом и неудобоваримом языке формул. Тот кто ее изучал, знал о себе и законах своей индивидуальности не больше, чем если он изучал санскрит… перенося центр тяжести этой науки с теоретических домыслов на индивидуальность и сделав предметом изучения кристаллизацию личности, Фрейд проталкивает психологию из семинария в реальность и утверждает за ней жизненно важное значение в силу ее применимости к человеку». Итак, наука именно потому – наука, потому как изучает исключительно не живое. Наука изучает предметы. В этом смысле изучаемая в институтах и лабораториях психологами личность, психика, память, эмоции и воля – есть фиксированные архитектурные предметы. Но живое не подлежит научному изучению! Мозг, личность и мышление в психологии – есть предметы. Но душевная жизнь, свершаемая не только в мозгу и мысли, не может быть предметом никак. Наука – это, прежде всего такой вид знания (именно знания – конечного, свершенного), который по определению может случиться лишь вне текучести жизни. Наука фиксирует результаты исследований в точечных завершенных фактах. В стойких кристаллизациях и образованиях, в системах понятий и представлений, имеющие значения всегда лишь помимо и вне той жизни, внутри которой они образуются. В человеческом бытии (переживании) конечным фактам места нет. Значение научного аргумента – указание на факт, универсален и верен исключительно для предметных, физических, свершенных тел, и совсем не уместен для текучести человеческого переживания, - процесса сознательного и мыслительного вечного движения – самосвершения.

Еще раз, это важно для уяснения разницы между психологической и психотерапевтической помощью: верно, что в мире есть предметы и факты, о которых возможны универсальные научные знания, истинность которых, несомненно, открыта для любого человека. Мы называем это – объективной реальностью. И верно, что научные факты указывает на мир, о котором можно говорить общезначимо, высказывать суждения, имеющие значения для всех, в любом месте и в любое время. Но, человеческие переживания «физики» не имеют. Универсальной, наукой найденной и подтвержденной «правильной» жизни не существует. Никто, в том числе психологи и мудрецы, не владеют такими сокровищами. Жизненное описание себя, и своего мира переживаний и отношений, в кабинете психоаналитика бесконечно и рассеянно; оно запутывается в переплетениях тысяч противоречивых обстоятельств и связей. Разобрать их, увидеть и усвоить их внутреннюю связь математически точно невозможно. Деление «атомов» мотивов, желаний, стремлений, мнений, способностей до самого их базового корня бесконечно (если таковой корень вообще имеется). Научная же объективация академической психологии, так или иначе, предполагает наличие и доступность такого конечного корня. В этом суть психологии как науки. Мы можем объективировать (зафиксировать) научный психологический факт только тогда, когда остановим движение, в данном случае душевное. Причем навечно, ведь иначе есть риск установленному научному факту перестать быть таковым. Психология не может быть наукой.

Психологи различных специализаций могут предоставить научный исследовательский опыт. Опыт этот может оказаться в чем-то и даже во многом результативным, принести плоды и пользу. Он позволяет выстроить столбцы и вывести эффектные таблицы и заключения. Позволяет прикинуть вероятность и верное направление движения к цели. Произойдет это, правда, в контексте искусственной (лабораторной) реальности – как, скажем, в случае, когда клиенту предлагают тесты, которые сами же и составили. Ничего удивительно, что затем при «обыске» предстоит найти то, что было, собственно, и подброшено. А то, что привнесено извне (психологом клиенту) вполне может и не прижиться, стать искусственным образованием – протезом, «инородным телом». Пластическая операция души. Неподтвержденное лично мной, моим опытом новое видение бытия, найденное вовне, в чужих мыслях, пусть даже и научно доказанных, вряд ли будет поддерживать меня в моем жизненном странствии, если не станет органично и живо моим, ядерным. Моя новая, поверхностно схваченная (пусть и у знатока), приобретенная позиция по отношению к чему-либо пошатнется и рухнет при обязательной проверке натуральными событиями реальности. Мне необходимо лишь одно: уникально свое, «эксклюзивно» ценное и надежное осмысление со мной происходящего именно в настоящем. И это вечно новое, найденное лично мной, возможно – более неповторимое, должно пройти тяжелую проверку лично моим опытом, и на «полях сражения» исключительно собственной жизни и риска. Для этого требуется время и терпение, и немалое. Каждый раз заново переживать себя в полном воплощении и присутствии истинная необходимость, но и тяжелый труд души, где у нее не может быть никаких опор, ни в опыте, ни в культуре, ни в догме.

Итак, общая и социальная психологии изучают скорее тенденции. А это чревато: за такими тенденциями можно легко человека не заметить. Живого неповторимого человека вообще невозможно изучать и изучить, впрочем, как и нельзя научиться «жизненной мудрости» в ВУЗе. Возможно психология, собственно и не изучает человека, а изучает она, исключительно, психику. Тогда,… что есть психологическая помощь? Помощь психике?

