Грехопадение. Действие третье

ГРЕХОПАДЕНИЕ
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Акт 1
Театр в Ист Энде

После окончания пьесы друзья молчат. Ни лорд Генри, ни Бэзил не решаются заговорить с потрясенным Дорианом.  Сибила Вэйн  показалась им  совершенно бездарной, и они крайне разочарованы.

Лорд Генри. Она очень красива, Дориан. Но играть не умеет. А жаль: смотреть плохую игру вредно для  души...  Это полный провал. Даже здешние зрители не вынесли такого: последнее действие шло почти при пустом зале, а занавес опускался под хихиканье... Пойдемте!
Дориан (резко и с горечью). Нет, я еще зайду к ней. Мне очень совестно, что вы из-за меня потеряли вечер, лорд Генри. Прошу прощения у вас обоих.
Бэзил. Дорогой мой, мисс Вэйн, наверное, сегодня нездорова. Вы придете как-нибудь в другой раз.
Дориан (зло). Хотел  бы  я думать, что она больна. Но вижу, что она просто холодна и бездушна. Она совершенно изменилась. Вчера еще она была великой артисткой. А сегодня - только самая заурядная средняя актриса.
Бэзил. Не  надо  так  говорить  о  любимой  женщине,  Дориан.  Любовь выше искусства.
Лорд Генри. И любовь и искусство - только формы подражания, Ну,  пойдемте,  Бэзил.  И  вам,  Дориан,  тоже  не советую здесь оставаться. Наконец,  вряд  ли  вы захотите, чтобы  ваша жена оставалась актрисой, - так не все ли вам равно, что она играет Джульетту, как деревянная кукла? Она очень  мила.  И  если  в жизни она понимает так же мало, как в искусстве, то более близкое знакомство с  ней  доставит вам много удовольствия. Только два сорта людей по-настоящему интересны - те, кто знает о жизни решительно всё, и те, кто ничего о ней не знает... Ради бога, дорогой мой мальчик, не принимайте этого так трагично! Секрет сохранения молодости  в  том,  чтобы  избегать волнений, от которых дурнеешь. Поедемте со мной и Бэзилом в клуб! Мы будем курить и пить за Сибилу Вэйн. Она красавица. Чего вам еще?
Дориан (кричит, со слезами). Уходите, лорд Генри! Я хочу побыть один. Бэзил, и вы уходите. Неужели вы не видите, что у меня сердце разрывается на части?
Дориан прислоняется к стене и закрывает лицо руками.
Лорд Генри. Пойдем, Бэзил.
Уходят.
    
Дориан Грей отрывается от стены. Он бледен, а на  лице застыло выражение высокомерного равнодушия.

Сибила стоит  одна  в  своей  уборной.  Девушка необыкновенно хороша и выглядит счастливой. Лицо  ее  светится торжеством, глаза блестят.  Полуоткрытые  губы улыбаются какой-то одной ей ведомой тайне.
Входит Дориан.
Сибила (с невыразимой радостью). Как скверно я сегодня играла, Дориан!
Дориан (в полном недоумении). Ужасно! Отвратительно! Вы не больны? Вы и представить себе не можете, как это было ужасно и как я страдал!
Сибила (улыбаясь). Дориа-ан... Ваше имя слаще меда… Дориан, как же вы не поняли? Но сейчас вы уже понимаете, да?
Дориан (с раздражением). Что тут понимать?
Сибила. Да то, почему я  так плохо играла сегодня... И всегда буду плохо играть. Никогда больше не смогу играть так, как прежде.
Дориан (пожимает плечами). Вы,  должно  быть,  заболели.  Вам  не  следовало  играть,  если  вы нездоровы. Вы были ужасным посмешищем. Вы меня опозорили! Моим друзьям было нестерпимо скучно. Да и мне тоже.
Сибила (не слушая). Дориан, Дориан! Пока я вас не знала, я жила только на сцене. Мне казалось, что это - моя настоящая жизнь. Один вечер  я была Розалиндой,  другой - Порцией. Радость Беатриче была моей радостью, и страдания Корделии - моими страданиями. Я верила всему. Те  жалкие  актеры, что  играли  со  мной,  казались  мне  божественными,  размалеванные  кулисы составляли мой мир. Я жила среди призраков и считала их живыми людьми. Но ты пришел, любимый, и освободил мою душу из плена. Ты показал мне настоящую жизнь. И сегодня у меня словно открылись глаза. Я увидела всю мишурность, фальшь и нелепость той бутафории, которая меня окружает  на  сцене. Сегодня вечером я впервые увидела, что Ромео стар, безобразен, накрашен, что лунный свет в саду не настоящий и сад этот - не сад, а убогие декорации.
(Возвращается лорд Генри, тихо входит и становится возле стены, так, что его почти не видно. Наблюдает с оценивающим видом эстета. Никто не замечает его присутствия.)
И  слова, которые я произносила, были  не  настоящие, не мои слова, не то, что мне хотелось бы говорить. Благодаря тебе я узнала то, что выше искусства. Я узнала любовь настоящую. Искусство - только ее бледное отражение. О радость моя, мой Прекрасный Принц! Мне надоело жить среди теней. Ты мне дороже, чем все искусство мира. Ты и есть мой мир. Что мне эти марионетки, которые окружают меня на  сцене? Когда я сегодня пришла  в  театр, я просто удивилась: все сразу стало мне таким чужим! Думала, что буду играть чудесно, - а оказалось, что  ничего  у меня  не  выходит. И  вдруг  я  душой  поняла,  отчего это так, и мне стало радостно. Я слышала в зале шиканье - и только улыбалась. Что они знают о такой любви, как наша? Забери меня отсюда, Дориан, уведи меня туда, где мы будем совсем одни. Я теперь ненавижу театр. Я могла изображать  на  сцене любовь, которой не знала, но не могу делать это теперь, когда любовь сжигает меня,  как  огонь.  Ах,  Дориан, Дориан, ты меня понимаешь? Ведь мне сейчас играть влюбленную - это профанация! Благодаря тебе я теперь это знаю.
Дориан порывистым движением отвернулся от Сибилы и сел на диван.
Дориан (не поднимая глаз). Вы убили мою любовь.
Сибила удивленно смотрит на него и улыбается. Дориан  молчит. Сибила подходит к  нему и легко, одними пальчиками касается его волос. Потом становится на колени и целует его пальцы. Дориан, вздрогнув,  отдергивает руки. Вскочив с дивана, шагает к двери.
Дориан (кричит). Да, да, вы убили мою любовь! Раньше вы волновали мое воображение, - теперь вы не вызываете во мне никакого интереса. Вы  мне просто безразличны. Я вас полюбил, потому что вы играли чудесно, потому что я видел в вас талант, потому что вы воплощали в жизнь мечты великих  поэтов, облекали в живую, реальную форму бесплотные образы искусства. А теперь все это кончено. Вы оказались только пустой и ограниченной женщиной. Боже, как я был глуп!.. Каким безумием была моя любовь к вам! Сейчас вы для меня  ничто. Я не хочу вас больше видеть. Я никогда и не вспомню о вас, имени вашего не произнесу. Если бы вы могли понять, чем вы были для меня... О  господи,  да я...  Нет, об  этом  и  думать  больно.  Лучше бы я вас никогда не знал! Лучше бы вас вообще не было! Вы испортили самое прекрасное в моей жизни. Как мало вы знаете о любви, если можете говорить, что она убила в вас актрису! Да ведь без вашего искусства вы - ничто! Я хотел сделать вас великой, знаменитой. Весь мир преклонился бы  перед  вами,  и  вы носили бы мое имя. А что вы теперь? Третьеразрядная актриса с хорошеньким личиком.
