Исповедь

- Одиночество…
Слово гулко ударилось о чёрный пол и неслышным эхом понеслось по комнате, оживляя её. Комната была абсолютно пуста, лишь посередине стоял стул, на котором, сгорбившись, сидел человек. Его голова была опущена вниз, пальцы ладоней, покрытых сухими трещинками, слабо вцепились в седые волосы, а мощные жилы рук были напряжены. Спина содрогнулась, а затем резко выпрямилась, и сквозь тонкую белую ткань стали просвечивать очертания позвонков. Синие вены таинственно просвечивали сквозь кожу ног, и это голубое свечение оттенял загорелый оттенок кожи и небесная белизна одежды.
Глаза не могли сосредоточиться ни на чём, даже если бы в этой комнате была бы сотня вещей. Взгляд метался от одного круга на рисунке стены до другого, потом резко вверх, к потолку и, ослеплённый чистотой его побелки, вниз, к полу. Красные круги мерцали перед дрожащими зрачками, и зелёный цвет кругов на стене играл новыми красками. И так раз за разом, по кругу, снова и снова, пока, наконец, взор не остановился на левом нижнем углу стены. Тонкие губы сжались, руки сцепились друг с другом и снова, низкий дрожащий голос:
- Одиночество. Именно оно. Это, знаете ли, вирус. Но – грех жаловаться. Достаточно. Когда я смогла это осознать? Не знаю. В подростковом возрасте? Возможно. Но и в детстве я, как известно, задумывалась, а родной ли я ребёнок в семье. И гнала эти мысли, знала, что они плохие, но… Это смертельные вирус. Каким образом он передаётся, не знаю. Может, через кровь после побоев? Но меня не били до крови. Да и били редко. Скорее, как шизофрения. Зарождается вот здесь, - она постучала неровным ногтем по виску, - а потом, при тяжёлых стадиях, воздушно-капельным путём. Но никто этого не знает, и врачи не бьют тревогу, а лишь отвлекаются на обвинения что, мол, Интернет виноват, социальные сети и прочее. Нет. Социальные сети – лишь следствие. Следствие одиночества. И придумали их – одиночки. Которые думали, что если придумают это, то им станет лучше, прекраснее, но это так наивно. Хотя, кто спорит, может, легче быть одиночкой при деньгах. Только одиночество всех равняет. Для тебя чужой пещерой будет казаться и однокомнатная съёмная квартира в спальном районе, которая расположена далеко от конечной станции метро какой-нибудь ветки. А в огромном доме с большими окнами, из которых видны стальные вавилонские башни этот гул, это эхо печали будет раздаваться сильнее. Забавно слушать то, что уже было сказано. Богатые тоже плачут, бла-бла-бла, - она тяжело вздохнула и перевела взгляд в верхний угол, - сколько раз я диву давалась со своих глупых мыслей. Но разговаривать с собой интересно. Так есть ощущение, что тебя слушают. Можно спорить, замолкнуть, зная, что всё равно себя слышишь, слышишь, как шелестят мыслишки. А потом снова начать, смеяться громко, порой даже забывая, что ты – один. И даже не имитируя разность голосов чувствовать, что в тебе кто-то есть. Полагаю, что раздвоение личности для одиночек – нормально. Давно доказано, что человек – существо социальное и сойдёт с ума, сидя один. Не знаю. Я часто сидела одна. Сошла ли я с ума? Не знаю. Это моя ключевая фраза: «не знаю». Я правда – не знаю. Не понимаю, каковы признаки сумасшествия. В общем-то, чего уж скрывать, мне было бы приятно узнать, что я сумасшедшая. Но, увы. Иллюзия, что ты сходишь с ума, тоже печальна. Мне кажется, что я сначала захотела сойти с ума, а потом действительно немного обезумела, и во мне появился кто-то ещё.
Это подсознательное желание. Я была такая как все. Ничем никогда не отличалась, разве что сравнительно неплохими результатами в учёбе. Но, так типично для меня, это было не плохо, но и не достаточно хорошо. Я всегда хотела, чтобы было отлично! Но потом это чувство столкнулась с равнодушием, потому что… с равнодушием легче. Но из всего этого получился лишь коктейль… Ох…
Она потёрла кривоватыми пальцами виски, зажмурилась, вздохнула, грудь дёрнулась пару раз, она раскрыла рот, как рыба на суше, короткими струями всосала воздух, закрыла рот и выдохнула через нос, резко, прогоняя все остатки из лёгких.