Конечно, и психотерапии научиться нельзя, казалось бы, в предназначенных для этого учебных заведениях. Отсюда я делаю, не менее категорический вывод: все специалисты, заходящие на территорию психотерапевтической практики, должны прежде зайти на территорию психотерапевтического искусства. Именно искусства. Лучше всего, точнее обязательно, через личный анализ. Ни на одном психологическом или психотерапевтическом факультете не могут дать человеку таких волшебных знаний обыденной жизни и ее тонкостей, которые «даст» ему острая концентрированная форма человеческих отношений – личный или групповой анализ. Рабочий инструмент психотерапевта – собственная индивидуальность, с которой тот должен быть знаком как можно более полно. «Изюм» психотерапевта не в его знаниях, а в его таланте, и в особенности его личности. И точно также как есть талантливые и не очень художники, то же самое касается и терапевтов. Отсюда вывод: основная подготовка терапевта заключена в изучении динамики и сути собственного бытия – раскрытии своих жизненных позиций, слабых и сильных сторон характера, границ допустимого и творческих возможностей.

Свое жизненное положение или переживание (а все мы хотим жить счастливо и как можно более насыщенно) мы улавливаем легкими прикосновениями бытия – полного «присутствия»: «Я есьм». Что-то, что взволновало меня сейчас, завтра может оставить холодным, точно так же как на другого человека это же самое может не оказать никакого воздействия вообще, ни сегодня ни завтра. В состояния переживания мы как бы непроизвольно впадаем, а вот вещи мы исследуем научным знанием, сухо и четко – «ничего личного», холодным рассудком, научно. Знание (мышление) и впечатление (переживание) – кардинально не одно, и тоже. Зачастую люди и в жизни и у психолога (у знатока) ищут конкретных знаний, рецептов и решений, житейских конструктов, а им, возможно, нужна полнота переживания – присутствие, собственное присутствие в себе, в среде, и себя в среде, и среды в себе. Им нужна жизнь. Полная жизнь. А жизнь только и может быть полной, она не может быть «удовлетворительной». Людям необходимы их жизнь и их воплощение. Их личный смысл, а не научный, или чей-то чужой. Более всего человеком востребовано осмысленное полное проживание происходящего с ним конкретно здесь и сейчас. Органичное участие в текущей жизни – полное присутствие в ней, и все это может случиться лишь в настоящем, и нигде больше. Вот такой живой хаос гармонии возможной жизни. И как это сформулировать в запрос к мудрому советчику-консультанту?

Переживание выразить невозможно, даже самой глубокой и проникающей мыслью. Переживание невыразимо (представление о собственном Я не выразит само Я). Я не фиксируется фотографически, даже самым документальным или художественным снимком. Тождество Я не есть Я. Я переживаемо. Как и невыразима в языке сама реальность. Как и культура с наукой не представляют собой единственно возможную реальность, хотя так думать – весьма удобно. Мысль и язык стремятся охватить не охватываемое, вот этим стремлением и должен бы довольствоваться человек. Не сковывающим охватом захватом жизни, а лишь стремлением охватить. Жизнь (как и переживание) нельзя ни обозначить, ни зафиксировать, ни локализовать. Она течет. И это здорово.

Вывод: психологическое консультирование не является психотерапией, как и наоборот; и любая, самая, что ни на есть, профессиональная и качественная теоретическая подготовка психолога, как и психотерапевта, не дает никаких универсальных полезных научных знаний на все случаи жизни.

Сущность процесса психоанализа может быть суперкратко и сухо изложена в двух положениях:
1) расширение приемлемого признания само и объектных репрезентаций; или то как я вижу себя, и как я вижу других. 
2) принятие своей истории и событий своей жизни без искажающего отрицания и отчуждения.
Второе без первого невозможно, как и наоборот.

В качестве общих целей можно еще указать на:
1) отказ от инфантильных (идеалистических) желаний, включая всемогущество, тотальное стремление к совершенству и право на идеальную роль и бессмертие,
2) принятие негативных, отчужденных и презираемых аспектов себя (других), включая злобные, мстительные и другие «черные» чувства и побуждения.
Все что человек избегает, должно быть принято как неизбежная часть собственной сути, и факта жизни. А, это очень нелегко.

Психоанализ, эта высвобождающая, демистифицирующая человеческую жизнь операция. Лакан: «Внутри субъекта воспроизводятся отношения, типологически сходные с теми, что существуют между субъектами. Именно с этой интерсубъективностью внутри живой личности и имеем мы дело в психоанализе». Психоанализ это и «оживляющая операция», то есть, цель психотерапевтического процесса – полнота жизни или полнота бытия, и происходит это (технически) тогда, когда внутриобъектные отношения в психическом мире человека становятся прозрачными настолько, что становятся осязаемо очевидными самому «хозяину». То есть воспринятыми и взятыми в оборот.