Сибила (шепчет с  трудом, слова словно застревают у нее в горле). Вы ведь не серьезно это говорите, Дориан? Вы словно играете.
Дориан (едко). Играю? Нет, играть я предоставляю вам, - вы это делаете так хорошо!
Девушка  поднимается с колен и подходит к Дориану. С трогательным выражением душевной муки кладет руку ему на плечо и заглядывает в глаза.
Дориан (отталкивая её). Не трогайте меня!
У Сибилы вырывается глухой стон, и девушка падает к его ногам. Как затоптанный цветок, лежит она на полу.
Сибила (шепчет с мольбой) Дориан, Дориан, не покидайте меня! Я так жалею, что плохо играла сегодня. Это оттого, что я все время думала о вас. Я попробую  опять...  Да, да, я постараюсь... Любовь пришла так неожиданно. Я, наверное, этого и не знала бы, если бы вы меня не поцеловали... если  бы  мы не поцеловались тогда... Поцелуй меня еще раз, любимый! Не уходи, я этого не переживу...  Не  бросай  меня! Ох, неужели ты не можешь меня простить? Я буду работать для тебя изо всех сил и постараюсь играть лучше. Не будь ко мне жесток, я люблю тебя больше всего на свете. Ведь я только раз не угодила тебе. Ты, конечно, прав, Дориан, - мне не следовало забывать, что я актриса... Это было глупо, но я ничего не могла с собой поделать. Не покидай меня, Прекрасный Принц, не уходи!..
Захлебываясь бурными  слезами,  Сибила корчится  на  полу,  как  раненое животное.  Дориан Грей смотрит на нее сверху с усмешкой высокомерного презрения на красиво очерченных губах. И слова и слезы Сибилы кажутся Дориану нелепомелодраматичными и только раздражают его.
Дориан (громко и спокойно). Ну, я ухожу. Не хотел бы я быть бессердечным, но я не могу больше встречаться с вами. Вы меня разочаровали.
Сибила тихо плачет и ничего не отвечает. Она, как слепая, протягивает вперед руки, словно ища его. Дориан отворачивается и выходит.

Акт 2.
Спальня Дориана Грея.

В центре комнаты стоит портрет, написанный Бэзилом Холлуордом. Входит Дориан Грей. По дороге к кровати взгляд его падает на портрет. Дориан останавливается, словно чем-то пораженный, затем медленно проходит мимо. Однако что-то смущает его. Вынув бутоньерку из петлицы, Дориан вновь останавливается в нерешительности. В конце концов, юноша возвращается к своему портрету и долго всматривался в него.

Дориан (вполголоса). Как странно! Моё лицо на портрете словно изменилось. Выражение какое-то другое… В складке рта чувствуется жестокость. Как зло усмехаются губы! Я будто смотрюсь в зеркало после совершенного преступления. Неужели я… такой?
Дориан торопливо берет со стола овальное ручное зеркало и смотрит в него.
Дориан (с облегчением). Нет, мои губы не безобразит такая злобная складка, как на портрете. Что же это значит?
Дориан протирает глаза  и, подойдя к портрету вплотную, снова  внимательно рассматривает  его.
Дориан. Краска, несомненно, нетронута, никаких следов подрисовки. А между тем выражение лица явно иное. Нет, мне это не чудится - страшная перемена налицо, она бросается в глаза. Сомнений быть не может: портрет изменился.
Дориан запирает дверь, затем садится в кресло напротив портрета, усиленно размышляя.
Дориан. Я помню, в мастерской Бэзила Холлуорда в тот самый день, когда работа была окончена, я высказал безумное желание, чтобы  портрет старел вместо меня, а я оставался вечно молодым. Чтобы красота моя не поблекла, а печать страстей и пороков ложилась на лицо портрета. Неужели это желание исполнилось?  Нет, таких чудес  не  бывает! Неужели же есть какое-то непостижимое сродство между моей душой и химическими  атомами, образующими на полотне формы и краски? Возможно ли, что эти атомы отражают на полотне все движения души, делают ее сны явью? Или тут кроется иная, еще более ужасная причина? Страшно даже и думать об этом. А между тем – вот изменившийся портрет со складкой жестокости у губ.
Задрожав при этой мысли, Дориан хватается за голову. С ужасом, не отрываясь, смотрит на портрет.
Внутренний голос (с холодком). Жестокость? Разве я поступил жестоко? Виноват во всем не я, виновата Сибила! Я воображал ее великой артисткой и за это полюбил. А она оказалась ничтожеством,  недостойным  моей  любви.
Дориан. Однако как трогательно она лежала у моих ног и плакала, как ребенок…
Внутренний голос. Но разве и я не страдал? За те ужасные три часа,  пока  шел спектакль, я  пережил  столетия терзаний, вечность мук!
Дориан (кивает). Моя жизнь, уж во всяком случае, равноценна ее жизни. Пусть я ранил Сибилу навек - но и она на  время омрачила  мою  жизнь.  Притом  женщины  переносят горе легче, чем мужчины.
Внутренний голос. Так уж они созданы!
Дориан. Они живут одними  чувствами. Они и любовников заводят лишь для того, чтобы было кому устраивать сцены. Так говорит лорд Генри, а лорд Генри знает женщин... (задумчиво) Но как быть с портретом? Он хранит теперь тайну моей жизни и может всем ее поведать.
Внутренний голос. Портрет научил меня любить свою красоту, - неужели заставит он возненавидеть собственную душу?
Дориан. Но как смотреть теперь на это полотно? Как жаль его, человека на портрете. Он уже  изменился и будет меняться все больше!
Внутренний голос (вкрадчиво). Потускнеет золото кудрей и сменится сединой. Увянут белые и алые розы юного лица. Каждый грех, совершенный  мной, будет ложиться пятном на портрет, портя его красоту... Зато я сам…
Дориан (с внезапной решимостью). Нет, нет, я не стану больше грешить! Будет ли портрет меняться  или нет, - все равно он стал как бы моей совестью. Надо отныне бороться с искушениями. И больше не встречаться с лордом Генри!.. Или,  по крайней мере, не слушать его опасных, как тонкий яд, речей, рождающих в душе жажду невозможного. Я объясню ему, что отныне начинаю новую жизнь. Я не остановлюсь и перед ссорой с лордом Генри или даже перед окончательным разрывом, если это окажется неизбежным. Я вернусь к Сибиле Вэйн, заглажу свою вину. Я женюсь на Сибиле и постараюсь снова полюбить ее. Да, это мой долг. Она, наверное, сильно страдала, больше, чем я...
Внутренний голос. Бедняжка!
Дориан. Я поступил с ней, как бессердечный, черствый эгоист. Любовь вернется, мы будут счастливы.
Внутренний голос. Жизнь с Сибилой будет чиста и прекрасна.
