Аннотация
Темы: музыка (классическая и современная), балет, бальные танцы, Чайковский, Достоевский, творчество, прощение и другие.
Не рекомендуется давать читать лицам до шестнадцати лет.
Автор считает более предпочтительным вариант данного произведения в форме аудиокниги, поскольку важное место в данном произведении занимает музыка. Дополнительную смысловую и эмоциональную нагрузку несет в себе звуковой монтаж этой музыки, а также ее сочетание с текстом.
Ссылка на аудиокнигу: https://www.dropbox.com/sh/zilirx6vn8qvt4t/OeV8b19Yxv
Автор выражает горячую благодарность всем, кто так или иначе содействовал ему в работе: консультировал, помогал с корректурой или просто общался на заданные темы, может быть и не подозревая, что тем самым стимулирует творческий процесс. Особенно ценную помощь оказали: Эльвира Грибанова, Евгений Соловьев, Галина Сергеева, Лилия Силаева и Александр Барсук.
1
Мягкое кресло самолета приняло в свои объятия его уставшее после бессонной ночи тело. Он с наслаждением выпрямил ноги и откинул голову на спинку.
«Вот и всё».
Сквозь двойное стекло иллюминатора ему был виден серый, размеченный линиями, асфальт; затем пространство уходило вдаль, туда, где зелень деревьев скрывала от глаз горизонт. Во всем окружающем мире ощущалась та неповторимая атмосфера свежести, нежных красок и света, которая бывает только утром. Прозрачное небо насквозь пронизывали ласковые, умиротворенные лучи солнца.
Денис закрыл глаза…
…Еще когда он выходил из дома и на синем небе догорали звезды, в бледном сиянии едва зарождающейся зари он ощутил предчувствие чего-то нового, ожидание духовного обновления, жизни более полной чем та, что была прежде. С высоты холма, на котором стоял его дом, он окинул взглядом спящий город, думая, что не может с уверенностью сказать, увидит ли его еще когда-нибудь. Там, на этих улицах, в этих домах, дремали повседневные дела, проблемы, еще вчера бывшие частью и его жизни. Скоро будет открыта новая страница его судьбы, и на их место придут новые дела и новые проблемы. И будут они во многом все те же, только, скорее всего, их станет еще больше. Но сейчас Денис чувствовал себя свободным как никогда. Более свободным, чем может чувствовать себя человек, оставаясь долгое время на одном месте, «обрастая корнями» и невольно становясь зависимым от этого места.
Когда Денис ехал в автобусе в аэропорт, он поминутно смотрел в окно, словно прощаясь или говоря «до свидания» городу, в котором он родился и в котором прожил всю свою жизнь, то есть двадцать два года. В памяти снова и снова возникали мучительно дорогие образы из прошлого. Он вспомнил своего лучшего друга детства. Вспомнил девушку, которую он любил. Любил «так долго и нежно», что она, наконец, вышла замуж за другого… Вспомнил и ту, которая с ним просто мирно рассталась… Не от нее ли он бежит теперь?.. Прошло почти полгода, и вот уже новые мечты уносили его вдаль от родного города… Когда за окном возник указатель с перечеркнутой надписью «Калининград» и через несколько секунд исчез позади автобуса, Денис почувствовал, что за ним закрылась дверь в прошлое.
Ему было как-то тяжело и неловко смотреть на родителей. Если они о чем-то спрашивали, Денис отвечал, глядя в одну точку перед собой. Отец-то очень хорошо понимал его решение и всячески поддерживал его, а вот мать… Кажется, она до последнего надеялась, что он передумает и никуда не полетит. Денис всю дорогу держал ее за руку, но сам ничего не говорил, решив, что попрощается с родителями в аэропорту, когда объявят рейс «Калининград – Москва»…
…Денис достал платок и, прячась от соседа слева, отвернулся в сторону иллюминатора и высморкался. Все-таки это тяжело. Тяжело что-то менять, особенно когда делаешь больно другим людям. Конечно, они успокаивали друг друга тем, что Калининград не так далеко от Москвы и можно будет, если все получится, следующим летом приехать погостить домой… Но как это еще все далеко и неопределенно! Пожалуй, не стоит и загадывать. Может быть, он вернется через пару недель ни с чем. Много ли у него шансов поступить? Все-таки Московская государственная консерватория имени Чайковского!..
Денис положил платок обратно в карман, а затем сунул руку в пакет с вещами. Он достал оттуда скомканный пустой мешок, захваченный с собой «на всякий пожарный». Пряча его от посторонних глаз в ладони, Денис переложил мешок в боковой карман своей джинсовой куртки. Осталось пристегнуть ремень безопасности – и он готов к взлету.
…Зашумели двигатели. Самолет тронулся с места, важно и неторопливо выруливая к началу взлетной полосы. В иллюминаторе последний раз показалось здание аэропорта, но нечего было и думать о том, чтобы разглядеть там отдельных людей. На некоторое время самолет остановился, словно собираясь с силами перед рывком. Шум двигателей все усиливался. Наконец, начался разбег и мелкая дрожь пронеслась по всему салону. Замелькали в иллюминаторе указатели взлетной полосы, все быстрее, быстрее, и вдруг… тряска исчезла и Денису показалось, будто земля ушла у него из-под ног. Взлетная полоса скрылась из виду. Объекты на земле стали уменьшаться, а горизонт раздвигаться вдаль.
Денис почувствовал, что у него начинает закладывать уши. Он достал из пакета с вещами шумозащитные наушники довольно больших размеров и надел их. Стало заметно тише. Усилилось ощущение нереальности происходящего, ощущение оторванности от мира и погружения в себя. Денис взял плеер, подключил к нему обычные маленькие наушники и, не вставляя их в уши, засунул под большие наушники. Затем он включил в плеере функцию усиления басов, чтобы гул двигателей самолета не заглушал низкие частоты, выбрал нужную композицию и нажал «Play»…
Звуки, заполнив собой все пространство под большими наушниками, казалось, заполнили собой весь мир. Свободно порхая как бабочки под этими сводами и словно вбирая в себя всю их глубину, они кружились в его душе, стучались в его сердце, говоря с ним на языке более понятном, чем язык слов.
То была фа-минорная фантазия Шуберта. Денис очень любил это произведение. Он, правда, не очень понимал, зачем оно было написано для исполнения в четыре руки, и даже предполагал, что автору просто очень хотелось сыграть это произведение вместе с той, кому он его посвятил. Сам же Денис предпочитал слушать двуручное переложение Марии Гринберг.
С первых же тактов зазвучала глубоко искренняя исповедь-элегия главной темы… Расцвечиваясь разными красками, она понемногу светлела, пока не явилась, наконец, в новом облике, полная неизъяснимой радости и счастья бытия! Вознесясь над землей, она достигла своей высшей точки… и вдруг сорвалась в бездну мрака и отчаяния! Но тем проникновенней было следующее, словно журчание ручья взволнованное, проведение этой темы! Даже когда отчаяние с новой силой захлестнуло душу и в каждом аккорде уже слышался крик… как будто земля расступилась под ногами и вновь, в последний раз возникла полная страсти и безумно прекрасная мелодия главной темы! Что-то пронеслось мимо и исчезло во всеобщем круговороте, но она не останавливаясь продолжала литься до конца словно лебединая песня. И даже уходя на время вниз, как будто погружаясь в волны аккомпанемента, она всплыла затем опять, озаряя все вокруг своей прощальной улыбкой…
Самолет прошел сквозь непроницаемую белую пелену и поднялся выше облаков. Они раскинулись во всю обозримую ширь сплошным покровом. Там, за бескрайним горизонтом, над облаками вставало солнце, посылая миру новый день. Его яркие лучи пронизывали насквозь прозрачную синеву неба, заставляя облака сверкать ослепительно чистым белым светом.
…После драматического речитатива в начале второй части, начался ее средний раздел. Хрупкая, словно сотканная из невесомых звуков, мелодия, паря в заоблачной выси, уводила с собой в мир грез. В ней было столько света, столько утешения! И когда схлынуло вновь прорвавшееся отчаяние, все погрузилось в какую-то тихую прострацию и началась реприза второй части. В этом подобии сна, в этих эфирных гармониях и нереальных, призрачных трелях было уже что-то потустороннее…
Это было одно из тех состояний, которое человек запоминает на всю жизнь и которое он может потом всегда вызвать в своей памяти. Но, увы, потом оно уже не будет обладать яркостью того первого впечатления! Это было ощущение безграничной свободы вне привычного восприятия пространства и времени.
…После более земной музыки третьей части вернулась главная тема фантазии. Отчаяние, время от времени прорывавшееся в каждой из предшествующих частей, в финале достигло своего апогея. Теперь уже ничто не могло сдержать этот шквал безумия! В хаосе звуков то тут, то там взлетали отдельные фразы-выкрики, а затем, бросаясь вниз, разбивались вдребезги как волны о скалы! В конце все вдруг оборвалось, словно застыв в ожидании развязки… Болезненно надломлено зазвучала в последний раз главная тема, и каждый новый аккорд заключительных тактов мучительным отзвуком отдавался в сердце…
Музыка закончилась. Денис закрыл глаза. Ему хотелось еще немного побыть в этом состоянии…
Посидев так несколько минут, Денис почувствовал, что его клонит в сон. Накануне разные мысли полночи не давали ему покоя. Но он решил сейчас не спать. Во-первых, до Москвы лететь было совсем недолго. Во-вторых, он предпочитал не спать в линзах: от этого потом болели глаза. Конечно, линзы можно было снять и положить в футляр, но Денис не хотел снимать их при посторонних. Пойти же в туалет и снять их там, ему мешало то, что пришлось бы поднимать двух человек, чтобы добраться до прохода. А ему сейчас совсем не хотелось лишней суеты.
…В салон вошла стюардесса, катившая перед собой столик с напитками. Денис вытащил маленькие наушники, затем снял большие. Шум двигателей сразу усилился. Когда стюардесса поравнялась с его рядом, Денис попросил себе сок. Парень слева взял себе что-то покрепче. Женщина лет пятидесяти, сидевшая еще левее, у самого прохода, предпочла минеральную воду. Денис не стал раскладывать откидной столик, держа пластиковый стаканчик с соком в руке.
- Можно посмотреть? – обратился вдруг парень слева, указывая на шумозащитные наушники.
- Конечно.
Денис протянул ему наушники. Парень покрутил их в руках, рассматривая со всех сторон, складывая и раскладывая, а затем надел на голову.
- Классно! – сказал он несколько громче, пару раз ударил в ладоши и пощелкал пальцами.
Затем он достал у себя из кармана маленькие наушники и стал засовывать их себе в уши. Денис тронул его за рукав. Парень повернул голову и открыл правое ухо.
- Это не обязательно, – сказал Денис. – Можно просто вложить их внутрь: они не вывалятся. И для ушей будет полезней, и звук мягче, и вообще… более эстетично…
Парень последовал его совету. Затем он достал из кармана какое-то мобильное устройство, к которому, собственно, и были подключены наушники, потыкал пальцем по экрану и, откинув голову на спинку кресла, закрыл глаза. Лицо его сразу просветлело и губы вытянулись в довольную улыбку.
Внешне он напоминал Денису молодого Шостаковича, только без очков и с немного более длинными волосами. Он был очень худощавый, но это ему шло. Вероятно, ему было лет под тридцать: он был явно старше Дениса.
…Денис заметил его еще в аэропорту: привлек внимание футляр с электрогитарой. Парень сидел рядом, потом ему срочно понадобилось куда-то отойти, и он попросил мать Дениса присмотреть за его вещами. Проводив уходящего взглядом, мать повернулась к Денису и с интонацией особой важности сказала:
- Никогда так не делай.
…Парень открыл глаза, снял наушники и вернул их Денису.
- Классно придумал! Respect! Где такие продаются?
- В магазине со строительными инструментами. Они предназначены для работы с дрелью.
- Круто!.. Тебя как зовут?
- Денис.
- А меня Анатолий, – он протянул руку.
- Очень приятно, – пожал ее Денис. – Можно на «ты»?
- Да пожалуйста! Что слушаешь?
- Шуберта.
Анатолий несколько удивился:
- Тебя что, Шуберт прикалывает?
Женщина у прохода, углубившаяся в разгадывание сканворда, бросила на Дениса косой взгляд.
Денис замялся с ответом. Анатолий, не дождавшись, продолжил:
- Не, я тоже, бывает, могу классику в охотку послушать. Но больше всего меня тянет на рок… Я, вообще, на «Deep Purple» вырос… Тебе они как? Слушал хоть?
- Немного. «Smoke on the Water», естественно… и так еще, по мелочам. Мне кажется, у них композитора хорошего не хватает, по крайней мере на первых альбомах такое ощущение.
- Ну, это ты зря!.. У них Джон Лорд, тот вообще серьезную классику писать может… А я сейчас знаешь, что слушаю? «Muse». Слыхал таких?
- Нет.
- Зря! Это супер! Особенно первые два альбома… Хочешь, одну песню поставлю со второго? Тебе понравится. Там звучание вполне классическое: орган… ну, может, немножко электронный… Сейчас найду… Держи.
- Спасибо, я лучше через свои.
- У твоих штекер под мое гнездо не подойдет… а хотя, у меня должен быть с собой переходник… Вот – втыкайся.
- …Ой, а можно потише?!!..
Сумрачно зазвучало медленное вступление. Потом грузно, как для похоронного шествия, задали общий ритм ударные. Откуда-то из глубины возник голос солиста. Мелодия рождалась медленно и мучительно: словно выползая на поверхность, она, казалось, вытягивала из тебя все жилы. Еще один куплет – и все замерло.
И вдруг пустоту взорвали первые аккорды органа. Врываясь в твой мир, опрокидывая твое сознание, раздвигая привычные границы и сметая все на своем пути, они разрушали и созидали одновременно. Сильно и в то же время свободно звучал голос солиста в высоком регистре. Уходя все дальше и дальше ввысь, он сливался в единой гармонии с органом. И когда во втором припеве к основному голосу присоединился бэк-вокал, звучащий еще выше, хотелось что есть сил зажмуриться, концентрируясь на этих двух секундах запредельной верхней ноты, на уровне болевого порога пронзающей твой мозг где-то под самой крышкой черепа!..
- Ну как?
- Здорово… Надо будет еще послушать. Как называется?
- «Megalomania».
- Припев хорош… только напоминает кое-что… Помнишь песню «Три счастливых дня» Пугачевой (музыку она сама написала): «…Там-где-ты, нет-ме-ня!..»?
- …Да, похоже… Хотя не думаю, что они ее слышали.
- Почему же? Эта песня известна не только у нас… Зато у них по-своему хорошо получилось. Это в музыке часто бывает, что одна тема похожа на другую. Я сейчас, например, слушал Шуберта, фантазию фа минор, так там главная тема немного напоминает арию Барбарины из четвертого действия «Свадьбы Фигаро» Моцарта. А в третьей части есть тема, на которую потом похожую написал Шуман: в Четвертой симфонии, главная тема третьей части…
Женщина снова покосилась на Дениса. Судя по всему, на Анатолия она так не реагировала.
Тем временем разговор немного поменял направление. Видно было, что Анатолий не прочь поговорить с человеком, с которым у него нашелся общий интерес, и он захотел расширить тему:
- Слушай, а ты, вообще, музыку как: просто слушаешь… или играешь на чем?
- На фортепиано.
- Пианист, что ли?
- Нет, я теоретическое закончил.
- Теоретик… А сам не пишешь?
- Пишу, – небрежно, но слегка покраснев, ответил Денис.
- Классику небось?
- Что-то вроде…
- Ну понятно. А я тоже пишу, для своей группы. Песни в основном. Я и еще наш вокалист иногда. Но он – только музыку… А так я на басу играю… Вообще-то я мультиинструменталист: играю на бас-гитаре, на электро-гитаре, на акустической… ну и на клавишах немного… А ты на фо-но хорошо играешь?
- Достаточно…
- А ты как: только по нотам или можешь сам сымпровизировать?.. А, ну да: ты ж сочиняешь… У нас клавишник тоже может и так и так. Он музыкальную школу закончил. А ты что заканчивал?
- Музыкальную школу, а потом колледж.
- Здесь или там, в Калининграде? Ты, вообще, откуда?
- Я? Из Калининграда. А ты… из Москвы?.. Ясно… – уточнил Денис и продолжал дальше: – Ну вот, сначала я семь лет отучился в школе на фортепиано (плюс год подготовительный), потом еще четыре года в колледже на теоретическом отделении.
- А сейчас: учишься, работаешь?
- Пока что не работаю и не учусь.
- Творческий запой?
- Ага, – криво усмехнулся Денис, – уже три года.
- Круто… На что живешь? Предки кормят?
- Да.
Женщина, не отрываясь от сканворда, слегка повела бровями и вдохнула через широко раскрытые ноздри. Анатолий пожал плечами:
- Ну хорошо, коли терпят и коли самому совесть позволяет.
- Да не то чтобы позволяет… Это скорее временный компромисс. Я поначалу пошел было после колледжа искать работу, но без высшего это проблематично: года полтора промыкался по разным сомнительным местам, потом рукой махнул…
- Что ж на высшее не пошел?
- Я хотел сначала сам посмотреть, на что я способен. Просто прислушаться к себе, понять, чего хочу я сам, понимаешь?.. и чего могу… Я хотел создать что-то свое, личное… самоутвердиться, хотя бы перед собой… А потом, пожалуй, можно и доучиться.
- Ну и как: самоутвердился?
- На данном этапе – да. Но ты же понимаешь, это процесс бесконечный…
- Понимаю, – ответил Анатолий со знанием дела. – Сам-то я по природе самоучка. Музыке нигде специально не учился. Всё, что знаю – всё на личном опыте, или где вычитал. А что не знаю – читать умею, прочту, если надо будет… Вообще, я технарь по специальности: в одной конторе компы починяю, тем и зарабатываю. Какое-то время это, конечно, отнимает, зато в творчестве я абсолютно свободен: как хочу, так и пишу, и никто мне не указ.
- Я думаю, если совсем не учиться, то можно потратить кучу времени на изобретение велосипеда. Зачем игнорировать многовековой опыт человечества?
- А никто его и не игнорирует! Просто я сам выбираю, что из этого опыта мне надо, а что нет.
- Но ты же не знаешь весь объем знаний, даже в интересующей тебя области. Как же ты определишь, что тебе из этого надо?
- Да уж лучше я чего-нибудь пропущу из того, что мне окажется нужным, чем стану захламлять свой мозг тем, что мне, может быть, когда-нибудь понадобится! Об этом еще Шерлок Холмс говорил… И потом не забывай, что речь идет о музыке, а не, скажем, о медицине. Тут, во-первых, важна личность автора, а во-вторых, личность слушателя. Если ни тот, ни другой нигде музыке не учились, то им, извините, до фени, что она написана не по правилам. Если мне надо лечить зуб – я пойду туда, где лучше обезболивают, но резиновые тапочки я лучше куплю китайские, чтобы не переплачивать за фирму…
Женщина хмыкнула. Но Анатолий не обратил на это внимание и без остановки продолжал:
- …И если я и изобрету велосипед, то это будет мой личный авторский велосипед, и для меня он будет самый лучший велосипед в мире, потому что он будет заточен специально под мои вкусы. Знаешь, как: если что-то никому не нравится, то очень может быть, что оно так никому никогда и не понравится, но если что-то нравится хотя бы одному человеку, то очень может быть, что найдутся и другие, кто это оценят. Пусть я не открою Америку, пусть я буду говорить о том, что все и без меня давно знают. Но моих личных эмоций по этому поводу еще никто никогда не описывал.
Денис, дождавшись, когда Анатолий договорит, ответил:
- Я думаю, что ты отчасти прав, но лично я не хочу быть дилетантом. В конце концов, время расставит все и всех по местам.
- Время уже доказало состоятельность многих дилетантов. Тот прорыв, который произошел в музыке во второй половине двадцатого века, – в значительной степени дело рук музыкантов без образования. И теперь солидные дирижеры делают симфонические ремейки их хитов. С появлением звукозаписи, а потом компьютеров музыка во всем ее многообразии из достояния немногих стала достоянием всех. И слава богу! Ты пойми, что основа всякого творчества – вдохновение или, лучше сказать, идея – приходит к кому захочет, не глядя на дипломы.
- Это понятно, но ведь с ней надо потом что-то делать, с идеей, чтобы не загубить ее слабым воплощением. И вот тут-то как раз профессионал все сделает лучше дилетанта.
- Хорошо, но по мне так уж лучше слабое воплощение, чем слабая идея.
- А по мне, все должно быть на уровне.
- Это в идеале. Но тогда уж лучше всего сделать разделение труда: один генерирует идеи, другой их воплощает… Только мало найдется желающих быть на вторых ролях. Работать ради чужой идеи, пусть даже супергениальной… – Анатолий поморщился.
- Вот именно, – кивнул Денис.
Анатолий немного помолчал, обдумывая все сказанное.
- Все равно, – сказал он, – я лучше лишних идей настругаю, чем потрачу это время на накопление опыта, а завтра у меня начнется творческий кризис или вообще кирпич на голову свалится. Вот когда я почувствую, что исписался, тогда я, может, и пойду учиться политкоректно воплощать свои идеи. А не успею – что ж… если человечеству надо будет – оно и без меня их воплотит как захочет. А меня и так в них все устраивает. Я воплощаю свои идеи адекватно самим идеям. ИМХО.
Денис пожал плечами, не найдя, что на это возразить. Безапелляционность последнего слова завела спор в тупик. Анатолий тоже замолчал. Видимо, его устраивало то, что это последнее слово все-таки осталось за ним. Казалось, что тема была исчерпана и что собеседники, еще минуту назад с таким оживлением дискутировавшие друг с другом, вдруг оказались перед фактом, что они абсолютно чужие и скоро их пути разойдутся.
…Денис невольно вспомнил то нереальное чувство свободы, которое он перед этим испытывал, и ему всей душой захотелось вернуться в него. Но он понимал, что даже если разговор закончится теперь и он снова отгородится от внешнего мира наушниками, то ему все равно не удастся вернуть прежнего состояния, потому что этот внешний мир уже завладел его мыслями…
- Так ты в Москву поступать небось летишь? – снова начал Анатолий.
- Да.
- И куда, если не секрет?
- В консерваторию, – ехидно улыбнувшись, ответил Денис, в то же время слегка покраснев.
- А-а, – протянул Анатолий. – На композитора, что ли?
- Угу.
Анатолий секунду помедлил, подыскивая нужные слова. Затем с лукавой ухмылкой, но, впрочем, совершенно по-доброму, сказал:
- Запомни: из консерваторий выходят консерваторами.
Денис улыбнулся. Он не обиделся, но приготовился снова защищаться.
Однако Анатолий и не думал нападать:
- Ну удачи!.. А я вот слетал в Калининград к одному корефану: он меня на одну местную тусню пригласил. Не с группой, а так: мне одному с ними поиграть…
- Как тебе Калининград?
- М-м… ничего так. Особенно налет европейского средневековья: замок на острове, мощеные дороги местами… Люди только кажутся немного тормознутыми. Близость к Прибалтике, что ли, дает знать?.. Не хватает движения. Вот я, почему я, например, все время опаздываю? Потому что мне нужна иллюзия движения. Москва дает мне такую иллюзию, а Калининград нет… Вот концерт там был классный! Мы играли программу из одних каверов: просто играли в свое удовольствие. Металлисты тоже были, готов понаехало… Короче, оторвались по полной!..
Анатолий еще довольно долго говорил об этом концерте. Видно было, что он возвращался в Москву с массой свежих впечатлений и не мог дождаться, когда можно будет с кем-нибудь поделиться.
Денис слушал рассеянно, из одной вежливости. Останавливать собеседника ему было неудобно. На секунду он посмотрел в иллюминатор…
Солнце успело поменять свое положение и уже заметно поднялось над облаками. Сами облака поредели: между ними образовались большие просветы, через которые можно было видеть землю, покрытую густым лесом. Среди зелени извивалась тонкой змейкой и уходила вдаль небольшая река.
…Денис оторвался взглядом от этой картины и снова повернул голову к Анатолию. Тот, пожалуй, и заметил, что его собеседник начинает терять интерес к теме разговора, но бросить свой рассказ теперь, когда осталось уже совсем немного, он тоже не мог.
Между тем лететь оставалось все меньше. Время, отпущенное Денису на то, чтобы прожить его над земной суетой наедине со своими мыслями, неминуемо уходило. Ему хотелось, если не вернуть то состояние, то хотя бы побыть в этом месте, почувствовать этот миг. Денис понимал, что Анатолию важно то, о чем он сейчас говорит, и Денис не хотел его обидеть, быть может и излишне беспокоясь о его интересах… Но ведь и ему важно то, что он сейчас переживает! Так не пора ли закончить разговор? Если это невольно оттолкнет Анатолия, то виноват будет прежде всего сам Анатолий, да и обижаться ведь, в сущности, не на что. Не слишком ли много церемоний с человеком, которого видишь первый и последний раз в жизни?
А с другой стороны, может быть, мы сами отталкиваем от себя человека, когда не желаем поделиться с ним тем, что для нас так важно? Почему мы не допускаем такой возможности, что это может быть важно и ему? Ведь, как говорил сам Анатолий, «если что-то нравится хотя бы одному человеку, то очень может быть, что найдутся и другие люди, которые это оценят». И с кем, как не с человеком, которого видишь первый и последний раз в жизни, проще всего поделиться этим сокровенным?.. Но мы разучились доверять и боимся быть осмеянными…
Так, или, по крайней мере, приблизительно так, думал Денис. В частности, существенное отличие состояло в том, что он не мог в своих мыслях называть Анатолия по имени, потому что забыл, как его зовут, почти сразу как тот представился. Это была одна из причин, хоть и далеко не главная, почему первоначальная восторженность его идеи «делиться сокровенным» сразу поубавилась. Другой причиной была женщина со сканвордом. Главная же причина состояла в том, что он не хотел показаться дураком…
- Извини, что перебиваю…
- Ничего страшного, – ответил Анатолий.
- Скажи… ты много летал на самолетах?
- Порядочно…
- А я вот второй раз. Первый был одиннадцать лет назад…
Денис на секунду остановился и снова заговорил:
- У тебя никогда не было такого чувства?.. ну вот представь: ты садишься в самолет, он взлетает, и ты оказываешься как бы отрезан от всего мира. На время полета обрывается все, что связывало тебя с этим миром. Ты вроде бы продолжаешь находиться в обществе, но в обществе людей, с которыми ты никак не связан… по крайней мере раньше не был и потом не будешь. Все твои проблемы, не связанные непосредственно с тобой самим, с твоей душой и телом, остаются там, по ту сторону. Ты можешь продолжать о них думать, но ты никак не можешь на них влиять. У тебя нет даже мобильной связи. Ты свободен, понимаешь? Запертый в этом ограниченном пространстве на этот отрезок времени, ты свободен так, как еще никогда не был свободен там, на земле. И чтобы обрести эту свободу, ты просто однажды бросил все и купил билет на самолет… Свобода в том и состоит, чтобы уметь от всего отказаться. Все, что нас связывает, имеет над нами власть, только пока мы эту власть признаём. Говорят, и в тюрьме можно быть свободным. Свобода – вот тут, – он коснулся пальцем лба. – Я сейчас прилечу в другой город и снова начну обрастать уже новыми проблемами, но я буду знать, что всегда, в любой момент могу купить билет на самолет.
Анатолий слушал его внимательно и серьезно. Женщина пару раз чуть заметно кивнула, а в другой раз даже посмотрела на Дениса.
- Все правильно, – заговорил Анатолий, – но ты будешь себя чувствовать еще более свободным от всех своих проблем, если подумаешь о том, что этот самолет может в любой момент навернуться.
- Типун тебе на язык! – вырвалось у женщины, впервые нарушившей молчание (впрочем, сказано это было негромко).
Анатолий вскользь бросил на нее взгляд и тут же, снова повернувшись к Денису, сказал ему тихо, чтобы женщина за шумом двигателей не могла разобрать слов:
- Серьезно. Только смерть дает человеку настоящую свободу. И только осознание собственной смертности делает человека по-настоящему свободным.
…Когда Денис, прилетев во Внуково, отстоял очередь на таможенный досмотр, к нему снова подошел Анатолий, хотя перед этим они вроде как уже попрощались.
- Слушай, скажи мне свой телефон. Мало ли что? Может, еще как-нибудь пообщаемся.
- Лучше е-мэйл, а то я симку поменяю.
Денис продиктовал ему адрес своей электронной почты.
- Извини, забыл: как тебя зовут? – виновато улыбнулся Анатолий.
- Денис.
- А, ну да!.. Если хочешь – запиши мой сотовый.
- Диктуй… Ага, есть… А тебя как? – в свою очередь улыбнулся Денис.
- Анатолий, – и добавил: – Но друзья обычно зовут меня Захар.
- Почему Захар?
- По фамилии: Захаров.
- И как мне тебя звать?
- А как хочешь.
И они снова расстались.
2
«…Не имеет значения. Не важно. Будь что будет… И все-таки страшно, дико страшно!..»
В этот день Денису предстояло сдать первый вступительный экзамен: экзамен по композиции. Надо было вставать и собираться. Он довольно сносно выспался, несмотря на волнение, испытываемое еще с прошлого вечера. Голова быстро отошла от сна и теперь лихорадочно работала.
Денис сделал над собой усилие и с отчаянной решимостью поднялся с дивана. Нащупав в полутьме на столике рядом с диваном очки, он надел их. Реальность обступила его со всех сторон…
Денис временно обитал у знакомых семьи. Когда-то, живя в Калининграде, они крепко дружили с его родителями. Затем, с переездом в Москву, эта связь ослабла и общение почти совсем прекратилось. Но отношения между семьями остались теплыми, и когда зашла речь о том, чтобы Денис пожил у них какое-то время, пока будет решаться его судьба, знакомые по старой дружбе сразу согласились.
…Погруженный в мысли о предстоящем экзамене, он зашел в ванную и снял очки. Реальность сразу потеряла свои четкие очертания. Мир ясных контуров сузился до пространства перед носом. Денис умылся прохладной освежающей водой и надел линзы. «Картинка» восстановилась, но в глазах появилось ощущение постороннего предмета. Из-за зеркала на него смотрело еще не вполне отошедшее от сна и немного заросшее лицо в окружении длинных нечесаных волос. Вымазавшись пеной, Денис стал сбривать двухдневную щетину. У него была светлая растительность на лице, и он мог бриться не слишком часто, однако перед экзаменом это было весьма желательно. Гладко выбрив все лицо, он еще раз ополоснул его водой и вымыл бритву.
Денис и без того выглядел моложе своих лет, теперь же на вид ему едва ли можно было дать больше двадцати. Он достал расческу и несколькими привычными движениями привел в порядок свои светлые прямые волосы. Волосы доходили Денису чуть ли не до лопаток, за что отец в шутку называл его «назореем».
Теперь на него смотрел ухоженный молодой человек несколько богемного вида. Взгляд его серо-голубых глаз был светлый, открытый и вместе с тем неглупый. Денис собрал волосы в хвост и стянул их резинкой.
Слегка позавтракав, он почистил зубы, оделся в заранее приготовленную одежду и повесил на плечо с вечера собранную сумку. Ответив перед уходом положенное «к черту», он спустился вниз на лифте и, выйдя на улицу, направился к ближайшей станции метро. За последние дни Денис уже несколько раз ездил в консерваторию, пока подавал документы и узнавал расписание. Ему надо было доехать на метро до библиотеки имени Ленина, а затем пройти немного пешком.
…Денис шел по тротуару вдоль Большой Никитской улицы прямо к намеченной цели. Идя по знакомому пути, он был весь во власти своих мыслей. С невольным беспокойством он приближался к этому, как ему казалось, «великому и ужасному» желтому зданию.
Денис остановился взглядом на памятнике Чайковскому. Сидящая в каменном кресле фигура, будучи по размеру вдвое больше обычного человека, возвышалась на гранитном постаменте. Памятнику не было дела до Дениса. Думая о своем, великий композитор смотрел куда-то вдаль поверх очередного выпускника провинциального училища, решившего поступить в Московскую консерваторию, – от этого образа Денису стало еще более не по себе. «Его Чайковский», тот, которого он знал до сих пор через музыку, помогал ему идти вперед, показывал новые пути развития, делился опытом, ненавязчиво учил, но при этом никогда не подавлял.
Пребывая в таком, может быть и естественном, но не идущем на пользу делу состоянии, он занял свое место в хвосте бесконечной очереди абитуриентов…
«Без паники. Еще неизвестно сколько стоять придется. Чего бояться раньше времени? Я буду торчать здесь не один час, явно…
Сердце колотится… Хорошо, перед выходом еще раз в туалет сходил и чай не стал пить…
Глупо! Глупо! Как-то это неконструктивно! Было бы еще что повторить, чтобы хоть голову занять чем другим. Но что тут повторять: композиция – она и есть композиция. Перед смертью не надышишься…
Разве так я представлял себе это дома? Ну знал, что буду волноваться, но разве знал, что вот именно так буду стоять в длиннющей очереди и именно с такими мыслями?.. Сумбур вместо мыслей…»
Он невольно слушал, о чем говорили между собой другие абитуриенты. Их рассказы дополняли для него общую картину того, через что ему предстояло пройти. Недостаток точной информации с лихвой окупался обилием слухов. Судя по тому, что услышал Денис, шансы на поступление были практически нулевые… А он, кроме того, еще и на четыре года старше обычного возраста абитуриента, что, конечно, тоже вряд ли пойдет на пользу делу!
«…А с другой стороны, кто-то же должен поступить? Почему бы и не я? Ведь какой-то же шанс у меня есть? Ведь я же бросил все ради этого шанса и прилетел сюда, и встал в эту очередь. У меня уже бесконечно больше шансов поступить, чем у тех, кто ничего этого не сделал. Более того: каждый, кто решил, что его шанс не стоит того, чтобы и пытаться, отдал какую-то часть этого шанса мне… Что-то в этом есть…
Глупее всего было бы сейчас взять и уйти отсюда, и улететь назад даже не попытавшись. Также глупо было бы самому заранее настроить себя на поражение и завалить всю сдачу, а потом успокаиваться тем, что я, по крайней мере, попытался. Надо просто честно самому себе показать, на что ты способен, тогда, по крайней мере, не в чем будет себя упрекнуть…»
По условиям экзамена он должен был предоставить на суд несколько своих сочинений. Для этой цели Денис выбрал свою любимую сонату для фортепиано, фантазию для флейты и фортепиано, а также специально для экзамена написанный квартет. Про запас, если понадобится, он собирался показать еще один небольшой вальс.
Денис мысленно проиграл в голове главную тему сонаты, закрыв глаза и чувствуя, как по спине невольно пробежали мурашки. Таким же образом он «прослушал» всю сонату, пытаясь представить, как воспримут ее члены комиссии, пытаясь взглянуть на нее их глазами.
«Не может быть, чтобы они этого не почувствовали! Хотя бы часть того, что чувствую я!..»
Затем он подумал о том, сколько времени они уделят ознакомлению с его произведениями при таком количестве абитуриентов. А ведь одна только соната звучит больше двадцати минут!..
С этой сонатой Дениса связывало очень много личного. Она, собственно, и была главным актом того, что в разговоре с Анатолием он назвал своим «самоутверждением». Он писал ее в общей сложности почти три года. Три года жизни, втиснутые в концентрированные двадцать три минуты музыки! Одновременно работая над другими произведениями, он отдавал этой сонате свои самые лучшие идеи. Будучи «любимым ребенком», она иногда нещадно «обкрадывала» своих «братьев и сестер». Изначально задуманная как симфония, она в процессе работы приобрела более камерное звучание и размеры, что только усилило «интимность» этой музыки. Постепенно, год за годом выкристаллизовывалась ее форма, оттачивались детали, появлялись новые темы взамен менее удачных старых. Иногда Денису казалось, что при таких требованиях, которые он предъявляет к этому произведению, он никогда не закончит его. Он боялся, что в погоне за недостижимым идеалом у него не хватит духу однажды решить, что соната готова. И в то же время, когда Денис действительно почувствовал, что работа близится завершению и что результат, который способен его удовлетворить, уже близко, им овладел такой «зуд», что на этой последней стадии работы он весь буквально извелся от нетерпения. Зато когда соната наконец действительно была готова, Денис мог честно сказать себе, что на данном этапе своего творческого пути он сделал максимум того, к чему на данный момент был способен. И в то же время он как будто почувствовал некий потолок, который мешал ему двигаться дальше. Наступивший после продолжительного творческого подъема, вызванного масштабной работой, некоторый спад, заставил его задуматься об ограниченности собственного опыта и о необходимости серьезно заняться своим образованием.
…Очередь медленно, но верно продвигалась вперед. А где-то высоко над ней, не под сводами консерватории, но в совершенно иных сферах, осененный неземным покоем, витал одинокий дух, посланник той части Великого Целого, которую принято называть Судьба. Видя страхи и сомнения этих людей, их отчаяние и надежду, слабость и мужество, веру и самоуверенность, он умел понять их чувства и не испытать на себе власть этих чувств. Он слышал их внутренние монологи, их молитвы, их попытки войти в контакт с тем миром, в котором он пребывал, но ничто не могло нарушить его спокойствия, его гармонии с Абсолютом.
По роду своей деятельности он уже знал список тех, кто должен был поступить в Московскую консерваторию в этом году. Кроме нескольких человек, судьба которых еще решалась, все остальные уже практически никак не могли изменить утвержденного свыше сценария. На этом перекрестке жизни для них был выбран один из двух возможных путей – не лучший и не худший, но, как и любой другой, важный для общего Замысла.
Одним из тех, кому предстояло в этом году поступить в Московскую государственную консерваторию, был Красковский Денис Андреевич.
3
Денису выделили комнату в «общежитии дважды ордена Ленина Московской государственной консерватории имени П. И. Чайковского», как гласила вывеска на входе. Первое его впечатление от нового места жительства было довольно угнетающим. Когда он, пройдя серыми коридорами до своей двери, впервые открыл ее, взору его предстала небольшая комнатка, отличающаяся предельно лаконичной обстановкой. Здесь было пианино, две односпальные кровати, два стула и тумбочка. Ни стола, ни зеркала – ничего, что могло бы нарушить аскетический минимализм жилища людей, посвятивших себя искусству. «Такое ощущение, что студент или занимается, или спит», – подумал Денис. Он, пожалуй, и воображал себе нечто подобное, но все же непосредственный контакт с действительностью оказался ярче его фантазий. До сих пор ему как-то не приходилось бывать в общежитиях.
На полу под кроватью Денис заметил какую-то книгу, вероятно забытую прежними жильцами. Нагнувшись, он поднял ее и прочел название: «Униженные и оскорбленные»…
Комната, в которую поселили Дениса, располагалась на последнем, пятом этаже и окнами выходила на Малую Грузинскую улицу. Сквозь высокие, посаженные вдоль тротуара деревья открывался вид на храм в готическом стиле.
Кроме Дениса в комнату поселили флейтиста-первокурсника по имени Максим. Максим, как и большинство студентов, с которыми учился Денис, был его на четыре года моложе. Характера он был очень спокойного: настоящий флегматик. Его манера говорить отличалась неторопливостью и рассудительностью, к тому же говорил он немного. Такой сосед вполне устраивал Дениса. «Я очень рад, что меня не поселили вместе с тромбонистом», – сказал он Максиму при первом знакомстве. В дальнейшем, если они и не стали хорошими друзьями, то, по крайней мере, стали хорошими соседями. Их объединял трезвый взгляд на вещи и неприятие какой бы то ни было суеты. Когда и тому и другому надо было позаниматься на своем инструменте, им всегда удавалось договориться между собой и распределить время.
Вопреки опасениям Дениса, инструмент в комнате оказался вполне сносным. Гораздо больше, особенно поначалу, с непривычки, мешало то, что вокруг редко когда бывало тихо. За стенами комнаты то с одной, то с другой стороны доносились звуки музыки. Чужой музыки. Они начинались с утра и смолкали поздно вечером. Не звучали они только сверху, поскольку этаж был последним. Если шум с улицы достаточно неплохо глушило пластиковое окно, то от звуков самого общежития едва спасали даже шумозащитные наушники.
…Первый год учебы был связан для Дениса со множеством трудностей. Смена места жительства и самого образа жизни поначалу имели весьма неблагоприятное влияние на творческий процесс. Необходимо было много заниматься, выполняя различные задания преподавателей, и на что-то еще постоянно не хватало то времени, то сил. Активная музыкальная жизнь, которая происходила вокруг него, захватывала и увлекала за собой, зачастую не давая побыть наедине с собственными мыслями. Кроме лекций, он регулярно посещал проходящие в различных залах консерватории концерты, стараясь не пропустить ни одного интересующего его музыкального события.
Собственное же его творчество временно развивалось практически только в рамках тех заданий, которые ему давали. Хотя надо сказать, что и здесь, ограниченное со всех сторон жесткими правилами, оно находило себе выход, выражаясь подчас в весьма своеобразных музыкальных решениях. Это отмечали и преподаватели, что было очень лестно Денису и укрепляло его веру в себя. Те предшествующие три года борьбы за собственное индивидуальное творческое «я» не прошли для него напрасно. Он и теперь находился в непрестанном поиске, но направление этого поиска уже было найдено.
Порой Денису очень не хватало тех условий, той атмосферы внутреннего самоосвобождения, в которой раньше происходил его творческий процесс. Иногда, по часу пытаясь поймать какую-нибудь музыкальную идею, неопределенно мелькающую в его голове, и придать ей отчетливые формы, он просто не в состоянии был сосредоточиться, если откуда-нибудь из-за стены доносились посторонние звуки. Тогда он вставал из-за инструмента, надевал шумозащитные наушники, ложился на кровать и вслушивался в музыку внутри себя. Но чаще он занимался не в общежитии, а в каком-нибудь из классов консерватории.
До консерватории Денис обычно шел пешком, чтобы не тратиться на проезд. Сначала мимо зоопарка, потом вдоль Большой Никитской улицы. Весь путь занимал у него около получаса. Дойдя до здания консерватории, он заходил в ее правое крыло, брал ключ от какого-нибудь свободного класса, а затем поднимался на второй этаж.
В самой консерватории было не тише, чем в общежитии. Практически из каждой двери доносились звуки музыки, вызывая у Дениса воспоминания о годах проведенных в калининградском колледже. Произведения разных эпох и жанров, исполняемые на разных инструментах, в разных тональностях и темпах, выражающие совершенно разные настроения, в беспорядке наслаивались друг на друга, сливаясь в единый звуковой хаос. Идя по коридорам консерватории вдоль учебных классов, Денис физически ощущал на себе, как его тело погружается в этот океан звуков, на поверхности которого то и дело всплывали обрывки знакомых ему произведений.
В классе было относительно спокойно. Посторонние звуки становились здесь заметно тише, благодаря двойным дверям и толстым стенам. Денис открывал форточку и садился за рояль. Ему нравилось приходить в класс рано утром, до занятий. В это время еще было довольно тихо. Утренний свет падал на клавиши рояля, на черную полированную крышку, отбрасывал косые блики на паркет. Было видно, как в лучах его медленно витала пыль, как будто в какой-то сказочной светелке, где томилась в заточении царевна, и Денис почти наяву слышал шорох тремоло струнных и флейту из финала фортепианного концерта Грига…
Начиная играть, он порой настолько погружался в музыку, что уже не замечал ничего вокруг. Это позволяло ему лучше сосредоточиться. Если бы он мог в этот момент посмотреть на себя со стороны, то увидел бы отрешенный взгляд, блуждающий по клавиатуре, а порой уставленный куда-то вдаль поверх нее, довольно часто моргающие ресницы, иногда слегка поднимающиеся брови. Он заметил бы небольшие движения головой в особенно выразительных местах музыки, немного сутулую спину, откинувшуюся на спинку стула, плавно поднимающиеся и опускающиеся локти, и словно саму собой по привычке нажимающую на педаль правую ногу…
Из других студентов Денис особенно подружился с Юрием Скляровым. Юрий тоже учился на композиторском факультете и тоже в свое время начинал как теоретик. Он был местный, жил где-то на Таганке, и вне консерватории Денис с ним не пересекался. В консерваторию Юрий поступил со второй попытки с перерывом в два года. Сейчас ему был двадцать один год. Он был немного выше Дениса (притом что и Денис был немного выше среднего), слегка полноватый, темноволосый, всегда аккуратно подстриженный, с добродушным и несколько рассеянным выражением на умном и интеллигентном лице. Среди прочих однокурсников с композиторского факультета они с Денисом довольно скоро стали выделять друг друга по общей склонности к музыке девятнадцатого века. В то время как другие, сгруппировавшись под дверью учебного кабинета в ожидании следующей пары, обсуждали особенности какой-нибудь симфонии Шнитке, Денис и Юрий могли, теряя ощущение времени, делиться между собой своими чувствами по поводу сонаты Листа и с одержимостью бывших теоретиков разбирать ее форму, семантику тональностей и образный ряд. И хотя в музыке двадцатого века у каждого из них тоже были отдельные любимые произведения, все же музыка эпохи романтизма была им намного ближе.
4
Денису был памятен день, когда произошел его первый разговор с Юрием. В тот вечер во время очередного концерта в Большом зале консерватории, во втором отделении исполняли Пятую симфонию Чайковского, и уже одним этим фактом тот день был обречен на то, чтобы стать для Дениса дорогим воспоминанием на всю жизнь.
Он обожал эту музыку. Первую часть в особенности. Он даже иногда говорил, что у него к ней была «любовь с первого взгляда».
Слушая эту симфонию еще когда-то давно с пластинки, он прочитал на конверте, что главная тема произведения – фатум, судьба, та сила, которая встает на пути человека к счастью. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы он мог дорисовать всю картину целиком: слишком уж «говорящей» была сама музыка.
И вот теперь, слушая симфонию в одном из лучших залов страны, в исполнении одного из известнейших оркестров, под управлением дирижера, имени которого никак невозможно упомянуть всуе, Денис снова проживал захватывающую драму поединка человека с судьбой, испытывая при этом эмоции, словами непередаваемые…
…В начале первой части ему представлялся образ судьбы вообще: судьбы как грозной и враждебной силы, которая может прийти к каждому… И вот она приходит к одному человеку – главному герою симфонии. В первых двух фразах темы звучит ее суровый марш. Им отвечают третья и четвертая фразы той же темы, но уже в ином характере. Это образ самого человека с его сомнениями и порывами в стремлении к счастью. Но судьба неумолимо входит в его жизнь и занимает в ней свое место. Вот уже слышатся ее грозные возгласы, им отвечают слабые реплики человека. Затем раздаются первые удары будущей бури, и перед человеком вырастает исполинская враждебная сила. Человек в смятении, он обращается с молитвой к Богу и просит у Него защиты. Внезапно мрак рассеивается, и человек слышит зов самой жизни, которая вновь раскрывает ему свои объятия и увлекает его за собой в плавном кружении вальса. Мысли уносятся куда-то вдаль, реальность ускользает из-под ног, и вдруг резкий толчок приводит к тому, что весь мир перед глазами начинает кружиться быстрее и быстрее, и вот уже перед человеком вновь возникает страшный призрак судьбы. Напрасно жизнь зовет его снова и снова: в его душе уже поселилась тревога. Из всех щелей закрадываются в душу страхи и сомнения, под маской которых прячется многоликая судьба. Со всех сторон стягиваются тучи, мрак сгущается над человеком. Разражается буря. Человек взывает к Богу, но страх сковывает ему душу. Он впадает в отчаяние, он борется изо всех сил, но грозный шквал судьбы обрушивается на него, обезоруживая и подавляя. Буря, истощив себя, стихает; тучи расходятся, чтобы освободить место для чего-то еще более страшного. Тихо и неторопливо, как победитель, объезжающий поле сражения, вновь без всякой маски появляется судьба. В ответных фразах человека слышна покорность и мольба о пощаде. Происходит окончательное разделение темы на два противоположных образа. И вновь вырастает образ исполинской силы. Человек снова обращается к Богу, и ему опять удается на время забыть о своих бедах. Но когда наступает пора очнуться от грез, на этот раз тьма вокруг него становится такой непроглядной, что человек понимает, что это конец. Негромко, но неумолимо и воинственно вступает марш судьбы. Она все приближается, нарастает, набирает силу и, наконец, собрав воедино всю свою мощь, наносит последний, самый страшный удар, а затем удаляется, оставляя за собой еще одну разрушенную жизнь…
Во второй части появляется образ человека сломленного и опустошенного. Поначалу его хватает только на суровый аскетизм: он не способен радоваться жизни так как прежде. Но время лечит раны, и в его душе пробуждается надежда на новую жизнь. Вера дает ему утешение, и, преодолевая боль прошлого, он вновь обретает мир, покой и тихое счастье. По временам на него снова находит уныние, и вот однажды, в один из таких дней, перед ним опять появляется судьба. Но закаленный прежними испытаниями, человек находит в себе силы, чтобы оправиться после этого страшного удара. Понемногу он восстанавливается, вера укрепляет его. С новыми силами человек поднимается, чтобы начать самому строить свою жизнь. В этом порыве звучит торжество человеческого духа: в неустанном труде человек находит свое счастье. Следующий, еще более страшный удар судьбы, обрушивается внезапно, но он не застает человека врасплох. Выбравшись из-под обломков своих «баррикад» целым и невредимым, человек готов начать возводить новые укрепления, чтобы дать судьбе отпор…
Но судьба, кажется, забывает о нем. Годы, лишенные серьезных испытаний, заставляют человека все реже вспоминать о прошлых бурях. И в третьей части он вновь с головой уходит в жизнь с ее суетой и недолговечными радостями. Порой в его безмятежный мирок закрадывается червь сомнения, но такие минуты всегда проходят, и кружение жизни вновь уносит мысли за собой. И человек старается не думать о возможности той встречи, которая уже подстерегает его где-то среди этого иллюзорного праздника…
И вот судьба возвращается. В финале она предстает перед человеком во всем своем величии. Еще до начала последнего боя, отвыкший от борьбы, дух человека оказывается сломлен. Под градом ударов судьбы он остается беззащитен и слаб. Человеком овладевает смятение, желание вырваться из этой западни. Когда судьба на время отходит, наступает просветление и человек невольно поддается обманчивому чувству ликования при мысли, что беда миновала. Душа его стремится к свету, но в этом порыве слышится отчаяние. И вновь воинственно звучат фанфары судьбы. Для человека наступают самые страшные минуты. Он старается не думать о плохом, но ужасные предчувствия быстро подтачивают его хрупкую надежду: она сменяется безысходностью и бессильным отчаянием. Внезапно все замирает в каком-то оцепенении, в ожидании чего-то, что должно вот-вот произойти. Как ураган, со страшной силой вновь врывается судьба. В последней решающей битве человек терпит поражение: рушится вся его жизнь и все его надежды. Победно звучит над миром торжествующая тема судьбы…
…Выходя из зала, Денис увидел Юрия. Поздоровавшись с одногруппником, Денис поинтересовался, как ему концерт.
- Застрелиться! Особенно Пятая!
- Это как: понравилось или нет? – не понял Денис.
- Да говорю же: гениально! Как они сыграли финал – это просто я не знаю!..
- Да?.. – протянул Денис задумчиво, – а мне как раз показалось, что коду зря так замедлили.
- Ты не понимаешь: это же гимн!
- Я бы сказал, скорее, победный марш. Гимн, тогда уж, был вначале финала. Гимн перед последней битвой.
- Ну и кто там по-твоему победил?
- Судьба, – уверенно ответил Денис. – Полагаю, автор достаточно ясно это выразил через лейтмотивы. Во всех предыдущих частях тема фатума не предполагает другого смысла, кроме образа судьбы, как силы враждебной человеку. То же самое и тема главной партии первой части, которая появляется в конце финала. Всю первую часть она точно так же играла роль темы судьбы… А ты, что ли, из тех, которые считают, что там победил человек?
- Не человек – народ. Народ стал хозяином собственной судьбы. И в конце, как итог – гимн всему человечеству. Гимн жизни. Тема судьбы изменяется принципиально: меняется лад, меняется все ее внутреннее содержание. В ней слишком много восторга или даже счастья для того, чтобы она могла выражать победу бесстрастной судьбы. Она очеловечивается.
- А как же нисходящие ходы в этой теме, такие неизменно суровые и неумолимые даже в ее финальном проведении? По-моему, они не дают обольщаться насчет характера темы, – возразил Денис. – И почему «бесстрастной»? Бесстрастной судьба была, возможно, в Пятой Бетховена, даже когда таилась в чуть слышном pianissimo. Бесстрастной она была в Четвертой Чайковского. Но в Пятой, Чайковский так выписывает ее, наделяет такими качествами, что уже не просто «материализует» ее в звуке, но еще и одушевляет. Не очеловечивает, но наделяет душой. Вся эта драма борьбы страшна так не только потому, что человек сталкивается с силой холодной, беспощадной и намного более сильной, чем он сам, но еще и потому, что сила эта разумна. Вспомни хотя бы, с каким коварством она вкрадывается в третью часть!.. А что касается смены лада, то до финала тема судьбы уже делала это дважды. И в этом хамелеонстве также проявляется ее одушевленность.
- Насчет нисходящих ходов, так это можно трактовать как память о том, какой ценой досталась победа… как в концерте Грига, помнишь: минорная фраза в теме апофеоза, – Юрий напел. – В остальном ты во многом прав по поводу первых трех частей, но только не насчет финала. Пойми, что такое решение, которое ты предлагаешь слишком очевидно и прямолинейно. Если судьба побеждает человека, то ведь это уже было в первой части, да еще как было! Зачем тогда понадобилось писать остальные части, в которых, по-твоему получается, в идейном плане не происходит уже ничего нового? Чайковский не стал бы писать такую безыдейную симфонию.
- Как это ничего нового? Во второй части человек обретает смысл жить дальше, несмотря на все, что с ним произошло, и прекрасно себе живет всю третью часть, пока к нему опять не приходит судьба. Идея в том, что всегда можно подняться и идти дальше, хотя последнее слово все равно остается за судьбой… А ты вот мне объясни, как у тебя так получается между третьей и четвертой частью: только что, «средь шумного бала случайно» человеку является судьба, и тут же эта тема звучит уже как тема народа? Не улавливаю связи.
- Очень просто, – ответил Юрий. – Сначала он пытается укрыться от проблем в суете высшего общества, а когда видит, что это не выход, поворачивается лицом к жизни. То есть он связывает свою жизнь, и свою судьбу, если угодно, с жизнью и судьбой всего народа.
- А с кем тогда потом происходит вся эта борьба?
- А это уже борьба всего народа за лучшую жизнь.
- С контрреволюцией, значит? – ухмыльнулся Денис.
- Зря смеешься… Там, например, есть такой эпизод: все струнные играют дубль-штрихом, так что аж мурашки по коже, и на их фоне сначала валторны, а потом, та же фраза выше, – трубы, – Юрий напел. – Мне под это вспоминается Блок: «ночь, улица, фонарь, аптека…» Представь себе, как кружится вьюга в свете фонаря… А теперь представь, что все это в блокадном Ленинграде… Я понимаю, что Чайковский не мог ничего такого иметь в виду (как, впрочем, и Блок), но по духу это очень близкие образы.
- Да, жуткий эпизод.
- Понимаешь, – продолжал Юрий, – он каждый раз привносит в каждую из своих поздних номерных симфоний какой-нибудь скрытый смысл. Сначала в финале Четвертой, потом в финале Пятой, а затем в третьей части Шестой. Формально он не нарушает традиции обязательной громкой торжественной части, но ломает ее изнутри. Кстати сказать, то, что он писал фон Мекк по поводу финала Четвертой, гораздо лучше подошло бы к финалу Пятой.
- Хочешь сказать, что и в финале Четвертой не все так просто? – уцепился за его слова Денис.
- Конечно. Очень зловещая музыка.
- Знаю, сейчас ты скажешь: послушай исполнение Фуртвенглера, – заторопился Денис, боясь, что его прервут. – Слушал, и скажу тебе, каждый услышит там то, что захочет услышать. Я услышал все тот же народный праздник, что и в других исполнениях. Дирижер может привнести все что угодно в соответствии со своим пониманием произведения, равно как и слушатель может услышать все что угодно, вне зависимости от того, что имел в виду дирижер, но о том, что хотел сказать автор, у нас имеется только одно его высказывание – авторская программа из письма к фон Мекк. Думаю, Чайковский должен был учитывать возможность того, что когда-нибудь это письмо станет достоянием всего человечества и автоматически приобретет статус официальной программы. Мы можем сколько угодно сомневаться в том, что он написал правду, но мы никак не сможем опровергнуть этот источник, не имея ничего, что ему противопоставить, кроме наших субъективных ощущений от самой музыки. Каждый волен слышать в чужой музыке все что ему заблагорассудится, но только не надо приписывать свое мнение автору.
- А я и не основываю свое мнение на одних личных ощущениях, – спокойно ответил Юрий. – Ты никогда не задумывался над тем, почему Чайковский выбрал для картины народного веселья такую грустную тему?
- «Во поле береза стояла…»? Думал. Полагаю, он хотел показать, что жизнь народа не сладка, но, несмотря на это, народ умеет радоваться жизни. Посмотри как потом варьируется эта тема.
- А знаешь ли ты, о чем поется в этой песне? – продолжал Юрий.
- Разумеется: ее в любой школе проходят. Но я не стал бы искать в ней какой-то глубокий смысл.
- В школе ее проходят в сильно урезанном виде. Но если прочитать текст целиком, то оказывается, что песня, на самом деле, о тяжелой доле девушки, выданной замуж за старого и нелюбимого мужа. А теперь вспомним, что симфония создавалась в тот период, когда Чайковский всерьез подумывал о женитьбе «на ком бы то ни было», чтобы заткнуть рты «разной презренной твари», и конкретно финал в эскизах создавался как раз в то время, когда у него уже началась переписка с его будущей женой, но еще до того, как он первый раз явился к ней с визитом. Все это можно установить на основании его писем. Так вот: можно ли считать случайностью, что Чайковский использует тему песни, в которой поется о кабале брачных уз, в то время, когда он сам размышлял о женитьбе на нелюбимой женщине?
- …Честно говоря, я не читал текста… Это очень интересно… – в некотором замешательстве произнес Денис. – Но если таким способом Чайковский дает намек на личные обстоятельства, то я все равно не вижу здесь противоречия с авторской программой.
- Да сам характер музыки противоречит ей! – горячо и убежденно возразил Юрий. – Разве ты не чувствуешь, каким холодом веет от всей этой меди с первых же тактов финала? Разве это похоже на то, что было в финалах Первой и Второй симфоний? Где тут народ? Что тут от народа, кроме темы «Березы»? Нет, тут уж, скорее, то чуждое народу общество, те самые «презренные твари», которым он хотел заткнуть рты своей женитьбой! И именно потому он и не пишет правды фон Мекк и будущим поколениям, что все это очень личное. Настолько личное и больное, что довольно будет и того, что он уже писал ей о себе в других письмах. Незачем, посвящая ей симфонию, лишний раз напоминать о другой женщине.
- Возможно что и так, – задумчиво сказал Денис, – но доказательств явно недостаточно.
- Как видишь, у тебя тоже.
- Чем и хороша эта музыка, что ее можно так по-разному понимать, – ответил Денис примирительно.
- А это вне зависимости, – сказал Юрий, пародируя фразу из фильма «Гараж».
- Недаром же он в том письме фон Мекк под конец замечает, что вся эта программа очень приблизительна, и приводит цитату из Гейне: «Где кончаются слова, там начинается музыка»… Ну а про третью часть Шестой, что ты скажешь? – спросил Денис, желая продолжить тему. – Небось «парад темных сил?»
- Да, именно так. На это недвусмысленно указывают возникающий там несколько раз бетховенский «ритм судьбы» и звучащая в самом конце нисходящая гамма, которая еще с разработки первой части не выражает ничего хорошего.
- Забавно! И тут мы с тобой не сошлись! – как будто даже обрадовался Денис.
- Ты полагаешь, что это – торжество человека? Почему ты так любишь все упрощать?
- А зачем везде подозревать скрытый смысл? Так ведь и в «Журавле» можно при желании усмотреть «парад темных сил»!.. Но хотя в Шестой все не так просто… Пожалуй, я лучше расскажу тебе всю программу Шестой, как я ее понимаю…
- Ну-ка, ну-ка! Любопытно! – оживился Юрий. – Кстати, тебе какая больше нравится: Пятая или Шестая?
- Я не люблю сравнивать, – сказал Денис, неохотно. – Я равно люблю и Четвертую, и Пятую, и Шестую.
- Все со всем можно сравнивать, – убежденно заявил Юрий. – Если ты говоришь «как можно их сравнивать: они все гениальны!», то ты автоматически поднимаешь худшую до лучшей и опускаешь лучшую до худшей. Для меня Шестая – лучшее произведение всех времен и народов!
- А для меня лучшее произведение обычно то, под впечатлением от которого я в данный момент нахожусь.
- Это не показатель. Так у тебя будет сегодня одно, завтра другое.
- Именно так.
- Но все равно, у тебя же есть какие-то самые любимые произведения, которые тебе нравятся всегда, независимо от настроения?
- О, у меня таких очень много!
Юрий слегка скривил губы.
- Ладно, давай программу!
- Только не суди строго: это всего лишь попытка реконструкции. Я исхожу из авторских высказываний в письмах и в воспоминаниях его современников, плюс немного фантазии… – Денис собрался с мыслями и начал: – Итак, вступление – это своего рода эпиграф: «Зачем мы живем? Зачем все это?» Одновременно и точка отсчета, и то к чему мы придем в финале симфонии. Можно представить эмбрион в утробе, а можно старика, который перед смертью оглядывается на прожитую жизнь. Нечто вневременное. Нечто такое, что если и не вне таких понятий как место и время, то, во всяком случае, «над ними»… Иногда мне представляется более конкретный образ: серое небо и дождь за окном… но только как состояние… Потом воспоминания переносят человека в прошлое. С начала главной партии и до самого финала симфонии перед нами проходит вся его жизнь. Сначала мы видим его детство: все, что будет потом, здесь пока еще только едва намечено, неопределенно, но уже существует. Первые жизненные впечатления: пробуждение любви к музыке (не случайно здесь слышны отголоски Моцарта). Первая драма: возможно, смерть матери. Первая любовь или же, скорее, первое предчувствие любви. Вступление в жизнь с душой открытой и чистой, взросление. Новая фаза любви: по сути, начало ее, открытие человеком для себя этого чувства во всей его силе; ослепление, счастье. Временное успокоение. И вдруг – страшный удар судьбы. Смятение, разочарование, борьба, крах надежд и отчаяние. И вершина всего – эта чудовищная, самая страшная кульминация…
- Мое любимое место!.. – вставил Юрий.
- Самая страшная музыка всех времен и народов!
- Да уж, – согласился Юрий, – в «Пиковой даме» момент после слов «Откройтесь мне! Скажите!..» и то отдыхает!.. Только в Шестой этот момент… я немного отвлекусь от темы?..
- Ничего, пожалуйста.
- В Шестой эту кульминацию редко играют как надо, – поспешил высказать свою мысль Юрий. – «Диалог» струнных и меди превращают в «монолог» меди на фоне струнных, что полностью противоположно указаниям динамики в партитуре. От себя бы еще добавил, что подход к кульминации отнюдь не стоит проваливать по громкости – он от этого многое теряет. Хватит и эмоционального нарастания заложенного в нем. Отдельная история – тремоло литавр. В партитуре указание громкости литавр стоит только в начале кульминации, а исполняются они у разных дирижеров по-разному. Могут звучать фоном, почти незаметно, а могут выбиваться из общего звучания. На них могут играть ровно, как написано, а могут делая плавные крещендо и диминуэндо раз в два такта на фразах струнных. Одновременно могут делать акцент на сильную долю, по аналогии с кульминацией первой части Девятой симфонии Бетховена (но у Бетховена как раз, в отличие от Чайковского, на этот счет есть авторские указания в партитуре). Лично мне вариант с переменной громкостью нравится больше: он дает возможность выжать из литавр максимум громкости, не перебивая при этом остальные инструменты, а лишь используя те естественные динамические «волны», которые уже заложены в музыке.
- А мне всегда хотелось добавить в этот эпизод две вещи, – лукаво улыбнулся Денис. – Во-первых, громкие удары тамтама на каждый из этих акцентов темы струнных. А во-вторых – хор, вступающий с первой сильной долей кульминации и поющий на букву «а» в несколько голосов фоном весь эпизод. Но я понимаю, что хор – это проблематично, а вот тамтам – другое дело: он все равно всю симфонию стоит без дела.
- Ты не понимаешь: его в принципе нельзя использовать до финала! Это снизило бы значение того единственного удара, символизирующего момент смерти.
- Да все я понимаю, – вздохнул Денис. – Но только умом. Потому что это все идеология. А душой я чувствую, что уже тысячу раз слышал этот единственный удар тамтама, который будет еще почти через полчаса, и знаю, что уже тысячу раз проживал этот момент смерти и восхищался глубиной идейного замысла в выборе автором средств для его воплощения, и прочее, и прочее… – в голосе Дениса послышалась легкая ирония. – Но я ни разу, понимаешь, ни разу не слышал вживую, что будет, если самый потрясающий, самый страшный момент в музыке, который когда-либо создавало человечество, сделать еще страшнее?! Я крутил его в голове, но никогда не проживал наяву. Я могу только представить себе, что бы это было на самом деле!.. – Денис на мгновение замер, уставившись пронизывающим взглядом в пространство. – Звуки, доведенные до предела, – это взрыв. Это тот максимум, после которого уже не может быть кульминации. Все апокалиптические моменты в музыке сводятся к этому, или «подсознательно» стремятся. Человеческий голос, доведенный до предела, – это крик, вопль. Все это средства на крайний случай. Точно так же, выражение запредельного чувства ужаса в музыке, средство, которое, действительно, можно свести на нет, если не использовать его только там, где без него уже никак, – это удар тамтама. И ты представь себе, что речь не идет о чем-то, что было бы трудно реализовать. Напротив: вот он тамтам, стоит на виду при каждом исполнении Шестой. Было бы только желание подойти да шарахнуть!
- А ты возьми и, когда ее будут у нас в следующий раз исполнять, попроси у дирижера на репетиции сыграть разик с тамтамом, – трудно было понять насколько серьезно Юрий сказал это.
- Шутишь?! Он сочтет это святотатством.
- Да ладно! Добавил же Вейнгартнер литавры на последних тактах финала… Или сделай свою транскрипцию.
- Транскрипция предполагает переработку всего в целом, а все в целом мне нравится. Транскрипцию я бы лучше сделал на Третью симфонию Чайковского: на третью часть. Даже не транскрипцию, а что-то более глобальное, чтобы выявить потенциал главной темы, показать ее кульминацию. Представь себе, как она звучала бы в духе кульминации главной темы из «Лебединого озера»: на меди, под тремоло литавр и в сопровождении всего оркестра!.. Это же трагедия!.. А в Шестой мне всего-то и нужно, что тамтам добавить! Только никто ж его не добавит! Вот и приходится слушать мысленно… А то, может, и вправду, если такое «живьем» услышать, то перебор получится! – улыбнулся Денис. – Но ты знаешь, если и перебор, то в плане инфаркта, а не в смысле художественного безвкусия… Немного не по теме, но все о том же. (Я потом вернусь к программе Шестой), – добавил он. – Я однажды думал о сущности профессии режиссера, в театре, в кино. Мне что-то вдруг показалось, что это чистой воды компиляция. На основе собственных чувств, но все же компиляция из того, что создали другие. Я тогда просто взял и воспроизвел в голове этакую смесь из своих наиболее сильных впечатлений. Я представил себе сцену распятия, поставленную в театре. Почему в театре – просто это делает восприятие более непосредственным, дает ощущение присутствия… Актеров в массовке было довольно много. Крест с привязанным к нему человеком был один. Все сопровождалось кульминацией из Шестой, начиная с подхода к ней. Крест устанавливали, медленно поднимая из глубины сцены, и когда он оказывался на переднем плане в вертикальном положении, обращенный прямо к зрителям, это соответствовало первой сильной доли кульминации. Массовка, пав на колени, стеная, но не театрально, а по-настоящему, протягивала к нему руки, оставаясь безмолвной… Ты знаешь, я испытал очень сильное впечатление, представив себе эту сцену…
Денис ненадолго замолчал, но тут же вновь начал говорить:
- Так вот, насчет программы Шестой… Эта кульминация может соответствовать в биографии Чайковского самому мрачному и тяжелому периоду его жизни: вероятно, тому периоду, который был связан с его неудачной женитьбой. Но он сумел пережить этот период, не утратив в себе веру в прекрасное, и примириться с жизнью… Так заканчивается первая часть. Во второй части человек вступает в ту пору, когда ему за сорок. Прежние бури уже позади, жизнь вошла в спокойное русло, впереди маячит образ старости. Ну и, собственно говоря, третья часть… Представь, что ты наконец добился признания: твоя музыка звучит в разных странах, тебе вручают разные награды и присваивают звания; ты торжествуешь, ты чувствуешь кипение жизни, ты ездишь по миру и даешь все новые концерты. Все в восторге от твоей музыки и ждут от тебя новых шедевров. Ты вырываешься из этой суеты, чтобы написать свою главную, свою самую лучшую, итоговую симфонию… и не дописав, выкидываешь ее в корзину (или, по крайней мере, в долгий ящик). Тебе кажется, что ты исписался, ты смотришь на себя в зеркало и видишь старика, ты чувствуешь, что не за горами тот день, когда смерть придет и за тобой. На пике своей жизни ты напоминаешь себе белку в колесе, которое крутится все быстрее и быстрее, и, не в силах сбавить обороты, ты несешься вперед, пока на полном ходу не срываешься в пропасть… – Денис перевел дух. – Я не хочу сказать, что все это разочарование отражено в музыке: напротив, всю третью часть человек находится в ослеплении успехом, и прозрение приходит к нему только в конце третьей части, если даже не в финале… Финал возвращает от воспоминаний о прошлом к настоящему: к тому, с чего началась вся симфония. Находясь на пороге смерти, человек проживает все стадии умирания. Это человек уже уставший, преждевременно состарившийся, но которому бесконечно дорого все, что наполняло радостью его жизнь. Кода, так же как и начало всей симфонии, – снова что-то вневременное. Насчет последних пиццикато контрабасов… Многие считают, что это последние удары сердца умирающего, но мне всегда хочется в таком случае спросить: что тогда означает прозвучавший еще раньше удар тамтама?..
Денис задал этот вопрос для того, чтобы самому на него и ответить, но Юрий прервал его:
- Тамтам, – однозначно, момент смерти. Сравнить хотя бы весь этот эпизод с тамтамом, включая хорал медных, с моментом смерти графини из «Пиковой дамы».
- Согласен, – сказал Денис и, возвращаясь к прерванному ходу своих мыслей, продолжал: – Кроме того, похожие пиццикато были в конце самой страшной кульминации первой части. Что тогда значили они? – спросил он в той же манере вопроса самому себе и, чтобы Юрий не перебил его снова, сразу же ответил: – Конечно, они и в первый раз могли означать удары сердца, но, по-моему, все эти пиццикато – это, в своем роде, музыкальное многоточие. Можно еще предположить, что симфонию завершают шаги удаляющейся похоронной процессии, но, мне кажется, здесь скорее некий обобщенный символ ухода. Мне слышится в этой коде какое-то вселенское оплакивание жизни… Ну вот, собственно, и вся программа…
- М-м… – с сомнением протянул Юрий. – Не знаю, насколько эта музыка вообще нуждается в словесном описании… Не думаю, что Чайковский пытался натянуть свою биографию на форму симфонического цикла.
- Мне трудно сказать, чего там больше: программы или музыкальной формы. Думаю, и того и другого достаточно. Но то, что программа есть – это наверняка, раз уж он сам о ней говорил и нам завещал «догадываться». Хотя, по правде сказать, я сам этой программой никогда не пользуюсь, а просто слушаю музыку.
- А что ты думаешь по поводу смерти Чайковского? – с интересом спросил Юрий.
- Да что тут думать: все кости перемыты, все копья переломаны, а ни одна из версий все равно на сто процентов не доказана. Ничего я не думаю и ни к чему не склоняюсь.
- Но как ты считаешь, есть связь между смертью описанной в финале Шестой и внезапной смертью самого Чайковского? – спросил Юрий, не вполне довольный ответом Дениса.
- Я допускаю все что угодно, но если тебя интересует, к чему я больше склоняюсь…
Юрий кивнул. Денис продолжал:
- Я думаю, что когда он писал финал Шестой, он предчувствовал смерть, а не планировал ее. Думаю, он просто понимал, что эта симфония будет последней. Ему было за пятьдесят (для девятнадцатого века не так уж мало), и симфонии он писал, прямо скажем, нечасто. Он хотел написать симфонию, «которая была бы завершением всей его сочинительской карьеры», и одновременно подвела бы итог всей его жизни. Не осуществив эту идею в симфонии «Жизнь», он реализовал ее в Шестой. Поэтому сама по себе смерть в финале Шестой вполне закономерна. Почему реальная смерть Чайковского случилась так скоро – это уже другой вопрос, и тут можно спорить долго, но опять же на сто процентов ничего не докажешь.
- Да, это дело темное… – задумчиво сказал Юрий.
- А как тебе моя концепция третьей части? – поинтересовался Денис.
- Вариант, – согласился Юрий. – Довольно компромиссный… В общем-то здесь наши мнения не столь различны. Особенно если принять во внимание, что в Шестой симфонии понятия «человек» и «судьба» часто бывают неразделимы, в отличие от предыдущих симфоний, где судьба, как правило, играла роль только внешней силы (в Пятой она вначале дана как внутреннее состояние, как «преклонение перед судьбой», но потом переходит во внешнее качество). В Шестой же в самом человеке уже изначально заложен конфликт: можно сказать, что он носит свою судьбу в себе. Особенно это двуединство заметно в репризе главной партии первой части. Нечто подобное было еще в «Лебедином озере», когда одна и та же тема изображала то лебедя, то коршуна.
- Кстати, – заметил Денис, – вот тебе и хороший пример однозначно, без всякого подтекста выраженной мысли: если уж гобой – то лебедь, если медь – то коршун. По-моему, Чайковскому не свойственно было играть в загадки, напротив, он старался быть понятным слушателю: вот это – фея Карабос, а это – фея Сирени. Если в Пятой тема фатума заявлена как тема фатума, то она и останется таковой, независимо от громкости, инструментовки и смены лада. И даже оставив нераскрытой программу Шестой, он написал ее финал так, что общий смысл его ни у кого не вызывает разночтений. Гораздо важнее Чайковскому было достучаться до сердца слушателя.
- Если он всегда хотел быть понятным, почему тогда «Спящая красавица» заканчивается в миноре? – с некоторой хитрецой в голосе спросил Юрий. – Вот «Лебединое озеро» заканчивается в мажоре, даже несмотря на то, что в авторском варианте герои гибнут. А тут – торжество добра под музыку, вызывающую как минимум противоречивые чувства.
- Просто там в конце звучит тема старинной песни про какого-то французского короля. Чайковский, таким образом, выразил свои монархические убеждения.
- Знаю, – кивнул Юрий. – Ну выразил – ну и молодец, чего же дальше в мажор не вернулся?
Денис пожал плечами:
- Это ты у него спроси.
- То-то и оно, что все совсем не так просто… Ладно, вот мой автобус. Пока! – вдруг неожиданно оборвал разговор Юрий, хотя он мог сделать это и раньше, потому что они уже давно стояли на остановке.
- Пока!
Денис даже не заметил, как они пришли сюда, настолько он был поглощен разговором. Уже начинало темнеть, и он поспешил назад в общежитие, по пути продолжая мысленно вести начатый спор.
В комнате общежития Денис застал Максима, разучивающего на флейте свою программу.
- Как концерт? – спросил Максим.
- Застрелиться! – улыбнулся Денис. – А ты чего не пошел?
- Баха надо к завтрашнему доучить. Я хотел сходить послушать Пятую… Хорошо играли?
- Очень! Особенно первую часть.
- Помнишь начало репризы? Сначала фагот, потом подхватывает кларнет, а потом… – он наиграл.
- Ну еще бы!
- Да! – улыбнулся Максим. – Теперь понимаешь, почему я пошел учиться играть на флейте?
5
Экзамены в конце первого полугодия были серьезным испытанием для Дениса. Как выразился по этому поводу один преподаватель, «считать себя студентом можно по-настоящему только после сдачи первой сессии». На время сессии о концертах и обо всем прочем пришлось забыть. То было временное погружение в состояние повышенной активности, хронического недосыпа и непрерывного стресса. Для всех остальных дел это время было потеряно, вычеркнуто из жизни. Зато когда все осталось позади, Денис мог себя поздравить и вздохнуть наконец с облегчением.
На каникулах он сходил в парикмахерскую и поменял себе прическу: укоротил волосы до плеч и перестал собирать их сзади в хвост.
Пользуясь перерывом в учебе, Денис предпринял попытку найти себе работу, которую мог бы совмещать с занятиями в консерватории. Это было делом нелегким и неблагодарным, так как отнимало много времени и сил, и поначалу не приносило никаких результатов. Он искал работу по специальности, но иногороднему с, мягко говоря, неполным высшим образованием, рассчитывать ему было особенно не на что. Работодатели откровенно не церемонились с ним, и Денису ничего не оставалось, как в свою очередь не церемониться с ними. Если он звонил по телефону, а в ответ ему говорили, что все вопросы он сможет задать на собеседовании, то он сразу вычеркивал этот вариант из списка. Порой он врал напропалую, видя, что имеет дело с целой системой социальных стереотипов, системой, с которой можно говорить только на ее языке. И он говорил то, что от него хотели услышать. Он врал им без зазрения совести, потому что эти люди были ему совершенно чужды. Он уважал их как людей, но внутренне отвергал их как чиновников и дельцов. Он не в силах был бороться с системой, ему приходилось соглашаться с ней, но в душе он не мог не презирать ее.
…Один раз он чуть было не устроился продавцом в музыкальный магазин. График работы ему подходил, и Денис решил попробовать поработать.
Хозяйка магазина была женщиной бальзаковского возраста, да и вообще было в ней что-то бальзаковское. Музыкой она не занималась, но товар свой знала хорошо. Она рассказала Денису, как, тонко играя на интересах посетителя, убедить его купить инструмент, как отличить серьезного клиента от просто клиента и как научиться с первого взгляда угадывать тех, кем движет лишь праздное любопытство.
Когда в магазин зашли очередные посетители – парень и девушка – Денис постарался показать себя с лучшей стороны. Он рассказал им все, что успел узнать об имевшихся в наличии синтезаторах, а затем подключил к электросети заинтересовавшую их модель. Девушка, сев за синтезатор, начала играть – видно было, что она где-то училась. Денису приятно было смотреть на ее довольное лицо: как музыкант он очень хорошо понимал ее чувства. Закончив играть, девушка с улыбкой взглянула на парня. Тот сказал Денису, что они подумают. Денис дал им напоследок брошюру с информацией о различных моделях синтезаторов. Когда они ушли, хозяйка магазина сказала ему, что «эти больше не придут».
Поначалу, когда Денис еще только думал о том, чтобы устроиться продавцом в музыкальный магазин, он лелеял надежду, что сможет в свободное от посетителей время играть в наушниках на каком-нибудь синтезаторе. В действительности все оказалось не так радужно, как он себе воображал. В условиях личной материальной ответственности, ему приходилось внимательно следить за каждым посетителем, и порой он чувствовал себя не столько продавцом, сколько охранником.
Хозяйка магазина рассказала Денису один поучительный случай, произошедший с ее дочерью, которая одно время тоже работала у нее продавцом. Однажды в магазин зашла группа людей, и пока основная часть отвлекала продавца, один из них незаметно сунул себе под одежду саксофон. Найти похитителей так и не удалось, хотя в магазине действовала система видеонаблюдения. После этого случая девушка вынуждена была несколько месяцев работать за бесплатно.
Денис проработал в магазине один день (за который ему, разумеется, не заплатили), а затем решил, что это занятие не для него.
…Он искал работу в основном через газеты, а также в Интернете, доступ к которому был в компьютерном классе консерватории. Иногда ходил на биржу труда. Но найти работу ему суждено было только через год и совершенно неожиданным способом…
Как-то раз, идя по улице, Денис случайно оказался свидетелем дорожно-транспортного происшествия: столкнулись две машины, буквально метрах в пяти-шести от той части тротуара, по которой он шел, так что Денис даже отскочил от неожиданности. Одна из них была новенькой легковой иномаркой, другая – уже видавший виды джип. К счастью, никто не пострадал, но иномарке сильно досталось, в отличие от джипа. Из обеих машин выскочили водители и стали на повышенных тонах выяснять отношения. Движение на проезжей части было весьма свободное, пробки не возникло, и другие машины стали, не останавливаясь, объезжать их стороной. Водитель джипа, судя по всему, приезжий откуда-то с юга, попытался остановить последнюю из двух машин, ехавших следом за ним, но ее водитель явно не хотел задерживаться и не подал виду, что слышал обращенные к нему слова. Денис тем временем стоял на тротуаре, приходя в себя, но и ему совсем не хотелось во все это вмешиваться. Он уже было собирался пойти дальше, но тут водитель джипа заметил его и в два прыжка очутился рядом.
- Друг, помоги! – заговорил он с выраженным кавказским акцентом. – Ты видел, что это он меня подрезал?! Какого черта он полез вправо – не видел, что ли, что я еду?! Ты свидетель: я тут ни причем!..
Да, Денис видел все случившееся. Видел он также и то, что водитель джипа действительно в этой ситуации был прав. И потому в его душе боролись сейчас два противоположных начала… Но момент колебания прошел, и решение было принято.
- Да, я могу засвидетельствовать.
Водитель легковой машины, парень не намного старше Дениса, бросил на него злобный взгляд.
- Спасибо, друг! – обрадовался водитель джипа. – Только не уходи никуда!
Он кинулся к женщине среднего возраста, на момент аварии находившейся неподалеку от места происшествия, и стал также уговаривать и ее. Тем временем вокруг уже стали собираться любопытные. Некоторые переговаривались между собой. Денис услышал сказанные за глаза о водителе джипа нелестные слова, по всей видимости, исходящие от коренных москвичей.
Вскоре подоспела милиция. Денис честно рассказал все, что видел, и ответил на все вопросы о том, кто он такой, где живет, где учится. Женщина на момент происшествия была дальше и видела все не так хорошо, но ее показания не противоречили показаниям Дениса и тоже говорили в пользу водителя джипа. После дачи показаний свидетели могли быть свободны.
Пока милиция выясняла что-то у водителя иномарки, водитель джипа, который, как выяснилось в ходе допроса, оказался хозяином какого-то кафе, горячо поблагодарил Дениса и сказал:
- Так ты музыкант? На пианино, наверно, играть умеешь? Не хочешь пианистом у меня в кафе поработать? Если надумаешь – приходи. Спросишь Романа, – и он повторил название кафе, упомянутое перед тем при составлении протокола.
Роман Бабанян был мужчиной сорока двух лет, крупного телосложения, хотя и не высокий; темноволосый, с аккуратно выбритым до синевы лицом, и довольно представительный. Его предложение не вызвало у Дениса каких-либо подозрений, подкрепленное всем тем, что было сказано в присутствии милиции, а также внешним впечатлением от этого человека. Единственное, что смущало Дениса, так это характер работы, слишком уж далекий для него от идеала. Но, в конце концов, выбирать ему особенно было не из чего и, поразмыслив, он на следующий день пришел в указанное кафе.
В воздухе витали запахи табака и кофе – это было первым, на что обратил внимание Денис. Он огляделся: обстановка, конечно, не дотягивала, до уровня ресторана, но в целом все было довольно опрятно. Несколько странно было видеть здесь черный рояль фирмы «Petrof», стоящий у окна между двух пластмассовых пальм.
Денис подошел к стойке и попросил у продавца, позвать Романа. Продавец посмотрел на него и спросил:
- А вы по какому поводу?
- Мы договаривались. Он сказал, что ему пианист нужен.
- Посидите пока здесь. Я сейчас ему позвоню.
- Можно я пока рояль опробую?
- Да, можно.
Рояль оказался порядком расстроенный. Денис не стал пытаться на нем ничего играть и предпочел просто подождать Бабаняна. Тот явился через полчаса. Он радушно поздоровался с Денисом и предложил угостить его за счет заведения. Денис попытался отказаться, но Бабанян был так деликатно настойчив, что Денису пришлось уступить. Сошлись на чае с пирожным.
Они сели за дальний столик. Бабанян еще раз поблагодарил за вчерашнее. Денис ответил, что он всего лишь сказал то, что видел. Потом они заговорили о деле. Бабанян сказал, что настроить рояль – не проблема. Объяснил, что инструмент появился у него недавно, после того как один должник не смог вернуть ему долг. Теперь рояль стоял без дела как предмет интерьера. Денис сказал, что его смущает, что в кафе курят. Бабанян сказал, что можно открыть окно и включить кондиционер. По оплате он честно предупредил, что много не даст, но сумма, которую он затем назвал в качестве платы за один вечер устроила Дениса, тем более что она могла заметно возрасти за счет чаевых.
- Что надо будет играть? – спросил он.
- Да играй, что хочешь. Только не слишком заумное: такое, что все знают. Что-нибудь для фона. Или что они сами тебя попросят… «Мурку» сыграть сможешь?
- Если напоете – подберу.
- Ну и все, а больше от тебя ничего и не требуется!
Уходя, Денис поблагодарил Бабаняна за гостеприимство.
- Да не за что! – ответил тот, улыбаясь.
Денис впоследствии еще не раз слышал от него эту фразу. Благодарил ли кто за какую-нибудь действительно важную услугу, или просто говорил формальное «спасибо» за ответ на пустяковый вопрос, Бабанян, не задумываясь, а возможно даже и не отслеживая, с неизменной улыбкой говорил свою коронную фразу. И в том, как он ее произносил, сказывалась вся его сущность. Это была не просто фраза: это был, в переносном значении этого слова, жест. Жест широкой души, исполненный почти царственной щедрости и сдобренный колоритным кавказским акцентом: «Да нэ за шта!»
Вот так Денис стал по вечерам играть в кафе, разменивая свое бесценное время на «презренный металл». Зато это позволяло ему обходиться без финансовой поддержки со стороны родителей.
Зачастую он терпеть не мог ту музыку, которую ему приходилось играть, но уж он отводил душу по максимуму, если среди посетителей оказывался, например, какой-нибудь старый подвыпивший битломан. Тогда Денис играл для него одного весь вечер, и, не отрываясь от рояля, прислушивался к тому, как он с матом пополам изливает душу своему соседу, рассказывая о том, какая раньше была музыка, и о том, какую, мягко говоря, нехорошую музыку пишут сейчас. Денис вслушивался в самую интонацию его голоса и за этими нецензурными словами различал настоящую, искреннюю боль за искусство от осознания того, куда оно катится. И он готов был подписаться, если не под каждым из этих слов, то, по крайней мере, под самим этим чувством. И тогда он внутренне улыбался при мысли о том, что нашел родственную душу даже в таком неожиданном месте, пусть даже и в таком жалком состоянии.
6
Раньше, еще в Калининграде, Денису очень не хватало общения с человеком, который бы тоже писал музыку. Все его знакомые музыканты занимались только исполнительством, композицию же никто из них всерьез не практиковал. Среди преподавателей по крайней мере один или два что-то сочиняли, но их музыка была ему не очень близка, и, кроме того, Денису трудно было идти на контакт с людьми, которые были намного старше его.
Теперь же, с поступлением в консерваторию, количество людей сочиняющих музыку вокруг него возросло в десятки раз. Среди них наиболее близким ему по духу человеком, тем, с кем Денис больше всего общался, оказался Юрий. Или Юра, как вскоре он стал его называть.
Будучи уже тогда ярким и самобытным композитором, Юрий Александрович Скляров умел порой привнести в свою музыку нечто такое, что способно было затронуть сердца самого широкого круга слушателей. Некоторые его мелодические находки восхищали Дениса. Он глубоко уважал его как композитора. Незначительная разница в возрасте никак не мешала им общаться на равных.
Неудивительно, что после того дня, с которого началось их общение, разговоры между ними стали заходить и о собственной музыке. Играя друг другу свои уже законченные работы, они делились мнениями, иногда восторгами и нередко замечаниями.
Как-то раз темой их беседы стал творческий процесс. Юрий рассказывал про свою увертюру, одна из тем которой пришла к нему ночью во сне.
- Я услышал ее то ли еще во сне, то ли в полудреме, – рассказывал он. – Подумал, что это будет хорошая тема для побочной партии. Выражает то, что надо. Такая полетность… Как в фильме «Титаник», когда они стоят на носу плывущего через океан корабля. Такое же чувство. Думаю: надо записать, а то забуду. Хорошо догадался, что сплю и сразу проснулся, а то записал бы во сне, а на утро даже не вспомнил бы, что сон такой снился, не то что тему!
- Бывает, – со знанием дела подтвердил Денис. – Я так первую быструю тему из разработки своего фортепианного концерта придумал, только я в тот момент уже проснулся посреди ночи, когда она у меня в голове появилась.
- А ты обычно как сочиняешь: в голове или за инструментом? – с интересом спросил Юрий.
- И так и так. Но чаще за инструментом.
- И я чаще за инструментом. Хотя, конечно, частенько случается, что тема приходит, когда инструмента нет. Тогда я напеваю на диктофон или записываю на бумагу.
- Я тоже подумываю о том, чтобы завести себе диктофон, а то у меня плеер без функции записи, и приходится иногда подолгу крутить тему в голове, чтобы не забыть.
- …Я выделяю два варианта рождения музыки, – с серьезным видом сказал Юрий, – либо под влиянием внешнего источника звука, или даже просто шума, либо без него. Музыка может просто звучать в голове, а может быть частично или полностью услышана извне: из-под клавиш фортепиано, из нескольких нот чужой музыки, случайно донесшейся, например, в виде звонка сотового телефона и домысленной уже как-то иначе, из неправильно спетого кем-то мотива, из интонации человеческой речи, в которой вдруг промелькнуло что-то мелодическое, и так далее. Разница между этими двумя способами в том, какой слух задействован: только внутренний или же еще и внешний. Во втором случае, внешний сигнал часто является лишь толчком для дальнейшей работы внутреннего слуха. Так из услышанной извне короткой музыкальной фразы в голове может родиться мелодия. Но нередко мелодия не сразу обретает свой окончательный вид, и тогда начинается процесс поиска, который в отдельных случаях может длиться годами. В ходе этого процесса, в качестве побочного продукта, могут также появляться вариации темы. В этом поиске внутреннему слуху может помогать внешний, если под рукой есть инструмент. При сочинении в ходе импровизации за инструментом происходит непрерывное двустороннее взаимодействие головы и пальцев. Звуки, рождающиеся в голове, опережая движение пальцев, заставляют их нажимать на соответствующие клавиши. В свою очередь, если отстает голова, не успевая выдать следующие ноты на каком-нибудь участке мелодии, то за нее это делают пальцы. И тогда бывает трудно сказать, насколько их действия являются случайными. Или даже если они действительно являются случайными, то какова природа этого случая. Бывает, мелодия целиком рождается «под пальцами» и трудно отделить, что в ней возникло под действием внутреннего слуха, а что оттого, что просто так пальцы упали. В любом случае последнее слово всегда за головой, так как именно она принимает решение, какой вариант оставить.
- А еще многие хорошие находки бывают от ошибок в игре, – добавил Денис. – И это чуть ли не самое сильное во всем творческом процессе ощущение сверхъестественного, когда музыка рождается как бы сама собой, без твоего участия, минуя твой внутренний слух!
- Да, и у меня такое бывает! – подхватил Юрий. – А еще у меня иногда бывает чувство, будто я пишу под диктовку, и когда оно появляется, то уже забываешь обо всем: просто пишешь и пишешь, как заведенный. Самое интересное, что многое из написанного в таком состоянии потом действительно продолжает нравиться. Я очень люблю такую музыку за то, что в ней нет ощущения вымученности. Вот только я никогда не могу знать, действительно ли в моей музыке иногда присутствует эта вымученность, или же я, как автор, невольно смешиваю чувства, оставшиеся после работы над музыкой, с чувствами, которые вызывает во мне конечный результат… А еще я иногда на спор с самим собой играю случайную последовательность из нескольких нот, а потом стараюсь продолжить их так, чтобы получилась приличная тема.
- Проблема в том, что состояние, в котором рождаются новые музыкальные идеи, очень непостоянно, – вздохнул Денис. – Вдохновение – это не дойная корова, а капризная девушка, и притом совершенно независимого характера. Она приходит, когда ей вздумается и, полагаю, если захочет, может однажды уйти совсем. Если честно, у меня сейчас довольно трудный период в творческом плане. Но тем более я не могу найти оправдание своему бездействию, когда чувствую, что она рядом… Я для себя выработал определенный порядок творческого процесса, – начал он с энтузиазмом новую мысль. – На этапе сочинения музыки я стараюсь освободиться от всего. Хорошо, если выпадает несколько свободных дней или недель. Тогда можно основательно погрузиться в рабочее состояние, тем более, что само это погружение иногда может занять не один день, особенно после продолжительного перерыва в работе. Сочиняя, я стараюсь не зацикливаться на результате: расслабиться, радоваться тому, что получается, и не требовать от себя большего. Если мне кажется, что какая-то тема на что-то похожа, но сразу не могу понять на что, то я все равно ее оставляю. Обязательно записываю все, что считаю хоть сколько-нибудь интересным, – это дает стимул продолжать и заодно освобождает голову для следующих идей. Не ставлю перед собой никаких творческих задач, которые могли бы ограничить фантазию. Пишу короткие мелодические фрагменты, стараясь придать им более или менее завершенный вид, но не отвлекаюсь на детали. Это первый этап работы. Я стараюсь во время него не отвлекаться на другие этапы, потому что он требует совершенно особенного настроя души. На втором этапе я прослушиваю записанный материал, отмечаю каждую тему какой-нибудь оценкой и выбираю то, что действительно может пригодиться. Больше половины материала отсеивается тут же, в том числе и то, что, как выясняется, уже у кого-то было. Как правило, я работаю над несколькими произведениями одновременно, и обычно они очень отличаются друг от друга по характеру. Поэтому, я сразу могу определить, к какому произведению подойдет та или иная тема, и сделать соответствующую пометку. Некоторые стоящие темы остаются невостребованными и уходят в резерв: они могут пригодиться для будущих произведений. Третий этап – работа над отдельным произведением. Я смотрю все темы, выбранные для этого произведения и мысленно примеряю их к нему. Этот процесс чем-то напоминает собирание паззлов. Некоторые темы оказываются лишними и тоже уходят в резерв, но велика вероятность, что в будущем я ими не воспользуюсь. Остальной материал я использую в произведении, довожу сырые наброски до ума, придумываю развитие, склеиваю все это потом в единую форму. Ну и последний этап – инструментовка.
Юрий внимательно и с интересом выслушал его, а потом стал комментировать:
- Ты говоришь, тебе на первой стадии работы мешают конкретные творческие задачи? А мне они наоборот помогают сочинять: стимулируют вдохновение, дают толчок творческому процессу, задают направление поиска. Особенно, если произведение основано на литературной программе, и не важно, крупной оно или мелкой формы… Еще я хотел тебя спросить: как ты отслеживаешь плагиат? И последнее: извини, но твоя система напоминает мне конвейер. Конвейер идей. Я, напротив, часто следую за темой с самого момента ее рождения до воплощения, по крайней мере в эскизах, и предпочитаю не прерывать этот процесс. Если произведение включает в себя много тем, которые каким-то образом взаимодействуют, то, когда я уже работаю над произведением в целом, я работаю над несколькими темами сразу.
- Что касается первого твоего замечания, – начал Денис, – то да, я согласен: текст может помогать найти мелодию… Насчет плагиата… я просто стараюсь запоминать все, что мне когда-либо понравилось в музыке. Если что-то услышал хотя бы раз, то все равно это остается где-то в памяти, и потом уже не скажешь, что никогда не слышал. Так что лучше запомнить тему как следует, чтобы, если напишешь что-нибудь похожее, сразу вычислить, на что это похоже. А когда вспомнил нужную тему, тогда уже можно и думать: насколько твоя тема похожа на нее и можно ли что-то с этим сделать. Если сильно похожа, то сразу выкидываю. Если там есть какая-то самостоятельная и самоценная идея, то можно попытаться что-то изменить, чтобы, не в ущерб идее, уменьшить сходство. В крайнем случае, если мне покажется, что у меня получилось в чем-то лучше чем у моих предшественников, могу даже оставить без изменений. Потому что, может быть, эта идея для того и появилась на свет, чтобы воплотиться наконец в таком виде. Но если в результате получится слабая вариация на чью-то тему, то лучше, конечно, выкинуть. Поэтому, я держу в своей голове «фонотеку» своих любимых произведений: либо целиком, либо в виде понравившихся отрывков. Со временем от практики совершенствуется способность отслеживать сходство и быстро вспоминать нужную тему.
- Недурно! – сказал Юрий. – А я никогда не мог похвастаться хорошей памятью, хотя мне как теоретику и положено бы… От этого у меня всегда были проблемы с викторинами по музлитре.
- Кстати, я тебя еще не спрашивал… Может, тебе знакома эта тема?.. – Денис напел.
- Очень красиво, но я не узнаю… – удивился Юрий. – А что это?
- Сам не знаю. Слышал один раз в детстве, но до сих пор она мне больше так и не попадалась. Уже практически все нашел, что когда-либо нравилось, а эту – нет… Хоть бы автора знать!
- Ну, это что-то двадцатого века, почти наверняка.
- Да, кажется, что так, – на лице Дениса показалась напряженная задумчивость: – Что-то еще хотел сказать… А! Какое там у тебя было последнее замечание?.. Да, по поводу конвейера идей… Понимаешь, создание мелодии я считаю важнейшей частью творческого процесса и основной задачей работы композитора. Если мелодия мне неинтересна, то, как правило, мне уже неинтересно и ее развитие. Лучше я несколько раз подряд послушаю понравившуюся мне мелодию, чем буду слушать, как хорошую идею разменивают на слабые вариации. Конечно, в идеале и то и другое должно быть на высоте, но я считаю, что мелодия – основа музыки.
- Знаешь, я раньше тоже так думал. А потом мне просто стало попадаться все больше произведений, художественная ценность которых определялась в первую очередь именно развитием музыкальных тем, а не самими темами. Если бы мне раньше кто-нибудь сказал, что главная тема моего любимого произведения будет звучать так, – Юрий напел тему главной партии первой части Шестой симфонии Чайковского, – я ни за что бы не поверил. Но зато какое там развитие!.. Причем, не одной только этой темы.
- Однако в этом развитии можно выделить те места, которые особенно нравятся, и рассматривать их как вполне самостоятельные мелодии.