Так обычно происходит, что взросление и наполнение человека в среде родной культуры и семьи, совершается за счет расширения сферы не-Я – активного отчуждения от себя (хотя, казалось бы, все как раз и наоборот: ребенка учат, наполняют знаниями и умениями, и другими полезностями на многие случаи жизни). Такое наполнение не может не нести в себе, как побочный эффект, – искажение репрезентаций представлений о мире, но прежде всего и основополагающе – искажение репрезентаций себя самому себе. Так возникает отчужденность от себя и мира. Что здесь имеется в виду? Отчужденность – это когда переживание мира «притуплено» или «приглушено». Территория доступности живого богатого переживания себя в процессе назидательного воспитания резко сужается, а значит, искажается и действительность человека, со всеми вытекающими отсюда трагическими следствиями. Человек спасается, собирается, группируется на сохранившемся клочке оставшейся территории (Я), и живой ядерной сутью своей «догадывается», что это далеко не все, что ему по праву рождения положено,… и скорбит. Всю жизнь скорбит.

«Территория Я» очерчивается и наполняется шириной и глубиной, богатой мощью переживаний и чувств, а не масштабом воспитания, знаний, умений, эрудиций и нравственных ценностей. Невроз, расстройство характера или личности – это вечно воспроизводящееся переживание утраты и скорби, за недостаточностью живых чувств и переживаний, - живых богатых реакций на происходящее по жизни с человеком. Выражены эти расстройства могут быть в таких всеобъемлющих состояниях, как бессмысленность, депрессия, искажение восприятия, в деструктивности или в неудовлетворенности: в общем, в тяжкой вялости собственного бытия.  В слабой вовлеченности, во что бы то ни было важное, действительно значимое, даже при довольно стремительном и интенсивном компенсационном беге «на периферии» по социальной, общественной, семейной, карьерной и другой жизни. То есть, интенсивные формы социальной жизни часто маскируют собой потерю сути собственного осуществления. Инерция социальной активной реализации вполне может «компенсировать» собой недостаток воплощения собственной сути.

Болезненные либо вялые переживания, как и связанная с этим неудовлетворенность в значительной степени обусловлены определенными стойкими ментальными автоматизмами – формой ранних объектных отношений с близкими людьми (воспитанием), которые крепли и увековечивались на протяжении всей жизни. Такие автоматизмы присутствуют в основе абсолютно всех суждений человека, и соответственно влияют на абсолютно все его переживания и действия. Эти автоматизмы и есть суть характер человека. Почти всегда, люди рассматривают трудности, с которыми они сталкиваются в общении, в поступках, в другой деятельности, как внешние по отношению к ним или лишь ограничено воспроизводимые ими. То есть, нет никаких таких моих, или от меня исходящих искажений или расстройств, а неудачи и болезненные переживания есть результат влияния стечения внешних обстоятельств – других людей, властей, судьбы, невезухи или даже – генной предрасположенности. Все негативное, плохое и болезненное – происхождением откуда-то извне. Отсюда, люди уверены, что будь у них определенные ресурсы, которые вероятно можно заполучить у знающих специалистов, допустим – психологов, они бы справились с внешними проблемами с помощью своих волевых усилий. Конечно, кто-то, в той или иной степени сознает свое прямое участие в своих невзгодах (повторяемость, закомплексованность), но и он точно не зрит их происхождения, размеров власти, последствий, и уж точно, не видит выхода из этих состояний: что, собственно, с этим делать. Для каждого из нас собственное Я наименее всего контрастно и зримо. Ведь собственное Я более «глаз», чем объект, на который направлен его взор.

Психоаналитики не проводят встречи с клиентом в режиме открытого диалога, крайне редко дают советы или что-то рекомендуют, активно не вмешиваются в происходящее с клиентом в его жизни и т.д. Психоаналитики не наполняют клиента собой – своим мнением, своей позицией, умозаключением и т.д. Интерпретации психоаналитика нацелены на воссоединение разрозненных или разорванных частей текущих представлений клиента о себе и с тем, что происходит в его жизни. И уместны, действенны они лишь тогда, когда эти разрывы минимальны, то есть тогда, когда человек почти сам связал для себя новое представление. Это может быть изнурительно, человек ждет верных исчерпывающих ответов, он хочет полно жить и во всем разобраться сейчас, не откладывая,… а ответов нет.