Дориан встает с кресла и, с содроганием взглянув последний раз на портрет, заслоняет его высоким экраном из позолоченной испанской кожи.
Дориан (подходя к кровати, качает головой). Какой ужас! Однако кое-чему портрет научил меня. Он помог понять, как  несправедлив, как жесток я был к бедной Сибиле. Исправить это еще не поздно. Сибила станет моей женой. Моя эгоистичная и, быть может, надуманная любовь под ее влиянием преобразится в  чувство  более благородное, и портрет, написанный Бэзилом, всегда будет указывать мне путь в жизни, как одними руководит добродетель, другими – совесть и всеми людьми - страх перед Богом. В жизни существуют наркотики против угрызений совести, средства, усыпляющие нравственность. Но мне они не помогут, перед моими глазами - видимый символ разложения, наглядные последствия греха. Как смогу я грешить, если жуткая расплата будет настигать меня немедленно, уродуя невинный когда-то лик? И это доказательство того, что человек способен погубить собственную душу, убережет меня от ошибок и искушений. Я напишу Сибиле письмо, прямо сейчас! Внутренний голос. И блаженство исповеди облегчит мои муки.
Дориан пишет Сибиле любовное письмо с мольбой о прощении. Затем засыпает, изможденный.

В дверь настойчиво стучат.
Лорд Генри. Дориан, впустите меня сейчас же! Что это вы вздумали запираться?
Дориан не отвечает и не трогается с места.  Стук  повторяется, еще  громче  и  настойчивее. Дориан нехотя встает и впускает  лорда Генри.
Лорд Генри. Ужасно все это неприятно, мой мальчик. Но вы старайтесь поменьше думать о том, что случилось.
Дориан. Вы хотите сказать - о Сибиле Вэйн?
Лорд Генри. Да,  конечно. (медленно стягивает перчатки) Вообще  говоря, это ужасно, но вы не виноваты. Скажите... вы же после спектакля ходили к ней за кулисы?
Дориан. Да.
Лорд Генри. Я так и думал. И поссорились?
Дориан. Я был жесток, Гарри, бесчеловечно жесток! Но сейчас  все  уже  в порядке.  Я  не  жалею о том, что произошло, - это помогло мне лучше узнать самого себя.
Лорд Генри. Я очень, очень рад, Дориан, что вы так отнеслись к этому. Я  боялся, что  вы  терзаетесь  угрызениями  совести  и  в  отчаянии рвете на себе свои золотые кудри.
Дориан (с улыбкой). Через все это я уже прошел. И  сейчас  я  совершенно  счастлив. Во-первых, я понял, что такое совесть. Это вовсе не то, что вы говорили, Гарри. Она - самое божественное в нас. И вы не смейтесь больше над этим - по крайней мере, при мне. Я хочу быть человеком с чистой совестью. Я не могу допустить, чтобы душа моя стала уродливой.
Лорд Генри. Какая прекрасная эстетическая основа нравственности, Дориан! Поздравляю вас. А с чего же вы намерены начать?
Дориан. С женитьбы на Сибиле Вэйн.
Лорд Генри (в замешательстве). На Сибиле Вэйн! Дорогой мой, но она...
Дориан. Ах,  Гарри,  знаю,  что  вы  хотите сказать: какую-нибудь гадость о браке. Не надо! Никогда больше не говорите мне таких  вещей.  Два  дня  тому назад я просил Сибилу быть моей супругой. И я своего слова не нарушу. Она будет моей женой.
Лорд Генри. Вашей  женой? Дориан! Да разве вы не получили моего письма? Я его написал сегодня утром, и мой слуга отнес его вам. Но потом я решил прийти сам.
Дориан. Письмо? Ах да... Я еще не смотрел корреспонденцию,  Гарри. А ваши письма я больше никогда читать не буду. Вы своими эпиграммами кромсаете жизнь на куски.
Лорд Генри. Так вы ничего еще не знаете?
Дориан. О чем?
Лорд Генри, пройдясь по комнате, затем, садится рядом с Дорианом. Крепко сжимает его руки в своих.
Лорд Генри. Дориан,  в  письме  я...  не пугайтесь... я вам сообщал, что Сибила Вэйн... умерла.
Горестный крик вырывается у Дориана. Вскочив, он высвобождает руки из рук лорда Генри.
Дориан. Умерла!  Сибила  умерла!  Неправда! Это ужасная ложь! Как вы смеете лгать мне!
Лорд Генри. Это правда,  Дориан. Об  этом сообщают  сегодня  все газеты. Я вам писал, чтобы вы до моего прихода никого не принимали. Наверное, будет следствие, и надо  постараться,  чтобы  вы  не были  замешаны  в  этой  истории. В Париже подобные истории создают человеку известность, но в Лондоне у людей еще так много предрассудков.  Здесь  никак не  следует  начинать  свою  карьеру  со  скандала.  Скандалы приберегают на старость, когда бывает нужно подогреть интерес к себе. Надеюсь, в театре  не знали,  кто  вы такой? Если нет, тогда все в порядке. Видел кто-нибудь, как вы входили в гримерную Сибилы? Это очень важно.
Дориан (сдавленным голосом). Вы сказали - следствие? Что это значит? Разве Сибила... Ох, Гарри, я этого не вынесу!.. Отвечайте скорее! Скажите мне все!
Лорд Генри. Не приходится сомневаться, Дориан,  что  это  не  просто  несчастный случай,  но  надо,  чтобы  публика так думала. А рассказывают вот что: когда девушка в тот вечер уходила с матерью из театра - кажется,  около  половины первого,  она  вдруг  сказала, что забыла что-то наверху. Ее некоторое время ждали, но она не возвращалась. В конце концов ее нашли мертвой на полу в уборной. Она по ошибке проглотила какое-то ядовитое снадобье, которое употребляют в театре для гримировки. Не помню, что именно, но в него  входит не  то  синильная  кислота, не то свинцовые белила... Вернее всего, синильная кислота, так как смерть наступила мгновенно.
Дориан. Боже, боже, какой ужас!
Лорд Генри. Да... Это поистине трагедия, но нельзя, чтобы  вы  оказались  в  нее замешанным...  Я прочитал, что Сибиле Вэйн было семнадцать лет. А на вид ей можно было дать еще меньше. Она казалась совсем  девочкой,  притом играла  еще  так  неумело. Дориан, не  принимайте  этого  близко к сердцу! Непременно поезжайте со мной обедать, а потом мы с вами  заглянем  в  оперу. Сегодня  поет  Патти,  и  весь  свет  будет  в театре. Мы зайдем в ложу моей сестры. Сегодня с нею приедут несколько эффектных женщин.