- Нет! Там все взаимосвязано! Если ты будешь слушать какой-либо эпизод вне контекста, ты много потеряешь.
- Пожалуй. Но если буду переслушивать, то вполне… Я, например, обычно пропускаю вторую часть, потому что не хочу слушать ее всякий раз, как мне захочется послушать все произведение. А еще я с удовольствием могу слушать как отдельное произведение разработку первой части.
- Да ты варвар! – усмехнулся Юрий. – Ты рассуждаешь как потребитель, – добавил он.
- Да, я потребитель, – с вызовом ответил Денис. – Но следует отличать потребление от потребительства. Я ведь не только потребляю, я еще и отдаю. И в этом энергетическом круговороте – основа моего существования… Ты вон тоже как-то сказал, что можно все сравнивать. Тоже довольно потребительская мысль, – улыбнулся он.
- Ничего общего! – категорично отрезал Юрий. – Это изъявление моего осознанного выбора.
Денис что-то промычал, выражая тем самым, что понимает всю глубину данного аргумента. На самом же деле ему просто не хотелось уходить далеко от темы.
- Для меня именно мелодия лежит в основе всего, что мне нравится в музыке, – продолжал Денис. – И в какие бы дебри я не уходил как композитор, я стараюсь не халтурить и не увиливать от своей главной задачи – создания красивых мелодий. Потому что главное в музыке – это все-таки красота.
- И развитие.
- Конечно, развитие тоже важно, но именно красота делает музыку музыкой. Например, музыка, в которой самое главное красота – это Моцарт. Красота плюс глубина – это Бах. Красота плюс оригинальность, и именно такая оригинальность, которая не в ущерб красоте, – это Шопен… Помнишь этюд ми мажор? Когда я первый раз слушал десятый опус Шопена, я прошел мимо этого этюда. Мне тогда трудно было оценить его сразу: я раньше не очень любил медленную мажорную музыку. Потом через несколько лет я с удивлением прочитал, что якобы сам Шопен считал мелодию этого этюда своей лучшей темой. Тогда я вернулся к этому произведению и послушал его более внимательно… Помнишь, как там идет?.. В первом периоде главной темы, там еще нет того развития, которое будет потом. Если бы мелодия на том и закончилась, это была бы просто красивая гармоничная музыка. Но дальше, во втором периоде, идет это новое восхождение. Восхождение к верхней ноте, к кульминации… в общем, все как полагается в подобных случаях… А потом начинается спуск, но эмоционального спада не происходит. Более того, создается ощущение, что небеса раскрываются и на второй фразе после того, что формально должно было быть кульминацией, мы слышим пять нот, ради которых и стоило называть этот этюд лучшей темой Шопена!.. Мне поначалу какое-то время казалось, что эти пять нот несколько искусственно приклеены к основной теме. Они сразу врезались мне в память, но я долго не мог запомнить все, что им предшествует. Потом я понял, что во мне говорят стереотипы, что все, что казалось мне не вполне естественным, призвано служить одной-единственной цели: подготовить и раскрыть красоту этих пяти нот…
- Да, красивая тема! – согласился Юрий. – А еще в музыке есть такая штука как атмосфера.
Денис улыбнулся:
- У меня по этому поводу свои ассоциации. Фоновая музыка хороша, когда сидишь в ресторане за вкусным ужином с красивой девушкой. Но если ужин невкусный, а девушка некрасива, то грош цена этой музыке!
- Ты слишком узко понимаешь атмосферу в музыке. Атмосфера – это ощущение от конкретного места в пространстве. Музыка не столько передает это ощущение, сколько погружает в него.
- Нет, я понимаю, о чем ты, – ответил Денис. – Атмосфера дает почувствовать «душу» того места, в которое тебя переносит музыка. Ближе всего она стоит к глубине, хотя это не одно и то же. Глубина также вызывает чувство погружения, но заставляет забыть обо всем, кроме самого этого чувства погружения и чувства слияния со всей вселенной… Можно сказать, что глубина – это атмосфера вселенной… Знаешь какой, на мой взгляд, самый глубокий момент в Девятой симфонии Бетховена? Я не говорю самый потрясающий, самый красивый, самый лучший, а именно самый глубокий…
- Дай попробую угадать… – Юрий задумался. – Средний эпизод в финале. Самый конец его: как раз перед началом двойной фуги с хором… У меня всегда в этом месте такое ощущение, что Бетховен своим обостренным внутренним слухом улавливает что-то потустороннее.
- Да, это глубокий эпизод, – согласился Денис. – Но я имел в виду другой: в третьей части, после второй фанфары… Вот это и есть глубина! Космический момент! Вот это вселенная! Как будто реинкарнация Баха! Не цитата, как в связующей партии первой части, а именно воссоздание самого духа его музыки!..
…Они могли говорить о музыке бесконечно. Каждый из них нашел в лице другого интересного и во многом близкого себе по духу собеседника, и теперь они просто делились друг с другом накопившимися мыслями и впечатлениями. С другой стороны, они понимали, что времени на разговоры у них впереди еще будет предостаточно, и даже если что-то важное останется недосказанным сейчас, то всегда можно будет вернуться к этому потом.
Так или иначе, все их разговоры вращались почти исключительно вокруг музыки. На какое-то время это способно было всецело захватить мысли Дениса. Но потом к нему все чаще стали приходить тревожно-волнующие мечты о том, чтобы в его жизни появился человек, с которым, или вернее с которой, он сможет поговорить не только о музыке…
7
Так, постоянно занятый то учебой, то работой, а в перерывах между тем и другим проживая яркую, насыщенную впечатлениями жизнь, Денис, не без трудностей доучился до третьего курса.
Единственное, что его по-настоящему беспокоило, так это тот самый творческий застой, в котором он признавался Юрию. Денису хватало способностей на то, чтобы добросовестно выполнять все задания по композиции, которые давали в консерватории, но писать что-либо для себя, для саморазвития, ему по ряду причин стало труднее. Кроме очевидной загруженности учебой и работой, он чувствовал также, что его творческое затишье могло быть связано и с причинами чисто психологического характера. Он даже примерно понимал, каковы эти причины.
…Где-то вскоре после очередной зимней сессии ему по знакомству за льготную цену достался билет в Большой театр. В связи с закрытием Основной сцены театра на реконструкцию все спектакли шли на Новой сцене. В первом отделении давали оперу «Моцарт и Сальери», а во втором – балет «Шопениана».
До сих пор Денис мало бывал на балете. Последний раз очень давно, еще в Калининграде, когда смотрел «Жизель». Живая музыка и красота танца оставили тогда в его памяти яркий след. Теперь ему хотелось освежить свои впечатления и заодно посмотреть балет, который он еще не видел.
Тот вечер изменил жизнь Дениса настолько, что после спектакля ему суждено было выйти из зала буквально другим человеком. Началось все с того, что во втором отделении ему необыкновенно понравилась очень красивая молоденькая балерина, исполнявшая роль одной из сильфид.
В приглушенном голубоватом свете прожекторов весь ее облик, казалось, излучал возвышенную неземную грусть. У нее были удивительно прекрасные и тонкие черты лица. Она стояла чуть склонив голову. Из-под опущенных ресниц не видно было ее взгляда. Темные волосы, уложенные в прическу, не скрывали тонкой грациозной шеи. Контуры покатых плеч переходили в плавные линии поднятых над головой округлых рук без малейшего излома до самых кончиков пальцев. Длинные и вместе с тем миниатюрные ноги, скрытые более чем наполовину белым шопеновским тюником, едва касались пола. Девушка была невысокого роста и очень изящно сложена.
Денис сидел на верхнем ярусе по левую сторону в первом ряду, достаточно близко от сцены, она же стояла в ряду танцовщиц, располагавшихся к началу балета в глубине сцены справа. Когда она не вышла, но словно выплыла на передний план и медленно подняла голову, он увидел ее взгляд, направленный куда-то ввысь. Этот взгляд проник ему в самое сердце.
У Дениса была с собой цифровая фотокамера. Он сделал несколько снимков очаровательной балерины, используя увеличение и выключив вспышку. На экране, приближая изображение и используя таким образом фотокамеру как бинокль, он мог видеть лицо девушки более отчетливо, нежели ему позволяли глаза.
Отдав таким образом должное красоте молодой танцовщицы, Денис вновь переключил свое внимание на балет. Похоже, что во всем, что происходило на сцене, не было ни конфликта, ни даже какого бы то ни было сюжета. Двадцать три одинаково одетых девушки с маленькими крылышками за спиной, как у сказочных фей, танцевали вокруг одного-единственного танцора, отражая, таким образом, то ли тайные мечты хореографа, то ли соотношение мужчин и женщин в балетном искусстве. Но где-то на иррациональном плане все это было безумно красиво! При полном отсутствии каких-либо диссонансов, являясь зримым воплощением высшей неземной гармонии, этот мир жил по своим собственным законам и говорил на своем языке, языке совершенно особом, но удивительным образом понятном.
Однако чем дольше Денис смотрел балет, тем чаще его взгляд помимо его воли останавливался на прекрасной танцовщице. В постановке были три сольные женские партии, она же танцевала в кордебалете. Но поразительная красота выделяла ее из числа других танцовщиц, и даже во время сольных эпизодов, когда кордебалет стоял неподвижно, взгляд Дениса невольно возвращался к ней. К середине балета он уже не сводил с нее своей фотокамеры. Он ловил каждый взгляд девушки, каждый поворот ее головы в его сторону. Малейшее ее движение отзывалось у него в сердце. Фотокамера позволяла снимать также видеоклипы среднего качества, и он записал несколько минут, оставшихся до конца балета.
Еще до того, как занавес закрылся и в воздухе растаял последний аккорд, зал разразился аплодисментами и криками «браво!»
Денис не спешил убирать камеру, ожидая, когда исполнители выйдут на поклон. Занавес вновь открылся, и они стали выходить в порядке увеличения старшинства. Одной из первых, вместе с тремя другими танцовщицами кордебалета, вышла красавица девушка. Она грациозно поклонилась. В этот момент ей поднесли цветы. То был какой-то молодой парень – Денис толком не разглядел его, но ему показалось, что девушка, взяв букет и сказав, очевидно, «спасибо», улыбнулась. Денис почувствовал, как его сердце сжалось при виде этой улыбки.
Когда сцена опустела и аплодисменты стихли, зрители стали расходиться. Денис шел в общем потоке людей, движущихся по направлению к гардеробу, мало что замечая вокруг.
Внезапно его посетила одна мысль. На выходе с лестницы, ведущей в фойе первого этажа театра, он оторвался от людского потока и повернул в другую сторону. Нет, он не собирался идти искать, как в этом здании можно пробраться к артистическим гримеркам: такая мысль не могла сейчас восприниматься им всерьез. Напротив, он еще надеялся, что все происходящее с ним могло быть всего лишь наваждением и что завтра утром, когда он хорошенько проспится, его душа вновь окажется на своем месте. Он шел туда, где перед началом балета видел работников театра, продающих посетителям программки, шел в надежде, что они еще там. Но их там больше не было, и он вернулся к гардеробу, заняв место в конце очереди.
- Простите, у вас, случайно, нет программки? – обратился Денис к людям, стоящим впереди него.
Ему ответили, что нет. Денису неудобно было ходить и у всех спрашивать, и он отказался от своей мысли. Получив в гардеробе одежду, он отошел в сторону, как вдруг его, казалось бы, невидящий взгляд выхватил из пространства один-единственный предмет. Он обернулся и, обходя людей, встречающихся ему на пути, направился к скамье, стоявшей у дальней стены. Подойдя к ней он поднял сложенный белый листок программки. Пробежав взглядом по списку исполнителей сольных партий, он увидел, что в программке не были указаны имена артисток, задействованных в кордебалете.
Сунув программку в карман, Денис оделся и вышел на улицу. Там было темно и шел снег.
Колючие снежинки хлестали Дениса по щекам, но он не замечал их. Он шел к станции метро, рассеянно глядя в никуда, словно на автопилоте. Он был взволнован до глубины души. За те полчаса, что длился балет, полчаса, в течение которых Денис потерял ощущение времени, его внутренний мир был обращен в хаос. Он даже сам себе не смог бы ответить на вопрос, о чем он сейчас думал. Определенно можно сказать лишь то, что в этот момент в его голове сквозь беспорядок мыслей звучала музыка. Но странное дело: это была не та музыка, которую исполняли сегодня во время балета, и даже не та, что еще только пробуждалась в его душе, и которой вскоре предстояло родиться на свет и обрести существование в реальном мире. Это была музыка, которую он слушал накануне: Ян Дисмас Зеленка – Miserere (Псалом 50), первая часть.
8
Не прошло… Ни на утро, ни в последующие дни. Все оказалось намного серьезней…
Денис не знал, что ему делать с этим внезапно обрушившимся на него чувством. К эйфории первых признаков влюбленности очень скоро добавились первые сомнения. Красота этой девушки, а также само звучание слов «балерина Большого театра» (пусть и не прима, но все-таки!) в глазах такого провинциала, как Денис, превращали ее практически в недосягаемую мечту. По крайней мере, так ему казалось…
Придя после балета в общежитие, он поделился впечатлениями от вечера в Большом театре с Максимом, ни словом не обмолвившись о прекрасной балерине. Потом Денис попытался немного позаниматься, но голова отказывалась думать о делах.
Полночи он провел без сна, не в состоянии забыться. После двух часов бессонницы Денис не выдержал и, чувствуя себя вором, который собирается что-то украсть, не вставая с кровати, нащупал в темноте свою сумку. Стараясь все делать тихо, чтобы не разбудить спящего в другом конце комнаты Максима, Денис достал из сумки фотокамеру и, волнуясь от ожидания, включил ее в режиме просмотра. Сердце его бешено колотилось. У Дениса захватило дух от первого же кадра с ней. В невероятном волнении вглядываясь в каждый снимок, то увеличивая изображение, то уменьшая, он просмотрел их все.
Надо сказать, что большая часть снимков была неудачна, в силу дальнего расстояния съемки, нехватки освещения и того, что сама балерина временами находилась в движении, но Денис был счастлив и тем, что получилось. Три снимка показались ему просто божественными, особенно один, на котором ее лицо было видно наиболее отчетливо. Денис долго смотрел в это лицо, не в силах оторвать взгляда. Потом он выключил звук и запустил отснятое видео. Оно получилось лучше чем снимки… И снова Денис увидел того парня, который поднес ей цветы, и снова у него невольно сжалось сердце. Он попытался разглядеть лицо молодого человека, но это было невозможно, как невозможно было тогда, во время спектакля, понять значение улыбки, которую девушка подарила в ответ…
Денис выключил фотокамеру, положил ее назад в сумку и зарылся лицом в подушку. Эмоции переполняли его…
Он проснулся в свое обычное время, еще до звонка будильника, после каких-нибудь двух-трех часов сна. С первой же мыслью все то же лихорадочное состояние нахлынуло на него с новой силой. Ситуация выходила из-под контроля…
На учебе Денис был рассеян, хотя, несмотря на недосып, не чувствовал усталости. За обедом он заметил, что у него пропал аппетит. Вечером в кафе отыграл положенную программу словно на автомате. И все это время Денис ощущал беспокойство в сердце, хорошо ему знакомое, но уже года три не посещавшее его. Определенно, с этим надо было что-то делать…
Но что? Вчерашняя балерина не выходила у него из головы. Тот образ, который завладел его душой, казался столь возвышенным и прекрасным, что Денис не мог допустить мысль о том, чтобы хотя бы попытаться подавить волнующие его чувства. Этот образ стоял у него перед глазами как зримое воплощение мечты о чем-то неземном. Разве мог он убить в своей душе ощущение прекрасного?!
Он хорошо понимал, что мечтать об этой девушке – безумие, но похоже было на то, что ему самому хотелось отдаться во власть этого безумия.
Периодически Денис вспоминал про парня с цветами. Кто он? Такой же простой смертный, как и сам Денис, или же он что-то для нее значит? О чем говорила ее ответная улыбка?
Ему надо было увидеть ее снова. Он хотел больше узнать о ней. Он даже не знал ее имени…
Денису пришла в голову мысль о том, чтобы попытаться найти ее через Интернет.
На второй день после балета он пришел в компьютерный класс. Денис начал с того, что скопировал снимки и видеозаписи с фотокамеры на флешку. Затем он нашел через поисковую систему сайт Большого театра. Там был список всех артисток, которые числились в кордебалете: в общей сложности около ста человек. Немногим более чем к трети из них имелись ссылки на личную информацию, к которой, в большинстве случаев, прилагалась и фотография. Просмотрев все фотографии, Денис не нашел на них нужной девушки. Тогда он открыл по ссылке репертуар театра и выбрал «Шопениану». Там, как и в его программке, были указаны только исполнители сольных партий. Денис вернулся к общему списку артисток кордебалета и скопировал его себе в отдельный текстовый документ. Затем он исключил из списка тех из них, у кого имелась фотография, тех, которые исполняли сольные партии во вчерашнем спектакле, и тех, которые по данным из их личной информации не танцевали в «Шопениане». Могло, правда, оказаться, что эти данные не вполне точны, скажем, по причине нерегулярного обновления информации на сайте, поэтому всех исключенных Денис на всякий случай заносил в другой список с указанием причины исключения. В основном же списке у него оставалось еще около шестидесяти девушек.
Перед тем как покинуть сайт Большого театра, Денис открыл афишу и переписал себе расписание ближайших спектаклей. Затем он посетил некоторые наиболее популярные социальные сети. Там он, приняв меры по конспирации, начал искать девушек из своего списка. Это было делом нелегким и требовало времени.
Видя, что поиск в Интернете затягивается и, в принципе, может занять не один день и не дать никаких результатов, Денис задумался. По времени ему пора уже было идти на работу, и он решил отложить свое расследование до завтра…
Денис понимал, что гораздо быстрее было подойти к девушке и познакомиться с ней. Он мог подарить ей цветы после выступления, мог попытаться пройти за кулисы, хотя бы даже и через сцену, а затем попросить у нее автограф. Мог подойти и сделать все то же самое, когда она будет выходить из театра. Даже если она просто распишется ему на программке, он сможет по подписи попытаться определить, как ее зовут…
Но через какой выход она покинет здание театра? Наверняка через служебный. Ему придется ждать ее на улице. Как же будет выглядеть его просьба дать автограф в темноте и на морозе?.. А еще этот парень: что если он окажется на пути Дениса?
Что ж, может, тогда хоть одной загадкой станет меньше?.. Отсутствие информации порождает избыток мыслей…
По правде сказать, все эти планы приводили Дениса в ужас. Ему казалось, что от таких идей веяло полным безумием. Он хотел только побольше узнать об этой девушке, и в его намерения не входили какие-либо активные действия по отношению к ней.
Но не пытался ли он самого себя обмануть? Что же тогда ему от нее было нужно?
Познакомиться с ней.
Зачем?
А разве нельзя познакомиться просто так?..
Да что он о себе возомнил?! Куда еще заведут его такие мысли? Он оценивал свой опыт знакомства с девушками как довольно скромный. Те качества, которые он сам в себе больше всего ценил, в данном случае вполне могли оказаться бесполезными. По крайней мере, так ему казалось. И наконец, разве не лучше идеалу оставаться на высоком, недосягаемом постаменте? Ведь иначе можно потерять все, даже иллюзию. Не лучше ли оставить все как есть?..
Мучаясь этими вопросами, Денис, однако, понимал, что самый действенный способ хоть что-то узнать об этой девушке – это пойти в театр. Там, на месте у него будет гораздо больше возможностей. Первое, что он сможет сделать – это пройти по зданию и изучить фотографии на стенах. Жаль, что такая мысль не пришла ему в голову еще тогда… Впрочем, тогда было уже поздно и его, наверно, попросили бы на выход…
Он также думал о том, что можно обратиться к кому-нибудь из театра (например, к вахтерше), показать фотографию девушки со своей камеры и спросить, как ее зовут. Но каковы шансы получить правильный ответ? В театре работает так много народу – попробуй, запомни их всех по именам! Да и с какой стати ее имя будут называть постороннему?
…Все эти варианты, связанные с необходимостью задавать вопросы другим людям, казались Денису рискованными, в особенности те, что предполагали обращение лично к девушке. Он хотел сначала узнать о ней все, что сможет, не выдавая при этом себя. Поэтому в следующие несколько дней он продолжил поиски в Интернете.
В социальных сетях Денис нашел еще нескольких девушек из списка. Некоторые из них ограничили доступ к своей странице, и он не мог добраться до их фотографий. В таких случаях приходилось довольствоваться фотографией, которую человек использовал в качестве основной, но по ней далеко не всегда можно было его опознать.
Денис также нашел в социальных сетях несколько групп, посвященных балету, в частности группу, посвященную Большому театру. В группе состояло около тысячи участников, большинство из которых были максимум просто любителями балета. Денис просмотрел весь список участников женского пола, сверяя его со своим списком, который знал уже почти наизусть. Это позволило ему вычислить еще нескольких балерин, которых не удалось обнаружить через поиск из-за того, что они указали свое имя в какой-нибудь нестандартной форме. Денис также проверял списки друзей всех найденных балерин, не ограничивших доступ к своим личным страницам.
Искал он и через обычные поисковые системы по всему Интернету…
Так или иначе, нужной девушки он пока не нашел. Возможно, она была среди тех, у кого была непонятная фотография. Возможно, она изменила свое имя, не желая быть узнанной. А могло быть и так, что ее и вовсе не было в Интернете. Тем более, что в списке оставалось еще как минимум человек тридцать.
Поэтому Денис решил, что настала пора снова сходить в театр.
Теперь ему предстояло платить за вход по полной стоимости, что было для него дорогим удовольствием. Хотя теоретически могли быть и какие-нибудь скидки для студентов. Но Денис сейчас не думал о таких мелочах. Ведь для него это был шанс увидеть ее еще раз…
Для своего похода в театр он выбрал «Лебединое озеро». Во-первых, потому что там участвовало много девушек из кордебалета, а во-вторых… нет, вовсе не потому что у них у всех были видны ноги (как сказал Юрий, заметив, что Денис зачастил на балет). Просто Денис очень любил эту музыку. Это был его самый любимый балет.
Он заранее купил билет на одно из относительно недорогих мест в партере. Также он купил себе театральный бинокль.
Перед выходом Денис тщательно побрился и оделся во все лучшее (впрочем, выбирать ему было особенно не из чего).
По дороге в Большой театр, Денис чувствовал внутренний озноб, но он боролся со своим страхом так же, как и всегда: «кидая себя на амбразуру».
Он решил действовать осторожно, но по обстоятельствам. Долго думал: купить ли цветы? От этого зависел сценарий дальнейших действий. В итоге он взял букет из трех красных роз. Денис очень долго их выбирал. Он взял красные, потому что «тот парень» подарил белые. Никакой открытки или записки Денис вкладывать не стал.
…Ее не было в этом спектакле. Как не было и на фотографиях, висевших на стенах. А спрашивать о ней он не рискнул… И даже любимый балет не вызвал в нем прежних эмоций. Полспектакля Денис выглядывал в бинокль лица девушек из кордебалета. Только в финале эта музыка завладела его душой, но лишь для того, чтобы умолкнув, оставить ее подавленной и опустошенной… А цветы он подарил дирижеру…
После этого второго похода в Большой театр Дениса буквально колотило изнутри. Несмотря на бессонницу накануне спектакля, он опять полночи провел без сна. К счастью, на следующий день ему не надо было идти на занятия, но он, как нарочно, проснулся ни свет ни заря и долго ворочался с боку на бок. Так больше и не уснув, Денис, наконец, встал, быстро собрался и пошел в консерваторию. В голове его навязчиво крутилась ария Лепорелло из первого акта «Дон Жуана» Моцарта.
Первым делом, придя в компьютерный класс, Денис открыл свой список и сверил его с программкой вчерашнего балета. Это дало ему возможность исключить из списка еще двух девушек.
Его так и подмывало на какую-нибудь провокацию. Временами ему приходили на ум самые разные идеи, иногда весьма радикального характера. Он горел желанием наверстать все, что ему не удалось вчера, и отыграться за эту, как ему казалось, неудачу.
Денис зашел на страницу одной из групп, посвященных балету, где было зарегистрировано наибольшее количество участников, в том числе и балерин. Сам Денис был зарегистрирован в этой группе под вымышленным именем. Будучи, таким образом, уверенным в своей конфиденциальности, он решил создать новую тему в разделе обсуждений.
Пытаясь подобрать слова, которые смогли бы привлечь внимание как можно большего числа участников группы, Денис на минуту задумался. Его взгляд, предоставленный сам себе, начал бесцельно блуждать в пространстве… Наконец, Денис улыбнулся и, быстро застучав пальцами по клавиатуре, набрал заголовок: «Как завоевать балерину?»
9
«Привет всем!
Не спешите делать выводы о человеке, который задает такой вопрос. Я не маньяк и не сумасшедший. Я не донжуан, потому что иначе не задавал бы подобных вопросов. Я не одержим балеринами вообще: меня интересует одна-единственная девушка. Она из кордебалета.
Читая обсуждения на этом форуме, начинаешь лучше понимать людей, посвятивших себя этому виду искусства. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что все балетные немного не от мира сего. Специфика работы накладывает отпечаток на их образ жизни, их интересы и, возможно, даже характер. Поэтому, полагаю, нет ничего удивительного в том, что молодой человек из другого круга, желая познакомиться с балериной, которая ему очень нравится, может испытывать некоторую неуверенность. Просто я не хочу, чтобы моя первая попытка познакомиться с ней оказалась последней.
Я обращаюсь ко всем мужчинам, нашедшим взаимность в сердце той своей единственной балерины, которая лучше любой примы. Я не стану спрашивать, почему среди толпы поклонников она выбрала именно вас. Сердце женщины – загадка, а сердце балерины – загадка вдвойне. Но я спрошу, что сделали вы, чтоб обрести это счастье? Чем заслужили внимание этой девушки? Вспомните, как вы впервые подошли к ней, какие слова сказали, чем попытались вызвать в ней ответный интерес?
Я также обращаюсь к представительницам прекрасной половины человечества: к той прекраснейшей ее части, которая посвятила себя балету. Если у вас есть молодой человек, который вам очень дорог, то, если можете, пожалуйста, скажите: чем вас привлек ваш избранник? Кто он и как вы с ним познакомились? Поймите правильно мое желание узнать о вас больше и простите мою нескромность».
Когда в Интернете появилось это сообщение, оно сразу же вызвало оживленное обсуждение. Комментарии были самые разные: от сочувственных до возмущенных. Многие имели иронический характер. Отвечали в основном представительницы прекрасного пола. Балерины писали автору темы о том, что он их слишком идеализирует, что они не какие-нибудь нереальные создания, а вполне нормальные люди, и подход к ним нужен такой же, как и ко всем остальным девушкам. Более конкретные практические советы сводились к тому, чтобы «дарить цветы после каждого спектакля» или «подождать у служебного входа».
Через пять дней появилась следующая тема от того же участника: «С кем встречаются балерины?» Оформленная в виде праздного вопроса, но явно продолжающая линию, намеченную ее автором в предыдущей теме, она одновременно давала повод поговорить о том, что было интересно многим. В итоге балерины не столько отвечали автору, сколько «между нами, девочками» делились друг с другом своим опытом на предмет того, с кем лучше встречаться. Цели человека, задающего такой вопрос, их ничуть не смущали, и к тому же виртуальный способ общения давал им несколько большую чем в реальной жизни свободу самовыражения. Главное же, в чем состоял предмет обмена мнениями, – это кого они предпочитают: своих, балетных или тех, других? (Иначе: кто твой молодой человек? Он из «наших» или нет?) Мнения разделились примерно поровну. Были также отдельные комментарии от мужской половины, не занимающейся балетом, о том, что балерины предпочитают или своих, или богатых и известных.
Тем временем в группе продолжали появляться все новые вопросы от неугомонного Ромео, вроде «Какими видами искусства интересуются балетные?» или «Что, кроме балета?» В свойственной ему манере он на каждый новый вопрос создавал отдельную тему, за что, в конце концов, получил предупреждение от администрации группы, заметившей ему к тому же, что их группа не клуб знакомств. После этого он несколько поутих и перешел в глухую оборону, ограничившись ранее созданными темами…
Однажды Денис пришел в компьютерный класс, специально выбрав такое время, когда там обычно было меньше всего народу. На сей раз ему казалось, что он нашел то решение, в котором так отчаянно нуждался и которое мысленно упорно искал все эти дни.
Сначала он, как обычно, проверил, не появились ли в некоторых интересующих его темах новые комментарии, а потом запустил программу, предназначенную для редактирования графических изображений. Денис открыл одну из фотографий с интересующей его балериной, где она была в кадре между двумя другими девушками. Снимок получился достаточно неплохой, и лица балерин были узнаваемы. Денис обладал некоторым опытом в редактировании изображений на компьютере. Этого оказалось достаточно, чтобы через час кропотливой работы с изящных рук прекрасной балерины исчезли рукавчики…
Пропажа, в сущности, небольшая, не нарушающая общей симметрии композиции и даже как будто не сразу бросающаяся в глаза, но все же…
Денис уже давно вычислил одну из двух других балерин с этой фотографии. Ее звали Анастасия Рябкова. Он знал также и то, что у нее в друзьях числится еще одна девушка из кордебалета Большого театра, тоже давным-давно выбывшая из его списка: Елена Ольховская. На личной странице Ольховской была доступна только ее основная фотография. Воспользовавшись этой фотографией, Денис создал фиктивного пользователя под именем Елена Ольховская. Затем от этого пользователя он отправил Рябковой ссылку на отредактированную фотографию с тремя балеринами, сопроводив ее нейтральным комментарием, в котором сообщалось лишь когда и на каком спектакле был сделан этот снимок.
…На следующий день в адрес фиктивного пользователя Ольховской пришло сообщение от Рябковой следующего содержания: «Полина без рукавчиков????!!!!!! Финиш!!!!!!!!!!!»…
«Полина!..»
Денис услышал, как зашелестели складки ее белоснежной пачки: «Полина Жданова!..»
Кровь бросилась ему в лицо. Он сжал голову руками, упершись локтями в стол, зажмурив глаза и задержав дыхание.
«Полина!.. Полина Жданова!..» – стучало у него в висках и в груди.
…Денис торжествовал. Ему не просто повезло узнать имя девушки: оно к тому же оказалось достаточно редким, чтобы быть единственным в списке кордебалета Большого театра, поэтому он автоматически узнал и ее фамилию…
Выяснив таким образом то, что ему было нужно, Денис удалил свою лже-Ольховскую. Он знал, что вместе с ней исчезнет и вся ее недолгая переписка с Рябковой, причем и со страницы Рябковой также. Таким образом, он сразу заметал все следы. Правда, могло быть и так, что, получив вчерашнее письмо, Рябкова скопировала отредактированную фотографию себе, но вряд ли это реально чем-то грозило Полине.
О самой Полине Денис не знал почти ничего. У нее была своя страница в одной из социальных сетей, наглухо закрытая для доступа. По маленькой фотографии в виде силуэта балерины, стоящей на одной ноге, ему не удалось опознать ее раньше. В группах, посвященных балету, Полина не состояла. Ее страница была обнаружена им неделю или две назад через поиск людей, зарегистрированных на том же сайте. Также он нашел ее в друзьях у некоей Анны Гуревич, тоже артистки кордебалета Большого театра…
Тут, надо признать, Денису очень помогла его дотошность. Страница Гуревич была свободна для просмотра. В свое время это позволило ему исключить Гуревич из своего списка на основании ее личных фотографий. Тогда же он не поленился и тщательно проверил всю ее страницу. Не проверил он только тридцать с лишним групп, в которых она состояла. Теперь же он решил, что надо все-таки это сделать. Ведь, несмотря на то, что Полина была всего лишь одной из ста сорока четырех друзей Гуревич, у них могли оказаться общие интересы…
Таким образом Денис вышел на клуб исторического бального танца «Вальс цветов».
…Это была настоящая победа, к которой он так долго и упорно шел! Мало того, что Полина оказалась среди членов группы «Вальс цветов», в фотоальбоме группы Денис обнаружил, в общей сложности, четыре фотографии, на которых она так или иначе фигурировала! Снимки были сделаны во время какого-то бала. Полина, одетая в изящное розовое платье, наподобие тех, что носили лет сто или двести назад, танцевала с разными молодыми людьми среди других пар. На последнем, общем снимке она стояла в первом ряду, держа в руке полураскрытый веер и улыбаясь.
Ах, что это была за улыбка!..
Денис раньше никогда не интересовался бальными танцами, теперь же он сразу решил, что надо пойти и записаться в этот клуб. Пусть у него совсем не останется свободного времени, да и с работой иногда будут получаться накладки!.. Лишь бы Полина была там, лишь бы увидеть ее снова!
Все эти девятнадцать дней, что он не видел ее, «похоронив» себя в Интернете, с ним происходил какой-то внутренний процесс. Теперь он больше не сдерживал своих чувств и не скрывал от себя правды. Да, он любил ее! Любил отчаянно! Любил с одержимостью немногим более чем двадцатилетнего юноши, еще не растратившего в себе способность верить этому великому чувству! Теперь он готов был забыть все свои страхи и рисковать! Он готов был отбросить все холодное, рассудочное и променять все это на искреннее и безоглядное безумство! Он просто видел ее перед собой и шел навстречу этому счастью! И не было между ними больше ни возвышения сцены, ни огней рампы!
…После двух недель ничем не ограниченного разгула, встретив сокрушительный отпор со стороны доблестной администрации группы почитателей балета, вставшей на защиту вверенных ей балерин, таинственный балетоман заметно «сбавил обороты», а потом и вовсе куда-то пропал с бескрайних просторов всемирной паутины, перестав наводить страх на девушек из кордебалетов различных театров нашей страны.
10
Когда она впервые появилась в танцевальном зале и прошла совсем близко, в каких-нибудь двух-трех шагах, в его душе все замерло. Стройная, грациозная, миниатюрная, она была балериной с головы до ног даже в обычной жизни. В каждом ее движении угадывалась принадлежность к этому высокому виду искусства. Освещение зала ничего не скрывало и не приукрашивало в ее внешности, и все же во всем ее образе по-прежнему оставалось что-то нереальное. Удивительный цвет длинных, густых, вьющихся волос можно было определить как темно-каштановый. Собранные сзади заколкой, они затем свободно рассыпались по спине, заканчиваясь чуть ниже лопаток. На ней был коричневый с оттенком бордового обтягивающий свитер, полностью закрывающий ее шею, довольно короткая черная юбка и черные теплые колготки. На ногах – темно-коричневые сапоги на высоком каблуке. Она негромко поздоровалась со всеми присутствующими в зале, сопроводив свое приветствие улыбкой. У нее был немного звонкий, но очень приятный голос.
Денис стоял чуть в стороне ото всех; получилось так, что, пройдя мимо, она его даже не заметила, зато он прекрасно видел и слышал ее. Не останавливаясь, она направилась в комнату, где переодевались дамы.
Перед началом занятий к Денису подошла та самая Анна Гуревич – стройная брюнетка лет двадцати с лишним, среднего роста и с довольно яркой внешностью.
- Привет! Меня зовут Анна, – сказала она, приветливо улыбаясь.
- Привет! Меня – Денис.
- Если хочешь заниматься бальными танцами, то ты пришел очень кстати: сегодня как раз младшая группа.
- Я знаю: я в Интернете смотрел расписание.
- Очень хорошо, значит по оплате ты тоже в курсе. Если хочешь, можешь с сегодняшнего дня начать заниматься, а можешь пока просто посмотреть.
- Попробую позаниматься.
- О’кей! Только тебе придется заниматься в носках, а на будущее советую купить балетки – вот, как у меня. Или чешки.
Она объяснила Денису, где все это продается. Он сказал «спасибо», на том разговор и закончился. Доброжелательность Анны как-то сразу расположила Дениса к этой девушке и помогла ему скорее освоиться в новом месте…
…Специфика танцевальных клубов состоит в том, что им постоянно не хватает мужчин или, как их здесь называют, кавалеров. Поэтому, в частности, у каждой вновь прибывшей дамы всегда спрашивают, нет ли у нее на примете молодого человека, который желал бы заниматься танцами. Подобно тому, как для простого воспроизводства населения страны необходимо, чтобы в среднем каждая женщина родила по два ребенка, таким же образом и каждая дама, которая приводит с собою одного кавалера, лишь возвращает свой морально-этический долг перед другими дамами. Если же дама приводит аж двух кавалеров или кавалер приходит один, то это уже прирост, который, впрочем, случается не так часто, чтобы повлиять на ситуацию в целом. Зато едва ли где-то еще мужчина может почувствовать себя настолько нужным, востребованным, едва ли где-то еще ему будет уделено столько благодарного женского внимания! Он может быть не слишком красив, не слишком обаятелен, может быть застенчив, неуверен в себе, неловок, может даже не обнаруживать никаких способностей к танцам, но через месяц-другой регулярных занятий его уже вполне хватит на тур венского вальса и безотказные дамы будут стоять у стенки в надежде, что он подойдет и пригласит одну из них…
Клуб исторического бального танца проводил занятия по вечерам, два-три раза в неделю, арендуя помещение в каком-то бывшем ДК. Вела занятия преимущественно Анна. В те дни, когда у нее был какой-нибудь спектакль, ее заменял один опытный кавалер. Административные вопросы брал на себя парень Анны. Помогала же ей вести занятия не кто иная, как Полина…
…Денис был на вершине счастья, когда после разминки она подошла к нему! Он впервые поймал на себе ее взгляд. Она была серьезна, но в этом взгляде он почувствовал душевную теплоту и открытость.
- Меня зовут Полина. А тебя? – ее голос прозвучал для него как музыка.
- Денис. Очень приятно.
- Мне тоже, Денис. Сейчас я покажу тебе базовые движения. Мы делали их только что, но, поскольку ты первый раз, мы повторим их с тобой отдельно. Давай отойдем, чтобы не мешать другим.
Пока остальные разучивали новый танец, они встали чуть поодаль, напротив друг друга. Полина называла движения, объясняла их нюансы, указывала на ошибки. Денис старательно пытался повторять за ней все, что она делала. Пользуясь случаем, он мог смотреть на нее, не рискуя показаться нескромным.
Невероятно! Еще вчера он искал ее в виртуальном мире и мог рассчитывать максимум на то, чтобы найти несколько фотографий! Еще совсем недавно он мог лишь изо всех сил вглядываться в ее маленькую фигурку на сцене! И вот теперь она стояла перед ним совсем близко, реальная и неземная! Денис мог смотреть на нее, буквально впитывая в себя каждую частичку этого образа, чтобы, с благоговением запечатлев его в своем сердце, унести этот образ с собой, вновь и вновь воскрешая его потом в своей памяти.
Полина прекрасно владела собой. Это касалось не только умения владеть своим телом, но также и выражения лица, умения держать себя на людях, сохраняя самоконтроль под пристальным взглядом чужих глаз. На вид ей можно было дать лет двадцать, не больше. Лицо ее дышало восхитительной свежестью. В нем было одновременно и очарование молодости и уже сформировавшиеся черты взрослой женщины. Никакой бледности или даже следов усталости. Минимум косметики. Вместо коричневого свитера на ней была теперь тонкая розовая кофточка с неглубоким вырезом и короткими рукавами. Теплые черные колготки также остались в раздевалке.
Денис не решался слишком часто смотреть ей в глаза, но когда их глаза встречались, ему всегда хотелось продлить это мгновение. Он на секунду задерживал свой взгляд, делая вид, что задумался. Денис старался не обнаружить перед Полиной своих чувств, пряча их за внешней сосредоточенностью. Он гнал от себя смущение, стараясь побороть некоторую свою скованность, чтобы быть более естественным. Он также чувствовал, что немного краснеет, но надеялся, что это можно списать на его усердие.
Основные танцевальные движения, которые в данный момент осваивал Денис, действительно требовали от него большой отдачи, причем нагрузка шла не столько на тело, сколько на работу памяти. Ему, никогда не занимавшемуся танцами, приходилось учить свое тело моментально подчиняться малейшему требованию воли, а разум – запоминать множество непривычных движений, каждое из которых имело свои особенности и свое название на незнакомом Денису французском языке. Он должен был стараться схватывать на лету и тут же максимально точно воспроизводить своими неподготовленными мужскими ногами и руками то, что уже неизвестно в какой раз делала маленькая изящная балерина, которой сама природа дала для этого несоизмеримо больше возможностей, чем ему.
Но он старался изо всех сил и был счастлив. Ему так хотелось оправдать ее ожидания и выразить таким образом свою благодарность за ее внимание к нему! Лучший подарок, которого так ждет каждый настоящий учитель!
Полина в свою очередь тоже не оставила без внимания его усердие и несколько раз похвалила за успехи, одарив его при этом очаровательной улыбкой, чем еще сильнее подогрела энтузиазм Дениса.
Но еще более приятно ему было, когда, объясняя позиции рук, она подошла, встала справа от него и коснулась его локтя. Он ощутил тепло ее ладони и пальцев. Денис почувствовал в ее прикосновении нежность, которой в действительности там не было, но которую ему очень хотелось почувствовать. До него долетел тонкий аромат ее духов. Против своего обыкновения Денис заметил, что этот запах ему приятен.
- Локоть убери. Не сгибай руку.
Затем она взяла в свои руки его пальцы. Краем глаза Денис увидел ее лицо так близко от своего, как не видел еще никогда прежде. Он почувствовал, что его руки начинают потеть от волнения. Это его смущало.
- Пальцы расслабь. Не надо так зажимать руку. Свободней.
- Прямо как в музыкальной школе на уроке фортепиано, – улыбнулся Денис.
- А ты играешь на фортепиано? – с интересом спросила Полина.
- Да.
Она отпустила его руку.
- Сделай заново. Встряхни руки, расслабь их… Вот, а теперь сделай руки по первой позиции. Старайся, чтобы руки были округлые: представь, что ты держишь шар или большое яйцо…
Она объяснила, как перевести руки во вторую позицию, а затем в третью.
- В третьей позиции кисти рук должны быть на такой высоте, чтобы ты мог видеть их, подняв глаза, но при этом не поднимая головы.
Она уже стояла прямо перед ним. Их разделяли какие-нибудь полметра. Она держала руки над головой немного впереди себя, придав им форму, напоминающую эллипс. Денис, насколько это было для него возможно, повторял ее положение. Их руки образовывали некое подобие арки, и через эту арку они могли видеть друг друга.
Ее лицо было напротив его лица. Он увидел перед собой ее глаза: серые с оттенком зеленого. Незримый свет, исходящий от нее, проникал ему в самое сердце, заставляя его замирать от невыразимого томительного чувства. Ощущение ее близости, прикосновение ее рук, прикосновение ее ауры, ее глаза, весь ее облик… Он сделал шаг вперед и пылко и нежно поцеловал ее в губы…
Денис поспешно отогнал от себя эту мысль.
- И плавно, не спеша, опускаем их снова в исходную позицию… Так, очень хорошо.
Затем она показала Денису, как делаются вальсовые шаги: по прямой и с поворотом. Это далось ему труднее всего. Он долго с механической повторностью передвигал ноги, пытаясь запомнить последовательность их положений. Полина сделала ему несколько указаний и оставила его отрабатывать вальсовые шаги дальше. В течение занятия она еще несколько раз подходила к нему, чтобы что-то поправить, и оставшийся час прошел незаметно.
Потом Анна громко попросила всех построиться «в шахматном порядке» и сказала:
- Занятие окончено. Всем спасибо!
Кавалеры поклонились, дамы сделали реверанс, и все похлопали друг другу. Полина подошла к Денису.
- Молодец, Денис! – по всему было видно, что она говорит это совершенно искренно. – У тебя хорошо получается, особенно для первого раза!
Денис весь просиял от таких слов.
- Спасибо!.. Спасибо огромное за сегодняшнее занятие: я раньше думал, что у меня никаких способностей к танцам! – и он поклонился ей, не слишком умело, но от этого не менее почтительно.
Полина улыбнулась и сделала ему реверанс.
- Это не так, – ответила она.
Денис невольно вспомнил ту фотографию, где Полина была в бальном платье и с веером… Глядя, как она удаляется от него легкой походкой балерины, Денис, украдкой от других, провожал ее взглядом, не двигаясь с места…
Затем он видел Полину, когда она забирала в гардеробе на первом этаже свою шубу – очень симпатичную коричневую шубку с капюшоном. Потом видел, как она садилась в машину вместе с Анной и двумя другими дамами. Машина была с непроницаемыми тонированными окнами, но он заметил, что за руль сел парень Анны. Обогнав Дениса, машина скрылась за поворотом…
Он шел по темной вечерней улице по направлению к метро. Была середина марта: оттепель уже началась и в воздухе витало предчувствие весны. В эту минуту душу его переполняло абсолютное – безусловное и безграничное, волшебное и упоительное, – словом, настоящее счастье! Ворвавшись в его жизнь и распахнув все окна и двери навстречу новому дню, оно уносило его прочь от всего прошлого и вчерашнего, наполняя душу светом и звуками ликующей музыки – кульминации «Утра» Грига!
11
Денис вернулся в общежитие в самом приподнятом расположении духа. Впервые за много дней в нем проснулся зверский аппетит. В последнее время Денис постоянно испытывал противоречивое ощущение одновременной пустоты в желудке и кома в горле. Теперь он решил как следует подкрепиться.
Во время ужина он был заметно оживлен и рассказывал Максиму свои впечатления от первого занятия танцами. Не имея обыкновения никого посвящать в свои душевные переживания, Денис ни словом не обмолвился о Полине. Максим же, не разделяя его интереса к танцам, слушал его несколько снисходительно.
Довольно скоро Денис снова почувствовал ком в горле и понял, что с едой пора заканчивать. Перед сном он попытался немного почитать учебник, но, осознав бесперспективность этого намерения, выключил свет.
В темноте, весь в мыслях о прошедшем вечере и о следующем занятии по танцам, которое должно было состояться через день, он вновь и вновь вызывал в памяти образ Полины и про себя шептал ее имя…
Денис опять маялся бессонницей. Его самого поражало, сколько в нем в последнее время было энергии, притом что он почти ничего не ел и очень плохо спал. Теперь же он снова почувствовал знакомый творческим людям «зуд»: ему хотелось сочинять.
Известно, что вдохновение бывает особенно благосклонно к влюбленным, да и не удивительно: когда еще человек способен так высоко подняться над обыденностью и услышать голоса высших сфер? Дениса неудержимо влекло к инструменту, но играть посреди ночи в общежитии было строго запрещено. Однако музыка, не считаясь ни с какими запретами, настойчиво звучала в его голове, и ему пришлось записать ее на первом попавшемся листке бумаги при свете сотового телефона.
…Вдохновение не преминуло явиться и на следующий день. Денис сочинял весь день, во всякое время. Много и плодотворно. Постоянно носился с какой-нибудь темой в голове, «оттачивая» детали. Ослабив самоконтроль, он позволил музыке свободно звучать в своей душе, не предъявляя к ней никаких требований. Засев в одном из свободных классов за рояль, он включил свой диктофон и просто начал играть. И пока из-под пальцев его возникали все новые и новые звуки, диктофон бесстрастно фиксировал весь процесс рождения музыки.
Находясь в этом состоянии эйфории, Денис не думал, да и не хотел думать, насколько у него действительно было оснований к тому, чтобы видеть будущее в столь радужном свете. Ведь, в сущности, в тот вечер Полина не подала ему никакого повода, чтобы строить какие-либо планы на ее счет. Но он их и не строил. Он просто упивался настоящим. Он был счастлив здесь и сейчас! Он испытывал то непередаваемое чувство, словесное выражение которому нашел еще гетевский Фауст и которое в наше время в среде любителей компьютерных игр проявляется в виде желания «сохраниться».
…На следующий день Денис явился на занятие по танцам рано, весь в ожидании новой встречи с Полиной. Придя раньше всех, он застал зал закрытым, и решил повторить вальсовые шаги в коридоре. Кружась сам с собой, он представлял, что танцует с Полиной. Он думал о том, что скоро это будет наяву. Может быть, уже сегодня…
Полина пришла за пять минут до начала. На этот раз она заметила Дениса и, проходя мимо, улыбнулась и сказала ему «привет». Он поймал ее взгляд: такой же светлый, как и в прошлый раз. Волосы ее были собраны назад и уложены в прическу. Денис сказал «привет» и поклонился. Из-за смешения двух эпох приветствие его получилось несколько нелепым, но Полина слишком быстро прошла мимо, чтобы заметить этот поклон.
Когда Анна объявила начало занятия, Полина вышла из комнаты, где переодевались дамы. На ней была тонкая сиреневая водолазка с рукавами, заканчивающимися чуть пониже локтя, все та же черная юбка, разноцветные полосатые гольфы и черные балетки. Пока Анна, стоя лицом к присутствующим, вела разминку, Полина не стала как в прошлый раз делать разминку вместе со всеми, а села на один из стульев, расположенных вдоль стены. Отсюда она наблюдала за остальными, иногда вставала и подходила к кому-нибудь, чтобы поправить отдельные недочеты. Неудивительно, что Денису, как самому неопытному из всех присутствующих, особенно везло на внимание с ее стороны. Он был весьма неловок, постоянно путал, куда идет вторая нога в таких элементах как балансе и падебаск, но зато очень старался. Полина подходила, говорила ему, что не так, и показывала, как надо. Иногда поправляла ему руки или выравнивала спину.
Анна закончила разминку и сказала, обращаясь ко всем:
- А теперь – венский вальс! Кавалеры приглашают дам!
Зазвучали «Весенние голоса» Штрауса. По периметру зала против часовой стрелки закружились танцующие пары. Полину сразу же пригласил какой-то бойкий кавалер и увлек за собой в общий вихрь танца. Очевидно, он обладал немалым опытом и был ей хорошо знаком. Она благосклонно улыбалась ему, легко и стремительно перебирая своими ножками по паркету, пока кавалер лихо выруливал, обгоняя менее опытные пары. Выглядел он не намного старше Полины. В паре с ней он был почти на голову выше ее. Практически все время он смотрел на Полину с высоты своего роста, лукаво прищуриваясь и улыбаясь, как завзятый ловелас.
Все это Денис невольно отметил про себя, украдкой наблюдая за ними. Видя, как они улыбаются друг другу, он почувствовал укол в сердце. Пока мимо него проносились танцующие пары, он тоскливо стоял, что называется, в гордом одиночестве. Впрочем, Денис не был одинок в своей непричастности к этому круженью. Недалеко от него стояли или сидели несколько дам, в ожидании, когда их кто-нибудь пригласит. Так же как и Денис, они смотрели на танцующих и делали вид, что им совсем не скучно, что они рады общему веселью и прекрасно проводят время, разговаривая между собой. Возможно, они и воспринимали Дениса как потенциального кавалера, но Денис был отнюдь не столь самоуверен, чтобы подойти и кого-нибудь из них пригласить.
После тура вальса Полина, оживленная, с румянцем на щеках, подошла к Денису.
- Что ж, приглашать даму на танец тебе, пожалуй, еще не стоит. Давай покажу, как танцевать в паре… Вальсовые шаги помнишь?.. Пройди вот здесь, по прямой. Сначала просто вальсовые шаги, без поворота… Спину ровнее и голову держи прямо: старайся не смотреть себе под ноги… Теперь с поворотом… Очень хорошо: вальсовые шаги ты помнишь. Теперь давай попробуем в паре…
Они встали лицом друг к другу. Их разделяло расстояние менее чем в один шаг. Она была от него ближе, чем когда-либо прежде. Он вновь почувствовал тонкий, еле уловимый аромат ее духов. Его взгляд встретился с ее взглядом и растворился в нем. Его душа будто слилась с источником чистого света. Словно в этот миг где-то на другом конце вселенной зажглась еще одна звезда…
Но неужели связь с вечностью была односторонней? Неужели Полина могла не почувствовать хотя бы малую часть того, что почувствовал он? Ведь что-то же должно было отразиться и в ней?
Есть мгновения отмеченные судьбой…
Глаза Полины смотрели на него спокойно и открыто. Ее лицо было абсолютно серьезно. Какие-нибудь две секунды прошли за то время, что они заглянули в глаза друг друга.
- Левая рука кавалера держит правую руку дамы, – она взяла его за руку. – Нет. Сделай руку так… А теперь сожми мою руку…
Денис повиновался, затаив дыхание. Чувствуя, что его ладони становятся влажными, он незаметно прижал свободную руку к своей ноге.
- Правой рукой кавалер держит даму за талию, – Полина сама взяла руку Дениса и завела ее себе за спину. – Рука должна лежать не на боку, а на спине. А то во время танца я выскользну у тебя из рук. Ну же, не бойся… Вот… Распрями ладонь и держи меня крепче, чтобы я могла опереться на твою руку. Ты должен держать меня так, чтобы я могла откинуться назад и не упасть… Смотри…
И Полина действительно начала падать назад. Денис едва успел ее подхватить, подавшись вперед всем телом и сделав шаг правой ногой в сторону.
- Видишь, ты меня плохо держишь. Во время танца даму может заносить, если кавалер не будет держать ее крепко. Поэтому правая рука кавалера должна служить ей опорой. Запомни это… Теперь, левую руку дама кладет на плечо кавалера… Локоть не опускай: чтобы я могла свободно положить свою руку на твою и почувствовать опору. Ты должен дать мне почувствовать, что на тебя можно положиться.
Денису показалось, что он покраснел. Они стояли в вальсовой позиции, то есть находились по отношению друг к другу в такой близости, которая, вообще говоря, была не принята в обычной жизни между малознакомыми людьми. В то же время он понимал, что раз в танце близость эта считается абсолютно нормальной, то, встав в вальсовую позицию, они заведомо согласились относиться к ней как к некоторой условности. Но именно последнее удавалось Денису меньше всего.
- Теперь начинай двигаться теми же вальсовыми шагами: левая нога назад…
Полина направляла его движения, а Денис, призвав на помощь все свои способности, старательно выполнял то, что она говорила. Иногда он сбивался, и им приходилось останавливаться, чтобы начать заново. Но потом он входил в ритм и мог довольно долго танцевать, не сбиваясь.
Денис испытывал огромный душевный подъем: рядом с этой девушкой он чувствовал, что может многое. Он старался побороть свое первоначальное смущение. Постепенно к нему возвращалась уверенность в себе. Теперь он смотрел в лицо Полины, не прячась и не боясь, что она прочтет в его взгляде больше, чем ему хотелось бы. Их глаза поминутно встречались. Он таял от ее взора. Но выражение лица его оставалось неизменно серьезным, как неизменно твердой оставалась и его правая рука. Одни лишь глаза говорили на том загадочном языке, которым говорят души. Когда Полина отводила свой взор от Дениса, он скользил взглядом вниз по ее гладкой нежной щеке до того места, где заканчивался ворот ее водолазки и начиналась шея, а затем снова устремлял взгляд наверх. Он едва касался мочки ее уха с маленькой золотой сережкой в форме листика; он огибал округлый контур ее уха, поднимаясь все выше, пока не зарывался в копну густых непослушных волос, вьющихся даже после того, как их стянули назад заколкой… А вокруг проплывали размытые очертания, на которые тоже необходимо было время от времени поглядывать.
- Очень хорошо! У тебя уже что-то получается… Только старайся доворачиваться. Ты сейчас немного не доворачиваешься и мне приходится тебя вести, а вести должен ты. Пока танцуем не под музыку: она для тебя еще слишком быстрая… И не будь таким серьезным, – улыбнувшись, добавила Полина. – Лучше когда кавалер улыбается даме, чтобы она почувствовала, что ему приятно с ней танцевать.
Глядя в глаза Полине, Денис ответил ей на это самой что ни на есть искренней улыбкой. Они еще немного покружились, и она предложила ему остановиться.
- Когда кавалер останавливается, он поднимает левую руку и прокручивает под ней даму… Не торопись отпускать руку дамы – дай ей почувствовать равновесие… Кавалер делает шаг в сторону и поклон, дама – реверанс. Не сгибайся так при поклоне: только движение головой, вроде кивка. С достоинством… Кавалер подает даме руку и отводит ее на то место, откуда он ее пригласил, либо туда, куда она сама его попросит. Руку подавай вот так, элегантно. Не разворачивай ее ладонью вверх: так только просят подаяния… Остановились, повернулись друг к другу – ты снова делаешь поклон, дама – реверанс… Вот и все. Можно еще поблагодарить даму за танец… Теперь давай объясню, как приглашать даму… Все то же самое: подходишь, делаешь поклон и подаешь руку… Хорошо. Теперь отводишь даму в круг… Становишься спиной по линии танца… Ничего сложного. Теперь в следующий раз, когда будет венский вальс, пригласи какую-нибудь даму, лучше опытную.
Полина дала ему задание повторять вальсовые шаги, а сама присоединилась к остальным. В это время разучивали какой-то новый, для Дениса пока еще слишком сложный танец.
Ближе к концу занятия к Денису подошла Анна и позвала его танцевать вместе со всеми танец, состоящий из довольно простых движений, среди которых даже не было вальсовых шагов. Пригласив одну опытную даму, Денис встал с ней в круг. Пока Анна объясняла движения, Денис повторял их вместе со всеми, старательно запоминая последовательность. Потом весь танец был два раза пройден под счет и наконец – под музыку.
Денис сразу же узнал эту тему. Когда-то давно, лет десять назад, когда музыка была намного менее доступна, нежели теперь, а радиоэфир был не настолько коммерческим, он любил блуждать по его волнам с помощью старенького магнитофона и записывать на кассету все, что попадалось интересного. Так он и открыл для себя эту тему, прозвучавшую фоном в одной радиопередаче. Что это была за музыка, в той передаче не сказали, поэтому Денис до сих пор так и не смог ее найти. После занятия он подошел к Анне и спросил, как называется эта тема.
- Не знаю, – пожала плечами Анна. – Спроси у Кирилла – это его ноутбук, – она кивнула на своего парня.
- …Не знаю, – ответил Кирилл, поглядев в ноутбуке. – Файл называется «Па-де-грас» – по названию танца, а информации о музыке никакой нет. Хочешь – давай флешку, перепишу.
У Дениса была с собой флешка. Пока он ходил и доставал ее из сумки, Кирилла отвлекли. Денис хотел дать ему флешку, но тот ответил:
- Сам сможешь?.. Только смотри, чтоб вирусов не было.
Денис подошел, сел за ноутбук и переписал себе нужный файл. В этот момент он заметил, что на ноутбуке открыта страница группы, посвященной клубу «Вальс цветов». Убедившись, что в его сторону никто не смотрит, Денис, ужасно волнуясь, открыл список участников и выбрал среди них Полину Жданову. Очевидно, Кирилл состоял у нее в друзьях, потому что страница отобразилась полностью, со всей информацией. Денис поспешно сохранил эту страницу себе на флешку. Более тщательно исследовать ее он не рискнул. Вернув все как было на ноутбуке до него, Денис вытащил флешку и поблагодарил Кирилла.
- Кстати, – сказал Кирилл, – давай я запишу твои данные… Фамилия, имя, отчество… Дата рождения… Двадцать пять лет? Выглядишь моложе… Учишься, работаешь?.. Композитор?! Круто!.. Интернетом пользуешься?.. Хорошо. Я пришлю тебе приглашение в группу. Обо всех изменениях в расписании можно узнавать там.
…Впоследствии Денис выяснил, как называлась интересующая его композиция, набрав в поисковой системе название танца, в котором она использовалась. Оказалось, что это был «Менуэт» Поля Мориа.
…Уходя, Полина сказала Денису «пока». Ее улыбка отозвалась в его сердце надеждой. Он тоже сказал ей «пока» в ответ. Ему хотелось верить в то, что это слово для нее выражало не поверхностные чувства едва знакомых людей, а хотя бы дружескую симпатию.
На сегодняшний день впечатлений было предостаточно. Выйдя на улицу, Денис прошел еще некоторое расстояние по направлению к станции метро. Затем он достал из кармана диктофон и выключил режим записи.
12
На следующий день он как следует изучил страницу Полины. Сначала он в большом волнении пробежал глазами всю личную информацию:
«Имя, фамилия: Полина Жданова. Пол: женский… Деятельность: балет, бальные танцы. Интересы: балет, бальные танцы, классическая музыка (отлично!), литература (тоже неплохо). Любимая музыка: “Щелкунчик”, “Лебединое озеро” (кто бы сомневался!). Любимые фильмы: “Анна Павлова”, “Танцующие призраки”, “Балерина” (надо будет глянуть), сериал “Идиот” (ух ты!). Любимые телешоу: балет на канале «Культура». Любимые книги: “Преступление и наказание” (наш человек!), “Братья Карамазовы” (да это диагноз!), “Идиот” (точно диагноз! достомания, прямо!), “Алхимик” (хм…). Любимые цитаты: “Когда ты чего-нибудь хочешь, вся Вселенная будет способствовать тому, чтобы желание твое сбылось”, П. Коэльо (прямо про меня). “Красота спасет мир”, Ф. Достоевский (похвально). Образование: Московская Государственная Академия хореографии. Работа: артистка балета Большого театра. Друзья: Анна Гуревич, Кирилл Дударев (не густо). Группы: клуб исторического бального танца “Вальс цветов” (и всё?). (Фотографий нет, видео тоже.)»
Судя по всему, больше того, что он скачал, на странице Полины не было. Она производила впечатление то ли недавно созданной и еще «необжитой», то ли когда-то давно созданной и с тех пор заброшенной. Странно, что при всем этом личная информация была довольно подробно заполнена. Тут Денису, несомненно, повезло. Новые знания, впервые проливающие для него свет на внутренний мир Полины, давали ему большую пищу для размышлений.
К сожалению, не был заполнен такой пункт, как «семейное положение»…
А, может, к счастью?
Денис задумался… Если бы она была замужем, стала бы она скрывать этот факт? А если она не замужем, то, наверно, она просто не хочет посвящать других в свою личную жизнь?..
Вопрос оставался открытым…
Если бы Полина действительно оказалась замужем, то, скорее всего, Денис отказался бы от попыток сближения с ней. По крайней мере, понятие семьи для него было священно.
Денис еще раз взглянул на список друзей Полины. Этот список не внушал ему ревнивых мыслей.
…Денис с удовольствием отметил тот факт, что Полина любит классическую музыку. Конечно, маловероятно, чтобы балерина могла ее не любить, но он считал этот пункт слишком важным, чтобы не выяснить его как следует. Несомненно также, что она являлась большой почитательницей творчества Достоевского. Это несказанно обрадовало Дениса, так как он и сам любил литературу, а Достоевский был одним из его любимых писателей.
…К следующему занятию он заказал в одной фирме сделать ему портрет Достоевского на футболке. Когда Полина увидела его в этой футболке, она спросила:
- Любишь Достоевского?
- Обожаю! Это мой самый любимый писатель!
- А как же «не сотвори себе кумира»?
- Для меня это только вывеска, которая помогает находить близких по духу людей.
- Прикольно, – улыбнулась Полина. – А главное, что работает: я тоже очень люблю Достоевского.
После этого эпизода Денис обрел статус если не друга, то, по крайней мере, хорошего знакомого. Он решил больше не записывать Полину на диктофон, сказав самому себе, что это нечестно по отношению к ней. Встречаясь с Денисом, Полина всякий раз улыбалась с искренней симпатией. Он вполне мог попробовать прислать ей предложение дружбы через Интернет, но его не интересовала виртуальная дружба, да и Полину, судя по количеству ее виртуальных друзей, видимо, тоже. Однако для живого общения пока что не было ни повода, ни условий. Денис делал заметные успехи в танце, но до того, чтобы танцевать и при этом свободно разговаривать, ему еще было далеко. Боясь показаться навязчивым, Денис приглашал Полину на танец по два раза за каждое занятие – не более, чем дозволялось этикетом. Были еще плюс к тому всевозможные котильоны, контрдансы и так называемые танцы с прогрессией, вероятно, придуманные специально для того, чтобы и у кавалеров, и у дам был шанс потанцевать с приглянувшимся партнером «сверх нормы».
В этих нескольких минутах заключалось для него все, чем он жил до следующей встречи с Полиной. По мере того, как Денис набирался опыта, она все реже подходила к нему с замечаниями. Главным средством их общения оставался танец.
С каждым туром вальса Денис постепенно приучался все меньше думать о ногах. Они начинали привыкать к одним и тем же движениям и уже могли совершать их, не отвлекая на себя так много внимания. Они вполне успевали попадать в такт, если только музыка была не слишком быстрой. В них появилось больше легкости и свободы. Воздушные, скользящие движения вальса с каждым занятием требовали от Дениса все меньшей концентрации внимания, и он находил для себя в танце все больше удовольствия.
Кружась с Полиной, видя ее перед собой так близко, сжимая ее руку в своей руке, а другой рукой держа ее за талию, чувствуя ее ладонь на своем плече, а ее взгляд, ее улыбку – в своем сердце, он упивался ощущением волнующего, фантастического счастья! Оно опьяняло его, оно кружило ему голову сильнее, чем сам танец. И когда все вокруг расплывалось в неопределенных очертаниях, они видели только друг друга, застывших внутри заколдованного круга, отрезанных от внешнего мира…
Скоро Денису представился случай поговорить с Полиной, хотя бы и не наедине, и не так много. В тот вечер Кирилла с машиной не было и после занятия Полина с Анной пошли пешком.
Ближайшая станция метро была закрыта на реконструкцию, и они шли на автобус, чтобы проехать одну остановку до следующей станции. Денис чаще всего ходил до следующей станции пешком, но, видя, что они идут на автобусную остановку, решил последовать за ними, держась на некотором расстоянии. Ему показалось, что девушки заметили его и немного замедлили шаг. Когда Денис поравнялся с ними, он думал кивнуть им и пройти мимо, но тут Анна окликнула его:
- Денис!.. А это правда, что ты композитор?
Он замедлил шаг и повернулся к ним. Девушки шли рядом в свете вечерних фонарей и смотрели на Дениса. Полина была ближе к нему. Ее зимнюю шубку давно уже сменило коричневое весеннее пальто и такая же шляпка. Анна тоже была в пальто, только в ярко-красном. Денис не прочел на их лицах ничего кроме простого интереса, и это его успокоило.
- Да, это правда… А вы, я слышал, балерины?
- Есть такое, – за всех ответила Анна. – Ты в консерватории учишься?
- Да.
Все трое продолжали путь в обычном темпе.
- И какую музыку пишешь?
- Академическую.
- Симфонии, что ли?
- Ну есть одна…
- А балеты?
- Желаете заказать балет? – слегка улыбнулся Денис, посмотрев на обеих девушек.
- Мы подумаем, – ответила Полина.
- Чего-чего, а балетов я еще не писал, – признался Денис.
- Может, дашь чего-нибудь послушать из своего? – попросила Анна.
- У меня нет качественных записей, к сожалению. Все в нотах. Но вот, могу, например, поставить… если хотите… – он достал из кармана плеер и наушники.
Наушники были маленькие, такие, которые надо вставлять прямо в уши. Более или менее чистые. Чувствуя себя несколько неловко, Денис вытер их рукой в перчатке и протянул Анне. Она взяла их без малейших колебаний, вставила один себе в ухо, а другой протянула Полине:
- Хочешь?
Полина бросила на наушник быстрый взгляд, будто раздумывая, но, однако, взяла.
- Ну, например, вот это. Называется «Мечты», – сказал Денис, выбрав нужную композицию.
Какое-то время они стояли молча. Денис держал в руке плеер и смотрел то вниз, то в сторону, иногда украдкой поглядывая на Полину. Девушки стояли рядом с ним плечом к плечу, не шевелясь, и каждая из них, прикрывая рукой свободное ухо, сосредоточенно вслушивалась. Полина смотрела в пространство прямо перед собой, а Анна слушала закрыв глаза. Если бы Денис в этот момент смотрел на них обеих, то, при всем внешнем различии этих девушек, он, несомненно, нашел бы в них много общего. Но все его внимание сейчас было поглощено Полиной.
Серьезное, неподвижное и одухотворенное лицо Полины, легкий наклон ее головы и взгляд из-под полуопущенных век невольно напомнили ему некоторые женские образы с картин Леонардо да Винчи. Как композитор Денис переживал сейчас невыразимо сладостные минуты. «Вот ради этого стоило жить и работать», – пожалуй, такими словами можно было бы попытаться передать его неопределенные мысли.
- Красиво! – сказала Анна, возвращая наушники.
Полина не сказала ничего. Лицо ее оставалось задумчиво-серьезным, как будто она все еще продолжала слушать музыку. Все трое пошли дальше.
- Всегда было интересно, – после некоторого молчания вновь заговорила Анна, – как это люди пишут музыку? Как это у них получается?.. Почему я так не могу?! – вырвалось у нее под конец с какой-то даже досадой.
- Не знаю… – пожал плечами Денис. – Просто я что-то чувствую и немного умею это выражать. Кажется, вы делаете то же самое? – добавил он, посмотрев на своих спутниц.
Девушки улыбнулись: было видно, что им приятно.
Тем временем, они вышли к остановке. Почти сразу же подошел автобус, и все трое сели в него. Вернее, сели девушки, а Денис стоял рядом и держался за перила. Теперь ближе к нему оказалась Анна. Разговор как-то сам собой закончился. Полина сидела у окна, Денис смотрел на нее с высоты своего роста. Вокруг было много людей. Анна обратилась к Полине с вопросом о бальном платье, и между ними завязался специфически женский разговор.
На выходе из автобуса Денису в голову пришла мысль, что в подобных случаях галантный кавалер подает даме руку. Но как в наше время принято вести себя в такой ситуации, Денис не знал. В худшем случае этот жест мог быть истолкован как знак особой симпатии между мужчиной и женщиной, знак особого расположения, на которое он пока, увы, претендовать не мог. Он почувствовал некоторое противоречие. Вопрос заключался в том, сохранялись ли в обычной жизни для участников танцевального клуба правила приличия, которыми они руководствовались в клубе, или же правила эти переставали действовать, как только участники клуба выходили за его стены? Этого Денис не знал.
Первой следом за ним шла Анна. У Анны есть парень, рассуждал Денис. Правда, его сейчас нет рядом. Если подать Анне руку, а она проигнорирует ее, то, значит, бальный этикет здесь не уместен и не стоит искушать судьбу второй раз, подавая руку Полине. Но если Полина успеет заметить попытку подать руку Анне, то как она потом воспримет тот факт, что в отношении нее такая попытка не была предпринята?.. Скорее всего, нормально… Если же Анна благосклонно примет руку, то и Полина, наверно, поступит так же. Что он может выиграть, что проиграть? Денису показалось, что примерно одинаково.
Все это промелькнуло в его голове на уровне ощущений за считанные секунды, пока он шел к выходу. Последнее слово оставалось за интуицией…
Спустившись по ступенькам автобуса, он повернулся к Анне с самой искренней и обезоруживающей улыбкой и, чуть склонив голову, предельно почтительно подал ей руку. Анна одарила его ответной улыбкой и милостиво положила свою руку поверх его руки. Когда она сошла вниз, Денис повернулся к Полине.
Он посмотрел на нее с приветливой улыбкой на серьезном лице, открытым выразительным взором, в глубине которого читалась грусть. В наклоне головы и в том, как он подал ей руку, чувствовалась почтительность, граничащая с преклонением. Полина улыбнулась, быть может, сдерживая себя, чтобы не улыбнуться сильнее. То ли ей было очень приятно, то ли Денис ее насмешил. Она не без удовольствия подала ему свою руку и с достоинством сошла по ступенькам вниз.
Лошади тронулись, карета покатила прочь…
Вся церемония длилась не дольше, чем требовалось времени на то, чтобы три человека вышли из автобуса.
Разговор о платьях продолжался и на улице, а затем и в метро. Первой должна была выходить Анна, на следующей станции – Полина, еще через две – Денис. Когда они, наконец, остались вдвоем, Полина повернулась к Денису и сказала:
- Можно тебя попросить записать мне что-нибудь из твоего? И это произведение тоже.
Судя по интонации, у нее был отнюдь не праздный интерес. Денис весь так и просиял, с трудом скрывая эмоции.
- Конечно можно, – с готовностью ответил он.
- Спасибо.
- Пожалуйста, – сказал Денис с такой интонацией, словно он говорил коронную реплику Бабаняна.
…Когда Полина вышла, Денис закрыл глаза и с полминуты стоял так неподвижно. Он молился.
13
К следующему занятию Денис принес Полине диск с избранными записями своей музыки. Она взяла диск, заметно обрадовавшись, и сказала: «Спасибо большое!»
Денис с нетерпением стал ждать какого-нибудь отзыва. При следующей их встрече Полина сказала:
- Я послушала, – она сказала это с улыбкой, которая, по крайней мере, обнадежила Дениса. – Мне очень многое понравилось. Я потом расскажу тебе подробнее.
Когда будет это «потом», Денису оставалось только догадываться. После занятий Полина, как обычно, уезжала вместе с Кириллом и Анной, а на занятия приходила за считанные минуты до начала. Прождав напрасно еще неделю в тайной надежде на продолжение разговора, Денис решил, что она просто забыла о своем маленьком обещании, и перестал ждать этого продолжения. Напоминать же самому ему было неудобно.
Их отношения как партнеров по танцу были замечательные, но их человеческие отношения только этими двумя танцами за вечер, да еще весьма теплыми, но слишком короткими приветствиями-прощаниями и ограничивались.
…В начале мая планировался весенний бал. По этому поводу Анна и Кирилл решили поставить танец на двоих. После очередного занятия они остались в зале репетировать свой номер. В тот вечер Полина возвращалась домой не с ними…
На выходе из ДК Денис оказался впереди нее. Он придержал дверь, пока Полина выходила. Подождав, когда пройдут посторонние, он догнал ее. Стараясь, чтобы интонация его голоса была максимально учтива, он спросил:
- Ты на автобус?
- Да.
- Тогда нам по пути. Если ты не против.
- Я не против.
Денису показалась, что она была ему даже рада. Они пошли вместе. Он справа, она слева.
- Я еще иногда пешком до метро хожу, – сказал Денис. – Минут за пятнадцать-двадцать…
- Пойдем пешком! – неожиданно решительно предложила Полина.
- Пойдем.
Они пересекли большую автомобильную трассу и пошли по тротуару в сторону метро.
Танцы заканчивались в десять. Уже стемнело, но улицы были хорошо освещены.
- Я тебе обещала поделиться впечатлениями от твоей музыки, – заговорила Полина.
- Да я уже и забыл.
- Если тебе интересно.
- Очень!
Полина собралась с мыслями и начала:
- Ты сказал тогда, что ты просто выражаешь свои чувства в музыке. Я думаю, тебе это удается. Чувствуется, что у твоей музыки есть душа… Только мне в ней все время не хватает… – на лице Полины показалось напряжение. – Я не могу понять, о чем она, – оживилась Полина, найдя нужное выражение для своей мысли. – По-моему, искусство должно не просто воздействовать на чувства… оно еще и о чем-то говорит… Может, я чего-то не понимаю. Может, мне просто не хватает каких-то зрительных образов, или сюжета… Или хотя бы названия. Или картинки на обложке диска… Мне хватает внимания на пять минут чистой музыки, а дальше мне надо за что-то зацепиться, иначе я начинаю думать о своем… Надеюсь, я тебя не обидела, что я так прямо говорю? – спросила Полина, бросив на Дениса взгляд, в котором словно воплотилась сама искренность.
Она говорила с нарастающим воодушевлением, остановившись только перед последним вопросом, но ни на миг не изменяя своему самоконтролю. Денис как зачарованный смотрел на ее выразительное лицо, на котором едва уловимо мелькали тончайшие оттенки чувств. Иногда руки ее выписывали в воздухе причудливые фигуры, словно договаривая то, что ей не удавалось выразить словами.
- Да вроде нет, – ответил Денис.
- За что я люблю балет (извини, что я о своем), так это за то, что он дает мне этот образ музыки, – продолжала Полина. – Мне мало просто слушать. Если я просто слушаю музыку, мне начинает хотеться под нее танцевать… или рисовать… Знаешь, как на компьютере, когда запускаешь какую-нибудь музыку, тебе под нее начинают рисовать всякие абстрактные картинки?..
- Это называется «визуализация».
- Понятно. Так вот, эта визуализация для того и делается, чтобы хоть как-то зацепить внимание. Только нет такой программы, которая бы могла создавать балет на музыку, в виде балерины на экране! Для этого нужен человек с живой душой.
- Визуализация в виде балерины на экране?.. Оригинально! – улыбнулся Денис.
- Балет – это та же визуализация, только гораздо более совершенная.
- Есть люди, которым нравится слушать балет (не всякий, конечно) как самостоятельное симфоническое произведение. Я сам до недавних пор в самых красивых местах закрывал глаза и просто слушал музыку, не глядя на танцоров.
- Да, это уже особенности восприятия. Конечно, не стоит говорить, что у кого-то оно более правильное. Можно, я возьму тебя за руку?
Она сказала это так, как будто речь шла о чем-то самом простом и естественном. По сути, так оно и было.
- Да, – ответил он.
Она взяла его под руку.
- Только ты, пожалуйста, не подумай, что мне не понравилась твоя музыка, – сказала Полина, прижав свободную левую руку к груди. – Я тебе еще не все сказала, – она немного помолчала и продолжала: – Правда. Мне очень понравились твои «Мечты». Еще тогда, на улице. И фортепианный концерт, хоть там пока и нет оркестра… И обе сонаты. Вторая, конечно, это да!.. Да все, что там было, мне чем-нибудь да понравилось!.. Я даже пробовала танцевать под «Мечты». Можно придумать под них хороший номер. Если ты не против, конечно…
- Еще бы я был против! – еле сдерживая восторг, улыбнулся Денис.
- Понимаешь: все это могло бы очень выиграть, если объединить музыку с другими видами искусства. Твоей музыке всего лишь не хватает… этой…
- Визуализации.
- Да, – в свою очередь улыбнулась Полина. – Если бы человек мог выражать себя сразу в нескольких видах искусства: если бы композитор мог писать на свою музыку романы, а потом снимать по ним фильмы, если бы балерина могла петь!.. – она остановилась, не договорив, словно силясь представить себе, что бы тогда было.
- В принципе, это возможно. Некоторые так и делают… Хотя разделение труда тоже не так уж плохо, – снова улыбнулся Денис.
- Я тебя еще хотела спросить… – Полина стала серьезнее. – Если не хочешь – не отвечай…
Денис весь обратился в слух.
- Как в тебе рождается музыка? – спросила Полина и добавила: – Она что, приходит свыше?
- Отчасти да, – Денис почувствовал себя свободнее. – Но ее потом все равно до ума доводить приходится своими силами.
- И как: она вдруг, ни с того ни с сего начинает звучать у тебя в голове?
- Можно и так сказать. Или ни с того ни с сего, или после того, как я сам ее в себе вызываю.
- Интересно. И она всегда приходит «по вызову»? – слегка улыбнулась Полина.
- Всегда. Способность творить музыку – это естественная часть человеческой природы, такая же, как способность рисовать или танцевать. Она свойственна абсолютно каждому.
- Мне не свойственна, – сказала Полина, и на лице ее промелькнуло выражение некоторой досады.
- Возьми, спой что-нибудь: не существующее, а просто первое, что будет приходить в голову.
Полина неуверенно спела несколько нот, на первый взгляд довольно беспорядочных. Денис отметил про себя приятную мелодичность ее голоса.
- Ну вот, это уже с ходу можно выдать за авангард. А еще можно подобрать гармонию, доработать, развить, оркестровать, добавить новых тем и сделать произведение крупной формы. А можно использовать в качестве темы для фуги.
- Но насколько хорошо это получится?..
- Если очень постараться (хотя бы на спор), то получится.
- Не проще ли сразу взять красивую мелодию?
- Естественно, проще. Но я только хотел показать тебе, что музыку может сочинять каждый. Это уже потом возникают вопросы: а хорошо ли это? а на что это похоже? Но эти вопросы неизбежны, если, конечно, у человека нет графомании. Другое дело, что кого-то такие вопросы останавливают, а кому-то помогают совершенствоваться. Композитор отличается от всех остальных лишь тем, что он записывает ту музыку, которая ему приходит в голову, а они – нет. Хороший он или плохой – это уже другой вопрос. Но не надо думать, что у него голова как-то иначе устроена… Я тебе как-нибудь покажу одну композицию, написанную одним моим хорошим знакомым… Я не могу сказать, что он гений, но эта композиция, на мой взгляд, гениальна! Так бывает, и нередко… Сразу оговорюсь, что словом «гений» и «гениально» я стараюсь не разбрасываться. Например, Моцарт, Шуберт, Шопен для меня гении, а, например, Брамс скорее великий труженик, притом что и у него есть несколько гениальных произведений. Тут все очень субъективно и основано исключительно на моих личных ощущениях. Но это моя душа, я ее себе не выбирал, и я не стану ни перед кем оправдываться за ее возможную необъективность.
- Конечно, – согласно кивнула Полина. – Но ты же не станешь сравнивать музыку своего знакомого… ну, скажем, с Чайковским?
- Смотря с чем.
- Ну, например, с Па-де-де из «Щелкунчика»?
- Хм, – усмехнулся Денис, – с Па-де-де из «Щелкунчика», пожалуй, не стану… а вот с «Гросфатером» запросто! Причем не в пользу последнего.
- Ну, не знаю… Как можно вообще кого-то сравнивать с Чайковским?..
- А ты думаешь, хорошие идеи приходили человечеству только в девятнадцатом веке и только через Чайковского? Да теоретически гениальная идея может прийти в голову кому угодно, и для этого не обязательно быть Чайковским или Моцартом – иногда достаточно быть Огиньским. И потом, если всех равнять по Па-де-де из «Щелкунчика», то тогда вообще хорошей музыки практически не останется.
- Но все-таки кому-то этих идей приходит больше, а кому-то меньше.
- Это уже другой вопрос. Это как раз вопрос гениальности данного человека. Но это вопрос отчасти количественный. Если ты не гений, то это еще не значит, что у тебя нет шансов написать гениальную музыку. Поэтому не надо ничего бояться. Музыка живет в такой сфере, где нет тесноты и конкуренции. Она живет не на полках магазинов, не в хит-парадах радиопередач, не в «золотом фонде» классического наследия, которое было кем-то отобрано, либо установлено на основе бездушной статистики… Она просто есть, на благо всем нам. И даже если что-то будет утрачено – появится еще много нового.
- Мне раньше хотелось уметь писать музыку, потом это прошло.
- Хочешь – пиши. Вопрос не в том, дано ли тебе писать музыку, а в том, захочешь ли ты сама себе это позволить. Посмеешь ли? Хватит ли у тебя смелости или, возможно, кто-то скажет, наглости?.. Мне когда-то давно пришла в голову такая мысль, что каждый человек должен в своей жизни написать хотя бы одну тему (вроде как «вырастить дерево и посадить сына»). Такую тему, которая бы выражала в звуке его личность. Свою тему. Для себя самого. Чтобы она была своего рода музыкальной иллюстрацией к его жизни. И я потом в каждом своем произведении видел такую иллюстрацию. Каждое из них было связано для меня с каким-нибудь периодом моей жизни и напоминало мне о нем, как старая фотография. Мне казалось, что я пишу саундтрек к будущему фильму о своей жизни. Может, это мания величия, но это делает для меня жизнь ярче.
- А может, тебе потому и не требуются зрительные образы к твоей музыке, что они у тебя уже есть?
- Возможно.
Он замолчал. Полина тоже не спешила нарушать некоторое очарование наступившей паузы. Они шли по тротуару, держа друг друга под руку. Справа от них проносились машины, время от времени навстречу им попадались отдельные пешеходы. Жизнь на улицах не торопилась затихать вместе с завершением очередного дня.
Денис несколько волновался. Он не знал, как Полина относится к наступившему вдруг молчанию. Насчет же того, чтобы прямо спросить ее об этом, у него даже мысли не возникало. Поэтому, немного помолчав, он решил, что лучше будет продолжить разговор… Но о чем? Денис избегал задавать себе такой вопрос и не любил, когда его задавали другие, поскольку этот вопрос всегда ставил его в тупик. Он предпочитал довериться интуиции.
- …Можно я тоже задам тебе профессиональный вопрос? – спросил Денис, стараясь не обнаружить перед Полиной свое волнение.
- Можно, – с готовностью ответила она.
Ее ответ ободрил его.
- Ты когда стоишь на сцене, ты о чем думаешь?
Полина чему-то улыбнулась.
- Ой, это такой сложный вопрос!.. – призналась она. – Что именно тебя интересует?
- Ну вот: я сижу в зрительном зале, смотрю на балерину на сцене. Я примерно представляю, что я думаю в тот момент. Но я, хоть убей, понятия не имею, о чем думает она!
- И о чем же ты думаешь, когда смотришь на балерину на сцене? –заметно улыбнулась Полина.
- Ты отвечаешь вопросом на вопрос.
- Нет, я просто спрашиваю.
- Я думаю о том, как это прекрасно… – Денис немного задумался, – и невероятно сложно. Нет, о том, что сложно, я в тот момент не думаю, – поправился он.
- Это хорошо, – как бы про себя заметила Полина.
- Думаю о том, насколько балерине удается передать тот образ, который заложен в ее роли… – продолжал Денис.
- Так образ или балерина? – остановила его Полина. – Кого ты в тот момент видишь на сцене?
Она спросила это так настойчиво, что, кажется, тут для нее и была вся суть дела. Денис лихорадочно подбирал слова, чтобы выразить свою мысль яснее:
- Да, я понимаю, о чем ты. В идеале я вижу только образ и не думаю о балерине. Но, поскольку балет все-таки не всегда способен заставить меня забыть о действительности, тем более на несколько часов, – сказал он, глядя ей прямо в глаза, – я не могу не думать и об его исполнении.
- Хорошо, – кивнула Полина. – Так вот… когда я стою на сцене, я вся в образе. Это уже не я, а та, кого я танцую. Я скорее чувствую, чем думаю, я живу в этом образе…
- Но все-таки ты о чем-то ведь думаешь?
- Ну конечно… я думаю о роли… я думаю, что я сейчас делаю, вспоминаю, что мне нужно сделать дальше, – взгляд Полины задумчиво блуждал в пространстве.
- А ты думаешь о том, что на тебя смотрят сотни людей?
- Нет, – сразу ответила она, – совсем нет.
- То есть для тебя это все равно как очередная репетиция в зале?
- Нет, это не одно и то же. Это как самая главная репетиция.
- Но ты же видишь всех этих людей в зале?
- Да нет: там совсем темно. То есть я, конечно, знаю, что они там есть, но я о них не думаю. Когда я танцую, для меня не существует ничего, кроме сцены. Я вижу только тех, кто на сцене, кого должна видеть по роли. Даже те, кто стоят за кулисами… я их не вижу. Они начинают для меня существовать только когда переступают эту черту, когда выходят на сцену. И я сама, когда я в образе, только тогда и начинаю существовать.
Глаза Полины были раскрыты более чем обыкновенно. Свободной левой рукой она время от времени оживленно жестикулировала, а правой иногда слегка сжимала руку Дениса на уровне предплечья.
- А если ты во время сцены просто стоишь, ты можешь подумать о чем-нибудь постороннем?
- О чем постороннем? – не сразу поняла Полина.
- Ну, не знаю… например, о каком-нибудь деле, которое тебе нужно сделать в ближайшие дни.
- Нет, что ты…
- Или о том, что прожектор светит тебе в глаза.
- …Понимаешь, я уже не здесь, а там… – Полина пристально посмотрела на Дениса, словно желая убедиться, что он ее понял. Затем взгляд ее сделался рассеянным. – То есть я, наверно, как-то отреагирую на свет: ну там, поверну голову немного или отведу взгляд, но я не буду думать об этом специально. Понимаешь, это такая концентрация… – сказала она, сделав сильный акцент на слове «такая». Глаза ее на короткое время расширились. – Я должна каждую секунду быть в образе, все контролировать. Я просто не могу думать о чем-то еще. Даже если со стороны в какой-то момент кажется, что я ничего не делаю, – это не так. Я создаю образ.
- А тебе не бывает страшно, когда ты выходишь на сцену? – рискнул спросить Денис.
- Еще как бывает! – с чувством сказала Полина, и щеки ее загорелись. – Но я над собой работаю.
- И как ты над собой работаешь? – осторожно поинтересовался Денис.
- Я просто усиленно шифруюсь, – заулыбалась Полина, глядя впереди себя на дорогу.
- А кого ты больше боишься: публики, критиков или того, что свои скажут после спектакля?
- Своих, конечно! – Полина перестала улыбаться. – Критики пишут про прим или про постановку. А публика в любом случае в конце будет аплодировать, – сказала она серьезно.
Так они дошли до станции метро. Оказавшись в людном месте, Денис решил не касаться слишком личных тем. На какое-то время они опять замолчали. Полина продолжала держать Дениса под руку до турникета, потом они просто пошли рядом. На эскалаторе Денис улучил момент спросить Полину, в каких спектаклях она танцевала.
- Мне обычно поручают каких-нибудь сильфид или виллис, – ответила она. – Я занята в «Сильфиде», «Жизели», «Шопениане», в «Баядерке» (одну из теней)… и еще в «Кончерто барокко».
- Чайковского не танцуешь?
- Нет, увы! – с сожалением сказала Полина. – Пока нет. Это моя мечта!
Пока они стояли на платформе, Денис, отвечая в свою очередь на вопросы Полины, вкратце рассказал ей про свою учебу, работу и место жительства. Полина же рассказала ему про себя, про то, что родилась в Москве, всю жизнь здесь прожила, отучилась в Московской Академии хореографии, а потом стала работать в балетной труппе Большого театра.
В метро она вновь взяла Дениса за руку и держалась за него все время, пока вагон не остановился на ее станции. Улыбнувшись, она сказала напоследок «пока» и вышла на платформу.
Пройдя несколько шагов вперед, Полина оглянулась и, увидев, что Денис смотрит на нее в окно, помахала ему рукой. Зайдя за мраморную колонну, она слилась с потоком людей, быстро движущихся к эскалатору.
Лицо Полины красноречиво говорило о том, что она в хорошем настроении. Ступив на эскалатор, она остановилась на ступеньке и все время, пока ехала вверх, задумчиво наблюдала за очередью людей, движущихся параллельно ей вниз. Не задерживая подолгу ни на ком из них взгляд, она как-то внутренне, одними глазами улыбалась им, словно ей казалось, что их лица сегодня были чуть светлее, чем обычно. Радостные и грустные, усталые после трудного дня или, напротив, чем-то оживленные, они словно призраки медленно проплывали мимо нее, быть может, навсегда исчезая из ее жизни…
Вдруг она поймала на себе пристальный взгляд высокого мужчины среднего возраста. На секунду Полина остановилась глазами на этом человеке. В ее взгляде отразилось удивление и едва заметное беспокойство. Мужчина не отрываясь смотрел на нее. Полина поспешно отвела глаза в сторону.
Выйдя на улицу ночного города, она быстро зашагала по тротуару, не теряя при этом своей безупречной осанки. Ее волосы, выпущенные из-под шляпы поверх пальто, развевались на ветру. Дойдя до высокого дома, стоявшего чуть в стороне от трассы, она остановилась перед дверью и позвонила по домофону.
- Да, – послышался после небольшой паузы искаженный звук мужского голоса. Сложно было определить по нему возраст говорившего.
- Это я, – ответила Полина и вошла в дом.
14
На следующем занятии Дениса ждал большой сюрприз. Во время тура вальса, Полина сказала ему:
- У меня появились некоторые идеи насчет того, чтобы сделать постановочный номер на твои «Мечты». Если ты не против, мы можем остаться после занятия, я покажу тебе, что у меня получается.
Денис почувствовал, что у него «зашкаливают» эмоции. Кажется, если бы он узнал о своем авторском концерте в Большом зале консерватории, он не обрадовался бы так, как теперь. Он заметно покраснел, едва сдерживая нахлынувшие чувства, и сказал «хорошо».
После занятия Полина, вместо того чтобы, как обычно, сразу идти переодеваться, подошла к Анне и Кириллу. Она договорилась, чтобы они дали ей возможность показать ее номер, прежде чем начнут репетировать свой.
Полина не стала ничего менять в своем внешнем облике. Волосы ее были подобраны назад и уложены в прическу. На ней была свободная голубая блузка, скрывающая плечи и оставляющая открытыми руки, синяя юбка, немного не доходящая до колен, и тонкие белые носочки. Единственное, ради чего Полина на пару минут зашла в комнату для переодевания, так это чтобы надеть белые пуанты.
…В опустевшем зале остались четверо. Денис стоял у стены, чуть в стороне от Анны и Кирилла, и чувствовал, как сильно колотится его сердце. Полина заняла исходную позицию у противоположной стены. Лицо ее приняло выражение серьезное, отрешенное от всего внешнего и сконцентрированное на чем-то глубоко внутреннем.
Все замолчали. Полина сделала знак Кириллу и из тишины зазвучала музыка…
Весь номер длился две с половиной минуты. Денис прекрасно это знал, но на сей раз он словно утратил ощущение времени…
С первыми звуками Полина медленно вышла на середину зала. Это уже была не та девушка, с которой Денис только что танцевал вальс, и не та, что шла рядом с ним по ночному городу, держа его под руку. Это даже не была балерина, которую он видел на сцене Большого театра. Это была сама Музыка. Та же самая музыка, которую Денис с момента ее сочинения знал уже лет пять, но которую по-настоящему услышал только теперь.
Она была сверхъестественна! Она жила в музыке, она дышала ей. Музыка наполняла ее, пронизывая все ее существо от головы до кончиков пальцев. Она пропускала через себя каждый ее звук, любуясь каждой ее нотой, каждым изгибом мелодии. Она созерцала нечто неуловимое, почти эфемерное, рисуя образы иного, запредельного мира и делая его реальным для других.
Денис словно присутствовал при втором рождении собственного произведения. Эта девушка как будто взяла в свои руки частичку его души и вдохнула в нее новую жизнь. Она рассказывала ему его же музыку, раскрывая в ней такое, чего он сам и не подозревал.
…Когда музыка стихла, все наблюдавшие дружно зааплодировали и громче всех – Денис. Полина грациозно поклонилась, не скрывая своей радости. Сначала к ней подошли стоявшие ближе Кирилл и Анна. Кирилл выразил Полине свое восхищение. Более сдержанная в своей оценке Анна дала несколько советов. Денис, остановившись в двух шагах от них, молчал, но всем своим видом выражал полный восторг от увиденного.
Сказав Полине все, что они хотели, Анна и Кирилл принялись за свой номер. Тем временем Полина подошла к Денису. Денис хотел было заговорить, но она опередила его:
- Давай отойдем в сторону, чтобы не мешать.
Они отошли к стене.
- Можем сесть туда, если ты не торопишься, – предложила Полина, указывая на длинный ряд стульев, стоявших вдоль стены в другом конце зала.
- Давай, – охотно согласился Денис.
Они развернули два стула и сели напротив друг друга. Лица их были довольно разгоряченные. Полина посмотрела на Дениса, давая понять, что ждет, что он заговорит первым.
- Это было нечто! Я не узнал собственной музыки! Просто нет слов! – с горящими глазами сказал Денис.
- Понимать как комплимент или наоборот? – улыбнулась Полина, и краска приятного смущения залила ее лицо: видно было, что она все поняла правильно.
- …Мне ужасно понравилось! – честно признался Денис, запутавшись в потоке двусмысленных слов, вроде «невероятно», «с ума сойти» или «ну ты даешь», наводнивших вдруг его голову. – Спасибо!
- Спасибо тебе! Я очень рада, что тебе понравилось, – сказала Полина, довольная реакцией Дениса. – Как ты посмотришь на то, если я выступлю с этим номером на балу?
- Да я только за! – горячо ответил Денис.
- Да? Ой, как четко! – обрадовалась Полина. – Спасибо!.. Только запись не очень качественная… Я вот подумала… ты не мог бы сыграть сам?
- Конечно. Это было бы лучше всего.
- Там есть пианино в зале, и даже, вроде, настроенное…
Между ними установилась та особенная гармония, которая бывает между людьми, от всей души делающими друг другу добро.
- Неужели ты сама поставила этот номер? – удивленно и с восхищением спросил Денис после того, как они еще обсудили некоторые детали.
- Да какая тут постановка – сплошная импровизация! – отмахнулась Полина, скромно опустив глаза.
- Не скажи! Гениальная импровизация может быть сильнее иной продуманной постановки… Не каждый способен на такое.
Полина не сдержала улыбки. Она была польщена.
- Вообще-то я сама ничего не сочиняю: я же не хореограф… Я только выражаю то, что уже заложено в музыке, – Полина снова подняла глаза и выразительно посмотрела на Дениса. – Я образ музыки. Я ее визуализация, – прибавила она с обворожительной улыбкой.
Денис тоже улыбнулся.
- …Знаешь, – сказала Полина через некоторое время, – я могу попросить Кирилла, чтобы он тебя подвез. Если ты подождешь: они скоро закончат.
- Да ладно, на метро-то я всегда успею, – из деликатности ответил Денис.
- Зачем тебе идти до метро, когда у них все равно два места в машине свободные? – настаивала Полина.
- Ладно, спасибо! – сдался Денис.
Он почувствовал, как на него нахлынуло ощущение невыразимого счастья при мысли, что Полина проявляет к нему участие, и сердце молотом застучало у него в груди.
Полина отошла уладить вопрос с Кириллом, а затем вернулась и снова села напротив Дениса.
- Они еще минут пятнадцать будут, – сказала она. – Подождем.
Все это время они говорили про музыку и про балет, и пятнадцать минут прошли незаметно. Потом все четверо покинули здание ДК и сели в машину: справа за рулем – Кирилл, слева от него – Анна, на заднем сиденье слева – Полина и справа – Денис.
- Ань, договорись, пожалуйста, чтобы мой номер включили в программу, – сказала Полина.
- О’кей, – отозвалась Анна. – Денис! Как тебе сегодняшний номер, как автору?
- Великолепно! Как автор, я бы просто не мог пожелать своему произведению ничего лучше!
- Да, классно получилось! – согласилась Анна. – Я считаю, если хореография не мешает музыке – это уже полдела.
Потом она стала говорить о закулисной жизни театра, обращаясь преимущественно к Полине. Анна говорила больше всех остальных вместе взятых. Полина иногда вставляла какое-нибудь замечание. Кирилл молчал, поглощенный дорогой. Денис тоже в основном молчал. Он слушал с неожиданным для себя самого интересом, спеша узнать побольше об этом новом, совсем недавно открывшемся для него мире, который имел непосредственное отношение к Полине. Он вставил свое слово только, когда Анна сказала про одну балерину, что она «отошла на перекур»:
- Не знал, что балерины курят.
Анна хмыкнула:
- И курят, и пьют, и даже иногда едят, – она засмеялась.
- Я раньше думал, что балерины – это такие нереальные создания, которые питаются исключительно «Раффаэлло», – полушутя сказал Денис.