У людей страдающих личностными и характерными расстройствами психотерапия обязательно вызовет тревогу и недовольство, так как тем предстоит (рано или поздно) перестать полагаться на привычные, в той или иной степени в чем-то или во многом эффективные для привычной жизнедеятельности ментальные автоматизмы, которые неустанно и верно служили им многие годы, а возможно, всю жизнь. Тревогу вызывает чуждость и неизвестность нового, более объемного понимания и мироощущения. Оказавшись даже мельком на новой, пока чужой территории, человек чувствует себя поначалу эмигрантом без местного гражданства. Пугает нахлынувшая невесомость – так как прежние связи и опоры теряют свою прочность. Освоение нового (но на самом деле, парадоксально, – истинно родного) языка и территорий требует сил, времени и достаточного мужества. Постепенное признание того, что сигнал опасности – тревога – во многом не имеет под собой основы и не ведет к катастрофе, увеличивает способность воспринимать свое действительное положение с более низкой степенью искажений. Что, собственно, и требуется. Переживание настоящей действительности становится и шире и глубже – это привносит в жизнь смысл и живость. Человек переживает свое бытие более полно. Он как бы более полно собой вмещается в настоящее.

Еще раз. Ментальные автоматизмы меняются с большим трудом – они догматы (догматы веры). А вера, как и идеи, известно, оставляют свои позиции с превеликим трудом. Их поведенческие, когнитивные и эмоциональные элементы стойки и «годятся» к разной привычной житейской местности и погоде, пусть даже и неладной. В этом их гарантированность. Допустим, к примеру, то, что человеку способствует в его карьерном пути, может портить личные или интимные отношения. Деловая хватка, целеустремленность, ответственность и пунктуальность – сами по себе очень ценные и превозносимые социальные и карьерные качества, могут уничтожать близость или вообще способность наслаждаться, при их тирании и автоматизме. Реальные успехи в секторах, где эти качества проявляют себя во всей красе, затмят, либо аннулируют, неудачи в секторах, где от них одна беда. Человеку не будет очевидна обратная сторона медали успеха.

Так зачем же, все-таки, «нужна» психотерапия? И кому она нужна? Мамардашвили: «Многое из того, что мы испытываем, что мы думаем и делаем, – мертво. Мертво потому что подражание чему-то другому – не твоя мысль, а чужая. Мертво, потому что – это не твое подлинное, собственное чувство, а стереотипное, стандартное, не то, которое ты испытываешь сам. Нечто такое, что мы только словесно воспроизводим, и в этой словесной оболочке отсутствует наше подлинное, личное переживание. Смерть не наступает после жизни – она участвует в самой жизни. В нашей душевной жизни всегда есть мертвые отходы или мертвые продукты повседневной жизни. И часто человек сталкивается с тем, что эти мертвые отходы занимают все пространство жизни, не оставляя в ней места для живого чувства, для живой мысли, для подлинной жизни. Для каждого нашего жизненного состояния всегда есть его дубль. Мертвый дубль». Симулякры Бодрийяра и есть эти мертвые дубли. И в другом месте: «Любящий свою душу – потеряет ее». То есть нашей готовности сомневаться в неопровержимости якобы фактов или свидетельств опыта всегда препятствует следующее обстоятельство — то, что я назвал бы законом психического самосохранения. Мы боимся дойти в сомнении до конца, где нужно расстаться с собой, поскольку это может разрушить наше представление о себе. Этого мы страшимся больше всего. Мы готовы сомневаться, но допустить, повторяю, разрушение сращений нашей психической жизни, потерю себя со своими качествами, — на это мы не способны. А это и значит — любить свою душу. И, следовательно... потерять ее. Потому что люди скорее сами сделают все возможное для собственной гибели и для гибели всего достойного человека, чем откажутся от себя. Вот о каком сомнении идет речь у Декарта. Бог — это абсолютная возможность другого, чем мы себе представляем, и свобода человека от всего этого». Обычно человек полагается и служит тождеству своего Я, а не Я переживающему – вспомним Канта. И психология служит тождеству Я, а не живому Я.

Или: самая большая трагедия для человека, когда он не знает, кто он, и чего желает; или когда он не знает своего действительного положения (Фолкнер). Нет «кого-то» в себе, кто бы хотел, мог, действовал, определял и поступал и, к тому же, был бы еще и, полноправным потребителем и оценщиком всего этого, личного и исконно своего. Хайдеггер, имея в виду эту же проблему, говорил о «не присутствии» и «бездомности». Кьеркегор говорил об «неприсутствии» как о «смертельной болезни».