Дориан. Значит, я убил Сибилу Вэйн. Все равно что перерезал ей ножом горло. И, несмотря на это, розы все так  же прекрасны,  птицы  все  так  же весело поют в моем саду. А сегодня вечером я обедаю с вами и поеду в оперу, потом куда-нибудь ужинать... Как необычайна и трагична жизнь! Прочти я все это в книге, Гарри, я, верно,  заплакал  бы.  А сейчас,  когда  это  случилось  на  самом  деле  и  случилось со мной, я так потрясен, что и слез нет.  Вот  лежит  написанное  мною  страстное  любовное письмо, первое в жизни любовное письмо. Не странно ли, что это первое письмо я писал  мертвой?  Хотел бы  я  знать,  чувствуют  они  что-нибудь,  эти безмолвные, бледные люди, которых мы называем мертвецами? Сибила!.. Знает ли она все, может ли меня слышать, чувствовать что-нибудь? Ах, Гарри, как я ее любил когда-то! Мне кажется сейчас, что это было много лет назад. Тогда  она была  для  меня всем на свете. Потом наступил этот страшный вечер – неужели он был только вчера? - когда она играла так скверно, что у меня сердце чуть не разорвалось. Она мне потом все объяснила. Это было так трогательно...  но меня  ничуть  не тронуло, и я назвал ее глупой. Потом случилось кое-что... не могу вам рассказать что, но это было страшно. И я решил вернуться к Сибиле. Я понял, что поступил дурно... А теперь она умерла... Боже, боже! Гарри, что мне делать? Вы не знаете, в какой я опасности! И теперь некому удержать меня от падения… спасти меня от вас. Она могла бы сделать это. Она не имела права убивать себя. Это эгоистично!
Лорд Генри. Милый  Дориан, женщина  может  сделать  мужчину  праведником  только  одним способом: надоесть ему так, что он утратит всякий интерес к жизни.  Если  бы вы женились на этой девушке, вы были бы несчастны. Разумеется, вы обращались бы  с ней хорошо, - это всегда легко, если человек тебе безразличен. Но она скоро поняла бы, что вы ее больше не любите. А  когда  женщина  почувствует, что ее муж равнодушен к ней,  она  начинает одеваться слишком кричаще и безвкусно или у нее появляются очень нарядные  шляпки, за которые платит чужой муж. Не говоря уже об унизительности такого неравного брака, который я постарался бы не допустить. Я вас уверяю, что при всех обстоятельствах ваш брак с этой девушкой был бы крайне неудачен.
Дориан. Пожалуй, вы правы... Но я считал, что обязан жениться. И не моя вина, если эта страшная драма помешала мне  выполнить  долг.  Вы  как-то сказали, что над благими решениями тяготеет злой рок: они всегда принимаются слишком поздно. Так случилось и со мной.
Лорд Генри. Благие намерения - попросту бесплодные попытки идти против природы. Порождены  они  бывают  всегда чистейшим самомнением, и ничего ровно из этих попыток не  выходит. Они  только  дают  нам  иногда  блаженные,  но  пустые ощущения,  которые  тешат  людей  слабых. Вот и все. Благие намерения – это чеки, которые люди выписывают на банк, где у них нет текущего счета.
Дориан (подходя и садясь рядом с лордом Генри). Гарри! Почему я страдаю не так сильно, как хотел бы? Неужели у меня нет сердца? Как вы думаете?
Лорд Генри (ласково и меланхолически улыбаясь). Назвать вас человеком без сердца никак нельзя после всех безумств, которые вы натворили за последние две недели.
Дориан. Мне не нравится такое объяснение, Гарри. Но я рад, что вы меня не считаете бесчувственным. Я не такой, знаю, что не такой! И все же - то, что случилось, не подействовало на меня так, как должно было  бы  подействовать. Оно  для  меня - как бы необычайная развязка какой-то удивительной пьесы. В нем - жуткая красота греческой  трагедии,  трагедии,  в  которой  я  сыграл видную роль, но которая не ранила моей души.
Лорд Генри. Это любопытное обстоятельство. Да,  очень любопытное.  И,  думаю,  объяснить  это  можно  вот как: частенько подлинные трагедии в жизни принимают такую неэстетическую форму, что оскорбляют  нас своим  грубым неистовством, крайней нелогичностью и бессмысленностью, полным отсутствием изящества. Они нам претят, как все вульгарное.  Мы  чуем  в  них одну лишь грубую животную силу и восстаем против нее. Но случается, что мы в жизни  наталкиваемся  на  драму,  в  которой  есть  элементы  художественной красоты.  Если  красота эта - подлинная,  то драматизм  события нас захватывает. И мы неожиданно замечаем, что мы уже более не действующие лица, а  только зрители этой  трагедии.  Или,  вернее, то и другое вместе. Мы наблюдаем самих себя, и самая необычайность такого зрелища  нас  увлекает. Что, в сущности,  произошло? Девушка покончила с собой из-за любви к вам. Жалею, что в моей жизни не было ничего  подобного. Я, может, тогда  поверил  бы  в любовь  и  вечно  преклонялся бы перед нею. Но все женщины, что любили меня, упорно жили еще много лет после того, как я разлюбил их. Эти женщины несносны. Когда мы встречаемся,  они  сразу  же  ударяются  в воспоминания. Ах,  эта  ужасающая женская память, что за наказание!
Дориан. Придется посеять маки в моем саду…
Лорд Генри. В этом нет необходимости. У жизни маки для нас  всегда наготове. Правда, порой мы долго не можем забыть. Я когда-то в течение целого сезона носил в петлице только фиалки - это  было  нечто  вроде траура по любви, которая не хотела умирать. Но в конце концов она умерла. Не помню,  что  ее  убило. Вероятно, обещание любимой женщины пожертвовать для меня всем на свете. Это всегда страшная минута: она внушает человеку ужас перед вечностью. Так вот, можете себе представить, - на прошлой неделе на обеде у леди Хэмпшайр моей соседкой за столом оказалась эта  самая  дама,  и она  во что бы то ни стало хотела начать все сначала, раскопать прошлое и расчистить дорогу будущему. Я похоронил этот роман в могиле под асфоделями, а  она снова  вытащила его  на  свет божий и уверяла меня, что я разбил ей жизнь. Какова бестактность! Какое отсутствие вкуса! Ведь вся  прелесть  прошлого  в  том,  что  оно - прошлое. А женщины никогда не замечают, что занавес опустился. Им непременно подавай  шестой акт! Они желают продолжать спектакль, когда всякий интерес к нему уже пропал. Если бы дать им волю, каждая комедия имела  бы  трагическую развязку, а каждая трагедия перешла бы в фарс. Женщины в жизни – прекрасные актрисы, но у них нет никакого артистического чутья. Вы оказались счастливее меня, Дориан. Ни одна из женщин, с которыми я был близок, не сделала бы из-за меня того, что сделала из-за вас Сибила Вэйн. Обыкновенные женщины  всегда  утешаются. Подумайте, Дориан, как непохожа была Сибила на тех женщин,  каких  мы встречаем  в  жизни! В ее смерти есть что-то удивительно прекрасное. Я рад, что живу в эпоху, когда бывают такие  чудеса. Они вселяют в нас веру в существование  настоящей  любви, страсти, романтических чувств, над которыми мы привыкли только подсмеиваться.
Дориан. Я был страшно жесток с ней. Это вы забываете.
Лорд Генри. Пожалуй, жестокость, откровенная жестокость женщинам милее всего: в них  удивительно сильны первобытные инстинкты. Мы им дали свободу, а они все равно остались рабынями, ищущими себе господина. Они любят покоряться... впрочем, как и все слабые натуры. Уверен, это было великолепно. Никогда не наблюдал вас в гневе, но представляю, как вы были интересны! И,  наконец,  позавчера  вы  мне сказали одну вещь... тогда я подумал, что это просто ваша фантазия, а сейчас вижу, что вы были абсолютно правы, и этим все объясняется.