- «Раффаэлло»?! – с ироническим оттенком в голосе возмутилась Анна. – Ты хоть знаешь, сколько там калорий?! А насчет нереальных созданий, поверь мне, что в жизни они превращаются в самых обычных людей, ну разве что со своими «тараканами» в голове… Вон Ленка Капустина вроде бы вся такая из себя возвышенная, ей лебедей да сильфид дают, и не скажешь по ней, что дома она легче чем death metal ничего не слушает!.. Кстати, анекдот хотите?.. «Владимир Ильич Ленин умел играть на фортепиано в четыре руки, а балерина Анна Павлова делала тридцать два фуэте в секунду»…
Анна говорила всю дорогу, рассказывая про балет, про жизнь, про все, что ей было интересно. Говорила она много, но, впрочем, порой весьма неглупо. Денису показалось, что она, быть может неосознанно, использует своих собеседников, малейшие их реплики и свои собственные вопросы к ним для поддержания их внимания и сохранения видимости диалога.
Машина остановилась возле высокого панельного дома. Здесь Полина, простившись со всеми, вышла. Денис окинул взглядом дом, но номера нигде не заметил. Он постарался запомнить магазин напротив и общий вид этого района. Его глаза цеплялись за каждую деталь, пока машина увозила его все дальше от Полины…
Кирилл довез Дениса до самого общежития, а затем повернул назад.
15
Весенний бал проходил пятнадцатого мая в здании одного музея. Организатором мероприятия выступала студия исторического бального танца «Вальс цветов». Начало было назначено на девятнадцать тридцать.
Денис сильно волновался, особенно в связи с предстоящим ему выступлением в качестве аккомпаниатора. Обстоятельства сложились так, что у них с Полиной еще ни разу не было возможности отрепетировать свой номер вместе. Полина все эти дни готовилась под фонограмму. Денис тоже повторял свою партию отдельно.
Он явился почти за полчаса до начала, чтобы успеть опробовать инструмент. Еще почти никого не было. На входе стояли два молодых человека, проверяющих билеты. Они объяснили Денису, где можно переодеться. Прежде чем пройти в комнату, отведенную под мужскую раздевалку, он осмотрелся. Полины нигде не было видно.
Специально к балу Денис обзавелся черной жилеткой и белыми перчатками. Остальные элементы костюма – белая рубашка, черные брюки и черные туфли – у него уже были.
Переодевшись, он подошел к зеркалу. Немного поправив волосы, Денис остался доволен своим новым образом. В таком виде он напоминал себе какого-нибудь гардемарина или капитана Блада. В последнюю очередь надев перчатки, он направился к стоявшей в стороне девушке, которая раздавала белые шейные платки для кавалеров и сама же их завязывала. Она застегнула Денису верхнюю пуговицу на рубашке, подняла воротничок и весьма замысловатым способом повязала платок. Денис снова подошел к зеркалу, но на сей раз несколько разочаровался увиденным. Он больше не напоминал себе капитана Блада.
Войдя в зал, где должен был начаться бал, Денис огляделся. Полины не было и здесь. Зато его ждала одна приятная неожиданность. В сидящем за пультом звукооператоре он узнал своего старого знакомого: того самого, с которым два с половиной года назад летел в самолете из Калининграда в Москву! Радуясь встрече, Денис подошел к нему, на ходу тщетно пытаясь вспомнить его имя. Увидев Дениса, тот расплылся в улыбке, встал и протянул руку для приветствия.
- Здорово! Какими судьбами?! – спросил он.
Странно было видеть этого представителя «контркультуры» в строгом костюме и с шейным платком.
- Да вот, пришел на бал, – улыбаясь в ответ, сказал Денис.
- Как же это тебя угораздило?
- Просто я уже два месяца занимаюсь бальными танцами, – ответил Денис и, заметив, что знакомый явно не симпатизирует его увлечению, во избежание дальнейших вопросов спросил сам: – А ты работаешь звукооператором?
- Да так, попросили порулить на звуке, – небрежно ответил тот. – Если б не деньги, ни за что бы не пошел на подобное мероприятие. Сижу теперь с этой удавкой на шее, туплю и в пульт пялюсь. Знаешь, есть такие картинки, продаются… В них надо специально смотреть, особым образом, и там будут трехмерные изображения получаться…
- Знаю, но я не умею в них смотреть.
- Зря. Очень расширяет представление о возможностях человека… И так можно смотреть на любую текстуру, в которой есть периодическая повторность. Например, на микшерский пульт. Изображение становится крупнее, более отчетливое и… как-то глубже, объемней. Ну да фиг с ним! Слушай… напомни, как тебя зовут?..
- Денис. И ты, пожалуйста, напомни…
- Точно – Денис! У меня же вроде где-то был твой телефон… Меня – Анатолий Захаров. Можно просто – Захар…
Кажется, этот человек сам отказывался от своего имени. (Впрочем, как ему угодно.)
- Я тебе тогда свой е-мэйл давал: у меня симка была другая, – поправил его Денис.
- Да? Ну давай, я еще телефон твой запишу, на всякий случай… Ага… Слушай, Денис, так ты как, поступил, куда ты там собирался?..
- Да, в консерваторию, поступил, тогда же. Сейчас уже на третьем курсе.
- Да ты крут! – сказал Захар, то ли с оттенком иронии, то ли серьезно удивившись. – Где сейчас живешь? В общаге?.. Работаешь где-нибудь?
- Да… тапером в кафе подрабатываю.
- Ишь ты! На фо-но, что ли?.. «В шумном зале рестора-ана…» И что платят?
- Нормально… Когда как.
- Ну а в консе как, сильно гоняют?
- Не слабо.
- Ну и что это дает? Тебе лично? Музыку легче стало писать?
- По-разному бывает… Наверно, легче не стало. Скорее, наоборот. Вообще, это совсем от другого зависит. Но, по крайней мере, теперь в моей музыке меньше самодеятельности.
- Читай: «самостоятельности».
- Нет, я имел в виду «меньше любительства».
- То есть любви к своему делу.
- Ты придираешься к словам. Я говорю о профессионализме. Если что-то можно сделать лучше, почему бы этого не сделать?
- «Лучшее – враг хорошего».
- Это довод в пользу посредственности.
- Если доводить его до абсурда. Ладно, не бери в голову! –ухмыльнулся Захар.
- Извини, мне еще надо до начала пощупать инструмент, – сказал Денис, указывая на стоящее в углу пианино.
- Как-нибудь при случае продолжим эту тему.
- Да, конечно. «А на балу надо танцевать», как говорил Лев Толстой.
Денис направился к пианино. Он нашел его вполне пригодным для игры. Успокоившись на этот счет, Денис отошел в сторону и стал ждать, когда появится Полина.
Между тем зал то и дело пополнялся вновь пришедшими дамами и кавалерами. Многих из них Денис видел впервые.
Полина появилась ближе к началу бала. Войдя в зал царственной походкой, она окинула взглядом присутствующих, улыбаясь и отвечая им на приветствия. Ее появление было замечено многими. На какое-то время она приковала к себе взгляды большинства собравшихся. Словно от рождения танцуя на балах, Полина в совершенстве владела соответствующей манерой держать себя. В своем длинном голубом платье с кринолином похожая на принцессу, она была в этом образе абсолютно естественна. Свой бальный наряд Полина готовила с расчетом на то, чтобы потом, избавившись от кринолина, можно было танцевать «Мечты». Волосы, уложенные в невысокую прическу в стиле девятнадцатого века, украшала заколка в форме цветка. На шее висела золотая цепочка, плечи были закрыты.
Поймав на себе приветствующий взгляд Полины, Денис поклонился. Улучив момент, когда людей вокруг нее стало поменьше, он подошел и почтительно поздоровался:
- Здравствуйте!
- Здравствуйте! – улыбнулась Полина в ответ на его приветствие. – Ты прекрасно выглядишь, – сказала она, когда они отошли немного в сторону.
- Вы тоже… Даже очень!
- Спасибо! Слушай, Денис, – сказала она, становясь серьезной. – Наш номер будет в конце, в последнем перерыве между танцами. Ты уже проверил фортепиано?.. Хорошо. Мне надо будет немного подготовиться, надеть пуанты перед началом, но это быстро… Вроде всё… Ты уже выбрал себе имя?
- Какое имя?
- Как, ты не знаешь? Сегодня что-то вроде ролевой игры. Все придумывают себе какие-нибудь девятнадцативечные имена. Я, например, княгиня Голицына…
- Очень приятно… А можно я буду князем Голицыным?
Полина улыбнулась и сказала:
- Это имя уже занято.
- И где же ваш муж, княгиня?
- Вот он, – Полина незаметно кивнула на одного из самых опытных кавалеров «Вальса цветов».
- В таком случае, ma chere princesse, я буду вашим любовником, – не моргнув глазом, с величайшей почтительностью сказал Денис и поклонился.
Полина засмеялась, слегка наклонив голову и прикрываясь веером. На лице ее показался румянец смущения.
- Но я даже не знаю вашего имени, сударь, – сказала она, подыгрывая Денису.
- Граф Серж Безруков, к вашим услугам, – выпрямившись во весь рост, отрапортовал Денис.
Тем временем к ним подошел упомянутый князь Голицын. Он представился Денису и поклонился. Лукаво прищуриваясь и улыбаясь, князь всем своим видом выражал чувство глубокого внутреннего достоинства, порой граничащего с нарциссизмом. Денис, в свою очередь, тоже представился. Пока кавалеры почтительнейше раскланивались друг перед другом, Полина едва сдерживала улыбку. Князь подал ей руку. Княгиня взяла ее, чтобы последовать за ним. Уходя, она украдкой повернула голову в сторону Дениса и улыбнулась ему. В этот момент глаза ее сверкнули как у маленького чертенка.
- Раз, раз… – раздался голос, говорящий через микрофон. – Дамы и господа, прошу вашего внимания!
Все посмотрели в ту сторону зала, которая выполняла роль сцены за не имением таковой. Здесь образовалось свободное пространство, на середине которого стоял не кто иной, как Анатолий Захаров. Держась в свободной, непринужденной манере, он напоминал не столько распорядителя бала, сколько эстрадного конферансье.
- Мы рады приветствовать всех на нашем весеннем балу! Сегодня с вами весь вечер: организаторы бала – студия исторического бального танца «Вальс цветов» и я – маэстро ди-джей фон Захаров! Самое отборное ретро: вальсы, польки, мазурки, – только для вас!..
Денис еще больше удивился Захару, увидев его в такой роли.
Несмотря на нехарактерное для него амплуа, Захар держался очень уверенно. Не зная его, трудно было представить, что этот человек играет на гитаре в рок-группе и пишет соответствующие песни. Согласившись на роль ведущего, Захар честно отрабатывал свои деньги. Однако его непродажная душа, временно стесненная рамками «старорежимных» условностей, искала любой возможности вырваться на свободу и заявить свой протест против этого нафталинового «досовкового» стиля.
- С радостью представляю наших спонсоров, – продолжал он и, перечислив названия ряда компаний, добавил: – Все деньги, вырученные от этого бала, пойдут в фонд борьбы за отмену крепостного права. А теперь поприветствуем хозяина и хозяйку бала! Кирилл Дударев и Анна Гуревич!.. И я объявляю первый танец: полонез! Кавалеры приглашают дам! Попрошу всех становиться за первой парой.
Следующими за Анной и Кириллом встали Полина и князь Голицын. Денис поскорее пригласил какую-то даму и последовал за всеми. Зазвучал полонез Огиньского, и колонна танцующих пар двинулась сначала по центру, а затем по периметру зала. Следуя нехитрому правилу, Денис повторял все за кавалером, идущим через одну пару впереди него, не забывая при этом слегка приседать на каждую сильную долю.
Где-то на середине полонеза у него стало появляться ощущение некоторого однообразия и легкое недоумение по поводу происходящего. Судя по лицам окружающих, подобные чувства возникли не у него одного. К тому моменту кое-кто из танцующих уже приседал не в такт, а многие вообще не приседали. Только Кирилл и Анна продолжали как ни в чем не бывало благостно и с достоинством улыбаться всем присутствующим. Музыка самого красивого из всех полонезов, почему-то не опробованная ими заранее, на практике оказалась не самой удачной для того, чтобы танцевать этот танец. Покоряя своей невыразимой грустью в повседневной жизни, она нагоняла тоску на балу, и даже небольшой торжественный эпизод в конце среднего раздела не мог исправить общего унылого впечатления. Денису невольно вспомнилась «Прогулка заключенных» Ван Гога.
- А теперь, если вы не устали, я объявляю следующий номер нашей программы: «Вальс цветов»! Поколению шестидесятых посвящается!
Контингент танцующих в этот вечер был весьма разнообразным: от профессионалов до тех, кто пришел на бал первый раз в жизни. Поэтому Кирилл при содействии Анны перед началом каждого танца напоминал присутствующим его схему. Захар и тут не упустил случая ввернуть свое слово:
- Каждый, кто занимался дзюдо, господа, вам скажет, что вальсовая позиция подозрительно напоминает промежуточное положение, из которого делается передняя подножка. Таким образом, становится ясно, почему перед опытным кавалером не может устоять ни одна дама. Дерзайте, господа, и не забывайте золотое правило: кавалер, ты в ответе за все! А вы, милые дамы, берегите своих кавалеров: кому-то потом еще с ними танцевать!
В перерывах между танцами Денис краем глаза наблюдал за Полиной. Именно ее присутствие наполняло для него смыслом все происходящее здесь.
За несколько дней до бала всем купившим входной билет выдавались так называемые «бальные книжки». В этой книжке приводился список всех танцев в том порядке, в котором они шли на балу. По идее, каждый кавалер должен был заранее договориться с той дамой, с которой он желал танцевать тот или иной танец, и вписать ее имя в свою книжку напротив названия этого танца. Денис уже договорился об одном танце с Полиной, но это еще было не скоро. А пока оставалось надеяться на встречу с ней в танцах с прогрессией и котильонах. Кроме того, он намеревался пригласить ее на тур венского вальса.
Во время танца Денис мог думать только о танце. Отвлекаясь на посторонние мысли, он попросту рисковал забыть следующее движение и сбиться. Танцуя с разными дамами, он улыбался им, где-то искренно, где-то не очень, стараясь не обнаружить перед ними, что мечтает танцевать с другой. Дамы были самого различного уровня подготовки. Поскольку Денису самому еще далеко не доставало опыта, с кем-то ему приходилось останавливаться, чтобы начать снова. Много хлопот доставляли также слишком длинные платья: они постоянно путались под ногами. В общем круженье в какой-то степени терялась связь с реальностью. Когда же он встречался в танце с Полиной, он таял от ее улыбки. Мысли его продолжали отмерять такты музыки и думать о следующем движении, но в области чувств время останавливалось, как в вальсе из «Фантастической симфонии» Берлиоза с каждым новым появлением темы возлюбленной…
- Наш бал продолжает танец под довольно богемным названием: «Жизнь художника»! Как говориться, сплошной «кекс, драгс унд рок-н-ролл», что в переводе с заморского означает «вино, женщины и песни»!
В этом танце был один деликатный момент: когда кавалер два раза легонько хлопает стоящую к нему спиной даму… Разумеется, по плечу. И даже не столько хлопает, сколько слегка касается. В студии «Вальс цветов» за этим элементом танца закрепилось очаровательное название: «тук-тук». Движение невиннейшее, особенно если принять во внимание, что в девятнадцатом веке в дамских бальных нарядах оголенные плечи не приветствовались. Вся соль в том, что не все дамы на этом балу знали такие тонкости этикета. Если у первой дамы, с которой танцевал Денис, плечи были закрыты достаточно, то следующей даме он уже делал «тук-тук» по тоненькой тесемочке. У последней же дамы даже и того не было! Если бы не белые перчатки Дениса, то ему, вероятно, по строгим правилам морали той эпохи, пришлось бы, подобно Андрею Болконскому, после одного-единственного танца (ну ладно, в случае с Болконским после двух) нанести визит родителям дамы, с тем чтобы просить ее руки!
- А сейчас – венский вальс! И я завожу на своем патефоне очередной Штраус-микс под названием «Венская кровь»! Иначе говоря, «Кровь из Вены»!
Денис подошел к Полине. Ее улыбка говорила о том, как она ему рада.
Принцесса ответила реверансом на его поклон и подала ему свою руку. Они встали в вальсовую позицию и закружились по залу. Ее глаза излучали незримый радостный свет: Денису показалось, что она счастлива. У него захватило дух. Он улыбался ей в ответ, а сердце в его груди ликовало и пело! Он сделал с ней круг по залу и, не говоря ни слова, начал второй. Ему уже хватало опыта, чтобы он мог себе это позволить. Пока только с ней. Ни с кем он не танцевал так легко, как с ней…
Он остановился после второго круга на том же месте, откуда и начал. Полина ответила на его поклон глубоким реверансом и сказала «спасибо». В наклоне ее головы и в интонации ее голоса было не только выражение искренней благодарности за удовольствие, которое он ей доставил, но и признание его успехов в качестве танцора. Почувствовать последнее было для Дениса отдельной и совершенно особенной радостью.
- Следующий номер нашей программы – Кембриджский вальс! – объявил Захар и, после разъяснения Кириллом схемы танца, добавил: – Итак, все очень просто: если дама строит глазки – сделай даме падебаски!
…На Гусарскую польку Денис пригласил Анну. Ему очень нравилось танцевать с Анной, но, вместе с тем, в паре с ней он обычно испытывал некоторую робость ученика перед учителем и очень старался не ударить лицом в грязь. Поэтому он выбрал такой танец, который казался ему попроще и позволял расслабиться.
Это было весело! Они прыгали как первоклашки – композитор из Московской консерватории и балерина из Большого театра – с раскрасневшимися лицами и глазами, полными задора. Когда Денис по-рыцарски упал перед ней на колено, повсюду зашуршали платья дам, делающих обход вокруг кавалеров и пытающихся протиснуться в свободное пространство между ними. Но из-за большого количества танцующих пар сделать это было не так-то просто…
- Не было у дамы забот – купила дама кринолин, – подытожил Захар, когда танец закончился.
Во время котильона «Загадка» Денис все время старался встать в очередь так, чтобы танцевать с Полиной. Он на глаз прикинул, чтобы количество кавалеров перед ним и количество дам перед Полиной было примерно одинаковым. Денис оказался в очереди рядом с князем Голицыным. Оставалось придумать загадку: два произвольных слова, выражающих какую-либо характеристику, не обязательно соответствующую тому или иному человеку. Например: «белый или пушистый?»
- Вы – «экстраверт», я – «интроверт», – сказал Денис.
Князь кивнул.
На радость Денису, когда подошла их очередь, перед ними как раз оказалась Полина.
- Экстраверт или интроверт? – спросил Денис.
Полина окинула их взглядом.
- Интроверт, – сказала она.
Денис, просияв, подал ей руку, приглашая на тур вальса.
- Это правда? – спросила Полина, когда они закружили по залу.
- Что правда? – не понял Денис.
- Что ты интроверт. Что он экстраверт, я и так знаю.
- Полагаю, что правда.
- Я тоже интроверт, – сказала Полина.
- Я так и думал, – ответил Денис.
Они снова, как и в прошлый раз, сделали два круга по залу и опять встали в очередь – каждый в свою.
- Дамы и господа! А сейчас – марш Империал! Э-э… то есть, я хотел сказать, вальс. Одним словом, Имперский вальс, господа!
…Танец, на который Денис заранее пригласил Полину, назывался «Гуарача». За этим страшным названием скрывался вполне обычный бальный танец с теми же самыми вальсовыми движениями. Впрочем, он считался далеко не самым легким из-за одного момента, когда пары начинали кружиться в вальсе в разные стороны по причудливым траекториям в форме цифры «9». Этот момент в студии прозвали «мясорубка».
Постоянно встречаясь в танце глазами с Полиной, Денис словно обменивался с ней какими-то невидимыми энергетическими токами. Не говоря друг другу ни слова, они общались между собой на загадочном, древнем как мир и вечном языке, понятным им обоим. Неплохо зная танец, Денис с честью выходил из каждой «мясорубки», избегая столкновения с встречными парами. В очередном периоде их контрпартнерами оказались Анна и Кирилл. Когда они вчетвером образовали малый круг, Денис встретился взглядом с Анной и ему вдруг показалось, что она посмотрела на него как-то испытующе, как будто спрашивая о чем-то или пытаясь заглянуть ему в душу.
Во время очередного перерыва Анна и Кирилл танцевали свой постановочный танец. Он был довольно сложный технически и очень чувственный, явно относясь уже к двадцатому веку. На середине танца Полина отозвала Дениса. Лицо ее показалось ему неожиданно серьезным и как будто чем-то расстроенным. Он вышел с ней на улицу, теряясь в догадках, о чем пойдет речь.
В небольшом скверике перед зданием музея все было покрыто молодой зеленью. Вечернее небо еще только начинало темнеть. С улицы доносился шум машин, но самой дороги из-за деревьев не было видно. По тенистой аллее, щеголяя своими бальными нарядами в стиле эпохи ампир и Второй империи, прогуливались дамы. Они отдыхали от шумного бала, прохлаждались на свежем воздухе или просто курили в сторонке.
- Денис, – сказала Полина, отойдя так, чтобы им никто не мешал, – у меня плохая новость: нашего номера не будет… Я сама только узнала. Его нет в программе.
Кажется, она была вне себя, но очень старательно скрывала это.
- Странно, что никто не предупредил заранее, – сказал Денис, заметно расстроившись.
- Да вообще: полный бардак!
- А почему так вышло? Что говорят?
- Анна говорит – это всё местные организаторы… тут же не только мы… Они говорят, что места нет, вся программа забита…
Денис был подавлен, но решил, что лучше всего будет держать себя в руках и постараться как-нибудь утешить Полину.
- Ну значит, в следующий раз исполним, – сказал он, полагаясь больше на интонацию, нежели на смысл своих слов.
- Да. Обязательно исполним, – через силу улыбнулась ему Полина.
Некоторое время они стояли молча и смотрели в одну сторону, находясь каждый в своих мыслях, но словно чувствуя в этот момент какую-то часть их общей судьбы…
Прохладный воздух освежал разгоряченные лица. Вся природа вокруг, казалось, призывала к смирению. Говорить не хотелось…
- Пойдем, – сказала Полина, кивнув на дверь.
Оказавшись снова в шумном и душном зале, Денис почувствовал, как будто он против своей воли надевает на себя какую-то маску. По правилам бального этикета танцевать в этот вечер с Полиной ему больше не полагалось: он и так танцевал с ней уже трижды. Танцевать же с другими он не очень-то хотел. Неписаная обязанность каждого кавалера – не стоять на балу без дела, ввиду того, что на него приходится в среднем по две дамы, – начинала понемногу утомлять Дениса, превращаясь для него из формы развлечения в рутинную повинность.
Денис пошел в соседний зал, где были накрыты столы для всех гостей бала. Его одолевала жажда. Выпив стакан минералки, он несколько приободрился и, вернувшись в танцевальный зал, с новыми силами кинулся «в бой».
- Наш весенний бал завершает танец, который называется «вальс-галоп»! – возвестил Захар и, после краткого напоминания Кириллом схемы танца, добавил: – В наш просвещенный век мы не можем не сделать этой уступки женскому вопросу!
Зазвучали веселые звуки польки «Трик-трак» Штрауса, и все пары быстро построились в одну колонну. В каждой паре кавалер и дама, взяв друг друга за руку и подняв их вверх, образовали некое подобие арки. В получившийся из всех пар живой коридор устремились дамы, которым не хватило кавалеров. Пригнувшись, они, насколько это было возможно, быстро пробегали вперед по коридору одна следом за другой. Жадно блуждая взглядом в пространстве над головой, они хватали кавалеров, как модные платья с вешалок, и увлекали их за собой в темный туннель. Добежав до конца, такие новоиспеченные пары становились в хвост колонны и снова образовывали арку. Одновременно те дамы, у которых увели кавалеров, по внешней стороне колонны бежали к ее началу и тоже «ныряли» в коридор, чтобы поступить с другими дамами так, как поступили с ними. Все это безумие заканчивалось с первыми звуками медленного вальса. Тогда существующие на тот момент пары начинали хаотично кружиться по залу, а дамы, оставшиеся без кавалеров, – ждать, когда опять начнется очередная полька «Трик-трак», чтобы взять реванш у своих соперниц.
Полина дважды уводила Дениса, и уже одно это ему было несказанно приятно. В первый раз его затем перехватила следующая дама, и он нехотя устремился за ней по коридору. Но во второй раз им все-таки довелось танцевать вместе. В тот момент на их лицах отразилось такое чувство, словно это была их общая победа. Им захотелось забыть обо всем на свете: забыть об усталости, забыть о неудаче с номером и просто прожить вместе еще один танец, подаренный им судьбой…
Когда вальс-галоп закончился, Дениса вдруг посетила отчаянная мысль. Откланявшись последней похитившей его даме, он прямиком направился к Захару.
- Слушай, Захар, а ты не мог бы объявить один номер вне программы?
Захар внимательно смотрел на Дениса.
- Я бы рад, да боюсь руководство может неправильно понять…
- Я тебя очень прошу! – сказал Денис, с отчаянной решимостью глядя Захару прямо в глаза.
- Ладно, – согласился тот после некоторых колебаний. – Думаю, мне сегодня уже больше нечего терять, кроме своих оков! Давай фонограмму.
- Спасибо огромное! У меня без фонограммы – я сам буду играть. Пойду только предупрежу даму, чтобы приготовилась!
- Давай.
Денис поспешил обрадовать Полину, а Захар включил обжигающий страстью знаменитый вальс Хачатуряна и стал говорить под него какие-то заключительные фразы. Гости бала, разгоряченные после вальса-галопа, не смогли устоять перед натиском этой музыки и снова пустились кружиться по залу в вихре вальса.
Когда Полина услышала от Дениса, что их номер состоится, глаза ее вспыхнули огнем радости и благодарности к нему. Она побежала переодеваться, а Денис тем временем дал все необходимые указания Захару. К счастью, Полине надо было только снять кринолин и надеть пуанты, так что она успела как раз к концу вальса.
- И под занавес нашего бала вашему вниманию будет представлен самый последний, самый короткий номер, который называется «Мечты». Музыка – Денис Красковский, хореография – Полина Жданова. Исполняют сами авторы. Прошу внимания, господа!
…Он вдруг понял, что это больше не были его мечты. Это были ее мечты, мечты Полины. Он стал ее голосом, она стала его душой. Только теперь эта музыка обрела свое истинное воплощение. Сам того не ведая, когда-то очень давно он угадал и выразил чувства этой девушки, даже не зная о том, что она есть на свете. Тихо, словно на цыпочках, как раненая птица перед последним взлетом, в изломе каждого шага едва касаясь пола, скользя над пропастью по тоненькой грани между жизнью и смертью, она вошла с первыми каплями, упавшими из-под белых клавиш фортепиано.
«Слушай, – говорил ее взгляд. – Я расскажу тебе эту музыку. Играй еще: я не хочу, чтобы она смолкала. Почему ты загрустил?.. Я тоскую об одном человеке. Он мне очень дорог… Слушай, а я буду тебе рассказывать… Почему ты ничего не говоришь?.. Я пою. Быть может, он услышит мой последний взлет и снова прилетит ко мне.
В вечность! Тихим простором над сводом небесным мы полетим туда, где рождается солнце. Я покажу ему этот мир, и он не вспомнит о том, что долго томился без света. Услышишь ли мой вечный танец за гранью бесконечного прощенья? Останься!.. И дай мне улететь!»
После выступления они раскланялись перед публикой. Аплодисменты стихли. Денис подошел к Полине. Не забывая о том, что на них, возможно, все еще смотрят, он негромко, но с нескрываемым восторгом выразил ей свое восхищение:
- Снимаю шляпу! – и поклонился.
Лицо Полины светилось счастьем.
- Спасибо, Денис! Спасибо тебе за все!
Потом Денис подошел к Захару и еще раз от всей души поблагодарил его.
- Теперь я понимаю, какая муза тебя укусила, – хитро улыбаясь, отозвался Захар.
Денис покраснел и поспешил присоединиться к остальным гостям бала, которые как раз собирались сделать несколько общих снимков на память об этом вечере.
- Денис, иди сюда! – позвала его Полина, поманив рукой.
Он встал рядом с ней, Анной и Кириллом. Беззвучно «защелкали» сразу несколько фотокамер, сохраняя на века кусочек истории. Когда все стали расходиться после съемки, Полина что-то негромко сказала Денису. Что именно – он не расслышал из-за шума. Мысленно пытаясь разобрать услышанное, Денис повернулся и посмотрел ей в глаза…
…Она смотрела на него не отрываясь. В ее улыбке Денису вдруг почудилась какая-то загадка. Казалось, Полина что-то хотела сказать ему этим взглядом или, напротив, желала что-то от него услышать…
Так продолжалось секунды две. Наконец, Денис не выдержал неопределенности и щекотливости своего положения и переспросил:
- Прости, я не расслышал.
- Ты стоишь на моем платье, – деликатно повторила Полина.
- Ой, извини, пожалуйста! – не на шутку смутился Денис и сделал шаг в сторону.
- Ничего, – вежливо сказала Полина и последовала за большинством гостей, которые в тот момент покидали зал.
Денису очень захотелось провалиться сквозь землю. Некоторое время он стоял не двигаясь, словно колеблясь с принятием какого-либо решения. Потом пошел попрощаться с Захаром. Захар был занят тем, что убирал аппаратуру.
- Ну давай! – коротко ответил он Денису, наматывая себе на руку шнур.
Покинув зал, Денис последовал в раздевалку. Сейчас его интересовал один вопрос…
- Кирилл, у тебя найдется лишнее место в машине?
- Боюсь, что нет: я уже согласился подвести Наташу и Лизу. Плюс платья.
- Ладно, спасибо, не надо.
…Денису было очень жаль, что он покидал здание музея даже не попрощавшись с Полиной. Он не стал под каким-либо предлогом дожидаться ее, чтобы не афишировать свои чувства к ней.
Он вышел на улицу, и с первым же глотком свежего воздуха на него с новой силой нахлынули ощущения этого удивительного вечера. Если только можно описать словами его состояние в ту минуту, то, пожалуй, он испытывал какое-то фантастическое, головокружительное чувство безграничной полноты бытия!
16
Денис сидел за роялем в одном из классов консерватории. Он импровизировал, не имея в виду ничего определенного, как вдруг из-под его пальцев родились несколько нот удивительной по красоте мелодической фразы. Чуткий слух сразу же уловил их в общем потоке и, ухватившись за нить музыкальной мысли, «вытянул» почти законченную мелодию. Еще несколько раз проиграв от начала до конца всю тему, слушая не столько реальные звуки, сколько свой внутренний голос, Денис кое-что поправил, уточнил гармонию и характер сопровождения. Мелодия буквально на глазах приобрела свой окончательный совершенный облик и заиграла всеми красками, как райская птица, случайно залетевшая в этот мир!
Из нескольких ответвлений мысли, не вошедших в окончательный вариант темы, он сделал ее развитие. Этот новый поток вылился, в свою очередь, в самостоятельный эпизод. Придав всей миниатюре вид законченного произведения, Денис продолжал оттачивать детали, пока не настало время закругляться и ехать на работу.
С удовольствием отметив, что произведение, в принципе, готово, он включил диктофон и пару раз сыграл всю пьесу целиком, испытывая при этом непередаваемый никакими словами эмоциональный подъем. Словно наэлектризованный музыкой, он встал из-за рояля, продолжая играть ее мысленно.
Оказавшись на улице, он вновь ощутил на себе течение повседневной жизни. Вместе с новыми мыслями в его голове неожиданно возникла идея посвятить произведение Полине. Денис так и загорелся от внезапно охватившего его восторга: он преподнесет ей ноты с посвящением в следующую субботу после спектакля!..
В следующую субботу в Большом давали «Сильфиду», и Денис знал, что Полина будет там танцевать. Он взял билет почти за месяц до спектакля.
Сердце его заколотилось от нахлынувших чувств. Денис представил, как она выйдет на поклон, как он подарит ей цветы… Нет, на поклонах не стоит: незачем афишировать свое музыкальное приношение при посторонних. Лучше на выходе. Он свернет ноты в трубочку, повяжет ленточкой… Надо еще записать диск, чтобы она могла послушать… Не много ли предметов? Диск лучше маленький – где-то такие должны продаваться… А может, она потом придумает на эту музыку номер?!..
Но не слишком ли смело с его стороны оказывать ей такие знаки внимания?.. Да нет же: ведь он посвящает ей свое произведение от всего сердца, выражая самое искреннее восхищение перед ее талантом! Она не может не принять его посвящение: это все равно что не принять цветы, преподнесенные благодарным поклонником после спектакля. И потом, разве все, что их уже связывает, не дает ему повода надеяться на то, что в ее сердце он уже заслужил звание друга? Разве не угадывает он верные признаки симпатии в ее взгляде, улыбке, в том, как она с ним говорит?.. Не пора ли действовать более решительно?!
Он боялся ее как-нибудь отпугнуть, но риск казался небольшим.
…По пути на работу и назад, вечером в общежитии и даже на следующий день на занятиях в нем продолжалась внутренняя работа над окончательным вариантом пьесы. Проверяя своим внутренним слухом уже написанное, он добивался максимальной естественности и простоты выражения.
Одновременно Денис подбирал название для своей пьесы. Сначала он хотел назвать ее «Элегия», но потом решил воздержаться от любых намеков на свои чувства и остановился на более нейтральном варианте: «Ноктюрн».
Оставшись наконец вполне довольным результатом, Денис выждал еще день-другой, на тот случай, если бы ему все-таки пришли в голову какие-нибудь запоздалые идеи. Убедившись, что ничего такого не происходит, Денис набрал произведение в нотном редакторе и распечатал его.
С чувством гордости за свою работу и заранее волнуясь от предстоящего вручения нот адресату, он долго не отрываясь смотрел на две строчки вверху первой страницы: «Ноктюрн до-диез минор» и ниже – «Полине».
Из глубины партера Денис в бинокль следил за происходящим на сцене. В ожидании, когда появится Полина, он держал наготове фотокамеру.
В самом начале Полины не было. Очарованная Сильфида танцевала вокруг своего спящего возлюбленного. Действие происходило в Шотландии, поэтому балет отличался тем, что все мужчины были в килтах. «Все лучше, чем без», – подумал Денис.
Он разглядел Полину в группе шотландских девушек, появляющихся в одной из первых сцен, а потом, ближе к концу первого действия, танцующих на свадьбе. В этом новом, еще незнакомом ему образе, она была очень необычна. Исполняя крестьянский танец в туфлях на каблуках, Полина так живо играла личиком и стреляла глазками, что трудно было угадать в ней ту самую балерину, которая танцевала в «Шопениане», или заподозрить переодетую принцессу с бала. В сцене гадания, в которой Денис про себя отметил музыкальную тему, Полина подходила к колдунье среди других девушек и, услышав от нее что-то по секрету, отходила в совершенно натуральном смущении.
Во втором акте Полина появилась в роли одной из сильфид. Денис смотрел в бинокль как завороженный, выглядывая ее среди других балерин. Перед ним снова возник образ, который он хранил в своем сердце с того самого дня, когда впервые увидел Полину в «Шопениане».
Тонкая, белая, хрупкая, она с удивительной легкостью плыла по сцене, и маленькие прозрачные крылышки трепетали у нее за спиной. Каждый ее шаг был подобен полету бабочки, опустившейся на цветок и не потревожившей при этом ни одной росинки!
Сам балет понравился Денису замечательным сочетанием сказочной фантастики и весьма жизненного подтекста. Некоторые сцены очень хорошо «читались» на бытовом уровне, но то, что рассказаны они были средствами балета, придавало им неповторимую прелесть. Все герои общались между собой так, как принято в классическом балете – с помощью жестов, – но Денис довольно скоро научился понимать эту «азбуку глухонемых».
Как уже говорилось выше, балет начинался с того, что главная героиня Сильфида – сама непосредственность и невинность – танцевала вокруг своего спящего возлюбленного. Единственный персонаж первого акта, одетый в классический костюм балерины, она воспринималась как некое нереальное существо. Живя в своем мире, она никак не пересекалась с миром обычных людей, пока ей не вздумалось поцеловать одного из них.
Юноша проснулся. Она поспешила отбежать в сторону. Увидев перед собой настоящую балерину, он сделал несколько шагов навстречу ей. Не зная, чего ожидать от «этих мужчин», балерина стала отступать. Когда юноша попытался ее поймать, она принялась «летать» по комнате, пока не «упорхнула» через камин.
В другой сцене, зная, что он собирается жениться на другой, она проникла в дом через окно и призналась ему в любви. Она пыталась уговорить его бросить свою невесту и последовать за ней. Описывая все преимущества такого выбора, она принялась радостно танцевать: со стороны могло показаться, что она сошла с ума. Юноша заметно колебался, но все-таки не решился на столь радикальную перемену своей судьбы. В разгар всей сцены заслышав шум, он сказал балерине спрятаться в кресле и накрыться пледом. «Да, милый! – кивнула она в ответ. – Это у вас, людей, такая игра?»
В сцене свадебного веселья она, незаметно для окружающих, продолжала преследовать своего возлюбленного. Когда же он снял с пальца кольцо, готовясь надеть его на палец своей невесты, Сильфида выхватила кольцо у него из рук: «Это мне?» Она преклонила перед ним колено и раскрыла ему свои объятия. Мгновение решило все: он бросился за ней – она исчезла за дверью, увлекая его за собой.
И вот они в ее лесу. Она спустилась к нему с небес на землю. «Весь этот мир, мой мир и я – все это твое». «Весь этот мир? И ты?» «Да, милый. Я люблю тебя!» «И я люблю тебя!» – повторил он за ней. «Поклянись!» «Клянусь!» – ответил он с радостной готовностью и кинулся к ней. Но она снова уклонилась от его объятий: «Нет, милый! И никакого секса!» (Надо было видеть этот очаровательный жест, исполненный целомудрия!) «Как?!.. Ну, я так не играю!» – с досадой сняв с головы берет, он развернулся и пошел прочь. Но она отнюдь не собиралась прекращать игру и выхватила берет, пытаясь таким образом удержать своего возлюбленного. Она принесла ему лесные ягоды и воду из ручья, но так и не далась ему в руки. Потом она позвала своих подруг, чтобы они развлекли его танцами. Юноша ходил между рядами танцующих балерин и искал среди них свою единственную. Завидев ее, он устремлялся к ней, но та всякий раз ускользала. Порхая по всей сцене, она исчезала и снова появлялась то тут, то там, а порой оказывалось, что это какая-нибудь другая балерина.
Устав от бесплодных попыток овладеть своей платонической любовницей, он обратился к колдунье. Та дала ему волшебный шарф, легкий и прозрачный, и сказала, чтобы он накинул его на плечи своей возлюбленной, и тогда крылышки ее опадут, и она не сможет больше от него улететь. Увидев красивый шарф, балерина совсем потеряла голову и позволила без труда опутать себя им. Но оказалось, что балерины не могут жить без крыльев: силы оставили ее. Перед смертью она вернула любимому кольцо, желая, чтобы он был счастлив.
…В этот раз Полине никто не дарил цветов на поклонах. Денис положил свой букет на колени. Он не столько хлопал, сколько фотографировал.
После спектакля Денис ждал ее на улице, недалеко от служебного входа. Он держал наготове цветы: пять восхитительно свежих алых роз. К ним голубой ленточкой был привязан свиток. Было видно, что это ноты. В той же руке Денис держал и диск, готовясь преподнести все сразу.
Он вновь попытался представить себе, как она выйдет, заметит его, что он ей скажет… Длинные речи остались в прошлом: сейчас его переполняли эмоции, которые с трудом укладывались в слова… Достаточно будет выразить свою благодарность. Гораздо важнее чувство, с которым он это скажет…
Пятнадцать минут томительного ожидания прошли для него в безуспешной борьбе с собственным волнением.
…Полина появилась вместе с Анной, которая тоже была занята в этом спектакле. Денис поймал на себе взгляд Анны и заметил, что на лице ее мелькнуло подобие улыбки. Полина, увидев Дениса, в первое мгновение как будто смутилась. Не дожидаясь, пока девушки приблизятся, он сам подошел к ним.
- Огромное спасибо за сегодняшний спектакль! – очень эмоционально сказал Денис, глядя в глаза Полине, улыбаясь и протягивая ей цветы и диск. – Аня, и тебе тоже спасибо! – добавил он с легким поклоном.
- Спасибо, Денис! – отозвались девушки.
Заметив диск и ноты, Полина выразительно посмотрела на Дениса. Трудно было истолковать значение ее взгляда. В нем как будто одновременно заключался и вопрос, и ответ на этот вопрос. Казалось, она все поняла, но постаралась скрыть свои чувства. Лицо ее было серьезным, однако без оттенка холодности. Некоторое напряжение выдавало какую-то внутреннюю борьбу, происходившую в ней. За этот короткий миг Денис успел подумать, что, возможно, он допустил ошибку, решившись на столь явный знак внимания. Может, не стоило этого делать при Анне?
- Мы потом поговорим. Хорошо? – коротко и негромко сказала Полина, улыбкой придав своему вопросу-просьбе больше теплоты.
- Хорошо, – кивнул Денис, чувствуя, что плохо владеет своим голосом.
Он пропустил девушек вперед и пошел своей дорогой. Он видел, как они сели в машину – это была машина Кирилла…
Денис даже не мог понять, как ему относиться к случившемуся. Его подарку не то чтобы были не рады, но не уделили того внимания, на которое он, как автор, надеялся. Определенно, он ожидал чего-то иного. Денис успокаивал себя тем, что Полина, вероятно, куда-то спешила, и что гораздо важнее то, что она скажет при следующей встрече. Он вновь и вновь вспоминал ее слова, интонацию, мимику, взгляд. Он был не в силах ни разгадать их, ни хотя бы заставить себя переключить мысли на что-то другое.
…Вернувшись в общежитие, Денис перед сном еще раз послушал в наушниках свой ноктюрн, стараясь «взглянуть» на него глазами Полины. Под нежные звуки фортепиано он вспомнил, как она танцевала в образе сильфиды. Сердце его наполнилось светом и благодарностью к Всевышнему. Он почувствовал святой восторг: ему захотелось обнять весь мир и раствориться в бесконечности!.. Потом пришло успокоение, и вскоре тихий сон раскрыл ему свои объятия…
17
- Денис, я тебе так благодарна! Ты не представляешь, какой ты мне подарок сделал! Может, я и не стану великой балериной, но бессмертие мне уже обеспечено! – Полина улыбнулась. – Бабушкой буду внукам рассказывать, что и для меня тоже музыку сочиняли.
Она говорила негромко, чтобы не услышали другие люди, находившиеся в этот момент в зале, но говорила очень эмоционально. Денис слушал, буквально впитывая в себя ее слова. Оба немного краснели: он – больше, она – меньше.
- Спасибо! – смущенно ответил Денис. – Я очень рад, что тебе понравилось!
- Тебе спасибо!
Полина озарила его душу благодарным взглядом. Затем она оставила Дениса, чтобы успеть переодеться к началу занятия.
Во время танца ему показалось, что Полина была немного задумчивой. Она, впрочем, улыбалась ему как и обычно, но на каком-то более глубоком уровне Денис чувствовал, что душа ее как будто была настроена на другую волну. После занятия Полину, как всегда, подвозил Кирилл, и Денис пошел до метро один.
По дороге он размышлял о том, как прошел вечер. Полина выразила ему свою признательность. Может быть, даже в большей степени, чем он рассчитывал. Но пока что тем все и ограничилось. Он не почувствовал, чтобы это хоть сколько-нибудь приблизило его к ней. За весь вечер они почти не встречались глазами в танце. Она не сказала ему больше ничего, кроме как поблагодарила его дважды за танец и в конце занятия ответила на его «до свидания», улыбнувшись ему при этом мимоходом. Что-то надо было делать дальше.
Ясно, что инициатива должна была исходить от него… Предложить ей в следующий раз снова пройтись до метро пешком? Как это будет выглядеть? Особенно без всякого повода?.. Предложить сходить куда-нибудь? Ага, в ресторан, дабы поразить ее своей оригинальностью!.. Можно, конечно, на работу, и там для нее поиграть… Неплохо, но это совсем другой район. Да и время довольно позднее – согласится ли?.. Если бы надо было что-нибудь обсудить, можно было бы предложить прогуляться до метро просто так… Но общей темы, важной для них обоих, в данный момент нет. Старый номер сделали, а о новом она ничего не говорила. Подать такую идею самому – получится навязчиво. Лучше подождать. Это и так само собой подразумевается, что он посвятил ей пьесу с надеждой, что она поставит на нее танец. Они достаточно говорили на эту тему. Если она ничего не сказала насчет возможности поставить еще один номер, то, видимо, у нее пока нет идей…
В следующие три дня он укрепился в мысли ничего не предпринимать, а просто переждать одно занятие и понаблюдать, чтобы лучше сориентироваться в ситуации.
Но на следующем занятии Денису показалась, что Полина была еще более далека от него, чем в прошлый раз. Она была скорее любезной, чем сердечной. Ему даже показалось, что она избегала лишний раз смотреть в его сторону. Выражение ее лица было немного более серьезным, чем обычно. Полина ни разу не подошла к нему сама и во время танцев не произнесла ни слова. Быть может, все эти признаки сами по себе и не были столь уж однозначны, но сердцем он чувствовал исходящий от нее холодок. А сердцу Денис привык доверять.
Он был несколько растерян. Он не знал, как объяснить перемену в Полине, не знал, что предпринять. Видя, что она вряд ли заговорит первой, он, в свою очередь, тоже молчал. Спрашивать ее напрямую, что с ней происходит, или хотя бы почему она сегодня серьезней, чем обычно, он не рискнул. А просто говорить все равно что, ему казалось плохим выходом. Оставшись без ободрения с ее стороны, он терялся и нервничал.
Полина так же как и в прошлый раз пошла с Анной и Кириллом, сказав Денису обычное «до свидания». Предлагать ей сейчас пойти куда-либо с ним явно не стоило. Самому напрашиваться к Кириллу в машину было бесполезно: желающих сесть туда и без него хватало. Да и что бы это дало? Денис чувствовал, что совершенно теряет контроль над ситуацией и что он не в силах ничего с этим поделать.
Денис шел до метро, испытывая сильную тревогу. Его волнение усиливалось от мысли, что он чего-то упустил, чего-то не угадал и не понял. Может быть, он ошибся, сделав ей это посвящение? А как же тогда ее слова благодарности? Неужели это была неправда? Может быть, он должен был действовать более решительно, еще тогда, в прошлый раз? Под каким-нибудь предлогом не дать ей уехать с Анной и Кириллом. Неужели один неверно угаданный момент может так повлиять на всю ситуацию? Да и как тут было угадать? Он же не умеет читать мысли! Может быть, у нее что-то случилось, а он и не знает?!..
Догадывается ли она об его чувствах к ней? Ведь, кажется, само собой бросается в глаза: его постоянная симпатия к ней и все эти знаки внимания. Ведь он так недвусмысленно дал понять, что он к ней чувствует, в звуках посвященной ей музыки! А если она уже все поняла, то одно из двух: либо это ее и отпугнуло, либо он тоже ей не безразличен и тогда… (Денис на секунду задержался в состоянии нахлынувшего на него мучительно-сладкого чувства.) Тогда, возможно, после посвящения она ждала от него в следующий раз какого-нибудь нового решительного шага, а он ничего не сделал, тем самым дав ей повод разочароваться в нем. Возможно, в свои от силы двадцать лет она еще совершенная максималистка. Возможно, она ждет, что если он ее по-настоящему любит, то в его поступках должно быть больше порыва, чем робости. И уж, тем более, чем расчета. Или, по крайней мере, интуиции, которая должна была подсказать ему, какого шага от него ждут…
Всем влюбленным в глубине души хочется, чтобы их любовь была не только взаимной, но чтобы она была тем самым идеальным союзом двух душ, в котором все их мысли и желания будут угадываться без слов. Ну или в крайнем случае с полуслова. Увы, это не всегда оказывается так…
Денис понимал, что он при всем своем желании не смог бы угадать в тот раз, чего от него ждала Полина. И, следовательно, не чувствовал себя в том виноватым. Но легче ему от этого не становилось.
Он подумал, что все-таки зря не спросил ее, отчего она была как будто грустна… Просто поинтересовался бы, не случилось ли чего. Даже если бы это ничего не дало, хуже бы не стало. Пожалуй, он просто побоялся ее тогда спросить. А зря, зря!..
К следующему занятию надо было что-то придумать. В сложившейся ситуации он уже не мог себе позволить просто ждать. У него было еще два дня на размышление.
Денис снова стал перебирать всевозможные варианты действия. Сделать ей еще какой-нибудь подарок? Навязчиво. Какую-нибудь книгу про балет? Они наверняка и так у нее все есть. И вообще, исправлять свои, пусть даже мнимые, ошибки подарками – это не выход… Нет, подарок точно не стоит: возможно, что именно предыдущий подарок привел к осложнению ситуации. Что еще? Записать ей на диск фотографии с последнего спектакля? Но у нее, наверно, и своих хватает, да и фотографии в этот раз получились не самые удачные. Спросить, наконец, что случилось? Уже лучше. С этого и надо начинать… Пригласить на какой-нибудь концерт. Интересно… На что-нибудь вроде сюиты из «Щелкунчика» или «Лебединого озера»… Нет, приглашать ее на балетную музыку «без визуализации» – это явный просчет. Может, на балет в другой театр? А вдруг ей балета и на работе хватает «выше крыши»? Может, на оперу? Ну да: нашел чем удивить девушку из Большого театра!.. Кстати, «прогуляться до метро» звучит более нескромно и двусмысленно, чем «сходить на концерт»… Самым ненавязчивым было бы спросить, не хочет ли она сходить на концерт в консерваторию по пригласительному. (Денис представил, как он скажет: «У меня есть пригласительный на двоих. Ты не хотела бы сходить?») Надо посмотреть, какие концерты в ближайшее время будут в консерватории. Лучше приглашать на такую программу, которая, скорее всего, будет ей знакома: знакомую музыку легче слушать…
На следующий день, изучив афишу Большого зала консерватории, Денис выбрал концерт, который должен был пройти через неделю. Он также посмотрел в Интернете афишу Большого театра и убедился, что у Полины в тот день нет никакого спектакля. Программа концерта оказалась так или иначе имеющей отношение к балету: «Шехеразада» Римского-Корсакова и две сюиты из оперы «Кармен» Бизе.
Пригласительный он достал через знакомого.
Находясь в неопределенном, подвешенном состоянии, Денис не мог думать ни о чем другом, кроме своих взаимоотношений с Полиной. Он ничего не писал, не мог толком ни есть, ни спать. Он одновременно и боялся того дня, того вечера, когда должно было состояться следующее занятие по танцам, и не мог дождаться, когда же он наступит.
Денис решил действовать по обстоятельствам. Когда Полина вошла в танцевальный зал, он сидел там же, где и обычно: на значительном расстоянии от двери. Он кивнул ей издалека и улыбнулся, тем пока и ограничившись. Однако Полина, поздоровавшись со всеми, сама подошла к нему. Она улыбнулась Денису, и они еще раз, вслух, поприветствовали друг друга.
- Я тут придумала номер на твой ноктюрн. Можно, я покажу тебе после занятия?
В ее голосе и в ее лице не было ни следа, ни намека на то, что всю неделю так мучило его. Денис испытал чувство неожиданно нахлынувшей радости.
- Конечно! Было бы здорово!
- Спасибо! Тогда, как закончится, не торопись уходить.
Он ни о чем не спрашивал ее. Во время танцев он улыбался ей и она улыбалась ему, так же как и прежде.
После занятия Полина договорилась обо всем с Кириллом, а затем предложила Денису подождать, пока все разойдутся. За это время Денис переоделся, а Полина сменила чешки на пуанты. В тот вечер она была во всем белом.
…В опустевшем зале остались двое. Композитор и балерина – история достойная кино. Его привела сюда любовь и, в меньшей степени, искусство. Ее – искусство и (как знать?), может быть, что-то еще. Они не сказали друг другу ни слова о своих чувствах. Его словами была музыка, звуки которой были наполнены любовью к ней. Ее словами стал танец.
Он слышал, как в танце билось ее сердце. Все, чем она дышала и жила в ту минуту, выразилось в ее движениях. Трепетно и нежно она касалась кончиками своих пальцев его души. Ей даже не нужно было смотреть в его сторону, чтобы дать понять, что это признание обращено к нему. Слова любви, выраженные в звуке, слились воедино со словами любви, выраженными в движении. Медленно покачиваясь на волнах фортепианного аккомпанемента и замирая в лучах отраженного света, тихо лилась над землей колыбельная двух упоенных сердец.
Это был танец двоих, где один воплотился в музыке другого, а другой незримо присутствовал в танце первого. Каждый из них обрел свое высшее выражение, и вместе они достигли той нездешней, неземной гармонии, которая только возможна в искусстве…
Полина замерла, склонившись в грациозной позе. Через весь зал натянутой струной повисла тишина. Время остановилось…
Полина выпрямилась и посмотрела прямо на Дениса.
- Ну как? – спросила она с некоторым нетерпением в голосе.
Денис только и мог, что развести руками, не в силах подобрать слова. Его широко раскрытые от восхищения глаза сказали все вместо него.
На щеках Полины выступил легкий румянец: ей приятно было видеть такую реакцию. Опустив глаза, она сделала глубокий реверанс.
- Как-то так, – словно извиняясь, сказала Полина. – Мне еще надо много репетировать.
- Я ничего не заметил… Мне показалось, все идеально!
- Ты просто непривередлив! Тут еще работать и работать! Я сейчас еще останусь ненадолго, порепетирую. Если хочешь, можешь остаться посмотреть.
- Спасибо, с большим удовольствием! А где ты планируешь выступать с этим номером?
- Пока не знаю: сделать бы номер, а там – посмотрим. Для начала мне еще надо получить согласие автора музыки, – улыбнулась Полина.
- Ну уж в этом ты могла бы не сомневаться! – горячо воскликнул Денис.
Полина снова включила музыку. Денис не отрываясь следил за каждым ее движением. Словно зачарованный, он любовался выразительным поворотом ее головы, ее непокорными волосами, стянутыми резинкой, свободным полетом рук, строгой осанкой, изящными взмахами не доходящей до колен юбки, легким шагом стройных ног, едва касающихся пола. Каждый кончик пальца ее, казалось, о чем-то говорил, участвуя в общем сотворении чуда. Но большую часть образа несло в себе лицо. В ее глазах отражалось то главное, чему служило малейшее движение ее тела. Во всем лице Полины запечатлелось столько дивной и загадочной грусти! И, вместе с тем, каким экстатическим религиозным восторгом светилось это лицо!..
- Уже лучше, – сдержанно сказала Полина, закончив номер.
Денису показалось, что она делала все точно так же, как и в прошлый раз, но он промолчал. Снова и снова Полина повторяла весь номер, а ему хотелось только, чтобы это продолжалось вечно.
- У тебя нет никаких замечаний? Со стороны все-таки виднее… – обратилась она к Денису после очередного раза.
- Нет, мне все очень нравится.
- Тогда на сегодня хватит. Ты меня подождешь? – спросила Полина, собираясь идти в комнату для переодевания.
- Конечно!
Денис остался в зале один. Сидя на стуле, он обхватил голову руками. Кровь стучала у него в висках. Романтичность ситуации приводила его в состояние лихорадочного волнения. Он здесь, один на один с Полиной, – эта мысль будоражила его воображение и заставляла замирать его сердце. Однако разумом оценивая создавшееся положение, он чувствовал, что момент для признания еще не настал, хотя и может настать в любую минуту, и надо быть готовым, чтобы не пропустить его. Денис решил пока не торопиться с приглашением на концерт, подумав, что еще успеет и что лучше попридержать этот вариант на всякий случай.
- Возьми, пожалуйста, магнитофон, – сказала Полина, выйдя из раздевалки.
Они покинули зал, погасив свет и закрыв входную дверь. Магнитофон и ключ сдали на вахту. Часы на вахте показывали без пяти минут одиннадцать…
Когда они вышли на улицу, было уже темно.
- Не понимаю, почему тебя не берут на главные партии? – первым заговорил Денис.
- Наверно, я еще недостаточно хорошо танцую, – скромно ответила Полина, но в голосе ее промелькнула «металлическая» нотка невыраженного самолюбия.
- По-моему, ты танцуешь лучше их всех!
- Спасибо, – ответила Полина, скрывая довольную улыбку, – но, боюсь, ты меня переоцениваешь… Расскажи лучше о себе, – предложила она, видимо, желая переменить тему. – Как ты стал музыкантом?
- …Знаешь, как это бывает: сначала ты выбираешь музыку, потом музыка выбирает тебя… Я в детстве много слушал с кассет: классику, попсу, потом рок, электронную музыку. Потом я стал записывать на магнитофон музыку с радио и из фильмов. Но мне мало было просто слушать: если мне что-то нравится, то мне хочется как-то проявить себя в этой области и тоже начать что-то сочинять. На мое счастье у нас дома было пианино: мама занималась когда-то в молодости. Поначалу я просто подбирал понравившиеся мне темы, одним пальцем. Потом мне стали приходить в голову незамысловатые мелодии, которые тогда казались мне чем-то значительным. Все это надо было как-то записывать. Сначала мне показали, как записывать на магнитофон, потом объяснили нотную грамоту. Потом отдали в музыкальную школу, где меня сперва опять стали учить нотной грамоте. Я рос, мой музыкальный кругозор расширялся, пока, наконец, лет в тринадцать я не ушел в классику с головой. Классика настолько соответствовала тогда моим духовным запросам, что я перестал слушать любую другую музыку. Если я слышал где-нибудь ударную установку, я старался уйти подальше от источника звука (конечно, это не всегда было возможно). В классике я впервые ощутил тогда всю силу воздействия музыки. Были такие мгновения, когда я почти отключался, по крайней мере совершенно выпадал из реальности. Я открывал в себе новые ощущения, вызванные музыкой. Я узнал, что музыка способна вызывать дрожь и погружать душу в состояние трепета: такое подвешенное состояние, вроде первой любви… Она может вызвать страх, отчаяние, восторг, почти что счастье! В какой-то мере она способна заменить собой даже реальные чувства. Ничего подобного я раньше не испытывал. Мне удавалось переживать отчасти то же самое и в литературе, но степень воздействия на меня музыки была гораздо выше. Мне кажется, что музыка честнее. Музыка – более концентрированная вещь: несколько дней работы композитора могут дать всего лишь пять минут результата; произведения, длящиеся какой-нибудь час, иногда пишутся годами. Музыку можно переслушивать снова и снова – перечитать любимую книгу займет намного больше времени. Музыка допускает такую степень открытости, которую в литературе не каждый может себе позволить.
- В танце тоже можно говорить открыто, – заметила Полина.
- Да… Танец – это язык тела, и музыка для глаз.
- …Можно тебя еще спросить?.. – сказала Полина в наступившей паузе.
- Да, пожалуйста.
- Ты как-то сказал, что музыка приходит к тебе свыше…
- Да… это точнее всего объясняет суть дела. Это как откровение.
- А ты веришь в Бога? – спросила Полина серьезно.
И она внимательно посмотрела на Дениса. Очевидно, это и был тот вопрос, который она хотела ему задать.
- Да, – так же серьезно ответил Денис. – Я православный, крещеный… Правда, в церкви бываю очень редко.
Он замолчал. Подождав, не захочет ли он еще чего-нибудь сказать, Полина добавила:
- Я тоже православная. И тоже в церковь мало хожу… А тебя во сколько крестили?
- В девятнадцать.
- Значит, ты сам решил покреститься?
- Да. Втихаря от родителей. Крестным отцом друга попросил быть, а крестной матерью – свою учительницу по фортепиано.
- И родителям так и не сказал?
- Нет, почему, сказал потом…
- …Интересно. И что тебя на это сподвигло, что ты пошел и покрестился?
- Вера. Я просто принял Бога, «как дитя».
- Здорово… А меня в детстве покрестили: в шесть лет. Мама повела. Тогда время такое было, что все крестились… Но к вере я пришла уже потом, постепенно… У меня друг был в детстве, Андреем звали, – в глазах Полины промелькнуло какое-то яркое и светлое чувство. – Он меня почти на два года старше. Наши семьи дружны и живут рядом, и мы с ним часто играли вместе. Он со мной много раз говорил о Боге, читал мне детскую Библию… Я думаю, он очень повлиял на меня… Потом я поступила в академию, и мы с ним стали реже видеться. А потом он поступил в семинарию, и я его совсем перестала видеть. Когда он окончил ее, то постригся в монахи. Сейчас он священник в одной церкви, тут у нас под Москвой, в Дубровицах.
- И вы с ним так больше и не виделись? – поинтересовался Денис.
- Нет, но мы переписывались иногда… редко, правда. Последний раз я ему писала года два назад… если не больше. А потом мне как-то все не до того было… – Полина замолчала.
Денис украдкой наблюдал за ней. Он сделал для себя вывод, что, какую бы роль ни сыграл этот человек в жизни Полины, теперь он был для нее уже в прошлом. Хотя, возможно, и очень дорогом прошлом…
Немного помолчав, Денис спросил:
- А как ты считаешь: чтобы принимать Бога, нужно принимать и его мир? – он начал серьезно, но под конец фразы не сдержал улыбку при мысли, что говорит это как «достоман» «достоману».
- Да… Но все это очень сложно, – вздохнула Полина и, немного помолчав, спросила: – А ты как думаешь?
- Я согласен.
- И насчет «слезинки ребенка»? – она буквально впилась в него взглядом.
Денис отвел глаза и уставился в одну точку впереди себя. Он подыскивал нужные слова.
- Насчет «слезинки ребенка», – сказал он, – я думаю, что мы со своими «трехмерными» мозгами и ограниченным делением мира на добро и зло просто не можем видеть всей картины мира.
- Вон, Раскольников попытался посмотреть шире… – заметила Полина, с лукавой улыбкой.
- Раскольников попытался выйти за пределы возможностей человека, – горячо подхватил Денис. – Он поставил над своей душой нравственный эксперимент. Но мозги его от этого не перестали быть «трехмерными». Нравственность для того и дана человеку (я имею в виду не столько писаную нравственность, сколько нравственное чувство, которое есть в каждом человеке как личное переосмысление им той писаной нравственности)… так вот, эта нравственность для того и дана, чтобы человек пользовался ей и не претендовал на функции Бога и на знание Бога. Потому что в Боге всегда есть загадка.
- Ну вот он и «переосмыслил», – провокационно повторила Полина. – Раскольников, – уточнила она.
- А я и не говорю золотое правило: «живи так и не ошибешься»! Ошибка – есть неизбежное свойство человека, следствие его свободы. Можно только стремиться свести свои ошибки к минимуму. Раскольников ошибся – и все его существо, вся его природа указала ему на эту ошибку.
- Я в любом случае никогда не смирюсь с этой «слезинкой», – тихо, но твердо произнесла Полина. – По крайней мере, пока живу в этом мире.
- С тем, что кто-то ее вызвал, или с тем, что Бог ее допустил? – настойчиво уточнил Денис.
- С тем, что кто-то ее вызвал, – немного смутившись, ответила Полина.
- А с тем, что Бог ее допускает? – повторил Денис.
На лице Полины показалось напряжение. Несколько секунд она колебалась.
- Не знаю, – сказала она, наконец, глухо.
Она замолчала. Денис тоже молчал.
- А ты? – спросила, в свою очередь, Полина.
- Для меня это часть Его загадки, – ответил Денис и добавил: – А с тем, что кто-то эту «слезинку» вызывает, – разумеется, никогда не смирюсь. То есть не месть, конечно, но какие-то профилактические меры на будущее… соразмерно преступлению…
- Тюрьма? Смертная казнь? – испытующе посмотрела на него Полина.
- Думаю, до тех пор, пока человечество может себе позволить избегать убийства себе подобных, лучше этого не делать.
- А то, что они в тюрьмах еще хуже становятся? – решительно спросила Полина.
- Вот над этим и надо работать. Ведь оно того стоит!
- Пожалуй, – задумчиво произнесла Полина.
Она молча взяла его под руку. Как тогда… Денис почувствовал, как кровь прилила ему к лицу. Он согнул левую руку, чтобы Полине было удобнее. Денис хотел было идти дальше, но почувствовал, что Полина замедлила шаг и остановилась. Он повернулся и посмотрел на нее. В свете вечерних фонарей ему было хорошо видно ее лицо. Выражение лица Полины поразило его. Ее взгляд, казалось, пытался проникнуть ему в самую душу.
- А почему ты уверен, что Бог есть? – медленно и отчетливо, словно требуя от него ответа, проговорила Полина.
Денис внимательно смотрел ей в глаза, пытаясь угадать, что побуждало эту девушку задавать такие вопросы.
- Я Его чувствую, – приглушенно, но с убежденностью в голосе, ответил Денис. – Чувствую Его присутствие. Когда я молюсь, у меня полное ощущение, что я не один: совсем не то что, когда я мысленно говорю сам с собой. Бывает, у меня сил нет совсем, и чувствую, что неоткуда им взяться. Прошу у Бога сил – и вот они!.. Как?! Откуда?!.. Опять же: бывают такие моменты в жизни, такие невероятные совпадения, что уже хотя бы тем, что бывают они не раз и не два, – уже хотя бы тем они не укладываются ни в какую теорию вероятности! В такие моменты я чувствую, как будто кто-то пишет сценарий нашей жизни. У тебя не бывает того же?
Начав довольно тихо, Денис постепенно стал говорить громче и быстрее. Полина слушала очень внимательно, не сводя с него глаз. Когда Денис замолчал, она опять пошла вперед.
- Бывает, – ответила Полина серьезно. – Но иногда я как будто сомневаюсь в том, что Он есть, – сказала она, понизив голос.
Ее боль отозвалась в его сердце.
- Мне это тоже знакомо, – сказал Денис. – Сам себя начинаю прижимать к стенке вопросом: а если Его все-таки нет? А есть лишь еще непознанные свойства человеческого мозга? Что если я сам в себе вызываю это ощущение Присутствия и обратной связи? Что если все эти совпадения кажутся мне такими регулярными только потому, что я сам склонен их выделять среди прочих событий моей жизни?.. И эти силы: может быть, это какой-нибудь мой собственный скрытый энергетический ресурс? Или способность черпать энергию извне, из природы? Но из природы бездушной, не наделенной никаким Высшим Разумом. Природы, которая максимум смогла породить человеческий разум… И вот, этот разум, осознав себя в окружающем мире, ужаснулся вопиющему противоречию между собственной разумностью и «умственной отсталостью» этого мира, ужаснулся его холоду и безразличию, и своей собственной беспомощности перед его законами. Ужаснулся настолько, что создал себе миф о Высшем Разуме, защищающем приоритет человеческих интересов перед интересами всего остального мира. И только уверовав в этот миф, немного успокоился… – Денис перевел дух. – И так я могу терзать себя долго. И ничего не могу опровергнуть, потому что тут всё слова и разум, а вся моя вера основана на ощущениях. На ощущении Его присутствия в моей жизни, если точнее. И это ощущение мне дороже любых внешних форм выражения моей веры.
- Вот и у меня так: и вера, и сомнения. И всё вместе, – сказала Полина с тоской в голосе.
- Кстати, творчество – это тоже способ общения с Богом, – заметил Денис.
- Да, согласна! – оживилась Полина. – Я, когда танцую (для себя), мне кажется, что Он тут, что Он где-то рядом, и ведет меня.
- А я иногда, когда пытаюсь что-то сочинить, но чувствую, что нет вдохновения, понимаю, что я сам по себе ничего не могу, что все это мертво и бездушно. Все, что я написал стоящего, – посылал мне Он. Я только проводник Его идей. Знаешь известную цитату Глинки: «Музыку сочиняет народ, а мы, композиторы, ее только аранжируем»? Мне больше нравится Чайковский: за него явно, вместо народа, Бог сочинял. Он свою Шестую симфонию за считанные дни вчерне написал! Ты ее слушала?
- Да! Очень нравится! Обожаю Чайковского! – с чувством сказала Полина.
- Ты еще почитай про нее какой-нибудь музыкальный разбор! Там такого накопают! И, главное, все обоснованно, с примерами – не придерешься! Невероятно, чтобы он мог за такой короткий срок сознательно все это туда вложить! То есть тут самый настоящий момент чуда! А еще тот факт, что он предвосхитил в ней свою преждевременную смерть. Многие считают это одним из доказательств версии самоубийства, а я вполне верю, что это могло быть просто совпадение. У меня у самого было одно невероятное совпадение в одном произведении, не про смерть, конечно… – боясь, что он и так уже говорит слишком долго, и видя, что до метро осталось совсем немного, Денис заговорил быстрее: – То есть я написал произведение, имея в виду одно, а потом в скором времени произошло событие, которое заставило меня посмотреть на это произведение под совершенно другим углом. И там обнаружился второй план, проходящий от начала до конца произведения, про который я не знал, когда писал, да и не мог знать, потому что событие еще не произошло и даже не намечалось!.. Я тебе потом покажу, если интересно будет… Такой еще момент: там была одна деталь, которая у меня получилась немного не так, как мне сначала хотелось. Я хотел поместить на обложку нот фотографию красной розы, а в магазине красные розы были не очень свежие, и я взял белую. Так что ты думаешь: даже эта деталь работала на ту скрытую идею! Понимаешь? Смысл произведения может быть глубже того смысла, который в него сознательно вкладывает автор. Любой теоретик имеет право откопать в чужом произведении все что угодно (лишь бы обоснованно), и его открытия будут иметь значение вне зависимости от того, будет ли доказано, что автор действительно имел это в виду… Я читал, что в Пятой Шостаковича якобы на самом деле главная идея – любовь, свобода любви, и что, кроме сходства одной из тем со средним разделом «Хабанеры» Бизе, там еще куча других намеков на «Кармен». Что ж, очень может быть, даже если Шостакович на самом деле ничего такого не имел в виду (хотя вот он как раз и мог!)… Точно так же и исполнитель, интерпретатор вообще, любого произведения искусства, имеет право не стараться в очередной раз максимально приблизиться к авторскому замыслу, а попытаться найти в произведении что-то совершенно новое…
Тем временем, они подошли к метро.
- Я тебя не утомил? – осторожно поинтересовался Денис и посмотрел на Полину.
- Нет, совсем даже наоборот, – Полина посмотрела ему в глаза и сказала серьезно и просто одновременно: – Ты очень интересный человек, Денис.
В метро они старались говорить на более «приземленные» темы. Перед остановкой, на которой Полина должна была выходить, Денис вежливо спросил ее:
- Уже поздно – может, я провожу тебя до дома?
- Спасибо, не стоит: мне близко, – деликатно ответила Полина.
Денис не стал настаивать. На прощание они улыбнулись и сказали друг другу «до свидания».
Денис еще не знал, когда будет их следующая встреча без посторонних, но уже чувствовал, что она будет, и будет скоро… Быть может, уже послезавтра, после очередного занятия? О, если бы так!.. Но главное, он чувствовал, что в этот вечер между ними впервые установилась та особенная доверительная связь, которая бывает между близкими людьми. Что недавние страхи его развеялись, и что боль в сердце сменилась долгожданной радостью. И это чувство превращало для него муку ожидания в сладостное предчувствие!
18
Следующие два дня Денис чувствовал себя так, словно он отходил от болезни. Это было скорее остаточное явление, вызванное переживаниями последней недели, нежели предчувствие новых бед. В первый день у него опять болело сердце. Он ощущал что-то вроде легкой тошноты. Казалось, его организм был отравлен процессами, вызванными какой-то болезнью. Душою же он воскресал.
На следующее утро Денис опять проснулся с несколько одурманенной головой. Все его мысли были о вечере и о предстоящей встрече с Полиной.
Как-то сама собой ему вспомнилась Первая соната Шумана: эпизод из финала, который Денис особенно любил. Этому эпизоду предшествовала тема спокойного, размеренного характера. Поднимаясь все выше, она постепенно теряла свою мажорную окраску и, наконец, замирала в болезненно-напряженном ожидании. И вот, сначала очень тихо и робко, рождалась на свет мелодия-просьба, мелодия-признание. Сколько невыразимой нежности и искренности было в этом трепетном прикосновении к образу возлюбленной! В нервно-синкопированном ритме темы, казалось, слышались замирания любящего сердца. В каждом ее вздрагивании было столько обнаженности и беззащитности, столько болезненной хрупкости, что от звуков этой музыки все в душе сжималось в мучительном ощущении неопределенности, томления и надежды. Мелодия становилась все более взволнованной, в ней появлялась скрытая страсть. Наконец, все погружалось в манящую, полную умиротворения и неги, мечтательность и, растворяясь в ней, уносилось куда-то вдаль на крыльях грез…
Эпизод повторялся еще раз, ближе к концу. Второй раз он звучал выше, что делало его еще более хрупким и иллюзорным, а общее состояние – еще более подвешенным.
…После учебы Денис зашел в компьютерный класс и скачал себе с Интернета на диктофон запись этой сонаты в исполнении Владимира Софроницкого. (Потом, в течение дня, Денис послушал всю сонату целиком, но тот эпизод не выходил у него из головы до самого вечера.) Кроме того, у него была одна идея… Он размышлял над тем, чтобы, если они снова останутся с Полиной после танцев, пригласить ее на вальс, когда она закончит репетировать свой номер. На этот случай, Денис дополнительно скачал себе на диктофон несколько вальсов, пока еще не решив, какой из них выбрать. Он также хотел записать номер Полины на видео и с этой целью взял с собой фотокамеру. Кроме того, Денис решил, что, если сегодня будет благоприятная возможность, то он обязательно пригласит Полину на концерт. Либо если она не останется репетировать номер.
…Но она осталась… Она осталась, и он снова был с ней. Он любовался ей, он не сводил с нее восхищенного взгляда и мысленно снова и снова говорил ей: «Полина, я люблю тебя!» Она танцевала перед ним в своей белой юбке, как порхающая бабочка, как неуловимое существо из другого мира: видение и реальность одновременно!..
- У меня с собой фотоаппарат. Можно я запишу тебя на видео? – спросил Денис в паузе.
- Нет, пожалуйста, не надо, – забеспокоилась Полина. – Номер еще не готов, и я не в костюме… В другой раз, ладно?..
Постепенно, раз за разом наблюдая, как она совершенствует свой номер, Денис начал замечать отдельные детали и их отличия в разных дублях, то есть выделять то самое, что раньше сливалось для него в единый поток танца. Он стал лучше понимать смысл этих многократных повторов и видеть постепенные улучшения в движениях Полины.
- Что скажешь? – спросила Полина, закончив очередной дубль.
Денис поделился с ней своими наблюдениями. Полина во многом согласилась с ним. По-видимому, она не услышала для себя ничего нового, но мнение стороннего наблюдателя было ей само по себе важно.
- Ладно, тогда еще разик, и на сегодня все, – сказала Полина.
Денис почувствовал, что настал подходящий момент, чтобы предложить тур вальса. Именно с этой целью он не стал переодеваться сразу после занятия, как в прошлый раз.
Ему вдруг сделалось страшно. Он сам удивился степени этого необъяснимого, несоразмерного ситуации страха. Ведь прежде он уже много раз приглашал Полину на танец… Но все-таки не так, при посторонних… Все то время, что он сидел здесь и смотрел на Полину, эта мысль тайно грызла ему душу, приводя его в смутное и почти неконтролируемое волнение. И вот теперь началось…
Однако то была лишь секунда. Денис собрался с духом и вежливо спросил:
- Я хотел тебе предложить: может быть, мы потом еще станцуем вальс, когда ты закончишь? Или ты устала?..
Нет! Может, она и устала, но ей было приятно: об этом недвусмысленно говорили ее глаза.
- А где мы возьмем музыку? У меня только твой диск.
- У меня есть несколько вальсов на плеере.
- И у него хватит громкости?.. – с сомнением спросила Полина.
- Я подключу его к магнитофону.
- А, если так… – задумчиво и немного удивленно произнесла Полина, – тогда хорошо, – сказала она с готовностью. – Только дашь мне сначала две минутки передохнуть?
- Конечно дам! – просиял Денис. – Я как раз разберусь со звуком.
Полина исполнила номер еще раз, с особенным эмоциональным подъемом. Денис не удержался и похлопал ей. Полина, раскрасневшаяся от танца и от похвалы, грациозно поклонилась. Она села на стул и стала обмахиваться веером, а Денис тем временем занялся аппаратурой. Он до последнего момента не мог решить, на каком вальсе остановиться.
- Как насчет вальса Доги из кинофильма «Мой ласковый и нежный зверь»?
- Чудесно! – глаза Полины так и загорелись! – Ты угадал, наверно, мой самый любимый вальс!
Денис украдкой вытер влажные от волнения руки и включил музыку. Медленно зазвучали в тишине первые такты фортепианного аккомпанемента. Денис посмотрел на индикатор обратного отсчета: почти три с половиной минуты.
Неужели он собирается танцевать все это время? На балу этого хватило бы на три тура вальса, включая приглашения дам! Такая мысль почему-то до сих пор не приходила ему в голову… Полина, может, и не остановит его (балерина все-таки!). Но как бы он сам не сбился где-нибудь посреди танца! Впрочем, после почти трех месяцев регулярных занятий, он уже мог быть относительно спокоен на этот счет. Другое дело, что при такой продолжительности было бы неплохо, чтобы не наскучить даме, хоть иногда разбавлять вальсовые движения какими-нибудь другими элементами танца. А в этом Денис еще не успел достаточно попрактиковаться.
Однако отступать было поздно. Денис развернулся и подошел к Полине. Он поклонился и подал ей руку. Она сделала глубокий реверанс и подала ему руку в ответ. Привычные движения в непривычной атмосфере воспринимались по-новому: как будто к ним вернулся их первоначальный смысл, как будто все это происходило впервые.
Они встали в вальсовую позицию и посмотрели друг другу в глаза. Оставалась еще почти половина периода темы. Денис не торопился. Полина поняла его без слов и, не двигаясь, стояла, ожидая, когда он начнет. Денис смотрел ей в глаза, открыто и прямо, и мысленно говорил: «Я люблю тебя, Полина! Я люблю тебя!» Полина тоже не сводила с него своих лучистых глаз. «Мне хорошо с тобой», – читалось в ее улыбке. Оба молчали. За них говорила музыка.
Он сделал легкий взмах головой на затакт, и они вступили с начала нового периода. В медленном движении вальса их увлекла за собой затаенная певучая мелодия кларнетов, затем печально и нежно подхватили скрипки, и вот уже набирающие силу аккорды фортепиано закружили их все быстрее и быстрее навстречу взлетающей ввысь кульминации! И они уносились на крыльях мечты, в безудержном вихре; туда, где кончались слова; туда, где побеждала любовь: к звездам!
Музыка замирала, медленно возникая вновь в трепетном дрожании флейты, и вместе с ней замирала реальность. Они останавливались и плавно, в такт падающим каплям фортепиано, делали шаг навстречу друг другу. Они разговаривали между собой глазами и вновь отступали, не размыкая рук. Меняясь местами, они делали пол-оборота, встречаясь на середине близко друг от друга. И все это время они не расставались глазами, словно между ними протянулась какая-то невидимая тонкая нить.
Но вот музыка опять ускорялась и снова, взлетая ввысь, уносила их в бесконечность!
Он видел только ее: ее глаза, ее улыбку. Все остальное исчезло, растворилось в безумном кружении. Они неслись, захваченные этим вихрем, не видя ничего вокруг. Им пели голоса, их опьяняла молодость, их окрыляла любовь! Подобные ощущения испытывают влюбленные, которые садятся вместе на карусель. Он чувствовал, что кто-то свыше направлял его в эту минуту. И Денис просто доверился ему.
На пике своего эмоционального взлета музыка вдруг неожиданно оборвалась и замерла в небесном pianissimo. Денис остановился и прокрутил Полину под рукой. Сердце его на полном ходу неслось вперед, разгоряченное танцем. Он поклонился, она сделала глубокий реверанс. В тот момент, когда она подняла голову и взглянула на него глазами сияющими от счастья, в его душе как будто что-то оборвалось и безвозвратно кануло в прошлое. Он вдруг понял, что это должно случиться именно сейчас и никак иначе, что все другие пути для него отрезаны, что никакого «потом» нет и быть не может. Денис почувствовал, как удушливый прилив крови подкатывает ему к лицу. Отчаянным усилием воли он заставил себя ни о чем не думать, боясь, как бы на него снова не обрушился приступ страха.
Он довел Полину до ряда стульев вдоль стены и снова поклонился. Между ними был всего один шаг. Сделав глубокий реверанс, Полина подняла на Дениса свои невыразимо прекрасные глаза. Он стоял на грани, отделяющей его от неизвестного. Еще мгновение и…
- Я люблю тебя!
Он вложил в эти слова всю искренность, всю глубину своего чувства.
Глаза Полины вспыхнули ликующим светом, и в тот же миг в них появилось выражение какого-то неописуемого шока. Они заметно расширились и на несколько бесконечно долгих мгновений судорожно впились в Дениса. Мучительное напряжение отразилось на ее лице, раскрасневшемся после танца. В первую секунду она явно растерялась и не знала что сказать.
Они стояли не двигаясь. Денис с замиранием сердца, не отрываясь, следил за тем, что происходило с Полиной.
Она опустила глаза. Затем снова посмотрела на него серьезно, но не строго, и сказала негромко, стараясь придать своему голосу больше мягкости:
- Денис, ты мне очень дорог, правда. Но у меня в жизни уже есть один человек.
Сердце его сжалось. Он был оглушен и раздавлен. Опустив глаза, Полина молча ожидала, что он скажет.
- И ты его любишь? – упавшим голосом, спросил Денис.
- …Да, – после секундного колебания тихо ответила Полина.
Денис заметил эту задержку, но слишком по-разному ее можно было интерпретировать. В душе его на фоне серой пустоты умирала последняя надежда. Он был в каком-то ступоре. Он искал хоть какую-то зацепку и не находил ее. Он жаждал услышать еще хотя бы слово, но Полина молчала. «Это конец!» – пронеслось у него в голове. Сердце ныло от боли. В груди обнажилась какая-то страшная зияющая пропасть. Денис чувствовал ее, но не до конца осознавал ее сущность. Она высасывала из него все силы и требовала еще, подобно бездонному колодцу, который невозможно наполнить…
Полина опустилась на стул позади себя, взяла лежавший подле веер и стала обмахиваться им, глядя в пол. Денис стоял, опустив руки, и смотрел на нее. Он сделал над собой усилие и постарался, чтобы его голос прозвучал как можно более спокойно, мужественно и вместе с тем деликатно и искренно:
- Ладно, извини, что побеспокоил, – он даже немного улыбнулся. – И будь уверена, что я не стану мешать твоему счастью.
Полина посмотрела на него серьезно и с симпатией. В ее напряженном лице не было ни тени улыбки.
- Сядь, пожалуйста. Мне трудно так говорить, когда ты стоишь.
Он взял стул и сел напротив нее.
- Денис, ты мне очень интересен как человек. Я благодарна судьбе, что тебя встретила. Ты удивительный, редкий человек, и мне бы очень не хотелось потерять тебя… хотя, разумеется, дело не в том, чего бы мне хотелось… Может быть, мы могли бы быть просто друзьями?..
Денис почувствовал, что смертная казнь заменяется ссылкой. Он ухватился за эту последнюю возможность, как утопающий хватается за соломинку.
- Я буду очень рад.
- Конечно, если ты потом передумаешь… – с пониманием продолжала Полина, – если тебе лучше будет со мной расстаться, то я не считаю себя вправе тебя удерживать… хотя мне и будет очень жаль, – сказала она, подчеркивая два последних слова, как будто желая наделить их особенным смыслом.
- Я не думаю, что смогу по собственной воле расстаться с тобой, – горько улыбнулся Денис. – Скорее, если тебе это будет нужно… Если вдруг у тебя начнутся какие-то проблемы из-за меня… только скажи, и я удалюсь из твоей жизни. Я очень благодарен тебе за предложение дружбы… но, пожалуйста, не считай себя мне ничем обязанной после него.
- Спасибо, Денис, – сказала Полина, слегка наклонив голову, с выражением, дающим понять, насколько она ценит его деликатность.
Она положила веер на соседний стул, затем, не вставая, придвинула свой стул чуть ближе к Денису и протянула правую руку ладонью вверх. На лице ее была искренняя улыбка, в которой угадывалось некоторое смущение. Взгляд Полины выражал доверие. Денис, в свою очередь, ответил ей светлым взглядом и печальной улыбкой. Он взял ее руку своей правой рукой и тоже придвинул свой стул, так чтобы можно было опустить руки, не расцепляя их. Теперь ее колени оказались между его колен, не соприкасаясь с ними. Денис, понимая, что это сближение носит чисто дружеский характер, испытывал, однако, волнение совсем иного рода. Полина приблизила к нему свою левую руку и легонько сжала его пальцы в своих ладонях. Денис положил свою левую руку сверху и почувствовал, словно между ним и Полиной пошли невидимые токи. Он попытался выразить в своем взгляде все, что ему хотелось сказать ей в тот момент. Полина отвела глаза и вздохнула, поджав губы с оттенком грустного сожаления. Денис упивался ее красотой.
- Можно тебя спросить: как давно ты меня любишь? – осторожно полюбопытствовала Полина.
Денис секунду колебался: он отдавал себе отчет в том, что, открывая Полине какую-то часть истории своей любви, ему лучше было избегать некоторых отдельных моментов этой истории. По крайней мере, пока.
- С двенадцатого февраля, когда впервые увидел тебя в балете «Шопениана».
Полина с удивлением посмотрела на него:
- Так давно? Еще до того, как ты пришел на танцы?
- Да.
- А как ты узнал, что я хожу на танцы? – спросила она, внимательно глядя ему в глаза.
- Навел справки, – ответил Денис, стараясь не тушеваться.
- Каким образом?
- Через Интернет.
- А-а… – удивленно протянула Полина и задумалась. – Так это что, была любовь с первого взгляда? – снова спросила она и слегка покраснела.
- Можно и так сказать, – тоже краснея, ответил Денис.
- Значит, ты только ради меня пошел заниматься танцами?
- Поначалу да. Но потом мне это и самому понравилось.
- Ну я рада… А я и не знала, что ты здесь из-за меня…
- А разве ты не догадывалась, что я тебя люблю? – решил осторожно уточнить Денис.
- …Я что-то такое в тебе подозревала… особенно, после твоего посвящения… – она замолчала.
- Ты поэтому меня избегала?
- Когда?
- Ну следующие два занятия после того спектакля…
- Я не избегала!.. – немного обиделась Полина. – Просто ты меня тогда немного смутил своим посвящением… Хотя мне, конечно, было очень приятно! – она невольно улыбнулась.
- Это было мое музыкальное признание тебе, – не удержался, чтобы не сказать, Денис.
- Понимаю… Но тогда я этого еще не совсем поняла.
- И, тем не менее, ты все прекрасно перевела на язык танца!
- Я вкладывала свои чувства, свою любовь к балету… и я почувствовала в этой музыке что-то свое, личное, – глаза Полины, направленные куда-то в сторону, загорелись. – Я, можно сказать, целую неделю жила в ней! Она у меня крутилась в голове, постоянно, даже когда я не слушала ее… Иногда мне где-то, наверно, даже казалось, что это я сама ее сочинила. Только ты, пожалуйста, не обижайся…
- Да нет, что ты! Мне очень приятно!
- Мне жаль, что я не могу ничего подарить тебе взамен… ничего подобного! – она с восторгом посмотрела на него. – Я могу только выразить тебе свою благодарность в танце!
- Для меня это очень много, Полина! Я тебе очень благодарен за то, что ты делаешь!
Денис почувствовал, как теплая волна пошла от нее к нему и от него к ней.
- …Слушай, а как ты узнал, что я люблю Достоевского? – спросила вдруг Полина.
- Тоже через Интернет. Но это правда мой самый любимый писатель! – начал оправдываться Денис. – Особенно его детективы! – сказал он с улыбкой.
Полина засмеялась красивым, мелодичным смехом.
- Да я верю, – успокоила она его.
Ее радость отогревала Денису душу. Первоначальный стресс его понемногу проходил, и он уже начинал «зализывать раны», хотя в груди по-прежнему ныло не переставая. Денис ловил каждый миг настоящего. Он не знал, что будет потом, повторится ли когда-нибудь что-либо подобное и что с собой принесет предложенная Полиной дружба. Самое страшное, как казалось Денису, было бы потерять Полину совсем. Но именно это ему сейчас, по всей видимости, не грозило.
- Можно тебя спросить?.. – начал Денис. – Почему ты не сказала, что у тебя кто-то есть? – в его голосе прозвучал еле заметный оттенок упрека. – Если ты говоришь, что что-то во мне подозревала…
- А ты не спрашивал, – уверенно ответила Полина. – И, кроме того, я обычно не рассказываю другим о своей личной жизни.
Она замолчала. Денис не знал, что на это возразить.
- …Это понятно, но ты могла бы как-нибудь намекнуть, как-нибудь упомянуть о нем в разговоре… – заметил он.
- Честно говоря, я хотела дать тебе понять, но я каждый раз упускала такую возможность, то из-за собственной нерешительности, то еще из-за чего-нибудь… – призналась Полина.
Они снова замолчали. Обоим было немного неловко.
- Наверно, нам лучше собираться, а то уже поздно… – деликатно напомнила Полина.
Сердце Дениса опять непроизвольно сжалось. Он с какою-то жадностью в последний раз вцепился в нее взглядом. Полина, не отводя глаз, выждала несколько секунд, а затем легонько качнула их сомкнутые руки. Денис медленно встал, нехотя отпуская ее тонкие пальцы. Он молча взял стул, на котором сидел, и поставил его на место. Полина тоже встала, взяла веер и пошла переодеваться.
…Было уже половина двенадцатого, когда они вышли на улицу. Полина сразу взяла его под руку. Денис почувствовал горькую радость от этого сближения. Он еще только осваивался в новой для него роли друга. С одной стороны, он чувствовал, что они с Полиной еще больше сблизились духовно; с другой стороны, Денис понимал, что в этот вечер он потерял ее навсегда…
Но что такое «навсегда»? Она даже не замужем, иначе, скорее всего, она бы так ему и сказала. Ей двадцать от силы: как давно она может знать этого человека? Насколько у нее это серьезно?.. Денис снова и снова прокручивал в голове сцену объяснения. Кто он? Кто этот человек? Вот вопрос, который Денису ужасно хотелось задать Полине. Но он считал себя не вправе задавать ей такие вопросы.
Не может же это быть тот священник, друг детства? Даже если предположить, что Полина испытывала к нему тогда не просто дружеские чувства, то неужели она собирается хранить ему верность всю оставшуюся жизнь без всякой надежды быть с ним когда-нибудь вместе? Такое предположение казалось Денису маловероятным.
Почему он ни разу не видел, чтобы Полина была с кем-то еще? Чтобы она уделяла кому-то исключительное внимание, брала его под руку, чтобы кто-то провожал ее? Иными словами, чтобы она позволяла себе с кем-нибудь хотя бы то, что позволяла себе с Денисом? Он бегло перебрал по памяти всех кавалеров с танцев. Да это глупо! Ясно, что этот человек не может быть из их числа. Ясно, что он принадлежит к другой сфере ее жизни. Наверняка какой-нибудь артист балета. Кто еще так способен понять балерину! Он может просто не разделять ее интереса к бальным танцам, вот и все. А может быть, это какой-нибудь поклонник из публики, такой же, как и сам Денис?.. В памяти Дениса сразу возник тот парень, который подарил Полине цветы после «Шопенианы». Там было двадцать с лишним балерин, почему он подарил цветы именно ей? Ведь цветы в тот вечер поднесли далеко не каждой…
Но даже если Денис и не знал этого человека, то это еще не исключало возможности того, что этот человек мог знать Дениса. Он мог видеть фотографии с бала или видеозапись их номера, на которой Денис играл «Мечты». Он мог видеть диски и ноты с музыкой Дениса, на которых были указаны имя и фамилия автора… А в тот раз, после «Сильфиды», когда Денис встретил Полину у служебного входа, не к нему ли она спешила тогда? Разве не мог он сидеть в машине Кирилла, скрытый за тонированными стеклами? По крайней мере, наличие этого человека в машине Кирилла прекрасно объясняло некоторое замешательство Полины от встречи с Денисом и ее желание «поговорить в другой раз». Примечательно, что с того места, где стояла машина, не было видно, как Денис дарил Полине цветы, однако потом Денис прошел мимо довольно близко.
Интересно, а как этот человек отнесся к их с Полиной совместному творчеству? Известно ли ему о вечерних прогулках до метро, о репетициях после занятий? Слишком уж много тут возникало вопросов от одного только факта существования этого человека. И все они оставались без ответа…
В любом случае это был ее выбор, а ее выбор для Дениса был свят. Его моральные принципы не позволяли ему пытаться «отбить» Полину у человека, которого она любила. Правду она сказала или нет, но это было ее право, и Денис уважал его. Он мог надеяться только на то, что она сама разлюбит этого человека.
…Так они шли почти всю дорогу, погрузившись каждый в свои собственные мысли и переживания. Обменявшись с Полиной всего лишь несколькими незначащими фразами, Денис не стал затевать нового разговора. То, что сейчас занимало его мысли, так или иначе касалось личной жизни Полины, а ничего другого ему в голову как-то не приходило. Говорить же на второстепенные темы после всего, что было сказано в этот вечер, Денису сейчас не хотелось. Он чувствовал себя неловко и предпочитал совсем молчать, нежели говорить ни о чем или неискренно. Полина, со своей стороны, тоже молчала. Держа его под левую руку, она в какой-то момент положила свою свободную левую руку ему на предплечье. Денис, в свою очередь, взял кисть ее правой руки в свою правую руку. В этом безмолвном единении даже без слов было много очарования. Они держались друг за друга даже на эскалаторе и в метро. Он по-прежнему ощущал «комок» боли в груди, но близость Полины согревала ему душу, оказывая на нее что-то вроде анестезирующего действия.
В метро он постарался не думать ни о чем: ни о призрачном настоящем, ни о прошлом, вместе с которым канули его надежды, ни о будущем, которого вообще могло не быть. Он не хотел думать о том, что через пару станций она оставит его, и что три дня он ее не увидит, между тем как с ней будет кто-то другой. Он не вспоминал о тех страшных и простых словах, которые в один миг разрушили все его мечты. И уж совсем забыл он о пригласительном, который лежал у него в сумке…
Перед тем как попрощаться, Полина повернулась к Денису и, озарив его своим светлым взглядом, с искренней теплотой в голосе спросила:
- Ты останешься в следующий раз на репетицию?
19
Выйдя из метро на улицу, Денис не сразу вернулся в общежитие. Найдя в каком-то темном безлюдном дворике скамейку, он сел на нее и отпустил слезы…
В следующие три дня в его наушниках нередко звучала композиция Эннио Морриконе «Mille Echi»…
«Я шел по острию ножа и я любил тебя. Порой твоя холодность причиняла мне боль, но я любил тебя. Когда ты сказала “нет”, у меня было такое чувство, словно обрушился весь мир, но я люблю тебя. Я люблю тебя, и это чувство уносит меня в такую заоблачную высь, где даже ты не властна над моей душой!..»
В первый день он ничего не мог делать. Творческая активность была парализована. На занятиях он пытался отвлечься от своих мыслей: это было для него хоть какое-то развлечение. В глазах его поминутно стояли слезы, и он искал уединения, боясь расплакаться при посторонних. На работу он вовсе не пошел: позвонил Бабаняну, извинился и предупредил, что не сможет.
Денис много молился, ища поддержки там, где только и стоит ее искать в первую очередь. Он мысленно читал «Отче наш» – ту единственную молитву, которую знал наизусть. Он склонялся перед волей Бога и просил только дать ему сил ее принять. «Да будет воля Твоя», – в этих словах для него заключался источник смирения и покоя, которые он искал своей страдающей душе. «Хлеб наш насущный дай нам на сей день», – обращался он к Богу, прося дать ему сил, чтобы пережить этот день.
К вечеру Денису стало немного легче, хотя боль в груди так и не прошла. Он не мог оторваться мыслями от Полины. Помимо своей воли он думал о ней постоянно, говорил с ней мысленно и жил ожиданием следующей встречи. Он мечтал о том, как они снова останутся после занятия и он будет смотреть, как она танцует, разговаривать с ней, погружаться в ее бесконечный ясный взгляд… Тщетно Денис гнал от себя эти мысли, сознательно вытесняя из головы образ Полины. Этот образ продолжал жить в его душе как воплощение красоты земной в гармонии с красотой духовной. Прекрасно отдавая себе отчет в том, что надеяться ему больше не на что, Денис втайне от самого себя спасался мыслью, что послезавтра увидит ее вновь. Это желание видеть ее превратилось для него в неосознанную навязчивую потребность. Оно одновременно давало Денису силы ждать и продлевало агонию его иллюзий.
Он ждал наступления ночи. Он надеялся, что сон даст ему передышку, но вместе с тем боялся бессонницы. С трудом заснув, Денис проснулся раньше времени. В расслабленном состоянии полудремы он почувствовал себя более уязвимым перед вновь нахлынувшими на него мыслями. До утра ему так и не удалось заснуть…
На второй день, загнав свои мысли в «глухое подполье», он погрузился в творчество. На свое счастье Денис почувствовал, что в таком состоянии он еще может что-то сочинять. Отложив все свои дела на потом, он отдался душой во власть музыки. Словно верная и всепрощающая жена она раскрыла ему свои объятия, и он смог забыться в них до вечера. Вечером Денису все же пришлось оторваться от этого эмоционального наркотика и пойти на работу. На работе он «по просьбам трудящихся» играл какую-то разухабистую попсу, в то время как его самого душили слезы. В конце концов, он вынужден был пойти в туалет и плакать там до тех пор, пока у него не появилось ощущение, что плакать больше нечем.
Весь третий день превратился для Дениса в одно сплошное ожидание вечера. Он уже не мог сосредоточиться ни на учебе, ни на творчестве. В таком состоянии отвлечься от мыслей о Полине не представлялось возможным. Денис чувствовал, что ему надо просто дотянуть до вечера, сосредоточив на этой задаче все свои силы, и не требовать от себя ничего больше. Будучи не в состоянии сочинять и лишенный таким образом возможности спасаться творчеством, он бродил по улицам, слушая музыку в наушниках. Денис выбирал только хорошо знакомые ему произведения, поскольку прослушивание новой музыки требовало от него душевных затрат. Он ничего не ставил себе в тот день больше одного раза, боясь нажить в будущем болезненные ассоциации с дорогими его сердцу произведениями. Исключение составляла вышеупомянутая композиция Морриконе, музыка которой совпадала для Дениса с его теперешним настроением. Слушая ее снова и снова, он находил в ней своеобразное горькое утешение. Последние два часа до того момента, когда ему нужно было идти на танцы, Денис провел в общежитии. Надев шумозащитные наушники поверх обычных, он лежал на кровати, слушал медленную негромкую музыку и тщетно пытался немножко поспать.