Выше было сказано, что к психологу обращается цельный субъект. Что все его личностные мотивы как потребителя услуги, так и запрос устойчиво определены и сомнению в целом не подлежат. Где же находится субъект психотерапевтического процесса? Субъект? Да вот же он! Тот же, что и перед психологом! Суть психоаналитического подхода к психотерапии можно выразить, перефразируя афоризм Винникотта “Не существует такой вещи, как младенец”, утверждением “Не существует такого субъекта, как человек”. Человеческая субъективность понимается в психоанализе как некая живая пульсирующая структура посредством которой Я соприкасается с опытом «своего Другого». «Я – это Мы»: Рубинштейн. То есть в душевной жизни человека постоянно что-то вибрирует, - осуществляется какое-то действие, общение, отношение…, но не только с внешними осязаемыми «вещными» очевидными объектами этих отношений, как нам привычно и без всяких сомнений видится. Человеку сложно мыслить себя одновременно в двух планах. В личностном (привычном) – где человек является центром, начальной инстанции всех своих намерений, мотивов, мыслей, потребностей. И в действительном, где человек является лишь «проводником» – «наблюдателем» и «потребителем», этих же самых, вроде как, без сомнений, личных инициатив, но полностью свершаемых в нем без его волевого участия. Или иначе: в человеке существуют два поля и горизонта соотношения с действительностью – вполне осязаемый и «неоспоримый» (внешний мир – Я), а кроме того внутренний, не столь заметный, но и не менее полноправный и влиятельный (Я – Другой). Это так же сложно себе представить как глаз смотрящий как вовне, так и на самого себя.

Так вот, это самое ядерное «действительное положение» человека, о котором говорил Фолкнер, определяется вовсе не самим индивидом, вроде как хозяином своей собственной жизни и положения, а его «Другим» (Лакан). Оказывается – кто-то «Другой» признает или не признает любое мое душевное движение: мое переживание, мой мотив, мое решение и даже мое умозаключение. Он же его и задает. Другой (ранняя материнская среда) своим отношением, состоянием, желанием, мотивом, намерением и действием, определяет и задает положение ребенка в его же личном пространстве. И не только на этапе его раннего становления, а всю последующую жизнь, всегда и повсеместно (Фрейд, Лакан). И внедряется Другой именно через мысль. В языке он находит себе опору, и в речи обращен к Я. Состояние отчужденности или чуждости самому себе – незнание самого себя, и своего действительного положения как в социальной жизни, так и относительно самого себя, сокрыто именно в этом. Отсюда вывод: важная экзистенциальная необходимость человека – узнать свое действительное положение относительно своего Другого. Это значит – распознать положение своего Другого относительно себя, и свое положение относительно Другого. Не более, но и не менее. Распознать отношения со своим Другим, сделать их контрастными и реальными – это и есть основная цель психоаналитической практики (Лакан).

Коротко о Другом: Происхождение и развитие то ли целостного непрерывного, то ли рваного прерывистого чувства себя (Я) происходит во взаимоотношении с собственным «Другим» (изначально и реально, с матерью). Мать для новорожденного прежде всего среда, сфера, а не объект. Становление человека осуществляется, разворачивается в «ауре» обнаружения, видения и всеохватывающего присутствия обращенной к нему матери. Человек не самосозидающее, не самоосуществляющееся и не самосуществующее существо. Человек вообще не «само». Он появляется из присутствия и влияния, окутывания Другим, и безотлучно сосуществует с ним, или в его влиятельном присутствии. Его чувств, отношения, тепла, спокойствия или тревоги, заинтересованности или безразличия, любви или ненависти. Первым ребенка обнаруживает и опознает, определяет его мать. Ребенок «замечает» себя взглядом и отношением матери. «Я – это то, что видит мать». Чувство себя – «Я» или что тоже самое «Я-объектная связь с Другим» образуется из взаимного отражения переживаний ребенка и переживаний ухаживающего за ним лица. «Я-объект» (Другой) здесь — это не сам реальный родитель, а специфическая взаимная откликаемость родителя и ребенка на всю совокупность их натуральных переживаний относительно друг друга, лишь постепенно приобретающих контрастную осязаемость и осмысленность для ребенка (в мышлении). Именно таким образом образуется и возникает, вылупливается чувство «Я».

«Я» – это не просто некое точечное, материально субъективное «Я», как нам обычно представляется. «Я» – это чувственное, изменчивое, динамичное, скользящее переживание себя (это не Я из психологии, как предупреждал Кант). То есть переживающее Я, и представимое Я, далеко не одно и то же. «Я» – это свернутые (концентрированные) многолетней проработкой отношения с «Другим», которые как веер, в каждый текущий миг настоящего момента здесь и сейчас разворачиваются в соотношении с актуально воздействующей на человека средой. Другой вносит свои «пять копеек» во все, что происходит с человеком, в том числе, и в осмысление тем окружающей его действительности.

Ранние Я-объектные отношения с матерью, не изживают себя в процессе самих этих отношений, и не отбрасываются как отработанные топливные отсеки от ракетоносителя, а играют всеопределяющую роль во всей последующей жизни как форма восприятия и отражения действительности. Важно понять, что человек существо не субъективное, а «диалогичное». В душевной сфере его жизни переливаются, сталкиваются и сцепляется множество мотивов, взглядов и убеждений, и многого всего такого, что нам наблюдаемо во внешней социальной жизни (склоки, упреки, придирки, радушие и благосклонность). Исходящее из нас во внешний мир побуждения или умозаключения – есть вердикт множества активных, бурлящих внутри нас, свернутых историй и событий. И такую внутреннюю активность стоит брать во внимание, иначе она берет власть в свои руки, и тогда «личность» начинает носить по волнам судьбы, забрасывая лишь в те места, где человек, казалось бы, как ему кажется – хозяин собственного положения, не узнает себя, своих же желаний и своих же возможностей. Развернуть веер внутренней активности и есть цель психотерапии. Открыть для себя сцену внутренней психической драмы.