Дориан. Что я сказал, Гарри?
Лорд Генри. Что в Сибиле Вэйн вы видите всех романтических героинь. Один вечер она - Дездемона, другой - Офелия,  и,  умирая  Джульеттой,  воскресает  в образе Имоджены.
Дориан (закрывая лицо руками). Теперь  она  уже  не воскреснет…
Лорд Генри. Нет, не воскреснет. Она сыграла свою последнюю  роль.  Но  пусть  ее одинокая  смерть  в  жалкой  театральной  уборной  представляется вам как бы необычайным и мрачным отрывком из какой-нибудь  трагедии семнадцатого века или сценой из Уэбстера, Форда или Сирила Турнера. Эта девушка, в сущности, не жила - и, значит, не умерла. Для вас, во  всяком  случае,  она  была  только грезой,  видением,  промелькнувшим  в  пьесах  Шекспира  и  сделавшим их еще прекраснее, она  была  свирелью,  придававшей  музыке  Шекспира еще  больше очарования  и  жизнерадостности. При первом же столкновении с действительной жизнью она была ранена и ушла из мира. Оплакивайте же Офелию, если  хотите. Посыпайте голову пеплом, горюя о задушенной Корделии. Кляните небеса за то, что погибла дочь Брабанцио. Но не лейте напрасно слез о Сибиле  Вэйн. Она была еще менее реальна, чем они все.
Дориан (с облегчением). Вы мне помогли понять себя, Гарри. Мне и самому так казалось, но  меня это как-то пугало, и я не все умел себе объяснить. Как хорошо вы меня знаете! Я теперь всегда буду вас слушаться. Но не будем больше говорить о случившемся. Это было удивительное переживание - вот и все. Не знаю, суждено ли мне в жизни испытать еще что-нибудь столь же необыкновенное. Я вам очень, очень признателен, Гарри, за все, что вы сделали для меня. Знаю,  что  у  меня  нет  друга вернее. Никто не понимает меня так, как вы.
Лорд Генри. И это еще только начало нашей дружбы. Все еще впереди, Дориан. При такой красоте для вас нет ничего невозможного.
Дориан. А если я стану изможденным, старым, сморщенным? Что тогда? Как долго вы будете любить меня? До первой морщинки на моем лице?
Лорд Генри встает, собираясь уходить.
Лорд Генри. Ну, тогда... Тогда, мой милый, вам придется бороться за каждую победу, а сейчас они сами плывут к вам в руки. Нет, нет, вы должны беречь свою красоту. Она вам нужна. В наш век люди слишком много читают, это мешает им быть мудрыми, и  слишком  много думают, а это мешает им быть красивыми... Однако, немедленно одевайтесь – пора ехать в клуб. Мы и так уже опаздываем.
Дориан. Можно я не поеду сегодня с вами, Гарри? Я так устал, что мне не хочется ничего, даже есть. Право, я не в силах и помыслить о том, чтобы выйти из дома. Простите меня, Гарри.
Лорд Генри. Очень жаль, Дориан, что вы не хотите пообедать со мной. Так уж и быть, видя ваше состояние, я вас прощаю. Приезжайте тогда сразу в оперу. Номер ложи - двадцать семь. Надеюсь увидеть вас не позднее половины десятого, иначе берегитесь: я на вас рассержусь.
Лорд Генри уходит.
    
Акт 3.
Спальня Дориана Грея.

Бэзил в волнении ожидает друга в кресле. Входит Дориан Грей.

Бэзил. Очень рад, что дождался вас, Дориан. Слуга сказал, что вы в опере. Разумеется, я не поверил и жалел, что не знаю, где вы находитесь. Весь вечер я ужасно тревожился и,  признаться,  даже  боялся,  как  бы  за  одним несчастьем не последовало второе. Вам надо было вызвать меня телеграммой,  как  только  вы узнали...  Я  прочел  об  этом  случайно в вечернем выпуске "Глоба", который попался мне под руку в клубе... Тотчас поспешил к вам, но уже не застал вас дома. И сказать вам не могу, до чего меня потрясло это несчастье! Понимаю, как вам тяжело... Где же вы были? Вероятно, ездили  к  ее  матери? В первую минуту я хотел поехать туда вслед за вами - адрес я узнал из газеты. Но побоялся, что  буду  там  лишний, - чем можно облегчить такое горе? Несчастная мать! Воображаю, в каком она состоянии! Ведь это ее  единственная  дочь?  Что  она говорила?
Дориан (с недовольным и скучающим видом, потягивая вино из бокала). Мой милый Бэзил,  откуда  мне  знать? Я был в опере. Напрасно и вы туда не приехали. Я познакомился вчера с сестрой лорда Генри, леди Гвендолен, мы  сидели  у нее в ложе. Обворожительная женщина! И Патти пела божественно. Не будем говорить о неприятном. О чем не говоришь, того как будто и не было. Вот и Гарри всегда твердит, что только слова придают реальность явлениям. Ну, расскажите-ка лучше о себе. Что вы сейчас пишете?
Бэзил (с расстановкой). Вы... были... в опере? Вы поехали в оперу в  то время,  как Сибила Вэйн лежала мертвая в какой-то грязной каморке? Вы можете говорить о красоте  других  женщин  и  о  божественном  пении  Патти,  когда девушка,  которую  вы любили, еще даже не обрела покой в могиле? Эх, Дориан, вы бы хоть подумали о тех ужасах, через  которые  еще  предстоит  пройти  ее бедному маленькому телу!
Дориан. Перестаньте, Бэзил! Я не хочу ничего слушать! Не говорите больше об этом. Что было, то было. Что прошло, то уже прошлое.
Бэзил. Вчерашний день для вас уже прошлое?
Дориан. При чем тут время? Только  людям  ограниченным  нужны  годы,  чтобы отделаться  от  какого-нибудь  чувства  или  впечатления. А человек, умеющий собой владеть, способен покончить с печалью так же легко, как найти новую радость. Я не желаю быть рабом своих переживаний. Я хочу ими насладиться, извлечь из них все, что можно. Хочу властвовать над своими чувствами.
Бэзил. Дориан, это ужасно! Что-то сделало вас совершенно другим  человеком. На  вид  вы  все  тот  же славный мальчик, что каждый день приходил ко мне в мастерскую позировать. Но тогда вы были  простодушны,  непосредственны  и добры, вы были самый неиспорченный юноша на свете. А сейчас... Не понимаю, что на вас нашло! Вы рассуждаете, как человек без сердца,  не  знающий жалости. Все это – тлетворное влияние Гарри. Теперь мне ясно...   
Дориан (покраснев). Я обязан лорду Генри многим. Больше, чем вам, Бэзил. Вы только разбудили во мне тщеславие.
Бэзил. Что  же,  я  за  это  уже  наказан,  Дориан... или буду когда-нибудь наказан.
Дориан. Не понимаю я ваших слов, Бэзил! И не знаю, чего вы от меня хотите. Ну, скажите, что вам нужно?
Бэзил (с грустью). Мне нужен тот Дориан Грей, которого я писал.
Дориан. Бэзил, вы пришли слишком поздно. Вчера, когда я узнал, что Сибила покончила с собой...
