История без конца...

Уже как год война. Бой за Родину.… Уже как год отец на фронте: бьется штык в штык с немцем. Ни весточки от него…. Закрывает своей грудью родных, отчий дом.… То Севастопольский фронт. Страшное кровопролитие, земля в копоти, душит гарь, задыхаешься!.. А тут еще танки фашистские обступают! “ Тиграми “ зовутся! Страх смерти. Забываешь Ветхий завет, где смерть за смерть. Ничего не слышишь, лишь разносится гулкое “ Ура!!! “
  Здесь лазарет. Какой – то нервный бред идет по палатам. Рыданья, люди каются.… Вопли, досрочные исповеди.…Здесь воздух просьбой согрет. Побагровела униформа, почернела. Вездесущие сквозняки!..
Фашист, дьявол, гвоздит без умолку. Ах, сколько бойцов постигала досадная участь от  ран!
  А я с мамкой в деревне. Оплакиваем отца. Прямо сердце дерет. Горькая участь настигла главу семьи! Да в общей сущности, и нас. Была светлая ночь. Меня терзала бессонница. Я вышел из светлицы, припер за собой дверь. За обветренными деревьями, точно за углями, торчал темный силуэт водокачки. Деревню обступил лес. На перекате извилистой запруды канул сизый блеклый месяц. Вода стынет – талая, сплошь поросшая по берегу мелкой клюквой…
  Перешел через нее по лаве. Направляюсь просекой к местным мережам, что за сенокосом. Я иду длинным низким перевалом. В низинке лежит крохотная родная деревушка, ленточкой проходит меж крытых соломой лачуг речка и затем уходит глубоко в березняк. Навстречу мне бредут изнеможённые крестьяне-колхозники и жницы. Вяло перекидываются между собой молвой. Бедные люди…. Уже спустился вниз к сенокосу. Стоят причесанные ветром стога. Вокруг и между них носится маленькая собачонка. В телеге с сеном дремлет измученный работой жнец. Вокруг стрекочут кузнечики, а так – тишина. Запах кошенной сухой соломы возбудил мой голод. Да и сыро как то. Пришлось возвращаться домой. Мурлычу песенку себе под нос, жую травинку. На душе светло. Уже спускаюсь к родной деревне. Наконец-то перешел через запруду по лаве. В окошке тускнет лампадка, клубясь, валит дым из трубы. Скрипнув дверью, вошел в светлицу. Заслышав меня, звякая ухватом, мать поспешно предупредила: - Родимый, не раздевайся! Сама в шальке кутаюсь…. Я озадачился, но все равно не раздеваясь, вошел. Мать сидела за столом и пристально смотрела на хлебную горбушку. – Топливо на исходе, - прошептала она. Взглянула на меня – я лукаво смотрел на нее, робко улыбался: из-под низко нахлобученной шапки сверкал детский глаз,  гимнастерка пожелтела, носы валенок  затупились, шею изящно обвивал красно-зеленый башлык: от меня валило октябрьским паром, хотелось “ озябнуть и сказать “ Брр!!! “, как писал это Чехов. Мать взглянула и вздохнула. Мое лицо помрачнело. Я подошел к столу. На нем лежал большой ломоть хлеба. Мне хотелось совсем чуть-чуть, горсточку. Попытался отломить руками – не вышло. Черствый хлеб. Заметив мои намеренья, матерь взяла широкий нож, и отрезала немного от всей буханки. – Сынок, иди спать. А то весь день будешь разбитый, - огорчилась мать. Я захватил хлебную корку и по приставной лестнице залез на чердак. Растянулся на кучке хвороста, задумался. Светло было на душе. – Мам, а в Ленинграде говорят, блокада… Мать не ответила, только взяла грелку и начала подниматься на чердак. Помолчал. – Говорят, немцы сжигают деревни..., - начал я. Мама подошла, пригладила волосы, и сунула под голову грелку. – Ты спи, мой мальчик…
  Она от меня что-то скрывает? А на душе ровным счетом тихо и спокойно.… И я уснул со светлыми грезами и мыслями.
      Как не странно, проснулся я еще до рассвета, от какого-то резкого толчка в живот. Еще рано вставать.… И опять погрузился в сон. Но теперь спал я чутко и возбужденно. Опять же проснулся от резкого толчка, бешено тукало сердце. На лбу выступил холодный пот. Это что-то должно значить. А в щели уже пробивался утренний ланит. Внизу мама кипятила кефир на завтрак. Я вскочил и мигом слез с чердака, расшатывая лестницу.
    - Родимый, ты куда?! – оглянулась мать. Я молча взял из чулана кулек семечек и ступил на двор. На деревню еще не упал и лучик солнца, так как она лежала в складке между холмов, в низине. В деревне еще сыро. Поэтому я поспешил на холм. Теперь вижу: на горизонте пылает жгучая кромка рассвета. А тишина-то какая… Бешено тукает сердце,  опять выступил холодный пот на лбу. Прислушался. Чуть слышно, как жужжат моторы самолета. Стал искать его глазами. Ага, вот он: из-за леса выступает точка. Постой-ка…. От точки-самолета отделилась еще одна.… Это парашютист. Ну что он делает в деревне? Я удивленно и взволновано наблюдал за парашютистом. Вот он исчез за верхушками деревьев. И опять тишина…. Тут из леса вылетела ракета, невысоко взлетела, пошла вниз и испарилась, сопровождалась зелеными блесками. Тут же тишину распорол нарастающий гул моторов. На горизонте показался “юнкерс“. Он летел прямо над верхушками деревьев. “Везу-везу-везу “ – оглушил деревню юнкерс. Прямо сердце в пятки ушло от страха! Повезло! Улетел и исчез за кромкой леса самолет, мурлыча моторами. Пронесло…
      Я глянул в сторону сенокоса. А там…. А там у хлева немцы… Фашисты! Скот выводят из хлева, а людей загоняют в него, сжечь людей хотят…. Скот мычит, сопротивляется…
    - Шнель, шнель, шнель!.. – разносятся грозные команды. Со страху у меня из рук выпал кулек…