По пути на танцы Денис переживал ожидание встречи с Полиной с такой остротой, с какой до сих пор переживал его разве что в тот день, когда шел на танцы впервые. Он не мог дождаться этой минуты, в результате чего вышло так, что он приехал на полчаса раньше. Волнуясь, Денис пытался представить, как его встретит Полина после того, что было сказано между ними в прошлый раз…
Но вот наконец она пришла. В первом ее взгляде, обращенном к нему, Денис уловил некоторую нехарактерную для Полины робость. Она подошла, поздоровалась и спросила:
- Как у тебя дела?
Нет, это был не праздный вопрос. Он почувствовал в ее голосе доброжелательность и внимание. Вопрос прозвучал так искренно, что сразу становилось ясно: ей действительно важно, что с ним происходило со времени их прошлой встречи. Причем, сказано это было с такой трогательной простотой, которая не допускала ни тени сомнения в том, что Полиной руководило естественное человеческое сопереживание, а не желание убедиться, что из-за нее страдали.
- Более или менее, – ответил Денис, чтобы не соврать.
Он постарался смягчить двусмысленность своего ответа улыбкой.
Все занятие Полина была очень мила с ним. Денис никак не обнаруживал перед ней своего истинного душевного состояния. Он старался развеяться, однако ко всем его привычным ощущениям от танца добавился неотвязный привкус горечи. Все же Денису стало немного легче: присутствие Полины и ее расположение к нему успокаивали его сердце.
Во время репетиции номера, когда они остались одни, Денис смотрел на Полину, испытывая сложные, противоречивые чувства. Никогда еще она не была для него такой недосягаемой, и, кажется, эта недосягаемость делала ее еще более восхитительной!
После третьего раза, то есть от силы через пятнадцать минут, Полина сказала:
- Пожалуй, что номер готов.
Она подошла к столику, на котором стоял магнитофон, и взяла свой веер. Обмахиваясь веером, Полина повернулась и вопросительно посмотрела на Дениса.
- По-моему тоже, – согласился Денис.
- С прошлого раза я уже ничего не меняла, и мне кажется, что и не стоит.
- Нет, конечно, ни в коем случае ничего не меняй! Мне очень нравится все, как есть сейчас!.. Не хочу отчасти показаться нескромным, но, по-моему, просто гениально!
Полина улыбнулась, польщенная такой оценкой.
- И гениально просто, – добавил Денис. – Где ты планируешь этот номер показывать?
- Пока не знаю… – задумчиво сказала Полина, подходя к Денису и садясь на стул рядом с ним. – Посмотрим.
- Бал там никакой не намечается?
- Да нет пока. Следующий – только в октябре.
- У-у, – протянул Денис, – жаль, не скоро. А до этого ничего не будет?
- Пока ничего. Но может быть, кто-нибудь что-нибудь и организует.
- Я уже, кстати, себе и имя придумал на следующий бал.
- Какое?
- Князь Мышкин-Нарышкин.
Полина улыбнулась.
- Может, тогда запишем тебя на видео, в следующий раз? – спросил Денис. – А то неизвестно, когда ты теперь станцуешь.
- Да, пожалуй, уже можно, – согласилась Полина. – Я тогда приготовлю к следующему разу костюм.
Они замолчали. Полина вдруг стала задумчивой и серьезной. Денис почувствовал, что она собирается сказать ему что-то важное.
- Денис, – начала Полина уже другим голосом, бросив на него короткий взгляд и снова опустив глаза, – я много думала после нашего последнего разговора…
Она сделала паузу, видимо, собираясь с мыслями. Денис слушал с напряженным вниманием. Не двигаясь, он молча смотрел на Полину, боясь не то что перебить ее, но даже отвлечь малейшим движением.
- Все это было так неожиданно, – продолжала Полина, – я даже не успела все хорошенько обдумать, что я тебе говорила. Ну вот, я, кажется, уже это говорила, но лучше будет, если я еще раз повторю… Я тебе предложила свою дружбу – это все, что я могу тебе предложить, но ты всегда вправе от нее отказаться, и, поверь, что я тебя пойму и… и я сохраню к тебе самые теплые чувства. Я всегда буду благодарна тебе за твое признание, за ту искренность, с которой ты ко мне относишься… и, поверь, я никогда не употреблю ее тебе во вред. Когда я вспоминаю о том вечере, мне становится удивительно хорошо… Не знаю, может быть, я эгоистка?.. – она на секунду подняла на Дениса виноватый взгляд и не смогла сдержать счастливой улыбки. – Не понимаю, за какие мои заслуги Бог послал мне такого человека, как ты! Если честно, мне очень жаль, что я могу предложить тебе только дружбу, – призналась она, слегка покраснев. – Ты достоин большего… Мне кажется, что, предлагая тебе дружбу, я пытаюсь удержать тебя при себе, как последняя эгоистка. Потому что у меня такое чувство, что это не очень честно по отношению к тебе. Поэтому я еще раз повторю: если ты захочешь, ты можешь прекратить нашу дружбу в любой момент. И ничего не объяснять. Я все пойму и ничего плохого про тебя не подумаю. Я понимаю, что то, что принято в обычной дружбе, здесь может быть совсем по-другому… Я не знаю, возможна ли вообще дружба между мужчиной и женщиной? Потому, что у меня такого опыта не было… Я хочу, чтобы ты был счастлив… И не хочу причинять тебе лишнюю боль.
Полина замолчала. Денис был относительно обрадован и успокоен. Он ожидал чего-то худшего. По большому счету, он не услышал для себя ничего нового. Все, что сказала Полина, было нужно прежде всего ей самой.
- Полина, не волнуйся, – ответил Денис с доверительной интонацией в голосе. – Я все понимаю. Ты предложила мне дружбу – я согласился. Это мой выбор. Все честно. Если я захочу ее прекратить – я поступлю так, как мне подскажет сердце… Что касается дружбы между мужчиной и женщиной, то я не вижу препятствий, почему бы этому и не быть. У меня, например, были очень хорошие и довольно долгие дружеские отношения с моим педагогом по фортепиано в колледже… Правда, она старше меня лет на восемь. Мы с ней много говорили о жизни, о музыке, и ни в какую любовь ни с чьей стороны это не переросло… Она же, кстати, посоветовала мне поступать сюда в консерваторию.
- А сейчас вы с ней общаетесь?
- Я написал ей по электронке, что поступил. Она мне ответила. Так, перекинулись парой писем… Уже года два, наверно, ей не писал. Но я уверен, если мы, даст Бог, еще увидимся, то довольно быстро снова найдем общий язык.
- Ну, не знаю: тут все-таки разница в возрасте…
- Так и у нас с тобой… – сказал Денис, немного смущенно. – Это ничего не решает.
- Да, конечно. Но ведь никто из вас, насколько я поняла, ничего, кроме дружбы, к другому не испытывал?
- Да, это так… – ответил Денис, не имея что на это возразить.
- …Я вот еще, хотела тебя спросить… – как-то вкрадчиво начала Полина, глядя Денису прямо в глаза. – Ты говорил в прошлый раз, что впервые увидел меня в феврале в «Шопениане»…
Денис подтвердил. Полина продолжала как будто с некоторым чувством неловкости:
- А ты, случайно, не заметил, чтобы в моем костюме было что-нибудь не так?
- Нет, не заметил, – ответил Денис, невольно начиная краснеть. – А что?
- Да нет, ничего…
Полина замолчала. Теперь и Денис тоже чувствовал некоторую неловкость.
- …Просто мне потом говорили… ну будто бы я в тот день забыла надеть рукавчики, – сказала Полина, жестом поясняя ему, что это такое.
Денис отвел взгляд в сторону, с видом глубокой задумчивости и чувствуя, как краска предательски заливает ему лицо.
- Это моя работа, – сознался он, бросив короткий взгляд на Полину, и вдруг, не сдержавшись, непроизвольно улыбнулся: виновато, хотя и не без удовольствия.
- То есть?! – вскинулась она, уставив на него широко раскрытые от удивления глаза.
Дениса испугал этот взгляд, однако врать Полине он не хотел.
- Ну то и есть, – скороговоркой выпалил Денис, – что мне надо было узнать, как тебя зовут, и я взял твою фотографию с того спектакля и на компьютере стер тебе эти рукавчики. А потом послал снимок другой балерине из вашего театра, а она отреагировала по этому поводу, прислав в ответ сообщение: «Полина без рукавчиков?!», – тем самым тебя и выдав.
Полина смотрела на него с изумлением и возмущением одновременно. Денис не на шутку перепугался: он даже пожалел, что был столь откровенен.
- Ты издеваешься?! – воскликнула Полина.
Голос ее не предвещал ничего хорошего. Денис впервые видел ее такой.
- Ты хоть знаешь, сколько я голову ломала над этим вопросом: были ли на мне в тот вечер рукавчики?! Как ду-ура!.. Вот мне больше заняться было нечем! Спасибо тебе, Денис! Хорошо хоть до начальства не дошло! И Настя, главное, божится, что видела такую фотку!.. Так это ты ее прислал?..
- Да.
- Прохиндей! – только и могла сказать Полина, и в тот же миг лицо ее расцвело в улыбке.
У Дениса отлегло от сердца. Полина быстро приходила в себя после первоначального шока. Она все еще была взвинчена, но уже не так сильно сердилась.
- Ну у тебя и методы! Неужели нельзя было просто подойти и спросить, как меня зовут?
- А ты сама как думаешь: много у меня было шансов познакомиться с тобой таким образом?
- Уж, во всяком случае, имени своего я не скрываю! Не та работа!
- А дальше?
- А что «дальше»? – переспросила Полина. – Есть же какие-то нормальные способы знакомства?
- Например?
- Ну это уж ты сам должен знать.
- Я знал только, что в качестве очередного поклонника я тебя вряд ли заинтересую.
- Очередного? По-твоему у меня их сколько?
- Не знаю… Как минимум тот, что подарил тебе цветы после спектакля…
- М-м, – понимающе кивнула Полина, чуть вскинув бровями.
Денис подождал, не прибавит ли она еще чего по этому поводу.
- Всё? – строго спросила Полина.
- Я не знаю… – открестился Денис.
- Так вот, да будет тебе известно, – сказала она назидательно, – что я пока еще не прима. И все твои опасения стать «очередным» поклонником сильно преувеличены… Ты мог точно так же как в прошлый раз подождать меня с цветами у служебного входа, или, ну я не знаю, как все нормальные люди, подарить их после спектакля прямо на сцене, или сделать мне музыкальное посвящение, чтобы заинтересовать меня тем, что ты композитор. Все то же, только без этих фокусов!..
- Ладно, – сказал Денис примирительно, – может быть, действительно так и стоило сделать. Но пойми, – начал он убежденно, – я не мог рисковать тебя потерять! Я не мог допустить, чтобы наше первое знакомство произошло в такой обстановке. Чтобы любая мелочь могла все испортить… любая ошибка… Пойми, я композитор, а не донжуан, – он заметил, как улыбка промелькнула на губах Полины. – Мое главное достоинство – это мой внутренний мир. И чтобы раскрыть этот мир перед другим человеком, мне нужно время и соответствующие условия. И если ты думаешь, что подойти к девушке, в которую ты влюблен, и представиться ей – это так просто, то, во всяком случае, это не про меня!
Видно было, что Полине импонировала его страсть и открытость. Она уже заметно «оттаяла» и теперь смотрела на него совсем другими глазами.
- А чем мой способ плох? – спросил Денис.
В его вопросе прозвучало и уязвленное самолюбие и искреннее желание понять, что он сделал не так. В глубине души Денис сильно сомневался, что один злосчастный снимок мог наделать Полине каких-то проблем. Поэтому он предполагал, что ее первая реакция на всю эту историю была сильно преувеличенной.
- Я бы не сказала, что он плох… – задумчиво произнесла Полина с блуждающей улыбкой на губах, а затем добавила с чувством: – Он такой же ненормальный, как ты сам!
Она сумела сказать это так, что Денис был польщен. В знак примирения Полина протянула ему руку, которую он заключил в свои ладони и держал до тех пор, пока Полина не отняла ее.
- Так значит, та фотография не сохранилась? – осторожно спросил Денис.
- Нет, Настя сказала, что на следующий день того письма уже не было… Тоже человек ходил, мучался целую неделю! – снова, но уже без прежнего раздражения, начала Полина. – Сразу не сохранила… А мы уже думали, что у нее глюки! И Ольховская отпирается: говорит, ничего ей не присылала… Ты, что ли, от ее имени посылал?
- Да, чтобы наверняка получить ответ.
- Молодец, – покачала головой Полина. – А что, в Интернете можно от чужого имени посылать письма?.. Не знала…
- Почему нет? Раз в природе существуют люди с одинаковыми именами и фамилиями…
- Вот так вот! Теперь буду всех подозревать! – возмутилась Полина, при этом совершенно искренно улыбаясь.
- Ну и правильно: в Интернете вообще никому доверять не следует! Это всемирная помойка информации!
- Я в Интернете-то почти не бываю. Так только, почту иногда проверить…
- Вполне достаточно… Кстати, насчет Интернета. Я тебе еще не рассказывал историю про Лизавету… – вдруг вспомнил Денис, радуясь поводу уйти от неприятной темы.
- Про какую Лизавету?
- Про ту самую-с, из «Преступления и наказания»…
Полина уже достаточно успокоилась и не стала возражать по поводу такой смены темы.
- Так вот, – начал Денис, – дело было несколько лет назад, еще, пожалуй, что в прошлом веке. Но Интернет у меня тогда уже был. И я как-то набрел на один форум, где общались любители Достоевского. Там была одна такая тема: «Зачем Достоевскому понадобилось убийство Лизаветы?» А я и сам этим вопросом задавался. Действительно, сделал бы Достоевский, чтобы у Раскольникова все по теории получилось: чтоб убил он только ту, что почитал за вошь, чтоб ограбил ее по полной и чтоб кучу добра потом понаделал. А уж тогда бы пускай автор и замучил его совестью. Да так, чтобы даже добрые дела ему уже не помогали. И привел бы его к осознанию того, что, дескать, вошь тоже человек. Вот тогда бы действительно было опровержение…
- Так это по теории. А в жизни часто так и бывает: планируешь одно, а получается совсем другое.
- Согласен. И полагаю, что в этом и заключается ответ на вопрос «Зачем понадобилось убийство Лизаветы?» Хотя и не только в этом… Я немного ухожу от истории, которую начал рассказывать, ну да ладно… Я думаю, он еще хотел показать, что раз переступив, человек способен переступать и дальше. Тут, с точки зрения «арифметики» Раскольникова, количество человек не имеет значения, только что дольше потом грехи «отрабатывать»… Для меня это роман о ценности человеческой жизни. Вернее, о ее бесценности. И здесь это не прописная истина, а последовательно доказываемая на практике идея. Мы когда в школе проходили эту вещь, я на уроке отвечал, что положено, но ты не представляешь, как меня внутренне коробило от того примитивного подхода на уровне «что такое хорошо и что такое плохо»! Они ведь даже не пытались понять теорию Раскольникова! «Среда заела», и всё. Да нет, не всё! В том-то и дело, что его теория абсолютно разумна! А если бы он потом действительно несколько жизней спас?!.. Нам еще, конечно, преподавали по старинке: в духе грубого материализма. Хотя на дворе уже вовсю девяностые были. А я тогда к вере еще только шел. И мне тут казалась неувязка, потому что как раз с точки зрения материализма теорию Раскольникова опровергнуть невозможно. Единственное, что само общество должно стремиться не допускать таких ситуаций, когда людям приходится решать вопросы такими методами. Но мы пока живем не в идеальном мире: что во времена Достоевского, что сейчас. В этом смысле он действительно писал о том, как «среда заедает». Он написал роман-крик для своих современников, показав им действительность доведенную до абсурда: когда, чтобы спасти одних людей, надо ограбить других, потому что, если бить в набат и ждать, пока общество почешется, те первые просто умрут с голоду. Помнишь, как в «Идиоте» Лебедев ползал на коленях перед камином, в котором Настасья Филипповна сжигала деньги? И что он говорил? Пусть и преувеличенно, но все же с долей правды. Это же не просто фарс, не просто «свиное рыло» из массовки, перед которой сжигают их идола! Это второй план всей сцены! «Вы тут, буржуи, с жиру беситесь, а у меня там семье жрать нечего!» – Денис остановился и взялся рукой за голову. – Так вот, о чем это я?..
- О «Преступлении и наказании»…
- А, вот, вспомнил!.. Я тебя еще не утомил? – внезапно спохватился Денис.
Он вдруг почувствовал, что слишком увлекся и даже как будто забыл про Полину.
- Нет! Мне очень интересно!
Успокоившись на этот счет, Денис продолжал:
- Так вот, теория Раскольникова опровергается только с религиозной точки зрения. Она вступает в противоречие с высшим законом. Он может иногда казаться неразумным, нелогичным, нерациональным, но его правоту подтверждает сама жизнь… и природа человека. Это не просто слепая догма: «не убивай». Раскольникову понадобилось убить человека, чтобы понять, почему этого нельзя делать. Достоевский, чтобы пройти тот же путь без человеческих жертв, написал роман. А мы теперь можем его читать… Можно слепо верить, а можно идти к вере через ее постижение. Этот роман есть попытка в художественной форме доказать бесценность человеческой жизни.
- А разве ее нужно доказывать?
- Нужно, – убежденно ответил Денис. – Потому что нет абсолютных догм. Ведь зачем-то Бог дал человеку разум?.. Многообразие жизненных ситуаций безгранично, и на всех их догм не хватит. Кстати, я совсем ушел от темы о Лизавете, но вот тебе задачка. Про Леонардо да Винчи и двух бомжей. Представь себе, что террористы захватили Леонардо да Винчи и двух бомжей и предложили тебе выбрать: либо они убивают Леонардо да Винчи, либо тех двоих вместе. Дают тебе какое-то время на размышление, по истечении которого, если ты откажешься сделать выбор, они убьют всех троих. Кого ты выберешь?
Полина сильно напряглась.
- Я не буду в этом участвовать! – категорически заявила она. – Я попытаюсь поговорить с ними… В крайнем случае предложу убить меня, а их всех отпустить!
Денис оценил этот жест, но невозмутимо продолжал:
- По условию задачи их устраивает только два предложенных варианта ответа. Во всех остальных случаях они убивают всех троих.
- Все равно, я буду пытаться тянуть время… может быть, за это время их кто-нибудь освободит… я буду тянуть до последнего и пытаться что-то сделать… Ну а если уж совсем ничего не выйдет, буду просто молиться, чтобы Бог вразумил их! Но я в любом случае не буду в этом участвовать! – повторила она решительно.
- Значит, твой страх взять на себя такое решение для тебя дороже жизней других людей?
- Почему дороже?! – возмутилась Полина. – Это же не я их убью! Это уже будет не по моей вине: я сделала все, что могла!
- «Делай, что должен, и будь, что будет?» – криво улыбнулся Денис.
- Именно! – гордо призналась Полина.
- Да нет, ты уже не выйдешь из этой истории чистой! Ты уже не могла из нее выйти чистой после того, как была поставлена в условия этой задачи. Ты будешь причастна к смерти этих людей, хочешь ты этого или нет. В ней будет и твоя доля, твое непротивление злу насилием… Или, вернее, пособничество злу бессилием.
- Ну и тем более! Я в любом случае получаюсь виноватой! – добавила Полина с раздражением.
- Так раз ты все равно получаешься виноватой, может, хотя бы кого-нибудь из них спасешь? – вкрадчиво спросил Денис. – Глядишь, и тебе самой зачтется!
- Изыди! – огрызнулась Полина.
Денис почувствовал, что слишком далеко зашел. Он решил, что лучше быть поосторожней.
- Ладно, в принципе, ты ответила. Ну а если мы изменим условия задачи… Все как и прежде, но теперь террористы предлагают тебе выбрать, кого отпустить: Леонардо да Винчи или двух бомжей?
Полина секунду колебалась.
- Это ничего не меняет, – твердо сказала она.
- Верно, – с едва заметной улыбкой кивнул Денис и, немного подумав, продолжал: – Мне кажется, у тебя все время возникает соблазн переложить на кого-нибудь свою ответственность. Устраним этот момент. Представь себе, что никаких террористов нет, а есть тонущие в море – Леонардо да Винчи с одной стороны и два бомжа с другой – и ты между ними в лодке. К кому поплывешь, если обстоятельства таковы, что спасти всех ты никак не успеваешь?
- Все равно попытаюсь спасти всех!
- Притом что тебе заведомо будет ясно, что ты физически этого не успеешь сделать? Ну ладно, и с кого же ты начнешь?
Полина опять задумалась. Взгляд ее блуждал по полу.
- Поплыву к Леонардо да Винчи. Тех двое – они смогут дольше продержаться.
- Да они все не умеют плавать! Ты пойми, что на каждую твою оговорку можно придумать условие. В задаче четко сказано, что спасти можно реально только или этого одного, или тех двоих.
- Тогда сложу весла и буду молиться за них всех! – с досадой сказала Полина.
Денис сдержал улыбку, глядя на ее милое рассерженное личико.
- В этой задаче остался единственный человек, на которого ты тайно или явно все валишь, – сказал он. – Это я, который загадал тебе эту загадку. Тобой движет чувство вроде «сам придумал, сам и отвечай, а я умываю руки!» А ты представь себе, что в многообразии жизненных ситуаций Бог может посылать тебе какие угодно задачи, требующие твоего ответа и ответственности. Он может посылать их в какой угодно форме: может через меня, задающего тебе вопрос, а может через обстоятельства, в которых от тебя потребуется, чтобы ты взяла на себя больше ответственности, чем до сих пор себе позволяла.
- Вот когда пошлет, тогда и буду решать.
- Но ты не готовила себя к тому, чтобы их решать! А обстоятельства могут потребовать от тебя быстрого принятия решения.
- Все равно на все случаи жизни… всего не предусмотришь.
- Конечно. На все случаи жизни – это крайность. Такая же крайность, как, наоборот, совсем отказаться от накопления жизненного опыта… Мне показалось, что твой главный мотив, который руководил тобой в принятии того или иного решения, – это нежелание брать на себя то, что ты привыкла считать функцией Бога. В данном случае, право решать, кому жить, кому умирать. И ты правильно делаешь, что не берешь на себя такую ответственность, но вопрос в том, до каких пор ты готова отстаивать этот свой принцип. Как показали твои ответы, ты готова перешагнуть ради него через жизни других людей. Я не знаю, права ты или нет. Иногда бывает трудно понять, чего хочет Бог, ставя человека в ту или иную ситуацию выбора: или Он хочет укрепить его веру, или расшатать его предрассудок. Важно то, чтобы ты сама осознавала свою ответственность за свои решения.
- А ты-то сам как решишь эту задачу?
- Ну, во-первых, точно не буду сидеть сложа руки, когда у меня есть возможность спасти ближнего. Как правоверный христианин, я скорее доверюсь воле Божьей и кину жребий. Но я даже не буду кидать жребий, потому что могу решить задачу и так. Для меня эта задача о ценности человеческой жизни. С одной стороны одна жизнь, с другой – две. Одна душа, которая потенциально способна дорасти до того, чтобы стать подобием Христа, и две души, потенциально способных на то же самое. Конечно, я выберу две. Человеческая жизнь бесценна. Она является для меня более безусловной ценностью, чем таланты, социальный статус и прочее. Такая вот арифметика.
Полина задумалась. Ее взгляд застыл в пространстве, в то время как сама она, казалось, была погружена в созерцание своего внутреннего мира.
- Знаешь, а мне больше нравится вариант со жребием, – задумчиво произнесла она.
- Почему?
- Не знаю, просто я так чувствую, – сказала она серьезно.
- Твое право, – согласился Денис.
- Слушай, а как бы ты ответил, если бы вместо Леонардо да Винчи был бы самый близкий тебе человек?
Это была явная провокация. «Игра» действительно зашла слишком далеко. Под «самым близким человеком» Полина явно понимала себя и, таким образом, она предлагала Денису выбирать между любовью к ней и его собственными принципами. Пару секунд Денис колебался.
- Это ничего не меняет. Мои личные пристрастия тоже не стоят человеческой жизни, – твердо сказал он, а потом уже не столь уверенно добавил: – Но это был теоретический ответ. А если бы дело действительно дошло до практики… то не поручусь, что я не послал бы всю эту теорию куда подальше!
На лице Полины промелькнула торжествующая улыбка.
- …Если ты не против, я вернусь к истории с Лизаветой… – после некоторой паузы снова заговорил Денис. – У меня вообще иногда такое ощущение (хотя на самом деле это, конечно, не так), что Достоевский ее задним числом в роман дописал, а потом еще и устами главного героя извинился: чего-то я, дескать, о ней совсем забыл, как будто и не убивал ее вовсе!.. Но историю я хотел рассказать тебе вот о чем… Набрел я, значит, тогда в Интернете на эту тему, про убийство Лизаветы, почитал… А там народ самый разный пишет. Некоторые, такое ощущение, что книгу даже не открывали. Ну и у меня возникла идея поприкалываться… Помнишь, в романе есть такой эпизод, как Раскольников, еще до убийства, услышал в трактире разговор одного студента с каким-то офицером?
- Конечно, помню.
- Там есть такая фраза, я ее наизусть помню… слова автора: «Главное же, чему удивлялся и смеялся студент, было то, что Лизавета поминутно была беременна».
- Помню, – кивнула Полина.
- Ну а я возьми, да и напиши в этом форуме, так, как бы невзначай, в качестве ответа на чей-то комментарий, что Раскольников убил не двух, а трех человек, так как Лизавета на момент убийства была беременна. И даже ничего не стал доказывать, просто тон выбрал умный, «с ученым видом знатока», этак ненавязчиво блеснул эрудицией. Даже не главной мыслью написал, а так, к слову, мимоходом. Через день смотрю: сплетня прижилась, уже рассуждают, зачем, мол, Достоевскому понадобилось это «тройное» убийство. Кто-то даже в теории пустился, типа: Раскольников три поколения убил (потому что те две хоть и сестры, но у них разница лет двадцать-тридцать)… что тут образ загубленного будущего в лице этого нерожденного ребенка и так далее и тому подобное! Короче, перечитывать роман по такому случаю, конечно же, никто не кинулся, а по старой памяти, видимо, вспомнили: да, точно, было же что-то такое!.. За неделю сплетня уже обросла подробностями. Один комментарий меня вообще убил: «Но ведь Раскольников не знал, что она беременна?» Представляешь?! Не знал он! Это мы только такие внимательные!.. В общем, через полгода я эту тему в Интернете уже по разным чужим живым журналам находил, в том или ином виде…
- Но зачем тебе так шутить понадобилось? – спросила Полина, внимательно слушавшая эту историю.
- Говорю же, просто прикалывался… – немного смутился Денис. – Это все незабвенный Михалыч! Разве можно такими двусмысленными фразами бросаться? Я, конечно, понимаю, в какой спешке все это писалось, но надо же понимать, что тебя потом будут между строк читать разные искусствоведы и психоаналитики!
- Да ему бы, наверно, и в голову не пришло, что его так переврут!
- Естественно! Но мне тоже вся эта история в какой-то момент перестала казаться забавной. Тогда я взял, зарегистрировался на том же форуме под другим именем и написал серьезное аргументированное опровержение. Я привел целиком эту единственную цитату из романа, где говорится о беременности Лизаветы. Я подчеркнул, что информация дана со слов одного-единственного человека, о котором мало что известно и который неизвестно откуда ее взял. Что само построение фразы «поминутно была беременна», говорит о том, что это гипербола. Что, даже если Лизавета действительно часто была беременна, то это еще не доказывает, что она была беременна и на момент убийства. Предположил также, что этот миф мог возникнуть из убеждения, что у Достоевского ничто не случайно, и из чрезмерного желания во всем откопать у него скрытый смысл. Да, действительно, у него встречаются говорящие имена и фамилии, а также библейский подтекст, но с ними соседствуют и чисто бытовые подробности, которые нужны только для того, чтобы дать читателю ощущение правдоподобия или глубже раскрыть характеры персонажей. И в данном случае фраза студента вполне могла быть введена автором с единственной целью полнее охарактеризовать Лизавету. Тем более, что далее по тексту, со слов все того же студента, следует расшифровка этой ее черты: «кроткая, безответная и на все согласная», – типаж очень близкий автору. Я также добавил такой аргумент, что, если бы на момент убийства Лизавета действительно была беременна, то сей факт наверняка бы всплыл в дальнейшем в романе, скажем, в разговорах следователя и прочих, или в виде авторского текста. Да и сам Раскольников, пройдя через следствие в качестве сначала свидетеля, потом подозреваемого и, наконец, будучи осужденным, едва ли не узнал бы о таком обстоятельстве. И неужели же он, в таком случае, не разразился бы по воле автора соответствующим монологом, ну или хоть как-то отреагировал бы на эту новость? А напоследок я напомнил о принципе презумпции невиновности, согласно которому каждый человек является невиновным, пока не будет доказана его вина. То есть, если доказать вину невозможно, то обвинение должно быть снято. Потому что ведь и доказать, что Лизавета на сто процентов не была беременна на момент убийства также невозможно.
- Да ты прямо адвокат! – удивилась Полина.
- Я просто неравнодушный, – улыбнулся Денис. – Но что ты думаешь: моя речь прошла почти незамеченной! Ее задвинули последующими комментариями, в которых как ни в чем не бывало продолжали писать об убийстве «беременной Лизаветы». Был всего один-единственный ответ по существу, в котором приводился такой контраргумент, что при тогдашнем высоком уровне детской смертности, а также рождаемости, следствие могло просто не придать значения факту беременности Лизаветы. По правде сказать, я и сам думал о таком, но в своей речи разбирать этот вариант не стал, потому что меня как-то сразу покоробила мысль, что и автор «Братьев Карамазовых», так убивавшийся по поводу «слезинки ребенка», получается, тоже не придал этому факту значения. Но в любом случае этот единственный контраргумент никак не может служить доказательством беременности Лизаветы! О чем я и написал в следующем комментарии… А дальше было совсем весело! Когда я приехал сюда и поступил в консерваторию, я посетил музей Достоевского и купил там серьезную книжку по его творчеству. И что ты думаешь? Там черным по белому писали об убийстве «беременной Лизаветы»!
- Ничего себе! – воскликнула Полина изумленно. – Что, правда, что ли?!
- Абсолютно точно! Могу принести показать! Причем упоминается в ней об этом всего один раз, без всяких комментариев, как само собой разумеющийся и всем известный факт, не требующий каких-либо доказательств!
- С ума сойти!.. А ты не думаешь, что это мог кто-нибудь придумать и до тебя?
- Все, конечно, может быть… – пожал плечами Денис. – Но дело даже не в этом! А дело в том, как рождаются сплетни. И как охотно люди начинают в них верить. И как потом трудно бывает донести до них правду.
- Да, – грустно согласилась Полина.
Видя, что Денис замолчал, она сказала:
- Нам уже явно пора идти. Лучше поговорим по дороге.
- Да, конечно! – Денис достал из кармана сотовый и посмотрел на время: – Ого, уже ноль-ноль!
- Как?! – изумилась Полина. – Что-то я думала, еще и половины нет! Все, давай сворачиваться!
Несмотря на то, что Полину явно беспокоило, что уже так поздно, она была в прекрасном настроении. Когда они вышли на улицу и она, как обычно, взяла Дениса под руку, он решил, что нет смысла тянуть и что самое время пригласить ее на концерт.
- Кстати, я хотел тебе предложить… Ты не хочешь сходить в это воскресенье на концерт к нам в консерваторию? У меня пригласительный на двоих.
- В это воскресенье?.. – задумалась Полина. – В это воскресенье я пока не занята…
- Будут исполнять в первом отделении «Шехеразаду» Римского-Корсакова, а во втором – две сюиты из оперы «Кармен» Бизе.
- А «Кармен» – это будут просто музыку играть?.. Ни петь, ни танцевать не будут?.. – спросила она с некоторым сожалением. – Ну, может, оно и лучше: в таком виде я ее еще не слушала… Хорошо, я надеюсь, что смогу. Спасибо большое за приглашение!
Денис сразу оговорил место и время встречи.
- Хорошо, – сказала Полина, – но я полагаю, мы еще увидимся до воскресенья?
- Конечно! Я просто на всякий случай говорю тебе заранее… Кстати, запиши мой телефон…
Полина достала элегантный дамский сотовый, розового цвета. Денис продиктовал ей свой номер, а затем подождал, пока она сохранит его в памяти. В этот момент ему позвонили.
- Это я тебе звоню, – сказала Полина, – чтобы у тебя тоже, если что, был мой номер.
По дороге Денис решил на правах друга немного расспросить Полину. Ведь он еще так многого не знал о ней.
- Давно хотел у тебя спросить: как ты решила стать балериной?
Глаза Полины оживились, лицо озарила мечтательная улыбка. Видимо, внезапно нахлынувшие воспоминания пробудили в ее душе много светлого и дорогого. Это мечтательное выражение сохранялось все время, пока она говорила. Мимика и жесты ее стали очень подвижны, глаза нередко были широко раскрыты, взор устремлен в никуда.
- Я решила стать балериной в девять лет. После того, как посмотрела фильм «Балерина». После этого фильма я просто заболела балетом! Там играла девочка, с которой я потом еще вместе училась, но на разных курсах… В фильме это была маленькая девочка, почти такая же как я тогда; она мечтала стать балериной, и у нее все очень хорошо получалось. Она просто обожала «Щелкунчика» и мечтала исполнить роль Маши. А мне очень нравился мультик «Щелкунчик», который наш, русский. И на сам балет меня тоже один раз водили, но я еще тогда слишком маленькая была и мало что поняла. Понимаешь, для меня это раньше было как сказка: я никогда не думала, что смогу так же! А тут – девочка, такая же как я, становится на пуанты и танцует под «Аве Марию» как настоящая балерина! Я даже не представляла себе, что такое возможно! Я на нее смотрела, не отрываясь, и говорила мысленно: «Я хочу так же!» А потом полночи не спала и думала, а на следующий день стала приставать к родителям, чтобы отдали меня учиться на балерину. Они у меня оба от искусства далекие: папа – инженер, а мама – учительница физики в школе. Не сказала бы, что они от этой идеи пришли в восторг, но я им так все уши прожужжала, что они недели через две сдались. И то, как я потом узнала, только потому, что они решили, что я все равно по конкурсу не пройду. Но я прошла, на подготовительное отделение в академию; я делала все, чтобы туда попасть. До приема в академию сначала надо было еще ждать почти полгода. Я за это время сама дома разрабатывала выворотность и шпагат. И с головой ушла в балет. Видика у нас тогда еще не было, и я слушала «Щелкунчика» с кассеты. Я тогда заново открыла для себя эту музыку. Особенно Па-де-де! Не знаю ничего лучше! Я все пыталась под него танцевать и представляла себя Машей. Я даже в куклы играла только в Щелкунчика и Машу. Машей у меня была Барби, а Щелкунчик у меня был только в образе принца. А заколдованного у меня не было, и в магазинах тоже. Я его сама себе склеила из картона и цветной бумаги. Мне папа помогал – он у меня инженер! Он меня в шутку поддразнивал, почти теми же словами, как ту девочку в фильме, хотя он его и не видел… говорил: «Скоро сама будешь как Щелкунчик!» А еще называл меня «щелкунчикоманкой», но так, по-доброму. А я все просила, чтобы меня на балет сводили. Я тогда пересмотрела «Щелкунчика» и «Лебединое озеро» и окончательно убедилась, что это на всю жизнь. Помню, как мне купили настоящую пачку и пуанты. Я потом потихоньку взяла их на ночь с собой в кровать и всё целовала и плакала… – в глазах Полины заблестели слезы. – Ну а потом уже, когда стала заниматься в академии, там уже, конечно, было не все так радужно. Но мне хватило какого-то упрямства, что ли, и, кроме того, я жутко боялась, что меня отчислят. Сказать, что я там пахала, – это значит ничего не сказать! Я вставала в семь утра, а приходила домой уже вечером. Конечно, постоянные нагрузки, усталость, постоянно все болит, но я-то знала, что я сама себе это выбрала, и ради чего я мучаюсь… А когда знаешь, что тебе это нужно, это дает тебе колоссальный источник сил, чтобы преодолеть и идти дальше. Зато, когда я впервые встала на пальцы, у меня было такое чувство, как будто я отрываюсь от земли. Это непередаваемое ощущение! Это совсем другое, чем когда стоишь на полупальцах! Там ты все-таки еще стоишь на земле, а здесь ты как будто уже летишь!.. Потом, правда, ноги болят и пальцы стерты, так что бывает, лишний раз такого удовольствия и не захочется… но оно того стоит!
Полина задумалась и замолчала. Денис, все это время слушавший ее с большим интересом, не спешил нарушать тишину, ожидая, что она еще что-нибудь расскажет.
- И так я училась до восемнадцати лет, – снова заговорила Полина, – а потом меня взяли в балетную труппу Большого театра. А там тоже, считай, что ты все время чему-то учишься. Потому что это постоянный рост и развитие. Нужно держать себя в форме, нужно работать над собой… пока есть время, пока ты можешь чего-то добиться…
…Они расстались как старые добрые друзья… Денису не хотелось думать о том, какую роль он играет теперь в жизни Полины. Впереди была еще одна встреча, еще один вечер, когда они останутся в зале одни. В воскресенье они идут на концерт. А еще, теперь он знает номер ее телефона… Сердце отпустило и уже больше часа почти не напоминало о себе. Он чувствовал облегчение, он дышал свободней. Надолго ли? Этого Денис не знал. Он смотрел в окно вагона метро и просто проживал минуту жизни. Он находил в ней желанное чувство покоя, он радовался тому, что есть…
В сущности, ведь каждая минута жизни способна стать воспоминанием на все оставшиеся годы…
20
Так или иначе, Денис неизбежно возвращался к тягостным мыслям о своем настоящем. Отчаяние первых трех дней после отказа Полины сменилось изматывающим чувством подавленности и собственного бессилия от невозможности что-либо изменить. Денис спасался только тем, что слушал чужую музыку. Своя же музыка оставляла в нем теперь неприятный, мучительный осадок. Не вполне отдавая себе в том отчета, он искал в ней компенсацию своей подорванной самооценке. Отказ Полины заставил его невольно почувствовать себя неудачником, хотя сам он этого чувства в себе и не отслеживал. Когда он пытался слушать свою музыку в записи или играть ее на фортепиано, она не только не давала подпитки его истощенным душевным силам, но еще больше расстраивала ему нервы. Она казалась ему несовершенной и беспомощной. Те же из его музыкальных мыслей, которые он находил наиболее зрелыми (а это были именно те, что родились в последнее время), вызывали у него болезненные ассоциации с несбывшимися надеждами, которыми он жил целых четыре месяца. Стоит ли говорить о том, что сочинять что-то новое он сейчас был просто не в силах!
Теперь, когда у него был номер телефона Полины, он боролся с искушением позвонить ей, услышать ее голос, спросить, как у нее дела, пригласить куда-нибудь. Или хотя бы просто написать ей сообщение и подождать ответа… Для нее это была бы такая малость, ему же это помогло бы пережить еще один день! Но он оставлял такую возможность на крайний случай, чтобы не беспокоить ее лишний раз и не навязываться.
Денис не знал, как ему быть. Он понимал, что от его согласия на роль друга Полины его любовь к ней никуда не делась, и еще неизвестно сколько будет его мучить. Он хотел избавиться от этого чувства. Цепляться за него в надежде, что Полина, может быть, когда-нибудь разлюбит того человека, Денис считал самообманом. Полюбит ли она тогда его, Дениса, – это уже другой вопрос. Он был почти уверен, что она могла бы его полюбить. Полина ему явно симпатизировала, между ними установились исключительные теплые отношения. Но этот человек непреодолимой преградой стоял на пути к их дальнейшему сближению.
Любить девушку, которая любит другого, он считал чем-то… нет, не бессмысленным, потому что, конечно же, смысл здесь ни при чем… И не бесполезным, потому что, опять же: почему тут должна быть какая-то польза? Пожалуй, что, подобно оперному Онегину, он считал это «жалким жребием». Может быть, и не думая о том специально, но в глубине души именно так и считая. Он полагал, что не стоит тратить душевные силы на человека, которому от тебя ничего не нужно или же, по крайней мере, не нужно так много, и что лучше найти того, кто примет твою любовь с благодарностью. Он всегда мечтал о настоящей взаимности: он мечтал о том, чтобы девушку, которую бы он полюбил, ему вообще не пришлось бы «завоевывать».
Но как избавиться от чувства, которое тебе не нужно? Тем более, если не ты его себе выбирал. Полюбить другую? От одной только мысли о том, что он мог бы полюбить кого-то кроме Полины, Денис начинал чувствовать себя как-то неестественно. Да и что за любовь по заказу?
Значит, придется переждать, пока любовь к Полине не пройдет сама. Но сколько ему придется так ждать? Может быть, как-то можно ускорить этот процесс? Этот простой и циничный вопрос казался Денису насилием над всем, что он сейчас чувствовал. Убить в себе любовь или, правильнее сказать, предпринять такую попытку для него было сродни духовному аборту. Но он также понимал, что все его дальнейшие действия, вся его внутренняя работа над собой должны быть направлены на то, чтобы заглушить в себе это чувство или, по крайней мере, не поощрять его.
Для начала стоило хотя бы определиться, что для него сейчас было лучше: оставаться другом Полины или расстаться с ней совсем? Дружба с Полиной и возможность видеть ее три раза в неделю помогали ему пережить тяжелый период в его жизни. Они давали ему силы, которые, в свою очередь, нужны были ему сейчас для того, чтобы встать на ноги и научиться не зависеть от нее. Он понимал, что это замкнутый круг. Он боялся, что, оставаясь с Полиной, он тем самым затягивает процесс собственного выздоровления и рискует впасть в состояние, подобное запущенной болезни. Но для него это было как лекарство с побочным негативным эффектом: весь вопрос в соотношении пользы и вреда. Он не мог пока сделать никаких определенных выводов и надеялся, что время покажет.
А кроме того, он чувствовал, что вряд ли мог бы сейчас сам от нее уйти. Он приходил в отчаяние от одной мысли потерять ее совсем. Он понимал, насколько тяжело ему было бы расстаться с Полиной. Может быть, он себе в этом и не признавался, но дружба с ней была для него как горький опьяняющий напиток, дающий хотя бы иллюзию счастья.
…Еще один вопрос, который Денис себе так и не задал, но я не оставляю надежду, что, может быть, когда-нибудь и задаст: почему его любовь мешала ему жить? Здесь необходимо отвлечься от восприятия героя и посмотреть на него со стороны.
Почему он не мог просто жить с этим чувством? Потому что он считал, что любовь причиняет ему боль и высасывает из него силы. Но так ли это? В действительности, любовь лишь обострила те процессы, которые протекали в нем и прежде. Любовь к другому человеку обнажила его несамодостаточность. Почему же раньше, когда он еще не встретил Полину, эта несамодостаточность не была так очевидна? Потому что раньше он мог отвлекаться на другие интересы, которые с появлением Полины отошли для него на второй план. Теперь же он пытался преодолеть свою несамодостаточность за счет Полины: он искал в ней человека, с помощью которого надеялся заполнить свою собственную душевную пустоту.
Но здесь возникает закономерный вопрос: не является ли несамодостаточность естественной частью природы человека? И не является ли, в таком случае, любовь – естественным выходом из проблемы несамодостаточности?
Самое время определить, что именно я здесь понимаю под несамодостаточностью или, лучше, под самодостаточностью, потому что первое есть отсутствие второго. Не претендуя на математическую точность своего определения, скажу так: самодостаточность – это способность заполнить свою душевную пустоту, не отнимая душевных сил у других людей.
Да, несамодостаточность является частью природы человека: каждый человек рождается несамодостаточным. Но это свойство не является непреодолимым: например, человек может избрать путь отшельника или оказаться в ситуации, когда он вынужден будет преодолевать свою несамодостаточность (скажем, попав на необитаемый остров). Любовь может служить выходом из проблемы несамодостаточности, пока люди находятся во взаимном согласии восполнять душевную пустоту друг друга. При этом, естественно, несамодостаточность каждого из них никуда не исчезает. Такая система за всю историю человечества уже много раз доказывала как свою состоятельность, так и несостоятельность.
Можно ли любить другого человека и быть свободным от него?
А почему нет?
Но любовь ли это?
И опять же, почему нет? Может быть, как раз именно это и есть любовь – в чистом виде.
Сама по себе любовь не может мешать жить. Мешает жить не любовь, а та внутренняя несвобода, которую человек привык отождествлять с ней.
Нужно ли преодолевать свою несамодостаточность? Думаю, имеет смысл оставить этот вопрос открытым, и каждому из нас решать его для себя индивидуально.
Важно найти оптимальное соотношение между своей потребностью в общении и своей потребностью в одиночестве.
На правах автора
(Судя по стилю – автора «Боли»)
P. S. Уже пять суток ни с кем не общался. Какое невероятное и редкостное ощущение – погружаться с головой в свое дело! Если кто мне и нужен в эту минуту, так это люди, которые могли бы оставить меня в покое.
Худшее, что могут сделать два человека в поисках одиночества – это объединиться.
21
Дениса не оставлял в покое образ девочки, которая шла за своей мечтой, находя в себе мужество преодолевать препятствия, несмотря ни на что. В его душе лейтмотивом звучала музыка Па-де-де из балета «Щелкунчик». Она сопровождала его повсюду, где бы он ни был. Когда он оставался один, то начинал потихоньку напевать ее вслух. Ему не нужно было вспоминать эту музыку: он знал ее с детства. Он помнил ее целиком, кроме разве что начала среднего раздела. Поэтому пел он, как правило, только первый раздел: вплоть до первого проведения темы у скрипок включительно. Особенно же ему нравилось, начиная с того места, когда во вступительном изложении темы у виолончелей, в конце минорной фразы, гармония как будто расширялась и виолончели взмывали вверх, раскрывая в этой мелодии такую удивительную глубину и богатство, которую едва ли можно было с самого начала ожидать от такой простой темы! Мелодия превращалась в причудливые кружева подголоска, готовя самое прекрасное место всего произведения: когда, сплетаясь с ними в единое целое, в высоком неземном регистре, как светлая заря, встающая над миром, вступали духовые!..
Отныне эта музыка для него навсегда была связана с Полиной.
Денис загрузил ее в свой диктофон и несколько раз переслушивал в последующие дни. И все равно он еще довольно долго не мог по памяти спеть начало среднего раздела.
…Когда же из глубины раздавалась мольба скрипок, и с неотвратимой обреченностью поднималась сквозь мрак волна отчаяния, он слышал в этой музыке свою собственную драму и в непримиримом звучании труб он узнавал свою судьбу… Но вот из пепла, из руин, из-под обломков всего, что некогда составляло счастье человека, в тот самый миг, когда умерла его последняя надежда, в тот самый миг в его душе восстала непобежденная, неумирающая, непокоренная любовь!
«Меня хотели убить, но я жива! Меня пытались сломить и исковеркать, но я осталась верна себе! Меня запирали в железную клетку, но я свободна! Меня заставляли молчать, но я говорю:
Меня нельзя убить!»
Как и было между ними условлено, после танцев Денис и Полина остались в зале, чтобы записать на видео их новый номер. По такому случаю, кроме уличной одежды и формы для танцев, Полина взяла с собой специальный костюм для этого номера. Видеокамеры ни у кого из них не было, но фотокамера Дениса имела относительно неплохое разрешение видео, и поэтому он решил, что будет записывать на нее.
Когда Полина вышла из комнаты для переодевания, Денис замер, словно пред ним предстало видение из иного мира. На ней были длинные белые одежды, сшитые из нескольких слоев тонкой прозрачной ткани. Слишком воздушные для человека и слишком прозрачные для ангела, они невольно заставляли взгляд угадывать под их покровом неуловимые контуры, в которых как будто сама природа достигла своего совершенства. Доходя до пола, они скрывали ноги Полины, и со стороны казалось, что она не шла, а плыла. Свободно свисавшие рукава были похожи на крылья птицы. Волосы были распущены.
Денис поставил фотокамеру на стул, чтобы во время записи она не дрожала у него в руках, и весь номер не отрываясь смотрел на Полину. С новым костюмом номер заметно преобразился. Ощущение было такое, словно движения Полины стали еще более плавными и даже как будто замедленными: в них появилась какая-то недостижимая, неземная полетность…
Когда Полина закончила, Денис остановил запись и энергично зааплодировал.
- Слушай, Денис, а мы можем сделать еще один дубль? – попросила она. – Что-то я с прыжком накосячила.
- Да, конечно.
Они сделали второй дубль.
- Нормально, – сказала Полина. – Я могу сейчас посмотреть, что получилось?
Они посмотрели запись на маленьком экране фотокамеры.
- Пойдет, – согласилась Полина. – Запишешь мне потом?.. Спасибо. А тот вариант сотри. Прямо сейчас.
- Можно я себе оба оставлю?
- Нет, пожалуйста, сотри сейчас! Я не хочу такой позор оставлять.
…После того, как Полина переоделась, она снова вернулась в зал. На ней была голубая блузка и коричневые джинсы. На ногах –коричневые закрытые туфли на высоком каблуке. Денис заметил, что она была в хорошем настроении.
- Сегодня мы быстро закончили, – сказала Полина. – Сейчас тридцать пять минут одиннадцатого. Можем уже пойти, а можем еще пообщаться, если ты не торопишься…
Это было сказано так естественно, что не возникало даже мысли о каком-либо подтексте. Разумеется, Денис никуда не торопился.
Они сели на стулья.
- Расскажи мне про свою работу, – для начала предложила Полина. – Ты мне никогда ничего про нее не рассказывал. Я только помню, что ты работаешь пианистом в каком-то ресторане…
Денис начал рассказывать про свою работу в кафе: про график, про репертуар, про… как вдруг его посетила шальная мысль:
- Слушай, а мы можем сейчас туда съездить! Там до двенадцати открыто. Ты как?..
Полина сначала немного растерялась от неожиданности, но потом даже обрадовалась:
- …С удовольствием!.. Только я с вещами… – добавила она, колеблясь.
- Вещи я беру на себя…
Они быстро собрались и покинули зал.
- Люблю спонтанные решения! – призналась Полина, когда они вышли на улицу.
Хорошим, бодрым шагом минут за пятнадцать они дошли до метро. По пути Денис рассказал Полине дорожно-транспортную эпопею своего трудоустройства.
…Когда они вошли в кафе, было начало двенадцатого. Денис поздоровался со своими знакомыми из персонала и пригласил Полину за столик у окна с прекрасным видом на рояль.
Народу было немного, и Бабанян уже уехал – все это очень устраивало Дениса, так как давало ему простор для разных невинных злоупотреблений своим служебным положением… Для начала он договорился с продавцом за стойкой, чтобы хит-парад двухтысячных заменили на фоновый инструментал в стиле ретро и чтоб немного убавили громкость.
Он вернулся за стол с меню в руках и протянул его Полине.
- Тебе не дует? – спросил он.
- Нет, наоборот, хорошо.
Полина опустила глаза в меню. Денис зачарованным взглядом «гладил» ее лицо и распущенные каштановые волосы. Полина выбрала чай и недорогое пирожное. Денис заказал два чая и два пирожных.
- Ну как тебе здесь?
- Очень мило, – Полина улыбнулась. – Ты что-нибудь сыграешь?
Денису было приятно, что она сама его об этом попросила.
- Конечно! Посижу немного с тобой, а потом поиграю.
- Нет, ну конечно не сейчас! Сейчас я хочу тебя слушать. В смысле, общаться. Расскажи мне еще что-нибудь.
- Что тебе рассказать? – с готовностью отозвался Денис.
- Что хочешь: мне все интересно!
- …Знаешь, у меня всегда проблема с тем, чтобы говорить на заказ. Я могу либо, когда меня о чем-то спросят, либо когда я сам о чем-то начну. А так, у меня начинается ступор.
Дениса потянуло на откровенность: пригласив девушку в кафе, он сообщал ей о том, что говорить он не мастер. Сознание того, что терять ему теперь все равно нечего, помогало ему чувствовать себя с ней свободней. Однако Полину его признание нисколько не смутило.
- Тогда расскажи, как у тебя дела. Что ты сейчас пишешь?
- По правде сказать, уже дней пять ничего не писал.
- М-м, – понимающе кивнула Полина. – А как учеба?
- Пока ничего. Вот со следующей недели – начнется!..
- А, у тебя ж сессия! Ну и как, готов?
- Да как сказать… – Денис криво улыбнулся. – Вчера вот по английскому зачет получил… Как я его сдавал – это отдельная история! Там надо было текст выучить, довольно приличный, а мне в голову ничего не лезло. Сидел, тупил, потом записал его на диктофон: думал, так быстрее запомню, если буду слушать. Послушал и думаю: а что я буду его учить – возьму, да и расскажу его под эту фонограмму! Спрятал я перед парой наушник под волосы и пошел «сдаваться». Только меня смущало, что темп у меня на записи немного быстроватый получился: боюсь, немного ненатурально будет, если я в таком темпе «наизусть» шпарить начну. Чуть-чуть бы помедленнее! По-хорошему, перезаписать надо было, да уже поздно догадался. Ну ничего, думаю, все равно немножко подглядывать в текст разрешают – буду делать вид, что подглядываю. А преподша по классу ходит, – видимо, смотрит, чтоб никто шпору не достал. Дошла до меня очередь, включил я незаметно диктофон на воспроизведение и давай рассказывать. Она, видимо, что-то заподозрила – больно лихо я рассказываю – и подошла совсем близко, чтоб все видеть: и на парте, и под партой, и руки… Я думаю: не услышала бы звук из наушника. Но нет: звук был достаточно тихий и наушник не в том ухе, которое ближе к ней. А у самого на парте раскрытый учебник лежит, и я в него, для приличия, периодически заглядываю… Рассказал ей текст – она говорит: «Хорошо, только можно было б реже подглядывать»… Прикинь?! Я вообще мог в него не смотреть!
Полина засмеялась своим звонким, чистым смехом. Денис доел пирожное и сказал, вставая из-за стола:
- Пойду, попробую организовать живую музыку.
Он попросил, чтобы выключили музыку в зале, и сел за рояль. Никакой сцены в кафе не было. Рояль стоял вровень со столами – их разделяло пустое пространство в три метра. Денис был одет в черные брюки, в которых он ходил и на танцы и везде, и белую клетчатую рубашку с короткими рукавами – более или менее приличный для такого случая наряд.
Он сыграл «Yesterday». Народ в зале стал вести себя заметно тише, некоторые слушали очень внимательно. Денис играл в довольно строгой манере, избегая лишней импровизационности. Обычно он использовал простую фактуру: арпеджио в левой руке и мелодия в правой – где-то одним голосом, где-то в октаву, где-то аккордами. Ему равно были чужды как классическая или даже романтическая орнаментика, так и приемы джазовой импровизации. Он мог себе позволить иногда легкое арпеджиато, но никогда не изменил бы ни одной ноты в мелодии и ни одного аккорда в гармонии. По большому счету, он не был салонным пианистом.
Когда он доиграл, некоторые посетители кафе даже поаплодировали. Денис, не вставая, поклонился. Больше всего его радовали аплодисменты Полины. Следующим номером он сыграл «Memory».
По окончании к нему подошел мужчина, сидевший за столом в другой части зала в компании нескольких мужчин и женщин. Ему было лет за пятьдесят; он был среднего роста, полноватый, весьма прилично одетый и вполне трезвый. Положив на рояль денежную купюру довольно приятного для Дениса достоинства, он добродушно поблагодарил за доставленное ему и его жене удовольствие и сказал:
- Будь другом, сыграй «Ах, какая женщина!» Пожалуйста! Для души! – он выразительно прижал правую руку к груди. – Жена очень просит!
Денис за полтора года работы в кафе уже привык не обижаться, когда посетители начинали ему «тыкать». Видимо, их располагала к тому его моложавая внешность, ну и, конечно, их собственная невоспитанность. Он молча кивнул. Мужчина вернулся к своей жене – женщине довольно прозаической внешности, за которой, впрочем, угадывалась скрытая внутренняя глубина. Тем временем к Денису подошла Полина. Лицо ее было заметно оживленным.
- Здорово! Мне очень понравилось, как ты играл! Спасибо!
- Спасибо, Полина!
- Слушай, мне тут одна безумная мысль пришла в голову, – сказала Полина заговорщически понижая голос и наклоняясь к Денису. – Может, мы исполним наш номер?
- Что, здесь?! – ошалел от неожиданности Денис.
- Ну а почему бы нет? – в глазах ее сверкнул задорный огонек. – Это будет очень прикольно!
- Да они же искусство только в тетрапаковых пакетах употребляют! – тихо, но эмоционально возразил ей Денис. – Для них балет небось – это «Танец маленьких лебедей» и август девяносто первого!
- Ну вот и увидят! – она выразительно посмотрела ему в глаза умоляющим взором маленькой девочки и трогательно, но без манерности произнесла: – «Мы играли вам на свирели, и вы не плясали; мы пели вам печальные песни, и вы не плакали».
Денис внимательно смотрел на Полину. Она глядела на него горящими глазами, в которых светилась идея, и всем своим видом требовала от него согласия на свой прожект.
Конечно же, он был не против и, со своей стороны, чтобы помочь ей, готов был употребить все свои возможности и даже злоупотребить ими. Он только сильно сомневался, что ее номер здесь примут должным образом.
- Ладно, смотри – я тебя предупредил!
- Отлично! Только мне нужно, чтоб ты мне сыграл.
- Хорошо, сыграю.
- Покажи мне, где тут туалет, чтобы я могла переодеться.
- Там, за углом – дверь налево.
- Ага, спасибо! Ну я побежала!
- Подожди!.. Любительница спонтанных решений! Откуда ты выходить будешь? Надо ж договориться!
- Оттуда из-за угла и выйду. Ты поглядывай: как увидишь – сразу начинай играть.
- Прямо так, без объявления?
- Да, прямо так. Только, я думаю… ты можешь вступление в два раза удлинить?
- Хорошо, сделаю.
Полина ушла. Денис на всякий случай предупредил персонал. Те, конечно, удивились, но им было в общем-то все равно. Потом Денис вернулся за рояль и сыграл то, что ждал от него мужчина – щедрая душа и заботливый муж. Тот, вместе со своей женой и с остальной их компанией, пытался даже что-то подпевать, а потом они все вместе очень горячо аплодировали. Денис остался сидеть за роялем, ничего не играя. Он то и дело поглядывал туда, откуда должна была выйти Полина, и лихорадочно стучал ногтями по клавишам, не нажимая их. Его попросили сыграть что-то еще в том же роде, но он вежливо отказался. Он понимал, что начинать играть что-то новое уже не было времени.
Денис вступил сразу же, как Полина появилась в зале. С ее появлением народ оживился: первая реакция людей отчасти оправдывала опасения Дениса. Некоторые засмеялись. Кто-то даже присвистнул. Полина «проплыла» в пространстве между столами, не видя ничего вокруг себя и властно приковывая к себе взгляды. Оторвавшись от своих разговоров, тарелок и выпивки, люди как один поворачивали головы в ее сторону, но ни один человек не обратился к ней, как будто все понимали, что никакой контакт с этим видением невозможен. Остановившись на свободном пространстве перед роялем, Полина начала свой танец.
Она танцевала с полной самоотдачей. В том, что она делала, не было ни малейшей скидки ни на то место, где все это происходило, ни на уровень собравшейся публики. Она была над ними, но казалось, что сама она не отделяла себя от них. В ее образе ощущалась даже какая-то жертвенность, в самом высоком смысле этого слова. Она открывала свою душу миру и обращалась к этим людям. Она несла им свет, которого у них не было. Она говорила им истины, которые они забыли. Готовая на осмеяние и на осуждение, она несла свой крест до конца.
С самого начала танца шум в зале затих. Не было слышно ни разговоров, ни каких-либо других посторонних звуков. Казалось, сама тишина внимала танцу Полины. Когда она закончила, зал еще несколько секунд выходил из оцепенения. Было слышно, как в воздухе таял последний аккорд…
- Бра-во! – раздался чей-то возглас, и вслед за ним публика разразилась аплодисментами и самым разным шумом, каким только способна была выразить свой восторг.
Денис повернул голову в ту сторону, откуда раздался возглас, и увидел все того же мужчину. Мужчина, отодвинув стул, встал из-за стола и аплодировал стоя. Его жена последовала его примеру, а за ними и вся их компания. Правда, за остальными столиками люди так и остались сидеть. Полина кланялась. Денис тоже по такому поводу встал и поклонился.
- Я пойду скорей переоденусь, а то у меня там вещи без присмотра, – повернувшись к нему, сказала Полина.
Денис проводил ее взглядом. Полина под аплодисменты публики проследовала между столами туда, откуда появилась перед началом номера. Люди обращались к ней, выражая свой восторг и благодарность. Их глаза светились радостью, в лицах появилось больше глубины. Кто-то утирал слезу… Ее услышали. Ее поняли…
Денис подумал, что кафе скоро закроется и начинать играть для публики опять уже не стоит. Тем более после такого!.. Он встал из-за рояля и тут заметил, что к нему опять направляется тот мужчина. Разгоряченный всем увиденным, мужчина еще раз поблагодарил Дениса, сказав, что его жена обожает балет, а затем достал из кармана свой бумажник и протянул Денису сразу две купюры того же достоинства, что и прежде.
- Будьте добры, – он уже стал называть Дениса на «вы», – передайте вашей даме! В знак нашего восхищения! От всей души! – он снова прижал руку к груди и слегка наклонил голову.
Денис поблагодарил его, радуясь за Полину и вместе с тем тронутый его простотой и добродушием. Мужчина пошел заказать чего-нибудь еще, а Денис вернулся за свой столик и стал дожидаться Полину.
Настроение у него было весьма приподнятое. Общество Полины кружило ему голову; оно давало ему возможность хоть ненадолго забыться, почувствовать хотя бы иллюзию взаимности, украсть у судьбы и для себя хотя бы маленькую частичку счастья с этой девушкой!
Пока он ждал, к нему подошла знакомая официантка с двумя бокалами шампанского.
- Держи: это вам от того мужика!
- Да?.. Спасибо, – удивился Денис.
Он посмотрел на все того же мужчину и, увидев, что тот тоже на него смотрит, ответил ему поклоном.
- Вы еще не сворачиваетесь? – снова обратился Денис к официантке.
- Да, нам уже пора… Но я могу попросить Карена задержаться еще немного, – ответила та с понимающей улыбкой.
- Спасибо, Наира! Ты настоящий друг! – обрадовался Денис.
Он подумал, что шампанское очень кстати. Если, конечно, Полина не откажется. Глядя на пузырьки в своем бокале и размышляя над всем происходящим, он дождался ее возвращения.
Снова переодевшись в блузку и джинсы, Полина прошла по залу словно победитель, который по скромности своей даже не осознает собственной победы. «Ой, ну что вы?!» – говорил ее взгляд, отвечая на те благодарные улыбки, которыми ее встречали люди. Когда она подошла к Денису, лицо ее было раскрасневшимся и оживленным.
- Ого, шампанское! – удивилась и, по-видимому, обрадовалась она.
- Это вон от того мужчины. И вот это тоже, – сказал Денис протягивая ей деньги.
- Даже так? Как это мило! – Полине было приятно.
- Мы еще можем посидеть немного до закрытия.
- Да? Классно!
- Не хочешь еще чего-нибудь? Может, еще пирожного?
- А давай! – ответила Полина после секундного колебания. – Только какого-нибудь другого для разнообразия. И поменьше!.. Только давай теперь за мой счет! – сказала она настойчиво.
- Полина, я тебя умоляю: давай в другой раз! Ты, в некотором роде, у меня в гостях! – мягко, но решительно отказался Денис.
- Ну хорошо, спасибо… – с очаровательной улыбкой уступила Полина.
Денис сходил за пирожными и вернулся назад.
- Прям как Новый год! – сказала Полина, взяв свой бокал. – Я только раз в год шампанское и пью. А ты любишь шампанское?
- Если в хорошей компании, то да. Но, вообще-то, я почти не пью.
- Ты молодец! Я тоже только по праздникам. Но шампанское я люблю! За что мы выпьем?
- За что?.. – задумался Денис. – «За нас», наверно, говорят в другой ситуации?..
- Почему? Очень хороший тост для любой ситуации! – обрадовалась Полина. – За нас! За то, чтобы мы никогда не поссорились и не надоели друг другу!
- За нас! – поднял свой бокал Денис.
Раздался мелодичный звон хрусталя.
- Ми-бемоль, – сказал Денис.
- У тебя что, абсолютный слух? – удивилась Полина. – Всю жизнь мечтала познакомиться с человеком с абсолютным слухом!
Она выпила полбокала. Денис сделал несколько небольших глотков, почувствовав приятное щекотание маленьких пузырьков.
- Как тебе все сегодняшнее? – спросила Полина.
- Чудесно! – искренне ответил Денис. – Ты была просто великолепна!
- Спасибо! Ты тоже был хорош!
- Я даже не думал, что они так это воспримут!
- Да я сама такого не ожидала!
- Тише: он опять сюда идет! Да еще и с женой!
Неугомонный мужчина действительно на этот раз решил подойти к ним со своей супругой. Денис и Полина поблагодарили их за шампанское. Те еще раз выразили свое восхищение: мужчина в особенности. Жена его спросила Полину: «Вы профессиональная балерина?» – и услышав, что та работает в Большом театре, и муж, и жена преисполнились к ней еще большего уважения. Рассыпаясь в словах благодарности они наконец оставили артистов одних. «Вы очень красивая пара!» – эти слова мужчины, сказанные им напоследок, заставили Дениса и Полину покраснеть.
- Колоритный мужчина! – сказала Полина.
- Да уж! – согласился Денис. – Что есть, то есть. Ты ему явно понравилась!
- Если помнишь, он сначала к тебе подошел.
- Он подошел попросить сыграть для своей жены любезный ее сердцу шлягер. То, что я играл перед этим, было ни при чем.
- Почему ты так думаешь? Может, ему и то понравилось? А кстати, что это за музыка, которую ты играл вторым номером?
- «Memory» из мюзикла «Кошки» Эндрю Ллойда Уэббера.
- А-а!.. Мне она очень нравится!
- На мой взгляд, самая красивая его мелодия!
- А первую я знаю! Это – «Yesterday». Тоже обалденно красивая тема!
- Да, это «Beatles». У Уэббера позднее была похожая тема в «Эвите»… А ты знаешь, что «Yesterday» Пол Маккартни написал во сне?
- Нет!.. – удивилась Полина. – Что, правда, что ли?
- Абсолютно! Если только он сам ничего не выдумал. Она явилась ему под утро, он тут же встал и подобрал ее на фортепиано, а потом ходил и у всех спрашивал: кто это написал? Он не мог поверить, что он сам мог сочинить такое, и думал, что это уже где-то было.
- Вот это да! Бывает же! Хоть бы раз что-нибудь такое приснилось!
- А у меня бывало.
- Да? Ну и как?
- Неплохо! Хотя не «Yesterday», конечно…
- А мне «Yesterday» по утрам является только в виде будильника на телефоне!
Они засмеялись.
- Кстати, я тоже с одной темой ко всем пристаю, но это точно не моя. Уже много лет спрашиваю, но так и не узнал, что это. Хочешь, сыграю? – Денис как-то особенно посмотрел на Полину.
- Сыграй.
Денис встал из-за стола и снова сел за рояль. Он жестом показал продавцу, что ему надо всего пару минут. Тот покачал головой, нехотя соглашаясь и давая понять, что долго ждать не будет. Народ, заметив, что Денис сидит за роялем, немного поутих.
Денис приподнял руки над клавишами и на мгновение закрыл глаза, вслушиваясь в звуки музыки, возникающие в его душе…
- Ну как? – спросил он, вернувшись к Полине.
- Как красиво! – воскликнула та. – Неужели ты даже не знаешь, что это?!
Денис печально пожал плечами. Он еще раз окинул взглядом присутствующих, будто надеясь, что кто-нибудь подойдет к нему и скажет: «О! да это же…» Спрашивать же на весь зал «Никто не знает, что это такое?» Денис постеснялся, да и слишком мало он верил в такую возможность.
- А ты точно уверен, что это не ты написал?
- Точно, – убежденно ответил Денис. – Пойдем, я расскажу тебе по дороге.
Он допил шампанское и взял вещи Полины. Официантка, торопясь поскорее закончить свою работу, убрала за ними посуду и два пустых бокала…
Свежий ночной воздух приятно повеял на них летней прохладой, когда они вышли на улицу.
- Не хочешь прогуляться? – спросила Полина.
У Дениса захватило дух от такого предложения. Но он не решился злоупотребить ее доверием и, достав из кармана сотовый, сказал:
- Ноль-ноль тридцать семь: ты рискуешь не успеть на метро.
- А ты не рискуешь? – передернула его Полина.
- Да мне-то все равно: завтра ко второй. Я за тебя беспокоюсь.
- Спасибо конечно! Но это излишне, – сказала Полина слегка обиженно.
- Ну смотри – тут часа полтора идти!
- Знаю – я местная!.. Ну так что, идем?
- Идем! – ответил Денис, еле скрывая свою радость.
Полина взяла его под руку, и они пошли умеренно-быстрым шагом.
Денис не знал, что и думать. По его понятиям, для девушки, которая любит другого, Полина уже давно вела себя более чем странно. Расскажет ли она потом своему возлюбленному о том, где и как провела полночи? Странные у них, должно быть, отношения! Или полное доверие, или совсем наоборот. Что-то тут не то… Впрочем, Денис не жаловался. Он отдался на волю провидения и с замиранием сердца следил за тем, куда оно его выведет.
- Ну так что, ты расскажешь мне про ту музыку? – напомнила Полина.
Денис молчал. Полина взглянула на него. Он был сосредоточен и задумчив. Казалось, он весь ушел в себя.
- Ты слышишь? – спросила его Полина.
- Да, – каким-то необычным, отстраненным голосом отозвался Денис. – Давай сядем куда-нибудь, – попросил он вдруг.
- Давай, если хочешь, – немного смутилась Полина.
Они прошли несколько домов по тротуару вдоль трассы и свернули в соседний сквер. Там располагалась детская площадка и рядом стояла простая лавочка без спинки. Освещение с улицы не проникало сюда. Света, падавшего из окон дома напротив, было вполне достаточно, чтобы развеять темноту незнакомого места и создать романтический полумрак. Они сели. Полина повернулась лицом к Денису и молча ожидала, когда он начнет говорить. Он неподвижно смотрел в землю прямо перед собой.
- Это одно из моих ранних и самых дорогих воспоминаний, – негромко сказал Денис. – Мне тогда было лет шесть. Я еще болел в тот момент – простыл, – а болезнь часто окрашивает реальность в какие-то необычные краски… Мы жили в то время в однокомнатной квартире – я и мои родители. По вечерам они укладывали меня спать, гасили свет в комнате и уходили на кухню. Моя кровать стояла вдоль стены, от одного угла до другого. Кровать родителей стояла вдоль другой стены. От меня ее закрывал широкий шкаф. Он также закрывал от меня свет, горевший на кухне. Получалось, что у изголовья я был закрыт с трех сторон. Поначалу меня это пугало, и родители укладывали меня спать головой в другой угол, откуда была видна их кровать и свет с кухни. Но потом мне самому стало нравиться это скрытое уединение. Это был мой мир, где меня никто не видел. Здесь я мог еще долго не спать, если не хотел, и мог думать о чем угодно. А еще мне нравилось прислоняться ухом к стене и слушать соседский телевизор. Там жила какая-то бабушка и смотрела его каждый вечер, причем довольно громко: я мог даже различать слова. Ну и один раз я тоже вот так вот его слушал и услышал эту тему… Ты не представляешь, что это было! Я тогда еще мало что слышал из музыки и не знал, что такое вообще бывает! Когда она закончилась, там потом началось что-то другое. Я испугался, что могу забыть эту музыку и больше уже не стал слушать дальше. Я лежал и все крутил ее в голове, чтобы запомнить и утром записать ее на магнитофон. А сразу записать не мог: боялся, что родители услышат и узнают, что я еще не сплю. Долго так лежал. Потом не выдержал и стал медленно, чуть ли не по миллиметрам, разворачиваться на другую сторону кровати – туда, где на полке магнитофон стоял. И записал!.. А утром, как проснулся, первым делом послушал – и сразу вспомнил! Потом на фортепиано подобрал – просто тему, без гармонии – и родителям показал, но они ее не узнали. Мама помогла с гармонией, но у нее немножко неверно было – я потом, гораздо позже, понял, где что не так… Так с тех пор и не знаю, что это за тема. Но мелодию я тогда хорошо запомнил; единственное, что аранжировку забыл. Помню, что вроде что-то симфоническое, но были ли там также современные инструменты, уже не помню.
Денис замолчал. Полина все время слушала его очень внимательно. В какой-то момент она взяла его руки в свои и так и держала их, не отпуская.
- У тебя остались те детские записи?
- Нет, я их все потом стер: очень стеснялся и своего голоса, и того, что я по детству насочинял. Боялся, что кто-нибудь это услышит.
- Почему?.. – с искренним сожалением спросила Полина. – Жа-алко!
- Да, я потом тоже пожалел. Но тешу себя мыслью, что все стоящее я где-нибудь да использовал. Хотя там еще много чего оставалось. Но эту тему ты слышала – там все верно, и на кассете было то же самое спето. Аранжировки только не хватает: я в голове примерно представляю, какая она должна быть, но не уверен, что в оригинале так и было.
- У тебя записано это где-нибудь: в нотах или на диске?
- Только в нотах. И только для фортепиано. Я привык слушать эту музыку в уме. Она способна вызвать во мне слезы от одного только воспоминания о ней. Мне кажется, я никогда не напишу ничего подобного! А так этого всегда хотелось! Можно сказать, что она повлияла на мое решение стать композитором. Она пробудила во мне желание дотянуться до нее.
- Еще напишешь! Я в тебе не сомневаюсь! – ласково сказала ему Полина.
Наступила пауза. Все ощущения Дениса сконцентрировались в руках, которые держала Полина, и с левой стороны, где он испытывал в этот момент чувство почти физического соприкосновения с ней. Он по-прежнему смотрел перед собой. Полина сидела к нему в пол-оборота, совсем близко, почти касаясь его, и тоже устремив свой взгляд куда-то в землю. Как ему хотелось в эту минуту повернуться и поцеловать ее! И в то же самое время, когда эмоции переполняли его душу, разумом он совершенно ясно отдавал себе отчет в создавшейся ситуации. С одной стороны, он слишком хорошо понимал, что этот поцелуй может стать последним и стоить ему того, что он потеряет ее навсегда. С другой стороны, могло быть и наоборот, что это его последний шанс и другого такого уже не будет. А вдруг она только и ждет сейчас, что он догадается и поцелует ее?!.. А если нет?..
В его душе словно повисла напряженная пауза с ферматой. В этой наэлектризованной атмосфере ожидания не было слышно ни единой ноты, как будто музыка умолкла, уступая место самой жизни. Но когда Денис впоследствии вспоминал и эту минуту, и то, что было потом, в его душе, почему-то, всякий раз начинало звучать Adagio для струнного оркестра Сэмюэла Барбера…
- Денис, можно тебя обнять?
Что это?! Она произнесла это так тихо и просто!
- Да.
Он сам удивился тому, как глухо и сдавленно прозвучал его голос.
Денис повернулся к Полине и принял ее в свои объятия. В этот момент горло его сжалось от судорожного спазма, и что-то до боли сдавило ему грудь. Он почувствовал инстинктивное желание заплакать, но тут же подавил его, боясь, что может разрыдаться при Полине. Тяжелый стон, в котором заключалась вся мука его последних пяти дней, так и остался в нем, не прозвучав. Полина крепко прижалась к нему, обхватила его руками и положила голову ему на левое плечо. Денис испытал дрожь от прикосновения ее рук к своей спине, ощутил на своем лице мягкое касание ее волос и уловил их тонкий, нежный аромат, впервые почувствовал, как бьется сердце у нее в груди и как хорошо в ее объятиях. Он крепче прижал ее к себе, со всею нежностью, которая так давно переполняла ему душу. Он обхватил левой рукой ее спину и ощутил ее тепло сквозь тонкую ткань блузки. Правой рукой он прижал к себе ее голову, и его пальцы легли на мягкие волны густых непокорных волос. Он хотел в этот миг прошептать ее имя, но не сделал этого, опасаясь, что произнесет его совсем не так, как подобает другу. Боясь нарушить шаткую границу допустимого, он спрятал в глубине души свою страсть и дал волю нежности.
…Были ли эти объятия ответом на его вопрос? Что заключал в себе ее необъяснимый, неожиданный порыв? Было ли это выражение дружбы, симпатии, чего угодно, но только не любви? Или же то был первый шаг, который она сделала сама, приглашая его перешагнуть через запреты и пройти весь путь, ведущий к поцелую?..
Они застыли, боясь пошевелиться, боясь нарушить удивительную хрупкость этого состояния и потерять то, что у них уже есть. Казалось, что время остановилось для них и они утратили с ним всякую связь. Денис не знал, как долго это продолжалось.
«Полина, я люблю тебя!» – мысленно говорил он ей, как тогда, как в первый раз…
«…Я люблю тебя! Я не могу об этом больше молчать! Я не могу больше притворяться и делать вид, что мне все равно, в тот миг, когда мне хочется прижать тебя к груди, родная, и высказать все то, что просится из самого сердца! Я люблю тебя! Я все сделаю, чтобы не потерять тебя, чтобы быть с тобой, чтобы видеть тебя! Я сделаю все, как ты скажешь, только не проси меня изменить мою душу и наступить на горло собственной любви! Полина! Поля! Поленька! Ничто не вырвет из моей груди это бесконечное и искреннее преклонение перед тобой! Любовь моя! Душа моя! Что бы ни случилось, я буду молить Бога за тебя, чтобы ты была счастлива! Не грусти! Еще одно разбитое сердце не стоит твоей слезинки! Я не хочу, чтобы моя боль омрачала твою радость! Сияй! Твой свет мне награда и утешение в моей скорби! Свети всегда, как ясная звездочка на небосводе, как отражение божественного света! Поленька, я люблю тебя! В этой душе всегда будет гореть лампада рядом с твоим небесным ликом! Бог да благословит тебя за все то счастье, которое ты мне подарила в моем одиночестве, за весь тот свет, которым ты озарила еще одну человеческую душу!»
Он гладил ее нежно, трепетно. Он гладил ее волосы, плечи, руки. Он прижимал ее к своей груди с таким чувством, словно в этих объятиях заключалось все, что он не мог сказать ей словами. Он целовал ее волосы, он зарывался в них лицом, в эту бездонную волнистую глубь, и забывал про все, что еще недавно казалось ему таким безысходным и неразрешимым. Вся его боль и его отчаяние нашли выход в этой неизбывной нежности. Он благодарил ее за весь тот путь, который он прошел в эти последние четыре месяца и в эти долгие пять дней. Он благодарил Бога за то, что тот послал ему этого человека и дал возможность испытать это бесконечное всепоглощающее чувство радости от соприкосновения с Его Божественной любовью! Четыре долгих месяца, полных борьбы и испытаний, он постигал красоту жизни через красоту женщины. И в этом постижении вечной как мир и первозданно чистой красоты он становился ближе к постижению высшей гармонии с собой и с Богом.
«…Господи, помоги мне понять Твою волю и тот путь, который Ты мне уготовил! Пусть я не причиню вреда этому человеку, пусть мое чувство не обернется черной неблагодарностью за все, что он для меня сделал! Пусть в тот святой миг не будет в его душе ни горя, ни сожаления о безвозвратно ушедшем! В Твои руки вверяюсь, Господи, и на защиту Твою уповаю! Сохрани нас от неверного шага, чтобы не нарушили мы волю Твою, которую Ты для нас уготовил! И если суждено мне будет, Господи, потерять этого человека, если такова будет Твоя воля, то я приму ее со смирением и с болью. И стану молить Тебя за него, чтобы вновь обрел он свой путь и не лишился благодати Твоей! Пошли нам, Господи, свое благословение или удержи нас от ошибки! Пусть будет так, как Ты хочешь!»
Он нежно обхватил ее голову руками, взглянув в глаза, таинственно мерцавшие в ночи…
«Да!» – сказали они ему.
…и с чувством какого-то неизъяснимого священного трепета поцеловал ее в губы…
Вся его нежность и все его страдание выразились в одном безмолвном поцелуе. В этот миг целый мир в его душе оборвался и замер в мучительно-неразрешенном зависании над вечностью…
Полина не размыкала губ и не двигалась. Они сидели так довольно долго, застыв в объятиях друг друга, пока она чуть заметным движением головы назад не дала ему понять, что уже достаточно.
…Он открыл глаза и увидел невыразимо прекрасное в эту минуту лицо Полины.
- Я люблю тебя! – только и мог сказать Денис, и кажется, что в сказанных им трех словах заключалось для него все, что он хотел и мог выразить.
- Я люблю тебя!
Глубокая неразгаданная тайна была в этом внезапно раскрывшемся перед ним сердце. Она ответила ему без страха, без сомнений, с той неподдельной искренностью, в которой отражалась сама правда. И он возблагодарил Бога в душе своей за то счастье, которое светилось в ее глазах, и за тот дар, который был ему послан свыше!..
Они снова обнялись, так крепко, словно хотели стать одним целым, и застыли, не в силах оторваться друг от друга…
Какое-то время они сидели так молча. В сквере было тихо, только с улицы доносился шум машин.
…Сердце Дениса бешено колотилось. Он сам не верил своему счастью. В его голове сквозь царивший там хаос то и дело пробивались отдельные мысли. Полина не оттолкнула его, она ответила ему взаимностью!..
Но не было ли это сиюминутным порывом? Что, если завтра она раскается?
А как же тот человек? Любит ли она его по-прежнему? Ведь всего лишь пять дней назад она говорила, что да (Денис вспомнил и это «да», и ту заминку, которая этому «да» предшествовала). Не к нему ли она пойдет теперь?
Денис ощутил жгучий приступ ревности. Его так и подмывало спросить об этом человеке. Но он колебался, считая такой вопрос слишком личным, хотя и начиная уже чувствовать, что имеет некоторое право задать его. По крайней мере, так ему казалось.
- Я не хочу идти домой! – негромко, но с чувством сказала вдруг Полина.
Это неожиданное признание прозвучало как ответ на его мысли. Правда, ответ неоднозначный, но дающий повод для дальнейших раздумий. В любом случае эти слова несказанно обрадовали Дениса. Он понял их так, что вне зависимости от того, что ждет ее дома, она хочет побыть с ним еще. Немного помедлив, он все же решился воспользоваться ими как предлогом, чтобы осторожно задать ей один нескромный уточняющий вопрос:
- Ты не хочешь идти к нему?
Полина медленно отстранилась, расцепив их объятия, и Денису показалось, будто между ними пробежал холодок. Он увидел ее слегка наклоненную вперед голову и опущенный взгляд.
- Да, – после секундного молчания ответила Полина.
Значит, она живет с ним!..
Денис почувствовал укол в сердце. Ему показалось, что он вновь возвращается в то состояние, из которого только начал выходить. Воцарилось напряженное молчание.
- И что ты теперь думаешь?.. – спросил Денис, глядя попеременно то на Полину, то куда-то вниз.
- Не знаю пока…
Ей непривычно было говорить с ним о своей личной жизни, и она испытывала некоторую неловкость, которая не укрылась от Дениса.
- Если я сейчас вернусь домой, меня будет ждать трудный разговор, к которому я сейчас не готова.
- Я могу составить тебе компанию до утра, – осторожно вызвался Денис. – Место в общежитии я тебе, к сожалению, предложить не могу, но мы можем просто погулять. Под утро только может начать холодать, но, в конце концов, можно сходить куда-нибудь…
- Спасибо! – Полина протянула ему руку ладонью вверх, положив ему на ногу.
- Ай! – вскрикнул Денис.
- Что?! – испугалась Полина.
- Ногу отсидел, – объяснил Денис.
- Прости, пожалуйста! – Полина поспешно убрала руку.
- Ничего страшного: сейчас пройдет.
- Может, уже пойдем, если ты устал сидеть?
- Да нет, не устал. Просто позу не менял давно.
- Можно сесть вдоль… или поперек – как это?.. – она села лицом к Денису, перекинув одну ногу на другую сторону лавочки. – Ну как ты?
- Проходит, – сказал Денис, не двигаясь с места. – Вроде прошла, – сказал он еще через некоторое время. – Мне надо глаза закапать, а то линзы пересохли.
- Не знала, что ты носишь линзы, – удивилась Полина.
- Да, – ответил Денис, – у меня минус шесть с половиной. Благодаря этому я не попал в армию.
Он встал, переминаясь с ноги на ногу, затем достал капли и закапал глаза. После этого Денис снова сел на лавочку, тем же способом, что и Полина. Их колени соприкоснулись. Они взялись за руки и долго проникновенно смотрели в глаза друг друга.
- Ты такая красивая! Ты даже не представляешь, какая ты красивая! – с чувством проговорил Денис.
Полина промолчала, но лицо ее загорелось от счастья.
- Я люблю тебя! – сказал Денис, и Полина ответила ему тем же.
Он вновь прильнул к ее губам. Они были такие нежные, мягкие, волнующие! Он закрыл глаза, и у него слегка закружилась голова от нахлынувшего ощущения сказочной эйфории! Он обхватил ее голову руками и в глубоком поцелуе покрыл ее губы своими, словно припадая к живительному роднику. Полина положила свои руки ему за голову, заставив его невольно вздрогнуть, и полностью расслабилась, отдавшись во власть охвативших ее чувств. Ее губы оставались неподвижны, но и не сопротивлялись. Он нежно обхватил своими губами верхнюю и осторожно потянул ее в себя. Губы Полины сами собой раскрылись и пропустили его вперед. Он ощутил их влажное прикосновение и под закрытыми веками поднял свои глаза к небу. Он замер в невыразимом упоении; ему казалось, что его сердце сейчас вырвется из груди! Полина подняла голову чуть выше; ее губы скользнули по его губам и, не достигнув носа, остановились неподвижно, чуть раскрытые и трепетно ждущие… В сладостно-долгом поцелуе он прильнул к нижней. Она была такая мягкая и необыкновенная, что он не удержался и легонько коснулся ее языком. Она была похожа на влажную спелую дольку мандарина…
На мгновение открыв глаза, он увидел, что глаза Полины закрыты. Ее чистое ясное лицо словно светилось в темноте в эту минуту!..
…Дениса волновал вопрос, какую роль он будет играть в жизни Полины теперь, после всего, что между ними произошло. Готова ли она ради него порвать с этим человеком? Или же она станет разрываться между ними обоими, и он вынужден будет это терпеть, потому что оставить ее, особенно теперь, он не может? Собравшись с духом, Денис негромко сказал:
- Я хочу задать тебе один вопрос…
Полина осторожно взглянула на него, словно спрашивая: «Какой?», – и опустила глаза.
- Ты ведь не останешься с ним?
Лицо ее выдало происходившее в ней в этот момент смятение и борьбу. Обостренное восприятие Дениса подмечало каждую деталь. Прошло бесконечных две секунды прежде чем она тихо произнесла:
- Нет.
Денис почувствовал, словно тяжелый камень свалился у него с груди. Его охватило внутреннее ликование, и кровь прилила ему к лицу. Он захотел обнять Полину, подхватить ее на руки и закружиться с ней в порыве неописуемого восторга! Но он удержался даже от улыбки, видя по ее лицу, что ей дорого стоило это отречение.
- Только мне нужно время… – Полина выразительно взглянула на Дениса: ее глаза «просили» о понимании. – Я не могу вот так все просто взять и разорвать. Это все совсем не так просто…
- Конечно. Я понимаю… – попытался успокоить ее Денис.
- Я не представляю, как я ему завтра об этом скажу… – в голосе Полины прозвучала мука. – Он там, наверно, сейчас с ума сходит! Я выключила телефон… Потому что, что бы я ему ни сказала, это не будет хуже того, что он себе уже насочинял!
- Ты можешь послать ему СМС, что ты в порядке и будешь завтра, и сразу же выключить телефон. Если, конечно, не боишься его разбудить.
- Да, ты прав. Я так и сделаю.
- Только, наверно, лучше не смотреть входящие, если придут…
Денис подождал, пока Полина отправит сообщение.
- А родители тебя не потеряют?
- Нет, я думаю, он не станет им звонить.
Денис сделал соответствующий вывод, что, по всей видимости, они живут не с ее родителями. Но, может быть, тогда с его?
- А он про меня знает?
- Да. Я ему рассказала о тебе, еще когда ставила номер на твои «Мечты»… Потом я говорила ему, когда с тобой возвращались вместе. У нас очень доверительные отношения, и… во всяком случае, были до последнего времени. Но ты не волнуйся: я ничего личного о тебе ему не рассказывала…
- Да я и не сомневаюсь…
- И, естественно, я ничего не сказала о твоем признании.
- И что он обо мне думает?
- Ой, да ничего хорошего!.. – в голосе Полины послышался оттенок раздражения. – То есть как… он поначалу говорил, что я могу встречаться с кем угодно, но так это все с какой-то издевкой, недоверием… Мог очень долго не говорить со мной, пока я сама не начну его успокаивать. Я даже вот эти номера, которые на твою музыку, старалась репетировать не дома: или здесь, в клубе, или в театре урывками. Он ее слышать не мог! То есть ничего не говорил, но по нему видно было… Я даже потом боялась диски дома оставлять и носила их с собой. И еще я попросила Кирилла переписать их мне на мой мобильный и потом ходила и слушала… Ну а после этого твоего посвящения он вообще закатил мне сцену ревности! Сказал, чтобы я порвала с тобой всяческое общение и перестала принимать от тебя подарки! Мол, «или он, или я»! В таком духе! Ну я ему сказала: почему это я должна по его прихоти себя ограничивать! Может, мне вообще запереться и никуда не выходить, лишь бы он успокоился?!.. Сказал мне: что, опять небось танец какой-нибудь придумаешь? Я ему говорила, еще тогда, раньше, что репетирую номер на «Мечты», и потом тоже, когда исполняла на балу, – пояснила Полина. – Ну мне это так обидно было, когда он так сказал!..
По мере того, как Полина говорила о себе, ей все легче давалась эта откровенность. Казалось, ей самой хотелось поделиться с Денисом всем тем, что накопилось в ее душе.
- Теперь я понимаю, почему ты такая была после этого спектакля… – как бы про себя заметил Денис.
- Да! Ты когда с цветами и нотами стоял, мы с Анькой к Кириллу в машину шли, а он, как и договорились, после спектакля ждал меня там, с Кириллом. Представь, каково мне было к нему со всеми твоими подарками садиться!
- Так он тоже был на том спектакле?
- Да.
- Интересно, он меня видел, когда я мимо машины проходил?
- Думаю, нет… Во всяком случае, он ничего такого мне не говорил. Я ему показывала тебя на фотках с бала – он сам просил…
- М-м… – понимающе кивнул Денис. – Но я, когда говорил, что ты была немного холодная, имел в виду следующие дни…
- Да, и это тоже! Я тогда решила с тобой и в самом деле начать поменьше общаться, но не для него… а для себя самой, понимаешь? Чтобы самой себя честной чувствовать… Правда, меня надолго не хватило… А потом я еще с твоим ноктюрном ходила, как помешанная! Он на меня как-то сразу подействовал, еще как в первый раз послушала. Сразу решила: хочу ставить номер, и все равно, что Сергей скажет!..
- Его Сергей зовут?
- Да.
- А сколько ему лет, если не секрет?
- Двадцать четыре. Он моложе тебя. И на три года старше меня.
- Тебе двадцать один? Я думал, меньше…
- Мне всегда меньше дают, – не без удовольствия улыбнулась Полина. – Нет, мне двадцать один: в марте исполнилось.
- Какого числа?
- Двадцать третьего.
- А ты откуда знаешь, сколько мне лет? – решил прояснить Денис.
- Видела у Кирилла в ноутбуке. Второго ноль-второго – легко запомнить.
- Да… А Сергей тоже работает в театре? – продолжал Денис.
- Нет, он менеджер в строительной компании.
- Вот как! А я думал, что он наверняка танцор…
- Нет, он просто большой любитель балета.
- Что ж он тогда на танцы не ходит? Странно даже, что ты его до сих пор не сподвигла!
- Просто это не его… Он не считает, что это серьезно; он даже не совсем понимает, зачем я туда хожу. Я, может быть, и могла бы его как-то переубедить, но, понимаешь, если человека начать заставлять или… ну или как-то им манипулировать, что ли… в конечном счете ничего хорошего из этого не выйдет. Надо, чтобы это было его собственное желание.
Денис чувствовал, что вышел на особый доверительный уровень общения, и решил не упускать случай, чтобы узнать о Полине как можно больше.
- Вы живете одни? – рискнул спросить он.
- Да… Сергей купил квартиру в ипотеку. Большую часть суммы за каждый месяц платит он сам. Родители его тоже помогают… Ну я тоже до сих пор давала по чуть-чуть… А теперь… – Полина остановилась.
Денис в сильном напряжении ждал, что она скажет.
- …Теперь мне придется вернуться к родителям, и это самое ужасное, что меня ждет, не считая разговора с Сергеем… – Полина несколько секунд сосредоточенно молчала, задумавшись о своем. – Я думаю напроситься к Ане: они с Кириллом живут одни в двухкомнатной. Надеюсь, Кирилл не откажется… Мне бы только на первое время, чтобы самой это все пережить! Сейчас возвращаться к своим – это ужасно! Эти вечные расспросы! Не знаю, как я им объясню… Поэтому я и говорю, что это все очень сложно. Надеюсь, ты меня понимаешь…
- Я тебя понимаю… – тихо сказал Денис. – Мне очень неприятно осознавать, что я стал для тебя источником стольких проблем. И если я могу для тебя что-то сделать, ты только скажи!
- Спасибо, но, к сожалению, ты тут ничем не сможешь помочь.
Денис подумал о том, что его доходов явно не хватит на то, чтобы снять квартиру.
- И вообще это все началось задолго до тебя, – продолжала Полина. – Мы с Сергеем знакомы уже больше двух лет… Я тогда уже из академии выпустилась и в театр пошла работать. Такой взрослой себя сразу почувствовала! Мне тогда восемнадцать было… А Сергей любит балет, он вообще очень художественная натура… Он меня там сразу заметил, начал знаки внимания оказывать. Ходил на каждый спектакль, цветы дарил, провожал после работы… И мне с ним хорошо было, интересно: совсем не было ощущения, что мы с ним не из одного круга. Потом, когда уже стали встречаться, ходили друг к другу: то я к нему, а чаще он ко мне… Он предлагал пожениться, – сказала Полина, понизив голос. – Но я сказала… что я посвятила свою жизнь балету… ну и что я вообще не собираюсь выходить замуж, – она замолчала, а затем добавила с интонацией особой важности: – Денис… я хочу, чтоб ты это тоже знал… чтобы не получилось, что я тебя обманываю…
- Все нормально, – поторопился успокоить ее Денис, как будто даже радуясь ее словам. – Мои взгляды на брак вполне совпадают с твоими. Я тоже берегу себя для искусства и не планирую обзаводиться семьей… Я много думал над этим вопросом, – продолжал он, сначала немного колеблясь, но потом, убедившись, что Полина слушает его с большим вниманием, все более уверенно, – и, в конце концов, решил, что если я когда-нибудь и женюсь, то на девушке, которая сама будет творческим человеком, потому что… я думаю, что только такой человек меня вполне поймет и не станет ревновать к искусству… Но это если теоретически, а так, вообще-то, я не планирую… Я еще не вполне определился с вопросом, для чего нужен брак; я не знаю, зачем нужно делать из своей личной жизни «ячейку общества»… Единственное, как я понял, для чего он нужен, – это, чтобы дать своим будущим детям какой-то социальный статус. Причины основанные на расчете я не приемлю. Как и желание посильнее привязать к себе другого человека. Во-первых, это нечестно, это некое недоверие к нему, а во-вторых, это все равно не дает никакой гарантии. Даже если люди, не скрывая друг от друга своих мотивов, честно ищут в браке возможность сильнее привязаться друг к другу – все равно никакой гарантии, что, в конце концов, от их брака не останется одно название. И еще такой момент… Смогу ли я прожить с этим человеком всю жизнь – это один вопрос. А другой вопрос – хочу ли я «осчастливить» этого человека на всю жизнь своею собственной персоной? Зная все свои недостатки, ну и достоинства, конечно, но все равно… Тут есть над чем задуматься… – Денис немного помолчал и продолжил: – Получается, что смысл – только дети… А детей я как раз не планирую: я чувствую, что у меня другая миссия в жизни… А нужен ли брак для чего-то еще, я не знаю, – Денис замолчал.
- Нет, я думаю, больше ни для чего не нужен, – ответила за него Полина. – Гражданская регистрация, по крайней мере. Венчание в церкви – другое дело: оно нужно для того, чтобы освятить брак, потому что… тогда уже сам Бог будет помогать им хранить любовь.
Денис внимательно смотрел на Полину.
- А иначе не будет? – спросил он.
Полина секунду колебалась.
- Я не знаю, – ответила она серьезно. – Я не Бог, чтобы это знать.
Полина замолчала. Денис ждал, не скажет ли она еще что-нибудь по поводу своих представлений о браке. Но Полина вернулась к предыдущей теме, которая интересовала его еще больше.