- Периодически я задыхалась. Эти приступы накрывали меня, особенно по вечерам, когда я засыпала, и это было ужасно. Я молилась Богу, чтобы я могла спокойно спать, чтобы мне хватало воздуха. Причём совсем с этим плохо стало, казалось бы, когда нечего волноваться. Но… я же говорила про коктейль? Про дикий коктейль. Без преувеличения и налёта тупизма могу сказать, что во мне, не то что бы спокойно, но жили две личности. Они ненавидели друг друга, иногда одна прогоняла другую, и, самое ужасное, мне с обеими было хорошо. В первой не было ничего плохого: весёлая, смешливая, с ней было замечательно не только мне, но и другим, и как же это тешило моё самолюбие, особенно в студенческие годы. Самое приятное, что я могла услышать, это когда товарищ в порыве смеха от моей шутки заявлял: «Я тебя обожаю!». С друзьями я почти всегда была такая. Точнее, всегда такая. Я понимала, что никому не интересно видеть мои псевдострадания, моё уныние, мне самой это было отвратительно, поэтому за день веселушка изрядно уставала и уходила, уступая место депрессивной, истеричной и ненавидящей себя в моём теле твари, которая рвала мою грудную клетку, каталась клубком своего тела, покрытого острой шерстью, по моему желудку и била, била, била слезные железы, чтобы я скорее засыпала, истощённая, измученная, и на место этой пустоты утром снова приходила всеми любимая девушка.
Лицом я не вышла. Нет, нисколько не нарываюсь на комплименты, но так уж вышло, что я всегда смотрела на себя в зеркало и думала, что да, я симпатичная, но не красавица, что бы там не говорила бабушка. Бабушка – это бабушка, они всегда так говорят, хотя, если верить Мэрилин Монро, девочке нужно говорить, что она красивая, даже если это не так. А потом нате, здравствуй, распрекрасная кожа подросткового возраста, спасибо доминантным генам отца, и вот, мне на саму себя противно смотреть, а принц, о котором я уже мечтала, резво повернул бы свою прекрасную коняшку, увидев меня такую. И все эти замечательные вещи приключились именно в пору переезда. Незнакомый город, который я заранее ненавидела, я писала в своём дневнике, что никогда, никогда он не станет мне родным. И это так. Но и старый город родным не остался. Вот так вот, жила я без Родины. И думаю, что это досадное упущение. Человеку нужна Родина. Малая и большая. Чтобы, по градации, думал о своей стране, а потом о городе, а потом о тёплом доме, где все тебя любят. Может, поэтому, лишившись одного из этих ощущений, я лишилась всего сразу.
Если ты не рада ни городу, ни его жителям, они тебя тоже не хлебом-солью встретят. Единственная моя подруга на тот момент – девочка, младше меня на три года, которая тоже переехала из того же города, училась в музыкальной школе, где работала моя мама, да ещё и соседками оказались. Но слишком большая разница в возрасте. Хотя, хорошо общались, и были прекрасные времена.
Я не чувствовала поддержки. Может, я не искала её, а надо было устроить забастовку, как мой брат, закрыться на балконе и орать, что хочу обратно, домой. Но я знала, что это неправильно. Ну и груз ответственности давил. Я же уже взрослая была. Хотя это было и не так. Подросткам вечно говорят: то они взрослые, чтобы принимать решения самим, то они слишком маленькие, чтобы делать что-то. Он и так путается в этих ощущениях, потому что он всего-навсего маленький взрослый, а вокруг него ещё пляшут с клубком ниток и обматывают его ими.
В школе не били, конечно, но… лучше бы били. Может, это закалило бы характер. А так – не особо тёплый приём, резкое ощущения отчуждённости и всего лишь одна подруженька-душенька, с которой мы после её ухода из школы не общались, но воспоминания всегда о ней только тёплые. Всегда грустно было, когда она не могла выйти погулять, потому что ей надо было то в магазин, то ещё куда-то. Мама у неё умерла. Я ещё не очень хорошо знала её, когда узнала, что у них в семье случилось.
Столкновение со смертью заставляет задуматься о многих вещах. Но именно столкновение. Я всегда была чёрствой, и чужие смерти меня не волновали. Они лишь потрясали на мгновение, а потом всё забывалось. А вот когда умер дедушка, это было тяжело. Скорее, было больно видеть страдания вокруг меня, в семье. Единственное, что я помню из ощущений, это как я плакала, узнав об этом. Но сейчас понимаю, что это был плач из приличия. Потому что так надо. Но я дедушку любила. И поначалу я часто глядела в потолок и общалась с ним. А свечки в церкви всегда за него ставила. Но, как это ни прискорбно, время лечит, и потом я вспоминала обо всём лишь с прошедшим налётом грусти.