Бэзил (в ужасе). Покончила с собой! Господи помилуй! Неужели?
Дориан. А  вы  думали, мой друг, что это просто несчастный случай? Конечно, нет! Она лишила себя жизни.
Бэзил (закрыв лицо руками). Это страшно!..
Дориан (спокойно). Нет. Ничего в этом нет страшного. Это - одна  из великих романтических трагедий нашего времени. Обыкновенные актеры, как правило, ведут жизнь самую банальную. Все они - примерные  мужья  или примерные  жены, - словом, скучные люди. Понимаете - мещанская добродетель и все такое. Как непохожа  на  них  была  Сибила! Она  пережила величайшую трагедию. Она  всегда  оставалась  героиней. В последний вечер, тот вечер, когда вы видели ее на сцене, она играла плохо оттого,  что  узнала  любовь настоящую. А когда мечта  оказалась  несбыточной, она умерла, как умерла некогда Джульетта. Как все это романтично! Она часто изображала  смерть  на сцене,  и  вот  Смерть  пришла и унесла ее. Как сыграла Сибила эту последнюю страшную сцену? Может быть, проклинала его, умирая? В любом случае она умерла от любви ко мне, и отныне  Любовь будет всегда для меня святыней. Сибила, отдав жизнь, все этим искупила. Я не стану больше вспоминать, сколько выстрадал из-за  нее в тот  ужасный  вечер  в  театре. Она останется в памяти  как  дивный трагический образ, посланный на великую арену жизни, чтобы явить миру высшую сущность Любви. Она перешла из жизни в сферы искусства. Ее окружает ореол мученичества. Да, в ее смерти - весь пафос  напрасного  мученичества, вся  его  бесполезная красота... Однако не думайте, Бэзил, что я не страдал. Вчера был такой момент... Если бы вы пришли около половины  шестого...  или без  четверти  шесть,  вы  застали  бы  меня в слезах. Но вы опоздали. Даже лорд Генри - он-то и принес мне эту весть - не подозревает, что я пережил. Я страдал  ужасно.  А потом  это  прошло.  Не могу  я  то же чувство переживать снова. И никто не может, кроме очень сентиментальных людей. Вы ужасно  несправедливы  ко  мне, Бэзил.  Вы  пришли  меня утешать, это очень мило с вашей стороны. Но застали меня уже утешившимся - и злитесь. Вот оно, людское сочувствие! Если вы действительно хотите меня утешить, научите, как забыть то, что случилось, или смотреть на это  глазами  художника.  Кажется,  Готье писал об утешении, которое мы находим в искусстве? Помню, однажды у вас в мастерской мне попалась под руку книжечка в веленевой обложке, и, листая ее, я наткнулся на это замечательное выражение. Право, я нисколько не похож на того молодого  человека,  про  которого  вы  мне рассказывали, когда мы вместе ездили к Марло. Он уверял,  что  желтый  атлас может  служить человеку  утешением  во  всех  жизненных  невзгодах. Я люблю красивые вещи, которые можно трогать,  держать  в  руках.  Старинная  парча, зеленая  бронза,  изделия  из  слоновой  кости,  красивое  убранство комнат, роскошь, пышность - все это доставляет столько удовольствия!  Но  для  меня всего  ценнее  тот  инстинкт  художника,  который  они порождают или хотя бы выявляют в человеке. Стать, как говорит лорд Генри, зрителем собственной жизни - это значит уберечь себя от земных страданий. Знаю, вас удивят такие речи. Вы еще не уяснили себе, насколько я  созрел.  Когда  мы  познакомились,  я  был мальчик,  сейчас – уже нет. У меня появились новые увлечения, новые мысли и взгляды. Да, я стал другим, однако я не хочу, Бэзил, чтобы вы меня за  это разлюбили.  Я  переменился,  но  вы  должны  навсегда  остаться моим другом. Конечно, я очень люблю лорда Генри. Я ничего не могу с собой поделать, это сильнее меня... Знаю, вы лучше его. Вы не такой сильный  человек,  как  он, потому что слишком боитесь жизни, но вы лучше. И как нам бывало хорошо вместе! Не оставляйте же меня, Бэзил, и не спорьте  со мной. Я таков, какой я есть, - ничего с этим не поделаешь.
Бэзил (с грустной улыбкой). Ну, хорошо, Дориан. Не стану больше говорить об этой страшной истории. Хочу надеяться, что  ваше имя не будет связано с нею. Следствие назначено на сегодня. Вас не вызывали?
Дориан. Моя фамилия там никому не известна.
Бэзил. Но девушка-то, наверное, ее знала?
Дориан. Нет,  только  имя. И потом я совершенно уверен, что она не называла его никому. Она мне рассказывала, что в театре все очень интересуются, кто я такой, но на их вопросы она  отвечает  только,  что  меня  зовут  Прекрасный Принц. Это очень трогательно,  правда?  Нарисуйте мне Сибилу, Бэзил. Мне хочется сохранить  на  память  о  ней  нечто  большее,  чем  воспоминания  о нескольких поцелуях и нежных словах.
Бэзил. Ладно,  попробую,  Дориан, если вам этого так хочется. Но вы и сами снова должны мне позировать. Я не могу обойтись без вас.
Дориан (кричит). Никогда больше не буду я вам позировать, Бэзил! Это невозможно!
Бэзил. Это еще что за фантазия, Дориан? Неужели вам не нравится портрет, который я написал? А кстати, где он? Зачем его заслонили экраном?  Я  хочу на  него  взглянуть. Ведь это моя лучшая работа. Уберите-ка ширму, Дориан. Какого черта ваш лакей вздумал запрятать портрет в угол? То-то я, как вошел, сразу почувствовал, что в комнате словно чего-то недостает.
Дориан (резко). Мой лакей тут ни при чем, Бэзил. Неужели вы думаете, что я  позволяю ему  по  своему  вкусу  переставлять вещи в комнатах? Он только цветы иногда выбирает для меня - и  больше  ничего.  А экран перед  портретом  я  сам поставил: в этом месте слишком резкое освещение.
Бэзил. Слишком резкое? Не может быть, мой милый. По-моему, самое подходящее. Дайте-ка взглянуть.
Бэзил  направляется  в  тот  угол,  где  стоит  портрет. Крик ужаса вырывается у Дориана. Одним скачком опередив художника, он становится между ним и экраном.
Дориан. Бэзил, не смейте! Я не хочу, чтобы вы на него смотрели.
Бэзил. Вы шутите! Мне запрещается смотреть на мое собственное произведение? Это еще почему?
Дориан. Только попытайтесь, Бэзил, - и даю вам  слово,  что  на  всю  жизнь перестану с вами встречаться. Я говорю совершенно серьезно. Объяснять ничего не  буду,  и  вы  меня  ни о чем не спрашивайте. Но знайте - если только тронете экран, между нами все кончено!
Бэзил стоит как громом пораженный, во все глаза смотрит на Дориана.
Никогда еще художник не видел его таким: лицо Дориана искажено от гнева, руки сжаты в кулаки, глаза мечут молнии. Он весь дрожит.
Бэзил. Дориан!
Дориан. Молчите, Бэзил!