- Так вот, насчет Сергея… Когда я ему сказала, что не хочу заводить семью, он… ну он был на все согласен, только сказал, что, если я когда-нибудь передумаю, то… в общем, чтобы я знала, что его предложение остается в силе. Потом полтора года назад он купил эту квартиру, и я к нему переселилась. Сначала тоже так, на день – на два к нему моталась, а потом решила совсем переехать, как он меня и уговаривал… Знаешь, еще когда мы с ним только начали встречаться, я уже тогда заметила у него такие поползновения, чтобы меня контролировать… даже не то чтобы контролировать, а знаешь… учить меня, постоянно делать мне какие-то замечания… Это, конечно же, было из самых лучших побуждений, для моего же блага, но я этим была сыта по горло и дома, чтобы еще и от него терпеть. Он вроде как старше и лучше знает жизнь, тем более, что я якобы кроме четырех стен балетного класса, ничего не видела. Понимаешь, это как будто тебя чуть не боготворят, но одновременно смотрят на тебя немного свысока. Приятно, конечно, когда о тебе заботятся, и, потом, поначалу это все еще не так заметно было… Поначалу я его вообще очень сильно любила! И так до его предложения выйти за него замуж. Предложение мне, конечно, было очень приятно – это, может быть, вообще был пик наших отношений, но после него я стала замечать за собой… ну что-то вроде охлаждения к нему. Я-то ожидала, что после этого должно все измениться между нами, что он теперь начнет относиться ко мне как-то по-другому, но ничего не изменилось, совсем ничего! Я ждала, думала, может, со временем что-то улучшится, или что, может, так и должно быть, а это я такая привереда!.. Я, конечно, сама еще виновата: можно ведь как-то поговорить с человеком, сказать, что тебе не нравится… я даже пыталась это делать… но все как-то не так… У нас очень близкие, доверительные отношения, но я все боялась его обидеть, боялась, что он меня не так поймет и бросит. Этого я, кажется, боялась больше всего. Боялась остаться одной и снова вернуться домой в эту невыносимую обыденность! Как они начнут на меня смотреть, как они опять начнут лезть в мою жизнь!.. Я не могла себе позволить открыться перед ним до конца, из страха, что я перестану соответствовать его идеалу и не оправдаю его надежд. Я не могла ему сказать, что я его больше не люблю так, как прежде, что весь мой идеализм остался в прошлом… Да, я прекрасно понимаю, что ничего в этой жизни не бывает даром, что если чего-то хочешь, то надо много работать – и я готова была работать! Я готова была посвятить себя этому человеку – все то время и силы, что оставались у меня после балета. Я готова была чем-то жертвовать и идти на компромисс. Я не готова была жертвовать только в главном, но это главное он понимал, и я в нем это очень ценила. Он очень помогал мне в жизни, поддерживал меня. Я думала, что смогу прожить с ним всю жизнь… пока не встретила тебя… Я не сразу поняла, что люблю тебя: сначала ты мне был просто интересен как личность. Пока это был только интерес, мне это не мешало. Но потом я стала замечать, что думаю о тебе слишком часто… Когда мы с тобой в первый раз шли до метро вместе, мне очень захотелось взять тебя за руку. Просто взять. Это не было проявлением какого-то глубокого чувства, просто мне тогда показалось… не знаю, как сказать… в общем, что ты такой человек, с которым просто хорошо быть вместе, просто идти по одной дороге и говорить о чем-нибудь. Вот, а после того вечера ты мне приснился… Не помню даже суть сна, но помню, что там был такой момент, что мы с тобой сидели в зале, в первом ряду, и вроде как должны были вместе выступать, и я должна была играть на флейте, а я на ней отродясь не играла… Это, наверно, я послушала твою фантазию для флейты и фортепиано, вот мне и приснилось… И у меня как будто даже что-то получалось, пока я сидела и репетировала… Не помню… Ну вот, и после этого сна я о тебе еще больше стала думать и уже даже иногда помимо воли. Тогда же я как раз придумала номер на «Мечты»… Но, думаю, это еще была не любовь, во всяком случае я так не думала, иначе стала бы усиленно бороться с этим чувством, потому что ничего кроме неприятностей оно для меня тогда не означало. Меня устраивало, что мы можем общаться, что у нас есть общие интересы, но о том, что это может перерасти в нечто большее, я тогда не думала и не хотела думать… Когда ты мне сделал посвящение, я, честно говоря, растерялась. Я не знала, что мне делать и как к этому относиться. Я только знала, что упреков Сергея в мой адрес я не заслужила. Да и ты, по большому счету, никаких границ приличия не нарушал. Однако я решила на всякий случай держаться от тебя подальше. Я, конечно, не могла не поблагодарить, но я решила, что этим и ограничусь. Но мне очень хотелось поставить номер на эту музыку, я просто заболела этой идеей! И я стала потихоньку (просто чтоб попробовать, что получится) пытаться, что-то такое под нее изобразить. И мне все это так нравилось! Думаю: чего ради я должна идти на такие жертвы?! Если Сергею не нравится, что у меня могут быть еще какие-то интересы, пусть сам и решает свою проблему, чем я буду всю жизнь под него подстраиваться! Ну и настояла на своем, вернее, поставила его перед фактом. Он «проглотил», замкнулся в себе и стал отмалчиваться. Я думаю: ничего, пройдет, а если сейчас дам ему поблажку, то потом, глядишь, вообще на шею сядет! И потерять его боялась, но уж очень он меня достал своими претензиями! Каждый раз, когда я после репетиции с тобой возвращалась, или смотрел на меня… ну точно душу вытягивает, или скажет что-нибудь едкое… Тут за день так упахаешься, а тут еще и он нервы мотает! Хоть домой не возвращайся!.. А потом ты мне признался… Знаешь, Денис, это было как прозрение! Я просто не ожидала, то есть разве что в глубине души, может быть, что-то такое предчувствовала, но когда ты сказал!.. Я просто не знала, как мне быть. У меня тогда промелькнуло такое чувство, совсем быстро, но я его все-таки отследила… Я пожалела о том, что я с Сергеем… Знаешь, это было большим испытанием для моих чувств к нему, и я его не выдержала. Я невольно встала перед вопросом: а не ошиблась ли я тогда, в восемнадцать лет, когда делала свой выбор, еще толком не зная этого человека? А действительно ли я готова прожить с ним всю жизнь?.. Знаешь, Денис, я много лет мечтала о таком человеке как ты: творческом, глубоком, романтичном… Таком же человеке искусства, как я сама. И не обязательно, чтобы он тоже был танцором. Более того, мне одно время хотелось… Только ты не смейся, пожалуйста… – Полина понизила голос, словно желая сказать что-то по секрету. – Чтобы он был композитором, как муж Плисецкой… Да! – воскликнула она, и глаза ее загорелись от восторга.
- Что, серьезно?! Ты мечтала о композиторе?! – изумился Денис.
- Да, был такой период в моей жизни…
- Вот это да!..
- Представляешь теперь, что я почувствовала, когда узнала, что ты еще и композитор?! – продолжала Полина. – Это было как знак свыше: хотели композитора – вот вам, пожалуйста! Я так давно мечтала о том, что он будет писать музыку, а я буду под нее танцевать, и нас будет объединять не только любовь, но еще и искусство! Это была такая розовая мечта… – Полина блаженно улыбнулась. – Потом я поняла, что в жизни надо как-то соотносить мечты с реальностью, и перестала ждать. Когда я встретила Сергея, я нашла в нем много черт от моего идеала, но в конечном счете мне сразу было ясно, что это компромисс. То, что он не был балетным танцором, мне даже нравилось: мне было достаточно, что он разделяет мою любовь к балету, что он способен меня понять. Понимаешь, иногда хочется, придя с работы, побыть нормальным, обычным человеком, а если еще и дома все разговоры будут о работе… не знаю, по-моему, это уже слишком! Хотя… я в четырнадцать лет влюбилась в одного мальчика из академии… но это отдельная история. Ну и вот, когда я уже два года была с Сергеем, когда я перестала мечтать и успокоилась, и тут судьба посылает мне тебя! Когда я уже не только не ждала этого, но даже и не хотела, чтобы это случилось! Получается, чтобы осуществить свою мечту, я должна была предать Сергея… Я не могла этого допустить… И поэтому, когда я поняла, что… я люблю тебя, а я почувствовала это… в тот момент, когда ты сделал мне признание – я тогда поймала себя на этом чувстве, можно сказать, открыла его в себе. Но после такого открытия я не могла позволить себе отпустить свои чувства и я, наоборот, спрятала их глубоко-глубоко, чтобы никто о них не узнал. Но я-то сама знала! Я уже не могла скрывать их от себя и саму себя обманывать! Когда мы в тот день расстались и даже когда еще мы только возвращались вместе, всю дорогу молча, я просто разрывалась на части между… этим чувством к тебе и сознанием, что я не могу себе его позволить! И потом все следующие дни, буквально до последнего момента, во мне продолжалась эта борьба. Я говорила себе, что это чувство… преступно, что это предательство по отношению к Сергею, и что я предаю все, во что мы верили и в чем заверяли друг друга! Но, в конце концов, я же не виновата, что я влюбилась! Я же не выбирала себе это чувство! Все, что от меня зависит – это поддаться ему или нет. А с другой стороны, для меня это чувство… как будто распустившийся цветок: такое воплощение чистой детской мечты, или скорее подростковой. Оно открыло во мне, для меня самой… самое лучшее, самое чистое, искреннее!.. Вся его вина лишь в том, что оно пришло ко мне слишком поздно! И поэтому получалось так, что я должна была его в себе всячески подавлять! А что если оно мне послано свыше?! Я все время спрашиваю у Бога, что это: дар или искушение? Принять его или отвергнуть? Я так и не знаю, что Он мне ответил: мне кажется, Он вообще не хочет никак вмешиваться и влиять на мой выбор… чтобы в любом случае это был только мой выбор. Но, знаешь, у меня такое ощущение, что Он меня ведет. Мне кажется, что все это часть единого замысла, что так будет лучше для всех, и для Сергея тоже, потому что Бог позаботится и о том, чтобы он нашел свое счастье, о котором мечтал и которого я ему дать не могла: нормальную семью, нормальную жену, детей… Эта мысль меня немного успокаивает, но потом всегда опять начинается все то же!.. А в прошлый раз, когда мы с тобой виделись, я опять, чтобы самой себя чувствовать честной, еще раз сказала, что не вправе удерживать тебя своей дружбой… Сказала, а саму так и подмывало любыми способами дать тебе понять, как я не хочу тебя потерять!.. А сегодня… мне очень хотелось побыть с тобой и совсем не хотелось возвращаться домой. Но я понятия не имела, что так все произойдет!.. так внезапно!.. Еще недели не прошло, как ты мне признался, а кажется, что прошла уже целая вечность!.. Когда мы сегодня исполняли вместе наш номер, и потом, когда ты играл эту тему… и когда уже здесь рассказывал мне про нее, я уже просто захотела отключиться от всех своих проблем и просто обнять тебя!.. Но я до последнего не знала, что все так получится! А потом я уже просто отпустила себя и подумала: будь что будет!.. А когда ты меня поцеловал, я почувствовала, что назад пути нет, и решила, что, значит, так и должно быть.
- У меня тоже было такое чувство, когда мы обнялись, – подхватил Денис, убедившись, что Полина пока ничего больше не хочет сказать. – Я просто доверился Богу и слушал, что мне говорит сердце. Мне казалось, что Он ведет нас и что Он лучше нас знает, как будет лучше. Мы не можем заглянуть в будущее, чтобы ответить на этот вопрос сейчас, поэтому я только молился о том, чтобы не совершить ошибки… Чтобы ты потом не пожалела обо всем этом…
- Ты помнишь мультик про Золушку?
- Наш, советский?.. Смутно.
- Я его очень любила в детстве, и там такая песенка есть, когда они встречаются… они поют по очереди, то он, то она: «Навсегда!.. Навсегда!.. Навсегда!..» Знаешь, может быть, это наивно, но я всегда в это верила. Мне хочется верить в любовь, несмотря ни на что, как в первый раз! Даже если она уже приносила тебе разочарования, даже если тебе уже когда-то казалось, что это будет навсегда!.. Я не люблю клятв и обещаний… особенно в последнее время. Я не могу отвечать за свои чувства и не могу знать будущее, но я могу отвечать за них в настоящем. И я хочу, я всею душой хочу, здесь и сейчас, чтобы это было на-все-гда! Потому что если это не навсегда, то зачем тогда начинать и во что тогда верить? Пусть первый восторг рано или поздно пройдет, но когда знаешь, что хочешь прожить с этим человеком всю свою жизнь, то ты честен с ним и с самим собой. Если этого нет – ты впустую тратишь время, обманывая и себя, и его, в то время как настоящая любовь может пройти мимо.
- Согласен. В свое время я пришел к мысли о том, что с каждой новой несбывшейся надеждой человек теряет какую-то часть своей веры в настоящую любовь, и, может быть, даже, в какой-то мере, и саму способность любить. Поэтому я всегда мечтал о том, чтобы у меня таких несбывшихся надежд было как можно меньше.
- А сколько у тебя их было, если, конечно, не секрет?.. – осторожно поинтересовалась Полина.
- Две, – не колеблясь, ответил Денис, а затем уже не столь уверенно добавил: – Я тебе расскажу, что можно… но ты еще обещала рассказать про мальчика из академии…
- Ладно, – улыбнулась Полина немного смущенно. – Он тогда, правда, был уже не совсем мальчик: ему было четырнадцать лет, как и мне. Звали Колей. Он мне всегда нравился, но он был отличник, и я о нем не смела мечтать… У меня тогда были большие проблемы с историчкой. Старая дура! – с чувством выругалась Полина. – Она меня жутко невзлюбила. Ненавижу историю! Запоминать все эти даты!.. На одном уроке она меня сильно достала. Я чувствую, сейчас заплачу и очень хочется послать ее куда подальше! Села на свое место, сижу, сдерживаюсь из последних сил, а она меня все отчитывает. Что я, мол, думаю не головой, а ногами, что балет – это еще не все, что только знания делают человека человеком. Все в таком роде. Эти выпады, конечно, с таким же успехом можно было отнести и ко всем остальным, но я была не в большом почете среди сверстников, и они даже с каким-то азартом молча следили за тем, как она меня отчитывала… И тут я слышу, с другого ряда раздается громкий и уверенный голос Коли: «Знания не определяют достоинства человека». Она аж поперхнулась в первую секунду! А потом накинулась на него: а что, мол, его определяет? Количество фуэте? Или смазливое личико?.. И долго ее еще так несло. А он молчал, потому что там и слова вставить было некуда. Потом моих родителей вызывали к директору, но все обошлось: в конце концов, действительно, не велика важность, если балерина не знает истории!.. Мне тогда очень понравился поступок Коли: то, что он за меня заступился. Мне было необыкновенно приятно, когда я снова и снова вспоминала его слова! Я ему тогда после урока, когда он проходил мимо, сказала «спасибо!», а он мне ничего не сказал, а только учтиво поклонился, как настоящий кавалер! Нас потом все дразнили «женихом и невестой», хотя сами-то уже поперевлюблялись друг в друга. Я от таких слов обычно не знала куда деться, но в душе мне становилось как-то сладко и!.. – Полина остановилась, взволнованная, не в силах подобрать подходящее слово. – А он… я не знаю, что он обо мне думал, но он стеснялся смотреть мне в глаза, хотя я несколько раз ловила на себе его взгляд. Возможно, он робел, ему ведь, как и мне, было только четырнадцать… Хотя, с другой стороны, четырнадцать – самый возраст!.. Вон, из наших некоторые в этом возрасте уже давно встречались!..
- Джульетта в четырнадцать уже вовсю спала с Ромео, – осторожно заметил Денис.
- …Может, его смущали все эти насмешки в его адрес… – продолжала, как бы сама с собой рассуждая, Полина. – Не знаю. Мы так и не поговорили… Через год он улетел с семьей в Нью-Йорк. Больше я его не видела. Он так ничего мне и не сказал… – Полина на некоторое время замолчала. – Может быть, он не любил меня, а я сама себе это все придумала… даже скорее всего, что так… Я, наверно, потом еще год по нему страдала, но у меня был балет, и в любом случае балет я любила больше, чем его.
- Ты так про него больше ничего и не знаешь?
- Ничего, – грустно вздохнула Полина. – Но это все уже не важно! – словно сбрасывая с себя осадок тяжелого сна, сказала она. – Такая вот история…
- Ясно… А тот твой друг, священник… ты его любила? – решил заодно спросить Денис.
- Нет, это была чисто дружба, – улыбнулась Полина. – Но это было, наверно, одно из самых светлых чувств в моей жизни!
- Понятно… – Денис немного помолчал. – Моя история тоже чем-то напоминает твою, – он невольно понизил голос, собираясь говорить о сокровенном. – Первый раз я по-настоящему влюбился в колледже на первом курсе. Ее звали Зоя, она была старше меня на пять лет. Она училась на эстрадном вокале и перешла уже на третий курс…
- Прости, а тебе сколько было лет?
- Мне… пятнадцать… Сама понимаешь, я очень комплексовал по поводу такой разницы в возрасте. Я тогда еще очки носил и вообще был довольно зажатый. Я думал, что у меня нет никаких шансов, что она на меня всерьез даже не посмотрит. У меня и в мыслях не было подойти и заговорить с ней. Я с ней очень мало пересекался: так, в коридорах, пройдет мимо, или, если повезет, буду стоять недалеко от нее… В столовой тоже. На занятиях мы, естественно, с ней не пересекались. Один раз на физре повезло: целый час смотрел, как она играла в настольный теннис… Ну и на отчетных концертах, само собой. После одного такого концерта я понял, что я в нее влюбился… До этого я только наблюдал ее полгода от случая к случаю, но так, просто заглядывался, потому что очень красивая была, но ни о чем не мечтал. Просто для удовлетворения эстетического чувства. А после того концерта… – Денис на секунду закрыл глаза. – Она пела «Белый шиповник» из «Юноны и Авось»… У нее безумно красивый голос! Я не знаю, что со мной тогда было, когда я вдруг понял, что я ее ужасно люблю! Я уже давно испытывал к ней некоторую симпатию, только не признавался себе в этом. Со мной никогда раньше такого не было: мне могла нравиться какая-нибудь девушка, но представить себе, что я из-за нее буду сходить с ума, мне гордость не позволяла. Я несколько дней буквально ходил по улицам и пел мысленно: «Для любви не названа цена, лишь только жизнь одна, жизнь одна, жизнь одна!..» У нас дома была пластинка – я слушал с пластинки, но немного, чтобы не забыть ее голос. Я его помню до сих пор… Он мерещился мне даже там, где его не было: в главной теме финала «Патетической сонаты» Бетховена, – Денис напел. – Эта часть вообще стала для меня, своего рода, ее музыкальным портретом; это очень глубокая часть, если ее играть серьезно: там есть развитие, взросление образа… Там много страсти и порыва. Даже когда она останавливается в созерцании собственной красоты, это только временное… И уж совсем явные речевые интонации мне слышались в одной из тем финала «Аппассионаты»: когда, уже после главной темы, все смолкает и начинается такое «бурление», сначала пониже, а потом то же самое улетающее ввысь!.. – Денис снова напел. – Что-то в этом роде… Прости, я увлекся!
- Ничего, продолжай!
- Да? Спасибо! Тогда я договорю… В музыке нередко встречаются такие фразы, состоящие из отдельных двух нот, расположенных по нисходящей, где первая сильнее и длиннее второй… В них обычно усматривают ассоциации с вздохами, а я слышал в них ее имя. Вообще, мне казалось, что каждый композитор вкладывает в такие моменты чье-то дорогое ему имя, обращаясь только к этому человеку и выражая в этих двух нотах все свое чувство к нему. Особенно мне слышалось ее имя в побочной партии финала «Трагической симфонии» Шуберта. Когда Шуберт написал эту симфонию, ему было не намного больше, чем мне тогда. Мне вообще кажется, что этот парень в свое время чувствовал то же самое, что и я!.. Еще я слышал ее имя в последних «словах» перед моментом остановки сердца в финале Шестой симфонии Чайковского. Чем хороша музыка, по сравнению с другими видами искусства, что в ней так легко отождествить свои чувства с теми чувствами, которые в нее заложил кто-то другой!.. Ну и, конечно, в моих собственных произведениях я называл ее имя не раз! – Денис немного помолчал и снова продолжил: – Один раз я записал ее на одном концерте на кассету. Специально принес плеер с функцией записи и сел поближе. Плеер прятал в сумке: очень стеснялся, чтобы никто не заметил. Хотя сейчас так думаю: что такого, если бы заметили, что я записываю концерт? Она тогда пела «I’ve Been Waiting for You» «ABB’ы», – теперь у меня есть эта запись с ее голосом… Еще помню концерт, где она сидела в зале, и мне было ее хорошо видно, если повернуть голову, но я стеснялся. А у меня была привычка носить часы повернутыми на внутреннюю сторону запястья. И я поставил руку на подлокотник, подпер голову и весь концерт смотрел на ее отражение в часах!
- Здорово! – восхитилась Полина, с большим интересом слушавшая его рассказ.
- В общем, она так ничего и не узнала о моих чувствах к ней.
- Ничего? – переспросила Полина с каким-то даже сожалением. – Ты ей так и не признался?
- Нет.
- А может быть, ей было бы интересно хотя бы пообщаться с тобой?
- Да она меня даже не замечала.
- Ну правильно: ты же ни разу не подошел к ней.
- Что ж, может быть… – Денис пожал плечами. – Но все равно я этого уже не узнаю.
- Почему? Ты можешь написать ей по Интернету.
- А зачем? Я уже давно не испытываю к ней тех чувств, а она… После того, как я проучился с ней два года, она закончила колледж с отличием и пропала из моей жизни навсегда. Я очень страдал первое время от этого вынужденного расставания. Я сразу знал, что так будет, и боялся все эти два года: все мои произведения того периода проникнуты этим предчувствием, какой-то фатальной обреченностью. Я пытался наводить о ней справки, но так, чтобы по возможности не выдавать себя. И где-то через полгода, как я потерял ее из виду, я случайно узнал, что она вышла замуж… Это было для меня как финальный аккорд моей драмы. Я еще годом раньше написал Первую сонату: в ней в первой части человек испытывает мечты о счастье, во второй – к нему приходит любовь и вместе с ней страдания и борьба со своей судьбой… заканчивается признанием и отказом, и затем в третьей части он всю оставшуюся жизнь, долгие годы умирает в одиночестве, не переставая любить ее.
- И ты не дал ей это услышать?
- Нет.
- Но ведь это и ее музыка: она вдохновила тебя на нее, пусть и сама того не зная. Я думаю, ей было бы приятно узнать об этом. Мне бы на ее месте точно было бы приятно! А ты лишил ее этой радости!
- Не знаю, это не Бог весть что… Ей наверняка хватило бы музыкального вкуса, чтобы понять, что это незрелое произведение.
- Все равно, зато искренно! Осознавать, что ты, пусть и невольно, мог внушить кому-то такое чувство – очень большое утешение в жизни. Ты хоть посвятил ей эту сонату?
- Я посвятил ей все, что написал тогда и еще в течение двух следующих лет… но я нигде об этом не писал, потому что опять-таки боялся, что мои чувства станут известны другим, а я никому о них не рассказывал… кроме еще одного человека… Понимаешь, мне это очень дорого, и я хочу сохранить это в себе.
- Понимаю, но тебе не кажется, что с твоей стороны немного эгоистично испытать такое чувство и ничего не отдать взамен тому человеку, который был его причиной? Получается, ты только пользовался этим чувством, получал от него вдохновение, писал музыку (я уж не знаю, для собственного удовольствия, для славы или для всех людей)… а тот человек, к которому ты обращался в своей музыке, ее даже, может быть, никогда и не услышит! Тебе не кажется, что это несправедливо?!.. Даже если ты считаешь, что твоя музыка незрелая, что она не стоит того, чтобы этот человек ее услышал, то все равно позволь ему самому решать, слушать ее или нет. Твое дело – предложить.
- Но она замужем. Тебе не кажется, что ей теперь такие послания могут быть нежелательны?
- А что такого? Ты же не в любовники к ней набиваешься! Все в прошлом. Напиши деликатно, так, чтобы, на случай, если твое признание вдруг увидит кто-то еще, не возникало никаких сомнений, что твоя любовь была односторонней.
- Не знаю… А ты сама-то написала тому мальчику из академии?
Полина немного смутилась.
- Ну я все-таки девушка – мне это не так удобно. И, потом, я ему сонат не посвящала…
…Стоит ли ворошить прошлое ради чего-то недосказанного, когда минуло уже столько лет, когда участники событий уже совсем другие люди и кроме этого прошлого у них нет ничего общего! А с другой стороны, если тому, другому человеку просто станет теплее от такого запоздалого признания, или если когда-нибудь он вспомнит о том, сколько света он подарил вам одним только фактом своего существования, и ему самому станет чуть-чуть светлее, то, может быть, все-таки стоит?..
- …У нее был кто-нибудь в колледже? – спросила Полина.
- Никого. Ни намека. То есть она была очень красивая, и у меня есть основания полагать, что она не мне одному нравилась, но держалась она очень скромно. В ней была какая-то врожденная интеллигентность – довольно редкое качество для будущей эстрадной певицы… Я, уже сейчас, думаю, что она могла любить кого-то не из колледжа, но тогда я ничего такого не предполагал. Когда я узнал, что она вышла замуж, я полгода почти ничего не писал. Потом, когда я стал постепенно восстанавливаться, меня вдохновляла мысль, что, может быть, когда-нибудь моя музыка станет известной и она ее услышит. Пусть она не будет знать, что эта музыка посвящена ей, но если она хотя бы услышит ее, значит, я уже не зря старался. С такими мыслями я дожил до девятнадцати лет… К тому моменту я смутно начал чувствовать, что мне все труднее вдохновляться моими иллюзиями. К тому моменту, как встретил Таню…
Денис замолчал. Полина терпеливо ждала, когда он снова заговорит.
- Понимаешь, мне все больше хотелось любить реального человека, а не мечту: хотелось взаимности. Но я не смел себе в этом признаться. Я берег любовь к Зое как святыню, как самое дорогое и настоящее, что есть в моей душе. Иногда я думал, что я работаю не на максимуме своих возможностей и что только взаимное чувство может дать настоящее вдохновение. У меня тогда, помимо творчества, был еще один мощный антидепрессант. Он назывался «ABBA». У них такие песни, что поставят на ноги слона! А их клипы почти все лишены какого-либо сюжета, но зато в них показывают две счастливые идеальные пары. Не знаю, насколько они отражают правду, но, по крайней мере, они очень укрепили меня в мысли, что взаимная любовь – это лучший в мире источник вдохновения… К тому времени я уже закончил колледж и искал работу, правда, без особого энтузиазма… Такой процесс, который убивает в тебе все вдохновение и не дает никакой гарантии результата! Я пробовал разные варианты, но нигде надолго не задерживался. Потом я устроился в одну школу музыкальным работником. Тот еще экстрим! Построить целый класс можно только если хорошенько на них прикрикнуть или пригрозить им чем-нибудь, и только потом можно пытаться договориться по-хорошему. Иначе они тебя просто не услышат. И я их, между прочим, понимаю… Те песенки, которые остались от прошлого века, не всегда способны были вызвать в них энтузиазм, и я старался добавлять в программу больше современного репертуара, прислушиваясь к пожеланиям детей. А Таня работала учителем русского языка и литературы (она филолог по образованию) и параллельно вела театральный кружок. Она меня завербовала помогать им по музыкальной части (а вербовать она умеет!). Мы готовили к новому году «Двенадцать месяцев». Это было в ноябре… Я ее сразу разглядел. Она моложе меня на четыре месяца. Мы стали с ней много общаться, у нас как-то сразу возник общий интерес друг к другу. Так что, если даже театрального кружка в какой-то день не было, но уроки у нас заканчивались одинаково, то я набивался к ней в провожатые. Один раз выпал густой снег и мы после уроков дотемна играли с детьми в снежки. Потом мы возвращались вместе и по пути забрались на крышу какого-то гаража, и там лежали на снегу и смотрели на звезды… Потом она стала подмерзать, и я проводил ее до дому. А когда прощались в подъезде, я ее поцеловал… Ничего, что я тебе это рассказываю?
- Мне – ничего… Сам решай.
- Потом довольно скоро про нас поползли по школе разные слухи. Дети очень быстро разносят информацию и не очень заботятся о ее достоверности. В сущности, ничего такого мы себе в школе не позволяли: мы только общались в свободное время, я регулярно провожал ее после уроков и подавал ей пальто в гардеробе. Но завучу это не понравилось, и она стала обрабатывать директора. Директор – тетка, в принципе, умная, но ей не все нравилось в моей работе. Она мне как-то сказала, что я слишком потакаю детям и, вместо того, чтобы воспитывать в них хороший вкус, иду на поводу у их дурновкусия. Я же позволил себе ответить, что какой вкус хороший, а какой плохой – вопрос достаточно условный, и не лучше ли предоставить детям возможность самим разобраться, чего они хотят. В этом пункте она со мной категорически не согласилась и посоветовала не отклоняться от стандартной программы. Короче говоря, кончилось тем, что мне предложили уволиться по собственному желанию с нового года. Дети были на нашей стороне и не хотели меня отпускать, но в конечном счете они ничего не решали. Я провел новогодний утренник, отыграл им в сказке и распрощался.
- Ты не пытался как-то оправдаться?
- Знаешь, у меня есть такая привычка: если я не чувствую себя виноватым, то я не считаю нужным оправдываться.
- Может быть, это не всегда работает? Может, иногда нужно отстаивать свою точку зрения?
- Может быть… Но я как-то не хотел обсуждать с ними свою личную жизнь. Между собой мы с Таней, конечно, перемыли им кости! В самом деле, что плохого в том, что дети видят перед собой пример красивой любви и внимательного отношения мужчины к женщине?.. Но это все мелочи. Главное, что я и сам не хотел там работать.
- Тебе не жалко было оставлять детей?
- Детей? Жалко. Но чисто для себя я даже рад был, что оттуда ушел. Все-таки это меня дико отвлекало от творчества! Это чем-то напоминало мою теперешнюю работу, только платили не в пример меньше и добираться было далековато. Тоже играешь чужое и то, что тебе не близко, в то время как твоя собственная музыка не может дождаться, когда ты ей наконец займешься. Еще и будь добр ходить на собрания и слушать их треп! Здорово, конечно, было, что мы с Таней работали вместе, но разве что только это… Мы встречались с ней еще два года. Все это время я был без работы. Мы врали ее родителям, что я работаю преподавателем музлитературы в колледже, – нам так было проще. Я приезжал к ней по вечерам, раз в два-три дня, и на выходных. Иногда она ездила ко мне. Так мы и виделись… Первый год было все здорово, потом возник некоторый дефицит общих тем. Она человек в общем-то немузыкальный, а я приезжаю после очередного напряженного творческого загула, и у меня, кроме музыки, никаких новостей в жизни. Она же вся в своих школьных проблемах, которые мне интересны лишь постольку, поскольку они связаны с ней. Нас больше объединял отдых, но в тот период мне сложно было выделить на него столько времени, сколько она хотела. Рядом с ней можно было забыть обо всем, но потом оставалось чувство недовольства собой и собственной праздностью. Зато она меня вдохновляла. Она была очень красива и она была первой девушкой, которая меня полюбила. Я был очень привязан к ней. За одну только ее красоту я готов был с очень многим смириться! Она же, со своей стороны, понимала меня как никто другой и верила в меня и мою музыку, но считала, что надо искать какой-то компромисс с действительностью. Она полагала, что мне лучше все-таки уже сейчас продолжить поиски работы. Или пойти в аспирантуру учиться дальше. Но я не хотел совсем превратиться в теоретика. К концу второго года у нас накопилось много противоречий. Она устала от постоянной лжи, в которой мы жили по отношению к ее родителям. Она хотела некоторой стабильности и более практического взгляда на вещи. Мне же стали приходить мысли вроде: о чем я буду с ней общаться всю жизнь? Но нас очень многое связывало. Привычка – очень сильная вещь… А потом она предложила расстаться… Я сначала подумал, что у нее кто-то есть. Но это было не так. Это было сознательное и обдуманное решение. Она не оставила мне даже возможности попытаться что-то исправить. Она сказала, что ей так нужно. В глубине души я был с ней даже в чем-то согласен. Хотя в тот момент я не представлял, как я буду жить без нее. В общем, мне не оставалось ничего другого, как принять ее условия. Мы, что называется, расстались друзьями. И я пошел дальше слушать «ABB’у», – Денис грустно улыбнулся. – Первое время я еще несколько раз встречался с ней, как мы договорились, но это были уже чисто дружеские встречи. Мы на глазах отдалялись друг от друга… К тому моменту я оказался как бы на распутье, и я решил испытать свою судьбу и попробовать летом полететь в Москву и поступить в консерваторию. Ну а тут уже началась совсем другая жизнь и совсем другие проблемы…
- …Да, – вздохнула Полина. – А почему ты так долго не мог найти работу там, в Калининграде?
- Просто мне в тот период необходимо было полностью погрузиться в творчество. Я хотел сам для себя понять, на что я способен. У меня было одно центральное произведение – Вторая соната. Это была долгосрочная работа: я писал ее почти три года! Начал еще в колледже. Я никогда ничего так долго не писал…
- Ничего себе! – удивилась Полина. – Я помню ее – очень красивая музыка!
- Ну я, конечно, параллельно писал и другие вещи, но эта соната была моей главной задачей. Если бы я тогда не ушел в безработицу, то писал бы ее еще в два раза дольше, если вообще когда-нибудь написал! Мои родители, правда, были не в восторге от такой моей позиции. Отец еще туда-сюда, а мать меня откровенно не понимала. Но у нее было другое достоинство – терпение, и уже за одно это качество ей нужно поставить памятник! Все, что я написал за те три года после окончания колледжа, было написано за счет моих родителей и благодаря их терпению. Фактически я перешагнул через них: пользуясь их безотказностью, я сел им на шею, сделав их своими спонсорами вопреки их желанию и даже отчасти вопреки их возможностям. Это была для меня серьезная нравственная дилемма: я понимал, что ставлю искусство выше живых людей. Получалось так, что, за неимением возможности ждать, пока общество оценит мой труд, я назначил себя единственным оценщиком своих произведений и единолично решил, что для общего блага, чтобы эти произведения вообще появились на свет, я должен жертвовать не только своими силами, временем и материальным благополучием, но даже, частично, и интересами близких мне людей. Я понимал, что они могли бы тратить больше денег на собственное развитие, а я отнимал у них такую возможность. То, что их интересы не были связаны с искусством, еще не давало мне право ставить свои интересы выше их интересов. То, что они были моими родителями, безусловно накладывало на них некоторые обязанности перед их собственным чувством долга по отношению ко мне, но это еще не давало мне право злоупотреблять этим чувством и вообще как бы то ни было манипулировать им. Тем более, что я уже давно был совершеннолетним. И, однако же, я ничего не мог с собой поделать. Я чувствовал, что могу писать, что нельзя упускать время, что это преступление! И я продолжал писать музыку. Осознание того, какой дорогой ценой куплена моя свобода, подгоняло меня. Все вопросы и мысли, связанные с необходимостью зарабатывать деньги, убивали во мне всякое вдохновение. Раз уж я сознательно шел на то, что мне необходимо на какое-то время полностью погрузиться в творчество, чтобы хотя бы доделать то, что я начал (уже Бог с ним, с чем-то новым!), то такие вопросы мне были откровенно во вред. Они могли выбить меня из колеи на несколько часов. Я хотел, чтобы меня спрашивали «что ты сделал сегодня?», а не «нашел ли ты работу?» Но родители этого не понимали. В лучшем случае они напряженно молчали. Я же запирался в своей комнате за инструментом и выпадал из реальности.
- Но ты как-то пытался продвигать свою музыку?
- Пытался. Теперь диски с демозаписью моей музыки валяются во многих культурных учреждениях Калининграда и разошлись по многим городам нашей страны.
- И что?
- И ничего. Кому в наше время нужна академическая музыка?
- Ну, ты мог попробовать отнести ее в какой-нибудь симфонический оркестр.
- Пробовал. Фортепианный концерт носил.
- Ну и?..
- «Какие фортепианные концерты вы слышали?» «Я слышал много фортепианных концертов, но конкретно на этот меня больше всего вдохновляли Третий Бетховена и Первый Шопена». «Ясно. Лучше бы вы вообще ничего не слушали! Послушайте Шостаковича!» И все в таком духе.
Денис замолчал.
- Ты не устал тут сидеть? – спросила Полина.
Они уже несколько часов сидели в этом сквере, иногда меняя положение, иногда вставая, чтобы размять ноги. Увлеченные разговором, они забыли обо всем на свете. Они жадно слушали один другого, стараясь не упустить ни слова из рассказа собеседника и удерживаясь от лишних вопросов, чтобы не нарушить ход его мыслей. Каждый из них чувствовал, как перед ним раскрывается мир другого человека, и, захваченный этим чувством, трепетно и без осуждения принимал его мир с благодарностью. Пока один говорил, теряясь глазами в ночной темноте, другой всматривался в него, точно пытаясь, проникнув за грань видимого, постичь загадку его души.
- Нет, не устал, – ответил Денис. – А ты?
- Нет. Только немного подмерзаю.
- Можем пойти куда-нибудь.
- Я бы лучше просто погуляла. А сколько сейчас времени? Глянь, пожалуйста, а то у меня телефон выключен.
- Пять восемнадцать. Мне еще четыре часа до начала занятий.
- А мне сегодня к десяти. Как раз провожу тебя до консерватории и пойду в театр. Часа за два доковыляем, и еще два в запасе.
- Уже, кстати, скоро метро откроется.
- Зачем нам метро, когда у нас еще куча времени? Лучше погуляем… Можно будет зайти в парк и там еще посидеть. Как тебе?
- Мне нравится, – с готовностью ответил Денис.
- Тогда пойдем уже…
Взявшись за руки и прихватив свои вещи, они покинули гостеприимный сквер, послуживший им ночным приютом. Каждый из них уносил в своей душе образ этого места и все, что произошло с ними здесь этой ночью, как дорогое воспоминание…
Они шли и разговаривали. О чем? Обо всем подряд. «Есть речи – значенье темно иль ничтожно…» Им так много о чем было рассказать друг другу! Они не замечали ни этого ночного города, который значительно притих, но все же не совсем уснул, ни течения времени, неминуемо приближающего утро. Денис поймал себя на мысли о том, что он не хочет, чтобы эта ночь заканчивалась. Он чувствовал огромный прилив сил. Ему совсем не хотелось спать. Он только беспокоился за Полину, которой предстоял очень трудный день.
…Когда они пришли в парк, уже светало. Ночные фонари еще продолжали гореть, отбрасывая тусклые отсветы на кроны ближайших деревьев. Тенистая аллея, казалось, была окутана таинственным покровом сна.
- Смотри, как красиво! – сказала Полина и замедлила шаг.
Они прошли немного вперед, затем она остановилась.
- Посмотри вон туда! – Полина указала на фонарь, окруженный листвой. – Ты видишь это?.. Какая бесконечность!
Денис взглянул туда, куда она показывала, и, может быть, первый раз в жизни попытался увидеть мир ее глазами…
- Давай сядем, – предложила Полина, когда они проходили мимо одной из стоявших в парке скамеек.
Они сели. Денис с удовольствием откинулся на спинку, почувствовав, чего ему так не хватало, когда они сидели на лавочке в сквере. Полина положила голову ему на плечо.
- Может быть, ты ляжешь и поспишь хоть немного? – мягко и тактично предложил Денис. – А то как ты завтра будешь?
- А ты? – не поднимая головы, спросила Полина.
- А я могу себе позволить выспаться в течение дня.
- Да?.. – неуверенно произнесла она и, подняв голову, посмотрела на Дениса.
Казалось, она хотела узнать, насколько он это серьезно. Возможно, она была и рада его предложению, но колебалась его принять.
- Мы сможем поговорить и в другой раз, – глядя ей в глаза, убежденно, но без навязывания сказал Денис, – а вот поспать хотя бы часок тебе бы сейчас очень не повредило.
- Спасибо, Денис! Ты такой добрый! – согласилась Полина. – А у тебя ноги не затекут?
- Это не самое страшное! – улыбнулся Денис.
- Только я, пожалуй, надену еще футболку, а то замерзну… Как думаешь: футболка поверх блузки – не сильно дико?
- Нормально.
Полина устроилась на скамейке, положив голову ему на колени. Денис осторожно обнял ее за плечи, согревая их теплом своих рук. Полина с нежностью посмотрела на него снизу вверх.
- Я люблю тебя! – сказала она ему еще раз.
- Я люблю тебя! – сказал Денис и, наклонившись, поцеловал ее.
- Разбудишь меня через час, если я сама не проснусь?
- Хорошо.
Полина закрыла глаза. Денис посмотрел на ее спокойное и светлое лицо. В эту минуту ему захотелось отдать ей все свое тепло, всю свою нежность и всю свою любовь. Он невольно зажмурился от нахлынувшего на него потока чувств, и где-то высоко-высоко над ним с новой ослепительной силой грянула кульминация Па-де-де из «Щелкунчика»! «Меня нельзя убить!» – услышал он вновь, и слезы восторга и благодарности безудержно потекли по его щекам!..
Он открыл глаза и снова посмотрел на Полину. Во всем образе этой хрупкой девушки, тихо спящей у него на коленях, было столько доверия к нему, что Денису захотелось укрыть ее от всех невзгод и оградить от всех печалей. «Я люблю тебя!.. Я люблю тебя!..» – звучала в его душе заключительная тема у струнных.
Он поднял голову и с молитвенным благоговением устремил свой взгляд туда, где далеко за домами спящего города вставало новое утро!..
22
Впервые со вчерашнего вечера он имел возможность остановиться и осознать текущий момент…
Он получил все, о чем мечтал долгих четыре месяца! Девушка, которую он любил, ответила на его чувство!
Но какой ценой ей предстоит заплатить за их счастье? Она прожила с этим человеком два года: два года в любви и духовном прорастании друг в друга. Денис на собственном опыте знал, как сильно можно привыкнуть к человеку за какие-нибудь два года. И вот теперь появляется он, и она должна ради него с кровью отрывать от сердца все, что связывает ее с прошлым! Денис опять-таки знал, как это может быть больно. Стоит ли он таких жертв? А с другой стороны, если правда все то, что она говорила о своих разногласиях с Сергеем, если это действительно настолько серьезно и неразрешимо, то, может быть, во всем, что случилось, есть мудрая воля провидения? Все действительно очень сложно… Пожалуй, только время покажет истинное значение происходящего…
…Он уже явно больше часа сидел неподвижно. Сотовый телефон лежал в правом кармане джинсов: чтобы достать его, надо было высвободить правую руку, касающуюся головы и плеча Полины. Хорошо еще, что сама Полина лежала слева!
Уже минут двадцать, как Денис отсидел себе все что можно, и ему чем дальше тем больше хотелось хоть немного поменять положение. В глазах была неприятная резь: линзы давно высохли. Последний раз он закапывал их перед тем, как Полина легла спать. Денис время от времени позволял себе закрывать глаза, но ненадолго, чтобы не уснуть, так как на собственном опыте знал, что после сна в линзах они еще больше разболятся. Кроме того, он боялся оставить без присмотра вещи. Все это время решительно борясь со сном, Денис начал под конец чувствовать усталость.
Тем не менее, он не хотел будить Полину. Она просила его разбудить ее через час, но, вероятно, не потому, что не могла себе позволить спать дольше, а только, чтобы не злоупотреблять его добротой. Пока еще не настал момент, когда следовало бы поторопиться, чтобы не опоздать в консерваторию (даже если на чем-то поехать), но такой момент мог настать уже скоро.
Полина, видимо, здорово устала за ночь. Она спала безмятежным, крепким сном. Выражение ее лица было абсолютно открытым и простым – как у ребенка.
Вокруг уже начали ходить ранние прохожие, бросая косые взгляды в их сторону. Денис попробовал осторожно приподнять большой палец правой руки. При этом он не отрывал взгляда от сомкнутых век Полины. Она не шелохнулась. Он очень медленно отпустил ее плечо и потом долго отодвигал свою руку от ее головы. После этого он еще минуты три пробирался в дебрях своего кармана к сотовому телефону.
Когда Денис наконец достал телефон, часы на нем показывали двенадцать минут девятого. Полина спала уже, наверно, часа полтора. Денис решил, что время еще терпит. Он положил телефон в карман рубашки и стал ждать пробуждения Полины, превозмогая болезненные ощущения в ногах и чувствуя резь в глазах…
…Полина пошевелилась и приоткрыла глаза. Увидев Дениса, она сразу же вернулась к реальности.
- Сколько времени?
В следующий момент, заметив прохожих, она поспешила сесть.
- Восемь тридцать пять.
- Ого! – воскликнула Полина, быстро снимая футболку. – Почему ты меня не разбудил?
- Прости! не хотелось тебя будить, – немного смутившись, ответил Денис. – Тебе ведь раньше десяти все равно никуда не надо…
- А тебе, на занятия?..
- Еще сто раз успеваем. Даже пешком.
- Это же сколько я так спала? Ты, наверное, все ноги отсидел!
- Ничего, сейчас немного посижу и пройдет. Ты, главное, их не трогай!
Денис попробовал немного пошевелиться, затем закрыл глаза и, стиснув зубы и сжав кулаки, стал корчить смешные гримасы.
- Бедный! Кто тебя просил о таких жертвах! – искренне сопереживая ему, сказала Полина.
- Никто: сам напросился! – выдавил из себя Денис, улыбаясь нелепости собственного положения. – Это пустяки, бывает!..
Когда все прошло и он наконец закапал глаза, Полина взяла его под руку и они пошли пешком до консерватории. Денис заметил, что Полина была задумчива.
- Когда мы теперь увидимся? – спросил он.
- Завтра на танцах, – почти сразу ответила Полина и добавила: – Сегодня у меня никак не получится.
- Понимаю.
- Я тебе, как смогу, позвоню… Но, опять же, наверное, не сегодня… Не знаю, пока ничего не могу сказать…
- Если я тебе хоть чем-нибудь буду в состоянии помочь, хотя бы если тебе просто нужна будет моя поддержка, пожалуйста, не стесняйся, звони. В любое время, хоть ночью. Даже если я тебе буду нужен всего на пять минут – все равно звони. Я приду, когда скажешь и куда скажешь. Хорошо?
- Хорошо. Спасибо! – ответила Полина, стараясь улыбнуться и поблагодарив его выразительным взглядом.
Денис хотел также напомнить ей про концерт, но не стал.
…Они расстались недалеко от консерватории. Полина с затаенно-грустной улыбкой крепко пожала ему руку перед тем как выпустить ее из своей руки.
- До завтра! – сказали они друг другу напоследок.
Денис стоял на месте, провожая Полину взглядом. Он подумал о том, что еще двенадцать часов назад они просто танцевали и ничего не предвещало такого стремительного развития событий…
…Весь день, зная, что Полина не позвонит, Денис все-таки невольно ждал ее звонка. Он волновался за нее и за себя. Мысли о том, что ждет ее этим вечером, не давали ему покоя. Будет ли она тверда в своем решении расстаться с Сергеем? Хватит ли у нее на это сил?
Но когда порой тревога отпускала Дениса, в такие минуты ему делалось удивительно хорошо. Ему казалось, что весь мир вокруг него преобразился: что все наполнилось светом и какой-то неведомой ему прежде глубиной. Он замечал в окружающих его людях больше хороших черт и уже за одну только их сотворенную Богом душу легко прощал им некоторые недостатки.
В такие минуты в его памяти возникала «Павана почившей инфанте» Равеля, ее оркестровая версия. Она вдруг начинала звучать в аудитории посреди лекции или на улице в шуме и суете города. Лежа на кровати в общежитии, он, незаметно погружаясь в сон, слушал ее в своих наушниках. Денису казалось, что в звучании главной темы он слышит голос, но он не мог разобрать слов. Он был музыкантом, а не поэтом: его стихией был мир чистого звука. Однако если бы он к тому же был и поэтом, то он бы обязательно услышал и слова:
«Свет в твоем окне
я зову тебя
Свет в твоем окне
ты услышишь мой привет
или вспомнишь обо мне
Свет в твоих глазах
как он далек
твой дивный свет!
Помнишь, когда-то был мальчик, который шел за своей мечтой? Он был еще очень молод, но он находил в себе силы и мужество, чтобы двигаться дальше. Он вырос и многое изменилось с тех пор…
Нежность, нежность качает на волнах опавший лист. Что-то невыразимо дорогое и близкое до боли сжимает мне сердце. Вспомни о прошлом с благодарностью и отпусти его.
Свет в твоем окне
я найду тебя
Свет в твоем окне
я узнаю этот свет
среди всех ночных огней
Свет в твоих глазах
как мне знаком
твой дивный свет!
Из темноты родится новая заря. И новый день заиграет яркими красками.
В твоей душе еще так много света! Бог даст тебе сил!
Что-то нежное и хрупкое прорастает сквозь траву навстречу солнцу. Мелкой рябью разбегаются круги на водной глади.
Посмотри на мир вокруг! Ты еще будешь счастлив!
Свет в твоем окне Лунной дорожкой на воде протянется к тебе моя любовь.
я люблю тебя
Свет в твоем окне Я буду качать тебя на руках,
я иду на этот свет я буду петь тебе колыбельную в мерцании звезд.
я лечу к нему во сне
Свет в твоих глазах Мне всегда так хотелось дотянуться до этой сияющей выси!..»
как я люблю
твой дивный свет!
23
Вечером того же дня Денис ходил на работу. Он отшутился от всех вопросов о том, как он погулял этой ночью и что это за девушка была с ним вчера, а затем, как положено, отработал весь вечер. Со стороны можно было заметить, что он был повышенно эмоционален и вместе с тем задумчив и рассеян.
Полина не звонила. Денис решил, что в любом случае не будет ей звонить, особенно сегодня, а подождет, пока она сама не позвонит ему, даже если она этого так и не сделает до следующего вечера.
Ночью в общежитии он опять много думал, «спасался» Равелем и никак не мог уснуть…
На следующее утро Денису надо было вставать к первой паре. Проснувшись, он первым делом убедился, что за ночь ему никто не звонил…
Полина позвонила ближе к одиннадцати – у Дениса как раз был перерыв между парами. Сердце его сжалось, когда он прочитал на экране телефона ее имя.
- Алло, Денис?
Он впервые слышал ее голос по телефону. Голос звучал очень непривычно, но Денис сразу узнал его.
- Привет, Полина!
- Привет! Мы могли бы сегодня встретиться с тобой часов в шесть?
- Да, конечно!
- Тогда подходи к шести в театр к главному входу.
- Хорошо, договорились. У тебя все нормально?
Полина вздохнула.
- Ну я ему все сказала… Потом расскажу подробней.
- Ладно.
- Сейчас с утра договорилась с Аней: они с Кириллом согласны, чтобы я у них немного пожила.
- Хорошо.
- А так более или менее, опять только не выспалась толком… Ну ладно, увидимся – поговорим. Ну все! Люблю тебя! Пока!
- Я тоже тебя люблю! До свидания!
- До встречи!
Денис заметно воспрял духом. Кажется, все устраивалось к лучшему. Голос Полины, по крайней мере, звучал достаточно бодро и не внушал опасений, что у нее что-то не так. Ее «люблю тебя» отозвалось в его душе опьяняющим чувством восторга. Он увидит ее еще раньше, чем предполагал! Оставалось только дождаться вечера…
Без десяти шесть он уже был на месте. Полина появилась не из главного входа, как он ожидал, а со стороны улицы. Она пришла в пять минут седьмого.
- Привет! – сказала она и радостно улыбнулась.
- Привет!
Радость от встречи на ее лице оттеняли следы усталости. Денис сразу заметил, что Полина не взяла его под руку. Когда они отошли уже на некоторое расстояние от театра, она сказала, стараясь смягчить свой голос:
- Слушай, Денис, у меня к тебе большая просьба. Давай пока не будем никак афишировать наши отношения?..
- Без проблем, – с готовностью ответил Денис.
- …Ни около театра, ни на танцах, - продолжала она, – и вообще со знакомыми. Аня с Кириллом уже про нас знают, но я их предупредила… Хотя бы пока все не уляжется. Мне бы сейчас лучше самой все это пережить!
- Конечно! Я тебя очень хорошо понимаю.
- Спасибо! – Полина взяла его под руку. – Куда мы пойдем? – спросила она и тут же сама предложила: – Давай прогуляемся до Бульварного кольца?
- Давай.
- В восемь надо будет уже ехать в клуб – у нас почти два часа.
- Ты не голодная?
- Нет, спасибо, мне сейчас не хочется. Я ем два раза в сутки.
- А я слышал, что балерины едят пять раз в день, но понемногу.
- По-разному. Некоторые вообще один раз.
- Ничего себе!.. Значит, вчера в кафе у тебя был второй? – улыбнулся Денис.
- Да.
С полминуты они шли молча.
- Как у тебя дела? – спросила Полина.
- Да у меня нормально… За тебя вот только переживал.
- М-м… Я сейчас не хочу по дороге рассказывать. Давай дойдем до бульвара.
- Хорошо.
Выражение ее лица сменилось сосредоточенным уходом в себя. Денис счел, что будет лучше дать ей какое-то время побыть со своими мыслями. Они шли молча всю дорогу до Бульварного кольца. Там они сели на свободную скамейку.
Денис посмотрел Полине в глаза. Что-то открытое и нежное появилось в ее взгляде. Они соединились в долгом и страстном поцелуе…
- …Значит, рассказываю… – медленно и тихо начала Полина, глядя в асфальт перед собой. – Я вчера пришла после работы, а он обычно раньше приходит… Он на меня так посмотрел молча, потом мы сели. Я сижу и понимаю, что я не знаю, как ему об этом сказать. Он не дождался и первый начал: «Я хочу, чтобы ты мне сказала правду»… Ну я ему и сказала: «Правда в том, что я его люблю»… А он молчит… Мне так жутко стало!.. Потом он спросил: «И что ты теперь думаешь делать?» – Полина тяжело вздохнула. – Я сказала, что хочу с ним разойтись. И попросила прощения… Он стал про тебя спрашивать, про то, как давно у нас это началось… Да, он еще перед этим, еще когда я сказала, что хочу с ним расстаться, сказал мне: «Я так и думал, что ты его любишь. Еще когда ты решила на его музыку танец придумать». (Ну тогда еще, в первый раз…) Я ему что-то про нас рассказала, но без подробностей. Сказала, что ты мне еще неделю назад признался, а я тебе только этой ночью. Он хотел знать, как это было, но я не стала ему ничего рассказывать. Ему почему-то важно было знать, целовались ли мы, и он очень настаивал, чтобы я ему ответила… Я сказала, что да… Он как убитый был после этого! Как будто до этого еще на что-то надеялся… Потом мы с ним полночи говорили, плакали оба… – Полина покраснела от подкативших к глазам слез. – Ты не представляешь, как мне тяжело было! Он говорит мне про все, что у нас было, и спрашивает, куда это все делось? неужели все это было неправда? Получается, я лгала ему эти два года, когда думала, что мы будем вместе всю жизнь!.. А я слушаю и молчу, потому что не знаю, что сказать, потому что сказать нечего! И сама не понимаю и спрашиваю себя: как я могла?!.. – Полина закрыла лицо руками и зарыдала.
Денис повернулся к ней и привлек ее к себе. Сердце его невыносимо сжалось от боли за нее и от собственного бессилия хоть как-то ей помочь. Полина уткнулась лбом в плечо Дениса и спряталась за ним. Он молча гладил и целовал ее уложенные в прическу волосы, закрывая ее руками от посторонних глаз, пока она плакала – невыносимо горько плакала в голос.
Полина отстранилась, достала платок и высморкалась.
- Я тебе рубашку намочила, – сказала она виновато.
- Ничего страшного! – успокоил ее Денис.
- …И ты понимаешь, – снова заговорила Полина, – слушаю его, и самой кажется, что не может этого быть! Не может быть, чтобы все разом вот так, было-было и рухнуло в один миг! Мы с ним стали нашу жизнь разбирать – сто лет так по душам не говорили! И, наверно, никогда так откровенно! Уже, кажется, все наружу вытащили!.. Он меня уговаривал, чтобы начать с ним все сначала, все исправить… умолял, буквально со слезами просил! Я его никогда таким не видела! – широко раскрыв глаза, призналась Полина. – Он вообще при мне раньше не плакал… один раз только… И вот я его слушаю и сама как будто начинаю в это верить… что это возможно. А в другой момент понимаю, что ничего этого не будет. Ну будет, может быть, на первое время все четко, какое-то новое взаимопонимание, может быть, появится, после всего пережитого и всего сказанного, а потом ведь все равно, я знаю, что через месяц-другой, ну, может, через полгода будет опять все так же, как и раньше. Потому что разные мы люди! И ничего с этим не поделаешь! И никто из нас в этом не виноват… В этом, по крайней мере, – подчеркнула она. – Мы просто привыкли жить вместе. Потому что нам так лучше, чем поодиночке… Поэтому это, наверно, к лучшему, что мы решили сейчас остановиться и просто по-хорошему отпустить друг друга, раз уж так все получилось. Потому что иначе можно всю жизнь ломать себя, подстраиваясь друг под друга, – она тяжело вздохнула и еще раз высморкалась.
- Ты ему это сказала?
- Да, но я не уверена, что он это сейчас вполне может понять. Может, потом, когда все хоть немного уляжется… Он хочет еще со мной поговорить… Мы договорились, что я завтра к нему приду, за вещами… Кирилл обещался заехать, подвезти вечером. А я приду в обед.
- Понятно… А как они на это отреагировали? Кирилл и Анна…
- Кирилла я не видела – это Аня с ним обо всем по телефону договаривалась, при мне, правда. Ну, вроде, говорит, что без проблем согласился… А она, конечно, очень удивилась, когда я ей сказала. Сказала мне, так, в шутку: «Я про тебя всегда подозревала, что в тихом омуте черти водятся!» – Полина невольно улыбнулась и чуть покраснела. – Она на моей стороне. Я в ней и не сомневалась, что она поймет. К тому же не сказать, чтобы ей очень нравился Сергей… А ты для нее все-таки наш человек.
Денис тоже невольно улыбнулся: ему было приятно оттого, что он на хорошем счету у Анны.
- Сегодня после танцев я еду с ними, – продолжала Полина. – Я бы могла попросить Кирилла подбросить и тебя, но… сам понимаешь, у них никогда свободного места не бывает…
- Понимаю. Ничего страшного.
Денис подумал, что Полина не хочет лишний раз «афишировать их отношения» (не при Анне и Кирилле, разумеется, а при остальных), но что ей неудобно ему об этом прямо сказать.
- Поэтому я и хотела встретиться с тобой до танцев.
…Обсудив все самое важное, они еще немного погуляли. Денису даже удалось «раскрутить» Полину на порцию мороженного, от которого она не смогла отказаться, оправдывая себя тем, что ей «необходима энергетическая подпитка». Денис также напомнил ей о предстоящем концерте. Со всеми этими событиями Полина про него уже успела забыть. Но она сказала, что придет, и предложила созвониться еще раз перед концертом. Потом они сели на метро и поехали на танцы. Ближе к ДК Полина отпустила руку Дениса.
…Еще до начала занятия Денис поймал на себе улыбку и выразительный взгляд Анны, как будто говорившей ему: «Ну ты даешь!» Взгляд, с которым его встретил Кирилл, был нейтральный. Кирилл, по своему обыкновению, был подчеркнуто вежлив и никак не дал понять, что ему что-то известно. Когда Денис рискнул пригласить Анну на тур венского вальса и они закружили по залу, она, не поднимая глаз из-под полуопущенных ресниц, с выражением целомудренной робости и одновременно с лукавой улыбкой произнесла:
- А вы, сударь, оказывается, очень опасный человек!
Денис три раза за вечер танцевал с Полиной. Первый раз и потом еще раз в конце занятия они танцевали вальс. Теперь, когда их сердца были открыты друг другу, этот танец словно расцвел для них новыми красками! Как много общего их связывало с вальсом! Кажется, что именно в танце они впервые признались друг другу в любви, еще задолго до того, как это произошло на самом деле!..
Перед расставанием они украдкой шепнули друг другу «Я люблю тебя!» и обменялись красноречивыми взглядами, а затем каждый из них пошел своей дорогой. Денис шел один до метро, унося с собой этот взгляд, эту улыбку и эти три нежных слова, сказанных таким невыразимо волнующим шепотом!..
24
Следующие дни Денис чувствовал себя так, словно он был выдернут из привычного течения жизни и поднят на головокружительную высоту. Кажется, он был счастлив, но радость его омрачалась тревогой за Полину. Он видел, в какой сложной ситуации она оказалась. Он готов был отдать ей всю свою заботу и внимание, но он бессилен был что-либо принципиально изменить. Оставалось надеяться только на то, что со временем все само собой уляжется. И вместе с тем он испытывал неотвязные угрызения совести. Денис считал, что главный виновник всех проблем, свалившихся на Полину, именно он. Единственное, что хоть как-то спасало его от чувства вины, – это решимость своей огромной и преданной любовью искупить эту вину.
Несмотря на то, что ему очень хотелось позвонить Полине, он решил пока лишний раз не беспокоить ее своими звонками, чтобы дать ей возможность самой разобраться в себе. Весь следующий день, с того момента, как они расстались, он ждал ее звонка. После занятий он пошел готовиться к очередному зачету в читальный зал. Мысли о Полине мешали ему сосредоточиться: требовалось периодически делать волевое усилие, чтобы вернуть их в нужное русло. Во второй половине дня беспокойство стало все более одолевать Дениса: он не мог заставить себя не думать о том, где и с кем сейчас Полина. После читального зала он еще немного позанимался в классе, а потом пошел в общежитие.
Параллельно с мыслями о Полине Дениса то и дело отвлекали периодически возникавшие в его голове музыкальные идеи, которые он тут же записывал на диктофон, чтобы освободить свою голову. Иногда он устраивал себе перерыв и, не вставая с кровати, закрывал глаза и снова слушал в наушниках «Павану» Равеля. Это помогало ему на какое-то время успокоиться.
Полина позвонила часов в девять вечера. В это время Денис уже был в комнате не один: в другом ее конце Максим готовил свою программу.
- Привет, – голос Полины был негромкий, усталый и довольно грустный.
- Привет.
- Чем занимаешься?
- К зачету готовлюсь. Ты сейчас у Анны?
- Да. Что это у тебя там играет? Сосед?
- Да.
- Я так и поняла…
- Как твои дела?
Три секунды в телефоне висела томительная тишина.
- Все кончено, – тихо произнесла Полина. – Вчера забрала от него свои вещи…
Денис почувствовал, как на него неудержимо нахлынул прилив радости, и ему стало мучительно стыдно оттого, что он может радоваться в такую минуту. Полина молчала. Денис не решался нарушить тишину. В комнате одиноко звучала флейта…
- Что это он такое красивое играет? – спросила Полина.
- Мелодия из оперы «Орфей» Глюка.
- Красиво…
Денис услышал, как она тихо заплакала. Он хотел ей что-то сказать, чтобы как-то ее утешить, но не мог найти подходящих слов, особенно в присутствии Максима. В этот момент Денис подумал, что, может быть, ей сейчас хочется просто послушать музыку, и решил промолчать.
- Очень красиво! – повторила Полина, когда тема закончилась.
- Да, – согласился Денис.
Максим заиграл сначала.
- Ну как мы, идем завтра на концерт? – спросила Полина.
- Да. В семь начало.
- Может, встретимся пораньше: часиков в пять? Чтобы погулять еще. Ты как, не против?
- Я? С удовольствием! – обрадовался Денис.
- Тогда давай встретимся там же, где и в прошлый раз гуляли? У памятника Высоцкому.
- Давай.
- Значит, в пять – договорились. Ну все тогда, до встречи! Я люблю тебя!
- Я люблю тебя, – приблизив телефон к самому рту, под звуки флейты тихонько шепнул Денис. – Пока!
После этого разговора он почувствовал невероятный прилив душевных сил. Все его тайные неосознанные страхи, связанные с тем, что Полина, может, еще и передумает уходить от Сергея, рассеялись окончательно. Все время, оставшееся до назначенного срока, он прожил в радостном ожидании встречи с ней.
…Они встретились, как было условленно, за два часа до концерта. Сказав друг другу «привет», они обнялись прямо посреди бульвара и застыли в долгом поцелуе. Найдя свободную скамейку, они сели. Денис посмотрел на Полину глазами полными счастья. Лицо Полины озаряла радость от встречи с ним. Когда она стала рассказывать ему про свою последнюю встречу с Сергеем, Денису показалось, что со времени их прошлого разговора по телефону Полина уже немного успокоилась. За всю встречу она почти не плакала, но в глубине ее глаз Денис постоянно видел печаль, которая по-прежнему не отпускала ее.
- Ужасно, как это все просто! – сказала Полина с какой-то холодной отстраненностью. – Больше двух лет прожили вместе, и на тебе: сумки в руки и прощай навек! Как-то все так быстро и неожиданно! Даже не верится… Всего неделю назад мы еще жили с ним под одной крышей, я пыталась верить в то, что мы будем вместе всю жизнь… Как это все до ужаса просто! – повторила она.
- Так вы что, навсегда расстались?
- Да, – грустно ответила Полина.
- Может быть, можно было как-то остаться друзьями?
- Я бы могла… но он, кажется, этого не хотел. Я когда пришла, он держался… ну не холодно, а так, сдержанно. Он уже не плакал в этот раз… Я думала вещи свои сначала собрать, но он говорить начал. Пытался со мной в последний раз поговорить, переубедить. Он мне предложил взять путевку в санаторий на двоих, на работе взять отпуск и начать вместе думать, что делать с нашими отношениями, как их восстанавливать. Он сказал, что теперь их надо будет строить заново, с нуля… А тебя оставить. И чтобы насовсем, чтобы уже больше не встречаться. Я ему сказала, что я все решила и менять ничего не буду… чтоб он меня не ждал, потому что я все равно к нему не вернусь. Он еще что-то пытался меня как-то переубедить. Сказал, что нет никакой гарантии, что ты мне точно так же через год – через два не надоешь и что я от тебя не уйду, – на лице Полины показалось некоторое смущение. – Сказал, что ты не тот, кто мне нужен, что мы с тобой будем оба витать в облаках, а мне, мол, нужен человек, на которого я могла бы опереться в жизни… Спросил, знаешь ли ты, что я не планирую выходить замуж?.. – еле заметно улыбнулась она.
- Ну а ты? – Денис тоже невольно улыбнулся.
- Я ответила, что этот вопрос его не касается, – Полина замолчала.
- И как он на это отреагировал?
- …Как?.. – Полина вздохнула. – Он сказал: «Обязательно скажи, чтобы он на московскую прописку зря не надеялся».
Денис криво улыбнулся. Полина, кажется, хотела сказать что-то еще. Возникла короткая, но довольно неловкая пауза, которую Денис поспешил прервать:
- Я хочу тебе сказать, – быстро и твердо заговорил он, – что мне все равно, где жить и писать музыку, я просто хочу быть с тобой…
- Денис, я знаю, – мягко остановила его Полина. – Мне ты можешь ничего не объяснять: я в тебе нисколько не сомневаюсь.
- Когда я закончу консерваторию, я постараюсь поступить в аспирантуру, а потом, может быть, удастся устроиться куда-нибудь преподавателем, – поспешил договорить Денис.
- Я верю, что у тебя все получится! – улыбнулась Полина и добавила: – А вот я не мыслю себя вне этого города и вне Большого театра. Я бы могла себя представить, скажем, в Мариинском, но это другая школа, пришлось бы в чем-то переучиваться… И потом, я привыкла здесь жить: это мой город… – Полина как будто задумалась. – Так вот, рассказываю дальше, – вздохнула она. – В общем, он понял, что все бесполезно, и стал мне молча помогать собирать вещи. Потом мы с ним еще сидели и тупо смотрели на пакеты с вещами… Он спросил, можно ли меня обнять… – Полина стала говорить тише. – Я сказала «да». Мы обнялись… Он хотел меня поцеловать на прощание, но я отвернулась. Он не то чтобы обиделся, но так, загрузился… Мы потом еще долго сидели и разговаривали, о прошлом, о настоящем. Мне хотелось, чтобы мы расстались по-доброму, без обид. Не знаю, насколько это было возможно. Все равно это очень больно… Я попросила у него прощения, за все. Он сказал: «Я уже говорил, что прощаю». Это еще тогда, в наш прошлый разговор. Но это он на словах, а на деле я не знаю: может, и не простил… Но я его понимаю: ему сейчас очень тяжело… Я все ждала, что он скажет: «звони мне», или «можно тебе звонить иногда?», или хоть как-нибудь проявит желание общаться со мной в дальнейшем, но он ничего такого не сказал. Наверно, ему это сейчас было бы тяжело, да и незачем. Так ему будет проще меня забыть. А может, и из гордости… Мне кажется, он еще в начале нашей встречи надеялся меня вернуть, а потом, когда… ну понял, что это бесполезно, тогда обиделся, что ли, или… ну не знаю. Я сама ему предлагать не стала: побоялась, что он меня не так поймет, подумает, что из жалости. И потом, я не знаю, смогла бы я уделять ему достаточно времени? Хотя я бы, конечно, постаралась найти… Но, мне кажется, для него самого так было лучше, чтобы мы расстались совсем.
- А для тебя?
- Для меня?.. – Полина вздохнула. – Да причем тут я?.. Ну да, я хотела бы с ним дружить! – сказала она с чувством. – Но я знаю, что ему сейчас в сто раз хуже, чем мне! Я не стану его при себе удерживать, только потому, что мне так хочется.
- Понимаю… А он тебе может позвонить?
- Сомневаюсь, что он станет это делать. И уж, тем более, я сама ему сейчас не позвоню… Знаешь… – интонация ее голоса вдруг изменилась, – это такое безумное предположение… я подумала, а вдруг он теперь станет ходить на танцы?
- А он может? – Денис невольно забеспокоился.
- Вряд ли, конечно… Но это было бы не очень прикольно…
- Да уж!
- Но я думаю, он не такой мазохист… Хотя, если бы он вдруг решил заниматься танцами, я была бы за него рада… И еще… я не знаю, может, тебе неприятно, что я все время про него говорю?.. – спросила вдруг Полина.
- Да нет, что ты! Мне важно все, что тебя волнует, – решительно отверг ее предположение Денис.
- Спасибо. Я хочу только сказать… – голос Полины стал более тихим и доверительным. – Я знаю, что он уже никогда не будет для меня чужим человеком. И мне никогда не будет все равно, как он? все ли у него в порядке?.. Понимаешь?
- Понимаю.
- Наверно, это невозможно, бок о бок прожить с человеком больше двух лет и потом в одно мгновение от него оторваться, – Полина вздохнула и продолжала: – Потом, когда Кирилл пришел, он не вышел его встречать – я сама открывала. Кирилл быстро ушел: я буквально только дала ему сумки и сказала, что скоро выйду. Потом мы еще немного постояли в дверях: смотрели, то друг на друга, то в пол… Холодно расстались… Он был такой хмурый… Никаких объятий на прощание больше не было. Даже руку не пожал… Я ему, не знаю зачем, сказала напоследок «до свидания», а он только так мрачно: «Пока». Мне так холодно было на него смотреть, холодно и больно. Так хотелось что-то для него сделать, но что я могла? Я один такой его взгляд поймала… такой отчаянный, беспомощный! Там уже никакой твердости и в помине не было. Мне даже на какой-то миг хотелось все побросать, отослать Кирилла и остаться с ним, пока у него это не пройдет. Просто, знаешь, страшно было оставлять его одного в эту минуту!.. И последний взгляд тоже такой грустный был! Уже когда дверь за мной закрывал…
На глаза Полины навернулись слезы. Она достала платок и вытерла их.
- Я потом еще несколько секунд стояла под дверью, не могла сдвинуться с места. Думала, может, он в глазок на меня посмотрит, но нет – там видно, и, кажется, он вообще отошел от двери. Я еще чуть-чуть постояла и пошла. Кирилл, умничка, даже ничего не спрашивал: видел, что меня лучше не трогать. Я всю дорогу ехала как убитая, даже плакать не хотелось… наверно, потому, что при Кирилле. Хорошо, там ехать не так далеко. Потом уже у них, как приехали, в ванной заперлась и полчаса, наверно, приходила в себя… Потом в комнату пошла, там еще долго сидела, ничего не делала… ничего не хотелось. Они мне комнату отдельную выделили (у них двухкомнатная с кухней), а сами – в большой. Очень мне помогли: просто не знаю, что бы без них делала… и ни о чем не расспрашивали. Ну и вот так, потихоньку… Потом тебе позвонила…
В течение всего разговора Денис, не зная, чем помочь Полине, старался быть к ней предельно внимательным. Он ловил каждое ее слово, чувствуя ее душу и воспринимая ее боль как свою. Он все время держал правую руку Полины. Ему хотелось через это прикосновение отдать ей свое тепло и силы. Ему хотелось своей безграничной любовью помочь ей преодолеть ту боль, которая ее терзала. Полина же находила в нем источник опоры и радости в трудный для нее период. То общее, что было для них в этой жизненной ситуации, способствовало еще большему духовному сближению между ними.
…Когда они сидели в зале, Денис снова взял Полину за руку. В этом соединении двух рук для него заключалась возможность общаться с ней без слов во время концерта. Их язык был предельно прост, но исключительно богат оттенками. Чуть сильнее или слабее сжимая в своей руке руку другого и легонько касаясь ее пальцами, они рассказывали друг другу свои ощущения от музыки. Они сидели далеко и довольно уединенно: в кинотеатрах такие места называют «местами для поцелуев»…
В первом отделении, как и было заявлено, исполняли «Шехеразаду». Как только зазвучала скрипка, Полина судорожно сжала руку Дениса. Он слегка улыбнулся и тоже пожал ее руку. Когда после вступления начался основной раздел первой части, на Дениса нахлынуло ощущение чего-то необъятного, величественного, ощущение какого-то непрерывного движения. Он закрыл глаза, чтобы еще больше погрузится в мир своих чувств, и подумал о том, как давно он не слушал эту музыку. Когда в изящном кружении танца вновь с мольбой и страстью заплакала скрипка, он стал одним пальцем нежно гладить руку Полины – нижнюю часть ладони и запястье. Мелодию подхватил оркестр, в невообразимом вихре вознося ее все выше и выше. Рука Дениса скользнула вверх по ладони Полины – там его уже ждали ее нежные, трепетные пальцы. Их кисти сплелись между собой в одно неразрывное целое и с силой прижались друг к другу. Денис зажмурился; ему казалось, что его голова сейчас взорвется от беспредельного внутреннего напряжения. Ему хотелось рыдать, слезы душили его. Он чувствовал, как они сжимают его горло, как переполняют до краев его голову, не находя себе выхода, теснят ему лоб изнутри и неудержимо текут по щекам, прорывая плотину из сомкнутых век. Это было не счастье и не отчаяние; ему казалось, что он сходит с ума или отдает Богу душу! Почти две минуты непрерывной экстатической кульминации эта музыка держала его на пределе эмоционального подъема, не впадая в однообразие и не давая чувствам ослабнуть!..
Когда все улеглось, Денис отпустил руку Полины и почувствовал, как ее рука скользнула к его локтю. Он открыл глаза и увидел, что Полина с любопытством, едва касаясь, гладит волосы, дыбом стоящие у него на руке. Она взглянула на него широко раскрытыми и выразительными глазами. Денису стало немного неловко: он впервые плакал при Полине. Он поспешно достал платок и вытер слезы. Они снова взялись за руки. Полина легонько сжала его кисть. Денис посмотрел на нее, и они одновременно улыбнулись друг другу…
…В антракте они вышли в коридор и стали обмениваться впечатлениями.
- Мне очень понравилась скрипка! – с чувством сказала Полина. – Я уже где-то слышала эту тему.
Денис объяснил ей, что она слышала эту тему в фильме «Кавказская пленница». Затем он поделился с Полиной своими впечатлениями.
- …Это мое любимое его произведение! Я за одну только эту первую часть ставлю Римского-Корсакова выше всех остальных кучкистов! Я раньше как-то не сразу узнал, что она первоначально называлась «Море и Синдбадов корабль», у меня поэтому под нее чаще возникают какие-то более общие образы. С таким же успехом под нее можно представить движение планет и звезд… назвать ее тогда «Бог и вселенная» (только это уже будет не про «Тысяча и одну ночь»)… Ну еще и то, что сам автор на своих названиях не настаивал…
Когда во втором отделении концерта исполняли две сюиты из оперы «Кармен», обратная связь от Полины стала заметно живее. Она реагировала почти на каждый номер, очевидно, хорошо зная эту музыку, что, конечно, было вполне естественно, в особенности для человека работающего в Большом театре. Раньше Денису из всех номеров больше всего нравился «Цыганский танец», особенно вторая тема, но в последние несколько лет его любимым номером стало «Интермеццо». Перед его началом Денис закрыл глаза, уже заранее готовясь к тому, что сейчас зазвучит аккомпанемент арфы и перенесет его из этого зала в какой-то совершенно иной, такой же реальный, но давно позабытый им мир…
Как-то само собой вспомнилось ему стихотворение Лермонтова «Когда волнуется желтеющая нива…» Слова возникали одно за другим, ложась на тихие звуки мелодии флейты… Денис вспомнил, как в шестнадцать лет он отдыхал у знакомых на даче и, сидя на открытом воздухе, слушал в наушниках эту музыку и просто наблюдал за всем, что было вокруг него. Он смотрел на листву склонившего к нему свои ветви дерева, любуясь каждым листочком, на который падал его взгляд. Как красивы были они, если смотреть сквозь них на солнечный свет! Он протягивал к ним руку и гладил их, а они отвечали ему шелестом ветра.
Затем его взгляд медленно скользил по траве, по дачным посадкам, по редким кустам, стоящим в тени более высоких деревьев. Он радовался каждому цветочку, будь то хризантема, ромашка или скромный полевой клевер. Здесь не было ни первых, ни последних, и всем хватало места под солнцем. Он наблюдал за тем, как трудится пчела, садясь то на один цветок, то на другой. Его взгляд поднимался чуть выше, следуя за легким полетом двух белых бабочек. Порхая над цветами и кружась в каком-то загадочном совместном танце, они, казалось, говорили между собой на своем, им одним понятном языке.
По временам свежий ветер проносился над всем этим царством, качая и кроны деревьев и каждую малую травинку. Он смотрел туда, где виднелись холмы, поросшие лесом, и уходящие вдаль бескрайние просторы. Его сердце наполнялось неизъяснимой радостью: он благодарил и эти листики, и деревья, и каждую травинку, и землю, что кормила его, и солнце, что согревало эту землю, и Бога, который сотворил каждое из всех этих чудес! Взгляд его уносился в небо и, достигнув самой высшей точки, начинал медленно возвращаться на землю.
Вся картина, которую он видел перед глазами, постепенно отдалялась от него, незаметно уходя куда-то вдаль. Застилаясь легкой пеленой, словно далекое воспоминание из прошлого, она посылала ему свой прощальный привет. Перед ним вновь один за другим проплывали ее манящие образы, а затем исчезали в туманной дымке. Он провожал их со светлым чувством покоя и мира в душе, пока, наконец, его взгляд не замирал на листочках склонившего к нему свои ветви дерева…
…Есть такие истины, которые можно постичь только наблюдая природу. Почувствовать себя частью этого мира, увидеть бесконечную высоту здесь, не отрываясь от земли!..
Когда-то все это было намного более доступно человеку. Композиторы прошлого нередко оставляли шум города, чтобы вернуться к этому первозданному источнику жизни. Они творили, вдохновленные природой, посвящая ей лучшие страницы своей музыки. Они смотрели на нее из окна какого-нибудь загородного имения; они даже могли выйти к ней навстречу и соприкоснуться с ней, а их музыка оставалась дома, стопкой исписанных листов нотной бумаги на рояле. Но как непросто было бы им услышать эту музыку там, на лоне природы, чтобы она звучала наяву, а не только в голове, и во всем богатстве ее оркестровых красок!
В наше время у человека остается все меньше возможностей общения с природой. Правда, он может, не покидая города, посмотреть у себя на домашнем кинотеатре какой-нибудь релаксационный видеоряд с самыми красивыми местами мира под соответствующую нарезку из классической музыки, снабженную для пущего «релакса» шумом моря, дождя и пения птиц. Но вот что действительно дает ни с чем не сравнимые ощущения, так это возможность слушать музыку в непосредственном живом общении с природой. Надевая наушники, ты, с одной стороны, концентрируешься на собственных чувствах, а с другой – не нарушаешь тишины вокруг. И когда природа и музыка сливаются в единой гармонии, ты понимаешь, что это целое выше, чем каждая его часть в отдельности, и тебе начинает казаться, что ты еще на один шаг приблизился к разгадке вечного вопроса: «Зачем Бог сотворил человека?»
Есть такие вещи, которые чувствуются на интуитивном уровне, но которые невозможно доказать. Я стараюсь никогда не утверждать их прямо и категорично, оставляя какое-то место для Тайны…
После концерта Денис встретил в фойе Юрия Склярова. В последнее время они общались не так много, как раньше, но взаимное расположение их от этого ничуть не изменились. Они поздоровались. Денис заметил любопытный взгляд Юрия, брошенный в сторону Полины. Он представил их друг другу.
- Вам понравился концерт? – вежливо спросил Юрий Полину.
Кажется, он ее немного стеснялся.
- Да, очень! – ответила она, выражая свои эмоции больше мимикой, нежели словами.
- Мне тоже, – довольно сдержанно согласился Юрий. – Ладно, я пошел заниматься, – скороговоркой сказал он, обращаясь больше к Денису. – Не забудь завтра мою тетрадь по полифонии!..
- Я помню, – подтвердил Денис.
- Ну все тогда, всего хорошего! Приятно было познакомиться! – кивнул Юрий Полине.
- И мне, – с открытой улыбкой на лице ответила Полина. – Всего доброго!
- Пока! – сказал Денис.
И Юрий оставил их вдвоем.
- Это мой лучший друг здесь, в Москве, – пояснил Денис Полине. – Тоже, кстати, композитор, – добавил он, почему-то покраснев. – Знает, кажется, все, что только можно знать о Чайковском, – продолжал Денис с улыбкой, – но к балету равнодушен. Предпочитает слушать, а не смотреть. У него есть записи ста разных исполнений Шестой симфонии Чайковского, но удовлетворительными он находит только запись Мравинского шестидесятого года и Иванова семьдесят седьмого. Ненавидит аутентистов: считает, что это ролевики от музыки и что их надо писать на фонограф… Что еще добавить?.. Автор трех симфоний. Третья, надо тебе сказать, весьма неслабая! Да и остальные тоже…
Не торопясь расходиться, они еще долго гуляли по центру Москвы и разговаривали. Денис выразил свое восхищение «Интермеццо». Ему пришлось напеть мелодию, чтобы Полина поняла, о каком номере идет речь. Она сразу узнала эту тему. Денис рассказал ей о своих ассоциациях с этой музыкой.
- А ты смотрел балет «Кармен-сюита»? – спросила Полина.
- Нет, но я слушал ее концертное исполнение.
- Надо тебя обязательно на него сводить, – как будто сама себе, но все же обращаясь к Денису, сказала Полина.
- С удовольствием!
- В балете под эту музыку никакой природы и близко нет. Там совсем другие образы. Там в этот момент происходит сольный танец влюбленного Хозе.
- У Щедрина этот номер и звучит по-другому, – объяснил Денис. – У него во всем произведении нет ни одного духового инструмента, только струнные и куча ударных, а это уже совершенно меняет образный строй. У Бизе главная тема – свобода любви. У Щедрина возникает еще одна, не менее важная тема: личность и тоталитарная система. Это, опять-таки, сближает «Кармен» и Пятую симфонию Шостаковича – я тебе уже как-то говорил о том, что есть такая гипотеза. Только там как раз общность утверждалась выкапыванием у Шостаковича темы любви, а тут наоборот: у Бизе откопали тоталитарную систему… Кстати, у Щедрина этот номер и заканчивается характерно: там такой грубый удар в конце. Такая возвышенная изысканная музыка и такой грубый, если не сказать тупой, удар – что может быть несовместимей? Сразу же возникает чувство протеста.
- Там еще есть тема рока, – заметила Полина.
- Ну куда ж без нее! – улыбнулся Денис. – Рок – он и в Советском Союзе рок!.. – он немного помолчал и продолжил: – Но вообще, конечно, мне этот номер больше нравится в оригинале! Уже хотя бы за этот средний раздел, который Щедрин убрал… – Денис стал напевать. – …Потом назревает, назревает… И вот эта нота!.. – он даже закрыл глаза.
Полина улыбнулась, глядя на него. Денис пел очень своеобразно. Нет, с голосом и слухом у него было все в порядке, к тому же пел он негромко, чтобы не привлекать внимания прохожих, но во время пения он начинал правой рукой рисовать в воздухе неопределенные очертания, словно дирижируя самому себе. Для него это была, в своем роде, лишняя возможность донести до собеседника то, что звучало у него в голове. Не гармонию, так хотя бы чувства!
- В музыке вообще очень часто можно выделить самую красивую фразу, а в ней – самую красивую ноту, в своем роде «эпицентр» эмоционального воздействия, – продолжал Денис, немного волнуясь. – И очень часто эта нота приходится на сильную долю такта. Ну что б тебе такое еще привести в пример?.. А! Вот!.. Ты «Онегина» хорошо знаешь? Оперу…
- Смотрела один раз у нас в театре… и по телевизору показывали…
- Хорошо. Одно из самых красивых мест, когда Ленский поет… – Денис снова запел, на этот раз прямо посреди улицы и глядя Полине в глаза: – «Я люблю тебя! Я люблю тебя! Как одна душа поэта только любит!..» Слышишь это «э»?! «По-э-та только любит!..» Все достигает высшего напряжения в этой верхней ноте «а» – «ду-ша» – и разрешается в этом «э»! – в глазах его блеснули слезы. – Или вот, из сцены письма Татьяны… тоже красивейший мелодический ход всей оперы: «Я жду тебя, я жду тебя! Единым словом…» – пропел он. – Вот это второе «бя»: «те-бя!» Да, тут тоже все разрешается в «сло-вом», но самое красивое, вот это «бя», там еще под ним в оркестре такой ход… Бывают, конечно, и исключения: в «Шехеразаде» как раз, в первой части… там, когда начинается это непрерывное восхождение, я вообще не могу выделить здесь какую-то одну фразу, не то что ноту! Здесь все – одна сплошная кульминация!..
…Уже вечерело, когда они пришли на Никитский бульвар. Там они сидели на скамейке и целовались до умопомрачения. Любовь кружила им головы; они забыли обо всем на свете, совершенно очарованные друг другом. Они не думали сейчас о том, что каждому из них предстоит трудная неделя: Денису – сессия, Полине – душевная перестройка к новой ситуации. Они не думали, что они в центре Москвы и что вокруг ходят люди. Им некуда было пойти, чтобы остаться наедине. Любовь не спрашивала, есть ли у них такая возможность, как не спрашивала и о том, что они будут делать завтра. Они остановились там, где она настигла их в тот самый миг, когда они застыли в долгом поцелуе, не в силах оторваться друг от друга.
Полина посмотрела на Дениса сияющим, лучистым взором.
- Я так счастлива! – сказала она с глубоким и сильным чувством.
Вся душа Дениса отозвалась бесконечным восторгом на ее слова!
- Повтори, пожалуйста, еще раз, – волнуясь, прошептал он.
- Я очень счастлива! – медленно и тихо произнесла Полина, выразительно глядя ему прямо в глаза.
25
Началась зачетная неделя. Всю эту неделю Денис бегал, суетился, одним словом, крутился как мог. А тут еще так некстати разыгралось вдохновение! Само собой разумеется, что на эту неделю ему пришлось сделать перерыв в танцах и на работе.
С Полиной он обменивался звонками, а чаще текстовыми сообщениями. Вынужденный перерыв только обострял их чувства. Несколько слов на экране мобильного телефона иногда могут выразить больше, чем самый длинный монолог при личной встрече…
И все-таки им удалось в эту неделю увидеться целых три раза, хотя и ненадолго. Каждый раз они договаривались встретиться в то время, когда у Полины заканчивалась работа, на площади рядом с театром. Снова оказавшись вместе, они говорили обо всем подряд, рассказывая друг другу всю свою жизнь и последние новости, делились мыслями и, конечно же, чувствами. У них еще было так много, о чем они не успели поговорить! Кажется, что после более чем месяца взаимного общения каждый из них только начинал открывать для себя мир другого. Они были безумно интересны друг другу!
Полина как будто меньше стала переживать насчет своего разрыва с Сергеем, переключившись на общение с Денисом и поглощенная новыми впечатлениями. Но она часто упоминала Сергея в разговоре, так как очень значительная часть ее жизни в последние два года была тесно связана с ним. В такие моменты в ее речи нередко сквозила некоторая неловкость: она как будто извинялась перед Денисом за то, что вспоминает при нем о Сергее. Возникающие в ее рассказах мелкие подробности их с Сергеем совместной жизни носили, как правило, чисто бытовой характер и не были напрямую связаны с теми чувствами, которые они друг к другу испытывали. Фактически, вся их личная жизнь оставалась «за кадром». Денис, в свою очередь, уважая ее право не посвящать его в чужие тайны и не считая себя вправе самому в них лезть, не задавал Полине лишних вопросов, хотя они его и очень интересовали. Вместо этого он запасся терпением, решив, что все, что ему положено будет узнать, Полина рано или поздно расскажет ему сама. Точно так же он поступал и в отношении некоторых подробностей своей собственной личной жизни до встречи с Полиной, считая, что подходящий момент для такого разговора еще не настал.
На данной стадии их совместных отношений его вполне устраивала та степень физической близости, которая была между ними теперь. Он находил, что и в этой стадии есть много прекрасного, и был совсем не против задержаться на ней подольше. Природа его личности не могла не откликнуться на присущий их теперешним отношениям некий романтический ореол. И, конечно же, свою роль играло также то, что для других отношений у них с Полиной не было пока никаких условий. Поначалу у Дениса, правда, возникали опасения, что Полина может расценить его неторопливость как проявление нерешительности или даже как признак недостаточно сильного чувства к ней, но очень скоро он успокоился на этот счет. Очевидно, что, во-первых, Полине самой требовалось какое-то время, чтобы привыкнуть к перемене в своей судьбе, а во-вторых, не оставалось никаких сомнений, что ее любовь к нему была не тем чувством, которое могло зависеть от досужих домыслов.
…На следующий день после концерта Денис виделся в консерватории с Юрием, и тот его, между прочим, деликатно спросил:
- …Кстати, я тебе, если можно, хотел задать нескромный вопрос: ты давно знаком с Полиной?
- Почти три месяца, – ответил Денис, стараясь не выдать своих чувств.
- Уж не из-за нее ли ты стал ходить на танцы? – спросил Юрий в несколько шутливой манере.
- Да, из-за нее, – невольно покраснел Денис.
- Я так и думал, – лукаво заулыбался Юрий. – То-то ты пропал совсем!
Денис ответил ему виноватой улыбкой и пожал плечами.
- Я это просто так говорю – не подумай, что я обижаюсь на недостаток внимания. Я все прекрасно понимаю, – снова улыбнулся Юрий. – А она где-нибудь учится?
- Она работает в Большом театре. Она профессиональная балерина, – Денис почувствовал, что ему приятно это говорить.
- Даже так?! – удивился Юрий. – А! – воскликнул он вдруг. – Ну теперь я понимаю, почему ты ударился в балет!
- Ну не то, чтобы ударился… – смущенно улыбнулся Денис.
- Так она, как: главные партии танцует или на подтанцовке? – снова спросил Юрий.
- В кордебалете, – кивнул Денис.
- Ну, тоже неплохо!.. Ты там для нее еще ничего не написал? – продолжал Юрий все в той же манере.
- Да, до-диез-минорный ноктюрн… И она под него уже даже танцевала, – с гордостью сказал Денис.
- Да ну! – удивился Юрий. – Молодец! Так держать! – с уважением прибавил он.
Отвечая Юрию, Денис испытывал весьма приятные для себя ощущения, но в то же время отчасти и стыдился их. Его невольно распирала гордость оттого, что он добился взаимности такой девушки, несмотря на все, что этому препятствовало, но его скромность мешала ему полностью отдаться сладостному чувству осознания собственной победы. Возникшее в нем в какой-то момент подозрение к Юрию на предмет его симпатии к Полине, а также проистекающее отсюда чувство ревности к нему Денис сразу же поспешил отбросить как недостойные по отношению к Юрию и уж тем более к Полине.
В дальнейшем Юрий, в силу присущего ему такта, уже больше не спрашивал Дениса о Полине.
…С горем пополам Денис преодолел зачетную неделю. Затем были экзамены. Один из них ему зачли «автоматом», но оставалось еще четыре. На этом этапе он уже иногда ходил на работу, а также на танцы, встречался там с Полиной, провожал ее до метро.
Экзамены Денис сдал хуже, чем обычно. Но он отнесся к этому факту достаточно спокойно: он был слишком счастлив, чтобы такие мелочи могли омрачить его радость. Зато теперь он был на два месяца почти свободен. Он мог каждый день встречаться с Полиной, когда у нее заканчивалась работа, и провожать ее до метро – отнюдь не до ближайшего…
26
- …Денис, напиши для меня балет!
- А я все ждал: когда же ты меня об этом попросишь? – улыбнулся Денис. – Уже и название придумал: «Полиниана».
- Нет! – улыбнулась, в свою очередь, Полина. – У меня есть такая мечта, еще с детства: я хочу поставить балет… ну, может, не сама, а с помощью профессионального хореографа, и чтобы станцевать там главную партию… «Русалочка»… по Андерсену… – она мельком взглянула на Дениса, как будто желая узнать, что он обо всем этом думает.
Денис, в свою очередь, внимательно посмотрел на Полину. Она сказала ему это, когда они гуляли вместе вечером, после ее работы, перед тем как поехать на танцы.
Мысль о том, чтобы написать музыку к балету, вызвала у Дениса самые различные чувства. Балетов ему как-то до сих пор писать не приходилось, и даже желания такого у него никогда не возникало. С другой стороны, сказка Андерсена, необыкновенно трогательная и глубокая, была ему очень близка. Не спеша давать никаких определенных ответов, Денис сказал:
- А может, такой балет уже есть? Я знаю, например, что Шостакович по молодости написал такой балет, но потом уничтожил.
- Ну да, есть, и даже не один, – призналась Полина. – Я, правда, сама ни одного не видела, но слышала и читала. Но мне бы хотелось, чтобы это был совсем новый балет, чтобы там было все как можно ближе к сказке… насколько это возможно в балете… И чтобы там была какая-то совершенно новая музыка, – она замолчала и снова взглянула на Дениса.
Он вдруг почувствовал волнение; мысли его понеслись с такой быстротой, что он не знал, за какую из них ухватиться.
- Тут есть над чем подумать, – сказал Денис, и на лице его непроизвольно промелькнула радостная улыбка. – Прямо так сразу и не скажешь… – он уставился в землю, и глаза его оживленно забегали.
- Смотри, – быстро и с заметным волнением заговорила Полина, – она отдает свой голос и говорит только на языке тела; все восхищаются ее танцем, и никто не знает, чего ей стоит каждый ее шаг, – это же образ балерины!
- …Да, но как она будет в первой части, там, где она должна плавать в образе русалки и петь?
Полина словно ждала этот вопрос.
- Я все продумала. Вначале она мало работает ногами. Ноги сведены вместе; танцует почти все время на пальцах; юбка должна быть такая, типа рыбьего хвоста, до самого пола. И еще нужны тросы, чтобы она могла подниматься в воздух: все равно они понадобятся в финале, когда она попадет в мир духов. Получается, она начинает, как невесомое, такое неземное созданье и этим же заканчивает. В первом акте получится немного акробатики, а во втором уже начнется настоящий балет… Потом, насчет пения… В сказке не говорится, что именно она пела: там нет ни слов, ни даже намека, о чем эта песня… Там говориться, что у русалок голоса не такие, как у людей, а гораздо красивее. А у нее был голос самый красивый в мире! Понимаешь? Это должен быть не человеческий голос, а какой-то музыкальный инструмент. И такие же голоса можно сделать у духов в конце… Я представляю себе, как он должен звучать: это, наверно, что-то среднее между женским голосом и флейтой. Это такой фантастический тембр, может быть, электронный, но только чтобы не слышно было, что он электронный…
- Гм, еще и с синтезатором… – улыбнувшись, как бы про себя пробормотал Денис.
- А что такого? Ну да – синтезатор в балете! В наше время еще и не такое бывает!
- Да нет, ничего особенного, конечно…
- И еще нужен будет проектор, чтобы… ну там, где-то что-то без слов объяснить. Но, я думаю, это тоже решаемо. Так что, как видишь, все реально. Эта сказка просто создана для балета!.. Я еще смотрела оперу по этой же сказке, неплохую… но мне кажется, что для балета эта сказка гораздо больше подходит.
- «Русалку» Дворжака, скорее всего?..
- Да, наверно…
- В свое время еще Бетховен подумывал об опере про русалку. Не по Андерсену, конечно… «Мелузина» называлась.
- А еще я пересмотрела кучу фильмов и мультиков…
- Честно говоря, мне очень нравится песня из диснеевского мультфильма. Боюсь, что я до нее не доплюну… – засомневался Денис.
- А и не надо до нее «доплевывать»! – горячо возразила Полина. – Ты напиши что-нибудь свое. Ты же можешь!.. Это будут два совершенно разных произведения: там в мультике очень многое совершенно не по сказке!
- Хэппи-энд?
- И не только! Прочитай сказку – и ты увидишь!
- Хорошо. Я ее читал когда-то давно, но уже не все помню.
- Только имей в виду: есть как минимум два варианта перевода; в одном из них, шибко советском, вырезаны все упоминания о бессмертии души. Так вот, тебе нужен тот вариант, где русалочка мечтала не только о том, чтобы обрести любовь принца, но еще и получить бессмертную душу…
…К тому моменту, как Денис поздно вечером вернулся в общежитие, идея Полины завладела им всецело. Образ русалочки, захотевшей стать человеком, напоминал ему образ души, захотевшей воплотиться в материальном теле. В воображении то и дело возникали звуки арфы и струнных смычковых инструментов, рисующие картины подводного царства, и над всем этим удивительный неземной голос, какого нет ни у одного человека…
На следующее утро Денис отправился в компьютерный класс, нашел в Интернете нужный вариант сказки и распечатал его. Кроме того, он нашел песню композитора Алана Менкена «Part of Your World» из мультфильма студии Уолта Диснея. Днем он прочитал всю сказку целиком и потом еще перечитывал отдельные ее фрагменты. Послушал он также и песню: двух раз оказалось достаточно, чтобы она до вечера не выходила у него из головы. От двух первых строчек последнего припева в исполнении Джоди Бенсон у него внутри все сжалось! Даже третья, самая высокая строчка прозвучала в ее исполнении не так сильно, как первые две!..
Вечером он, как обычно, должен был встретиться с Полиной на площади возле театра. Танцев в тот день не было. Идя по улице своим обычным быстрым шагом, он пел себе под нос эту песню, не раскрывая рта, но все-таки довольно громко. То, что встречные прохожие могли его слышать, ничуть не смущало Дениса: он был слишком счастлив, а кроме того, влюблен и свободен! Да и в самом деле, если отбросить все предрассудки, что плохого в том, что человек поет на улице?..
- …Я прочитал сказку, – сказал Денис с многообещающей интонацией.
- А-а! Ну и как? – сразу оживилась Полина.
Она остановилась посреди тротуара и увлекла его за собой к стене ближайшего здания. Здесь она развернулась к Денису лицом и посмотрела на него глазами, полными нетерпеливого ожидания.