Самое эгоистичное то, что настоящую боль причиняла я сама себе. Никто не мог меня задеть. Точнее, все колкости были лишь поводом для самобичевания. Если обиняки не имели под собой никакой почвы, я лишь громко спорила сама с собой, доказывая, что все неправы. И вот так, нарцисс и его ненавистник распускались во мне.
Когда не видишь ничего, что привлекало бы тебя в людях, не видишь поддержки, начинаешь искать её в чём-то другом. И этим стала для меня музыка. Так вовремя и так навсегда. Это очень удобно. Ты просто нажимаешь пару кнопок, вставляешь наушники и всё. Ты вне мира. Ты внутри себя. Ты видишь свою душу. Ты познаёшь её. Ты можешь вознестись в космос, а можешь упасть в бездну, ты можешь прорыдать, чувствуя, как внутри что-то умирает, а можешь улыбаться блаженной улыбкой, смотря в потолок и водя пальцем по груди, где бьётся сердце. И постепенно, провода становятся твоими сосудами, а плеер – вторым сердцем, нотки окутывают тело защитной сеткой. Просто слушаешь музыку на улице и ничто, ничто тебя не тревожит. Ты не видишь мира. Ты замечаешь его оттенки, и то во многом благодаря музыке. Эти хитроумные сплетения семи горошин становятся твоим основным органом чувств. Все ассоциации направлены на воспоминания о песнях. Всё смешное связано с музыкой. Всё грустное с музыкой. Музыка со мной.
И тогда зарождались импульсы. Бах – и вся стена у кровати в плакатах. Бах – я хочу обклеить стол фотографиями моей любимой группы, но не получается, и я просто исписываю стол словами песен. А потом и обои. И ночами, чернильными бездонными ночами, я водила пальцем по стене, думаю ни о чём, но музыка лилась в мои уши, и этого было достаточно.
Это блаженное состояние. Когда ты вроде бы ни о чём не думаешь, но так не бывает. Работа мысли заканчивается только после смерти, хотя нелогично это утверждать. В общем, бесконечна мысль. Просто, бывает так, что ты не ощущаешь её. Ты концентрируешься на том, что вот он, твой палец: ноготь покрыт чёрным лаком, неровно, криво, видно, что ты плохо обточила краешек ногтя, чёрные пятна покрывают кутикулу, сам палец кривоватый и короткий. Ты водишь этим своим пальцем по стене. Обои шершавые. На них выпуклый узор из золотых блёсток, который ты, постепенно, от нечего делать или от злости, обрываешь. Есть линии, которые не отличаются по цвету от основного тона – зелёного,  но они шероховатые, и можно так бесконечно гладить этим узором подушечку пальца. А между этими линиями – бесконечная гладкость. Иногда натыкаешься на побелку стены – обдирала обои, когда были революционные настроения, которые некуда было девать, да и не хотелось. И просто рвала обои. Рисовала на них чёрной ручкой и думала, что я что-то могу в этой жизни, что я что-то решаю. А в это время играет музыка, и ты ощущаешь её скорее внутренним ухом, подсознанием, нежели отчётливо воспринимаешь. Иногда просто перестаёшь водить пальцем и спрашиваешь: а что я вообще слушаю? Напрягаешь слух, понимаешь, что за песня сейчас играет, высчитываешь, зная, какая по счёту эта песня в папке и снова расслабляешься.
И смешно смотреть на фотографии того периода. Я там не просто девушка, а девочка, ребёнок, который что-то ищет. Так смешно вспоминать. Как я искала майку, брюки, чтобы быть похожей на солиста. Как фантазировала о нём. Он стал моим принцем, его я наделяла всеми теми качествами, которые хотела видеть в мужчине своей мечты. Наверное, именно тогда что-то начало меняться внутри. Но это было лишь подготовкой. Подготовкой, о да, банально, к встрече настоящего принца. Но… до него пока годы. Не то чтобы прямо ГОДЫ, но пара лет точно. А пока я уверяю маму, что приведу домой кареглазого шатена, танцую и беззвучно пою в закрытой комнате, страдаю от одиночества.