Бэзил (сухо). Господи, да что это с вами? Не хотите, так я, разумеется,  не  ставу смотреть. Но это просто дико - запрещать мне смотреть  на  мою  собственную картину!  Имейте  в  виду, осенью я хочу послать ее в Париж на выставку, и, наверное, понадобится перед этим заново покрыть ее лаком. Значит,  осмотреть ее я все равно должен, - так почему бы не сделать этого сейчас?
Дориан (со страхом). На  выставку?  Вы  хотите ее выставить?
Бэзил. Да, в Париже. Надеюсь,  против этого вы не станете возражать? Все мои лучшие работы соберут на специальной выставке. Портрет  увезут не более как на месяц. Думаю, что вы вполне можете на такое короткое время с ним расстаться. И потом - если вы держите его за ширмой, значит, не так уж дорожите им.
Дориан (проводит рукой по лбу, покрытому крупными каплями пота). Но всего лишь месяц  назад  вы  говорили,  что  ни  за  что  его  не выставите! Почему же вы передумали? Вы из тех людей, которые гордятся своим постоянством, а на самом деле и у вас все  зависит  от  настроения. Разница только  та,  что  эти  ваши  настроения - просто необъяснимые прихоти. Вы торжественно уверяли меня, что ни за что на свете не пошлете мой портрет  на выставку, - вы это, конечно, помните? И лорду Генри вы говорили то же самое… (умолкает) Лорд Генри сказал мне как-то раз, что он заставил вас объяснить ему, почему вы не хотите выставлять мой портрет. Это  было настоящим откровением, которое изрядно его позабавило.
Дориан подходит к Бэзилу очень близко и заглядывает ему прямо в глаза.
Дориан. Бэзил, у каждого из нас есть свой секрет. Откройте  мне  ваш,  и  я  вам открою свой. Почему вы не хотели выставлять мой портрет?
Бэзил, вздрогнув, невольно отступает.
Бэзил. Дориан, если я вам это скажу, вы непременно посмеетесь надо мной, как и Гарри, и, пожалуй, будете меньше меня любить. А с этим я не мог бы примириться. Раз вы требуете, чтобы я не пытался больше увидеть ваш портрет,  пусть  будет  так. Ведь у меня остаетесь вы, - я смогу всегда видеть вас. Вы хотите скрыть от всех лучшее, что я создал в жизни? Ну что ж, я  согласен. Ваша  дружба  мне дороже славы.
Дориан. Нет, вы все-таки ответьте на мой вопрос, Бэзил. Мне кажется, я имею право знать.
Бэзил. Сядемте, Дориан. И прежде всего ответьте мне на один вопрос. Вы не приметили в портрете  ничего особенного?  Ничего такого, что сперва, быть может, в глаза не бросалось, но потом внезапно открылось вам?
Дориан. Ох, Бэзил!..
Бэзил (в сильном волнении). Вижу, что заметили.  Не надо ничего говорить,  Дориан,  сначала выслушайте  меня. С первой нашей встречи я был словно одержим вами. Вы имели какую-то непонятную власть над моей душой, мозгом, талантом, были  для  меня воплощением  того  идеала,  который  всю  жизнь  витает перед художником как дивная мечта. Я обожал вас. Стоило вам заговорить с кем-нибудь, - и я  уже ревновал  к  нему.  Я  хотел сохранить вас для себя одного и чувствовал себя счастливым, только когда вы бывали со мной. И даже если вас не  было  рядом, вы  незримо  присутствовали  в  моем воображении, когда я творил. Конечно, я никогда, ни единым словом не обмолвился об этом - ведь вы ничего не  поняли бы.  Да я и сам не очень-то понимал это. Я чувствовал только, что вижу перед собой совершенство, и оттого мир представлялся мне чудесным, - пожалуй, слишком  чудесным,  ибо такие восторги душе опасны. Не знаю, что страшнее - власть их над душой или их утрата. Проходили недели, а я был все так же  или еще больше одержим вами. Мир стал иным, потому что в него пришли вы, созданный из слоновой кости и золота. Изгиб ваших губ должен был переделать заново историю мира. Наконец мне пришла в голову новая чудесная идея. Я уже ранее написал  вас  Парисом в великолепных доспехах и Адонисом в костюме охотника, со сверкающим копьем в руках. В венке из тяжелых цветов лотоса вы сидели  на носу  корабля императора Адриана и глядели на мутные волны зеленого Нила. Вы склонялись над озером в одной из рощ Греции, любуясь чудом своей  красоты  в недвижном серебре его тихих вод. Эти образы создавались интуитивно, как того требует наше искусство, были идеальны, далеки от действительности. Но в один прекрасный  день, - роковой день, как мне кажется иногда, - я решил написать ваш портрет, написать вас  таким,  какой  вы  есть,  не  в  костюме прошлых веков, а в обычной вашей одежде и в современной обстановке. И вот... Не знаю, что сыграло тут роль, реалистическая манера письма или обаяние вашей   индивидуальности, которая предстала передо  мной теперь непосредственно,  ничем  не  замаскированная,  -  но,  когда  я  писал, мне казалось, что каждый мазок, каждый удар кисти вое  больше  раскрывает мою тайну. И я боялся, что, увидев портрет, люди поймут, как я боготворю вас, Дориан. Я чувствовал, что в этом портрете выразил слишком  много,  вложил  в него слишком много себя. Вот тогда-то я и решил ни за что не выставлять его. Вам  было  досадно  -  ведь вы не подозревали, какие у меня на то серьезные причины. А Гарри, когда я заговорил с ним об этом, высмеял меня. Ну, да  это меня  ничуть  не  задело.  Когда  портрет  был  окончен,  я,  глядя на него, почувствовал, что я прав... А через несколько дней он  был  увезен  из  моей мастерской,  и,  как  только  я  освободился  от  его  неодолимых  чар,  мне показалось, что все это лишь моя фантазия, что в портрете люди увидят только вашу удивительную красоту и мой талант  художника,  больше  ничего.  Даже  и сейчас мне кажется, что я заблуждался, что чувства художника не отражаются в его  творении.  Искусство гораздо абстрактнее, чем мы думаем. Форма и краски говорят нам лишь о форме и красках - и больше ни о чем. Мне часто  приходит в  голову,  что  искусство в гораздо большей степени скрывает художника, чем раскрывает его... Поэтому, когда я получил  предложение  из  Парижа,  я  решил,  что  ваш портрет  будет  гвоздем  моей  выставки.  Мог  ли  я  думать, что вы станете возражать? Ну а теперь я вижу, что вы правы, портрет выставлять не  следует. Не  сердитесь  на  меня,  Дориан.  Перед  вами  нельзя не преклоняться – вы созданы для этого. Я всецело оказался в вашей власти. Вы стали для меня идолом, кумиром, божеством. Я так и сказал тогда Гарри. Очень мне странно, Дориан, что вы сумели увидеть это в портрете. Вы и вправду это заметили?
Дориан (холодно). Кое-что я заметил. И оно меня сильно поразило.
Бэзил. Ну а теперь вы мне  дадите  взглянуть  на  портрет? 
Дориан. Нет, нет, и не просите, Бэзил. Я не позволю вам даже близко подойти.
Бэзил. Так, может, когда-нибудь потом?
Дориан (жестоко). Никогда.