- Мне нравится твоя идея… – улыбнулся Денис, и в глазах его сверкнул огонек, – все больше и больше…
Полина просияла.
- Правда?!.. Значит ты напишешь для меня балет?..
- Да, я попробую.
- Ура! – она захлопала в ладоши и бросилась ему на шею.
Денис стоял радостный и растерянный. Он прижимал Полину к своей груди, не зная что сказать.
- Денис, ты просто чудо! – проговорила Полина, заглядывая ему в самую душу тем дивным взором, который не раз сводил его с ума, и крепко поцеловала.
С полминуты они стояли так, не двигаясь.
- Ты тот вариант прочитал, который я тебе сказала? – неожиданно отпуская его губы, вновь заговорила Полина.
- Да… Могу показать: он у меня с собой.
Денис достал из сумки сложенные вдвое листы бумаги. Полина взяла их и быстро пробежалась глазами по тексту.
- Да, это оно, – сказала она, возвращая Денису распечатку. – Пойдем, я не хочу тут стоять… Ну что, ты убедился, что желание обрести бессмертную душу для нее не менее важно, чем любовь к принцу?
- Да. Я даже не помнил, что там это настолько важно! Может быть, я раньше как раз читал ту, другую версию?
- Очень может быть!
- Но там это все взаимосвязано: и любовь, и бессмертие души…
- Да, она одинаково стремится и к тому и к другому, однако все приводит ее к тому, что бессмертие души важнее, – сказала Полина. – Это итог всей сказки. Я читала, что Андерсен специально сделал такую концовку, чтобы бессмертие души русалочки не зависело от другого человека, а только от нее самой. Он сам об этом писал. Она может заслужить бессмертие добрыми делами… Андерсен создает свой мир и сам придумывает в нем правила, – Полина говорила горячо и быстро. – Подводные жители считали, что бессмертную душу можно получить, если тебя полюбит человек, а на самом деле все оказалось совсем по-другому… Дай, пожалуйста, еще раз текст… Вот, слушай: «Ты, бедная русалочка, всем сердцем стремилась к тому же, что и мы…» Это ей говорят эти… дочери воздуха. «…Ты любила и страдала…» Вот оно, настоящее условие: «просите, и дано будет вам». Она выстрадала свое право получить этот шанс: шанс обрести бессмертную душу. И какой ценой! А у нас, людей, он и так есть, а мы иногда забываем об этом и не ценим его! Вот тебе и мораль сказки!.. Вот еще: «…и в первый раз почувствовала у себя на глазах слезы». Это притом что русалки, там вначале говорится… что они не плачут. То есть она здесь преображается. Солнце оказалось для нее вестником не смерти, а новой жизни. «Невидимая, поцеловала русалочка красавицу в лоб, улыбнулась принцу…» Тут высшая любовь, не земная, а духовная. Именно такая любовь утверждается в сказке. В Библии говорится, что в Царствии Божием уже «ни женятся, ни замуж не выходят»…
- А почему она сразу не попала в рай?..
- Потому что это только первый шаг! – воскликнула Полина как-то торжественно. – До сих пор она в основном все делала для себя или для своего любимого. Ее любовь была очень возвышенной, но все-таки земной. Помнишь, ведьма говорит ей… где это?.. А! вот: «С первой же зарей после его женитьбы на другой твое сердце разорвется на части…» Если в переносном смысле, то это условие любой земной любви. То, что она его не убила, – это, конечно, высокое самопожертвование, но, я думаю, очень многие на ее месте поступили бы так же. По большому счету, у нее просто не было другого выхода. Она была буквально обречена на самопожертвование! А еще она могла подумать, что, чем жизнь без любви – уж лучше смерть… Для меня было настоящим откровением, когда я у того же самого Андерсена в другой сказке, написанной через много лет после «Русалочки», прочла такую замечательную фразу: «Истинная любовь должна быть взаимной»! – Полина на пару секунд замолчала, точно желая подчеркнуть значение процитированных слов и оценить произведенный ими эффект. – Там, конечно, еще надо учитывать, что эту фразу говорит мышь, которую прикормил узник в тюрьме, но все равно – крутая фраза! Она мне сразу очень понравилась, но я никак не могла увязать у себя в голове, как ее мог написать автор «Русалочки»! Что ж это получается, что любовь русалочки была неистинной? Потом я для себя ответила на этот вопрос примерно так: не стоит тратить себя на человека, которому ты не нужен. Взаимность – единственное условие, дающее право посвятить себя другому человеку. Но, конечно, нельзя при этом ставить его в своей душе на место Бога. Или забывать, что ты тоже личность… Не случайно Андерсен сразу же попутно разрушает у читателя иллюзию, что этот принц – это самое лучшее, что может быть у нее в жизни. Принц – он явно неидеален и явно не так прекрасен душой, как она, что бы про него ни говорили рыбаки в сказке. И дело, наверно, не в том, что он ее не оценил, а просто по своим человеческим качествам… Вся эта его душевная нечуткость по отношению к ней, и то, что она спала на подушке у него под дверью, как собачка… Не такое счастье ей готовит Андерсен! У него есть высказывание… сейчас, вспомню… как же там было… А! «Приносить пользу миру – это единственный способ стать счастливым». По-моему, это и есть ключ к пониманию всей сказки. Мораль в служении человечеству, а не отдельному человеку. Она прошла только одну ступень – надо пройти и другую. Ее уход в конце – это, скорее, образ ухода в монастырь, а не ухода в жизнь вечную.
- Для меня образ русалочки – это прежде всего идеальный образ самопожертвования, – добавил Денис.
- Да! Самопожертвования и скромности! – подхватила Полина. – Как образ Христа, который моет ноги своим ученикам во время тайной вечери!.. Помнишь, как она держала шлейф принцессы на церемонии венчания в церкви?.. Она оставила свой дом и родных, весь мир, в котором она раньше жила. Она пошла, в некотором роде, на пластическую операцию по превращению хвоста в ноги – она изменила свою природу. Она отказалась от своего голоса. Можно сказать, что она отказалась от своей индивидуальности… Это жертва самоотречения! Что может стоить так дорого? Только высшая цель, цель данная самим Богом: бессмертие души! Самоотречение означает для нее отказ от всего, что мешает следовать этой главной цели. И в конечном счете земная любовь, как привязанность, тоже мешает ей, и русалочка лишается этой любви… не как чувства, а как возможности быть с любимым. Этой идеи нет ни в одном мультике или фильме! У Андерсена там сплошной христианский подтекст, а они его совершенно игнорируют! Только в одном американском фильме про Андерсена (у нас он называется «Волшебник страны грез») упоминается вскользь бессмертие души, и еще в свежем датском мультике в конце показали-таки сцену про дочерей воздуха. И все!
- И ты собираешься передать этот подтекст средствами балета?
- Не только. Еще ведь будет проектор. Многое можно объяснить с помощью изображений и каких-то видеофрагментов…
- Я вот еще один момент недопонял… С этой принцессой… Получается, в сказке принц даже не видел русалочку, когда она его спасла. Ей просто повезло, что она оказалась похожа на ту монашку. Но принцесса оказалась похожей на нее еще больше, и поэтому принц выбрал ее. Он с самого начала влюбился в ту монашку. И он, конечно, в этом не виноват. Тут есть какой-то фатум. Все последующие увлечения принца – русалочка и принцесса – лишь следствие этого первого чувства. Можно?.. – Денис взял у Полины распечатку. – «Она принадлежит святому храму, и вот моя счастливая звезда послала мне тебя…» И далее… это уже русалочка думает: «Но та девушка принадлежит храму, никогда не вернется в мир, и никогда они не встретятся! Я же нахожусь возле него, вижу его каждый день, могу ухаживать за ним, любить его, отдать за него жизнь!» И он готов был думать так же! Но оказалось, не судьба. Единственное «преступление» принца в том, что он говорил русалочке «я люблю тебя», целовал ее в губы и подавал смутные надежды на брак…
- Не так уж и мало, – заметила Полина.
- Безусловно! Я и не пытаюсь его оправдывать, – немного смутился Денис. – Я согласен, что принц – не идеал. Но меня больше интересует принцесса. Почему она промолчала, когда принц сказал… «Это ты!.. Ты спасла мне жизнь, когда я полумертвый лежал на берегу моря!» и далее: «И он крепко прижал к сердцу свою краснеющую невесту». Все, она только покраснела, но никак ему не возразила, то есть, получается, обманула его!
- А ты как думаешь, почему? – с легкой улыбкой ответила ему вопросом на вопрос Полина.
- Вообще-то принцесса у Андерсена совсем не похожа на отрицательный персонаж, скорее, он ей, напротив, симпатизирует, – начал рассуждать Денис. – Может, она просто немного струсила и не открыла ему правду, что не она спасла… Она исполнила свою функцию принцессы – невесты принца и послушной дочери своих родителей – так сказать, принесла себя в жертву интересам государства, а возможно, и любовь к принцу толкнула ее на эту маленькую ложь… Я не прав? – спросил Денис, заметив, что Полина улыбается.
- Ну как тебе сказать… Я специально не стала тебя сразу останавливать: мне было интересно услышать, как ты это понял. Я хочу тебе сказать, что какого-то однозначного ответа на этот вопрос в сказке нет. Но почти наверняка ответ в том, что принцесса на самом деле была той самой монашкой.
- Погоди, но она же… Блин! Точно: «…она воспитывалась где-то далеко в монастыре…» – прочитал Денис, выделяя слова «где-то далеко». – Это вполне мог быть тот самый монастырь! И тогда все сходится!
- Именно. И принцесса никого не обманула, а только покраснела, как и подобает скромной девушке. Вот, смотри… – Полина снова взяла распечатку, – «Ты спасла мне жизнь, когда я полумертвый лежал на берегу моря!» Читаем раньше… «к принцу подошла одна из молодых девушек и сначала очень испугалась, но скоро собралась с духом и позвала на помощь людей» – вот и все спасение! И потом уже, когда принц рассказывал русалочке об этой монашке… «…Молодую девушку, которую я видел однажды…» «Однажды», – подчеркнула Полина. – А потом говорит, что «два раза». Слово «однажды» здесь не значит «один раз». Скорее всего, он ее видел два раза за короткий срок. «…Принца увели в большое белое здание…», то есть в монастырь. Здесь, наверно, он и видел ее второй раз. Но нам про это ничего не рассказывают… В любом случае с двух раз он, наверно, должен был ее хорошо запомнить.
- Да, слишком много совпадений, – согласился Денис. – Очевидно, автор имел в виду, что так оно и было.
- В большинстве мультиков и фильмов его находит на берегу именно принцесса. Я не видела ни одного, где монашка и принцесса были бы разными персонажами. И поэтому потом, когда принц вновь встречает ее и говорит «это ты!», она не возражает, а часто даже подтверждает, что это была она… В старом нашем, русском мультике у нее очень интересная мимика в этой сцене…
- А я раньше всегда думал, что у Андерсена это морская ведьма превратилась в принцессу, воспользовавшись голосом русалочки…
- Это только в диснеевском мультике! У Андерсена, если ты заметил, она обелена и оправдана, как только можно! У него в этой сказке вообще нет плохих персонажей! Вспомни, что, когда русалочка приплыла к ведьме, та ее чуть ли не отговаривала и все по-честному ее предупредила! Вот в мультике – там да, там своя история… Тут вот в чем дело: если эти два образа – принцесса и ведьма – объединены, то либо надо делать в конце хэппи-энд, либо принц останется с ведьмой. То есть вся эта идея с тем, чтобы принц в полуобморочном состоянии действительно видел русалочку и слышал, как она пела, а потом ведьма присвоила себе ее голос, – это все упирается в необходимость хэппи-энда. У Андерсена идея была другая. Но вот насчет того, что принц на берегу видел и слышал русалочку – это отдельная история. Как ты помнишь, в сказке он ее не видел и не слышал, и она ему ничего не пела. И тем не менее, в очень многих мультиках и фильмах он ее все-таки видел, а в двух мультиках она ему пела: в русском, ну и, конечно, в американском, в диснеевском. Пение и там, и там служило лишним способом ее опознать. Про американский я уже сказала, а в русском это ничего не дало: он просто, когда уже после смерти русалочки услышал снова эту песню, подумал, что это его жена поет. А то, что он ее видел, русалочку… знаешь, тут, мне кажется, больше желание тех, кто пишет сценарий: ну как же! неужели он ее даже не увидит?! Хотя в некоторых случаях это совершенно ничего не дает. Только в японском мультике им нужно было, чтобы принц в конце узнал ее и все понял, когда было уже поздно, чтобы совсем трагедия получилась… Но Андерсену это было не нужно! Ему важно было, чтобы именно монашка (она же принцесса) стала первой любовью принца. Он, наоборот, хотел описать прекрасную историю любви принца и принцессы и ничем ее не омрачать. Где нет плохих и никто не виноват, что все так получилось. И где русалочке не было места… Просто история безответной любви и самопожертвования ради счастья любимого человека.
- …Мне вот еще не совсем понятна последняя сцена русалочки на корабле, когда она подходит к спящему принцу… – Денис посмотрел в распечатку: – «…И нож дрогнул в руках у русалочки». Значит, все-таки собиралась?
- Я тоже над этим много думала. Важнейшая сцена! Именно здесь она получает свое право на шанс обрести бессмертную душу… Тут, кажется, во всей этой сцене осознание невозможности убить принца приходит к ней постепенно. С начала и до последнего момента она как будто вообще об этом не думает, а просто идет делать, что ей сказано. Все, что здесь происходит, похоже на какое-то внешнее описание ее мыслей. Может быть, немного театральное: Андерсен же был еще и драматургом… И это как-то странно, потому что в других сценах он уже позволял себе, когда нужно, приводить ее мысли… – Полина на секунду задумалась. – У меня даже была мысль (я, правда, потом довольно быстро от нее отказалась), что он хотел таким образом показать, что она не святая. Он хотел усилить ее подвиг самопожертвования тем, что он ей не так просто дался. И в то же время показать, как сильна была ее любовь-страсть к принцу, через описание этой борьбы… Может быть, все ее самопожертвование после того, как она получила ноги, и до сих пор сводилось к тому, что она просто не могла никак сопротивляться обстоятельствам, не имея голоса? А здесь у нее наконец появилась возможность хоть что-то изменить…
- А может, все дело в том, что это всего лишь сказка, да к тому же написанная в эпоху романтизма?.. – добавил Денис, – и не стоит судить ее с позиций психологического реализма? Может, он просто хотел написать эффектную сцену?
- Да тут, может быть, в этой сцене, наоборот, самый что ни на есть психологический реализм и есть! – горячо возразила Полина. – Ты учитывай, что она только что стояла бледная на палубе и готовилась встретить смерть!..
- А, ну вообще-то да… – согласился Денис.
- …Трудно ожидать от нее, что она после этого будет способна быстро принимать решения! – продолжала Полина. – Поэтому она действует как в забытьи… пока не осознала вполне все происходящее. Так что я думаю, что для Андерсена она все-таки была идеалом.
- Еще есть такой странный момент, что она в конце бросается в море. Если, как ты говоришь, у него тут христианский подтекст, то зачем делать финал похожим на самоубийство?
- Да, есть такое дело… – улыбнулась Полина. – В русском мультике даже сделали в конце, что ее просто смыло волной, чтобы не возникало таких мыслей. Там вообще русалочка наиболее идеализированная: там старались избегать скользких моментов и даже сцену с ножом несколько изменили… Но мне бы все-таки хотелось не исправлять Андерсена, а попытаться его понять… То, что она бросилась в море – это только ответ на вопрос, где она хотела встретить свою смерть. Она видела, что солнце уже встает; она бросилась назад, домой, зная, что минуты ее сочтены… «Еще раз посмотрела она на принца полуугасшим взором…» Это не самоубийство и не попытка ускорить свою смерть: плавать-то она наверняка не разучилась!.. В японском мультике неплохо объяснили этот момент через ее мысли (видимо, специально для детей)… Сейчас, вспомню… «Я должна вернуться в это голубое море. Я родилась в нем и я умру в нем». Красиво, правда?
- Да. Очень по-японски.
- И, в тоже время, вполне в духе Андерсена… – Полина задумалась. – На самом деле, невероятно глубокая сказка! Я иногда даже думаю: действительно ли Андерсен просчитал ответы на все мои вопросы?..
- Ну я тебе уже говорил, что смысл произведения может быть глубже того, что имел в виду автор, – ответил ей Денис. – Так что это в любом случае вопрос праздный. Можно думать: «Почему автор написал это так, а не иначе?» – а можно думать: «почему Богу было угодно, чтобы автор написал это так, а не иначе?»… (Кстати, это относится и к Библии), – заметил он. – Хотя, конечно, Андерсен мог и неправильно передать Божий замысел, но, в таком случае, почему-то же Бог его не поправил?
- Да? – как-то странно улыбнулась Полина. – А мне иногда кажется, что Бог специально пускает все на самотек, чтобы отучить нас везде искать скрытый смысл и высшую справедливость!
Денис взглянул на Полину. Лицо ее показалось ему напряженным. Денису припомнилось, что он уже однажды слышал, как она говорила ему нечто подобное.
- И часто у тебя бывают такие мысли? – спросил он серьезно.
- Нечасто, но бывают.
Впервые за весь разговор наступило молчание. Денис хотел ей что-то сказать, но подыскивал нужные слова. Полина первая нарушила тишину:
- Ладно, проехали!.. В конце концов, это всего лишь обычные человеческие сомнения…
- Главное, их не запускать, – заметил Денис.
- Не волнуйся, я как-нибудь с ними справлюсь!
Денис почувствовал легкий холодок, не в интонации, но в самих ее словах. Однако он все же рискнул продолжить:
- Ты мне, пожалуйста, говори про все, что тебя тревожит… про что можешь, конечно! Для меня важно все, что с тобой происходит.
- Хорошо… – тихо ответила Полина и, помолчав, добавила: – Сейчас меня беспокоит только Сергей… – она вздохнула, и лицо ее стало сосредоточенно-грустным.
Денис почувствовал тяжесть у себя в груди.
- …Ты не жалеешь, что с ним рассталась? – спросил он после непродолжительного молчания.
- Нет, – без каких-либо заметных колебаний ответила Полина.
Денису неудобно было лезть к ней в душу. Он пытался понять, хочет ли Полина продолжать разговор в этом направлении.
- Если захочешь об этом поговорить, я всегда готов, – повторил он свое предложение.
- Да, хорошо, – в свою очередь негромко и без какой-либо определенной интонации еще раз сказала Полина.
Денис не понял, относится ли ее ответ только к будущему или же она готова поговорить на эту тему прямо сейчас. Он взглянул на Полину: ему показалось, что она ушла в себя. С минуту они шли молча.
- Я полагаю, что со временем это пройдет, – вновь заговорила Полина, как бы сбрасывая с себя оцепенение. – Просто сейчас все еще слишком свежо в памяти.
Денис промолчал.
- У тебя уже есть какие-нибудь мысли насчет музыки? – спросила Полина, снова заговорив громче, – для балета…
Денис не ожидал, что она так быстро сменит тему. Очевидно, со стороны Полины тут могло быть как желание поскорее закончить тяжелый для нее разговор, так и желание продолжить обсуждение будущего балета.
- Нет еще, – ответил он. – Пока только в самых общих чертах…
- Вот и хорошо: я бы хотела, чтобы мы вместе обсудили, какие там будут номера, и вообще… как что звучит и сколько по времени каждый номер примерно… Как Петипа и Чайковский, – улыбнулась она.
Денис ухмыльнулся.
- Но ты не бойся, – продолжала Полина, – я тебя совсем уж так ограничивать не буду, все-таки у нас с тобой будет более свободная хореография… может, только кроме бала во дворце принца. Так что ты пиши, как тебе подсказывает воображение; я только хотела бы… чтобы я тоже могла как-то немножко влиять по ходу дела. Ты не против? – Полина посмотрела на Дениса доверчивым взглядом, ожидая от него ответа.
- Пожалуйста, – ласково улыбаясь, кивнул ей Денис. – Ты только вдохновляй меня…
- О, это сколько угодно! – радостно отозвалась Полина и прямо на ходу пылко поцеловала его. – Ты, кстати, в курсе, что памятник русалочке в Дании – ну знаешь, да? – что его делали с балерины?.. Даже с двух…
- Нет… – ответил Денис удивленно.
- А вот, знай. Голову – с одной, а все остальное – с другой… потому что та, первая, отказалась позировать обнаженной. Первая исполняла главную партию в балете «Русалочка» и очень нравилась заказчику статуи. А вторая была женой скульптора.
Денис невольно улыбнулся, а затем сказал уже серьезно:
- Для меня девяноста девять процентов красоты в женщине – это ее лицо… Внешней красоты, я имею в виду… И особенно глаза, – он посмотрел на Полину.
Полина тоже посмотрела на него, а затем, отведя взгляд в сторону, слегка покраснела и улыбнулась.
- Для балерины лицо – это еще не все, – вздохнула она.
- А для меня это относится и к балету тоже, – убежденно возразил Денис, не сводя глаз с Полины.
Полина снова взглянула на Дениса. Кажется, ей понравилось то, что он сказал.
27
К концу июня Полина вернулась домой к родителям. Она не жила здесь уже больше года, хотя периодически наведывалась. Полина сообщила родителям, что они с Сергеем разошлись и у каждого теперь своя личная жизнь. На вопрос о том, кто был инициатором разрыва, она ответила, что они оба так решили. Также она позволила себе удовлетворить родительское любопытство (преимущественно матери) насчет Дениса, перечислив его типовые анкетные данные. На все дальнейшие вопросы относительно своей личной жизни Полина отвечать наотрез отказалась. Родители восприняли известие о ее разрыве с Сергеем по-разному: мать несколько тревожно, отец – молча, хотя по лицу его Полина поняла, что он за нее переживает. Так или иначе, они рады были снова видеть рядом свою «блудную дочь», как она сама себя назвала, пересказывая все это Денису.
…Недели через две Полина сообщила Денису, что на следующий день ее родители собираются к своим знакомым на какую-то встречу, и притом «с ночевкой», так что до девяти утра она будет дома одна.
- …Ты можешь прийти ко мне, – прибавила она очень просто и естественно.
Денис почувствовал, как волна радости прилила к его сердцу.
- Хорошо, я приду, – ответил он, стараясь не выдать волнения.
- Тогда после работы поедем вместе…
…Денису не спалось. Он лежал уже, наверно, с полчаса. На другом конце комнаты горела настольная лампа, при свете которой Максим читал книгу.
- Макс! – окликнул Денис в голос, но негромко. – Ты смотрел фильм «Амадей»?
Максим оторвался от книги.
- Давно, – ответил он. – А что?
- Помнишь там эпизод, который идет под «Rex tremendae» из Реквиема? Когда Моцарт, чтобы отвлечься от Реквиема, бегает на репетиции «Волшебной флейты», больше похожие на попойки?
- Ну было…
- Помнишь, он там возвращается домой в снег, идет по улице плохо одетый, падает, поднимается, опять идет?..
- Смутно.
- И там как раз полифонический участок, во второй раз… и он падает и идет дальше. Там так видеоряд совпадает с музыкой – это что-то!.. Так жалко его, невыносимо! Человек погибал у нас на глазах и в последние часы создавал музыку, за которую мы должны быть ему вечно благодарны, а мы даже похоронить его толком не могли!.. Была б моя воля – всех бы спас! За одни только муки всех бы простил! Разве можно быть счастливым в раю, зная, что хотя бы одна душа мучается?! – спросил Денис, увлекшись своими мыслями.
- Не знаю, – ответил Максим с некоторым недоумением.
- Какие там слова, интересно? – продолжал Денис, обращаясь больше к самому себе. – «Rex tremendae majestatis» – «царь потрясающего величия» – это я помню, а дальше?..
- Без понятия… К чему ты это все? – спросил, наконец, Максим.
За три года, что они прожили вместе под одной крышей, Максиму еще не приходилось слышать от Дениса подобных речей, тем более на ночь глядя.
- Так, просто вспомнил… Сильный эпизод, – ответил Денис, отрываясь от своих мыслей. – Ты в курсе, что он в «Lacrimosa» успел написать только первые десять тактов: вступительный аккомпанемент и первый период темы?.. Об этом всегда как-то замалчивают, я сам узнал, только когда специально занялся этим вопросом. Как будто боятся бросить тень на величие Моцарта! Какая чушь! Даже если предположить, что он не оставил никаких устных указаний насчет дальнейшего развития темы, все равно в этих десяти тактах главная мысль всей части! Лучше бы отдали должное Зюсмайеру…
Что касается Дениса, то он и сам не мог бы объяснить, что такое сейчас творилось у него в голове. О чем бы он ни думал, мысли его принимали необыкновенно восторженный характер. Завтрашний визит к Полине волновал его до глубины души. Мысль о том, что он проведет у нее ночь, сводила его с ума, повергая его в какое-то мучительно-сладостное замирание и одновременно чуть ли не в панический страх. То, что инициатива встречи принадлежала Полине, еще более усиливало его волнение. Он не мог не думать о том, что в эту ночь их отношения могут перейти ту черту, которая до сих пор между ними никогда не нарушалась. Денис был готов к такому повороту событий и, более того, сознательно желал, чтобы так оно и было. Но он не стремился к этому специально. Сама мысль о том, что он, может быть, для того и идет завтра к Полине, казалась ему оскорбительной. Ему даже было стыдно оттого, что он так много об этом думает.
…Весь следующий день Денис пребывал в подвешенном состоянии. Мысли не давали ему покоя, кружась вокруг одного и того же. Он решил, что в любом случае надо быть готовым к любому развитию событий. Вечером, по пути в Большой театр, он зашел в аптеку…
Стоя на площади перед театром, Денис ждал встречи с Полиной с таким чувством, как будто это была их первая встреча, словно до сих пор они виделись друг с другом лишь издалека. Наконец, Полина пришла.
Она была неотразима! Ее распущенные волосы в лучах солнца приобретали фантастический медный оттенок. Во всем облике Полины доминировал белый цвет: блузка с короткими рукавами, которую Денис прежде не видел, длинная юбка, также ему незнакомая, и полузакрытые туфли на высоком каблуке, которые Полина купила себе на прошлой неделе и еще ни разу не надевала. Сумочка, висевшая у нее на плече, и пакет, который она несла в руке, тоже были белые. Денис подумал о том, что Полина напоминает невесту. Эта мысль одновременно и смутила его и наполнила его душу восторженным трепетом.
- Привет! Ты сегодня похожа на ангела! – сказал он.
- Привет! Спасибо! – Полина радостно улыбнулась в ответ.
Денис принял от нее пакет с вещами, а она взяла его под руку.
Прошло уже полтора месяца с тех пор, как они договорились не афишировать свои отношения вблизи театра и танцевального клуба. За это время они стали постепенно отходить от установленного правила и позволять себе немного больше. Денису очень хотелось по пути обнять и поцеловать Полину, но он подумал, что испортит весь ее «аристократический имидж». Он решил подождать с поцелуями, пока они не придут к ней домой.
Чтобы не молчать, Денис затеял разговор об их балете и рассказал о том, что ему пришло в голову за последние два дня. Полина слушала его с большим интересом и время от времени высказывала свои соображения насчет того, как должен звучать тот или иной номер. Ее взгляд на музыкальную сторону балета, основанный больше на интуиции, чем на знаниях, Денис находил хоть и не всегда бесспорным, но нередко глубоким и проницательным.
…Полина жила довольно далеко от центра в пятиэтажном доме старой постройки, на втором этаже. Когда Денис следом за ней переступил порог ее квартиры, он почувствовал, что называется, выброс адреналина в кровь. Обостренно воспринимая все происходящее вокруг, каждой клеточкой своего тела впитывая информацию, поступающую извне, он находился в состоянии необыкновенно полного проживания настоящего.
Полина включила свет и закрыла входную дверь. Они положили сумки и пакет на пол. Денис повернулся к ней и раскрыл свои объятия. Они поцеловались…
- Ну проходи же, – сказала Полина.
Ее голос прозвучал тепло и ласково.
Из прихожей вели три двери и еще одна отдельно, – очевидно, в совмещенные туалет и ванную комнату. Полина нашла Денису тапочки, а затем, открыв перед ним среднюю дверь, сказала:
- Посиди пока на кухне, я сейчас.
И она скрылась за той дверью, что была слева.
Денис прошел на кухню. Поглощенный своими мыслями, он в то же время неосознанно замечал все, что ему попадалось на глаза. Еще в прихожей он обратил внимание на чистоту и порядок в квартире, что, вероятно, было заслугой матери Полины. К отделке помещения, возможно, приложил руку отец: Денису бросился в глаза паркет «под дерево» и другие признаки евроремонта. Он также обратил внимание на обилие комнатных растений, стоявших на подоконнике и даже на полу. Денис подошел к окну, откуда открывался живописный вид на небольшой дворик перед соседним домом, и остановился. На улице было еще светло.
Через несколько минут появилась Полина. За это время она переоделась и теперь была в простом домашнем платье салатного цвета, не доходящем ей до колен и без рукавов, так что видны были ее плечи, а также в закрытых тапочках на босую ногу.
- Ты со мной поужинаешь? – спросила Полина.
- Спасибо, я поел перед выходом. Лучше просто с тобой посижу.
- Да? Ну смотри, а то поужинали бы вместе?.. Все равно еще за вечер проголодаешься…
- …Ладно, только немного, – после некоторых колебаний, уступил Денис.
Полина открыла холодильник.
- Суп есть куриный, винегрет, колбаса, сыр… могу бутерброд сделать…
- Спасибо, я сам сделаю… Суп не буду, а от винегрета не откажусь.
- Я тоже поем винегрет…
За ужином Полина сидела напротив окна, и Денис любовался сиянием, исходящим от ее волос. Полина рассказывала о своей жизни дома и о родителях. Денис старался отвлечься от своих навязчивых мыслей и расслабиться, чтобы быть более естественным.
- Это ты цветы выращиваешь? – спросил он, указывая взглядом на многочисленные растения.
- Нет, это мама. У меня бы никогда не хватило на них времени.
Потом они пили чай с печеньем. После ужина Денис сказал «спасибо» и вызвался помыть посуду. Полина, немного уставшая после рабочего дня, не стала ему возражать.
- Ты тогда домывай и приходи в мою комнату, – сказала она, указывая на ту комнату, в которой она переодевалась, а сама пошла в ванную.
Денис отмахнулся от мелькнувшей у него мысли, что она пошла в душ, и постарался ни о чем не думать. Посуды было немного, и он закончил раньше, чем Полина вышла из ванной. Таким образом, Денис оказался в ее комнате первым.
Мягкие лучи вечернего солнца освещали комнату Полины через большое окно, расположенное напротив двери. Нежно-розовые обои создавали атмосферу тепла и покоя. Вдоль левой стены, начиная от окна, стоял диван, ближе к двери – станок для занятий хореографией, непосредственно напротив него у правой стены висело большое зеркало, затем, если продолжать двигаться по периметру, – шкаф с книгами, стол с компьютером, рядом – стул, и, наконец, еще один шкаф, вероятно, для одежды. Единственная картина в комнате висела над диваном. Это была репродукция «Всадницы» Брюллова. Под компьютерным столом лежала большая походная сумка, так что некуда было даже ставить ноги. На полке с дисками, висевшей над столом, сидела очень красивая и реалистичная кукла, одетая по моде девятнадцатого века. Денис подошел к шкафу с книгами и пробежался глазами по названиям. Здесь было немного классики (в том числе и Достоевский), несколько дамских романов, Библия в трех разных вариантах, несколько книг на религиозную тематику, а также множество книг по балету.
Денис оторвался от своих мыслей, услышав, что Полина выходит из ванной, и повернулся ей навстречу.
- Книги смотришь? – спросила, входя в комнату, Полина.
- Да. Люблю, когда прихожу к кому-нибудь в гости, разглядывать книжные полки. По книгам можно многое узнать о человеке.
- Интересно, – она подошла ближе. – Да, мои книги меня выдают.
Теперь Полина стояла лицом к свету. Денис провел рукой по ее волнистым волосам.
- Ты сегодня такая красивая!
Полина улыбнулась.
- Ты тоже.
Пока он гладил ее волосы, она тоже протянула руку и коснулась его длинных волос. Ее рука скользнула по его шее, и он на миг закрыл глаза. Полина снова улыбнулась. Она нежно гладила его волосы и одновременно как будто с любопытством разглядывала их. Ее глаза казались Денису еще более нереальными, чем все то, что происходило с ним в эту минуту его жизни.
Денис потянулся к Полине и прильнул к ее губам. Они закрыли глаза и погрузились в созерцание бесконечности. Две пары рук сомкнули их в единое целое. Их губы словно пили воду из живительного источника самой любви, и два язычка, касаясь друг друга, как будто о чем-то говорили между собой. Но самое удивительное и прекрасное было то, что происходило в этот момент с их душами!..
Денис почувствовал, как куда-то сами собой улетучились лишние мысли, и ему стало вдруг так легко, словно все его сомнения остались далеко позади. Голова закружилась и понеслась, как в безудержном танце!..
Он так увлекся, что не заметил, как его правая рука, которой Денис гладил спину Полины, поднялась слишком высоко, и он почувствовал под кончиками пальцев сквозь ткань платья лямку бюстгальтера.
«Ну вот, теперь она подумает, что я ее специально прощупывал!» – невольно подумал Денис, смутившись.
Но это скоро прошло…
Денис опустился на диван и увлек Полину за собой. Она села рядом, не выпуская его из своих объятий. Он повернулся к ней и снова прижал ее к своей груди. Он обхватил ее голову руками, покрыл ее лицо, шею и плечи бесчисленным множеством самых горячих и нежных поцелуев. Он взглянул на ее лицо и застыл в безмолвном восхищении…
Глаза Полины были закрыты. В приглушенном естественном свете она казалась Денису похожей на идеальный женский образ из какого-нибудь старого немого фильма. Полина открыла глаза; Денис посмотрел в них и, на миг закрыв свои, беззвучно прошептал:
- Я люблю тебя!
Она улыбнулась, прочитав его слова по губам и услышав их в своем сердце.
…У двух людей, которых тянет друг к другу, всегда найдется повод к сближению. Денису казалось, что его несет какое-то могучее течение, и он решил довериться ему. Он испытывал некоторые неудобства из-за своей позы, но пока еще не придавал этому большого значения. Сидеть вполоборота на диване было, может, и удобнее, чем стоять, но все же менее удобно чем, например, лежать…
- Мне так неудобно, – через какое-то время пожаловалась Полина.
- Может, ляжем повдоль? – отважился предложить Денис.
- Давай.
Она положила диванную подушку на ту сторону, которая была ближе к двери, и легла к спинке дивана. Денис взглянул на нее с замирающим сердцем. Она лежала перед ним: Полина, та самая Полина, которую он видел недосягаемую на сцене в образе ангелоподобного существа, лежала здесь, перед ним на диване, в лучах заходящего солнца, в обычном домашнем платьице!.. Все это казалось чем-то нереальным!..
Денис лег рядом с ней. С чувством неизъяснимого блаженства они окунулись в объятия друг друга. Их мир раскрылся перед ними во всей своей полноте: они как будто обрели способность видеть не только внешнюю сторону явлений, но и их глубинную, скрытую сущность и поэзию…
- Тебе руку некуда деть? – спросила Полина.
Она обнимала его двумя руками, в то время как он не знал, куда деть свою согнутую левую.
- Ложи сюда, – сказала Полина, отрывая голову от подушки.
- Тебе так удобно? На шею не давлю?
- Нет. А тебе?
- Мне – удобно.
Денису и вправду стало сказочно хорошо. Теперь они могли обнимать друг друга так же свободно, как и стоя посреди комнаты, но при этом полностью расслабившись. Денис закрыл глаза и ощутил прилив бесконечной нежности к Полине. Ему захотелось раствориться в ее объятиях, отдать ей всего себя без остатка! Он чувствовал такую свободу, находясь рядом с этой девушкой, что нисколько не боялся довериться ей. Он отпустил себя, позволив своим чувствам беспрепятственно вести этот удивительный безмолвный диалог.
…Да, именно диалог! У него совсем не было ощущения, что говорит он один, что ее еще надо «раскручивать» на беседу, что она только получает удовольствие, предоставляя ему взамен возможность быть рядом с ней. Ничего подобного не было! Он чувствовал, что ее точно так же тянет к нему, как и его к ней, и это чувство наполняло его сердце неизъяснимым восторгом! То был искренний и страстный порыв двух влюбленных сердец навстречу друг другу!..
Денис еще сильнее прижался к Полине. В голове его мелькнуло приблизительно следующее:
«Хорошо, что у меня нет эрекции: это могло бы ее смутить. Видимо, это оттого, что я с ней еще не привык быть в близких отношениях. Раньше вначале тоже было так же…»
Ему показалось странным, что в такой момент подобные мысли могут уживаться в нем с мыслями самыми возвышенными…
…Они поднимались над самыми высокими облаками, там, где не летают даже птицы. Великая и вечная сила любви звала их за собой, даруя им свободу и унося их все дальше и дальше от земли. Они не помнили себя от счастья и забывали все вокруг, охваченные ее неугасимым пламенем, сгорая в нем и возрождаясь вновь в каком-то новом невесомом облике.
И вместе с тем было в этом что-то упоительно грустное… Почему на свете так много грустных песен о счастливой любви? Почему человек способен плакать не только от горя, но также и от счастья? Почему иногда минорная тема в мажорном произведении может рассказать о любви больше, чем самый ликующий апофеоз?
Дыхание Полины стало более частым и неровным.
«Теперь уже назад нет пути: она не поймет, если я остановлюсь».
Он медленно и нежно провел правой рукой по ее талии сбоку. Затем выше, едва касаясь. Дойдя до ее руки, он немного задержался, вернулся назад, потом снова вверх и еще… Левой рукой он обхватил ее голову. Его губы сами собой легли горячими поцелуями на ее шею, ключицу, плечи…
«Я люблю тебя! Полиночка! Поленька!.. Господи, я только хочу, чтобы она была счастлива!.. Боже, какие у меня влажные руки!..»
Полина крепко прижимала его к себе, страстно и нежно гладя его спину, голову. Слегка согнув левую ногу, она положила ее поверх правой ноги Дениса; их ноги, обхватив одна другую, переплелись… Он обнимал ее и гладил со все возрастающей страстью, доходя рукой до ее бедра и словно впиваясь в него своими пальцами, сжимая ее в объятиях, скользя губами по ее губам и затем с нежностью обхватывая одну из них, проводя ногтями по ее шее сзади и зарываясь в ее глубокие волнистые волосы, вдыхая их аромат, аромат ее кожи, ее дыхания, чувствуя, как неудержимо колотится сердце у нее в груди и как горячи ее ладони; его рука скользнула вверх и прижалась к ее груди – Полина глубоко вздохнула, издав при этом тихий стон, и вся выгнулась; его губы слились с ее губами в долгий поцелуй, он замер…
Рука Полины коснулась его руки и мягко отстранила ее.
- Денис, пожалуйста, не надо… – прошептала она. – Не сейчас.
В ее голосе не было каких-либо негативных интонаций. И в тоже время в нем не чувствовалось никаких признаков колебаний. Она сказала это очень деликатно, но так, что не оставалось ни тени сомнения в твердости ее решения. Она просила, но не умоляла.
«Я все испортил!..»
Сердце его упало. Мысли спустились с небес на землю и потускнели. Весь его пыл исчез сам собой. Денис почувствовал растерянность.
Однако последняя фраза Полины – «не сейчас» – пробудила в нем определенные надежды. Интуитивно он чувствовал, что лучше не торопиться с выводами и подождать, пока что-нибудь не прояснится. Он продолжал плыть по течению, но все меньше понимал, куда оно его несет.
Денис тепло, по-братски обнял Полину, безмолвно прося у нее прощения. Судя по всему, она вполне поняла его жест и приняла его объятия с чувством благодарности…
Полина немного отстранилась и, вероятно, посмотрела на него. В темноте Денис почти не различал ее лица.
- Денис, я хочу с тобой поговорить… – сказала она тихо.
Он внутренне напрягся. Не дождавшись от него никаких слов, Полина продолжала вполголоса:
- Я думаю, нам стоит поделиться своими взглядами насчет сексуальных отношений. Мы еще как-то не затрагивали эту тему, и… мне кажется, что, наверно, будет лучше, если мы об этом поговорим.
«Ну конечно! Она против секса! Мог бы и раньше догадаться!.. Помнишь балет “Сильфида”? Она балерина. Зачем ей лишний раз рисковать?..»
- Хорошо, давай, – так же тихо сказал он.
- Тогда, если можно, я хочу тебя спросить: было у тебя… был у тебя уже такой опыт?..
- Да, – твердо и без лишних оттенков в интонации ответил Денис.
- У меня тоже, – спокойно сказала Полина.
Денис почувствовал противоречивые эмоции. С одной стороны, в его душе непроизвольно шевельнулось что-то похожее на ревность. Но он привык относиться ко многим вещам по-философски и быстро поборол в себе это чувство. С другой стороны, Денис сделал вывод, что Полина, стало быть, не «давала обета воздержания», и это его обрадовало.
- С одной? – продолжала Полина.
- С Таней.
- У меня тоже только с Сергеем… Один раз или много? – в голосе ее послышалась некоторая неловкость.
- Много, – просто ответил Денис.
- И у меня… – тихо сказала Полина. – И как ты вообще к этому относишься… к таким отношениям?
- Нормально, – ответил Денис убежденно. – Я считаю, что если по любви и если есть обоюдная готовность отвечать за возможные последствия, то в этом нет ничего плохого… и, напротив, это такое же выражение любви, как и признание на словах. Главное, что должно быть полное взаимное доверие.
- А как ты относишься к абортам?
- Категорически против! Это то же, что и убийство.
- Хорошо. Я тоже так считаю.
- Я считаю, что если так получилось, то будь добр скорректировать свою судьбу под этого нового человека, за которого ты теперь отвечаешь. В крайнем случае будь готов к тому, что тебе придется отказаться от каких-то своих планов. Потому, что это важнее.
- Согласна… А ты знаешь, что церковь считает, что сексуальные отношения до брака – это грех?
- Да, я знаю, но, по-моему, они перебарщивают в этом вопросе. Я считаю, что любовь – от Бога, а брак – это уже люди выдумали. Брак нужен, если есть дети…
- Но они ссылаются на Библию…
- Ну Библия – это тоже смотря как интерпретировать… И потом, церковь – это люди, а человеку свойственно ошибаться.
- Как и тебе, – заметила Полина.
- А я, в отличие от церкви, ни на что и не претендую!
- Но ты же православный… – напомнила она ему.
- Да, но это же не значит, что я позволю под эту лавочку кому угодно промывать мне мозги!
- Не кому угодно, а церкви. А церковь – это не один человек… это многовековая традиция.
- Да, я понимаю и принимаю это, но… все-таки я считаю, что церковь – это не абсолютный авторитет. Я доверяю своей совести. Ведь совесть – тоже от Бога. А совесть моя говорит мне, что любовь узаконивает секс до брака и освящает его. Я считаю, что настоящая любовь оправдывает и покрывает все, вне зависимости от того, заключен ли брак или нет. А если думать, что секс – это грех, если относиться к этому как к чему-то грязному и постыдному, то это и будет грязь. А если видеть в этом часть огромной единой Любви, той Любви, которая есть Бог, и если видеть единственной настоящей целью секса – счастье другого человека, то это будет нечто самое возвышенное и прекрасное!.. Если бы это был грех, то, наверно, я бы что-то такое почувствовал? А я, напротив, чувствую в такой момент себя ближе к Богу… Не знаю… Это мои ощущения.
- А я вот не знаю, грех это или не грех, – вздохнула Полина. – Я чувствую, что не могу ответить на этот вопрос… и даже, наверно, не вправе… хотя определиться вроде как бы надо… С одной стороны, я согласна со всем, что ты сказал, – я сама в душе чувствую то же самое, – а с другой стороны… Ну не может же быть, чтобы все эти взгляды церкви возникли на пустом месте! И в Библии про это говориться: апостол Павел про это много пишет в «Первом послании к Коринфянам»… Короче, я еще не определилась с этим вопросом. Пытаюсь оправдать себя любовью. Молю Бога, чтобы он меня простил.
- Qui salvandos salvas gratis, salva me, fons pietatis, – задумчиво произнес Денис.
- Что это?
- Это слова из реквиема: «Дающий спасение из милости, спаси меня, источник милосердия».
- Реквием – это католический?..
- Да. Заупокойная месса.
Они замолчали.
- А ты говоришь об этом на исповеди?.. – спросил Денис. – Ты вообще хоть раз исповедовалась?
- Нет, ни разу. Я как-то не готова открыться перед посторонним мне человеком.
- А я был один раз за всю жизнь. В девятнадцать лет, перед тем как покреститься.
- Ну и как? – с живым интересом спросила Полина.
- Да мне тогда особо каяться было не в чем… Ну разве что кроме мастурбации… – сказал Денис, чувствуя некоторую неловкость. – Но это тоже полная чушь! Зачем Богу было создавать человека с такой очевидной возможностью, чтобы потом ее запрещать? Чтобы не чувствовал себя шибко праведным? Чтобы было куда развиваться?.. Это же абсурд! В это можно только верить, но рационального тут нет ничего! Я понимаю, почему плохо убивать и грабить, но тут-то что? Кому вред? Если отвлечься и посмотреть на все со стороны… Ну представь себе, прилетают к нам инопланетяне и думают: «Странные они какие-то! Почему мастурбация? Почему они запрещают себе именно эту функцию их организма? Почему не давить прыщи или ковырять в носу?»
Полина тихо засмеялась. Денис продолжал, уже от себя:
- Неужели только за удовольствие? Неужели это только способ подчинения человека церкви, доставшийся нам от древних?
- В Библии сказано, что тело есть храм Духа Святого, а хула на Святого Духа не прощается.
- Ну это вот как раз вопрос интерпретации. Я люблю свое тело и удовлетворяю его потребности. Святой Дух на меня что, обидится за это? При чем тут хула? Я, может быть, в тот момент Богу молюсь, а они в мои самые чистые чувства грязь льют! В Библии где-нибудь прямым текстом запрещается мастурбация?.. другим словом, конечно…
- Прямым текстом не знаю… – задумалась Полина. – Там есть история про Онана, которому Бог сказал «восстановить семя» своего покойного брата, женившись на его жене, а тот, «входя» к ней, «изливал семя на землю» и Бог его за это покарал. Но это, вообще-то, прерванный половой акт.
- Да… и это, может быть, частный случай. Тут же четко расписаны все подробности. Можно ли его обобщать? Это тоже вопрос интерпретации: смотря кому что надо доказать.
- И еще в Библии неоднократно осуждается блуд. А церковь считает, что мастурбация – это тоже блуд.
- На каком основании?
- Они ссылаются на то, что Бог заповедовал человеку «плодиться и размножаться» и для того и устроил его так, а мастурбация нарушает этот порядок.
- Но ведь одно другому не мешает.
- Это так, но во время мастурбации человек обычно представляет себе сексуальные отношения. И тут можно вспомнить слова Христа: «всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с ней в сердце своем».
- В принципе, можно и не представлять, – заметил Денис. – И, кстати, если «смотреть на женщину с вожделением» – это грех, то тогда и брак тоже грех.
- Брак освящен Богом: «и оставит человек отца и мать, и прилепится к жене своей, и будут два одна плоть».
- А как же монахи?
- Монахи – другое дело… Если помнишь, в другом месте, когда ученики сказали, что «лучше не жениться», Христос ответил им: «не все вмещают слово сие, но кому дано»… и таким образом Он указал, что не всем дано от Бога прожить жизнь в воздержании.
- Ну да, – как бы про себя ухмыльнулся Денис, – кому-то ж еще и «плодится и размножаться» надо.
- Еще, конечно, надо не путать блуд и прелюбодеяние, – заметила Полина, – но здесь, может быть, важнее общий смысл того, что сказал Христос.
- А в чем разница?
- Блуд – это любые сексуальные отношения без брака, а прелюбодеяние – это супружеская неверность.
- И откуда взялись эти определения?
- Церковь так считает.
- То есть опять же люди и вопрос интерпретации?
- Не только. Еще изучение первоисточников… и традиция.
- Это всё тоже люди… А что говорят первоисточники?
- Апостол Павел однозначно пишет, что «блудники, прелюбодеи, малакии, мужеложники, воры, пьяницы» и так далее «не наследуют Царства Божия»…
- Но это опять-таки упирается в вопрос, считать ли мастурбацию блудом. Интересно, зачем ему понадобилось мужеложников отдельно оговаривать? Ведь это, по идее, те же блудники?
- Не знаю. Может быть, для коринфян того времени это было особенно актуально…
- Ну все равно: нет, чтобы уточнить насчет онанистов!
- Так вот, я тебе не договорила: православная церковь считает, что это и есть «малакии».
- Опа! И насколько это точно?
- Точно никто не знает. Есть и другие варианты перевода: «изнеженный», или «пассивный гомосексуалист», например.
- Совсем одно и то же! – усмехнулся Денис.
Осведомленность Полины в вопросах связанных со взглядами церкви на сексуальные отношения поражала его.
- Интересно, а откуда ты взяла всю эту информацию?
- Из Интернета в основном.
- Конечно, не самый надежный источник…
- Да, но я же не по порносайтам искала.
Денис промолчал.
- Вообще-то, меня уже очень давно волнует эта проблема, – продолжала Полина тихо и с доверительной интонацией. – С девяти лет.
- Так рано? – удивился Денис. – Меня – лет с двенадцати.
- Это еще не рано: бывает намного раньше!
- Только я уже давно не считаю это проблемой. По-моему, это все слишком надуманно.
- А я вот до сих пор мучаюсь этим вопросом, – вздохнула Полина. – Я понимаю, что никто, кроме Бога, мне на него не ответит…
- Это точно!
Они замолчали. Еще одной тайной между ними стало меньше. Денис прижался к Полине и нежно обнял ее. Она ответила ему тем же. Денису показалось, что после этого разговора они стали еще ближе друг к другу. Довольно долго они лежали так неподвижно и ничего не говорили.
- Ты не уснешь? – спросила Полина.
- Нет, что ты! – улыбнулся Денис.
- Я предлагаю разложить диван и постелить.
Денис почувствовал сильное волнение и внезапно нахлынувшую на него радость.
- Давай, – сказал он, стараясь, чтобы голос звучал ровнее.
Денис встал, Полина – вслед за ним. Она закрыла шторы и включила настольную лампу. Денис прищурился, привыкая к новому освещению. Лицо Полины было спокойно. Она объяснила Денису, как разложить диван, и он сделал все в точности, как она говорила.
- Ты можешь первый пойти в душ, если тебе надо, а я пока постелю.
- Хорошо, – ответил Денис, чувствуя смущение.
Полина дала ему чистое полотенце. Денис зашел в ванную и закрыл за собой дверь на защелку. Сердце его зашкаливало, стуча, как после хорошей пробежки. Вымыв руки, он почистил пальцем зубы и снял линзы. Потом наскоро помылся, стараясь не замочить волосы. Снова надев нижнее белье, Денис решил одеться полностью, сделав исключение только для носков, которые он затолкал в карман своих джинсов.
Когда Денис вышел из ванной, он застал Полину стоящей посреди комнаты с сотовым телефоном в руке. Он не разглядел выражения ее лица.
- Я поставила будильник на восемь, – голос Полины был сосредоточенно-спокойным. – Завтра надо не проспать, чтобы ты успел уйти до маминого прихода.
- Не проспим: я привык вставать рано.
- Хорошо… Ты с какой стороны будешь спать?
- Да мне все равно…
- Тогда я слева, – Полина указала на ту сторону, которая была ближе к стене. – Ладно, я пошла мыться. Свет, если будет не нужен, выключи.
Она зашла в ванную и закрыла за собой дверь. Денис полностью разделся и лег в постель. Он услышал, как в ванной зашумела вода. Полина оставила дверь в свою комнату открытой. Там дальше, в темноте прихожей, взгляд Дениса уже не различал ничего, кроме узкой полоски света, пробивавшейся из ванной. Денис потянулся к столу и выключил светильник. Потом он нащупал в темноте свою сумку и придвинул ее поближе к изголовью, чтобы утром иметь возможность достать сотовый телефон и посмотреть, сколько времени.
…Денис лежал на спине и чувствовал внутреннюю дрожь во всем теле. Он напрягал всю свою волю, стараясь успокоиться. Несмотря на теплое время года и на то, что Денис лежал под одеялом, он чувствовал холод в ногах. Никакой эрекции у него и в помине не было. Он зажмуривался и начинал изо всех сил читать «Отче наш», не прося ничего более того, о чем говорилось в этой молитве. Затем он открывал глаза и видел во тьме перед собой тонкую полоску света…
Он представлял себе, как эта полоска начинает вдруг расширяться, как на ее фоне возникают неопределенные очертания; затем свет гаснет, и он слышит мягкие шаги по полу; он видит, как что-то неопределенное приближается к нему в темноте, снимает с него одеяло и опускается сверху…
Он ощущал атмосферу этой комнаты. Здесь все для него дышало Полиной и на всем был свой особенный отпечаток ее присутствия. Здесь, в этих стенах, она прожила почти всю свою жизнь с самого рождения. Здесь, рядом, в темноте стоял станок, который, должно быть, много раз испытывал на себе тепло ее рук. Здесь, за стеклом на полках стояли книги, страниц которых касались ее пальцы. Здесь была кукла, быть может, хранившая на своем лице следы ее детских губ.
Денис повернулся на правый бок и уткнулся лицом в соседнюю подушку. Она была напоена ароматом ее волос. Он вдыхал этот аромат, чувствуя, как его голова начинает идти кругом. Он был здесь, в ее комнате; он лежал в ее постели и погружался в ее мир!..
…Денис не знал точно, сколько времени прошло с тех пор, как Полина зашла в ванную, но ему начинало казаться, что она слишком долго моется. По его ощущениям, она была в ванной уже около получаса. Шум воды, начавшись в скором времени после того, как она туда зашла, с тех пор ни разу не смолкал.
Вдруг сквозь этот равномерный шум Денис явственно услышал, как Полина сморкается. Он слишком часто слышал этот звук месяц назад, чтобы у него тут же не возникло предположение, что она плачет. Сердце его сжалось, когда он подумал, что Полине, может быть, сейчас плохо, и весь ход его мыслей сразу же поменял свое направление. Денис замер и весь обратился в слух.
В голове его стали возникать различные объяснения, почему она может сейчас плакать. Скорее всего, что-нибудь связанное с Сергеем: может быть, что-то конкретное, а может, и просто нервы. Правда, она уже довольно долго ничего не говорила на эту тему. Спрашивать же самому ему было как-то неудобно… Денис стал прокручивать в голове все, что они сказали друг другу за этот вечер. Могло ли что-то в их сегодняшнем разговоре подвести к тому, что она заплакала? Может быть, он что-то не так делал или что-то не то сказал?.. Он вспомнил, как она стояла с сотовым телефоном в руке, когда он вышел из ванной. Может быть, она говорила с Сергеем, пока он мылся?.. Но нет, это уж совсем нелепое предположение…
Звук повторился еще раз. Денис почувствовал растерянность. Он не знал, что ему делать: пойти спросить, все ли в порядке, или подождать, когда Полина выйдет сама. Наконец, он не выдержал, встал, надел трусы и на ощупь в темноте тихо подошел к двери в ванную. Он решил, что, если шум воды прекратится, у него еще будет время, чтобы вернуться в постель. Денис приблизил ухо к дверной щели и осторожно прислушался. Два раза ему показалось, что он слышит сдавленные рыдания Полины. После второго раза он осторожно постучал в дверь. Шум воды стих.
- Поленька, у тебя все в порядке? – спросил Денис сквозь дверную щель.
- Да, все нормально, – послышался голос Полины, спокойный, но с явными признаками заложенного носа. – Ложись, я скоро выйду.
Денис вернулся назад и, не снимая трусов, лег в постель. Шум воды начался снова. Денис стал ждать…
Минут через пять шум воды прекратился. Еще через некоторое время послышался щелчок дверной задвижки и дверь немного приоткрылась. Затем свет в ванной погас и стало совсем темно. Денис услышал тихие приближающиеся шаги Полины. Он слышал, как она подошла к кровати и сняла с себя какую-то одежду, возможно, халат. Затем она легла рядом с ним и укрылась одеялом. Они молча прижались друг к другу. Денис ощутил тепло ее груди и почувствовал, как бешено колотится ее сердце рядом с его собственным…
После первых нескольких секунд объятий их руки остановились. Они замерли в каком-то священном безмолвии. Денис боялся пошевелиться и нарушить то, что происходило с ними в эту минуту. Он боялся спрашивать ее о том, что с ней было в ванной. Он хотел, чтобы она немного пришла в себя и чтобы она могла привыкнуть к близости с ним…
- Ты там не задохнешься? – спросила Полина, так как Денис лежал, уткнувшись головой в ее плечо.
- Нет.
И снова наступила тишина…
В Денисе боролись два чувства: тревога за Полину и страстное влечение к ней. Его не отпускала мысль о том, что она только что плакала, а он даже не знает отчего. В то же самое время руки его лежали на ее обнаженной спине, и его одолевало навязчивое желание опустить их пониже, чтобы убедиться, что она голая, совсем голая. Он был почти уверен, что это так, и ему мучительно досадно было ощущать себя в трусах: он почти раскаивался в том, что не снял их, когда ложился в постель во второй раз. Но он боялся снять их сейчас, как боялся сделать сейчас вообще любое лишнее движение.
…Полина отодвинула голову. Денис почувствовал на своем лице ее дыхание. Он приблизился и поцеловал ее долгим и нежным поцелуем. Губы Полины оставались сомкнуты и неподвижны…
Наконец, Денис не выдержал и прошептал:
- Может, расскажешь, что у тебя случилось? – он постарался, чтобы его голос внушал спокойствие.
Полина повернулась и легла на спину, так что теперь Денис касался только ее левой руки. Она молчала. Денис терпеливо ждал.
- Просто я опять думала о Сергее, – тихо произнесла Полина.
Денис почувствовал, как ревность кольнула его в самое сердце.
Полина замолчала. Денис не спешил нарушать тишину. Он испытывал чувство сострадания к Полине, но не знал, что для нее сейчас будет лучше… Может быть, она ждет, что он скажет что-нибудь в ответ: утешит ее или попросит рассказать обо всем, что ее волнует? А может быть, ей будет лучше, если он сейчас просто молча выслушает ее?
- Вернее, я о нем все время думаю… – снова заговорила Полина тихим голосом, в котором Денис уловил напряжение. – Каждый день. Наверно, и часа нет, чтобы я о нем не подумала. И я совершенно беззащитна перед этими мыслями. О чем бы я ни думала, как бы хорошо мне ни было… Я все равно сразу же начинаю чувствовать себя последней сволочью! Только ты, пожалуйста, не подумай, что я жалею, что ушла к тебе… Ты лучше его! – сказала она с чувством. – Ну а кто-то, может быть, еще лучше чем ты, так что ж теперь?.. Денис, это мой самый гадкий поступок в жизни!.. – вырвалось у нее. – Он мне снится, постоянно, – продолжала Полина, – чуть ли не каждую ночь. Ты мне столько не снишься! Это, наверно, привычка. Я не знаю, куда деться от ассоциаций: куда ни посмотришь, о чем ни вспомнишь – все связано с ним! Я не знаю, что с этим делать!.. Сейчас мылась в душе, и просто накопилось, видно… тоже такая мысль… что все это уже было! Денис, прости меня, но я не знаю, куда от этого деться! Я еще хочу тебе сказать… только ты, пожалуйста, пойми меня правильно… Вы с ним очень разные, но иногда у меня такое чувство, как будто рядом со мной один и тот же человек! Я с тобой целуюсь, глаза закрываю, а у меня в голове, что все это уже когда-то было!.. Только ты не обижайся!
- Я не обижаюсь, – заверил ее Денис. – Я только хочу тебе помочь, но не знаю как.
- Ты мне и так помогаешь! – с искренним теплом в голосе сказала Полина.
- Как? – с сомнением протянул Денис.
- Тем, что поддерживаешь. Знаешь, как это важно!
Денис вздохнул.
- К психологу тебе надо, – сказал он, – или к священнику.
- И что он мне, совесть почистит? – съязвила Полина. – Приду и скажу: «Избавьте меня, пожалуйста, от совести!»
«Тогда уж лучше “отформатирует”», – подумал Денис, но вслух сказал другое:
- Нет, но… может, он что-нибудь тебе посоветует.
- Знаешь, у меня такое чувство, что я получаю по заслугам. Что все, чем я сейчас мучаюсь, это еще мало по сравнению с тем, что я натворила. Это вроде искупления. Помнишь «Преступление и наказание»?.. Вот и со мной так же.
- Но надо же как-то жить дальше. Ты же не будешь себя теперь всю жизнь казнить и разрушать?
- Это не я себя казню и разрушаю! Это помимо моей воли! То что я мучаюсь совестью – это абсолютно естественно! Хуже, если бы у меня ее не было!.. И… я не уверена, что от этого надо лечиться.
- А что, лучше сидеть сложа руки и мучиться?
- Я надеюсь, что со временем все само уляжется. Прошло еще слишком мало времени.
Денис не нашел, что на это возразить. Он лишь заметил:
- Смотри не запусти это дело. А то, может, потом еще хуже будет.
- Я подумаю над этим… – тихо проговорила Полина и, немного помолчав, добавила: – У меня еще такое чувство, как будто я потеряла не просто близкого мне человека, а как будто я потеряла саму себя. Дело даже не в том, что я с ним срослась за эти два года, хотя и это тоже… Понимаешь, я ведь действительно верила в то, что можно любить человека всю жизнь. А как я теперь могу в это верить? Мне кажется, я убила в другом человеке веру в любовь и потеряла ее сама… Я всю жизнь верила, что я вся такая хорошая, правильная, что я никогда не сделаю того, что против моей совести, и никогда не предам того, кого полюблю… и кто будет отвечать мне взаимностью… Я скорее допустила бы мысль о том, что это он от меня уйдет… А теперь я узнала, что я такая же, как и все те, кого я, может быть, в душе осуждала, и ставила себя выше их (неосознанно)… Я думаю, что это, наверно, мне урок, чтобы не заносилась, – сказала она язвительно.
- Не вини себя – лучше подумай о том, как стать лучше.
Полина, видимо, задумалась.
- Денис, ты такой хороший! – с чувством сказала она вдруг и прильнула к его груди.
Денис прижал к себе ее голову и поцеловал ее распущенные волосы…
- Ты не против, если я открою окно? – спросила Полина.
- Не против.
Полина вылезла из-под одеяла, перебралась через Дениса и встала с кровати на пол. Она до половины раздвинула шторы и приоткрыла окно. В тусклом свете, упавшем с улицы, Денис увидел смутные очертания ее белого тела. На ней ничего не было.
Полина вернулась в постель под одеяло. Денис лежал на спине. Она тоже легла на спину, очень близко, но не касаясь его.
Денис вполне контролировал себя в эту минуту. Его ужасно тянуло к Полине, но, если бы он точно знал, что она сейчас этого не хочет, он оставил бы всякую попытку сближения с ней сегодня. Однако он не знал и не мог знать ее желаний, пока они оставались невысказанными. Он пытался призвать на помощь всю свою интуицию, но интуиция его молчала. Спросить же Полину напрямую ему даже в голову не приходило. Оставалось одно из двух: пытаться или не пытаться. Денис понимал, что, возможно, последний вариант – это лучшее, что он мог сделать в сложившейся ситуации. После только что испытанного Полиной стресса, может быть, разумнее было бы оставить ее в покое, по крайней мере на ближайшее время. А с другой стороны, неизвестно, когда у них в следующий раз появится такая возможность. Завтра с утра – едва ли. Необходимость рано вставать плюс явное или неявное ожидание прихода ее матери… И Полина об этом знает, не может не знать. Может быть, она только и ждет сейчас, когда он начнет проявлять инициативу? Может быть, в конце концов, она для того его сюда и позвала? Зачем-то же она легла с ним голая в одну постель?.. А как же ее слова про ощущение, что «это уже было»? Не будет ли с его стороны попытка сближения с ней выглядеть так, как будто он пропустил ее слова мимо ушей?.. Да, много бы он сейчас отдал, чтобы узнать ее мысли!..
Денис повернулся на правый бок и приблизился к Полине. Губы его коснулись ее щеки. В его груди все горело. Он прижался к ее левой руке, чтобы хоть как-то успокоить этот жар. Он обнял ее за шею, так, чтобы не касаться раньше времени рукой ее левой груди… Он целовал ее лицо, нежно и страстно; он гладил ее, трепетно скользя пальцами по ее щеке, волосам, шее… Полина оставалась неподвижна. Денис обхватил ее голову руками, склонился над ней и так, не опускаясь, поцеловал в губы. Мягкие, податливые губы Полины раскрылись, пропуская его вперед, но он не почувствовал в них никакого движения навстречу. Денис не знал, как правильно объяснить ее пассивность: то ли Полина не хотела сейчас никакой близости, то ли ей просто хотелось расслабиться и ничего не делать. Так или иначе, но она его, по крайней мере, не останавливала. Денис опустился ниже и стал целовать ее шею. Он гладил ее плечи и руки; ему ужасно хотелось обхватить ее всю целиком, но для этого пришлось бы ее приподнять, а он не был уверен, что ей это понравится.
Вдруг он почувствовал, как ее нежные теплые руки коснулись его спины. Они скользнули вверх, и он невольно вздрогнул, когда ее пальцы пробежали по его шее. Она обняла его голову и прижала ее к себе. Денис повернул голову на бок и почувствовал под своей щекой твердую ключицу. Он осторожно опустился грудью на живот Полины и сжал в своих руках ее худенькие плечи. Ее сердце бешено и гулко стучало почти под самым его ухом. Он знал, что где-то рядом с его подбородком был ее сосок, так что он даже мог, высунув язык, достать до него, но он не стал этого делать.
- Тебе не тяжело? – шепотом спросил Денис.
- Пока нет, – ответила Полина, продолжая гладить его волосы.
- Тогда скажи, как устанешь.
- Хорошо, – сказала она как-то серьезно и, по-видимому, не улыбаясь.
Денис лежал на ней только наполовину: ему было страшно лечь на Полину всем телом. Она казалась ему такой маленькой и хрупкой… Ласки Полины ободрили его, но ему не хотелось менять позу, хотя она его и сковывала в какой-то мере. Ему не хотелось разрывать сладостный плен этих волнующих объятий – напротив, он был бы рад задержаться в них еще чуть-чуть… Когда руки Полины остановились, наступило какое-то застывшее безмолвие…
- Уже немножко тяжело, – сказала Полина через некоторое время.
Денис подогнул под себя ноги и присел рядом с ней. Его руки обвивали ее стройную талию, гладили ее живот и опускались вниз до самых бедер. Денис мог еще раз убедиться, какая она худенькая, но ему это нравилось. Его ласки и поцелуи становились все более страстными. У него было такое чувство, как будто он несется с горы и уже слишком поздно, чтобы останавливаться. Денис решил, что если он сейчас остановится, то Полина его, пожалуй, не поймет. Он слышал ее дыхание. Ему показалось, он понял, чего она от него ждет. Его пальцы и губы встретились там, где билось ее взволнованное сердце. Денис почувствовал ее сосок: он был еще мягкий. Денис обхватил его губами, потянул в себя, коснулся языком и крепко-крепко сжал Полину в своих объятиях. Она судорожно вздохнула и потянулась; он почувствовал, как ее руки легли ему на голову, отстраняя его от себя…
- Денис, не надо!..
Денис моментально оторвался от Полины и сел рядом с ней. В первую секунду он испытал ощущение легкого шока. У него было такое чувство, как будто произошел ужасный крах. Он почти что слышал, как стучит кровь в его висках и сердце.
- Денис, прости меня, пожалуйста! Но я сейчас правда не могу!.. – почти умоляюще заговорила Полина. – Ты здесь совершенно ни при чем: это все… это все во мне дело… – и она вдруг разрыдалась.
Денис, быстро опомнившись, кинулся ее успокаивать:
- Поленька, прости! Я совершенно… Я дурак! Я должен был понять, что с тобой происходит! Прости! – он прижимал ее голову к своей груди и целовал ее волосы. – Поленька, не плачь, пожалуйста, не надо!..
Полина рыдала в голос. У Дениса сжималось сердце от этих звуков. Мысленно он проклинал себя на чем свет стоит!..
…Выплакавшись, Полина немного отстранилась от Дениса. Она достала платок (видимо, из-под подушки) и стала сморкаться.
- Не надо себя ругать, – сказала Полина, заплаканным голосом, но в то же время уже немного успокоившись. – И мне сейчас лучше поплакать, чем держать все в себе.
- Извини, – растерянно произнес Денис.
- Это ты меня извини, – сказала Полина, вытирая нос платком. – Чувствовала же, что подкатывает, – надо было сразу тебе сказать. Я надеялась, что все пройдет… Прости, что так получилось…
- Мне бы стоило быть более чутким…
- Ничего страшного!
И она прильнула к нему всем телом и крепко обняла его. Денис сжал ее в своих объятиях и почувствовал вдруг такое взаимное единение с ней, какого не испытывал за весь вечер!
…Они лежали так довольно долго. Денис находился во власти очень глубоких и сильных переживаний… Он лежал в одних трусах и прижимал к груди совершенно обнаженную девушку – девушку, которую он любил и желал, – при этом практически точно зная, что не будет с ней сейчас заниматься сексом. Ему казалось, что в этом было что-то потустороннее. Энергия их любви, запертая в их физических телах и скованная ими же самими созданными ограничениями, находила себе выход в иной, духовной сфере. Это был просто другой опыт, другая сторона любви, но от этого все, что между ними сейчас происходило, казалась еще более возвышенным и неземным…
Полина снова легла на спину. Денис, не в силах оторваться от нее, приник губами к ее плечу.
- Смотри, какие узоры на потолке! – тихо и немного восторженно сказала Полина.
Денис тоже повернулся и лег на спину. На потолке были видны прямоугольные пятна света, падавшего с улицы сквозь пространство между приоткрытыми шторами.
- Как дома, в Калининграде, – мечтательно сказал Денис. – Я в детстве часто на них смотрел перед сном.
- Ты тоже?! – живо откликнулась Полина. – И я смотрела! У нас это называлось «мультики»… А ты знаешь, отчего они иногда начинают плыть по потолку?
- От фар проезжающих машин, я полагаю…
- Правильно! – сказала Полина, немного разочарованно, как будто говоря: «Так не честно – ты знал!» – А я этого долго не знала, и мне казалось, что в этом есть что-то сказочное! Потом мне папа объяснил… Вон смотри: поплыло!
Два неровных белых прямоугольника, нарисовавшись в дальней части комнаты, оторвались от стены и как два таинственных призрака медленно поплыли по потолку в направлении окна. Денис и Полина молча следили за их беззвучным полетом, пока те проплывали у них над головами и затем исчезали во тьме.
- Знаешь, что я сейчас вспомнил?.. – произнес Денис.
- Что?
- …Нет, я лучше тебе поставлю!
Денис нащупал в темноте свою сумку и достал из нее диктофон с вставленными в него наушниками. Зная на память расположение кнопок, он быстро нашел на светящемся экране композицию под названием «Бах – Хоральная прелюдия фа минор».
- Можно, конечно, подождать, когда в следующий раз поплывет, а можно и не ждать, – сказал Денис.
- А что это?
- Сейчас услышишь.
- Давай тогда подождем, – сказала Полина, явно заинтригованная.
- Давай. Но, в принципе, это даже и не важно, – Денис лег рядом с ней и вложил ей в руку один наушник: – Держи. Второе ухо можно заткнуть пальцем…
Они заглянули в себя и открылись Вселенной – две души, зависшие вне пространства и времени на пути к Бесконечности. Тонкие, невидимые потоки потустороннего света проникали в их мир, наполняя его невообразимо глубоким содержанием, приводя хаос их мыслей, чувств и желаний в гармонию: как внутреннюю, так и в гармонию с внешним миром. И им хотелось слиться с этой Бесконечностью, потеряв себя и снова став частью Того, что уже было до них изначально. Она звала их к себе, и они словно растворялись в ее бесконечном сиянии…
…В человеке есть внутреннее ощущение нравственного идеала – то, что мы называем совестью. Свободное от интерпретаций и софизмов, оно не лжет и не вступает в сделки. Мы можем услышать голос совести слишком поздно или не услышать его вовсе, но мы не можем изменить его по своему желанию. Кем бы мы ни были, сколько бы нам ни было лет, перед лицом своей совести мы все уязвимы как дети. Посмотрите на людей вокруг: едва ли не каждый из них под маской внешнего благополучия носит в себе какую-то «страшную тайну». Если же мы не слышим голос своей совести, то наше положение становится еще печальней.
«…Вложу закон Мой во внутренность их и на сердцах их напишу его…» (Иер. 31. 33) – так в Библии была узаконена совесть, как голос Бога в душе каждого человека.
Когда закончилась музыка, они долго молчали… Полина первая нарушила тишину:
- Прямо как в фильме «Солярис».
Еще когда звучала музыка, Денису вспомнилась сцена из этого фильма, где главные герои под действием невесомости поднимались в воздух в объятиях друг друга. Теперь этот кадр вновь возник в его сознании.
- Да, она там используется. Это хоральная прелюдия фа минор Баха, – заговорил Денис, словно оживая после глубокой спячки. – И более того – это то самое исполнение. В титрах не указано, кто играет, но я потом, сравнивая на слух, вычислил. Это Леонид Ройзман. Запомни это имя: страна должна знать своих героев! После него все остальные исполнения уже невозможно слушать. Одна регистровка чего стоит!.. Кстати, эта же запись звучит и в фильме «Конкурс продолжается» про Баха; он вышел на год раньше «Соляриса»…
- А ты помнишь этот фильм?
- «Солярис»?.. Ну более или менее…
- Гениальный! – тихо, но убежденно сказала Полина.
- Тебе нравится Тарковский? – немного удивился Денис, припоминая, что в информации о себе в Интернете Полина не указала в числе своих любимых фильмов ни одного фильма этого режиссера.
- «Солярис» – да.
- А мне все его фильмы кажутся немного затянутыми. Я бы их в два раза подсократил.
- А я бы не стала, – сказала Полина задумчиво.
- Мне не всегда его видеоряд помогает воспринимать эту музыку. В любом случае она выше всего того, что под нее показывают, – все более увлекаясь, заговорил Денис. – Для меня эта прелюдия – это «Отче наш» в звуке. В ней столько смирения и столько настоящей безоговорочной веры! Текст «Отче наш» под нее ложится идеально: не фонетически, но по духу, по особому настрою. Там есть момент, который в точности соответствует фразе «хлеб наш насущный дай нам на сей день», а последний мажорный аккорд приобретает особенный смысл, если сопоставить ему слово «аминь».
- А разве в фильме не то же самое?.. не тот же смысл?
- В фильме все более узко и конкретно: вот дом, вот родители… Эта музыка бесконечно шире всех этих частных воспоминаний одного человека. Она самодостаточна. Под нее что ни покажи – все будет как откровение! Она вытянет на себе практически любой видеоряд.
- Ты разве сам не скучаешь по дому, по родным?
- Скучаю, конечно, но это еще не вся моя жизнь… Да дело тут даже не в том, а в намеренном ограничении образа.
- Это значит видеть Бога через простые вещи, – спокойно заметила Полина.
Денис промолчал: ему показалось, что она хочет сказать что-то еще.
- Я бы хотела сейчас оказаться там, – заговорила Полина, и в ее голосе послышалось некоторое волнение. – Это как оказаться перед Богом… Они не могут его понять – Океан – и потому боятся его. А он добрый! Он дает им то, чего они сами не осознают, а в глубине души просят. Это возможность попросить прощение у тех, кому мы причинили боль… Он дает такую возможность.
Наступило молчание.
- Ты бы хотела еще раз попросить прощение у Сергея? – тихо спросил Денис.
- Да, – так же тихо ответила Полина.
- Тебе важно знать, что он тебя действительно простил?
- Да.
Денис несколько секунд молчал, подбирая слова:
- …Так в чем же дело?
- Я этого никогда не сделаю, – глухо, но решительно проговорила Полина. – Я не стану ему о себе лишний раз напоминать. И даже если я случайно с ним встречусь, я не стану напоминать ему о том, что, может быть, для него больно.
Они опять замолчали.
- Но ты же веришь, что Бог может все простить? – спросил Денис.
- Верю… Только как я узнаю о том, что Он меня простил?
- А что тебе даст, если ты узнаешь, что Сергей тебя простил? Ведь это же еще не прощение от Бога…
- Не знаю… – Полина задумалась. – Наверно, мне было бы легче, если бы я хотя бы знала, что у него все в порядке.
- У него своя судьба. Ты же не считаешь, что ты могла нарушить план Бога на его счет?
- Нет… «но горе тому, через кого» в мир приходит зло, – закончила Полина своими словами.
Денис задумался.
- Хорошо, – сказал он, – и что, получается, ты теперь до самой смерти не узнаешь, простил тебя Бог или нет?
- Я надеюсь, я почувствую, когда это будет так.
…В наступившей паузе Денис молча следил за тем, как по потолку проплывал очередной «мультик».
- Ты спать не хочешь? – спросила Полина немного устало.
- Нет, а ты?
- Начинаю хотеть.
- Давай тогда поспим, а то как ты завтра будешь на работе?
- Давай, – с благодарностью в голосе ответила Полина.
- Можно тебя обнять? – напоследок попросил Денис.
- Можно, – ласково согласилась Полина.
Они обнялись. Денис вновь ощутил ее тепло рядом со своим сердцем и почувствовал такую невыразимую нежность и благодарность к ней, что ему захотелось в эту минуту отдать все на свете, лишь бы она была счастлива!..
- Ты не против, если я лягу к тебе спиной? – спросила Полина шепотом.
- Не против, – прошептал в ответ Денис.
Полина повернулась на другой бок, слегка подогнув ноги и прижав руки к груди. Денис обнял ее сзади, в точности повторяя контуры ее тела. Правую руку он положил себе под голову, а левой рукой осторожно обнял Полину сверху, так, чтобы не стеснять ее дыхания. Ему захотелось укрыть ее от всех невзгод. У него было ощущение полного физического и духовного единения с ней… Денис подумал, что это даже, может быть, и лучше, что он в трусах: это, если и не устраняло совсем, то, по крайней мере, уменьшало эротический характер его позы. Он закрыл глаза. Ему хотелось так и уснуть, обнимая Полину…
Но поток его мыслей, как растревоженный пчелиный рой, вовсе не спешил утихать. Мысли носились в голове, спровоцированные последними разговорами, событиями и, наконец, всей необычностью текущего момента…
Очень скоро Денис понял, что заснуть в таком положении ему не удастся. Тогда ему вдруг безумно захотелось прожить эту ночь рядом с Полиной. Слышать ее ровное дыхание, чувствовать, как где-то рядом бьется ее сердце, ощущать ее тепло… Интересно, она уже спит?..
Денис прислушался. Биения сердца со стороны спины не ощущалось. Дыхание было спокойным и умеренным. Он попробовал дышать с Полиной в такт и заметил, что может дышать медленнее, чем она. Денис так и не понял, спит она или нет…
Впервые за всю ночь Денис почувствовал, что у него начинается эрекция. Он попытался думать о чем-нибудь постороннем, но это не помогло. Тогда он отодвинулся нижней половиной тела, чтобы не смущать Полину.
Он старался двигаться как можно осторожнее, чтобы не разбудить ее. Но это не помогло: Полина вздохнула и слегка пошевелилась.
- Жарко, – прошептала она, словно прося его.
Денис высвободил ее из своих объятий, отодвинулся на другую сторону кровати и лег на живот. Полина повернулась на спину и немного раскрылась.
Денис долго смотрел на смутные белые очертания в темноте рядом с собой…
…Он так и не уснул. Он слышал ее ровное дыхание, слышал, как она один раз тихо застонала во сне. Он боялся лишний раз пошевелиться, чтобы не нарушить ее сон.
Ближе к утру он захотел в туалет, и ему, в конце концов, пришлось встать и пойти туда. Там он сначала снял напряжение, одолевавшее его всю ночь…
…Зарево рассвета проникало в комнату сквозь наполовину открытые шторы, наполняя все вокруг новыми красками и делая очертания предметов более отчетливыми. Денис смотрел на спящую Полину. Сейчас он мог позволить себе любоваться ей, не сводя с нее глаз. Во сне она была так прекрасна и к тому же совершенно естественна! В ее безыскусственной простоте было что-то трогательное…
В восемь зазвонил будильник на сотовом телефоне Полины. Он лежал у нее рядом с подушкой, и Полина сразу же отключила его. После этого она повернулась к Денису. Долгий поцелуй был их утренним приветствием. Денис обнял ее. Полина была сонной, но в хорошем расположении духа.
- Спящая красавица! – сказал Денис, глядя на нее.
Полина блаженно улыбнулась. Денис лежал, подпирая голову рукой, и смотрел на нее не отрываясь.
- Ты собирайся, а я можно еще немножко поваляюсь? – попросила Полина застенчиво.
- Конечно.
Он еще раз поцеловал ее перед тем, как вставать.
- Я люблю тебя! – и его долгий, покоренный и совершенно очарованный взгляд повторил его слова.
- Я люблю тебя! – прошептала она, выразительно глядя ему в глаза.
…Когда Денис, надев линзы, вышел из ванной, Полина уже встала. На ней был зеленый халат из тонкой ткани, который ей очень шел. Стоя в прихожей, они договорились, когда увидятся в следующий раз.
- Ты хороший! – сказала она ему при прощании и крепко обняла.
Они еще раз поцеловались. Им было трудно отпускать друг друга.
Денис вышел на улицу, испытывая огромный душевный подъем. Он окинул взглядом дом, где жила девушка его мечты, и мысленно послал ей воздушный поцелуй…
У меня возникает один закономерный вопрос: «Какие же они после этого православные?»
В самом деле, налицо очевидное несоответствие личной жизни Дениса и Полины с учением Православной Церкви. Достаточно заглянуть в «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви» (глава X), чтобы увидеть, что для православных христиан в вопросе сексуальных отношений существуют лишь два приемлемых варианта: либо брак, либо воздержание. Что касается Дениса, то он сам заявил о своем несогласии с тем, что в любых внебрачных сексуальных отношениях есть что-то заведомо греховное. Следовательно, он не является православным христианином уже на уровне убеждений. В случае же с Полиной можно наблюдать некоторые колебания ее в этом вопросе, но на уровне поступков она все равно ведет себя несоответственно тому, как должен вести себя православный христианин. Таким образом, ее позиция получается весьма двусмысленной.
И еще одно замечание по поводу упомянутого Полиной отрывка из Евангелия от Матфея, в котором говорится о таком варианте, как не жениться вовсе (Мф. 19. 10-12). Нелишне будет вспомнить о том, что существует и другое его толкование, согласно которому Христос здесь подтверждает, что действительно лучше не жениться. В самом деле, при прочтении данного отрывка целиком, это, пожалуй, первое, что приходит в голову. На таком толковании настаивал, в частности, Лев Толстой, например, в своем послесловии к «Крейцеровой сонате», где эта мысль изложена у него очень последовательно, хотя и несколько нетерпимо по отношению к инакомыслящим. (Претензия на единственно возможную истину способна испортить любую хорошую мысль. И я, в свою очередь, полагаю, что это нехорошо.)
Но, как сказал бы Денис, это уже «вопрос интерпретации». По большому счету, невозможно ведь доказать, что и за воздержание на том свете не предусмотрено какое-нибудь наказание. Хотя, может быть, и пожурят, как в фильме «Андерсен. Жизнь без любви»: «Здесь Я тебя как мужчина не одобряю!» (мне больше нравится «не понимаю»).
28
На следующей неделе Денис ходил на «Жизель» по пригласительному, который для него достала Полина. С тех пор, как они начали встречаться, Денис стал посещать все спектакли, в которых Полина принимала участие. В этом спектакле она была занята в роли одной из девушек-крестьянок в первом акте и в роли одной из двадцати четырех виллис – во втором. Из двух солирующих виллис второй была Анна Гуревич.
Денис не отрываясь следил за происходящим на сцене в бинокль. Он видел, как появилась Полина, неся плетеную корзинку на плече; видел ее очаровательную улыбку, когда она вместе с другими девушками кружилась в общем танце; видел, как тяжело дышала после трудной сцены упавшая замертво Жизель и с каким неподдельным чувством проживала всю эту сцену Полина!.. Со своего места на балконе он мог видеть Полину даже в последнем ряду танцующих виллис…
…С тех пор, как Полина снова стала жить у своих родителей, она добиралась домой на метро, так как Анне и Кириллу было с ней не по пути. После спектакля Денис ждал ее на улице с букетом белых тюльпанов в руке.
- Я могу приблизиться к тебе в бальном танце, но в балете ты становишься недосягаемой!
- Как красиво! – сказала Полина, улыбаясь и краснея. – Спасибо!
- Жаль, что ты сама себя не видела! – продолжал Денис, с восторгом глядя ей в глаза. – Во втором акте ты была просто божественна! – и он нежно поцеловал ее руку.
- Спасибо! – Полина сделала легкий и изящный реверанс.
Денис показал снимки, которые он сделал во время спектакля на свой фотоаппарат. Полина восприняла их довольно сдержанно. Потом они долго гуляли, обмениваясь мыслями и впечатлениями от спектакля. Денис был в приподнятом настроении, Полина же казалась немного уставшей.
- …Это, конечно, очень романтично, что она от несчастной любви сошла с ума и умерла… – с улыбкой заметил Денис.
- Она умерла не оттого, что сошла с ума, а от сердца, – уточнила Полина. – Там, если ты заметил, есть сцена, где она во время танца останавливается и прикладывает руки к сердцу. А потом в другой сцене ее мать напоминает ей, что у нее больное сердце и что ей нельзя танцевать… и в музыке после этого звучит намек на ту тему, которая будет звучать уже после ее смерти: в самом конце первого акта.
- Да? Это интересно! – сказал Денис с искренним удивлением.
- И еще, насчет сумасшествия… Некоторые балерины играют Жизель, как будто она с самого начала немного того… с задатками. Короче, дурочку. Но нам в академии рассказывали, что у нее там совсем другое. Это вроде временного помешательства, это вообще может случиться с каждым, если очень сильный стресс. Но это потом проходит: через несколько часов… или максимум через месяц. Так что, если бы она не умерла тогда, то она потом бы опять стала нормальной. Другое дело, как бы она после всего этого жила… – прибавила Полина задумчиво.
- …Слушай, а зачем тот другой… – начал Денис, – ну тот, который ее любил…
- Ганс, лесничий?
- Да, лесничий. Зачем он ей на мать в конце показывал? Как-то искусственно получилось: вроде «давай туда – сейчас твоя финальная пробежка!»
- Просто она, когда перед этим бегает и никого не узнает, имеется в виду, что она кричит «мама!»
- А-а, тогда понятно!
- …Кстати, ты знаешь, что русалки в некоторых преданиях очень много имеют общего с виллисами? – заметила Полина. – Это те же девушки, обманутые своими возлюбленными и умершие до свадьбы. А потом они так же убивают всех мужчин, которые им попадутся. Только русалки выходят из воды, а виллисы – из могил. Но у Андерсена как раз другие русалки: с хвостами.
- Мне как-то трудно себе представить, что эти создания могут кого-то убить, – сказал Денис иронично. – По-моему, смерть лесничего – самая большая условность в этом балете. Куча балерин напали на мужика, и он ничего не может с ними сделать. Какие-то ужасы матриархата!.. Да еще и как-то это выглядело, когда вы его выкидывали со сцены: вроде «пошел вон из нашего леса!»
- Ничего ты не понимаешь! – Полина даже обиделась. – Мы же призраки, мертвецы.
Денис почувствовал, что слишком увлекся и сказал лишнее.
- Да нет, я понимаю, – замялся он. – Просто, вы какие-то не страшные. По мне, так даже вполне симпатичные, – пошутил он, стараясь говорить ласково, но получилось немного заискивающе.
- А тебе надо обязательно, чтобы как в голливудском фильме и с вампирскими зубами? – съязвила Полина. – Это же классический балет!
- Понимаю, но все-таки…
- Мы же воздействуем на мужчин не физически, – продолжала Полина с оттенком возмущения в голосе. – Мы своим танцем заставляем их танцевать до изнеможения. Тут что-то вроде гипноза. А наша красота – это еще одно наше оружие.
Полина замолчала. Денис думал, что бы такого сказать, чтобы снова ее как-нибудь не спровоцировать. Он решил, что будет лучше деликатно сменить тему.
- А каково это чувствовать себя носителем красоты? – спросил Денис, с восхищенной улыбкой взглянув на Полину.
Полина скривила губы в усмешке, при этом слегка покраснев.
- Носитель красоты! – повторила она почти с умилением, а затем с выражением жалости покачала головой: – Ты еще даже не видел мои бедные ножки!.. Носитель красоты!.. – в ее голосе послышалась горечь. – Ходячее произведение искусства… Знали бы вы все, чего нам это стоит! – проговорила она с чувством, но негромко. – Мы же искусственно выведенная порода. Не существующая в природе, болезненная и противоестественная. Сфинкс! Видел когда-нибудь живьем таких кошек?
- Только на фотках.
- А я видела один раз, на выставке котят. То еще зрелище! Странно, как они вообще живут! Живут только по прихоти людей: в природе бы такие давно вымерли. Или эти персы, у которых вечно текут глаза… Так вот и нас разводят, чтобы потом показывать за деньги… во всех смыслах «разводят»! – горько усмехнулась Полина.
- Разве ты не сама сделала этот выбор? – осторожно спросил Денис.
- Да что я знала, когда шла в балет?! – вырвалось у Полины. – Десятилетняя девчонка, обсмотревшаяся «Щелкунчика»! Разве я знала тогда, куда я лезу?! Если бы мне сказали тогда, что я до сорока лет буду танцевать в кордебалете, а потом показали бы, какие у меня к тому времени будут трудовые мозоли на ногах!.. тогда бы я, может, и задумалась… Нет, мне, конечно, что-то говорили, – поправилась она, – но разве ж это сравнится!
- А почему ты думаешь, что ты так и будешь всегда танцевать в кордебалете? По-моему, только слепой может не заметить, что ты там красивее всех.
- Ха! Да кому это видно?! Первому ряду? Это только на видео, может быть, и имеет значение, а на сцене важнее о-образ и те-ехника, – сказала Полина, язвительно с придыханием растягивая последние слова.
- Ну с этим, по-моему, у тебя тоже все в порядке…
- Значит, не всё, раз не берут, – сказала Полина с плохо прикрытой досадой. – Или все хорошие места уже заняты.
- Это другой вопрос, – кивнул Денис.
- Нет, Денис, все тот же! – грустно вздохнула Полина. – Ты помнишь, под какую музыку крутят фуэте Одиллии в третьем акте «Лебединого озера»? – она вдруг пристально посмотрела ему в глаза.
- Нет, не помню.
Полина напела.
- Ну да, знаю, – сказал Денис.
- Это же цирковая музыка! – воскликнула Полина с каким-то даже страданием на лице. – Это аттракцион: «пони бегает по кругу»! Или лошадь – смотря по росту… Только лошадь еще стегать надо, а эта сама себя хлещет: свободной ногой! А еще попробуй не докрути или упади, того хуже! Считай, вся работа за вечер насмарку! Какие уж там адажио!..
Денис видел, что с Полиной что-то происходит.
- Ты, что ли, не рада, что занялась балетом?
Полина несколько секунд молчала, задумавшись.
- Мне понравилось, как ты сказал: «Сначала ты выбираешь искусство, потом искусство выбирает тебя», – сказала она уже спокойнее. – Я это запомнила, – она снова помолчала и добавила: – В любом случае я не представляю себя кем-то еще, кроме балерины.
Денис почувствовал горячее желание сказать ей что-нибудь хорошее, поддержать ее.
- Я много вижу тебя и в жизни, и в балете, – сказал он, убедившись, что Полина закончила. – Я даже не могу понять, где ты более настоящая. То есть я думаю, ты везде настоящая, – поправился Денис, – но где больше проявляется твоя истинная сущность? И ты знаешь, насколько я не устаю восхищаться тобой в жизни, но то, что ты делаешь на сцене – это нереально!
Говоря это, Денис смотрел на Полину. Она рассеяно глядела прямо перед собой, но он был уверен, что она его внимательно слушает.
- У меня даже нет слов, чтобы описать тебе то, что я вижу, когда ты танцуешь на сцене в белом платье, залитая голубым светом!.. Это какое-то видение! То, что я наснимал, не передает и тысячной части того, что я видел!
- Спасибо, – сказала Полина немного смущенно.
- Это тебе спасибо! – с чувством ответил Денис. – За то чудо, которое ты даришь нам, простым смертным!
Полина улыбнулась: ей явно было приятно это слышать. Денис почувствовал, что возникшее в их разговоре напряжение уходит. Однако странное и не до конца понятное ему настроение Полины напугало его, и он уже не торопился снова начинать беседу.
Полина заговорила первой. Ее голос звучал негромко, но отчетливо:
- Как по-твоему, о чем этот балет?
Дениса озадачил ее вопрос. Он не мог понять, зачем Полина вообще его задала.
- О любви, – ответил он с легким недоумением и тут же добавил: – И прощении… А ты как считаешь? – спросил он, видя, что она молчит.
Полина ответила не сразу:
- А по-моему, это балет о предательстве.
Денис почувствовал, как в душе его похолодело. Он молча ждал, что Полина скажет дальше. Но она смотрела куда-то себе под ноги и молчала.
Когда она заговорила вновь, в ее голосе опять послышалось напряжение. Полина говорила довольно быстро: казалось, ее мысли родились в ней уже давно и потом долго вынашивались.
- Весь первый акт – это история предательства. Во втором акте показывается сколько их таких – обманутых и преданных. И история Жизели – это история каждой из них, – Полина перевела дух и продолжала, как будто что-то преодолевая внутри себя: – Мы еще когда репетировали, у меня такое чувство было… во втором акте, в сцене с Гансом, помнишь?.. и мне казалось, что я-то как раз меньше всего имею права «первой бросить в него камень». Наоборот, это меня надо вывести в круг и заставить танцевать до смерти, – сказала она с болью в голосе. – Кстати, он по сюжету почти ни в чем не виноват: это только кажется, что главный злодей, а на самом деле это все Альберт. Она бы все равно рано или поздно узнала правду. Так что, если уж кого-то и надо было наказывать, так это Альберта. Но она его спасла, – Полина на секунду замолчала. – Ты говоришь, что этот балет о прощении. Да, она его простила, но ведь еще нужно, чтобы он сам себя простил! И не просто так простил: надо, чтобы у него в душе что-то изменилось. А как это сделать?
Денис почувствовал, каким мучительным был для Полины этот последний вопрос. Он попробовал ответить ей, полагаясь на собственную интуицию.
- Почему бы и нет? Разве человек не может простить сам себя? Искренно, честно. Попросив прощения у Бога и у того человека, которому он причинил боль. Осознав вполне свой проступок и раскаявшись в нем. Сделав соответствующие выводы и получив опыт на будущее: зная уже, чем все это грозит. Почему он после этого не может себя простить? Почему мы при всех тех же условиях уже бы сто раз простили другого человека, а себя простить не можем?.. Кто дал нам право себя осуждать? Почему мы считаем, что у нас есть такое право? «Не судите, да не судимы будете», «прощайте и будете прощены» – кто сказал, что это не относится и к самому себе? Напротив, «возлюби ближнего своего, как самого себя»! Как мы можем выполнять эту заповедь, если мы будем так жестоки к себе?!
Денис говорил очень эмоционально. Когда он закончил, он быстро взглянул на Полину и снова отвел глаза. Лицо ее было неподвижно, но во взгляде чувствовалась напряженная внутренняя работа, которая происходила с ней в эту минуту. Полина молчала. Денис ждал.
- Наверно, это потому, – сказала Полина серьезно, – что на себя мы можем как-то влиять, а на других – нет… не так, во всяком случае. Поэтому, я думаю, что от себя имеет смысл что-то требовать, а других остается принимать такими, какие они есть.
- Все верно, – кивнул Денис. – Я лишь хочу обратить внимание на вопиющее несоответствие тех мерок, которые мы применяем к себе и к другим.
- Да, пожалуй, – задумчиво согласилась Полина.
…В этот вечер Денис вызвался проводить Полину до дома, что он уже делал иногда и прежде. Они прощались в подъезде, застыв в объятиях друг друга и выразив всю силу чувства, охватившего их, в одном безмолвном долгом поцелуе…
- Береги себя! – прошептал Денис, нежно глядя ей в глаза. – Кто еще так о тебе позаботится, как не ты сама? И я тоже тебе в этом помогу! Только говори со мной, пожалуйста! Мне важно все, что с тобой происходит! – в который уже раз повторил он ей.
- Спасибо, Денис! Что бы я без тебя делала! – с грустной улыбкой прошептала в ответ Полина.
«Жила бы себе спокойно!» – подумал Денис, но промолчал.
- Я люблю тебя! – шепнула ему Полина, и ее длинные ресницы выразительно взметнулись вверх.
- Я люблю тебя! – прошептал он, глядя в ее широко раскрытые глаза.
Денис проводил Полину взглядом, когда она в своем длинном белом платье проплыла по лестнице на второй этаж и скрылась из виду. Он слышал, как открылась входная дверь, слышал, как Полина обменялась приветствием со своей матерью. Затем все стихло.
Денис какое-то время стоял неподвижно, словно надеясь услышать что-то еще или прислушиваясь к собственным чувствам. Странное желание овладело им: он вдруг быстро и бесшумно поднялся по лестнице и приник ухом к двери, ведущей в квартиру Полины. Дверь была металлическая; за ней, Денис это знал, была еще одна – деревянная. Он расслышал шум телевизора и пару раз отдельные голоса, но слов невозможно было разобрать. Наконец, страх быть обнаруженным кем-нибудь из жильцов дома и ощущение постыдности своих действий взяли над ним вверх, и Денис поспешно спустился по лестнице и вышел на улицу.
…Когда Денис вернулся в общежитие, Максим, как обычно, уже был там.
- Ты телефон забыл, – сказал он Денису. – Тебе весь вечер звонили.
- Да, спасибо.
Денис взял телефон и обнаружил, что ему звонили трижды с одного и того же неизвестного номера. Не имея обыкновения перезванивать на незнакомые номера, он решил, что если человеку очень надо, то он еще позвонит. Но, вероятно, уже не сегодня, так как время позднее…
Ему не часто звонили с незнакомых номеров, и Денис невольно подумал о том, что этот звонок может быть от какого-нибудь культурного учреждения, в которое он когда-нибудь относил диск со своими записями. Он уже давно перестал ждать таких звонков, но призрачная надежда на то, что однажды раздастся звонок, который решит все его материальные и карьерные проблемы, все еще теплилась в глубине его души.