Допустим, к примеру: закольцованная (свернутая) неудача в поиске позитивно и приятно отзеркаливающего Я-объекта (Другого) переживается как боль, которая вновь и вновь, приводит человека в ярость, которая никак не связана с актуальной имеющейся действительностью. Человек просто постоянно нервничает или злиться. Или, если во внутреннем мире живет жесткий и холодный Я-объект, человек будет обречен на бесконечный и неустанный, скорее всего, неудачный поиск источника любви и приятия. Подавленное переживание невозможности обрести желаемое вызовет депрессию, апатию и чувство безысходной неудовлетворенности, истощающие человека.

Психоанализ дает клиенту опыт переживания той неизвестности, которая есть в нем, то есть, задача, которая перед ним стоит: демистификация внутренних отношений со своим Другим. Определение действенного присутствия Другого, его требований и отношений, является главным условием успешного исхода в психоанализе. Лакан: «Анализ призван способствовать тому, чтобы Я смогло набраться сил, реализовать себя, стать цельным. Именно окончательная связь с подлинным Другим, с Другим, чей ответ всегда оказывается неожиданным, и определяет собой окончание анализа. Анализ состоит в том, чтобы позволить субъекту осознать свои отношения не с собственным Я аналитика, а с теми Другими, которые и являются его истинными, но не узнанными собеседниками. Субъект призван постепенно открыть для себя, к какому Другому он, о том не подозревая, обращается на самом деле, и шаг за шагом признать наличие отношений переноса там, где он в действительности находится и где не умел он узнать себя прежде. Вот где субъект действительно собирает свое расчлененное тело и воссоздает, усваивает себе свой опыт».

Самая сложная проблема для человека, проходящего психоанализ, заключена в том, что в процессе необходимого пересмотра своей жизни, по мере восстановления саморепрезентации и принятия ее в качестве своей (другими словами, в процессе принятия ранее отвергаемого, когда не-Я становится Я), человек неизбежно испытывает боль и страдания. Такая родовая боль отмечает собой вхождение в ту «область себя», которая была, все это время, лишена живого причастия ядру своей сути. То есть незадействованная. Это как оттекшая конечность – нужно время, чтобы кровообращение восстановилось. Путь к себе – успешная интеграция собственной жизни вокруг ядра своей сути – более полное причастие к ней, дает человеку возможность владеть своей жизнью как истинно своей – себе принадлежащей, и, что более важно – проживать ее. Полно. Живо. То есть психоанализ призван способствовать тому, чтобы обширную сферу вытесненного и отрицаемого из сектора не-Я поместить в сектор Я. Речь идет о присоединении, или приятии досель неприемлемого, отчужденного клочка себя. А это и продолжительное дело, и болезненное. И на этом стоит остановиться подробней.

В качестве приложения (о страдании)
Не уверен, что мне удастся раскрыть тему страданий в процессе изменении. Я лишь попытаюсь обозначить ее наличие. Итак: психотерапевтический процесс – штука тяжелая и жестокая, об этом необходимо говорить, хотя обычно в профильной литературе этот вопрос обходят стороной. Не в том плане, что терапевт жесток по отношению к клиенту, хотя такое возможно, а в том, что такова суть самого процесса изменения. Человек существо запутанное, он запутан в сетях собственной судьбы, собственных отношений с окружающей действительностью и мыслеформ пытающихся эту действительность распознать и схватить. Если терапевт возьмет на себя функции проводника-психолога, советчика, знатока и опоры он обязательно также заблудиться в чужом лабиринте неизвестной ему души. И вот, когда он этого не делает, он автоматически становится жестоким. Хотя точнее было бы сказать – он становится олицетворением мира, кое является жестоким. Терапевт не удовлетворяет, не спасает, не ведет, не дает и в целом не делает, многое из того, что от него ждет нуждающийся клиент. Возможно, это покажется немыслимым, ведь психолог на то и психолог, что он помогает человеку войти в хорошее позитивное состояние. Но, психотерапевт не может и не имеет права взять за руку заблудшего и вести того за собой в теплые края. Не может, потому что он, собственно-то и не знает где эти края для этого человека, а не должен, потому как он и не должен знать, где они. «Лабиринт» душевной жизни человека – это проблемное искусственное строение-образование, созданное прошлым опытом и судьбой блуждающего. И, что очень важно: строение это было возведено далеко не только им самим, а с родительской помощью, что говорит о том, что ему и самому неизвестны его потаенные ходы. Стены лабиринта высоки и непроглядны для житейского кругового обзора, а потому невидно ни горизонта, ни ориентиров, только, у кого больше у кого меньше, есть чувство «север-юг» (хорошо-нехорошо, полезно-неполезно, мое-немое, хочу-нехочу). Итак: горизонт скрыт, ориентиры отсутствуют либо не надежны, - отсюда проблема с собственным точным местоположением и точным направлением движения. Лабиринтное ощущение неопределенности и безвыходности – частый гость у клиентов психотерапии. В терапии такое ощущение обостряется. И это сложное страдательное состояние.