Когда я нашла свою музыку, наступило сладкое время: я перевелась в другой класс. Он был более адекватным, но я никогда не искала контакта с этими людьми. Да, ходила на совместные пикники, если звали, общалась, всегда делала это с удовольствием, но они никогда не стали мне семьёй, той школьной семьёй, с которой будет действительно жалко расставаться и радостно встречаться. Поэтому я хотела поскорее закончить школу, потому что знала, что обрету это в университете. Я надеялась, что обрету это там. И вс; случилось. Думаю, это музыка дала мне лучшие времена.
О поступлении в вуз тоже тяжело вспоминать. Для любого человека это переломный момент. Ты начинаешь осознавать себя, пытаешься найти своё место в мире, ведь от твоего выбора зависит твоя жизнь, то есть на кону самое дорогое. А я не могла. И от этого мне было так тяжело. Я не могла найти себя. В очередной раз убеждалась, что во мне нет талантов, только беспорядочные зачатки, такие росточки, которые заросли сорняками. Много чего хотелось делать, но я этого не умела. Рисовать, например. Всегда завидовала людям, которые умеют рисовать. У меня до конца жизни было столько идей, которые хотелось воплотить на бумаге!
Или петь. Я бы хотела красиво петь, чтобы люди восхищались моим голосом, чтобы я могла исполнять музыку, извлекать из своего горла чудесные звуки, похожие на те, что я слышала из своего плеера. Или даже писать музыку. Хотя это сложнее. Я хотела уметь писать музыку, исполнять ее, может быть, играть в какой-то группе, на барабанах, я с пятнадцати лет полюбила барабаны. Они восхитительны. Древний инструмент, который извлекает те ритмы и звуки, которые действительно воспринимаешь задней частью мозга, затылком, подсознанием, под стук барабанов тело само начинает двигаться в такт так же, как и двигалось тысячу лет назад в коллективных плясках под чутким руководством шамана.
Ещё я хотела писать. Я писала стихи в течение всей жизни, с перерывами, то отрываясь от этого занятия так сильно, что не признавала, что могла колдовать словами, замыкая их в цепи рифм, то погружаясь в водоворот строчек с головой. Последний раз эта стихия настигла меня, как и многих, в подростковом возрасте. Стихи были воистину ужасные. Впоследствии, как литературовед, я поняла, что писала я верлибры, то есть стихи без рифмы и ритма. Но в них была моя отдушина, мне становилось легче. А некоторые, если переделать немножко, вполне можно было назвать сносными. Более-менее мне давалась проза, но чего мне не хватало, так это маленького генератора идей в голове. Сюжеты все были плоские, однообразные и так или иначе встречались уже в истории мирового искусства, о чём я не всегда знала, но догадывалась интуитивно. Всё вертелось вокруг несчастной любви, этот образ преследовал меня до конца моих дней. Так или иначе представляла я себе рыдающих девушек, по тем или иным причинам потерявшим любовь, и в их печали, в их слёзах я видела себя, я всегда чувствовала, что это я главная героиня, просто с другим цветом волос, глаз. Ничего общего внешне, общее только горе. Вечная нехватка любви, вечная борьба эгоизма со смиренностью преследовали меня, заставляли влиться в океан печали, а затем воспарить в космос и приобщиться к успокаивающему свету, в середине которого проглядывали человеческие черты, как будто бы человек выходил из потока света. Это был Бог. Своими слезами, страданиями, судорогами тоски я приближалась к нему, я падала в его лоно, будто заново рождаясь, я лежала у него в плечах и коленях одновременно, я унижалась и возносилась, а затем моё сердце переполняло спокойствие. Оно лилось в него и из него, чистейшим родником, согретым солнечным светом, и я закрывала глаза, на которых высыхали слёзы, и мне казалось, что это и есть то блаженное состояние, к которому стремятся все люди: христианские аскеты, индийские йоги, мусульманские паломники, папуасы, танцующие в трансе. Я ощущала этьо так явственно, что не могла поверить, что этого человекоподобного (или это человек подобен ему?) света нет. Я смотрела на строгие черты лика иконы, на мягкие глаза, в которых чувствовалась твёрдая решимость, я ощущала всё понимающий взгляд и шептала: "Спасибо".
Само страдание тяжело переносить, оно невыносимо, оно разрывает солнечное сплетение, так я и поняла, где находится душа. Она в самом тепле, рядом с сердцем, она защищена костьми, но в то же время она так хрупка. Если ударить туда, человек резко упадёт, задыхаясь. Когда человек плачет, он тоже задыхается. Когда душе больно, мы задыхаемся, потому что с ней происходят странные метаморфозы, она как будто распухает и рвётся наружу, давит на сердце, лёгкие, кости, она хочет вырваться из тела, которое страдает, освободиться от мозга, из-за которого она и чувствует эту боль, и присоединиться к Духу, от которого она откололась, где так спокойно и светло.