…Перед тем как уснуть, Денис машинально стал перебирать в памяти всех людей, с которыми он общался в последнее время. Но это мало что ему дало. Решив покончить со столь бесполезными мыслями, Денис повернулся на другой бок и попытался подумать о чем-нибудь другом. Но странно: им владело какое-то необычное ощущение, почти предчувствие, что этот звонок если и не изменит его жизнь, то, по крайней мере, привнесет в нее некоторое разнообразие.
29
- …Алло, это Денис? – услышал он незнакомый мужской голос.
- Да, это я.
- Привет, это Захар.
- А! Привет, – оживился и в то же время удивился Денис.
- Как твое «ничего»?
- Нормально…
- Сейчас на каникулах?
- Да.
Захар секунду или две молчал, а потом заговорил довольно быстро:
- Слушай, тут такое дело: у нас тут клавишник улетает на полгода, – в воскресенье мы с ним еще один концерт сыграем, и все. Я уже все варианты перебрал, какие знал, – никто не может, все где-нибудь заняты. Ну я сразу подумал о тебе… Ты как на это смотришь?
- …Да, я думаю, мне это интересно… – согласился Денис, поначалу от неожиданности не вполне уверено, но потом с все большим энтузиазмом: – Я, конечно, никогда не играл в группе, но у меня есть опыт игры в кафе. Единственное, что у меня нет своего инструмента…
- Инструмент у меня есть. Правда, пятиоктавный, но, я думаю, тебе хватит. Зато удобно таскать с собой. Я могу тебе его дать на время, а на репы буду заезжать за тобой и забирать тебя вместе с ним на точку. Ты где живешь?.. А, ну примерно знаю!.. Ты завтра после обеда свободен?.. Давай тогда, я в час за тобой заеду, а потом поедем ко мне, покажу тебе нашу программу, посмотришь агрегат, а вечером поедем на репу?.. Ну все, о’кей, договорились! Позвоню завтра, как подъезжать буду. Давай!
…Поездка в машине Захара стоила Денису «попорченной крови», во всех смыслах этого выражения. Он плохо переносил специфические запахи легкового автотранспорта так как привык ездить на метро. Попытку Захара закурить он тут же пресек на корню. Всю дорогу Денис сидел, высунув нос в окно и закрыв глаза, чтобы не пересыхали линзы. Захар включил песню из репертуара своей группы, но Денис почувствовал, что звучание басовых колонок еще больше расшатывает его вестибулярный аппарат, и попросил пока подождать с музыкой. Его не волновало, что подумает Захар: ему было сейчас не до Захара.
Наконец, они подъехали к зданию этажей в шестнадцать. Денис вышел из машины и отдышался. В подъезде дома оказалось накурено, и он задержал дыхание.
- А! Погоди! Я кое-что забыл! – сказал вдруг Захар, поворачиваясь и собираясь вернуться к машине.
- Стой! – вынужден был открыть рот Денис. – Какой у тебя этаж? Я подожду тебя там.
- Последний.
В лифте воздух оказался получше. Денис перевел дух. Кабина отличалась несколько футуристическим дизайном. Денис нажал на кнопку, и двери сомкнулись за ним.
Он почувствовал плавный подъем кабины лифта по шахте и легкое головокружение, вызванное уменьшением притока крови к мозгу. Сердце учащенно билось у него в груди. Денис поднял голову и посмотрел наверх: туда, откуда падало освещение. Он закрыл глаза и всем своим существом потянулся к свету. В этот момент в его душе зазвучала фантастическая, еще не вполне определенная музыка. Это было какое-то непрерывное восходящее движение, начинающееся из самых глубин и уносящееся ввысь, словно крик души, мучительно пытающейся вырваться из пут земных оков и воссоединиться с Вечным…
…Квартира Захара носила на себе отпечаток уже немного поистрепавшегося от времени евроремонта.
- Проходи, чувствуй себя как дома. Вот тапки, если надо… Ты есть будешь?
- Нет, спасибо!
- М-да, понимаю, – Захар бросил на Дениса сочувствующий взгляд. – А я быстренько кусну чего-нибудь: я с работы… Ну пиво я тебе не предлагаю… – сказал он, заглядывая в холодильник.
- Я бы сейчас не отказался от чего-нибудь молочного, – скромно попросил Денис.
- Кефир есть.
- Очень хорошо.
Захар налил Денису стакан кефира.
- Ты можешь пока синт глянуть. Я тебе подключу.
Захар проводил Дениса в другую комнату. Обстановка ее произвела на Дениса особенное впечатление. Кроме подставки с синтезатором, здесь был стол с компьютером и небольшим микшерским пультом, две большие колонки, стойка с микрофоном и две электрогитары. Тут же рядом стояла кровать. Казалось, что хозяин комнаты обустроил свое жилище так, чтобы иметь возможность музицировать, даже не вставая с постели.
Захар включил синтезатор, объяснил, как выбирать на нем инструменты, а затем вернулся на кухню.
Денис взял несколько аккордов. Тембр синтетического фортепиано его не впечатлил, и, кроме того, Денису очень не хватало педали. Он стал пробовать другие тембры. У Дениса никогда не было своего синтезатора, и этот процесс его очень увлекал…
- Ну вот, теперь я сыт и адекватен, – сказал, вернувшись в комнату, Захар. – Давай я покажу тебе сначала наши песни… Группа у нас называется «Эпилепсия».
- О, господи! – вырвалось у Дениса, и на лице его появилась невольная улыбка: – Тоже, что ли, фанаты Достоевского?
- Причем тут Достоевский? – не понял Захар.
- Так… – замял Денис.
Захар включил компьютер.
- Для начала покажу тебе мою инструменталку. Она короткая, но тут партия фортепиано очень важна. Называется «Клаустромания».
- Ну у вас и названия! – не удержался Денис.
Захар включил нужную композицию. Музыка ее показалась Денису простой до безобразия: все время повторялся один и тот же мотив, идущий по нарастающей. Единственное что порадовало Дениса, так это то, что композиция действительно оказалась короткой. Он молча дослушал ее до конца, с деловой невозмутимостью, никак не выдавая своих чувств.
- Это вы сами записывали, или вас кто-то специально писал? – спросил Денис, чтобы уйти от обсуждения собственно музыки.
- Сами, – не без гордости ответил Захар.
- Здорово! А кто у вас звукооператор?
- Я.
- Да?.. Уважаю. Для меня это вообще темный лес!
- Очень часто записать намного сложнее, чем написать. Только об этом никто не знает. Мы труженики невидимого фронта, – улыбнулся Захар. – На самом деле, тут главное трезво смотреть на вещи. Важно то, что ты слышишь, а не то, что ты имеешь в виду; то есть то, что у тебя получается, а не то, что ты хотел бы, чтобы у тебя получилось. Музыка – вещь практическая: последнее слово всегда за ушами.
Потом Захар поставил несколько своих песен. Восторга от музыки они Денису не прибавили, но в их текстах был определенный нерв, какая-то живая жилка. Острые до агрессивного, хотя и не всегда конкретные и оттого не всегда точно бьющие в цель, тексты эти затрагивали одновременно и личные, и социальные проблемы. Денису нравилась их подкупающая честность, но в некоторых местах ему казалось, что это был протест ради протеста.
- Слышишь, как звук уходит вдаль? – спросил Захар под конец одной песни. – Это мой фирменный fade out… затухание то есть. Весь прикол в том, чтобы не просто уводить громкость, а одновременно увеличивать ревер… ну эхо, грубо говоря. Ты нигде такого не услышишь! Послушай любую песню с затухающей концовкой: ты будешь слышать, как звуковик уводит громкость на пульте, а не как источник звука сам отдаляется от тебя. Меня на эту идею натолкнула концовка песни «Rock Me» группы «ABBA», но у них там только намек… Единственное, где я такое по-настоящему услышал, но уже после того, как сам до этого допер, – это на финальных титрах в фильме «Кордебалет»… Это не про балет, – улыбнулся Захар, заметив оживленный взгляд Дениса.
В разгар прослушивания у Захара зазвонил сотовый телефон, и он вышел из комнаты. Минуты через три он вернулся, явно чем-то озабоченный.
- Слушай, тут концепция поменялась, – сказал Захар. – Мне надо на часок отлучиться. Ты не мог бы пока сам позаниматься? Я тебе оставлю компьютер – можешь Интернетом пользоваться; и я тебе еще несколько тем дам разобрать, – он протянул Денису сборник зарубежного издания, состоявший, как было заявлено, из лучших песен в истории рока, и отметил пять из них по оглавлению.
…Денис остался один: первый раз в незнакомой квартире. Он довольно быстро разобрал указанные песни: три из них были ему знакомы. Потом он стал листать сборник с произвольной страницы, пока не наткнулся на песню «The Long and Winding Road» группы «The Beatles». Ему давно нравилась эта песня, хотя он раньше и не особенно выделял ее среди других песен «Beatles». Ему нравилась та ее версия, которая звучала на альбоме «Let it Be», нравилась хотя бы уже только за скрипки на припеве и проигрыше. Он также обожал нисходящую фразу валторны и ничего не имел против женского хора.
Что-то новое открылось Денису в этой песне, когда он по памяти стал воспроизводить ее у себя в голове, и что-то новое он открыл в себе самом, погружаясь в эту музыку. Раньше, попадая в незнакомое место, где он вынужден был провести какое-то время, Денис иногда мысленно спрашивал себя: «Мог ли ты представить себе еще вчера, что проведешь здесь несколько часов своей жизни? Что бы ты сказал, если бы тебе вчера показали такую картинку?» Тот путь, который привел его в эту комнату, находящуюся за много километров от того места, где он родился и вырос, был настолько же воплощением его собственной воли, насколько и стечением множества случайных обстоятельств, попадавшихся ему на пути. Даже зная всю цепочку, ведущую от прошлого к настоящему, Денис ощущал себя сейчас оторванным от действительности, находясь в состоянии проживания абсолютно непривычного участка своей жизни. И это ему ужасно нравилось! Это давало ему ощущение совершенно невероятной свободы, ощущение неизвестности и непредсказуемости бытия, без всякого страха перед будущим. И в то же самое время эта музыка словно протягивала ему ниточку в далекое прошлое: в мир его детства, в ту пору, когда он только-только открыл для себя творчество этой группы. Он помнил, как в одиночестве слушал в первый раз взятую наугад с полки кассету с их песнями, еще до того, как хоть что-нибудь узнал о них самих. Ему также вспомнился образ, который он представлял себе в мечтах уже позднее: уходящая вдаль дорога в лучах закатного солнца, он стоит посередине рядом с любимой девушкой и держит ее за руку… Денис подошел к окну и сквозь белые жалюзи выглянул на улицу. Даже дневной свет показался ему в эту минуту каким-то особенным. В самом низу, на асфальтовой площадке под домом, он увидел мусорный контейнер. Это не нарушало его картины мира: едва ли сейчас это вообще могло иметь какое-то значение. Денис стоял у окна и слушал музыку, звучавшую у него в душе, такую глубокую и атмосферную одновременно…
…Когда вернулся Захар, он застал Дениса негромко напевающим по сборнику песню «Imagine» Джона Леннона под аккомпанемент синтезатора. Еще из прихожей Захар стал подпевать ему по памяти. Под конец песни он зашел в комнату, подключил одну из гитар и начал подыгрывать.
- Классная вещь! – сказал Захар, когда они закончили. – Можно будет тоже сыграть под занавес. Только не последней, – добавил он, настраивая гитару.
- Было бы здорово!
- А ты сам-то веришь, что человечество может быть как единое целое? – спросил Захар.
- Да, но боюсь, что не в этом мире, – ответил Денис серьезно.
- Значит, ты думаешь, что все это утопия?
- Люди слишком разные, они никогда не достигнут полного согласия. Все равно у каждого будет своя вера, своя культурная среда, свой язык. Это нормально…
- Это не нормально, это в порядке вещей! – резко перебил его Захар. – Чувствуешь разницу? Наличие преступности – в порядке вещей, но это не нормально. Войны, пожары, загрязнение окружающей среды – то же самое. Стоит только смириться с проблемой, как решение ее становится утопией. Если у нас что-то не получается, то это еще не значит, что и пытаться не стоит. Разве религия и культура существуют для того, чтобы разделять людей? Вот мы сейчас с тобой, два русских, пели песню англичанина, который потом уехал жить в Америку, – нам что это как-то мешало? Почему все люди должны делиться по принципу территориальной принадлежности? Почему, например, не по темпераменту, или по принципу «физик-лирик»? Что на самом деле абсурдно: то, о чем поется в этой песне, или те принципы, за которые мы так упорно держимся?.. Проблема не в том, что то, о чем там поется, невыполнимо, а в том, что трудно что-либо менять. Если сделать это одним махом, то можно наломать дров, а на эволюционный путь у нас не хватает ни терпения, ни веры в себя. Если бы мы хотя бы для начала научились называть вещи своими именами и отличать «нормально» от «в порядке вещей», то это уже было бы большим делом! Например: армия – есть орудие убийства, и не надо превращать его в предмет гордости, устраивая военные парады. Органы правопорядка и тюрьмы – есть признание нашего бессилия в решении своих проблем более цивилизованным путем. Я не хочу сказать, что все это нужно вот так сразу взять и отменить, но хотя бы перестать смотреть на это как на законченную картину мира. Не мириться с текущим положением дел, а честно признать его как свое собственное несовершенство и стремиться его исправить. Если ты просто начнешь смотреть на человечество как на единое целое, ты увидишь всю абсурдность тех принципов, по которым оно живет. Ты увидишь, как оно уничтожает само себя, как нерационально оно распределяет свои ресурсы, как в одно и то же время оно кричит о перенаселении и о демографическом кризисе. Ты поймешь, что за всеми словами об абсурдности взгляда на человечество как на единое целое стоит желание скрыть от человечества истинный абсурд его положения.
- Ты предлагаешь отдать Россию китайцам? – спросил Денис.
- Не утрируй. Но если бы мне сказали, что в следующие несколько десятков лет Китай будет расширяться за счет территории России, я бы не стал бить себя в грудь в припадке патриотического возмущения, а воспринял бы это как естественный процесс. Потому что интересы всего человечества для меня выше интересов одного государства. Ты скажешь, что именно в интересах всего человечества мы должны сохранить русский язык и русскую культуру? Я согласен с этим, как и с тем, что только русский может вполне оценить красоту русского языка, но почему русский народ не может сохранять свою культуру, занимая при этом не так много места? И почему человечество должно ставить вопрос сохранения русской культуры выше, чем вопрос о перенаселении Китая?
- Ты так говоришь, живя здесь, в Москве, а что бы ты заговорил, живя на границе с Китаем?
- Думаю, я был бы не против переселиться поближе к центру, – улыбнулся Захар. – А если серьезно, то я стараюсь соразмерять свои личные интересы с интересами всего человечества. Чтобы не было перекосов ни в ту, ни в другую сторону. (И, кстати, точно так же, я считаю, нужно соразмерять интересы всех меньшинств и большинств…) Я не хочу, чтобы где-то другие люди делали аборт ради того, чтобы я мог спокойно занимать территорию, которую когда-то урвали мои предки. По крайней мере, я хочу называть вещи своими именами, а не прикрываться красивыми и громкими лозунгами. Как говориться, между патриотизмом и национализмом очень тонкая грань. Когда условное понятие «государство» ставится выше, чем реальная человеческая жизнь – это уже перекос. В любом случае жизнь сто одного китайца мне дороже, чем жизнь ста русских…
Денис невольно улыбнулся.
- Это напоминает мне одну мою задачку…
И он изложил Захару условие задачи, которую в свое время уже задавал Полине. Выслушав вопрос, Захар не раздумывая выбрал Леонардо да Винчи, жертвуя жизнями двух бомжей. Свое решение он обосновал практической пользой для всего человечества.
- Понятно, – сказал Денис. – В любом случае твоя точка зрения мне гораздо ближе, чем точка зрения тех людей, которые говорят, что мы не вправе решать такие вопросы, и в результате дают погибнуть им всем. Но я все равно считаю иначе…
Он изложил свою точку зрения.
- Я с тобой принципиально не согласен, – возразил Захар. – Человеческая жизнь не является абсолютной ценностью. Хотя я согласен, она очень ценна. Но все относительно. Возьми, например, замени двух бомжей на Гитлера и Сталина, что ты тогда скажешь?
Денис несколько секунд колебался, мучительно сдвинув брови.
- Все равно, – сказал он, – этих двоих можно изолировать от общества и попытаться что-то для них сделать, чтобы они захотели стать лучше…
- Какое «захотели»! – возмутился Захар. – Да это уже патологическое зло! И угроза для всего человечества!.. Неужели ты не понимаешь, что ты такой же догматик, как и те богопослушные овцы, которые дадут расстрелять всех троих! Просто у тебя другие догмы, вот и вся разница! И еще не известно, чьи хуже! В том-то и дело, что у нас должна быть голова на плечах, а не просто тупые догмы!
- Я верю в человека, – сказал Денис, чувствуя, что волнуется. – Я верю в возможность возрождения для каждого из нас.
- Ты идеалист! – ухмыльнулся Захар.
- Я человек, у которого есть идеалы и желание к ним стремиться… А ты сам разве не идеалист?
- Да, но без фанатизма! У меня кроме идеалов есть еще и здравый смысл!
- Это само собой! Но ведь должны быть и какие-то незыблемые ценности.
- Нет таких ценностей! – решительно заявил Захар. – Все относительно, – повторил он.
- …Ой, а можно тебя попросить не курить в моем присутствии? – сказал Денис, заметив, что Захар взял со стола пачку сигарет.
- О’кей! Я пойду на кухню, – Захар положил гитару и вышел.
Денис подумал, что так они никогда не доберутся до музыки. Он открыл одну из заданных ему песен и принялся ее повторять. Но мысли его продолжали вращаться вокруг прерванного разговора…
- А насчет демографического кризиса, – снова заговорил Захар, возвращаясь в комнату, – я считаю, что делать из этого проблему, пока есть хоть один бессемейный ребенок, мягко говоря, неэтично.
Денис приостановил игру и оторвал свой взгляд от песенника.
- Равно как, ты уж меня извини, я не могу понять, как можно щеголять на балах, пока есть нищие, – добавил Захар.
Денис посмотрел на него с удивлением, чувствуя даже некоторое возмущение от таких претензий.
- Что ж теперь, всем ходить в трауре и поститься? Ты вон тоже вроде не бедствуешь, – Денис мотнул головой, указывая на аппаратуру.
- Это мои средства производства, – невозмутимо ответил Захар.
- Ты говоришь как старый коммунист, – заметил Денис, желая его поддеть.
- А что в этом плохого? – с улыбкой спросил Захар.
- А что хорошего? При советской власти тебя бы за все твои речи уже давно бы куда-нибудь упекли!
- Так ты не путай коммунизм и советскую власть! Если у власти люди без совести, то это еще не значит, что во всем строй виноват. Нечистоплотными руками можно любую идею испоганить. Сейчас, что ли, намного лучше?
- Сейчас, по крайней мере, можно говорить свободно.
- Да потому что сейчас можно и не затыкать никому рот: все равно никто не услышит. Сейчас достаточно контролировать механизмы формирования общественного мнения. Но все это еще не определяет сам строй. Строй определяется способом распределения общественных ресурсов. Раньше этот процесс больше контролировало государство, а сейчас у нас вроде как капитализм и сейчас все больше решается на основе товарно-денежных отношений. Есть спрос – есть и прибыль. А ты сам как человек искусства должен понимать, что искусство при таких условиях, как правило, держится только на голом энтузиазме его создателей. (Я имею в виду настоящее искусство, а не попсовую хрень.) Потому что товарно-денежным отношениям на такое искусство глубоко наплевать.
- И что ты предлагаешь?
- Более равномерное распределение средств, как минимум.
- Уравниловка?
- Ну почему все сразу думают, что равенство людей влечет за собой равенство в умах? Я имею в виду, что люди должны получать средств… нет, не одинаково, но соразмерно. Я согласен, что какой-нибудь мегамозг должен получать больше, чем бездарь, но не в сотни же раз! Не в тысячи! Это элементарное неуважение к человеческому времени! (Чего у нас, впрочем, никогда и не наблюдалось!) Почему кто-то должен сводить концы с концами в то время, как другой появляется на свет в семье миллионера обеспеченным на всю жизнь уже по факту своего рождения? Я не считаю, что нужно вообще ограничивать капитал, но хотя бы, пока мы не поднимем нижнюю планку до приемлемого уровня, мы должны вырабатывать какие-то механизмы по перераспределению средств. Если этого не делать, то время от времени будут закономерно случаться более радикальные перераспределения: путем кровопусканий. Хотя сейчас до этого далеко: сейчас все-таки уровень жизни повыше, чем в семнадцатом году! Сейчас все уткнулись в свои компы и реально живут «не хлебом единым»! Короче, полный цифрозой – какая уж тут революция! – сказал Захар с издевкой.
- Первый раз вижу рокера-коммуниста, – с улыбкой заметил Денис.
- А ты предпочитаешь капитализм? Или, может быть, феодальный строй, или, на худой конец, рабовладельческий? – спросил Захар спокойно, но с явным вызовом.
- Я монархист: я за Царство Божие, – ответил Денис с легкой улыбкой, но чувствуя волнение.
- Тяжелый случай! Вдвойне! – усмехнулся Захар. – Предпочитаете быть крепостным у помещицы Салтыковой? Или считаете, что способность управлять страной лучше всего передается на генетическом уровне?
- Я ничего не считаю – я просто делаю свое дело, – отрезал Денис, чувствуя некоторое раздражение.
- Ответ достойный солдата! – похвалил Захар.
- Ты придираешься к словам.
- Ладно, не буду.
- И вообще, чем разглагольствовать о человечестве в целом, лучше скажи мне, зачем одна часть человечества превращает другую в пассивных курильщиков!
- Зло! Абсолютное мировое зло!.. Ладно! Кончаем эту политэкономику!.. За мной, товарищ, я поведу тебя на баррикады! – сказал Захар, снова взяв в руки гитару.
- «Закон, на вольность опершись, провозгласил равЕнство, и мы воскликнули: Блаженство!» – пробормотал себе под нос Денис, по-прежнему чувствуя некоторое возмущение.
- Пушкин, что ли?
- Ага.
- Я так и думал. Чисто его стиль: равЕнство и братствО! – усмехнулся Захар, найдя себе новый объект для острот.
Они начали репетировать материал, исполняя одновременно каждый свою партию прямо поверх исходных записей выбранных композиций. Захар уходил в музыку с не меньшей самоотдачей, чем в обсуждение социальных вопросов. Денис мысленно отдал должное его технике игры на гитаре. Сам Денис старался проявить творческий подход к делу, что, в свою очередь, нравилось Захару. Так, например, когда они разбирали песню Максима Дунаевского «Ветер перемен», Денис предложил между первым припевом и следующим за ним куплетом вставить проигрыш на синтезаторе на начальную тему из песни «The Beatles» «Happiness Is a Warm Gun». А в песне Майкла Джексона «Give In to Me» он попросил Захара на середине долгой концовки с неизменно повторяющимся припевом вступить «поверх» с гитарным соло на мотив куплета.
- Знаешь, что это мне напоминает? – спросил Денис про куплет песни. – Правда, там ноты немного другие… – добавил он и, не дожидаясь ответа, наиграл сам.
- Что-то знакомое… – на лице Захара появилось мучительное выражение поиска. – Погоди-погоди… А! Это «Демо»: «Солнышко»! «…И мне так важно, что ты думаешь об этом…»
- Вообще-то, я имел в виду «Paint It, Black» «Rolling Stones», – улыбнулся Денис.
Несколько раз Захар отвлекался на то, чтобы поставить какую-нибудь композицию, которая всплывала в его словах в процессе общения. Все эти произведения были Денису незнакомы и малоинтересны. Он постарался в мягкой форме дать это понять, потому что Захар все время ждал от него какой-нибудь реакции:
- Эта музыка не вызывает у меня ощущения чуда. Я примерно представляю себе, как ее написать.
После песни «Smells Like Teen Spirit» группы «Nirvana», Денис почувствовал, что начинает терять терпение.
- От такой музыки люди наркоманами становятся, – заметил он.
- Ну это от людей зависит, – возразил Захар.
- От музыки тоже.
Неприятие Денисом большей части из того, что они слушали, явно задевало Захара за живое. Он словно хотел во что бы то ни стало найти такое произведение, от которого Денис не смог бы просто так отмахнуться.
- Тебе что больше нравится: мажор или минор? – спросил Захар.
- Мне – мажор.
- Что, серьезно? – искренне удивился Захар. – Почему мажор?
- Мне кажется, в мажоре больше возможностей, – серьезно ответил Денис.
- Не знаю… По-моему, как раз таки, возможности мажора нигде не были так раскрыты, как в рок-музыке.
- Да, она сильно их обогатила, но многое существовало и прежде.
- А я явно больше люблю минор, – убежденно сказал Захар. – Я мечтаю, чтобы человечество поскорее изобрело какой-нибудь «миноризатор», эдакий реалтаймовый плагин, который бы «разумно» и «со вкусом» в нужных местах понижал третью ступень. Тогда бы я многое с удовольствием послушал и переслушал!
Денис улыбнулся, а затем заметил серьезно:
- Я раньше тоже больше любил минор… Лет до двадцати…
- …Я вспомнил одну вещь… Это тебе точно понравится! – внезапно оживился Захар.
- Что это? – спросил Денис, когда в тишине гулко зазвучал мерный ритм синтетических ударных.
- «Secret Service»: «Cry Softly».
- Ничего так! – заметил Денис при первом же повторе куплета. – …Красивая песня! – добавил он на припеве.
- …Сейчас вверх пойдет! – сказал Захар перед модуляцией на гитарном проигрыше…
Голос вокалиста звучал теперь еще выше, но в нем не чувствовалось напряжения. Напротив, в нем появилось больше свободы, и мелодия припева казалась от этого еще более ослепительной!..
- Ну как? – спросил Захар, пристально глядя на Дениса и словно упиваясь произведенным на него эффектом.
- Супер! – выдохнул Денис.
- Да!.. – согласно закивал головой Захар. – Ты понимаешь, что это победа?! – сказал он, глядя на Дениса широко раскрытыми глазами. – Не над всей музыкой вообще, а над твоей душой здесь и сейчас!
- Да, что-то в этом есть… – охотно согласился Денис. – Припев отличный! Знаешь, что напоминает?.. «Колыбельную» Бернхарда Флиса… которая «Спи, моя радость, усни…» Ритм другой, размер другой, а ноты – те же самые. И в результате – совсем другая мелодия.
- Слушай, а ты можешь просто так музыку слушать, без анатомирования, или это уже профессиональная деформация? – засмеялся Захар.
- Одно другому не мешает, – улыбнулся Денис.
Когда они разбирали известнейшую песню «Another Brick in the Wall (Part II)» группы «Pink Floyd», Захар не удержался, чтобы не завести разговор на свою любимую тему «образование».
- А ты знаешь, что Уотерс по поводу этой песни объяснял, что он не имел в виду ничего против образования вообще, а только против плохих учителей?.. Зря! Я бы на его месте не стал этого добавлять!.. Ты видел фильм «Стена»?.. Обязательно посмотри! Там в конце этой песни школьники ломают парты, стены школы, книги жгут…
- Как фашисты?
- Видел бы ты, с каким энтузиазмом они это делают! Я представляю себе чувства тех школьников, которые снимались в этой сцене!
- Ну и что хорошего? Дети всегда рады, когда им дают что-нибудь поломать.
- Ты не понимаешь! Я думаю, им объяснили, в каком контексте происходит сцена. Они крушили систему. Они выплескивали свой невыраженный гнев. С ними впервые говорили, называя вещи своими именами, и давали им возможность выразить то, что они на самом деле думают… Знаешь, почему ребенок хочет скорее стать взрослым? Это реакция личности на ее бесправие.
- Я в общем-то доволен школой и не жалею, что там учился, – сказал Денис. – Конечно, не все было гладко, но в целом…
- Значит, тебе это подходит. А по мне эта система проехалась чугунным танком! Я и без нее знал, что мне нужно и где это взять. Я убил на нее пятнадцать лет жизни и кучу нервов! Все самое лучшее, что я сделал в жизни, было сделано в обход нее: в то время, когда она ненадолго оставляла меня в покое, либо за то время, которое я всеми правдами и неправдами у нее воровал. Все мои знания, которые действительно были мне нужны в жизни, я добыл сам. И вот теперь то же самое общество, которое раньше попрекало меня за мой образ жизни, теперь ценит меня именно за то, чем раньше не давало мне заниматься!.. Да, может быть, кому-то эта система принесла пользу; может быть, отмена обязательного образования привела бы к деградации большого процента молодежи. Но я могу судить только по себе. И я никогда не смирюсь с тем, что я и определенный процент мне подобных должны становиться необходимыми жертвами этой системы во имя в целом удовлетворительного результата. Это противно моему чувству правды!.. У человека должна быть возможность выхода из системы. Реальная возможность. Такая, чтобы с ней считались. С человеком в тринадцать лет уже пора считаться. Давно пора!.. Знаешь, я тут на днях вспомнил… в школе проходили такие… квадратные уравнения. А как их решать, я формулу так и не смог вспомнить. Да это и не нужно. Это уже не оправдалось! Мне тридцать лет, а мне это до сих пор не понадобилось и очевидно, что так никогда и не понадобится! А значит, этому нет оправдания! Мне жаль себя, что я убил на это столько лет, и жаль людей, которые продолжают обманывать себя и других! Ради чего? Для общего развития? Чтобы блистать умом в кругу себе подобных? Или на случай, если вдруг когда-нибудь попадешь на «Поле чудес»? Я не вижу смысла в сборе информации ради самой информации. Зачем ходить с периодической системой Менделеева в голове? Особенно теперь, когда есть Интернет! Я уверен, что в крахе теперешней системы образования Интернет сыграет не последнюю роль… Я уже не верну тех пятнадцати лет и тех нервов; все, что я могу сделать теперь, это не промолчать, а честно рассказать об этом другим людям, в качестве жертвы, чтобы внести свой посильный вклад в борьбу за предотвращение дальнейших жертв этой системы. Когда такое говорит ребенок, его или не слушают, или начинают давить на него своим авторитетом. Но когда это говорит взрослый человек с высшим образованием – это уже хотя бы что-то… Хотя, боюсь, они и без меня все это знают, но все равно никто ничего менять не будет. Скажут: «Ну это только тебе квадратные уравнения в жизни так и не пригодились, а всем остальным они очень нужны!.. Ну хорошо, никому они нафиг не нужны, но все остальное – точно нужно!..» и тому подобное. Ты пойми, что это просто плохо прикрытая всеобщая ложь! Тем, кто все это затеял, просто невыгодно оставлять людям простор для собственных мыслей. Им невыгодно, чтобы люди слишком много думали. Думали сами и думали о своем. Школа – это такая же промывка мозгов, как армия, телевизор или предвыборная агитация…
- Извини, а что ж ты тогда после школы еще и в универ пошел? – вставил свой вопрос Денис.
- А куда?! В армию, что ли? В это очередное узаконенное рабство?.. Или прятаться от нее под кроватью до двадцати семи лет?
- Нет, но ты мог хотя бы пойти учиться на музыканта, вместо того, чтобы связывать свою жизнь с компьютерами. Все-таки как-то ближе…
- Ага, и получать какие-нибудь нанокопейки?.. Это значило бы просто сменить одну систему на другую. То, что я сейчас убиваю свое время на железо, которое все равно рано или поздно выкинут на свалку, – это дает мне хотя бы возможность быть свободным в той единственной области, которая мне действительно дорога, – в искусстве. И тут уж я сам себе хозяин…
- Да никто бы и не покушался на твою свободу. Просто тебе не пришлось бы изобретать все заново. Я думаю, что, если уже есть многовековой опыт человечества, то почему бы им не попользоваться?
- А может, я самоучка по природе! Может, мне проще учиться на собственном опыте.
- Мне кажется, если бы у тебя было музыкальное образование, твоей музыке это пошло бы на пользу, – осторожно заметил Денис.
- Например?
- Ну… например… чтобы как-то разнообразить гармонию. А то у тебя в половине песен – ми минор, до мажор, ре мажор. Хоть концептуальный альбом из них делай, чтобы это как-то можно было списать на лейтгармонию!
- А может, мне нравится эта последовательность, – ответил Захар, немного уязвленный замечанием Дениса. – Я же не пишу на нее одну и ту же тему, так что какие проблемы? Вон, стандартный попсовый квадрат до сих пор не исчерпан! И никогда не будет, потому что, сколько его не ругай за избитость, а на него все равно будут писать, потому что это «опиум для народа» и в нем всегда было и будет что-то необъяснимо гипнотическое.
- Ты про «золотую секвенцию», что ли?
- Не знаю… ну это: ля минор, ре минор, соль мажор, до мажор. Дальше (по желанию) – фа мажор, си уменьшенное, ми мажор, ля минор.
- Все верно: нисходящая диатоническая секвенция; применялась еще Вивальди.
- Эк ведь обозвали-то! – усмехнулся Захар.
- Потом смотри: ты постоянно используешь параллельные квинты, – Денис показал пример на синтезаторе. – Вот, видишь… Не специально, но они у тебя то и дело проскальзывают.
- Ну и?.. – с вызовом спросил Захар.
- Это не хорошо на слух, лучше этого избегать, по крайней мере в таких простых гармонических последовательностях.
- Не понял, а чем это плохо?
- Это звучит пустовато и примитивно. Лучше перенести ноту на октаву, чтобы так не было, – Денис показал.
- Они что, совсем, что ли?! – искренне возмутился Захар. – Это уже чистые понты! Кому какое дело, как я беру аккорд? Вот если я ноту в нем не ту возьму – это все заметят!.. А ты знаешь, что в стандартный набор инструментов на звуковых картах и синтезаторах входит тембр, который уже изначально звучит в квинту? Это же, по-вашему выходит, что на нем не играй – сплошной криминал получится!
- Параллелизмы могут использоваться как выразительное средство, но у тебя в данном случае это звучит как недоработка.
- Да ну на!.. Всю жизнь нравилось, а тут вдруг буду менять свои вкусы! А ты в курсе, что, чтобы я начал тебе верить, ты должен сначала испортить мое впечатление от того, что меня на данный момент вполне устраивает?
- Если тебе и так все нравится, то, может, тебе это и не нужно, – сказал Денис, стараясь говорить спокойно и с достоинством. – Никто не заставляет тебя слепо следовать всем предписаниям академической музыки, но знание их заметно расширило бы твой кругозор.
- Изучить все эти правила только для того, чтобы понять, что мне они нафиг не нужны? Нет уж, увольте! Я допускаю, что кому-то они нравятся и кто-то иначе не мыслит, но я не вижу в них ничего, кроме сектантских замашек отдельной кучки людей, претендующих на звание элиты. А ты мне лучше скажи, что они создали за последние лет… тридцать? Назови мне хотя бы один общепризнанный мировой шедевр, который бы знали все! А я тебе – хоть сотню из современной музыки!
- Это как раз отчасти свидетельствует о падении вкусов публики.
- Ну вот и поперли замашки псевдоэлиты! Кто тебе дал право устанавливать понятие эталонного вкуса?
- Да нет, конечно, никто… – небрежно сказал Денис, стараясь скрыть смущение. – Время покажет.
- Время тоже не абсолютный судья… И вообще абсолютная система ценностей в искусстве – это миф. Ее нет. Все равно она у каждого своя. В конечном счете это уже чисто дело вкуса и спорить тут бесполезно. Все остальное – лишь статистика… Я слышал, что ты играл на балу. Не, я ничего не спорю, это, безусловно, красиво, приятно на слух, мне даже понравилось… хотя и без потрясения… но это не то направление, в котором я хочу двигаться. Знаешь, у меня было такое ощущение, как будто ты уже сто лет как закончил школу, но все еще продолжаешь писать так, чтобы не залезть на поля. Короче, ты меня не убедил! А если так, то чего ради я буду захламлять себе голову этими правилами? Чтобы потом понтоваться ими в своей музыке?
- Ну, может, они тебе и не нужны, – пожал плечами Денис.
- А я тебе скажу, – Захар пристально посмотрел Денису в глаза. – Правил нет. Никто не может за тебя решить, как тебе чувствовать. Правила начинают существовать только тогда, когда ты сам их признаёшь. Сначала реши: нужны ли тебе самому эти правила… Ты говоришь об опыте человечества? А ты не думал, что вся история развития человечества – это история борьбы со стереотипами? Все действительно новое – это, как правило, ломка старого… Забей ты на эти правила! Невозможно по-настоящему идти вперед с оглядкой на других. Поменьше правил и побольше правды!.. Пиши свое. Отходи от стереотипов. Лучше уж совершать свои ошибки, чем клонировать чужие. Твой личный вкус – это единственная объективная реальность. Не верь ничему, что не подтверждается твоими собственными ощущениями. Не надо плодить «голых королей». «Черный квадрат» – он и есть черный квадрат, и не надо в нем искать скрытого смысла.
Захар сначала замолчал, но потом заговорил снова:
- И еще, я надеюсь, ты понимаешь, что то, что я тебе сейчас говорю, тоже не стоит вот так с ходу принимать на веру. Потому что у каждого человека своя жизнь и свои индивидуальные особенности, и каждому нужен свой индивидуальный опыт, который не заменишь ни на чей другой. Все нужно пропускать через себя. Только так можно понять, кто ты есть на самом деле. Только отделив свое истинное от всего чужеродного, что накапливалось в тебе годами с самого детства. Не позволяй никому решать за тебя. Беги от всякого сектантства, будь то в искусстве или в жизни! Ты никогда не будешь свободным, пока твоя свобода будет происходить от кого-то еще, кроме тебя самого… А насчет моего образования, просто прими к сведению и уж как-нибудь прости мне эту маленькую индивидуальную особенность: я не люблю копаться в чужих мыслях, мне и своих хватает. Даже когда я беру от человечества какие-то знания, меня интересует в первую очередь не то, что хотел сказать тот или иной человек, а то, что сказанное им пробуждает во мне самом… Пойми одну простую вещь, – и Захар буквально отчеканил следующие слова: – Мне не у кого учиться. Это моя сфера чувств. И до меня здесь никто никогда не был.
Денис слушал его с большим интересом.
- Знаешь, мне больше нравится то, что ты говоришь, чем то, что ты пишешь, – сказал он серьезно. – По крайней мере, то, что ты пишешь в музыке. Стихи у тебя мне нравятся больше, чем музыка, но мне кажется… что ты в них немного скован рифмой и от этого как будто смысл частично теряется.
- Тексты песен, вообще говоря, и не обязаны быть хорошими стихами, – авторитетно заметил Захар. – Они могут вообще не восприниматься в отрыве от музыки. Я иногда намеренно не рифмую текст, чтобы не искажать смысл. Или чтобы создать особую эстетику, лишенную всякой красивости.
- Если честно, для меня стихи – это что-то из области фантастики! – признался Денис. – Я, кроме теоретических работ по музыке, никогда ничего не писал, и даже не представляю, как другие пишут стихи.
- О, это просто! Особенно когда не грузишься смыслом, а передаешь только эмоции, настроение… Иногда мне кажется, что я только читаю то, что уже записано в музыке. В ней все это уже есть. Причем, в бесконечном множестве вариантов: смотря с какого ракурса взглянуть… Я просто превращаю музыку в слова.
- Ты пишешь сначала музыку, а потом тексты?
- Когда как.
- Интересно…
- Для меня творчество – это акт спонтанного самовыражения. Я записываю первое, на что откликнется моя душа. Когда я пишу, я такой же читатель, как любой, кто будет читать это в первый раз.
- А ты не боишься, что это попахивает графоманией?
- Нет, пока мне самому это интересно. Чтобы интересно было читать, надо чтобы интересно было писать.
- Но тебе не кажется, что искусство существует не для того, чтобы слепо копировать жизнь, а чтобы еще и придавать этому какую-то форму? – спросил Денис.
- Не обязательно. Можно и так и так. Я для себя вывел принцип: «описывать жизнь такой, какая она есть, но так, как ты хочешь». Чтобы увидеть жизнь яркой и глубокой, не обязательно ее приукрашивать: достаточно уже хотя бы просто выбрать из нее то, что тебе интересно. И это тоже искусство: это искусство монтажа. Вот, например, документальное кино. Оно ведь не просто копирует жизнь: оно выбирает определенный угол зрения на жизнь и показывает только отдельные ее моменты. И в результате получается самостоятельный вид искусства, который зачастую не уступает по силе воздействия художественному кино, а иногда, в плане решения каких-то задач, даже превосходит его… Я допускаю форму как одно из художественных средств, помогающих выразить замысел, но не как что-то регламентированное, когда-то кем-то на века установленное. В принципе, формы может и совсем не быть… то есть она, конечно, какая-то все равно будет, но на нее можно наплевать.
- И что это получится? – спросил Денис скептически.
- Да все что угодно! Вплоть до шедевра! Форма не есть что-то обязательное и неотъемлемое. В жизни ты часто видишь форму? В событиях, я имею в виду.
- Если мы чего-то не замечаем, то это не значит, что этого нет.
- Все правильно, потому что мы имеем дело с чем-то незавершенным. А на отрезке пути целого не видно. Зато представь: завтра тебя переезжает машина, а еще через несколько лет какой-нибудь благодарный потомок садится писать твою биографию, рассматривая твою жизнь через призму ее трагического финала. Тут же всплывает куча мельчайших подробностей, носящих необъяснимо фатальный характер; все знавшие тебя вдруг начинают припоминать кучу твоих слов, в которых ты гениально предвидел свою преждевременную кончину; и вообще вся твоя жизнь начинает видеться в этом свете. В результате оказывается, что жизнь твоя была ни чем иным, как увлекательной романизированной биографией, соответствующей всем стандартам этого жанра.
- Да уж, перспективка! – улыбнулся Денис.
- Но это если мы рассматриваем всю жизнь. А в произведении искусства часто берется только какой-то отдельный ее участок. О какой тут форме может идти речь? Ясно, что только о какой-то промежуточной, или искусственно выдуманной.
- Я согласен, что форма – это средство, а не цель, – сказал Денис. – Но мне кажется, что недостатки формы отрицательно сказываются на произведении в целом.
- А произведение искусства – это не обязательно что-то вымученное, законченное и совершенное. Это еще и живое, противоречивое, в чем-то мучительное, хранящее в себе неостывшие следы внутренней борьбы автора. Когда я пишу, я не ставлю себе задачей создать произведение искусства – я хочу что-то понять. Я не претендую на объективность – я претендую на честность… Я хочу найти степень запредельного выражения чувств в искусстве. Предел выражения своих чувств. А его нет, и это здорово: значит, я могу двигаться дальше! Мне не важно, в чем я себя в данный момент выражаю, – мне важно, чтобы способ выражения максимально соответствовал тому, что я хочу выразить.
- …Мне нравится, что в твоих песнях есть честность, – искренне признался Денис. – Но иногда некоторые моменты в них меня откровенно коробят.
- Например? – спросил Захар, тщетно пытаясь сдержать улыбку.
- Ну там… какие-нибудь слишком откровенные или неприглядные моменты…
- Для меня вообще нет запретных тем. Я пишу так, как будто никаких запретов не существует. Для меня это и не табу, и не предмет для спекуляций. Мое кредо: не избегать и не зацикливаться. Единственный критерий – мое нравственное чувство… Ну еще чувства близких мне людей, если я каким-то образом касаюсь их в своем искусстве. Я знаю за собой такое свойство, что для меня чувства зафиксированные в искусстве очень часто бывают важнее реальных. Когда я растворяюсь в искусстве, я уже не существую в реальности: меня там нет; и те чувства, которые я испытывал в реальной жизни, перестают иметь ко мне непосредственное отношение: я словно смотрю на них со стороны. Поэтому, зная за собой такое свойство, я всегда стараюсь быть осторожным, когда речь идет о чувствах других людей.
- …Еще мне не всегда близок тот язык, которым ты пишешь. Мне кажется, что если уж писать, то писать так, чтобы тебя поняли и через сто лет. А ты иногда употребляешь такие слова… ну которые явно носят отпечаток сугубо нашего времени. Я уже не говорю об отдельных неправильно построенных выражениях, в которых ты пытаешься передать какую-то эмоцию, но при этом совершенно забываешь об элементарной логике… И еще у тебя иногда встречаются откровенно избитые фразы, которые выглядят просто банально.
- Так не я же их «избил»! Так что это уже не мои проблемы. Нефиг было столько читать, если теперь везде мерещатся ассоциации! Какое мне дело до того, сколько раз до меня использовался тот или иной оборот, если он выражает именно то, что я хотел сказать? Если это нельзя сказать иначе, чтобы не потерять смысл или эмоцию? А может, человечество для того и придумало этот оборот, чтобы я его сюда вставил? Он что, кем-то запатентован? Или мы теперь вечно должны оглядываться на своих предков, прощая им все, чего не можем простить себе, только за то, что они были раньше?.. А насчет современной лексики… я считаю, что… язык всегда отвечает интересам времени. Еще недавно не было никаких смайликов, а теперь они используются повсеместно, помогая людям понять друг друга без лишних слов. Один значок влияет на человеческие отношения! А уж что там будет через сто лет, я даже не загадываю! Поэтому я предпочитаю подчинять язык себе, а не себя языку. Когда я сажусь за новую песню, я пишу с нуля: как будто до меня никто ничего не писал. Я смотрю незамыленным взглядом на этот язык и использую его по своему усмотрению. Слова сами по себе не являются для меня ни хорошими, ни плохими, а все эти ассоциации – они не мои, они чужие.
- Ну тогда, если уж ты выбираешь разговорный стиль, то ты хотя бы выдерживай его до конца. А то у тебя постоянно возникает смешение стилей, когда в разговорном контексте вдруг появляется какое-нибудь романтическо-возвышенное выражение. Это сразу же режет слух.
- Мне не режет. Я беру пример у жизни: вот уж где все до кучи! И других авторитетов я не признаю. А если так не принято, то это скорее повод задуматься над существующей системой: может, имеет смысл в ней что-то поменять?.. То же самое насчет логических ошибок: я намеренно игнорирую логику в тех случаях, когда мне важно передать что-то, что выходит за рамки этой логики.
- Понимаешь, эмоции можно передать и правильной формой. (Я сейчас говорю не о форме произведения в целом, а о форме на уровне языковых конструкций.) Я раньше тоже думал, что форма – это ерунда. Я много спорил по этому поводу с одной девушкой; говорил ей, что я против формы, потому что главное – передать мысли и чувства. (На самом деле я таким образом пытался оправдать свое неумение владеть формой, как мне потом уже стало ясно.) В конце концов она мне просто спокойно сказала: «Знаешь, Денис, все-таки форма важнее». И я потом сам понял, что она права. Потому что нужно изначально очень уважительно относиться к языку. Все попытки передать эмоцию, если они облечены в корявую форму, выглядят просто смешно. И когда ты допускаешь такие ошибки – я, конечно, понимаю, что ты хочешь этим сказать, но это понимание просто дискредитируется слабой формой. Поэтому форма в подобных случаях должна быть превыше всего. А с красивой формой можно передать любую эмоцию и любую мысль.
Захар слушал Дениса с напряженным вниманием.
- Все это выглядит очень убедительно, – ответил он, – и я совершенно допускаю, что ты по-своему прав. Пойми, что я не против общепринятых правил как таковых – я только против того, чтобы считать их единственно правильными. В конечном счете все, что я пишу, я пишу для себя, а нужно ли это будет кому-то еще – это уже их личное дело. Если кому-то нравится писать «высоким штилем» – флаг ему в руки! Только будьте тогда добры, и мне оставить место под солнцем – для альтернативы.
Денис пожал плечами. Он вдруг почувствовал всю бесполезность этого спора.
…Когда они копировали Денису нужные композиции с компьютера на диктофон, Денис спросил Захара:
- У тебя «Pink Floyd» весь?.. Можешь мне скинуть? Давно хотел переслушать.
- На классику потянуло? – не без удовольствия улыбнулся Захар.
- Да… – ответил Денис с нарочитой небрежностью.
- Мне нравится у них их чувство звука, – заметил Захар. – Хочешь, поставлю мой любимый момент, связанный с использованием постороннего шума?.. Строго говоря, шумовым эффектом это назвать трудно, но вокалом тем более… «Shine On You Crazy Diamond» – слыхал? – Захар включил на воспроизведение.
- Я не помню по названиям… А, ну да, знаю!
- Сейчас, на вступление вокалиста перемотаю… Вот… Слушай!.. – Захар замолчал. – …Вот этот смех!.. – он поставил на паузу. – Сначала такая тихая первая строчка, которая сама по себе ничего не предвещает; потом совершенно шизофреническое отклонение в какой-то далекий-далекий аккорд; потом этот смех, от которого уже энергетика так и прет; потом зажигается гитарный аккорд; нарастание, и, наконец, третья строчка – взрыв!.. Чувствуешь, как все выстроено? Как тут все одно перетекает в другое и как в тему этот смех! Считанные секунды – а сколько всего происходит! Слушай еще раз!.. Ну как?!
- Здорово! – улыбнулся Денис, не столько разделяя восторг Захара, сколько глядя на его реакцию.
- Это только в студийном альбоме такое: на концертных этого нет! – Захар снова уткнулся в компьютер. – Слушай, а я тебя поздравляю: у тебя не влезет!
- Давай я попробую расчистить место.
- Все равно не влезет. Ладно, я тебе на болванку запишу. Будет на чем прочитать?
- Да, я в компьютерном классе могу потом перекинуть с нее на диктофон… или у соседей… Давай я тебе деньги за нее отдам?..
- Вот только этого, пожалуйста, не надо!.. Я же не пират! Я благородный разбойник Робин Гуд: отбираю у богатых и раздаю… всем желающим.
- А что, коммунизм отрицает авторское право? – улыбнулся Денис.
- Нет, только деньги… У меня тут еще свои соображения… Во-первых, я давно забил на то, чтобы пытаться что-то зарабатывать на издании своей музыки, и просто выкладываю ее в Интернете для всех желающих. Поэтому мне и за чужую музыку платить не резон, так что я качаю ее без зазрения совести… Разумеется, только для ознакомления! – улыбнулся Захар. – Музыка – это вообще, по-моему, не предмет купли-продажи. Музыка существует для того, чтобы делать мир лучше.
- Согласен. Правда, кушать тоже что-то надо.
- Мне хватает. Но если бы у меня, гипотетически, была возможность заниматься только музыкой, получая прожиточный минимум от государства, я бы не раздумывая все послал! Потому что, я считаю, что если ты действительно человек искусства, то тебе много не нужно… А вторая причина сугубо личного характера. Был в моем детстве один человек, который, видя мою тягу к музыке, дал мне совершенно бескорыстно целую кучу пластинок. А это еще какие времена были! Ни Интернета, ни MP3… Так что, можно сказать, я ему обязан своим музыкальным образованием… Короче, дал и исчез. Даже не знаю, где он сейчас. В Интернете не светится. А мне всегда хотелось, если когда еще его увижу, лишний раз поблагодарить его за все, что он для меня сделал. Ну и просто поговорить… Но пока – увы, не судьба! Так что самое лучшее, как я могу выразить свою благодарность, – это делать то же самое для других людей.
- Здорово! – похвалил Денис.
- Принцип самый нехитрый: передавай добро дальше, а зло – пресекай на себе. Кстати, насчет авторских прав: ты в курсе, что авторское общество практически не занимается вопросами плагиата? Считается, что достаточно написать значок копирайта рядом со своей фамилией на нотах, ну или что там у тебя, – и можешь спать спокойно! Я потом вычитал один неофициальный способ подстраховки: послать произведение по почте самому себе, а потом хранить конверт не вскрывая, чтобы, если что, на суде показать штемпель с датой. А авторское общество, по большей части, интересует только то, чтобы автор получал проценты за использование своей музыки и чтобы оно было с его согласия… Может, видел, по телеку показывали, как бульдозером давят пиратские диски?.. Вот тебе и человечество как единое целое!..
Вечером они поехали на репетицию, по пути забирая остальных членов группы. Первой к ним подсела симпатичная молодая девушка, которая представилась как Элис. Но Дениса удивило не столько ее необычное имя, сколько тот факт, что в группе она играла на ударных. Затем к ним присоединился молчаливый парень, на вид не намного старше Дениса. Он представился как Павел (все его называли «Паха»). В группе он играл на бас-гитаре, сменив на этом посту Захара. Последним в машину сел полноватый вокалист Эдик, заполнив собой все оставшееся пространство. По возрасту он был примерно ровесник Захара.
…Репетиции группы «Эпилепсия» проходили в специально оборудованном для этой цели гараже. Две большие колонки оглашали своды этого «храма муз» неистовым ревом электрогитар. Ударные на таком небольшом пространстве звучали как залпы тяжелой артиллерии. Грохот стоял такой, что низкочастотные вибрации ощущались физически. Поверх всего этого разгула звука, как ворон над полем боя, витал хрипловатый, переходящий в крик вокал Эдика, вызывая жестокие «конвульсии» микрофона. Денис сразу же пожалел о том, что не взял с собой шумозащитные наушники.
Денис играл стоя, и это было ему несколько непривычно. Довольно скоро он понял, что можно совершенно успокоиться насчет качества исполнения: сыгранных «мимо» нот и прочих тонкостей, которые прежде имели значение в его исполнительской практике. Все огрехи прекрасно маскировались в общей картине за звучанием других инструментов. Порой он даже сам не слышал, что играл, а лишь угадывал внутренним слухом те звуки, которые должен был издавать его инструмент.
Поглощенный своим делом, он, тем не менее, в более простых композициях позволял себе оторваться от листа бумаги с буквенными обозначениями аккордов и понаблюдать за окружающими. Больше всего его интересовала работа Элис. Уже сам вид красивой молодой девушки довольно хрупкого и изящного сложения, которая со знанием дела энергично молотила по барабанам, невольно привлекал к себе его внимание, вызывая в нем чувство легкого эстетического шока. На ней была свободная футболка и обтягивающие джинсы. Длинные русые волосы, закрывавшие ей уши, были стянуты сзади резинкой. Денису, имевшему самые поверхностные представления о работе ударника, ее игра казалась весьма впечатляющей.
Другим человеком, который брал на себя много внимания, был Эдик. При его невысоком росте и с его комплекцией, он очень неплохо двигался и умел мастерски использовать свои внешние данные для создания сценического образа. Коротко стриженный, в очках, порой чем-то напоминающий большого ребенка, он мог позволить себе быть смешным и, кажется, сам первый получал от этого удовольствие. Его шутки не отличались остроумием, зато были добрыми – без издевки. Благодаря своему природному обаянию Эдик мог придать острым текстам Захара ощущение внешней безобидности, что отчасти снижало их социальную проблематику, но зато делало их более доступными. Любимым его занятием было во время очередного инструментального проигрыша взять бубен и, потрясая им над головой, начать изображать из себя языческого шамана или, схватив специальную колотушку, изо всех сил лупить ею в отдельно стоящий для такого случая барабан, издававший очень громкий, низкий и глухой звук. Это были единственные инструменты, на которых Эдик играл в группе. Он любовно называл их «мои игрушки».
Захар делал свое дело молча, с видом раскованной уверенности в себе. Что же касается Павла, то он играл сосредоточенно и в этом походил на Дениса, но, в отличие от Дениса, он еще и немного двигался в такт музыке.
…Когда они играли «Another Brick in the Wall», у них родилась идея на куплете, где все время чередовались два такта с голосом и два такта без, чередовать соответственно игру одной только ритм-секции и полное громкое звучание всех инструментов. Захар подпевал Эдику, поставив перед собой второй микрофон. Он пел очень эмоционально, не слишком попадая в ноты, но и не слишком смущаясь по этому поводу. Павел и Элис тоже пытались петь, но из-за того, что они пели не в микрофон, их было плохо слышно. Денис стоял молча. После каждой новой строчки куплета все разом обрушивались на сильную долю следующего такта и продолжали так, ритмично и на максимальной громкости, до начала следующей строчки. Захар играл мощные, тяжелые аккорды на своей электрогитаре, а Денис – аккорды на жестком, мрачноватом тембре под названием «TechBrass», представлявшем из себя вариант электронного аналога секции медных духовых.
…Когда они ехали все вместе назад, разговор зашел о репертуаре группы. Предполагалось выбрать еще несколько чужих композиций, чтобы сделать на них кавер-версии. Назывались различные известные песни, многие отвергались сразу, некоторые заносились в список возможных вариантов.
- Надо еще, чтобы было несколько баянных песен, – сказал Эдик.
Денис оторвался от окна:
- Баянные – это какие?
- Типа «Помоги мне! Помоги мне!», – объяснил Эдик. – Это когда уже народ дойдет до кондиции… А что, давайте сыграем «Помоги мне!», а Элис станцует стриптиз? – засмеялся он.
- Щас! Давай ты лучше сам его станцуешь! – огрызнулась Элис.
- Ой, а можно такие песни, чтоб не стыдно было? – попросил Денис.
- Баянные – это как раз такие, чтобы было стыдно, – ответил ему Павел. – Но зато именно за них и платят.
…Денис был последним, кого Захар отвозил назад.
- Ну как тебе это все? – спросил Захар.
- Нормально! – положительно ответил Денис. – Немного, правда, удивил твой вокалист… – добавил он.
- Что именно?
- Да как-то он странно с твоими песнями сочетается.
- Не, Эдик прикольный! Ты его еще на концерте не видел!
- Ну да… но он просто какой-то несерьезный.
- А народ не любит, когда его грузят. Ему своих проблем хватает. Но на подкорочку у них все откладывается… А вообще, публика далеко не так глупа, как о ней принято думать, – заметил Захар.
- Я согласен… И, кстати, я хотел предложить… – Денис немного замялся. – Может, что-нибудь из классики сыграем?.. Какую-нибудь обработку сделать… в лучших традициях арт-рока…
- Это после «Помоги мне!»? – съязвил Захар.
- Не, ясно, не для ресторанов… В клубе каком-нибудь. Для мыслящей аудитории… И потом, это еще смотря как сделать.
- …Я подумаю, – после некоторых колебаний уклончиво ответил Захар.
На следующий день Денис зашел в компьютерный класс, чтобы скопировать несколько альбомов «Pink Floyd» с диска на диктофон, а заодно нашел в Интернете личную страницу Захара:
«Имя, фамилия: Анатолий Захаров. Пол: мужской. Родной город: Москва. Политические взгляды: коммунистические. Религиозные взгляды: оптимистический пофигизм. Деятельность: Пишу музыку, тексты к песням. Играю на различных инструментах. Пою, когда напьюсь. Интересы: Жизнь во всех ее проявлениях, музыка, кино, Формула-1. Любимая музыка: “Ария”, “Агата Кристи”, “ДДТ”, “Nautilus Pompilius”, “Кино”, “Deep Purple”, “Rainbow”, “Radiohead”, “Muse”, “Pink Floyd”, “The Beatles”, “King Crimson”. Любимые фильмы: “The Wall”, “Пролетая над гнездом кукушки”, “Апокалипсис сегодня”. Любимые телешоу: Давно не смотрю зомбоящик. Любимые книги: “Иллюзии” (Р. Бах), “Над кукушкиным гнездом” (К. Кизи), “Властелин Колец” (Дж. Р. Р. Толкин). Любимые игры: Pirates! ’87, Star Control 2, Thief (1 - 3), TES (3, 4), TDU, Dune 2, Dreamfall. Любимые цитаты: “Не жди, не бойся, не проси”. “Сейчас и есть то самое время” (Ц. Ямамото). О себе: Словоблуд и мракобес. Идейный борец за эвтаназию всего прогрессивного человечества. Образование: МГУ (компьютеры). Военная служба: Войсковая часть имени Джона Леннона. Работа: Сисадмин. Друзья: Всего – 517».
30
- …А я написал главную тему для «Русалочки».
- Правда?!.. – глаза Полины загорелись от любопытства. – Я хочу послушать!
- Хоть сейчас: у меня с собой на диктофоне, – ответил Денис, чувствуя упоительное предвкушение и вместе с тем ужасно волнуясь.
- Не, ну не здесь же! Давай отойдем куда-нибудь…
Они зашли в кафе, где было относительно немного людей и где не звучала музыка. Там, за столиком в углу, Денис с замирающим сердцем показал Полине свою тему.
Полина слушала закрыв глаза. Денис не отрываясь следил за выражением ее лица. Он не слышал звук идущий через наушники, но мысленно воспроизводил его по памяти.
С первых же секунд брови Полины приподнялись, что-то необычайно глубокое и сокровенное отразилось в ее лице. Волнение и одновременно какой-то внутренний свет исходили от нее в эту минуту. Под конец она плакала, закрыв лицо руками…
Денис никогда еще не видел ничего подобного. Никогда он не видел, чтобы кто-нибудь плакал от его музыки, и даже он сам никогда не плакал от нее, хотя и чувствовал ее с особенной остротой. При этом надо сказать, что чужая музыка вызывала у него слезы довольно часто. Полина еще не произнесла ни слова, но как автор Денис уже был вознагражден в своих самых честолюбивых ожиданиях. В эту минуту он буквально упивался тем впечатлением, которое произвела на Полину его музыка. Он был растроган, смущен и счастлив, по-настоящему счастлив!..
Полина отняла руки от лица, сняла наушники и, не поднимая глаз, поспешно вытерла слезы платком. Затем она посмотрела на Дениса искренно и выразительно. Лицо ее было серьезно. Она положила руки на стол и протянула Денису две раскрытые ладони. Денис вложил в них свои руки, и Полина крепко сжала их вместе. На мгновение опустив ресницы, она тихо произнесла:
- Спасибо!
Денис молча приблизил ее руки к своему лицу и, не сводя с нее глаз, поцеловал ее тонкие пальцы. Полина улыбнулась. Серьезность на ее раскрасневшемся лице сменилась нежностью.
- Денис, ты волшебник! Как тебе это удается?
Денис почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо от нахлынувшего на него чувства восторга.
- В этом есть и твоя заслуга, – ответил он.
Полина смущенно улыбнулась, и глаза ее ответили ему благодарностью. По лицу ее было видно, как приятно ей слышать эти слова.
- А еще меня очень вдохновляет этот синтезатор, – добавил Денис. – Не говоря уже о том, что на нем можно играть в любое время суток, не боясь разбудить соседей! Это я написал уже ночью, в наушниках. Благо, что я сейчас до конца августа один! Я просто сидел и перебирал его тембры. Там, конечно, много лишнего, но уже то, что на нем можно сымитировать практически любой инструмент… ты не представляешь, как это стимулирует фантазию! Я просто включаю очередной тембр и импровизирую, пока не получится что-нибудь приличное, а потом записываю и иду дальше. Все! Больше ничего не нужно. Идеи приходят сами собой. Знаешь, как бывает, когда нападешь на золотую жилу и черпаешь из нее, не разбирая и не анализируя, хорошо ли плохо, не слишком ли похоже на то, что у тебя уже было?.. Всю оценку оставляешь на потом и просто сочиняешь… Вот у меня сейчас что-то такое!
- Здорово! Я рада за тебя! Я даже боюсь, что… что я сейчас отрываю тебя от работы.
- Брось! Мне даже хорошо, что я сделал перерыв, чтобы встретиться с тобой: это мне добавит вдохновения!
- А когда у тебя следующая репетиция?
- Завтра в восемь. Так что танцы накрываются. Но я надеюсь до семи с тобой увидеться… И еще надо к Юре заскочить, ноты отдать, которые я у него брал…
- Теперь у нас есть тема русалочки, – считай, полбалета готово! – сказала Полина. – Остальное ты в два счета напишешь, я в тебе не сомневаюсь! Главное, что теперь у нас уже, можно сказать, есть финал – кульминация, когда она обретает свою истинную сущность…
Во время визита к Юрию Денис показал ему свою новую тему. Обычно он предпочитал не показывать произведение, пока оно не будет полностью готово, так как ему важно было, чтобы, кроме непосредственного впечатления от музыки, у слушателя сложилось также и представление о картине в целом. Это давало возможность получить в ответ более обоснованную критику или более эмоциональное одобрение. Денис придавал большое значение единству многочастных циклов. Может быть, поэтому у него их было не так много.
Так или иначе, Дениса соблазнила возможность показать Юрию свою главную тему уже сейчас, а также возможность сыграть ее на его великолепном пианино «Yamaha», которое было только недавно настроено и просто «журчало» под пальцами!
Ответ Юрия на услышанное был краток:
- Гениально, – сказал он серьезно.
Денис покраснел от удовольствия.
- Это достаточно попсово, чтобы нравиться всем, но и профи это, несомненно, оценят, – продолжал Юрий. – Мне особенно один ход нравится… Можно еще раз?.. Да, вот этот!
- Мне тоже, – согласился Денис, чувствуя прилив гордости. – С этого момента я и начал сочинять всю тему…
Потом они заговорили о своих творческих планах.
- Тебе не жалко такую тему отдавать для балета? – спросил Юрий. – Мне было бы жалко.
- Абсолютно не жалко! Наоборот, я хочу, чтобы это было мое лучшее произведение.
- Хочешь прославиться как балетный композитор? – улыбнулся Юрий.
- А что тут такого? Я люблю балет… Тебе же тоже вроде нравится «Лебединое озеро»?
- Мне нравится его слушать. Да и то, все эти дивертисменты, «танцы маленьких лебедей»…
- А что, хороший номер.
- «Танец маленьких лебедей»?.. Попса! Его надо на бис давать, в самом конце, когда герои уже поженились: мол, «прошло девять месяцев…» – Юрий засмеялся. – Есть, конечно, несколько сильных сценических номеров и сквозное развитие вокруг главной темы… есть также некоторые мотивные связи, но в целом это все набор отдельных номеров довольно прикладного характера. Ты знаешь, что в этом балете потом переставляли номера, что-то убирали, а позднее даже дополняли из других произведений Чайковского?
- Да, я слышал что-то такое.
- Самое интересное, что собственно авторскую версию так до сих пор никто и не поставил. Но это все равно никак не отменяет тот факт, что сам автор здесь еще во многом остается в рамках старой традиции… Характерно, что один номер он дописал по просьбе балерины, исполнявшей главную партию, специально для ее бенефиса – ну как тут отказать! Потом еще один для бенефиса другой… О какой симфонизации жанра тут можно говорить? Разве что об очень относительной: по сравнению с тем, что было до Чайковского… Но я понимаю, это первый блин, дальше – больше, но все равно: разве балет может сравниться с симфонией или концертом? Что ты противопоставишь той же Шестой Чайковского?
- Ну, если так брать… – Денис заулыбался, – тогда разве что современные балеты на музыку Шестой.
- Фу! – вырвалось у Юрия. – Модерновую хореографию органически не переношу!
- Но она тоже бывает разная…
- Все равно! И вообще, если балет слишком уходит в сторону симфонизма, то он перестает быть балетом. Ну скажи: разве «Танец рыцарей» из «Ромео и Джульетты» Прокофьева – это танец? Это застенки инквизиции! Я слышу, как вращаются колеса, растягивая сухожилия, но я не слышу там танца. А «Болеро» Равеля? Это же марш роботов! Музыка – гениальная! Но это уже не балет!
- Я не согласен, – сказал Денис. – Но ты отчасти угадываешь мои проблемы, которые я сейчас пытаюсь решать. Мне как раз трудно дается это сочетание симфонизма и танцевальности. Я пытаюсь избежать сюитности и в то же время писать так, чтобы под это потом еще можно было танцевать, – Денис вдруг улыбнулся. – Я замечаю, что уже даже начинаю мыслить «на три четверти».
- Во-во! С кем поведешься… Выбор девушки – это как выбор планов на будущую пятилетку! – Юрий засмеялся.
Денис невольно улыбнулся и покраснел до ушей.
- Но я надеюсь, что для серьезной музыки ты еще не погиб безвозвратно? – спросил Юрий.
- Как сказать! – лукаво посмотрел на него Денис. – Я тут на днях связался с одной рок-группой…
- Ты?! С рок-группой?! – ужаснулся Юрий. – Тебе что, заняться больше нечем?!
- Мне это интересно, – твердо ответил Денис. – Правда, я на работе теперь раз в неделю появляюсь – слава Богу, начальство терпит, – а еще плюс танцы!.. Но, знаешь, для меня это как глоток свежего воздуха.
- Это же примитив! Нечетная четверть – большой барабан, четная – малый. И так до бесконечности. Все же к этому и сводится, что бы они не играли. Все под один трафарет. И никакой агогики. А форма? Куплет – припев, куплет – припев, проигрыш – припев…
- Зато мелодизм…
- Какой там мелодизм! Попса одна!
- Ну попсы и в классике навалом: Россини, Штраус (Иоганн, конечно – все равно какой)… Попса – это не обязательно плохо. Это Эндрю Ллойд Уэббер, «ABBA», Sandra… Те же «Beatles» в свое время были попсой, а теперь – классика рока.
- Так это все когда было! Сейчас так уже никто не пишет! Только перепевают старое. Всеобщий кризис: как будто «канал перекрыли»!.. Ты можешь мне за последние десять лет в музыке назвать хоть что-нибудь стоящее?
- Ну «Muse», например… «Radiohead», местами… У «Aerosmith» неплохой альбом был не так уж давно… А еще французские мюзиклы! Один «Нотр-Дам» чего стоит! Да мало ли еще чего, о чем мы даже не знаем! Надо совершенно замкнуться в себе и отказаться видеть реальность, чтобы утверждать, что вся музыка уже давно написана и что сейчас уже ничего хорошего не пишут!
- Сейчас у человечества появилось много новых возможностей в связи с развитием технологий, и оно в них слегка увязло, – с ученым видом сказал Юрий. – То, что в шестидесятые-семидесятые стимулировало творческий процесс, сейчас погружает человечество в состояние лени: оно постепенно привыкает к мысли, что скоро все можно будет сделать двойным щелчком мыши. Но труд композитора в этом плане ничуть не изменился: нам точно так же приходится биться за каждую приличную тему, только у нас еще сильнее ощущение, что вариантов все меньше. Забавно, что уже даже есть программы, которые пытаются сами создавать такие темы: у них, конечно, пока получается неважно – людям приходится потом долго выбирать и дорабатывать, – но зато для них это еще один способ расшевелить свое ленивое воображение. Потом, все эти синтезаторы, все эти невероятные, никогда не существовавшие раньше тембры… в конечном счете они играют с человеком злую шутку. Неважно, какие ноты ты нажимаешь: это уже красиво! В погоне за звуком человек забывает о музыке.
- Я эту тему как раз придумал на синтезаторе, – заметил Денис не без удовольствия.
- Значит, тебе повезло. Смотри не увязни в нем!
- Наоборот, он меня вдохновляет!
Юрий пожал плечами.
- Тоже все эти ударные, электрогитары, усилители, – продолжал он. – Звучит мощно, а по музыке – пшик! Нет, вы мне на фортепиано это сыграйте – тогда и увидим, кто есть who! Я музыку «в клавире» воспринимаю: по мне так если я не слышу, ради чего весь этот шум, то аранжировка для меня уже не имеет значение.
- А ты представь, если бы у Бетховена в свое время были такие инструменты, что бы он с ними сделал? – сказал Денис, и глаза его загорелись.
- Да он и без них писал в сто раз сильнее! Потому что тогда способ мышления был другой: люди Музыку писали, а не выезжали на звуке! Я сейчас перед твоим приходом слушал «Рейнскую симфонию» Шумана. Помнишь главную тему первой части?.. Вот это я понимаю размах! И ничего усиливать не надо. Сама музыка уже такова, что ей в любом зале будет тесно!
- Да, «Рейнскую», пожалуй, утяжелять не стоит. А вот Бетховена вполне бы можно было… первую часть Девятой, например.
- Ага, чтобы совсем забить скрипки на кульминации! Весь баланс полетит! Я думаю, это как раз тот случай, когда лучшее – враг хорошего. Бетховен же, наверно, тоже не от балды писал!.. хоть и не слышал. Он на века писал.
- Да, но это не помешало Малеру сделать свою редакцию оркестровки Девятой, – заметил Денис.
- Только почему-то все равно все играют оригинальную версию! К тому же они на слух не сильно отличаются.
- Это не важно, главное сам принцип! Или мы считаем, что каждый шедевр классики – это законченное абсолютное совершенство, ни отнять, ни прибавить, или мы считаем, что это живое искусство, а не мрамор на постаменте. И тогда мы можем пробовать его улучшать (на свой вкус, разумеется), или, по крайней мере, пытаться взглянуть на него под другим углом зрения. Тебе, например, никогда не приходило голову играть известные тебе произведения со сменой лада?
- Зачем?
- Ну хотя бы для того, чтобы открыть в них для себя что-то новое.
- Мне хватает и старого.
- А я бы многое с удовольствием переслушал бы в таком виде! Может, даже сподобился бы наконец послушать все сто четыре симфонии Гайдна… Вот смотри: была такая в восемнадцатом веке хорошая традиция – менять лад побочной партии в репризе. Потом пришел Бетховен и своим могучим авторитетом повлиял на то, что от этой традиции отошли. Во всех его симфониях в первой части первая тема побочной партии всегда в мажоре: что в экспозиции, что в репризе. И после него – Шуберт, Чайковский, Брамс – также никакой смены лада… У Шостаковича в Пятой симфонии есть, но это уже двадцатый век… А идея-то была хорошая! В той же Шестой Чайковского тема сколько раз проводится? Три в экспозиции и два в репризе. Пять раз! И хоть бы раз в миноре! А так бы – оба последних проведения… и коду заодно…
- Это изменит все идейное содержание первой части.
- Да никуда ж она не денется, оригинальная версия! Просто будет альтернативная версия для тех, кому захочется разнообразия. Зато смотри, как красиво было бы! – Денис снова повернулся к инструменту. – Гармонию только немножко изменить, особенно во второй половине темы, а в самой мелодии даже менять почти ничего не надо, кроме лада… – он наиграл.
- Звучит не шибко оригинально, – критически заметил Юрий.
- Просто очень по-Чайковски. Ну еще немного напоминает «Lacrimosa» из Реквиема Верди… Или вот, например: взять и сделать редакцию Сороковой Моцарта в манере Бетховена.
- И что это будет? – поморщился Юрий.
- Это будет само отчаяние! Уже хотя бы то, что литавры добавятся!.. Но главное – это кульминация главной партии в начале репризы! Сколько раз он проводит тему в чистом виде? Три, если с повтором экспозиции. И при этом не меняя ни ноты (ну разве что добавляя еле заметный фагот в репризе). А неискушенный современный слушатель, воспитанный на принципах развития темы в традициях Поля Мориа, ловит жадным ухом каждое из этих проведений, морщится от искажений любимого мотива в начале разработки, а все остальное, особенно побочную партию, поглощает как неизбежный наполнитель. И так и не дожидается того, чего явно или неявно ждет: кульминации главной темы в чистом виде!
- Ну ты же не ровняй под вкусы обывателя!
- А то тебе самому не хотелось бы услышать эту тему на полную!
- Не тот характер темы, чтобы под нее литаврами стучать.
- Ну хоть как-то, хоть что-то изменить – неужели не хотелось бы? Ведь три раза одно и то же! – почти умоляюще воскликнул Денис.
- Для этого существует форма вариаций. Хочешь – напиши цикл вариаций на эту тему.
- А по-моему, если Бетховен и сделал что-то по-настоящему хорошее для развития сонатной формы – то это драматизация главной партии в репризе. Этим он придал сонатной форме смысл. Она стала единой цепью развития главной партии от первого тихого проведения до кульминации в репризе. Правда, отныне самым скучным местом стало слушать по второму разу побочную партию в репризе практически в неизменном виде. Но, по крайней мере, при нем сонатная форма стала выглядеть чуть менее формальной…
- Это было как минимум еще в Двадцать четвертом концерте Моцарта: кульминация главной партии в начале репризы…
- …Там просто повтор громкого проведения главной темы из сольной экспозиции, – немного подумав, сказал Денис. – Это еще далеко не то, что было у Бетховена в Третьем концерте!.. А еще не забывай, что основные классические музыкальные формы появились в эпоху, когда композитор считался, в своем роде, ремесленником. Производство музыки было поставлено на поток, поэтому возникала задача отладить этот процесс и по возможности автоматизировать его. В принципе, то же самое мы наблюдаем и в современной попсе. Поэтому, если уж и говорить о штампах в попсе, то надо признать, что в классике их было не меньше, и вообще, шаблонизма в музыке хватало всегда. Шаблонную музыку легче сочинять и легче потреблять… Это как смотреть незнакомых актеров в пьесе, содержание которой ты уже знаешь.
- Но все-таки в девятнадцатом веке музыку уже не штамповали так, как в восемнадцатом, – заметил Юрий.
- Да, потому что, начиная с Бетховена, музыка уже в большей степени стала «штучным продуктом». А потом пришли романтики и освободили форму от всяких условностей.
- И при этом они не отказались и от старых форм.
- Да, но сам взгляд на форму уже изменился. Если они и продолжали использовать старые формы, то они их все равно переосмысливали. Потому что, по-хорошему, форма должна определяться не жанром произведения, а единственно тем, что ты хочешь сказать. Форма – это сюжет музыки. И стандартизация музыкальной формы – это все равно что стандартизация сюжетов в литературе.
- Ну, это ты загнул! Смотри: например, сонет – это форма, а какой у него сюжет – это уже дело автора. Аналогично в музыке: есть куча программных увертюр, написанных в сонатной форме, но на разные сюжеты.
- Да, все верно… – на секунду задумался Денис. – Я только хотел сказать, что любые традиции имеют смысл до тех пор, пока они не мешают воплощению замысла… Почему у Шуберта нет ни одного произведения для фортепиано с оркестром? Потому что в то время единственным жанром с таким составом был фортепианный концерт, или какой-нибудь концертштюк. И то, и другое подразумевает ряд условностей, которые были Шуберту органически чужды: эстрадность, виртуозность… (ну или как минимум не очень-то свойственны). И в результате мы не имеем ни одного произведения Шуберта для фортепиано с оркестром. Почему у Чайковского в симфониях не используется арфа (кроме «Манфреда»)? Ведь он так мастерски использовал ее в балетах! Потому что в то время использовать арфу в симфониях было не очень-то принято. И так далее… Просто, понимаешь, для меня музыка абсолютно ничего не теряет, если я перестаю говорить о ней с придыханием и относиться к ней со священным трепетом. Я честно говорю себе, что мне в ней нравится, а что – нет. Я не люблю повторы экспозиции на записях (на концертах – пожалуйста). Поэтому я их перематываю. Я не обязан слушать это по второму разу только потому, что когда-то принято было ставить знак повтора. Я понимаю, что тогда аудиозаписи не было и лишний раз никто не против был послушать это вживую, но сейчас-то что?.. Еще я не обязан слушать все произведение целиком всякий раз, как мне захочется послушать какую-то его часть, фрагмент, тему. Я могу перемотать любой эпизод, который мне кажется скучным… Не бывает абсолютно гениальных произведений (по крайней мере в крупной форме), как не бывает и абсолютных гениев: у всех есть свои слабые и сильные места. И музыка для меня не только не проигрывает от такого свободного обращения с ней, а наоборот, она только выигрывает. Потому что в итоге я ее чаще слушаю, у меня чаще возникает такое желание, и она мне не надоедает… Например, я читал и слышал много высказываний по поводу смысла второй части «Лунной сонаты», равно как и восторгов по поводу единства всей сонаты в целом; я могу придумать еще кучу объяснений в том же роде, но для меня это все игра ума, потому что душа моя эту часть не любит: она, скорее, привыкла к ней. Поэтому я ее перематываю. Мне не важно, что по этому поводу думают другие! Мне лучше прослыть потребителем и дилетантом, чем заниматься самообманом! Я не хочу превратиться в ученого эстета! Я хочу сохранить в себе эту способность слышать музыку.
- Твое право, – пожал плечами Юрий. – А мне вот совершенно непонятно такое убеждение, что музыка должна обязательно о чем-то говорить. Почему я не могу просто написать симфонию по всем канонам жанра, без того, чтобы вложить в нее какую-то мораль?
- Ты, конечно, можешь… но, мне кажется, настоящий художник должен стремиться к чему-то большему, чем просто щекотать людям нервы. Он должен думать и о том, каким целям служит его искусство.
- А каким еще целям по-твоему может служить мое искусство?
- Мало ли! А вдруг ты своим искусством сеешь зло? – улыбнулся Денис. – Допустим, ты сознательно не ставишь такой цели, а напротив, исповедуешь обратное, но на деле получается именно так. Вдруг ты способствуешь духовной деградации? Или развращаешь народ?
- Как будто он и без меня не развращен! – ухмыльнулся Юрий.
- Это не оправдание! Потому что теперь в этом будет и твоя доля.
- Как ты себе представляешь, чтобы музыкой можно было кого-то развратить?
- Ну мало ли!.. Например, написать порно-оперу.
Юрий засмеялся.
- Лучше уж тогда порно-балет!
- Вот, например, почему фильм «Пианино» меня не развращает? – спросил Денис, обращаясь больше к самому себе. – Наверно, потому, что там все под красивую музыку, а убери ее – и все изменится, значительно. Музыка здесь как камертон, показывающий отклонение от хорошего вкуса. Дает ли это что-то в плане морали? Хорошего – не знаю. Плохого… кому как. Чисто теоретически фильм о прелюбодеянии… – Денис задумался.
- Видишь ли, – начал Юрий, – есть мораль, а есть просто явления возвышающие душу. Как, например, музыка. Строго говоря, она вне морали. Абсолютно. Инструментальная музыка. Вне зависимости от того, что ей хотят сказать. Музыка Паганини совсем не обязательно дьявольская: ей можно проиллюстрировать все что угодно. Девятая Бетховена останется Девятой Бетховена, даже если исполняется она в честь дня рождения Гитлера, и осталась бы таковой, даже если бы из нее убрали текст. Это мы, люди, любим все наделять моралью, потому что нам хочется, чтобы во всем был нравственный закон. Мы все время хотим увязать красоту и мораль, гений и нравственность. А здесь вообще нет никакой связи! Это просто разные категории.
- Да, но музыка – это еще и способ воздействия на людей, – убежденно сказал Денис. – Причем один из сильнейших. И она может быть использована для усиления воздействия других видов искусства, которые, в свою очередь, могут быть носителями какой-либо морали. И об этом не стоит забывать, и пренебрегать этим…
Этот разговор имел для Дениса неожиданное продолжение в тот же вечер, но уже с другим человеком.
Вышло так, что после репетиции с группой он возвращался назад вместе с Элис, так как Захар на сей раз по каким-то своим причинам не смог развезти участников группы по домам. По той же причине Денису пришлось оставить синтезатор на репетиционной точке до следующего раза.
Итак, выяснив, что им по пути, Денис зашагал вместе с Элис по темной ночной улице. Район был ему совершенно незнаком, и он был рад тому, что возвращался не один.
С самого начала между ними завязался разговор. Элис интересовалась музыкальными предпочтениями Дениса; Денис, в свою очередь, спросил, почему она решила играть на ударных.
- Да как… – ответила Элис. – Группе нужен был ударник, а я хотела играть на ударных. Вот, скинулись – купили установку.
- А тебе никогда не казалось, что это, может быть, не женское дело?
- Почему? Я много видела женщин за ударными. Я бы не сказала, что это прям чисто мужская работа.
- …А можно тебя спросить: почему у тебя такое странное имя? – между прочим поинтересовался Денис.
- Потому что мне такое нравится, – ответила Элис небрежно.
- А как тебя по паспорту?.. Если не секрет.
- Светлана.
- Красивое имя: «Света»… Чем оно тебе не угодило?
- Ну не нравится оно мне, – в голосе Элис прозвучала усталость. – Почему я должна всю жизнь ходить с именем, которое я себе не выбирала?
- Да нет, конечно. Это твое дело…
В ходе беседы Элис сказала, что она во всем любит естественность. Денис раньше замечал, что она до и после репетиции обычно ходила с распущенными волосами. Теперь же он узнал, что она никогда не пользовалась косметикой и не носила никаких украшений.
- Меня в детстве уговаривали уши проткнуть, но я наотрез отказалась. Совершенно варварский обычай!
По тем же самым причинам она не имела вредных привычек.
- Может, ты еще и вегетарианка? – спросил Денис.
- Зачем? Это как раз не противоречит природе.
По пути не обошлось без приключений. Когда они шли по хорошо освещенному и достаточно людному тротуару, к ним подошел какой-то пожилой бродяга и попросил у Дениса денег, говоря, что ему не хватает на метро. Денис тут же дал ему столько, сколько стоил проезд.
- Ну и зачем ты спонсируешь безработицу? – спросила Элис, когда бродяга остался позади.
- Он уже не в том возрасте, чтобы зарабатывать самому.
- А если он тебя надул? Может, для него это бизнес? Вдруг он только косит под нищего?
- Ну, так сыграть – это ведь тоже кое-чего стоит?!
Элис засмеялась.
- А ты в курсе, что он сейчас пойдет и напьется?
- Да, есть такой риск. Как и тот, что он умрет с голоду, если ему не дать денег.
- А почему ты не подал гитаристу в переходе? Потому что он еще не стар?
- Да. Он и сам себе может заработать, – ответил Денис. – Мне, между прочим, приходится тратить свое время на нелюбимой работе, в то время как он у себя в переходе может играть все, что захочет. Ну и, кроме того, я считаю, что если музыкант начнет подавать музыканту, то это не будет решение проблемы.
- Ты сейчас говоришь как Захар! – улыбнулась и немного поморщилась Элис.
- Да?
- Просто он уже достал всех своей социальной озабоченностью! – объяснила она.
- Я это сказал от себя, – твердо произнес Денис. – Просто все люди делятся на тех, кому все равно, и на тех, кому не все равно.
- Я не говорю, что мне все равно, – как будто даже обиделась Элис. – Просто я реально взвешиваю свои возможности и не пытаюсь изменить мир.
- А я пытаюсь, – задумчиво сказал Денис.
- Ну и как, успешно?
- Не знаю. Это уже не мне судить.
- А я предпочитаю относиться к жизни как к ролевой игре, – сказала Элис.
- Это как? – не понял Денис.
- Это так, что у каждого есть своя роль, а комедия все равно, по-любому, рано или поздно закончится, – она немного помолчала и вдруг добавила серьезно: – У меня нет любви к жизни, но у меня есть желание ее полюбить.
- Это уже полдела, – заметил Денис.
…Когда они ехали в метро, Элис спросила:
- А ты можешь научить меня слушать классику?
Денис внимательно посмотрел на нее.
- Для этого не требуется никаких специальных навыков, – ответил он, – бери да слушай. Это такая же музыка, как любая другая.
- Ну не скажи! Я понимаю, что то, что в автобусах крутят, – это и дурак поймет, а тут… Тут какой-то настрой нужен. Вот та музыка, которую я слушаю, – там все на пределе, все открыто. А в классике для меня все как-то слишком заумно и возвышенно. Мне кажется, что великие музыканты так далеко зашли в своем развитии, что им уже недоступны простые человеческие радости.
- Это стереотип, – сказал Денис. – Просто многие думают, что классическая музыка – это что-то элитарное, что она требует какого-то уровня интеллектуального развития, что она возвышает душу и так далее. На самом деле, она точно так же воздействует на наши рецепторы и на ту часть мозга, которая отвечает за удовольствие, как и любая другая музыка. Ты смотрела фильм «Заводной апельсин»?.. Там один парень слушал Девятую симфонию Бетховена, а потом шел совершать «ультранасилие», как он это называл. Так что классика не обязательно возвышает душу, это уже от человека зависит. А еще от нее повышается удой крупнорогатого скота… Есть еще такой стереотип, что классическая музыка вся сплошь гениальна. Нет, мусора и в ней хватает… Тут еще, конечно, надо иметь в виду, что у выражения «классическая музыка» есть несколько значений. Кроме обычного, которое используется чаще всего, есть еще такое значение, как «лучшая музыка, проверенная временем». И в этом смысле как раз можно было бы говорить о том, что вся классическая музыка… ну более или менее гениальна. Я думаю, просто тут есть некоторая подмена этих двух значений… Ну и еще есть такое значение как «музыка эпохи классицизма». Но мы сейчас говорим о классической музыке только в первом, общепринятом смысле… Так вот, если брать музыку в целом, во всем ее объеме, то я могу сказать, что я не люблю ни классическую музыку, ни музыку вообще, потому что все подряд это слушать просто невозможно! И в классике тоже приходится, как и в любой другой музыке, выбирать по принципу «нравится – не нравится»… Я не могу тебя научить любить классику, потому что научить любить невозможно. Ты должна сама почувствовать, нужна она тебе или нет. Для начала выкинь из головы все стереотипы в отношении нее и посмотри на нее как на самую обычную музыку. Ее писали самые обычные люди для тех же самых целей, для которых вообще пишется любая музыка: чтобы ее слушать и получать от этого удовольствие. Да, ее можно изучать, анализировать, зубрить на оценку, но это уже вторично. Духовный рост тоже не самоцель: он не бывает по заказу. Лучше на нем вообще не зацикливаться… На самом деле, когда я слушаю музыку, я занимаюсь самопознанием. Я слушаю не музыку – я слушаю свою душу. Я исследую ее музыкой. Меня интересует не музыка сама по себе, а то, как на нее реагирует моя душа. Но это мой личный опыт, и тебе он может оказаться бесполезен. Я могу лишь предложить тебе то или иное эмоциональное переживание, а уж как оно на тебя подействует и что ты потом с ним будешь делать – это уже глубоко твое личное дело и в это я не лезу… Начни с чего-нибудь известного: послушай, например, «Пера Гюнта» Грига… «Пер Гюнт», две оркестровые сюиты… Только не жди, что тебе сразу все понравится: сначала это может быть всего один номер или одна тема – и то уже будет неплохо. Потом со временем, может, распробуешь и остальные. Но совсем не обязательно тебе должно понравиться все целиком. Помни, что музыка тебе ничего не должна. Как и ты ей. Нравится – слушай, не нравится – не слушай. Не бойся перематывать: ты никому не обязана слушать все подряд. Это проблемы композитора, если он слишком далеко запрятал красивую тему, – улыбнулся Денис. – Лучше потом, когда тебя что-то зацепит в этом произведении и тебе захочется еще раз переслушать его целиком, тогда уже вернуться и послушать заново. Это будет лучше, чем если ты, слушая все подряд, уснешь на середине и не доберешься до того единственного момента, который тебя зацепит. А может быть, ты так на него и не попадешь, перематывая, или он тебе попадется не под настроение. Тогда не расстраивайся: в мире еще куча другой хорошей музыки… Ты говоришь, что ты ищешь в музыке открытых чувств? В классике этих открытых чувств не меньше. Там всё те же самые эмоции! Я не вижу, чем принципиально отличается классика от современной музыки. Нет никакого противостояния между тем и другим. Одно не исключает другое. Есть просто хорошая музыка и плохая. И там и там. И у тебя есть только один инструмент, позволяющий определить, какая музыка хорошая, а какая нет, – это твоя душа. Все! Больше ничего… Не жди, что тебе должно обязательно понравиться то, что нравится всем: это все очень индивидуально. Может быть, тебе вообще ничего не понравится, но, по крайней мере, ты это выяснишь…
Перед тем как выйти на своей станции, Элис сказала Денису:
- С тобой очень классно общаться. Давай обменяемся телефонами?
- Я не люблю давать свой номер. У меня очень ревнивая девушка.
- А я никому в девушки и не набиваюсь, – обиделась Элис.
- Я понимаю…
Они попрощались: она – сдержанно, он – чувствуя неловкость.
Денис соврал: истинная причина, по которой он не любил давать номер своего телефона, состояла в том, что он очень ценил спокойную жизнь, необходимую ему для творчества.
31
- …Я хочу посмотреть твой синтезатор!
- Он не мой.
- Не важно!
Денис взглянул на Полину. В этот момент у него возникла мысль, за которую он ухватился с некоторым даже азартом.
- А что, можно попробовать пройти ко мне в общежитие. Главное, на входе быстрее проскочить, не задерживаться… Если, конечно, не боишься, что зря смотаемся…
- Да что нам – все равно гуляем!
- Тоже верно… Тогда пошли!
…Был еще ранний вечер. Стояла чудесная летняя погода. Весь путь от Большого театра до общежития консерватории они проделали пешком. Проходя мимо территории зоопарка, они немного задержались, чтобы полюбоваться на природу…
- Значит так, – сказал Денис, когда они подходили к общежитию, – там пропускная система: вход по картам. Я пойду первым, ты подождешь на улице: я тебе карту в окно скину.
- А может, не надо?.. – Полина остановилась. – Что ж ты сразу не сказал, что все так сложно?
- Да ничего сложного! – сказал Денис как можно более небрежно. – Суешь карту вот этой стороной – вертушка тебя пропускает. Проходишь не задерживаясь, с таким видом, как будто ты у себя дома. Сейчас там новое заселение – на лицо еще все равно никого не успели выучить.
- А обратно?
- А обратно – просто кнопка. Всех пропускает. Нажимаешь и выходишь. Без всякой карты… Обратно мы уже вместе пойдем.
Полина внимательно смотрела на Дениса. Его уверенность немного успокоила ее. Ей было, не стоит лишний раз упоминать, сколько, и дух авантюризма был ей тоже не чужд…
- …Там еще и мент сидит?! – выразительно, но без каких-либо негативных эмоций шепнула ему Полина, когда они поднимались по лестнице общежития на последний этаж.
- Он ничего не спросил?
- Нет, я быстро прошмыгнула!
…Денис запер дверь на ключ. Полина стояла, осматривая комнату.
- Проходи, садись, – пригласил Денис.
- Прикольно ты живешь!
- Да, в тесноте, да не в обиде.
- А Максим когда приезжает?
- Ближе к началу учебного года.
…Полина подошла к синтезатору.
- Ты мне поиграешь?.. Покажи, что ты нового написал для нашего балета.
…Ему было так странно и непривычно, и вместе с тем так волнующе, что она была с ним здесь, в этой комнате. Он играл ей тему за темой, слушая ее одобрение, а иногда и восторги, с чувством невероятного душевного подъема. Одно ее внимание было для него лучшей наградой за его труд. Пока он играл, она сидела рядом с ним и смотрела на него не отрываясь…
…Полина встала за спиной Дениса и обняла его голову. Денис сидел на стуле, а синтезатор лежал перед ним на кровати.
- Играй, – шепнула Полина, заметив, что он остановился.
Денис почувствовал ее пальцы в своих волосах, потом тепло ее дыхания и нежный поцелуй. Он вздрогнул; его пальцы задержались в невольном ritenuto и вновь вернулись в tempo primo, извлекая из синтезатора звуки еще более выразительные, чем прежде. Казалось, что в его игре появились какие-то новые, глубокие оттенки. Не оборачиваясь он отвечал Полине музыкой, идущей из самого сердца. Закончив тему, он не останавливаясь стал импровизировать дальше. Впоследствии Денис жалел, что не включил в этот момент на запись диктофон…
Когда последние ноты застыли в просветленном мажоре, Денис повернулся и привлек Полину к себе. Она села к нему на колени, и они слились в поцелуе. У Дениса было такое чувство, словно музыка, которую он только что играл, продолжала звучать в пространстве, но теперь уже без его участия…
- Давай уберем синтезатор и ляжем, – предложил Денис.
- Давай.
…Она лежала спиной к стене. Им не было тесно друг с другом даже на односпальной кровати. Отдавая свое тепло и нежность, никто из них не испытывал опустошения: энергия их только возрастала, пополняясь из неиссякаемого источника любви…
Денис расстегнул блузку Полины и приник губами к ее груди. Полина глубоко вздохнула. Она обхватила его голову руками и крепко прижала ее к себе. Пальцы Дениса скользнули по спине Полины, проникая под покров ее блузки и обнажая ее тело. Он порывисто стянул с себя рубашку, даже не расстегнув до конца пуговиц, а затем помог Полине снять блузку. Их горящие тела встретились, и жар, который бушевал в груди у каждого из них, нашел свой исход в груди другого…
Его рука опустилась ниже. Полина втянула живот, словно пропуская ее дальше – под юбку. Он почувствовал под пальцами трусы, чуть ниже они были совсем влажные… Полина негромко застонала. Денис остановился.
- Надо включить что-нибудь в фоне, а то соседи услышат, – прошептал он.
- Да, надо, – шепнула Полина.
Денис быстро поцеловал ее и встал с кровати.
- К тебе прийти никто не может? – тихо спросила Полина.
- Это вряд ли.
- Включи что-нибудь современное, чтобы погромче было. Только сильно громко не включай.
- У меня есть несколько альбомов «Pink Floyd».
- Пойдет.
Денис не теряя времени достал свой диктофон и подсоединил к нему колонки Максима. Полина тоже встала и аккуратно повесила блузку на спинку стула. Денис невольно оторвался от своего занятия и на секунду посмотрел на нее, любуясь. Она стояла на фоне окна, на улице еще было светло, он был в линзах… Полина взяла свою сумочку, достала из нее упаковку презервативов и, молча показав их Денису, положила на тумбочку рядом с кроватью.
- Я тоже с собой ношу, – сказал Денис, чувствуя волнение, и зачем-то добавил: – Насколько я знаю, церковь не запрещает презервативы?
- Только если в браке и если супруги не отказываются от деторождения из эгоистических побуждений, – спокойно ответила Полина. – А у католиков даже в браке нельзя.
- Да? – удивился Денис. – Теперь я понимаю, отчего в христианстве произошел раскол!
- Нет, это случилось намного раньше, – улыбнулась Полина.
Денис снова повернулся и занялся аппаратурой. Полина стала раздеваться, складывая одежду на стул. Денис разобрался с музыкой и, стараясь не смущать Полину своим взглядом, подошел к кровати и снял с нее покрывало. Под покрывалом кровать была полностью застелена.
- Что так тихо? – спросила Полина.
- Это только начало: сейчас громче будет, – ответил Денис и тоже стал раздеваться.
На фоне мерных ударов сердца в комнате начали возникать различные звуки: тиканье часов, чьи-то голоса, звон кассовых аппаратов, смех…
Полина одернула с кровати пододеяльник, легла и укрылась им.
- Распусти, пожалуйста, волосы, – попросил Денис.
Она выполнила его просьбу; он, закончив раздеваться, лег рядом с ней.
Они обнялись…
…Все погрузилось в какое-то грезоподобное сомнамбулическое состояние. Если вообще возможно такое сравнение, то это было похоже на пробуждение после смерти на небесах. Как будто сквозь чуть приоткрытые веки он снова видел полоску света, сияющего в ослепительной вышине, а где-то там внизу – бескрайние просторы облаков…
…Они плыли по течению, уносимые воздушным потоком, легкие как листья на ветру и вольные как птицы. Казалось, что им снится на двоих один и тот же сон. Они не чувствовали себя отдельно друг от друга, сливаясь в священном союзе двух душ в единое целое, которое, в свою очередь, сливалось в единое целое со всей Вселенной. Они растворялись в этом воздухе, в потоке этого света, в лучах этого ветра! Они растворялись в этой Бесконечности, она проникала сквозь них, она пронизывала всю их сущность, наполняя их невыразимым чувством благодарности к Богу!..