Практика психоанализа жестока, еще и тем, что она так или иначе, раньше или позже, подводит человека к тому, что тот исчерпывает все свои наличные возможности мыслить и действовать привычным способом, и в результате, он через страдания неопределенности, побуждается к выходу за собственные пределы (Я), погружается в собственное не-Я: в ничто, в нелогичное, в абсурдное, в категорически неприемлемое, в нежелательное. Но, именно там, и только там, человеку единственно возможно найти себя. Там, куда он не был, в свое время, допущен, но куда имел полное право попасть и по-хозяйски освоиться. Это территории его личного сущностного пространства, куда он не был допущен определяющей его ранней средой (Другим). Только там ему есть шанс найти нечто, что поможет ему найти, в свою очередь, свою реализацию и воплощение. Территория Я, объем Я, включая ядро Я, большей своей частью находятся (в «оккупированном», в криво отзеркаленном Другим) в собственном не-Я. Не-Я, это Я, которое по каким-то причинам никак не может стать Я, но вечно стремиться к этому (вот такое странное, но очень верное определение Лакана). Вынужденный «обратиться» к собственному не-Я, человек разрушает имевшиеся досель, готовые структуры восприятия мира, или структуры сознания, давая тем самым возможность потенциалу Я (Не-Я) занять свое, или положенное ему место в Я и реализовать себя. И процесс этот болезнен.

Не всегда страдания и другие неприятные или даже «невыносимые» житейские обстоятельства, омрачающие человеческое существование, дают человеку повод и шанс обрести себя и свою жизнь. Как говорил Мамардашвили, обычно человек, готов всю жизнь страдать, лишь бы не страдать. Говорил с иронией, но и не без сожаления. Действительно, более всего люди держаться за старое, готовое, привычное, пусть даже и болезненное. За Я. «Тождественное» или представимое себе Я. Ментальные программы меняются с трудом. И процесс этот мучительно длителен, а кроме того, облегчить его можно лишь в малой степени. Поэтому процесс терапии сам по себе малопривлекателен. Необходима серьезная мотивация для его реализации. А кроме всего прочего, внимание, участие, сочувствие, поддержка и тому подобные меры не решают сложных экзистенциальных проблем (хотя могут на время снять душевную боль), а лишь откладывают их. Необходимость страдания неизбежна и актуальна.

Мамардашвили: «Попытаемся понять смысл страдания, поскольку мы готовы вечно страдать, лишь бы не страдать. Готовы испытывать одно страдание за другим, каждое из которых кажется нам случайным, полагая, что завтра случится что-то другое, а послезавтра еще что-то. И мы готовы страдать, лишь бы не заглянуть в корень страдания, в ситуацию, которую часто сами же создаем и в которой всегда уже поздно. А когда слишком поздно, мы начинаем бегать по кругу. Что это за круг? Это круг, движение по которому похоже на движение того существа Пуанкаре по плоскости, для которого не существует реальности. Оказывается, что для человека, который вечно готов страдать, не существует реальности смерти. Разумеется, он знает, что это может случиться. Но ведь, конечно, не завтра, не сейчас. Надежда ведет нас по этой линии в дурную бесконечность. Тогда как заглянуть в корень страдания и означало бы раз и навсегда чему-то научиться, извлечь опыт, указывающий на то, что есть существование в некотором завершенном плане бытия, то есть форма. Скажем, культуру, в которой мы живем, трудно назвать с точки зрения формы историческим образованием, поскольку она полна несвершившимися событиями, в ней не происходила последовательность свершений, мы вечно решаем одну и ту же проблему. Мы все еще не родились, раз не решены проблемы, которые давно уже должны были быть решены и из них должен был быть извлечен смысл. Поэтому мы и устремлены в дурную бесконечность, хотя на самом деле живем в конечном мире, и нами владеет некая реальность, а увидеть ее никак не можем. Если не раскрыт механизм, рождающий (ложные) представления, когда душа проходит мимо своего опыта, не способна его переварить, и потому обречена на бесконечные рождения в других ипостасях, в других индивидах, которые будут так же проходить мимо себя. Поэтому случайные страдания - это несуществующие страдания».