Знаете, разум действительно Божий дар. Мы все подключены к космосу, где он покоится. Покоится - плохое слово. Неточное. Но вы понимаете меня. Просто важно ощутить это. Ощутить, что ты часть мира, часть Вселенной, и в тебе самом есть часть мира, частичка космоса. Тогда совершенно по-другому начинаешь смотреть на окружающие тебя вещи. Именно благодаря этой частичке, этой связи с Высшим я смотрела на людей с восхищением. Меня восхищало, что мы ходим, как мы ходим, как потрясающе устроено наше тело. Ты понимаешь людей эпохи Возрождения, которые воскресили античный культ тела. Стоит лишь посмотреть на статую Давида Микеланджело. Один размер поражает. Это символично. Огромное белое тело, идеально выточенное рукой скульптора, который будто слился в этот момент с Богом, и творил, направляемый его рукой, как будто бы это не Давид, а Адам. Это тело стремится ввысь своим ростом, но смотрит на свой мир непоколебимым взглядом, в котором читается божественной спокойствие.
Вообще, когда смотришь на произведения искусства, зачастую ощущаешь эту связь с космосом, ощущаешь прикосновение божественного. От этого прикосновения сладко ноет душа, она нежится и потягивается от удовольствия, а иногда в ней колет от тоски. Когда слушаешь музыку, читаешь книгу, смотришь на картину или скульптуру, ты словно за один миг проходишь тот путь, который я проходила. Не нужно слёз, не нужно судорог, всё это проносится внутри за один миг, остаётся лишь сладковатая невыразимая горечь, а спокойствие, этот божий дар, разливается по груди.
После того, как хорошо посмеёшься, тоже становится хорошо. Юмор, если верить Гессе, уравновешивает. Боги смеются, если верить этому немецкому писателю. Смеются спокойным ледяным смехом, от которого иному человеку становится страшно. Мне кажется, Бог не смеётся. Сам по себе смех вульгарен, иногда надменен, это звук, который идёт из глубин человеческого тела, и свойственен только человеку. Хотя не зря говорят: дьявольский смех. Возможно, в аду хохочут, смех заглушает отсутствие надежды. Может быть, смех рождается именно там, плавно поднимается и достаётся человеку. Но я не уверена. Я всегда смеялась. От этого легче. А иногда смех прорывает эту плёнку между страданием и нормальным состоянием. Свой смех я представляла в некоем баллоне, а себя как устройство, на которое эта субстанция, выходящая из баллона, влияет самым разным способом. Иногда равновесие нарушено, мне было тоскливо, но смех постепенно наполняя меня, помогал вернуться в бодрое расположение духа. Иногда и так чувствуешь себя прекрасно, смех тебя поддерживает, как хороший друг в разных сумасшедших проделках. А иногда кажется, что вроде всё хорошо, но смех нарушает равновесие, из глаз брызгают слёзы, и я снова погружалась в пучину страданий. Но я просто заговорилась. а вообще я хотела сказать, что Бог улыбается. Как это иногда бывает на иконах, хотя улыбки этой не видно почти. Улыбается мягко, по-доброму, как мать, которая смотрит на ребёнка, который неловко делает что-то впервые. Улыбается скорее глазами, в которых теплится частичка того света, которым он и является, улыбается уголками губ, улыбается так, что хочется в ответ улыбнуться и смущённо отвести глаза. Так влюблённый улыбается, когда смотрит на объект своей любви, отрешённо, но при этом смотрит самым прекрасным на свете взглядом.
Любовь - это тоже Божий дар. Это несомненно. И это то, ради чего мы пришли в этот мир. Ради любви. Нам нужна любовь, в кого человек превращается без неё? А во что превращается растение без солнечного света? Это сейчас звучит очень пафосно, я чувствую, как я срываюсь  на резкие верхние ноты, будто бы пытаясь доказать свою правоту, хотя я не спорю ни с кем. Мне кажется, каждый человек выбирает, что для него главное, и вот взаимная любовь в этом главном и питает его. Хотя мне кажется, что только любовь к людям действительно не позволяет погибнуть. Потому что людей создал Бог. Я сама не смогла достичь этой стадии, это очень сложно, полюбить всех людей, но мне думается, что моё восхищение тем видом, представителем которого я являюсь, есть большой шаг вперёд. Ещё вдохновляет любовь к животным, они тоже живые существа, почти как мы, а во многом лучшем, чем мы. В общем, любая любовь, которая вдохновляет человека на самое лучшее, прекрасна. Я говорю "самое лучшее", потому что человек испортил прекрасное слово "любовь" включением его в такие словосочетания как "любовь к деньгам", "любовь к насилию" и так далее. Это же оксюморон! Это чудесное слово, которое звучит так тягуче, так сладко, но не приторно, вообще не совместимо с любыми словами, которые обозначают что-то плохое.