Бэзил (грустно). Что ж, может, вы и правы. Ну, прощайте, Дориан. Вы – единственный человек, который по-настоящему имел влияние на мое творчество. И всем, что  я создал  ценного,  я  обязан вам... я вам очень благодарен… если бы вы знали, чего мне стоило сказать вам все то, что я сказал!
Дориан (лениво). Да что же вы мне такого сказали, дорогой Бэзил? Только то, что вы мною слишком восхищались? Право, это даже не комплимент.
Бэзил. А я и не собирался говорить вам комплименты. Это было признание. Исповедь. И после нее я словно чего-то лишился. Пожалуй, не следовало мне вам этого открывать. Нельзя выражать свои чувства словами.
Дориан (презрительно). Исповедь ваша, Бэзил, обманула мои ожидания.
Бэзил. Но чего же вы ожидали, Дориан? Разве вы заметили в портрете что-то другое?
Дориан. Нет, ничего. Почему вы спрашиваете? А о преклонении больше не говорите. Как всё это глупо! Есть что-то трагичное и одновременно нелепое в такой дружбе, окрашенной романтической влюбленностью. Как верно говорит лорд Генри: любовь иногда принимает причудливые формы… Запомните, мы с вами друзья, Бэзил, и должны всегда оставаться друзьями.
Бэзил (уныло). У вас есть Гарри...
Дориан. Ах, Гарри… (с горькой усмешкой). Лорд Генри днем занят тем, что говорит невозможные вещи, а по вечерам творит невероятные вещи. Такая жизнь как раз в моем вкусе. К лорду Генри меня влечет, как влечет человека все очень опасное. Но лорд Генри слишком умен и слишком большой циник, чтобы любить кого-то, - и чтобы его самого можно было любить. В тяжелую минуту я вряд ли пришел бы к нему. Скорее к вам, Бэзил.
Бэзил (с надеждой). И вы опять будете мне позировать?
Дориан. Ну уж нет! Этого я никак не могу!
Бэзил (тоскливо). Дориан, помилуйте… Своим отказом вы губите меня как художника... Никто не встречает свой идеал дважды в жизни. Да и один раз редко кто его находит...
Дориан. Нельзя мне больше вам позировать, бедный мой Бэзил.  Есть что-то роковое в каждом портрете. Он живет своей особой жизнью... А идеал… (жестко). Запомните, Бэзил, - идеал должен быть недостижим! А теперь оставьте меня. Уже поздно, вам пора идти.
Бэзил (печально). До свидания, Дориан.
Бэзил уходит.
Дориан. Настало время сделать выбор.
Внутренний голос. Или выбор уже сделан?
Дориан подходит к портрету, отодвигает экран.
Дориан. Да, сама жизнь решила за меня… (в воодушевлении). Вечная  молодость,  неутолимая страсть, наслаждения утонченные и запретные, безумие счастья и еще более исступленное безумие греха - все будет дано мне,  все должен я изведать! А портрет пусть несет бремя моего позора – вот и все.
Дориан окидывает взглядом комнату. Ему попадается на  глаза атласное покрывало, пурпурное,  богато  расшитое золотом.
Внутренний голос. Великолепный образец венецианского искусства конца XVII века. Дед привез его когда-то из монастыря близ Болоньи.
Дориан. Да, этим покрывалом можно закрыть страшный портрет! Быть может, оно некогда служило погребальным покровом. Теперь ткань эта укроет картину разложения, более страшного, чем разложение трупа. (с острым противоестественным удовольствием). Как черви пожирают мертвое тело, так пороки будут разъедать изображение на полотне. Они изгложут его красоту, уничтожат очарование. Они осквернят его и опозорят.
Внутренний голос. И все-таки портрет останется цел.
Дориан. Он будет жить вечно!
При взгляде на портрет гримаса страха и отвращения искажает лицо Дориана.
Дориан. Может, стоило всё-таки раскрыть правду Бэзилу? Он поддержал бы меня в борьбе с влиянием лорда Генри, которое вот-вот поглотит меня всего. Сам я не смогу противостоять ему. Любовь, которую питает Бэзил… а это, несомненно, самая настоящая любовь… - чувство чистое, благородное и возвышенное. Это не обыкновенное физическое влечение к красоте, порожденное чувственными инстинктами. Нет, это любовь! - такая, какую знали Микеланджело и Монтень, Викельман и Шекспир. Она помогла бы мне нравственно возродиться…
Внутренний голос. Да, Бэзил мог бы спасти меня. Но теперь уже поздно…
Дориан. Слишком поздно! Они оба бросили меня, Сибила и Бэзил! Оставили одного перед лицом судьбы!.. Каким противным кажется лицо на портрете… А ведь изменилось только выражение, красота осталась прежней. Но что красота без внутреннего содержания? Лицо это ужасает своей обвиняющей жестокостью…
Внутренний голос. В сравнении с ним как ничтожны жалкие укоры Бэзила.
Дориан. Как пусты и ничтожны! С портрета смотрит моя собственная душа и призывает к ответу!
О, светлое в смешенье с мрачным!
Сама в себя глядит душа,
Звездою черною дрожа
В колодце истины прозрачном.

Внутренний голос.
Дразнящий факел в адской мгле
Иль сгусток дьявольского смеха,
О, наша слава и утеха –
Вы, муки совести во Зле!
Дориан поворачивается спиной к портрету, тяжело дыша.
Дориан (задумчиво). А может, помолиться о том, чтобы  исчезла  эта сверхъестественная связь между дьявольским полотном и моей душой? Перемена в портрете возникла потому, что я сам когда-то пожелал этого, - так, быть может, после новой молитвы портрет перестанет меняться? Но…
Дориан поспешно набрасывает на портрет роскошное покрывало. Руки его дрожат.
Дориан (с сомнением). Неужели отказаться от этой желанной во все века возможности - остаться вечно молодым?
Внутренний голос. Ни одному человеку доселе не выпадал такой счастливый случай.
Дориан. Притом - разве это действительно в моей власти? Разве и в самом деле одна моя мольба вызвала такую перемену?
Внутренний голос. Не объясняется ли она какими-то неведомыми законами природы или науки?
Дориан. А может, это моя судьба, предначертанная свыше? Нет, никогда больше не стану я призывать на помощь какие-то страшные, неведомые силы. Если портрету суждено меняться, пусть меняется. Что может человек противопоставить самой судьбе?
Внутренний голос. Зачем так глубоко в это вдумываться? Просто наблюдать процесс со стороны будет истинным наслаждением!
Дориан. Решено! Портрет даст возможность изучать самые сокровенные помыслы души. Портрет станет для меня волшебным зеркалом. В этом зеркале я впервые по-настоящему увидел свое лицо и оценил его красоту,  а  теперь вижу свою душу. И когда для двойника на полотне наступит зима, я буду все  еще  оставаться  на волнующе прекрасной  грани  весны  и  лета... (в счастливом экстазе). Когда с лица на портрете сойдут краски и оно станет мертвенной меловой маской  с  оловянными  глазами,  моё собственное лицо сохранит весь блеск юности! Я буду подобен греческому богу, - вечно молодой, сильный, прекрасный и жизнерадостный! Не все ли равно,  что станется с  портретом? Ведь мне самому ничто не угрожает, а только это и важно.

Занавес.