Москва. Павелецкая

Каждый день пересекаю Павелецкую площадь, арабесками перепрыгиваю кривые  разбитые бордюры. Откуда бы и куда ни шла, бегу как будто опаздываю. Мое столичное сердце с детства усвоило быстрый ритм. Площадь пахнет как жареная на сковородке пыль. Я вдыхаю его медленно чтобы не обжечь ноздри. Курю на ходу: во рту вкус мятного пепла. «Воронеж, Липецк, Саратов» — кричит мне на ухо огромный водитель автобуса в абибасовской куртке. Его толстый изрытый оспой нос выступает над бегущей толпой желтым маяком. Мимо него ловко снуют худые таджики, пряча лица за картонными коробками. Две молодые цыганки в длинных штопаных юбках, черные, неумытые, топчутся возле перехода: «Милая, Дай Бог счастья тебе, помоги на хлеб...». Старшей из них дай Бог  14,  а она уже с ребенком на руках. Цыганчонок в свертке одеял, только черная челка выдается подшерстком наружу. А сами прикидывают между собой: на сколько можно было бы меня раздеть? Но как же меня разденешь, если я москвичка? В глаза им не смотреть, идти прямо - вот и все правила. К таким как я не пристают цыгане.
Тут у нас одна достопримечательность – музыкальная палатка. Как ни пройду, то "времена года" играет, то "предчувствие грозы"... Я сначала подумала, что сюда занесло какого-нибудь интеллигента. Что руки у него на прилавке сдачу отсчитывают, а душа в искусстве. Но я ошиблась. Музыку ставит толстая продавщица с малиновыми губами. Туш у нее весит на маленьких ресницах крупными комьями, грудь вырывается из синего фартука. Я спросила у нее как-то: почему все время классика играет?». А она мне «Вам чего надо? Если Талькова хотите - есть Тальков. Надо хиты 80-х - есть. Или зашли языком чесать?».
У самого метро в нос ударяет запах мочи. Возле дубовых дверей, прижавшись животами друг к другу, спят бомжи. Некоторым за 50, а есть совсем еще дети, может, лет по 20. И уже лица красные, носы и губы крупные, рыхлые, раздутые, передних зубов нет. Кто жил на Павелецкой, тот знает как много у нас бомжей. Зимой, прячась от холода, они просачиваются в жилые подъезды, спят в подвалах и лестницах. Однажды в темноте я перепутала одного с собакой. Он уснул с поднятой вверх ногой на жирной газете, перегородив мне дорогу к лифту. Проснулся от звука моих шагов и зарычал. А я от страха замерла и так и простояла все утро в дверном проеме.
И вот как-то раз на площади я увидела одного странного бомжа: сутулый, грязный, он утыкался в собственные ноги как в штыки. В 30-тиградусную жару он шел в ушанке с одним ухом и толстой телогрейке с оторванными пуговицами и при этом дрожал.  А левой рукой осторожно за ножку он держал красный тюльпан. Цветок начинал вянуть и устало и послушно кивал в ответ на каждый шаг, как будто говорил "знаю, знаю". И так они шли вдвоем, а я смотрела им в след.
На следующий день вечером я возвращалась домой через площадь. Шагала по ночной, остывающей Москве как по подиуму, в ярком свете аптечных вывесок, отбивая  четырехдольный ритм дорогими лодочками, которые натерли всего только в двух местах, и сжимала в руках красную только-только распустившуюся розу. Я шла со свидания. С досадой заметила идущую навстречу плохо одетую женщину. Ее опухшее лицо в ободке липких волос-волорослей жалобно взглянуло на меня снизу вверх. Треснувшими фиолетовыми губами она тихо попросила на хлеб. Бомжи всегда просят на хлеб, а покупают водку. Но я не успела ни о чем таком подумать, на ходу, не задумываясь, протянула ей розу.
Она посмотрела в недоумении. Я сама не поняла, зачем так поступила. Но вдруг она взяла цветок, ласково обернула бутон своей рукой, как бы закрывая его от холодной ночи, и тихо-тихо сказала.
-Спасибо...
И так мы стояли и смотрели друг другу в глаза. Лицо ее мне стало казаться живым и добрым. У меня подкатил ком к горлу, и я быстрей зашагала домой.
Теперь когда я прохожу через площадь,  ненадолго останавливаюсь у палатки с музыкой: покурить ментоловый Vogue, послушать Вивальди с Павелецкими бомжами. Кое-кого из них я теперь знаю по имени. Вот Василий, так зовут огромного, косматого, заросшего плешивой бородой бомжа в сером пиджаке. С ним я здороваюсь каждый день. Он был учителем физики в школе-интернате, жил в лаборантской, потому что родной брат выгнал его из квартиры. А потом пришел новый директор и уволил его. Иногда я сажусь к Василию на скамейку и мы с ним курим.  Он затягивается все время и говорит, чтобы я бросала курить. "Только бросай курить в четверг. Непременно в четверг". На мое "а почему в четверг?" он кивает "лучше всего в четверг". А я и брошу. Докурю и брошу.