Как уже понятно, я всегда хотела найти любимого мужчину. Как ни крути, но в какой-то момент жизни я поняла, что моногамна. В том плане, что нравиться могут многие, но взаимная любовь только одна. И как бы я ни думала о том, сколько парней у меня будет, под этой мечтой тайно покоилась ещё одна: просто встретить любимого. Первого, единственного, навсегда. Конечно, мне было по-девичьи грустно, что у меня никого не было, но сейчас я понимаю: разве один любимый - это так мало? Да этого на всю жизнь хватит! И мне не нужно было сравнивать его с кем-то, кто был "до", просто нужно было знать, что это он. Я не понимала, как это можно узнать, но верила, что будет всё ясно, это просто почувствуешь.
И я оказалась права. И сам секрет оказался прост. Если любовь - божественный дар, значит, при встрече будешь ощущать себя, как при встрече с божеством. И это правда. Вы сами знаете, что я почувствовала, когда спустя долгое время оказалась наконец-то в его объятьях. Райское спокойствие. И все сомнения исчезли тут же. И если снова какая-то червоточина появлялась (вот это уж точно родом из ада), я вспоминала это чудесное ощущение, которое раньше я достигала путём плача-медитации.
Я всегда благодарила и буду благодарить Бога за эту встречу, за эту любовь, за то, что подарил мне возможность не просто прикоснуться к Себе, но и познать. Именно благодаря ему я познала Бога, на каком-то невыразимом, бессловесном уровне. Многие называют своего возлюбленного ангелом, но для меня он был, прямо как в той песне, персональным Иисусом. Я и до этого могла смотреть на крестик или икону, молчаливо взывать к космосу, и чувствовать неуловимую больше никем поддержку. Но с ним я получала её всегда, иногда даже без зова, и это... это потрясающе.
Я хотела рассказать про встречу, про нашу жизнь и про то, как я осталась без него, что неизбежно в нашей жизни. Мы всё теряем. Мы приходим в мир одинокими и одинокими должны из него уйти. Даже если рождаются близнецы, они рождаются по очереди, отделяясь друг от друга. Но я не хочу говорить оспариваемые истины, просто хочу закончить тем, с чего начала. К сожалению, человек не только божественное творение, огромную роль играют силы другого плана. Небо дальше, к нему надо тянуться, стремиться, но лень... Наверное, поэтому она - смертный грех. Именно стремление к небу делает человека похожим на того, каким он задумывался. На нас всех влияют бесы. И моё одиночество - это следствие этого влияния. Даже обретя любовь, я не смогла от него избавиться. Это камень, который тянул меня вниз, когда мне казалось, что я вот-вот взлечу.
На нас всех влияют силы зла. Но добро мы должны выбирать сами.

- Я знаю, тебе нужно было выговориться, чтобы облегчить душу. И думаю, если бы не обстоятельства, ты могла бы написать книгу, хотя бы ради последней фразы, которая служит прекрасной концовкой. Вижу, остатки человеческого, плотского исчезают из твоих глаз, их вымывают слёзы. Это последний раз, когда ты плачешь. Посмотри вокруг. Комната, твоя последняя остановка на этом пути, побелела. Нет больше кругов, на которые была похожа твоя жизнь. Всё вокруг - облачно-белое. Вздохни, этой последний вздох. Скоро ты ощутишь в полной мере ту любовь, отголоски которой чувствовала на земле. Нету стен, теперь это мягкое облако. Пройди сквозь него. Теперь ты частичка. Теперь ты свет.
Пётр отошёл в сторону и мягко отвёл руку в сторону, приглашая войти. В её чуть помутневших, оттого и с чернецой, зелёных глазах отразился мягкий золотистый свет, который проникал сквозь стену и будто бы вырисовывал дверь. Она стояла и смотрела вперёд, не удивлённая, не восхищённая. Стояла прямо, глаза просто созерцали. Она была спокойна.