«Дурная бесконечность» страданий, это ничто иное как – воспроизведение и отыгрывание сценария одного и того же страдания, его производство и перепроизводство. Как заевшая пластинка. Именно в этом оно и дурно, и бесполезно – ему нет завершения, а значит и разрешения – освобождения от него. Нет завершения, - это когда человек не извлекает опыт из того, что с ним случается. Не-Я остается не-Я. Мамардашвили: «Мы живем, стараясь в каждое мгновенье жизни выполнить, удержать сращение себя со своим образом... Именно это я и называю тождеством, имея в виду тождественное пребывание индивида равным самому себе в потоке времени... То есть человеком правит образ самого себя... Человек стремится строить свою жизнь так, чтобы сохранить неизменным его отношение к самому себе. Чаще всего уважительное отношение... В нас живет чужой — образ нас самих, и мы должны с ним ладить, быть с ним в мире, поэтому, говорит Пруст, чаще всего человек лжет самому себе. Именно актами лжи мы сохраняем равновесие в подвижной реальности». И вспомним: «Многое из того, что мы испытываем, что мы думаем и делаем, – мертво. Мертво потому что подражание чему-то другому – не твоя мысль, а чужая. Мертво, потому что – это не твое подлинное, собственное чувство, а стереотипное, стандартное, не то, которое ты испытываешь сам. Нечто такое, что мы только словесно воспроизводим, и в этой словесной оболочке отсутствует наше подлинное, личное переживание. Смерть не наступает после жизни – она участвует в самой жизни. В нашей душевной жизни всегда есть мертвые отходы или мертвые продукты повседневной жизни. И часто человек сталкивается с тем, что эти мертвые отходы занимают все пространство жизни, не оставляя в ней места для живого чувства, для живой мысли, для подлинной жизни. Для каждого нашего жизненного состояния всегда есть его дубль. Мертвый дубль».

Мамардашвили: «Есть одно испытание, проходящее нитью через всё, - это испытание того особого состояния, в котором мы находимся, когда страдаем. Я имею в виду способность испытания страдания в его полноте, в одном-единственном числе, одном экземпляре (как смерть — одна), не растаскиваемом на множество отдельных страданий, пробегаемых истерикой нашей слепой проективной надежды, для которой страдание — незаслуженная случайность, а будущее — дурная бесконечность, несущая нам самих же себя, неизменных. Эта полнота — очевидное состояние. Все его переживали, и я бы сказал, что это состояние особой какой-то прозрачности и почти что звонкой ясности, которую приобретают события, вещи, лица и суть дела и судьбы в момент высокого, одного страдания. Когда мир выступает прозрачно и четко — как невозможная возможность и «схождения всего как надо». И очевидно, это одна из самых больших человеческих радостей. Ибо ты сам здесь — в точке, где «все сойдется». Конечно, это состояние не поддается описанию». Такое страдание не позволяет человеку оставаться в заведенном когда-то другими механизме, в культурной нише, в которой уже все расписано: какая мысль интересная и какая правильная и важная, а какая неправильная и неважная. Чем нужно и хорошо заниматься, а чем не стоит, и, даже, как и из-за чего нужно страдать, — короче, как пчелке, сидеть в общем улье и, так сказать, выделять «культурные ценности» (Мамардашвили).

Мамардашвили: «Быть способным на мысль – значит быть способным на жестокость, способным сказать самому себе: это так, как бы мне ни хотелось бы. А простая душа не способна на это, не способна страдать, и поэтому она чаще всего прерывает движение страдания, его алхимию. Поскольку, пока мы страдаем, происходит какая-то алхимия - что-то рождается, и рождается только в остановке страдания. А наша душа всегда спешит, она драматична, и, если ее спросить о ее страданиях, она, скорее всего, ответит: "О, если бы я рассказала вам свою жизнь, она сплошной роман"».

Разница между страданием плодотворным созидательным и дурным вечно повторяющимся нескончаемым страданием, в том, что одно страдание способно извлечь, пусть и жутко неприятный опыт себя, своего участия в том, что с тобой происходит и случается, и тем самым прекратить его, изжить, а другое на это не способно. Дурное страдание пытается закрасить подноготную его вызывающую. Спастись в сглаживании проблемы. Оно откладывает «решение вопроса». Дурное страдание пытается уберечь тождество собственного уже имеющегося скомпонованного представления о мире и о себе.

Многие из нас находится в потоке небытия (не-Я не может попасть в Я), то есть в потоке неприсутствия. Мы что-то делаем, осуществляем планы, конкурируем, благоустраиваемся, производим, творим, отдыхаем, общаемся, тратим и т.д. Но, при этом остаемся без самого важного – без собственного воплощения. И, что очень страшно, - такое невоплощение становится «нормой». Как показывает жизнь: человек в большей степени готов вечно страдать и мучить других, лишь бы не коснуться того, что за этим стоит.