- Полина!.. Поленька!.. Я люблю тебя!.. – шептал он ей.
- Я люблю тебя, Денис!.. – слышал он в ответ слова, которые, быть может, когда-нибудь зачтутся ему на том свете…
…Когда он достал из упаковки презерватив, ему вдруг вспомнилась фраза Захара: «Секс – это игра в рулетку на чужую жизнь».
«Что ж, – подумал Денис, – я готов, если на то будет воля Твоя. Мне есть что передать другому человеку, а самое главное – это то, что я люблю жизнь».
…В будто наэлектризованном пространстве медленно и мерно зазвучали одинокие аккорды фортепиано.
- Я знаю эту музыку! – прошептала Полина. – Мы на нее на третьем курсе делали постановку.
- Я тоже ее знаю.
Это было начало «The Great Gig in the Sky».
Музыка заполняла собой все больше пространства, обволакивая все вокруг и обретая дыхание и силу. Она кружила им головы, она уводила их сознание в какое-то иное измерение. Они погружались в нее, теряя чувство пространства и времени, видя перед собой лишь точку отсчета; и где-то там в вышине им словно открывалось сияние Истины. Они проваливались в бездну и возносились к небесам. Они не понимали ни слова из того, что говорит этот голос, но чувствовали его всем своим существом. Это была какая-то невероятная, почти мистическая звукопись: интуитивное откровение, понятное на бессознательном уровне…
…Страстные стоны Полины потонули в звуках вокализа. То была непокоренная стихия, вырвавшаяся на свободу, сметающая все запреты, не продиктованные самой природой; то был голос жизни, рвущейся из спутывающих ее оков страха смерти и наказания! В этом было нечто большее, чем все привычные принципы красоты и эстетики: в этом была обнаженная правда! Это было грубо и прекрасно одновременно! Это была жизнь и это была смерть, как предельная, высшая точка жизни!..
…Денис приподнял голову и посмотрел на Полину.
- Ты сейчас прекрасна, как безумная Жизель!
- Это что – комплимент? – улыбнулась Полина.
- Да. Тебе очень идут распущенные волосы. Жаль, что ты их на сцене никогда не распускаешь!
- Если буду танцевать в нашем балете – обязательно распущу.
- Конечно будешь! – убежденно сказал Денис.
Недавний жар прошел. Теперь ему было немного холодно. Отчего-то вдруг ужасно захотелось плакать. Он прижался к ней и спрятался в ее объятиях.
- Знаешь, я как-то в детстве вместе с другом строил шалаш. Мы нашли отдельные части от старой железной кровати, и еще у нас в распоряжении был целый склон свежескошенной травы. Так получилось, что шалаш достраивал я один. Он стоял среди деревьев, во дворе у нас под домом. Я залез в него – для меня одного там места было более чем достаточно. Потом пошел дождь, но мне в шалаше под деревьями было хорошо. Я лежал и слушал, как он шумит где-то совсем рядом… А через несколько лет наши пути разошлись. С тех пор мне хотелось найти кого-то, кто разделил бы со мной одиночество под дождем…
Полина обняла его крепче. Денис не выдержал и заплакал…
…В тот вечер, когда затихали последние звуки «The Great Gig in the Sky», Денис невольно отследил, что голос вокалистки словно уходит куда-то вдаль…
32
Захар был весьма доволен работой Дениса в группе. Он даже дал ему согласие на то, чтобы тот сам выбрал какую-нибудь композицию для исполнения всем составом на ближайшем концерте. Если учесть, что Денис играл в группе на правах сессионного музыканта, то это была для него большая честь. Сложность еще заключалась в том, что Денис непременно хотел взять что-нибудь из классики. Возможно, со стороны Захара это был дипломатический шаг; возможно, в нем возобладали его демократические принципы, – так или иначе, но, в конце концов, он согласился. Денис, в принципе, мог выбрать и какое-нибудь свое произведение, пригодное для обработки в стиле рок, или в крайнем случае написать что-нибудь новое, однако его композиторские амбиции не позволяли ему разменивать свое имя на упоминание в авторстве музыки для группы «Эпилепсия», ставя его в один ряд с именем Анатолия Захарова. Он был еще никому не известен и придавал большое значение тому, с какой стороны известность может к нему прийти.
Сначала Денис хотел выбрать первую часть шубертовской сонаты №14 ля минор, сократив ее за счет исключения побочной и заключительной партий. Он живо представлял себе, как будет звучать главная тема в виде гитарного рифа. Правда, он не мог себе представить, чем в этой сонате можно было бы занять Эдика… Поставить его стучать в барабан?.. И тогда Денис подумал о «Dies Irae» из Реквиема Верди. Пожалуй, в этом произведении можно было найти работу и для Эдика!..
Когда Денис сказал о своем решении группе, он сразу же почувствовал напряжение, возникшее среди ее участников.
- Ты хочешь, чтобы я пел псалмы? – воспротивился Эдик.
- Это не псалмы, и ничего тут петь не нужно: мы сделаем инструментальную версию, – ответил Денис.
- Значит, я вообще не при делах?
- Наоборот, у тебя самая главная роль во всем произведении: партия большого барабана!
- А о чем вообще это произведение? – поинтересовался Захар.
- «Dies Irae» переводится с латыни как «день гнева», – объяснил Денис. – Это первая из серии частей реквиема, в которых говорится про Страшный суд. В других частях говорится о том, как над всей землей прогремит зов трубы, которая разбудит всех мертвых, и они встанут из своих могил, чтобы явиться на суд. Потом появится Бог и призовет праведных, а грешники останутся гореть в вечном огне.
- Жесть! – сказал Захар. – Не иначе, сатанист писал!
- Этот текст написал еще в тринадцатом веке один монах.
Денис поставил им исполнение Артуро Тосканини 1951 года. Это была его любимая запись. Из всех записей, которые ему доводилось слышать, партия большого барабана звучала здесь наиболее убедительно. Особенно она производила впечатление на больших колонках в гараже. Уже первые четыре удара барабана пробудили во всех присутствующих заметное оживление.
- Сырно! – уважительно протянул Эдик.
- Только колбасности не хватает, – заметил Захар, слушавший с пристальным вниманием. – Запись явно древлянская: басы только на бочке и слышны… Да еще и моно!
На кульминации, когда большой барабан заиграл тремоло, Захар одобрительно закивал:
- «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем!»
В заключительном эпизоде, когда в сопровождении у деревянных духовых появились ноты с форшлагами, Эдик заулыбался.
- Это уже Бабка-Ёжка в ступе! – сказал он и принялся изображать ее подпрыгивающие движения перед взлетом.
- В ступоре, – скаламбурил Захар. – Нет, здесь нужен промышленный бас! И говорить это надо голосом директора завода! – добавил он по поводу хора, который в этом месте перешел на зловещий шепот. – Все равно ты тут уже не стучишь, – сказал он Эдику. – Что, все, что ли? – удивился Захар, услышав, что музыка закончилась.
- Дальше там без перерыва начинается следующая часть, – объяснил Денис, – но я думаю, надо повторить первый раздел. Здесь заканчивается на до-минорном аккорде – два такта, – и потом резко врубить с начала, то есть в соль миноре.
- Только тарелочкой четыре раза стукнуть, а то вы не вступите! – деликатно заметила Элис.
- Какой там текст на последнем куплете? – спросил Захар.
- Что-то вроде «О, как все затрепещет, когда придет главный судия, чтобы всех строго судить!» – сказал Денис.
- Нормалек! – усмехнулся Захар. – А по латыни еще страшнее будет! Хотя по-немецки было бы совсем круто!
- Можно и немецкий перевод найти, но я думаю, лучше оставить, как в оригинале, – сказал Денис.
- Если такое будут крутить на Страшном суде, то я, пожалуй, приду! – подытожил Захар. – Мне в целом нравится. Хотя, конечно, тут еще работать и работать. Но дело того стоит.
Остальные участники группы не возражали. Перед тем как начать разбирать произведение, сначала обсудили, каким должно быть его звучание.
- Можно классный стёб сделать! – предложил Эдик.
- Тебя послушаешься – так из любой хорошей идеи домашний замес получится! – сказал Захар. – Надо, чтобы было хотя бы на уровне, а то иначе какой смысл?.. Тут другая тема: тут тяжеляк и депрессуха!
- Если позволите, я хотел бы высказать свои соображения, – начал Денис. – Я бы хотел, чтобы это было по возможности близко к оригиналу, но в роковом звучании. Все, что я смогу сымитировать на синтезаторе, я беру на себя. Первые аккорды я сыграю на «orchestra hit». Начало тут, кстати, похоже на начало «Вставай, страна огромная!» – заметил он.
Все улыбнулись.
- Символично! – сказал Захар.
- Гитара вместе со мной играет короткие аккорды, так, чтобы это звучало тяжело, – продолжал Денис. – Остальные инструменты, понятно, тоже вступают с самого начала. Все, кроме большого барабана. Потом я играю партию медных на каком-нибудь «brass section». Гитара аккомпанирует в басу. Потом, Захар, у тебя самое трудное место: ты играешь вверху соло – тему верхнего голоса хора и затем пассажи скрипок. Там шестнадцатые в быстром темпе, но, я думаю, ты справишься. Потом играем с самого начала все то же самое, но уже с барабаном…
Денис повернулся к Эдику. Ему неудобно было называть его как все – «Эдик», – несмотря на то, что этот человек и сам себя позиционировал именно так. Эдик был старше Дениса минимум лет на пять и, если не брать в расчет стиль поведения, выглядел довольно солидно. В результате получалось, что Денис никогда не называл его по имени.
- Здесь надо лупить так, как будто это твой последний день! – сказал ему Денис. – Эти четыре удара должны быть как четыре гвоздя в крышку гроба!
- Ты же говорил, что они, наоборот, будут вставать из гробов! – заулыбался Эдик.
- Ну это я метафорически… Как, собственно, и все то, о чем тут поется.
- Это ты о Страшном суде? – лукаво ухмыльнулся Захар.
- Я имею в виду не сам Страшный суд, а все эти средневековые представления о нем. Все-таки в наше время Второе пришествие рассматривают скорее как апофеоз добра и справедливости.
- Ага: и всем нам наступит полный апофеоз! – сострил Захар.
В этот вечер они разобрали только начало. Труднее всех пришлось Захару с его соло, но он пообещал к следующему разу довести свои пассажи до совершенства. Павел и Элис особых проблем не испытывали; что же касается Дениса, то он уже успел немного поиграть всю часть у себя в общежитии. Но, пожалуй, лучше всех смотрелся Эдик. Он работал с полной самоотдачей: нещадно терзая свой барабан, он был похож на дикаря во время экстатической ритуальной пляски. В его глазах, пылающих яростью на красном от напряжения лице, было что-то первобытное. После репетиции Эдик, весь взмокший, но зато весьма довольный результатом, изрек:
- Это языческий апокалипсис!
Денис тоже чувствовал, что что-то начинает получаться…
- А ты сам-то что думаешь насчет Страшного суда? – спросил Захар Дениса на обратном пути, когда они ехали уже вдвоем.
- Я думаю, что то, что описано в реквиеме, сильно отдает средневековьем. Мне кажется, что образ Бога там дан слишком ветхозаветный: он вселяет не столько любовь, сколько страх…
- Неужели ты думаешь, что тот образ бога, который там показан, имеет хоть какое-то отношение к реальному богу, если он существует? – нетерпеливо перебил Захар.
- Я думаю, если и да, то весьма отдаленное. Но надо отдать должное, что молитвы, с которыми к Нему обращаются в реквиеме, всегда искренние.
- Искренне можно молиться любому богу, даже с рожками.
- Да, конечно, человек не застрахован от ошибок… В любом случае мне кажется, что это все как-то добрее должно быть: без вечной кары за конечную земную жизнь. Может быть, вместо ада будет просто небытие – я не знаю. Но я уверен, что то, что у нас нет никаких математических доказательств, а есть только одна вера – это не случайно. Я уверен, что нам открыто ровно столько, сколько нам нужно знать. Возможно, если бы человечество доподлинно знало, что ничего плохого после смерти ему не будет, то оно не смогло бы существовать.
- Ты так думаешь? – с сомнением спросил Захар.
- Я только предполагаю, я ни в чем не уверен. По крайней мере, количество самоубийств возросло бы в разы.
- Очень может быть, хотя тоже не факт. Для кого-то, может быть, наоборот, осознание того, что у него всегда есть при себе такая возможность, стало бы поводом к тому, чтобы еще больше ценить жизнь и еще полнее радоваться ей. Еще более открыто и искренне. Действительно по собственному выбору, а не по необходимости. Но даже если бы количество самоубийств возросло, то явно не настолько, чтобы это привело к вымиранию человечества как вида. Все это не выходит за рамки естественного отбора.
- Естественного? – с сомнением переспросил Денис.
- Абсолютно естественного, – убежденно сказал Захар. – Если в природе в ходе эволюции у какого-то биологического вида появляются новые способности, то это еще не повод считать их неестественными. Кроме того, самоубийство в природе свойственно не только человеку. Оно существует даже на клеточном уровне.
- Но человек все-таки отличается от животного!..
- Чем?
- Ну хотя бы нравственным чувством.
- А что ты знаешь о нравственном чувстве животных, чтобы утверждать, что они безнравственны? Только то, что они внешне не ведут себя по твоим законам? Что ты вообще знаешь об их внутреннем мире?
- Да нет, конечно, ничего… Но именно человека Бог создал по своему образу и подобию, наделив частью своей духовной сущности.
- Ветхозаветный бог, – поддел его Захар.
- Я не отрицаю Ветхий завет, я только проверяю его Новым.
- Хорошо, просто в твоей антропоцентристской картине мира есть доля человеческого эгоизма.
- Почему? Я люблю животных. Я допускаю, что у них тоже может быть какая-то душа, возможно, отличная от нашей.
- Ну слава богу! Я думаю, зверушки будут тебе очень признательны за то, что ты оставляешь им такую возможность… И потом еще не забывай, что на свете существует много атеистов, которые вообще не верят в загробную жизнь и тем не менее ведут себя вполне благопристойно. Более того, делают это совершенно бескорыстно. В каком-то смысле даже более бескорыстно, чем верующие, потому что знают, что после смерти никакая награда их не ждет. Настоящий альтруизм – это альтруизм атеистов.
- Знаешь, может, ты в чем-то и прав, но в идеале для верующего «левая рука не знает о том, что делает правая». То есть это когда ты делаешь добро другому человеку ради самого человека. Можно сомневаться в существовании Бога, в существовании самой реальности и в своем собственном существовании, но бывают моменты, когда реальность заставляет человека считаться с ней. И если ты веришь в то, что чужая боль так же реальна, как твоя собственная, то этого уже достаточно, чтобы делать что-то для других людей. Но в любом случае уже то, что человек совершает добро, зачастую более важно, чем то, насколько он в этот момент бескорыстен перед Богом. (Хотя и то и другое важно!) Когда один человек дает на пропитание другому, каковы бы ни были мотивы первого, важнее, чтобы у второго в этот день был кусок хлеба. Хуже, если первый этого не сделает, боясь, что еще не достиг того уровня, чтобы творить добро не задумываясь.
- А ты хотел бы, чтобы после смерти всем было хорошо, независимо от их грехов? – спросил Захар, делая особенное ударение на слове «хотел».
- Да, – твердо ответил Денис.
- И тебе не будет досадно, что ты всю жизнь горбатился, делая добро, а кто-то попал в рай «за бесплатно»?
- Нет. Я делаю добро не для рая, а для этого мира, чтобы сделать его лучше, и для тех душ, которые сейчас в этом мире вместе со мной и которые будут после. Я хочу по мере своих сил им помочь. Я не хочу, чтобы кто-то «горел в аду»: мне это не нужно.
- Хорошо. Значит, ты вполне бескорыстен, – отметил Захар. – И ты готов на том свете слиться во всеобщей гармонии вместе с душой Адольфа Гитлера?
Денис на секунду замялся.
- Если Богу будет угодно, чтобы он был в раю, то да.
- Но ты сам-то хочешь, чтобы он попал в рай?
- Да, но чтобы Бог очистил его душу от скверны. Иначе для нее нигде не будет рая.
- Очень хорошо, – Захар довольно улыбнулся. – Но ты допускаешь, что кого-то бог все же не спасет?
- Того, кто сам от Него отвернется.
- Да какой дурак откажется от своего спасения?! Когда уже будет стоять перед богом. Если, конечно, альтернативой действительно будет какой-нибудь ад, а не, скажем, небытие. Тут уже хочешь не хочешь, а поверишь!.. Или ты допускаешь, что после определенного момента бог скажет человеку: «А все – поздно! Кто не успел – тот опоздал!»?
- Я не могу этого знать. Но мне кажется, что надежда есть всегда, просто чем дальше – тем меньше.
- Погано!.. – с иронической усмешкой процедил Захар.
Денис воспользовался паузой, чтобы в свою очередь спросить:
- А ты что думаешь насчет загробной жизни?
- Я?.. – Захар искоса взглянул на Дениса.
Они сидели боком друг к другу, и каждый смотрел в лобовое стекло. Хотя машина уже несколько минут стояла рядом с общежитием, никто из них не пожелал закончить разговор.
- Я оптимистично смотрю на смерть: я думаю, что если кому-то захочется наградить нас после смерти бессмертием, то не для того, чтобы мучить.
- Но ты веришь в бессмертие? – решил уточнить Денис.
- Я ни во что не верю, но допускаю все что угодно. Есть бессмертие или нет – это не отменяет для меня тех моральных норм, по которым я живу здесь и сейчас. По большому счету, я не верю в бога. По крайней мере, так, как это принято в религиях: то есть безусловно. Я допускаю, что он, может быть, есть. Но если его нет, то для меня это не повод быть свиньей.
- Но тебе не кажется, что если Бога нет, то наша жизнь теряет всякий смысл? В силу конечности всего материального.
- А она для меня и с богом не больно-то осмысленна! Это его смысл, а не мой. Я его не выбирал. Я и без смысла найду, чем себя занять, – сказал Захар с некоторым вызовом.
- А для чего?
- Для ощущений.
- И только?
- Да, – уверенно ответил Захар. – Мои ощущения – это единственное, что составляет для меня безусловную реальность. Все остальное является для меня реальностью постольку, поскольку оно затрагивает мои ощущения.
Денис задумался.
- Мне кажется, что ты слишком замыкаешься на этом мире, – сказал он, как бы размышляя вслух. – Я думаю, если вечная жизнь существует, то этот временный мир не так уж важен. А если ее нет – то и подавно!
- В отличие от вечной жизни, этот временный мир имеет гораздо больше оснований к тому, чтобы признать его реальность, – заметил Захар. – Что же касается вечной жизни, то начнем с того, что я вообще не понимаю, как здравомыслящий человек может желать бессмертия! Если кто-то считает, что человек придумал бога из страха перед смертью, то, по моим ощущениям, бессмертие – это не менее страшная тайна, чем смерть. Атеист верит в беспроигрышное небытие, которое по определению избавляет от всех проблем. Верующий же человек надеется в лучшем случае на рай, который он и представить-то себе толком не в состоянии, потому что как представить бесконечность?.. Ну хорошо, положим, что у бога там для каждого найдется такая «погремушка», что ее хватит на целую вечность, на то он и всемогущий. Но ведь в худшем-то случае человека ждут вечные муки! Так что я не понимаю, как человек мог сам, исходя из одной только своей природы, додуматься до того, чтобы променять гарантированно беспроблемное небытие на этакую рулетку! А впрочем, человеку свойственно создавать себе проблемы!.. Еще, конечно, надо помнить, что религия исторически сложилась как способ манипуляции людьми. Но древний шаман, надо полагать, и сам верил в ту лапшу, которую он вешал на уши другим людям. Как, собственно, и продавцы индульгенций. Вера – верой, а манипуляция – манипуляцией. Главное все правильно себе объяснить, – Захар улыбнулся, а затем продолжал серьезно: – Вера происходит либо из присущей человеку тоски по идеалу, либо из стадного чувства. Причем то и другое может присутствовать одновременно. Человек начинает верить уже с детства: ребенок может сам создавать в своем воображении объекты для своей веры. И эта вера может быть основана как на мечтах, так и на страхах… Очень хорошо, что ты признаешь, что математических доказательств существования бога нет. Бог – это не теорема. Все наши аргументы в пользу существования бога (духовные, или логические, или еще какие-нибудь), они, по большому счету, ничего не доказывают. Все можно списать на обман чувств или игру случая, фальсификацию источников и так далее. Верить в бога – значит принять существование бога как аксиому, за неимением возможности его доказать. Вера есть собственный выбор человека, независимо от того, осознает он это или нет, движет ли им стадное чувство или же что-то личное, и даже независимо от того, существует ли на самом деле предмет его веры или нет. Если человек исповедует какую-либо религию и признает весь набор ее догматов или какую-то их часть, то это тоже его собственный выбор. А следовательно, и его ответственность…
- Согласен, насчет ответственности, – вставил Денис.
- Как, собственно, и в случае отрицания бога.
- Если человек отрицает Бога, то перед кем тогда ответственность?
- Перед собой и людьми. Да, это меньше, чем бог, но для многих людей и этого достаточно. Порядочных людей и среди атеистов до фига. В конечном счете вера и нравственность – это независимые понятия. Как бы их не пытались увязать. Одно не гарантирует и не исключает другое.
Денис вспомнил, как не так давно Юрий говорил что-то подобное про нравственность и искусство.
- Я вот хочу задать тебе один вопрос, – продолжал Захар. – Мне интересно, как ты его для себя решаешь… Почему бог допускает зло? Только давай сразу договоримся: я хочу не просто банальный ответ – «тень нужна, чтобы познать свет», – а ответ по полному и очень суровому счету. То есть, неужели, если где-то в муках умирает новорожденный, то для того, чтобы я имел удовольствие познать свет? Я надеюсь, судя по тому, что ты говорил о реальности чужой боли, ты не станешь сомневаться в реальности боли новорожденного? Строго говоря, мы о ней судить не можем, но считать, что он еще толком ничего не чувствует, было бы цинизмом. Даже порванный червяк извивается так же, как и мы… Ну так что? Почему бог допускает зло?
- Вопрос о «слезинке ребенка»?.. Я полагаю, что только Бог знает ответ на него.
- Почему ты так уверен в том, что бог это знает?
- Потому что я верю в то, что Он всемогущ.
- Ты не можешь даже доказать, есть ли бог, а уже берешься судить о том, какой он?
- Я просто выражаю свое мнение. Ты спросил – я ответил, – возразил Денис, чувствуя, что волнуется.
- Ладно. Но ты же можешь сам попытаться ответить, почему бог допускает зло?
- Зачем? Ведь это все равно не будет истина в последней инстанции.
- Ну хотя бы для того, чтобы самому для себя понять, в кого же ты веришь.
- Я лучше пока ограничусь верой в то, что у Него есть ответы на все вопросы. Если Ему будет угодно, Он сам ответит мне на них.
- А как ты считаешь: зло – от бога?
- Нет.
- А от кого?
- От дьявола. И от людей, которые, поддавшись дьяволу, стали носителями зла в этом мире.
- А дьявол – не от бога?
- Дьявол сотворен Богом как свободное существо. Он сам выбрал зло. И Бог не воспрепятствовал ему, чтобы не нарушить данную ему свободу выбора. Так же и с человеком.
- Да, но ведь в любом случае «дьявол, зло, возможность зла» – вся эта цепочка ведет к богу.
- Про это хорошо написано в Книге Иова. Зло совершает дьявол. Но в пределах того, что ему дозволяет Бог. Бог же допускает зло в отношении человека, чтобы дать ему возможность, пройдя через испытания, обрести новый духовный опыт.
- Денис, какой же ты еще все-таки хороший и добрый! – засмеялся Захар. – Кто бы мне так мозги промыл!
Денис почувствовал невольное возмущение.
- Мне никто мозги не промывал… – пробормотал он.
- А тебе не кажется, что за твоей попыткой персонифицировать зло в образ дьявола стоит твое желание во что бы то ни стало обелить бога и снять с него всякую ответственность в вопросе существования зла?
- Ничуть! Зло есть следствие свободы выбора: свободы, которая дает возможность выбирать даже то, что неугодно Богу. Но зло совершается без участия Бога.
- Как же без участия, если он дает на него добро?
- Скажем так: зло совершается при непротивлении Бога. Бог допускает зло, но не желает его.
- Но допуская зло, разве он не берет на себя ответственность за это зло?
- Ответственность за зло лежит на тех, кто его совершает.
- Это само собой. Но все-таки: разве тот, кто может предотвратить зло и не делает этого, не берет на себя ответственность за это зло, помимо тех, кто его совершает?
Денис задумался.
- Возможно, – сказал он, и добавил: – Но я уверен, что у Него есть, что ответить на это.
- И более того, – продолжал Захар, – разве не несет он ответственность за всех своих тварей и за ту свободу, которую он дал им в руки? Разве не в ответе он за мир, который создал, и за все, что творится в этом мире?
Денис молчал.
- Опять же, перед кем? – продолжал Захар. – Да хотя бы перед самим собой. А во вторую очередь перед людьми, которых он «осчастливил» своей свободой. И благо у них была бы возможность отказаться!.. Ты небось и этого за ними не признаешь? Я про самоубийство, – пояснил Захар.
- Не признаю, – подтвердил Денис.
- Ну вот. И где ж тут свобода?
- Свобода совершать все, что хочешь, но и самому потом расхлебывать последствия своих поступков.
- Свобода без права выйти из игры.
- Право-то есть, никто не запрещает… – начал было Денис.
- Ага, только по правилам игры потом расплачиваться придется так, что мало не покажется! За что я и ненавижу религию, так это за лицемерие! Из всех форм бюрократии самая пагубная – это бюрократия в вопросах веры! Свобода полная, но шаг в сторону – и на сковороду! Во всем виноват дьявол, а бог не при делах! Бог допускает зло, а сам умывает руки! Или так: бог дал человеку право выбора, а это мы уже сами испоганили его мир. И так далее. Картина грехопадения в раю, тонко и цинично обставленная, – прекрасная иллюстрация к лицемерию, которое стоит за всеми человеческими стараниями снять с бога ответственность за мир, который он создал! А ты не думаешь, что зло – это такая же часть бога, как и добро, просто ты пока еще не можешь ее понять?
- Я думаю, что зло было сотворено дьяволом – самостоятельной личностью, которую сотворил Бог.
- Хм… Понимаешь, у тебя все время идет недооценка того момента, что бог создал мир, или, если угодно, дьявола, уже потенциально способным к злу. Другими словами, что бог создал систему объектов и законов, которая потенциально могла привести и привела к появлению зла. Человеческая аналогия с родителем и ребенком здесь не проходит, потому что в ней, кроме рождения и воспитания, есть еще куча других факторов, которые от родителя никак не зависят. В случае же с Богом возможность контролировать ситуацию неограниченная…
- Он сам ее ограничил, по своей воле.
- Но это не снимает с него ответственности за то, к чему это привело! Как не снимает и ответственности за то, что в саму свободу выбора он уже включил возможность выбрать зло.
- Ну правильно, а иначе какая это свобода? Иначе она была бы неполной, ограниченной. Это была бы уже не свобода.
- Погоди, ты не понял… Ты сейчас мыслишь категориями этого мира как чего-то безусловного и законченного. А я тебе говорю о мире еще на стадии его проектирования. Я исхожу из тезиса о всемогуществе бога и, как следствие, из того, что ему известно наперед все, что у него получится. Я говорю тебе, что бог мог создать мир таким, чтобы никто не просто не мог пожелать совершить зло, а физически не мог его совершить! То есть чтобы это даже гипотетически было невозможно! Чтобы самого такого явления в мире не было и быть не могло!
- И как ты себе это представляешь?
- А это уже другой вопрос, как я себе это представляю! Главное, что бог это может себе представить.
- А все-таки?
- Да как угодно: какой-нибудь мир плюшевых мишек, в котором нет ни моли, ни законов старения. И которые всегда всему рады. Я утрирую, конечно…
- Какой-то у тебя скучный мир получается. С таким же успехом можно было бы вообще ничего не создавать.
- Тоже вариант! Причем, заметь, беспроигрышный! А теперь вернемся к моему первоначальному вопросу: неужели новорожденный умирает в муках для того, чтобы тебе этот мир не казался скучным?
Денис почувствовал тяжесть в груди, переходящую почти в боль. Этот разговор его и мучил, и не отпускал.
- Я же тебе говорю, что я не знаю… – сказал он тихо.
- Хорошо. Тогда такой вариант: почему сразу было не создать мир в том виде, в котором он будет после Второго пришествия, то есть в виде уже окончательного и бесповоротного рая? Чтобы все были уже с тем духовным опытом, который для этого необходим (чтобы не повторилась история с первым раем).
- Видимо, нельзя было иначе.
- Возражение отклоняется: по условию задачи бог всемогущ! – решительно отрезал Захар.
- А разве ты сам отказался бы от этого опыта в настоящем? Разве согласился бы, чтобы вся твоя жизнь, сколько ее осталось, была бы уже в прошлом?
- Почему бы нет? Ведь в раю по-любому будет лучше! А впрочем, если бы я точно знал, что рай мне гарантирован, я бы, может, никуда и не торопился. Да только дело-то не во мне! А в этом самом новорожденном. И ради него я бы, безусловно, предпочел всю эту предысторию нафиг аннулировать!
- Знаешь, – сказал Денис, собираясь с мыслями, – все, что ты говоришь, вроде бы очень логично, но я привык во всем, что касается веры, больше полагаться на свой духовный опыт, свое духовное чувство. Я не отрицаю разум как средство постижения Бога (постижения не в смысле результата, а как процесса), но для меня разум вторичен по сравнению с духовным опытом. Я не говорю, что он хуже, просто он меньше соответствует моей природе и складу мыслей… Я что-то чувствую, и мне самому для себя объяснять ничего не надо. Но как это передать другому? Как выразить это в словах?.. Хорошо, я попробую… – Денис несколько секунд молчал, а затем заговорил снова: – Я согласен, что вопрос о «слезинке ребенка» требует ответа, иначе мы не знаем, в чем участвуем, принимая этот мир. Но отвечать на него должен Бог, а не мы. У нас нет такого права – отвечать за Него. Мы лишь вправе желать получить от Него ответ. Но в том-то и дело, что если мы действительно верим, то нам не обязательно знать этот ответ! Нам достаточно верить в то, что он есть. Наши постоянные попытки посмотреть на мир глазами Бога просто смешны: мы не видим всей картины мира; мы существуем здесь и сейчас, в этом теле, с видом из этих глаз. Это подобно тому, как есть точка зрения, что раз Бог всемогущ и знает все заранее, то, следовательно, все предопределено и от нашего выбора ничего не зависит. Но тут просто подмена понятий: то, что в системе координат Бога все предопределено, для нас, в нашей системе координат, абсолютно не означает, что от нас ничего не зависит. Точно так же мы должны понимать, что вопрос о «слезинке ребенка» в рамках нашего земного нравственного закона принципиально неразрешим! Да, мы можем спросить: «А разве нравственный закон, данный человеку Богом, может вступать в противоречие с нравственным законом самого Бога?» Я предполагаю, что ответ таков: «Только в системе координат человека. Потому что в рамках этой системы координат мы, во-первых, не видим всего нравственного закона Бога, а во-вторых, потому что в рамках этой системы координат ограничен уже сам механизм сравнения, на основании которого мы делаем заключение о противоречии»… Бог дал нам нравственный закон, чтобы мы применяли его к себе. К Богу же он неприменим именно в силу ограниченности этого закона рамками нашей системы координат и в силу бесконечности самого Бога. Судить Бога – это то, что противоречит самой сути веры! Верить – значит доверять. Любить – значит не ставить условий. Если Бог сочтет нужным, Он когда-нибудь сам объяснит нам, зачем Он допускает зло… Есть такое зло, которое мы сами никогда не сможем искупить. Когда уже никакого покаяния и искупления недостаточно, потому что это ничего не меняет, потому что зло уже совершилось. Но Бог может искупить любое зло. Бог шире нравственного закона в нашем земном его понимании. А главное совершеннее. Бог – это и есть нравственный закон. И если мы отвернемся от Бога ради человеческого закона, если мы предпочтем Творцу Его творение, то мы замкнемся в себе: в своей слепоте и гордыне. Возлюбить Бога превыше своего нравственного чувства – это еще одно испытание нашей веры. Поэтому я принципиально оставляю вопрос о «слезинке ребенка» без ответа. Лучше я буду думать о том, что сделал я для того, чтобы зла на земле стало меньше!
Денис замолчал. Захар также несколько секунд сидел молча, видимо, ожидая возможного продолжения, а затем сказал:
- Все это, конечно, здорово, но, по-моему, отсюда один шаг до фанатизма. Если для тебя вера выше нравственности, то разве это не прямой путь к экстремизму?
- Ничего подобного! Потому что свои поступки, как и все, что связано с категориями добра и зла в этом мире, я как раз оцениваю своим нравственным чувством. Я не оправдываю и никогда не оправдаю «слезинку ребенка», но я верю, что Бог может.
- А если вера будет говорить тебе делать одно, а твое нравственное чувство – другое?
- Моя вера находится в полном соответствии с моим нравственным чувством. Если ты имел в виду, что я буду делать, если мое нравственное чувство вступит в противоречие с догматами православия?.. Я предпочту свое нравственное чувство, чтобы в противном случае не утратить способность отвечать за свои действия.
- Тогда ладно.
Оба замолчали. Денис почувствовал, что будет лучше на этом закончить разговор, чтобы не злоупотреблять вниманием Захара.
- Ну ладно, я пошел.
- Давай, – сказал Захар задумчиво.
Денис протянул ему руку.
- Мне нравится, что для тебя в музыке нет ничего святого, – улыбнулся Захар.
Денис уже открыл дверь, собираясь выйти.
- То есть?
- Ну, то, что ты не постеснялся церковную музыку отдать на поругание рокерам.
- Не такая уж она и церковная, – немного смутился Денис. – Просто мне кажется, у этой темы есть роковый потенциал…
- Точно! – сказал Захар не без удовольствия. – Мне кажется, у тебя у самого есть роковый потенциал! Глядишь, поиграешь с нами еще месяц-другой и сам рокером заделаешься!
Денис усмехнулся.
- Ага… У меня уже знакомые в консерватории начинают переживать за мой моральный облик!
- Вот видишь: значит, развиваешься! – в свою очередь засмеялся Захар.
- Ну-ну!
- Да ты не переживай: мы тебя плохому не научим!
- Ага не научите! А кто тогда в «Похоронном марше» Шопена заставил меня играть предпоследнюю ноту на полтона ниже?! – воскликнул Денис полушутя.
- Все нормальные люди так играют!
- Ну да! Один Шопен с приветом!.. А водку в минералку мне кто под шумок налил, когда вы Антона провожали?!
- Ты чё?! Кто тебе когда наливал, если только ты сам не просил?! – с наигранным возмущением стал отпираться Захар.
- Забыл?!.. А еще на прошлой неделе: бросил меня одного в незнакомом районе с незнакомой девушкой на ночь глядя!
- С какой девушкой? С Элис, что ли?!.. Только не говори, что она к тебе пыталась приставать! – продолжал Захар в том же духе.
- Да не то чтобы…
- Расслабься: она вообще лесбиянка! – улыбнулся Захар.
- Что, правда, что ли? – Денис тоже невольно улыбнулся.
- Да говорю тебе!.. Только это между нами, – добавил Захар уже тише.
- Хорошо, – сказал Денис, несколько удивленный, а сам подумал: «Вот тебе и естественность!»
Он вылез из машины и достал из багажника синтезатор.
- Ладно, спасибо, что подвез! И за разговор отдельное…
- Тебе тоже. А за водку извини: просто надо было куда-то вылить…
На следующий день Денис нашел в Интернете роман Достоевского «Братья Карамазовы» и выборочно перечитал несколько последних глав из второй части. В самом конце наставлений старца Зосимы он наткнулся на следующие слова:
«И будут гореть в огне гнева своего вечно, жаждать смерти и небытия. Но не получат смерти…»
«Почему?! – пронеслось в голове у Дениса. – Зачем? Зачем это нужно?!.. Почему он так думает о Боге? Почему он так убежден в том, что Бог не даст им небытие? Кому нужны их муки?!..»
Похожий момент Денис нашел в Откровении Иоанна Богослова:
«В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее; пожелают умереть, но смерть убежит от них».
33
Через неделю в одном из московских клубов состоялся концерт группы «Эпилепсия».
С самого утра Денис чувствовал себя не в своей тарелке. Сидя в одиночестве у себя в общежитии, он пытался отвлечься игрой на фортепиано, вспоминая свои старые произведения и стараясь таким образом получить моральную подпитку. По поводу игры на предстоящем концерте он в общем-то не переживал. Но чем дальше, тем больше его охватывало странное и нехарактерное для него тяжелое предчувствие. Это был его первый поход в подобное заведение (если не считать работы в кафе и еще одного эпизода, который имел место в Калининграде лет пять тому назад). То ему казалось, что в клубе может произойти какая-нибудь драка (не обязательно во время концерта, а, скажем, тогда, когда он будет в зале) и его по ошибке нечаянно зарежут; то он думал, что в клуб придут террористы и взорвут бомбу, или возьмут всех в заложники. На всякий случай Денис послал по сотовому сообщение для Полины с текстом: «Я люблю тебя!»
Полина уже давно сказала ему, что не пойдет на концерт, так как не любит «лишнего шума». Вскоре от нее пришло ответное сообщение: «???!:) Я тебя тоже!»
- …Как настрой? – спросил Захар, когда Денис сел в машину.
- Нормально.
- А чё вид такой загруженный? Расслабься!
- Да ничего, все нормально! – повторил Денис, бодрясь, и, чуть помявшись, добавил небрежно: – С работы меня позавчера «попросили».
- А-а… – протянул Захар понимающе и на какое-то время замолчал, видимо, думая, что по такому поводу сказать.
- Начальник намекнул, чтобы я выбирал между ним и вами, – продолжал Денис. – Я понимаю, что с вами – это временное, но и там я уже засиделся… Короче, тут еще много чего…
- В любой системе «начальник – подчиненный» есть какое-то глубокое нравственное извращение, – изрек Захар. – Я думаю, что ты сделал правильный выбор, – сказал он подбадривающе. – Чем всякую попсу играть, лучше за копейки, но зато то, что нравится! Золотых гор я тебе не обещаю, но на метро хватит. Зато теперь ты свободен!
- Если можно так сказать…
Они поехали, по пути забирая остальных. Перед концертом участники группы были особенно оживлены и всю дорогу смеялись и болтали без умолку. Денис сидел молча с закрытыми глазами, полностью открыв окно и откинув голову на спинку сиденья.
- Денис, не спи: Страшный суд проспишь! – сказал ему Захар.
Денис, не открывая глаз, слегка улыбнулся.
…Войдя в клуб, они прошли в пустой зал, в котором царили тишина и таинственно-приглушенное освещение. Стены интерьера были украшены разнообразной советской атрибутикой, производившей в этом заведении легкое впечатление абсурда. Все было выполнено с замечательным чувством юмора и даже как будто с налетом ностальгии по ушедшей эпохе. Так победитель завешивает стены своего жилища трофеями, захваченными у побежденного.
Пройдя между барной стойкой и рядами столиков, участники группы поднялись на сцену. Там они подключили и настроили свои инструменты. Местный звукооператор был знакомым Захара, и Захар в ходе настройки давал ему какие-то указания. Затем прогнали почти всю программу, после чего поднялись по лестнице в гримерку.
Стены гримерки были исписаны автографами побывавших здесь ранее коллективов, видимо, желавших таким образом оставить свой след в истории. До начала концерта оставалось еще больше часа, и участники группы разместились на двух диванах. Они общались, шутили. Павел и Захар тихо перебирали струны своих неподключенных гитар. Денис смотрел на все несколько отстраненно и в общем разговоре почти не участвовал. Элис, стоя перед зеркалом, наводила макияж. Видимо, сценическая жизнь являлась для нее исключением из правила. Она слегка набелила лицо, подкрасила губы темной, почти черной, помадой и густо обвела глаза. Когда она закончила, Денис про себя отметил, что косметика ей действительно не идет.
…Внутреннее ощущение дискомфорта не проходило. Денис старался отвлечься: он пробовал переключить внимание на то, о чем говорили вокруг него, но скоро понял, что ему это неинтересно. Он в полной мере ощущал всю необычность ситуации, в которую его завлек его же собственный сознательный выбор…
Ближе к началу концерта он достал подаренные ему накануне Захаром беруши – маленькие затычки для ушей, которые делали окружающие звуки немного тише.
…Когда он вышел на сцену, она была ярко освещена цветными прожекторами. Зал, уходя вглубь, погружался в полумрак и клубы табачного дыма. Людей было не так уж много, но, тем не менее, визуально зал казался скорее наполовину полным, чем наполовину пустым. На сцене воздух был получше, так как у переднего края она продувалась кондиционером. Пока участники группы занимали свои места, подключали гитары и проверяли микрофоны, Денис аккуратно разложил на синтезаторе листки с записями аккордов и тембров для предстоящих к исполнению композиций. Затем он выполнил необходимые настройки на синтезаторе.
Денис практически не смотрел в зал, полностью погруженный в свое дело. Это был его предлог, его прикрытие. Зал казался ему чем-то чужим. Это чувство было знакомо ему по работе в кафе, но здесь оно ощущалось еще более остро, так как здесь граница между сценой и залом проходила более отчетливо. Казалось, что граница эта существовала на всех уровнях: в виде материального возвышения, в искусственном разделении пространства на свет и тьму, в разнице уровня задымленности воздуха, в самом ощущении «здесь» и «там». По бокам у переднего края сцены стояли огромные колонки, словно тяжелая артиллерия, направленные прямо в зал.
Денис чувствовал на себе взгляды этих людей. Он старался не поддаваться им, старался вести себя более свободно, но он почти физически ощущал, как все эти взгляды скользили по нему, по его лицу, футболке, джинсам. Денис достал из кармана предусмотрительно захваченные с собой темные очки и надел их. Однако в очках он плохо различал свои записи, и поэтому очки пришлось снять.
…Они «вжарили» первую инструментальную композицию. Это было взятие штурмом! Денис терпеть не мог эту вещь. В какой-то момент ему показалось, что они расстреливают публику из своих гитар, барабанов, из направленных в зал жерл колонок. Ему казалось, что он участвует в массовом расстреле, что, сидя за своим синтезатором, он управляет целой батареей фантастических лазерных установок. Но самое странное было то, что людям нравилось, что их расстреливали. Они не чувствовали того гнетущего одиночества, которое чувствовал он. Они пришли сюда не для того, чтобы выполнить какие-то обязательства, – они пришли сюда добровольно. В этом месте, которое у него вызывало состояние акустического и токсического дискомфорта, они получали удовольствие. Он мог принять их удовольствие как факт, но он не мог почувствовать его на своей шкуре, не мог понять его природу. Можно было подумать, что он иначе устроен биологически, но нет: теоретически он мог накачаться наркотиками и отпустить себя, другой вопрос – куда? Ему не нравилась эта музыка: он исполнял ее, но не участвовал в ней, слышал ее, но не чувствовал. На всем пространстве, отгороженном от дневного света непроницаемыми, лишенными окон стенами зала, его душе не было места: забившись в угол, она ждала, когда все это кончится.
Порой Денис сам не слышал того, что играл: его синтезатор терялся в общем звучании, заглушенный двумя гитарами и ударной установкой. Он уже выкрутил регулятор громкости синтезатора на максимум, но, очевидно, звукооператор на пульте проделал с выходной громкостью его инструмента обратные действия.
После первой композиции Захар обратился к публике с приветствием и стал представлять участников группы. Первой он представил Элис – «очаровательную ударницу социалистического труда» – и та ответила коротким соло на ударных. Захар продолжал:
- В связи с временным отсутствием нашего постоянного клавишника Антона сегодня с нами на клавишах играет Денис!
Денис включил на синтезаторе стандартный звуковой эффект, изображающий фанфару, и, не поднимая головы, продолжал устанавливать настройки, торопясь закончить этот процесс до того, как начнется следующий номер.
- Денис – композитор, автор сонат, произведений для симфонического оркестра и даже одного балета, не постесняюсь так сказать. Возможно, кого-то заинтересует его творчество – подходите, знакомьтесь: Денис… На басу у нас Павел…
Он не договорил, так как в этот момент в зале послышались голоса, среди которых особенно громко прозвучал один женский:
- Осветите, пожалуйста, Дениса!
Денис на пару секунд поднял голову, показывая себя залу, а затем снова уткнулся в синтезатор. В зале послышались смех и аплодисменты.
- Потом после концерта можете с ним сфотаться, – шутливо сказал Захар. – Платите мне денежку, и я разрешаю: даже с автографом. Насобираем Денису на проезд!
Денис не стал обижаться на эту невинную шутку.
Последним Захар объявил Эдика. Эдик вышел на сцену, облаченный в белый халат медицинского работника. Он приветствовал всех, скромно подняв ручку и произнеся короткое «хай!» Зал встречал его как своего «в доску».
- Даешь «Кирпич»! – крикнул кто-то.
- О’кей! – сказал Захар. – «Another Brick In Da All»!
Они заиграли «Pink Floyd», в новом, жестком звучании. Второй куплет пели все вместе (кроме Дениса), и зал подпевал им с восторгом и даже с яростью. Денис, таким образом, имел возможность убедиться, что у многих здесь были свои счеты с системой образования.
Публика принимала группу с энтузиазмом. Начиная с четвертого номера, в зале стали танцевать. Денис видел, как один парень крутил свою даму в беспомощном подобии вальса и так и эдак, словно не зная, что с ней еще сделать.
В другой раз он наблюдал, как девушка залезла на возвышение посреди зала, где стоял металлический шест до потолка, и, держась за него, стала извиваться, пытаясь увлечь своего парня, чтобы тот последовал за ней. Но парень был уже немного пьян, и она скоро оставила эту затею. Тогда к ней присоединилась другая девушка, и они вместе начали танцевать какой-то произвольный псевдоэротический танец. В конце концов, парень стал выказывать признаки ревности, и первой девушке пришлось спуститься, чтобы обнять и утешить его. «Не мужское это дело – стриптиз танцевать!» – подумал Денис.
Начав играть свое соло во вступлении к следующей песне, он вдруг по слуху обнаружил, что забыл отключить оставшееся с прошлого номера повышение на три полутона. Пришлось остановиться и начать заново…
Когда они отыграли инструментальную композицию, находящуюся в самой середине программы, наступил тот момент, которого Денис больше всего ждал и боялся: момент, когда они должны были исполнить «Dies Irae» Верди.
Захар подошел к микрофону:
- Можно клавиши чуть погромче?.. Да, вот так… С подачи Дениса мы решили приобщиться к высокому искусству и сделать кавер-версию на один номер из Реквиема Джузеппе Верди, да простят нас все, кто здесь его хоть раз слышал! Остальных предупреждаю: грядет апокалипсис! – Захар повысил голос и поднял над головой руку, сжатую в кулак. – Покайтесь, мать вашу, и уверуйте! Будет ли это настоящий армагеддон или всего лишь рагнарёк местного значения, зависит только от нас с вами! – он произнес слово «рагнАрёк» с ударением на последний слог, то ли по незнанию, то ли специально изменив его словарное произношение. – Как встретишь судный день, так его и проведешь! Итак – встречайте!.. – и приблизившись вплотную к микрофону, Захар трижды прошептал слово «ужас».
В этот момент на сцене снова появился Эдик, на сей раз загримированный под негра. На нем была широкая свисающая одежда из пестрой ткани, вроде латиноамериканского пончо. Зал взорвался восторгом и устроил ему овацию с криками и свистом. Эдик отвечал публике, потрясая бубном над головой. Затем он важно подошел к своему барабану, положил бубен на пол, взял колотушку и встал с ней наизготове. Видя все эти приготовления, зал невольно притих.
Элис отсчитала четыре счета барабанными палочками, и вслед за ними грянули четыре первых оглушительных аккорда. Их тут же сменил стремительный бег секции медных духовых, а затем лавина низвергающихся пассажей электрогитары. Эдик со всего размаху начал лупить в свой барабан, подзвученный через микрофон и производящий невероятный грохот. Это была настоящая пляска смерти!
В среднем разделе номера Эдик достал мегафон, вроде тех, что используют на демонстрациях, забрался с ним на лестницу, ведущую в гримерку, и оттуда сверху начал произносить рубленные мимо слов латинские фразы с английским акцентом:
- «Quan-… -tus tremor… est… futurus… Quando ju-… -dex est… venturus… Cuncta stri-… -cte dis-… -cussurus!»
В коде все слилось в одну безумную свистопляску: пассажи гитары, аккорды синтезатора, грохот барабана… Зал весьма неплохо принимал музыку позапрошлого века, чему немало способствовала привычная роковая ритм-секция.
…После концерта участники группы решили еще какое-то время побыть в клубе, чтобы расслабиться и пообщаться с аудиторией. Денис не испытывал ни малейшего желания идти в прокуренный зал.
- Вы еще долго здесь будете? – спросил он Захара.
- Еще полчасика потусим и двинемся.
- Тогда я подожду там, где вещи, – сказал Денис, указывая взглядом в сторону гримерки.
…Войдя в гримерку, Денис прикрыл за собой дверь. Шум музыки в зале сразу превратился в низкочастотный ритмический гул. Денис опустился на диван и только теперь почувствовал, чего ему стоил весь этот день и, в особенности, вечер. Он откинул голову и закрыл глаза…
Пока Денис стоял на сцене, он не думал о том, чего ему, в действительности, в тот момент хотелось. Мысли его были сосредоточены прежде всего на игре: он старался добросовестно выполнить свою работу, чтобы не подвести остальных. Если же он и отвлекался на посторонние предметы, то только потому, что воспринимал все происходящее как-то отстраненно, словно душа его искала себе убежище в отрешении от окружающего мира.
…Денис открыл глаза. Вместе с шумом зала в гримерку проникла довольно странная персона. За ее длинными черными волосами, густой косметикой, руками, обтянутыми черными перчатками, которые заканчивались выше локтя, и длинным черным платьем с открытыми плечами практически сразу безошибочно угадывался мужчина. Вернее, это был молодой парень, почти юноша.
- М-м? – переспросил Денис, не расслышав вопроса, так как в ушах у него до сих пор были беруши.
- Автограф, говорю, можно? – повторил парень громче, подделывая свой голос под женский.
Денис пару секунд смотрел на него в недоумении.
- …Можно, – как-то неуверенно сказал он, наконец. – Есть на чем писать?
- Да, вот салфетка… Только я ручку не взяла…
- У меня есть.
Денис положил салфетку на чайный столик и, немного подумав, написал на ней: «Желаю найти себя. Денис Красковский.»
Парень сказал «спасибо» и взял салфетку. Прочитав автограф, он слегка улыбнулся. Денис смотрел на него в упор, серьезно и как бы спрашивая, почему тот по-прежнему не уходит.
- Я еще хотела сказать, что ты классно играешь!
- Спасибо.
- Мне только непонятно: каким боком тебя сюда занесло? – неожиданно добавил парень.
- В смысле?
- Ну ты тут как белая ворона: все эти балеты, симфонии… Стоишь на сцене как статуя и делаешь свое дело, – сразу видно, интеллигентный человек! Сейчас чего не со всеми?
- Не хочу, – ответил Денис, стараясь внешне сохранять спокойствие.
- Ну вот и я про то же!
- А ты сам-то что тут делаешь?
- Я?
- Да, ты. Зачем тебе весь этот маскарад?
- Вообще-то мне, как бы, за это платят, – с самодовольным видом ответил парень, переходя на свой естественный мужской голос.
- За что?
- За то, что я создаю тут неформальную обстановку.
- И как ты это делаешь?
- Просто прихожу и тусуюсь тут.
- И много тебе платят?
- Не то чтобы очень много, но это как подработка. Тут еще две девки есть, под лесбиянок косят. Видел, может: вокруг шеста танцевали?
- Это одна, которая с парнем была?
- Не, эти потом уже полезли – это как раз посетители! А те две перед ними были, пример подавали: беленькая и черненькая – крашеные такие…
- Не видел.
- Конечно: тебе ведь не до того было… А ты где-то учился, что так играешь?
Парень явно искал предлог для продолжения разговора. Денис же, в свою очередь, испытывал некоторое любопытство по поводу того, о чем может думать подобный субъект, что происходит, так сказать, в его внутреннем мире. В жизни ему такие люди как-то раньше не попадались. Однако не успел Денис ничего толком спросить, как в гримерку вошел Захар, а следом за ним и остальные члены группы, кроме Элис, которая к тому моменту уже уехала.
- Sorry, что побеспокоил! – с улыбкой сказал Захар. – Мы уже сваливаем… Даму попросим на выход: мы сейчас будем переодеваться.
- Бай-бай! – сказал парень своим манерным фальцетом и махнул Денису ручкой.
Денис слегка кивнул, с досадой чувствуя, как краска заливает его лицо.
«Блин, везет мне последнее время на извращенцев!» – подумал он, когда парень скрылся за дверью.
- Что ей от тебя надо было? – спросил Захар, подходя к Денису.
- Ничего: просто общались.
- Могу себе представить!.. – улыбнулся Захар.
- Спрашивала, что я здесь делаю… в этом клубе, – нетерпеливо сказал Денис.
- А-а… – протянул Захар немного удивленно и, помолчав, добавил: – У кого что болит, тот о том и трансвестит!
- …Чего говоришь? – переспросил Денис, посмотрев в зеркало заднего вида, в котором отражалась верхняя часть лица Захара.
Они ехали уже одни, и Денис сидел на заднем сиденье.
- У тебя все в порядке? – повторил Захар.
- Да.
- Просто у тебя сейчас такой вид, как будто ты из реальности выпал.
- У меня беруши в ушах.
- А, тогда понятно… Что не вытаскиваешь – понравилось?
- Очень. Помогают услышать тишину внутри себя.
- Точно. А еще уменьшают количество акустического мусора, попадающего в мозг.
Денис немного помолчал и сказал:
- Захар, можно тебя спросить?
- Валяй.
- …Вот ты умный человек и претендуешь на то, чтобы писать умные песни… У тебя нет ощущения, что ты участвуешь в процессе массового оглупления людей?
Денис поймал в зеркале пристальный взгляд Захара.
- Это шоу-бизнес, – сказал Захар развязно. – Если ты хочешь, чтобы твой продукт схавали, будь добёр, придай ему товарный вид! И будь готов к тому, что клевать будут на фантик, а не на конфетку… Я вовсе никого не обыдляю: это уже их проблемы и их право, если им хочется себя обыдлять. Я просто делаю то, что мне нравится, а если им так хочется, ну и похрен – это уже их дело! Сядут потом дома на свежую голову, эмпэтришку с инета скачают, текст прочтут – тогда, может, срастят, что к чему, а то ж иначе ваще без шансов! Я статистику скачиваний смотрю – я же вижу, сколько их качают, особенно после концертов!.. Да и потом, надо же людям когда-то и расслабиться…
34
Бывает, жизнь так закрутится, что ты уже не оглядываешься назад, как не перечитываешь ранее написанных страниц…
Последние полгода в жизни Дениса были отмечены непрерывной чередой событий, имевших для него первостепенное значение. Он чувствовал себя вовлеченным в какую-то невероятную и вместе с тем совершенно реальную пьесу, разыгрываемую провидением, – пьесу, в которой ему, по всей видимости, выпало играть главную роль. Он чувствовал, что этот период является началом нового этапа как в его судьбе, так и в процессе формирования его мировоззрения. Он еще не мог оценить истинных масштабов происходящих в нем самом и вокруг него перемен, но уже предчувствовал, что перемены эти будут иметь для него далеко идущие последствия.
Однако раз установившийся бешеный темп событий не мог продолжаться вечно. За вихрем последовало затишье, и для Дениса наступил период эмоционального спада. Отношения с Полиной постепенно вошли в привычное русло: он регулярно виделся с ней, познакомился с ее родителями и начал бывать у нее дома. Группа Захара уже не отнимала у него столько времени, как прежде. Он решил, что доиграет с ними до конца года, как и договаривались. Новую работу Денис решил пока не искать, посвятив все свое свободное время сочинению балета, чтобы успеть написать вчерне как можно больше музыки до начала учебного года. Даже на танцах наступил временный перерыв, так как Анна и Кирилл устроили себе отпуск на месяц. Таким образом, у Дениса неожиданно образовалось много свободного времени.
Поначалу ему не хватало прежней динамики событий, и он испытывал смутное ощущение разочарованности, пустоты не до конца исполнившихся ожиданий. Он и сам не понимал, что ему нужно, но уже выработавшаяся в нем привычка пребывать в состоянии постоянного эмоционального подъема требовала для себя все новой энергетической подпитки.
Вместе с общим спадом чувств Денис переживал период некоторого ослабления любви к Полине. Чем больше он узнавал Полину, тем более перед ним представал реальный человек, а не его идеальный образ. Он не разлюбил ее и не разочаровался в ней, но первоначальная эйфория ушла, по-видимому, безвозвратно.
Это явление было ему уже знакомо по опыту прошлых привязанностей, но, как и тогда, он не сумел объяснить его себе иначе, как назначив себя главным виновником за это явление. Одним словом, Денис испытывал стыд человека, который не исполнил того, в чем заверял другого, и оказался, таким образом, перед ним в положении обманщика. В свои двадцать пять лет он верил в то, что настоящая любовь не может ни пройти, ни ослабеть, и теперь ему приходилось убеждаться в том, что его любовь к Полине такому идеалу не соответствует. Уже не первый раз разочаровываясь в своих чувствах, а как следствие, и в себе самом, Денис невольно думал о том, что он вообще не способен любить «по-настоящему». Поддерживая в себе то, что в нем осталось от первоначального чувства к Полине, он, однако, уже не мог, как это было с ним при сходных обстоятельствах раньше, скрывать от себя истинное состояние своей любви. В сложившейся ситуации единственным выходом, чтобы оправдать ожидания Полины и не потерять самоуважение, ему казалась мысль искупить свою «вину» готовностью пожертвовать своими интересами ради Полины. Такое решение казалось ему справедливым: ведь он вторгся в жизнь этой девушки, перевернул с ног на голову весь ее мир; она отказалась ради него от своего прежнего относительно спокойного существования, потеряла душевное равновесие, можно сказать даже переступила через свою совесть! Конечно, он чувствовал некую нечестность в том, что скрывает от Полины те изменения, которые произошли в его любви к ней, но Денис боялся сказать ей об этом. Во всяком случае, куда больше он винил себя в том, что не может любить ее с той же силой, что и прежде. Ему казалось, что для них обоих будет лучше, если он оставит свои смутные и (как знать?), может быть, еще неокончательные ощущения при себе. По крайней мере, пока сам в них хоть немного не разберется. Некоторым утешением и самооправданием ему служило сильнейшее чувство привязанности к Полине. Он уже не мог представить себе свою жизнь без нее. Он отстранял свой мысленный взор от настоящего и обращал его в будущее, говоря самому себе: «Хорошо, я не спрашиваю тебя, будешь ли ты любить ее вечно, но скажи хотя бы, готов ли ты прожить с этим человеком всю свою жизнь? Готов ли ты представить себе свою жизнь с этим человеком?» И в смутных, уходящих в непроницаемую даль предчувствиях того, о чем он не знал и знать не мог, Денис отвечал себе: «Да». Это было столько же веление сердца, сколько и рассудочное решение человека, выбирающего свой жизненный путь.
Пользуясь временным отсутствием Максима, Денис часто проводил целый день в общежитии, находя совершенно особенный смысл в давно забытом чувстве одиночества. Сидя за синтезатором в шумозащитных наушниках поверх обычных, он много и плодотворно сочинял. Музыка рождалась в его душе легко и свободно, но если он в какой-то момент чувствовал, что она не идет, то он не принуждал себя.
В творчестве он видел свое главное предназначение; оно давало ему возможность примириться с самим собой, со своими недостатками, и отвлечься от тех вопросов, решить которые он пока не мог. Оно было для него источником жизненной силы; по сути это и была для него сама жизнь. «Счастье – это когда есть что-то, ради чего можно полночи не спать, а потом вставать рано утром», – сказал он однажды Полине.
Денис не только много сочинял, но также много думал. Кажущаяся остановка событий давала ему возможность если не посмотреть на все произошедшее в эти полгода со стороны (так как прошло еще слишком мало времени), то, по крайней мере, отвлечься и заглянуть внутрь себя, попытаться понять свои истинные желания и мотивы. Когда Денис отрывался от синтезатора, вынимая маленькие наушники и оставаясь в одних шумозащитных, он ложился на кровать и лежал так с открытыми глазами, иногда в течение нескольких часов. Со стороны могло показаться, что он ничем не занят, но душа его в такие минуты была вовлечена в какой-то таинственный диалог, не всегда заметный даже для самого Дениса. Обычно это были какие-то неясные мысли, нередко – музыка, звучавшая в его душе. А иногда все умолкало, и тогда он слышал глубокое и вечное Безмолвие – начало и конец всех мыслей и звуков. В этом самоуглубленном созерцании, в этом приближении к своей внутренней сущности формировалось его самосознание. А вместе с самосознанием менялась и картина мира.
Так получилось, что данный период в жизни Дениса был окрашен для него в звуки музыки «Pink Floyd». Заново открыв для себя творчество этой группы, он нашел в ее музыке много созвучного своим духовным исканиям на данном этапе жизни. Больше всего на него произвела впечатление песня «The Trial» с альбома «The Wall» своим невероятным, выводящим за пределы реальности припевом. Когда он слушал этот припев, лежа на кровати в наушниках, голова его сама собой начинала запрокидываться назад и он сжимал руками наушники, чувствуя, что его мозг сейчас не выдержит и взорвется. Денис также открыл для себя, что наиболее сильным исполнением этой темы является ее второе проведение на альбоме Роджера Уотерса «Live In Berlin».
Когда стремишься к запредельному, каждый лишний миллиметр – это шаг в бесконечность.
Конец августа был отмечен для Дениса еще одним незабываемым событием. Последнюю неделю месяца родители Полины уехали к знакомым на дачу, и все это время он жил у нее дома. Утром они уходили вместе: Полина отправлялась на работу, а Денис – куда-нибудь, где можно было позаниматься за инструментом (иногда в общежитие, но чаще в консерваторию, так как Максим к тому времени уже вернулся). Вечером Денис встречал Полину после работы – после репетиции или после спектакля – и они вместе возвращались к ней домой. Ночи были посвящены любви и разговорам, так что порой на сон у них почти не оставалось времени – легкомысленность, за которую им потом приходилось жестоко расплачиваться на следующее утро и в продолжение всего следующего дня.
В течение этой недели у них была хотя бы и недолгая возможность получше узнать друг друга в повседневной жизни и получить опыт совместного проживания. Так, например, никто из них толком не умел готовить, зато никто и не придавал этому особого значения. Полина ела в основном овсяную кашу быстрого приготовления или мюсли с йогуртом; Денис же был неприхотлив в еде и охотно ел все то же, что и она. По вечерам они могли, сидя у нее в комнате, лопать попкорн, глядя какой-нибудь балет на компьютере.
Денис также получил возможность больше узнать о закулисной жизни простой балерины. Полина старалась не показывать ему свои стертые пальцы на ногах; когда же Денис их впервые увидел, ему хотелось плакать и целовать их от нахлынувшего на него чувства жалости. Он видел, как она занимается у станка или стоя посреди комнаты, повторяя бессчетное количество раз какой-нибудь трудный элемент танца. В такие минуты Денис проникался чувством безграничного преклонения перед мужеством и усердием этой хрупкой девушки в ее служении своему делу. Он также наблюдал сотни мелких бытовых подробностей балетной жизни. Он узнал, для чего нужен силикон и зачем балерины «стучат молотком по пальцам».
Последние три дня Денис оставался у Полины безвылазно. Первые два он провел в одиночестве, третий они провели вместе. Полина сама предложила Денису, чтобы в первый день он остался до ее прихода, и Денис охотно принял ее предложение.
- Только ты, может, хотел сегодня посидеть за пианино?.. – спросила она.
- Я могу сочинять и без инструмента.
- А-а… Самое главное, никому не открывай и не отвечай ни в дверь, ни по телефону. Я оставлю тебе ключи, на всякий случай.
- Не нужно – я никуда не пойду.
- Хорошо, я заберу ключи с собой… Мне будет приятно думать, что ты у меня в плену, – улыбнулась Полина.
…Она ушла. Денис впервые остался один в этом месте, с которым у него уже было связано столько дорогих сердцу мгновений. Он вернулся в комнату Полины и задумчиво остановился в дверном проеме, мысленно стараясь понять свои ощущения, вызванные новой для него ситуацией.
За окном уже совсем рассвело, и солнечные лучи, падая сквозь раскрытые шторы, озаряли комнату восхитительным в своей чистоте утренним светом. На всем, к чему они прикасались, чувствовалась такая свежесть, такая нежность красок!.. Денис неосознанно проследил за направлением, в котором они падали, и взгляд его застыл в том месте на полу, где сияло яркое прямоугольное пятно. Денис сел на пол и прислушался. Он слушал тишину, какой никогда прежде не слышал днем в этом городе и которая так напоминала ему о том городе, который он оставил. Он положил голову на колени и погрузился в давно забытое ощущение дома, своего дома, в ощущение домашнего уюта и покоя… В этот момент в его душе тихо и беззвучно, словно являясь продолжением той тишины, которую он слушал, медленно зазвучала главная тема средней части Второго фортепианного концерта Рахманинова…
…Когда вечером вернулась Полина, она спросила:
- Ну что, много ты написал?
Денис молча протянул ей раскрытую нотную тетрадь. На девственно чистых листах, покрытых лишь тонкими линиями нотного стана, красовалась одна-единственная надпись:
«Искусство – это способность запечатлеть момент, когда ты был настоящим».
Буквально через несколько дней Денис послал по электронной почте письмо родным в Калининград с просьбой прислать ему несколько его детских фотографий, а также его любимую фотографию матери в молодости. Еще через день он получил в ответном письме то, о чем просил.
- …Я скачал «Мелодию» Дворжака в исполнении Ансамбля скрипачей Большого театра, – рассказывал он потом Полине, – и поставил ее на зацикленную в наушниках. Я очень люблю эту запись. Еще лет с тринадцати, когда впервые услышал ее… Я сегодня целый час сидел и слушал ее, пока смотрел фотографии, хотя их там было всего пять штук. У меня такое чувство было, как будто я возвращаюсь в детство, но не становлюсь ребенком, а просто погружаюсь в ощущение детства… Я хотел бы понять себя через свое детство. Мне кажется, что в детстве человек ближе к своей истинной сущности, и часто именно там, в детстве, имеет смысл искать истоки своего предназначения. Возвращаясь в детство, ты как будто проверяешь себя в настоящем: ты ли это, не сбился ли ты с курса?.. А еще, когда я разглядывал фотографию мамы… я кое-что понял про себя, только это между нами… Знаешь, Фрейд был во многом прав, если не сводить все к сексуальности. Конечно, можно все валить на бессознательное, и тут уж я не могу поспорить, потому что я не в курсе, что у меня там творится, но в том, что я способен наблюдать, это и близко не то! Тут какое-то совершенно особенное, глубокое и абсолютно платоническое чувство… Мне важно то, что эти первые годы, которые человек проводит со своей матерью, влияют на формирование его идеала красоты, особенно когда его мать молода и красива… а моя мать была очень красива… Я не знаю, насколько я тут объективен, я могу показать тебе ее фотографию… Ну и вот… Я пытался понять, насколько ее образ повлиял на мои представления об идеале красоты. Насколько я потом бессознательно искал его в других девушках… Возможно, все, у кого была в детстве красивая мать, обречены на то, чтобы вырасти в какой-то мере рабами красоты: зависимыми от нее или, по крайней мере, более подверженными ее воздействию. Особенно если у них от природы сильно развито эстетическое чувство. Хотя я, может быть, излишне обобщаю: я ведь никогда не был на месте других… А еще я поискал в Интернете изображение Сикстинской Мадонны. Я его долго выбирал: там были все такие разные, хотя, казалось бы, все с одной и той же картины. В итоге я остановился на одной; там фрагмент крупным планом: она и ребенок. Черно-белая. Просто мне показалось, что это лучшее из того, что там было, хотя, возможно, тут был еще один фактор… Я когда впервые открыл для себя эту картину, это было в книге и именно черно-белая репродукция. Там был еще общий вид в цвете и несколько увеличенных черно-белых фрагментов… Мне тогда было… сейчас скажу сколько… лет двенадцать. Мы были в гостях у знакомых. Я, помню, долго сидел и не отрываясь смотрел на эту репродукцию. Если кто-нибудь входил в комнату, я сразу же перелистывал на другую страницу. Я сейчас вспоминаю, это было очень похоже на влюбленность. Причем совершенно платонического свойства. Мне тогда совершенно не надо было объяснять, что это шедевр, признанный во всем мире: есть такие вещи, которые действуют без объяснений. Это, например, как я в девять лет открыл для себя группу «Beatles». Я просто хотел послушать что-то новое и взял с полки первую попавшуюся кассету. Я был дома один и никого не было, чтобы объяснить мне, что это супер. Отец пришел только вечером и стал мне про них рассказывать, но к тому моменту, как он пришел, я был уже вполне битломаном. Так же и тут. То, что эта картина безумно нравилась Достоевскому, я узнал гораздо позже, как и самого Достоевского я тогда еще не читал. Я, правда, видел эту картину прежде в учебнике по истории, но там изображение было слишком маленьким: изображение лица, я имею в виду. А еще я сейчас отслеживаю, что та девушка, в которую я впервые влюбился через несколько лет после этого, что у нее в чертах лица было отдаленно что-то общее с Сикстинской Мадонной, буквально какая-то черточка, возможно, нижняя часть лица. Может быть, я себя тогда невольно запрограммировал на эту картину, а может, мне это только так кажется. Я теперь понимаю, что я тогда бессознательно искал идеал красоты, потому что моя мама хоть и по-прежнему была красива, но была уже не так молода. И в тот период Сикстинская Мадонна заняла в моей душе ее место – место идеала красоты. Потом были другие, живые носители идеала красоты. Потом я встретил тебя… ты была красивее их всех… – Денис заметил промелькнувшую на лице Полины улыбку. – Но, ты знаешь, – продолжал он, – все это время образ Сикстинской Мадонны продолжал жить в моей душе, независимо от того, кто в тот момент владел моим сердцем. Чего не скажешь о маме: о тех ее фотографиях, в молодости. В отличие от Сикстинской Мадонны, которая все-таки была картиной, мне было как-то неудобно по-прежнему испытывать какие-то сильные эстетические чувства по отношению к фотографиям своей матери в прошлом, при реальной девушке рядом. Они стали для меня частью прошлого, и я к ним почти не возвращался. Мне понадобилось время, чтобы понять и признать роль моей мамы в формировании моих представлений об идеале красоты. И мне это важно. Мне кажется, что это нужно, чтобы лучше понять, почувствовать себя и жизнь. Для меня это акт самопознания. Ты знаешь, я смотрел сегодня на мамину фотографию, а потом на репродукцию Сикстинской Мадонны, и так то на одну, то на другую, и мне показалось, что мамина фотография начала возвращаться в моей душе на прежнее место, где она была изначально, а Сикстинская Мадонна… не угасать, но все-таки уступать ей место. Мамина фотография (тоже, кстати, черно-белая) имела для меня хотя бы то преимущество, что она была более «живая»… Я думаю, что мне сегодня удалось немножко приблизиться к своему детству.
- Здорово! Я рада за тебя! – сказала ему все это время молчавшая и внимательно слушавшая его Полина.
- Хорошо, что ты меня понимаешь. Мне так нравится, что я могу тебе это вот так вот запросто… все это говорить!.. Другая на твоем месте могла бы и приревновать.
- К кому? К твоей матери? Или к Сикстинской Мадонне?.. Денис, мне главное, что ты меня любишь! – с чувством сказала Полина.
Денис обнял ее и поцеловал в открытый лоб.
- Спасибо! – сказал он. – Я думаю, что чувства прекрасного никогда не нужно стыдиться: это часть нашей природы. Стыдиться нужно своих неблаговидных поступков. Если мне нравится какая-то девушка на улице, я могу просто улыбнуться ей и пойти дальше. И мне на душе светлей, и ей приятно… Иногда я думаю, что красивые девушки существуют для того, чтобы ими любоваться, а все остальное – от лукавого, – добавил Денис, улыбаясь и немного краснея.
- А танцевать? – улыбнулась в свою очередь Полина.
- Да, и еще танцевать.
- …Покажи мне фотографию своей мамы, – попросила Полина после непродолжительной паузы.
Они включили компьютер и открыли присланные из Калининграда файлы. Полина долго и внимательно смотрела на фотографию матери Дениса. Денис стоял рядом и молча наблюдал за ней.
- …Может быть, это и есть тот человек, которого ты бессознательно искал всю свою жизнь, – сказала, наконец, Полина серьезно.
Денис внимательно смотрел на нее, по-прежнему не произнося ни слова.
- Я тебе больше скажу, – продолжала Полина, – это и есть тот человек, которым ты всю жизнь бессознательно хотел быть.
- …Если только при условии, чтобы быть лесбиянкой, – улыбнулся Денис. – Или монашкой…
Он сидел на лекции в аудитории, но на самом деле его там не было. Действительность растворялась в лучах света и звуках «Every Strangers Eyes» Роджера Уотерса. Звучала ли эта музыка в наушниках или в его душе – не имело значения. Это был проигрыш и следующий за ним последний куплет…
…Ты больше не чувствуешь земли под собой и больше не чувствуешь этого тела. Когда твоя душа тихо пролетает над миром, ты смотришь на него, но ты не здесь. Ты касаешься взглядом окружающих предметов, но они не касаются твоей души. Ты отпускаешь свои чувства – они больше не властны над тобой – и просто наблюдаешь.
Когда ты находишься в полусне, балансируя на грани между сном и явью, и в какой-то момент вдруг отстраняешься, почувствовав, что ты только что чуть не заснул, в такой момент тебе удается на миг поймать это состояние. Тогда вещи вдруг теряют свои привычные очертания, и ты смотришь на них словно под другим углом, воспринимая все как будто со стороны. Чувства исчезают, остается лишь состояние абсолютного покоя.
Перед тобой проходят воспоминания из прошлого. Ты можешь задержаться на любом из них, не опасаясь, что оно тебя ранит. Ты смотришь на них, словно перелистывая старую книгу. Они больше не властны над тобой: ты больше не принадлежишь этому миру.
Вспомни то состояние, когда к тебе приходит какое-то дорогое воспоминание. Оно влечет тебя к себе не потому, что в тот момент ты был как-то особенно счастлив, а потому что был такой короткий миг, когда твоя душа находилась в точке абсолютного покоя. Именно это состояние тебе и хочется вернуть, когда ты переносишься туда мысленно.
Это остановка, но это не регресс. Напротив, только сейчас твои действия становятся по-настоящему осознанными. Ты больше не гонишь себя, чтобы успеть как можно больше. Ты просто наблюдаешь, чтобы понять, каким должен быть твой следующий шаг. Смысл не в том, что ты делаешь: смысл в том, чтобы в нужный момент остановиться и почувствовать этот смысл. И те, кто думали, что твоя жизнь состояла из страстей и сомнений, так ничего и не поняли…
Вспомни, какая музыка особенно сильно западала тебе в душу в то или иное время: какие произведения, части этих произведений, части этих частей. Возьми ту музыкальную фразу, на которую особенно откликается твоя душа, и пусти ее «по кругу». Найди те картины, фотографии, видеозаписи, которые «ложатся» на эту музыку. Ты сам почувствуешь, когда в твоей душе наступит резонанс между музыкой и изображением: просто послушай свою душу. Или же закрой глаза и понаблюдай, что происходит с ней под эту музыку. Если это песня, то в какой-то момент ее слова могут потерять для тебя свой смысл. Еще лучше, если ты их не понимаешь. Просто слушай свою душу. Не жди и не требуй от нее ничего: она сама начнет говорить с тобой, когда будет нужно. И в тот момент, когда это произойдет, ты услышишь свой истинный голос – голос Бога в своей душе.
35
В конце октября важное событие произошло в жизни Полины. Она неожиданно получила главную роль в большом номере, вернее даже сказать в целом мини-спектакле. Номер готовился в рамках концерта, посвященного какому-то юбилею. Это была совершенно новая постановка, основанная на классической хореографии.
Полина сама не понимала, почему выбрали именно ее. Одной из возможных причин, как ей казалось, был ее невысокий рост, подходящий под образ главной героини – юной принцессы.
Номер назывался «Романс для скрипки» – на музыку романса для скрипки с оркестром №2 фа мажор Людвига ван Бетховена. Для домашних репетиций Полине дали запись исполнения Леонида Когана, на концерте же музыку должны были играть вживую.
В период подготовки к предстоящему выступлению Полина настолько ушла в работу, что временами Денис не видел ее по нескольку дней подряд. Иногда он провожал ее вечером до метро или до самого дома, но, в соответствии с желанием Полины, не заходил к ней в квартиру. Изредка они вместе ездили на танцы, но и занятия по танцам Полина периодически вынуждена была пропускать. Что же касается Дениса, то без нее он туда ходить не хотел.
Как творческий человек Денис прекрасно понимал, что Полине необходим был некоторый перерыв в общении, чтобы иметь возможность всецело сосредоточиться на работе. Однако в добровольном самоустранении для Дениса заключался и постоянный источник беспокойства, а отчасти даже и ревности, хотя сам он старался не поддаваться столь неблаговидному, на его взгляд, чувству. К счастью, на данном этапе их отношений подобные испытания давались ему значительно легче, чем в пору начала знакомства с Полиной. «Отдушиной» для него, как всегда, являлось творчество.
…Премьеру «Романса» Денис ждал так, как будто это был его собственный сольный дебют. Полина достала ему пригласительный, что при текущем финансовом положении Дениса было особенно кстати. Впрочем, положение это не помешало ему разориться на букет цветов.
Денис, как обычно, взял с собой фотоаппарат, намереваясь сделать несколько снимков во время выступления Полины. Но больше всего он рассчитывал на Кирилла, который должен был заснять на цифровую видеокамеру весь концерт. Кирилл, со своей стороны, пошел даже на некоторые жертвы, заверив, что во время номера Полины он будет стараться снимать только ее, несмотря на то, что в том же номере в кордебалете танцевала и Анна. Это позволило Денису успокоиться и смотреть на сцену глазами простого зрителя, а не оператора.
«Романс для скрипки» исполнялся в начале второго отделения. Сюжет этого номера был знаком Денису по рассказам Полины и местами напоминал ему «Ромео и Джульетту».
…Когда под звуки скрипки открылся занавес, взору предстала декорация, изображающая не то сказочный дворец, не то фрагмент его внутреннего убранства. (В дальнейшем она использовалась и в других номерах концерта.) Декорация также включала в себя широкую парадную лестницу, спускавшуюся от центрального входа, по обеим сторонам которого стояли два лакея в ливреях. По бокам сцены, разбившись на пары, застыли в живописных позах придворные. Все они были в париках и костюмах восемнадцатого века: кавалеры – в камзолах и панталонах, дамы – в длинных платьях с кринолином. Свет, набирая силу, выхватывал из полутьмы их неподвижные фигуры.
Когда мелодию скрипки подхватил оркестр, все пары пришли в движение и начали танцевать медленный и церемонный танец. Под конец этого танца на сцене появились иностранные послы. По сюжету они прибыли от имени своего короля, который, будучи вдовцом, хотел жениться на здешней принцессе.
Раздался торжественный фанфарный мотив, и все присутствующие на сцене замерли в почтительном поклоне. Двери раскрылись и появился король – отец принцессы. Властным жестом он объявил о своем согласии на этот брак. Послы, еще раз поклонившись, удалились.
Затем из тишины тонко и нежно вновь зазвучала скрипка, но так, словно она звучала впервые. Придворные расступились, и взору открылось нечто похожее на видение. То была юная принцесса, прекрасная, как сияние утренней зари. Волосы, заколотые на затылке, спадали локонами на ее плечи; изящное нежно-розовое платье без кринолина едва доходило ей до колен. Маленькая золотая корона лишь добавляла последний штрих ко всему ее образу.
Когда король объявил принцессе о предстоящем замужестве, она сразу же отказалась выходить замуж за иноземного короля. В ее ответе прозвучал оттенок горечи и боли по поводу такого решения отца, не посчитавшегося с ее собственными чувствами. Король настаивал, но принцесса была непреклонна в своем решении сохранить за собой свободу и право на счастье. То был голос души, в котором отразились все ее идеалы и устремления.
Король объявил, что такова его воля и что он уже дал свое слово и отменить его не может. Принцесса гордо ответила, что, мол, «воля-то ваша, но душа-то моя». Король строго сказал ей, что это приказ и что обсуждению он не подлежит. Принцесса испугалась и стала умолять отца сжалиться над ней. Она призывала его вспомнить те радостные дни, когда между ними царила гармония и когда ничто не омрачало их тихого счастья. «Разве нам плохо было вместе? Разве я не была вашей любимой маленькой дочкой?» И она напоминала ему о том, как она танцевала на балах и как он любовался, глядя на нее. Погружаясь в эти воспоминания, она начинала танцевать все тот же медленный танец. Она пыталась вовлечь в него придворных, будто прося у них поддержки, будто спрашивая и их тоже: «Разве не хорошо нам было вместе?» И придворные начинали танцевать вместе с ней, и на миг всем казалось, что все еще может вернуться на круги своя и пойти по-прежнему.
Но король был неумолим и приказал принцессе готовиться к свадьбе. Широкие двери закрылись за ним, и вместе с его уходом все погрузилось в полумрак. Дворцовый зал опустел, осталась лишь одна принцесса. Теперь она была в своих покоях.
С криком отчаяния, застывшим на безмолвных губах, выбежала она туда, где оставался единственный луч света. Она стенала, молилась и плакала, без стона, без слов и без слез. Все ее чувства выражались в ее движениях, образе и в звуках скрипки, но этот безмолвный порыв говорил больше, чем самые красноречивые слова!
Словно в глубоком забытьи, она снова начала вспоминать свое безмятежное прошлое. Вдруг внезапная мысль остановила ее. Отступив на шаг за пределы светлого пятна на полу, она обхватила шею руками, точно почувствовав на ней холодный металлический обруч. Затем стремительно бросилась она в правую часть комнаты, туда, где стоял небольшой столик, и выхватила из него пузырек с ядом.
В ту же секунду раздался стук в дверь. Принцесса растерялась, не зная, что делать. Стук повторился, послышались голоса, зовущие принцессу. Она откликнулась и сказала, что сейчас откроет. Стук не умолкал. Она спрятала пузырек за корсаж и поспешила открыть дверь.
Комната стала наполняться придворными и огоньками свечей, которые они несли, озаряя себе путь. Все были взволнованны тем, что принцесса так долго не открывала. Она пыталась им что-то объяснить, сказала, что задумалась и не заметила, как задремала.
Теперь они снова были посреди большого зала и, не дожидаясь новых вопросов, принцесса стала танцевать, приглашая всех последовать ее примеру. Как она была прелестна в эту минуту, и как она умела всех очаровать! Она танцевала, словно излучая вокруг себя невидимый свет! Она говорила этим людям столько хороших и добрых слов! Она шутила и смеялась! И, глядя на их прежнюю маленькую принцессу, никто из придворных уже больше не испытывал ни тени сомнения и беспокойства.
Но вот опять появился король и объявил принцессе, что все уже готово к свадьбе и что настало время ей заняться своим свадебным туалетом. На сей раз принцесса покорно склонила голову в знак согласия с монаршей волей, отчего король так и просиял. Раскрыв объятия навстречу своей дочери, он сошел к ней по лестнице, поцеловал ее в лоб и благословил. Принцесса объяснила ему, что только неожиданность, с которой на нее обрушились все эти известия, помешала ей сразу же проявить должную рассудительность и послушание. Она просила у отца прощение, а тот смотрел на нее и не мог нарадоваться на свою благоразумную дочь.
По мановению руки короля с левой стороны зала появились фрейлины принцессы, несущие ее подвенечное платье. Принцесса направилась к парадной лестнице, чтобы покинуть зал через центральный вход, и фрейлины последовали за ней. Все пришло в движение, всех охватил восторг по поводу предстоящего радостного события.
Принцесса, чуть помедлив, поставила ножку на следующую ступеньку лестницы, и все присутствующие обратили к ней свои взоры. Шаг за шагом она поднималась все выше, а фрейлины, следуя тем же шагом позади нее, несли за ней белое платье. На самом верху лестницы принцесса остановилась и медленно повернула голову назад, посылая миру свою прощальную улыбку. Легкий тюль опустился между ней и остальными, словно окутав ее образ туманной дымкой…
Когда занавес закрылся, Денис был вне себя от переполнявших его чувств. Вокруг аплодировали, кричали «браво!», а он был так счастлив, как будто сам в этот момент получал награду от публики. Он бил в ладоши изо всех сил, не замечая, что им уже больно, не думая ни о чем и ни о ком, кроме Полины! Образ ее принцессы стоял у него перед глазами.
Когда же вновь открылся занавес, Денис заторопился к сцене, чтобы подарить Полине цветы. (Надо сказать, что Денис был в тот вечер не единственным, от кого она получила цветы, но, так или иначе, Сергея среди тех, кто ее поздравлял, не было.)
Взяв цветы, Полина улыбнулась и сказала Денису «спасибо». В эту минуту ее глаза так и горели от переполнявших ее чувств. Она переживала мгновение упоительного счастья, она вся сияла, она была просто восхитительна!..
36
Подойдя к дому Полины, Денис позвонил в домофон. Он волновался…
…Еще позавчера они договорились об этой встрече. Она сказала, что у нее будет выходной и что он может после занятий к ней приехать. Она также мельком сказала, что позвонит на следующий день, однако так и не позвонила. Скорее всего, забыла или передумала звонить за ненадобностью.
Если бы сегодня часов до двенадцати Полина не вышла на связь, Денис обязательно позвонил бы ей сам (но не раньше, памятуя о том, что у нее выходной). Однако в начале двенадцатого ему наконец пришло от нее сообщение на телефон: «Боюсь сегодня не получится:( У меня дела». Это была для него очень плохая новость, сводившая на нет все надежды провести этот день вместе, новость неожиданная и лишенная каких бы то ни было объяснений. Однако следующее сообщение, пришедшее примерно через час после первого, было совсем уже странное: «Приезжай как сможешь. Очень нужно».
Прочитав его, Денис вышел из аудитории не дожидаясь окончания лекции. Он позвонил Полине на сотовый. Она долго не брала телефон. Наконец, он услышал ее тихое «алло?»
- Алло, у тебя все в порядке? – спросил Денис.
- Приедешь – объясню, – и связь прекратилась.
Ее голос показался ему каким-то подавленным. Покинув консерваторию, Денис поспешил к станции метро…
- …Кто там? – услышал он, наконец, через домофон голос Полины.
Денис назвался. Раздался сигнал, что можно входить. Денис поднялся на второй этаж. Дверь в квартиру Полины была приоткрыта. Он вошел.
- Дверь закрывай, – раздался голос Полины, и что-то странное было в ее интонации.
Денис закрыл дверь, разулся и последовал в комнату Полины.
Он застал ее лежащей на диване, головой в сторону окна. Диван был собран. Полина лежала на животе, положив голову на подушку. Лицо ее было обращено в сторону Дениса. На ней был зеленый халат.
С первого же взгляда она показалась ему нездоровой. Прежде чем Денис подошел к ней, Полина подвинулась и произнесла негромко:
- Садись.
- Что с тобой? – испуганно спросил Денис, приближаясь.
Он увидел ее бледное измученное лицо и тяжелый взгляд. Он склонился, чтобы поцеловать ее, но Полина быстро повернула голову в другую сторону. Денис почувствовал специфический запах.
- Ты пила, что ли?.. – спросил Денис, и у него защемило сердце.
- Мне плохо, – горестно сказала Полина и уткнулась лицом в подушку.
- Господи, Поленька, зачем же так?!.. – прошептал Денис, опустившись на пол на колени и обняв ее. – Я могу тебе чем-нибудь помочь? – спросил он в голос, негромко и доверительно.
- Я не знаю… Меня тошнит, – невнятно пробормотала Полина.
- Может, ты отравилась? Что ты пила?
- Вино… красное…
- Сколько вина?
- Я не мерила… Ну, м-может, со стакан…
- Стакан? И небось опять ничего не ела?
- Я не хотела.
- Ясно… Болит у тебя что-нибудь? Живот?..
- Нет. Тошнит только.
- Ну сходи в туалет – сразу полегчает.
- Уже пробовала – не получается.
- Может, тебе воды надо попить? Принести тебе?
- Не знаю… Посиди со мной, – попросила Полина жалобно.
Денис сел на диван рядом с ней. Полина лежала отвернувшись. Глаза ее были открыты. Денис решил ее сейчас ни о чем не спрашивать.
- Я испугалась и послала тебе СМС’ку… – через некоторое время проговорила Полина. – Я подумала, что… вдруг со мной что-нибудь случится… – и она вдруг заплакала.
- Все правильно, – попытался успокоить ее Денис. – Ты очень хорошо сделала, что меня позвала.
Полина достала из-под подушки платок, приподнялась на локтях и высморкалась.
- Ты из-за меня с пары ушел?
- Это не страшно.
- Теперь еще у тебя будут неприятности!.. из-за меня…
- Перестань! Это все пустяки, это сейчас не главное.
Полина развернулась на диване и положила голову ему на колени.
- Пожалей меня… пожалуйста, – попросила она доверчиво и беспомощно, а потом добавила горько: – А то я ж сама себя не пожалею!
Денис убрал подушку, а сам сдвинулся к противоположному краю, чтобы Полина могла выпрямить ноги. Полина уткнулась лицом в его живот и крепко обхватила Дениса руками. Он нежно обнял ее голову и стал гладить волосы. Ему хотелось поцеловать их, но в таком положении это было невозможно.
- Денис, прости меня!.. Прости меня, пожалуйста!.. – застонала Полина, еще сильнее прижимаясь к нему и пряча от него свое лицо.
Казалось, вся ее душевная мука находила выход в этих словах.
- Ну вот еще! Поленька, не надо!.. Не хватало тебе из-за меня еще мучится!.. – стал успокаивать ее Денис.
…Через некоторое время Полина притихла. Она закрыла глаза, но, по всей видимости, продолжала бодрствовать, время от времени производя какое-нибудь движение или звук. Денис сидел неподвижно, продолжая бережно держать ее в своих объятиях. Минут двадцать между ними царило молчание.
Наконец, Полина открыла глаза и посмотрела на Дениса мутным и болезненным взглядом.
- Денис, принеси мне, пожалуйста, воды, – тихо произнесла она.
Она приподнялась, давая ему встать. Денис подложил ей под голову подушку, а сам пошел на кухню.
Он принес кружку воды и помог Полине сесть.
- Я пойду воды наберу, а то там закончилась… Тошнит?.. Может, тебе тазик принести?
- Спасибо, не надо.
Денис набрал воды в очистительный фильтр. Затем решил зайти в туалет. Пока он умывал руки, к нему постучалась Полина:
- Денис, открой!
Денис быстро смыл мыло и не вытирая рук открыл ей дверь.
- Пусти, пожалуйста, – с нетерпением попросилась Полина.
Денис поспешил выйти. Полина зашла в туалет и склонилась над унитазом. Денис прикрыл за ней дверь. Он услышал звуки, вызвавшие в нем сильнейшее чувство жалости. Не задерживаясь, Денис пошел на кухню вытереть руки. Он вскипятил немного воды, налил в кружку и поставил ее остывать на окно.
…Когда Полина вернулась в комнату, она снова легла на диван головой на подушку. Денис дал ей воды.
- Хочешь – ложись ко мне на колени, – предложил Денис.
- Нет. Просто посиди со мной, – тихо сказала Полина.
…Он сидел у нее в ногах, а она молча лежала с закрытыми глазами, повернувшись лицом к спинке дивана. Через некоторое время Денис убедился, что она спит…
…Не занятый никаким делом, Денис размышлял о случившемся. Он пытался представить себе, какая причина могла побудить Полину прибегнуть к столь сомнительному способу решения проблем. Вероятно, тут опять было что-нибудь связанное с Сергеем. Однако последние два месяца она практически не упоминала о нем. Более того, именно в эти последние два месяца она, казалось, успокоилась и переключила все свое внимание на работу. Начиная с того момента, когда ей дали партию принцессы, карьера Полины явно сдвинулась с места и стала набирать обороты. После блистательного выступления на юбилейном концерте ее наконец-то заметили и дали ей партии феи-канарейки и феи, рассыпающей хлебные крошки, в «Спящей красавице», а также «Одиннадцатый вальс» в «Шопениане». Она так радовалась этим переменам, она была так счастлива!.. Что же могло случиться? Неразрешимость этого вопроса заставляла Дениса вооружиться терпением и ждать, когда Полина ему сама все расскажет.
…Он посидел еще немного, приглядываясь к спящей Полине, а затем осторожно встал и подошел к шкафу с книгами. Не долго думая Денис достал первую же привлекшую его внимание книгу и снова сел на место. Это был первый том романа Александра Дюма-отца «Жозеф Бальзамо», иначе еще называемого «Записки врача». Поначалу Денис никак не мог сосредоточиться на чтении, но скоро увлекся и так почти незаметно для себя провел несколько часов.
…Полина проснулась.
- Ты так и сидел? – спросила она заспанным голосом.
- Я читал.
- Который час?
Денис полез в сумку за сотовым телефоном.
- Семнадцать тридцать четыре.
- Ого! – оживилась Полина. – Через час мои придут!.. Надо бы поесть до их прихода, чтобы потом им лишний раз на глаза не попадаться, – вздохнула она. – Там ряженка в холодильнике должна быть…
Денис отметил, что голос у Полины был уже вполне трезвый, хотя и немного усталый.
- Да, поесть тебе надо… Как ты себя чувствуешь?
- Голова немного болит… А так – лучше. Не тошнит уже.
- Ну вот, поешь – и голова пройдет, – Денис встал.
- Подожди!.. – остановила его Полина. – Побудь со мной еще. Я сейчас встану, и мы вместе пойдем.
Денис сел рядом с ней. Полина обняла его. Денис поцеловал ее первый раз за день. Полина немного отстранилась и посмотрела ему в глаза:
- От меня несет?
- Чуть-чуть. Вблизи только.
- Надо, чтобы мои не узнали… – озабоченно сказала Полина. – Какая же я дура! Зачем я это сделала?! – добавила она с раскаянием в голосе.
Денис промолчал.
- Ты побудешь у меня, пока я не оклемаюсь? Я при них не хочу одна…
- Конечно, – с готовностью ответил Денис.
- Денис, какой ты все-таки хороший! Вечно тебе из-за меня приходится… У тебя небось дел куча?
- Да нет, я так и планировал с тобой весь день провести…
- Да уж, провел весь день сиделкой! – вздохнула Полина.
Денис не стал говорить о том, что у него сегодня в девять должна быть репетиция с группой. Он решил, что в крайнем случае пошлет Захару сообщение о том, что не сможет.
…Полина выпила кружку ряженки и съела половинку булочки.
- Ты не доешь? – спросила она Дениса, указывая на вторую половинку.
Денис, который перед этим отказался от супа, решив тоже ограничиться ряженкой с булочкой, не возражал.
- Давай ты сейчас поешь и мы пойдем на улицу? – предложила Полина.
…Они вышли из дома до прихода ее родителей. Для середины ноября на улице было довольно тепло. Полина взяла Дениса под руку. Этим простым и ставшим для него уже таким привычным жестом она сумела дать ему почувствовать, как она ценит его поддержку. Денису было приятно осознавать, что он ей нужен.
- Пойдем, я покажу тебе садик, в который я ходила.
Они зашли за ограду детского сада, в котором, со слов Полины, многое сохранилось еще со времен ее детства. Казалось, со всем, что было на этой территории, ее связывало какое-нибудь воспоминание: вот под этим деревом она с другими детьми часто играла в жмурки, вот отсюда можно залезть на крышу веранды, здесь есть месторождение глины и так далее.
- Давай сядем сюда, – Полина указала на подвесные качели.
Какое-то время они сидели молча и глядели в землю перед собой.
- Я вчера видела Сергея, – наконец, сказала Полина и тяжело вздохнула.
Денис с напряженным вниманием ожидал, что она скажет дальше. Полина продолжала:
- После работы ходила за обувью и встретила… случайно. Шел мне навстречу; я его заметила, и он меня заметил, и сразу сделал вид, что не видел. Я ему сказала «привет», а он даже не повернулся, хотя слышал, что я к нему обращаюсь. Прошел мимо не останавливаясь, в двух шагах, как будто меня вообще нет или я для него пустое место. У меня такое чувство было, как будто в меня бросили камень! Никуда уже не пошла – сразу домой… Получается, что все, что он мне говорил, что простил, что не винит – это все слова, а на самом деле – ничего он меня не простил!.. Он же меня ненавидит!
- Может, ему просто тяжело тебя видеть, и он не хочет с тобой говорить? Прошло еще не так много времени. Ты не думаешь, что требуешь от него слишком многого?
- Думаешь, я не видела, с каким высокомерием он прошел мимо меня? Нет, это не просто защита, это именно презрение! Какое тут прощение! Одни слова! Это он для отмазки мне тогда сказал, что прощает, потому что я сама его попросила.
- То, что он тебя простил хотя бы на словах, – это в любом случае лучше, чем ничего, потому что без этого первого шага труднее сделать и второй: простить на деле. Я вообще считаю, что прощать надо всегда, особенно если человек сам об этом просит. Даже если я еще не готов простить его в душе, все равно: пусть лучше я пока прощу его хотя бы на словах, а потом, когда смогу, прощу и на деле. Но на словах обязательно: чтобы он знал, что его простили. Это ведь не ложь: я честно хочу простить его и готов работать над собой в этом направлении… По-моему, лучше всегда прощать сразу, потому что потом уже может и не представиться такой возможности. Никто не вечен: ни он, ни я. Зачем мне ходить потом всю жизнь с таким грузом в душе, что он у меня просил прощения, а я его не простил? Или зачем оставлять после себя в этом мире какие-то долги, которые я мог бы вернуть? А так всем будет лучше: и мне, и ему. Все равно ведь нет ничего такого, чего нельзя было бы когда-нибудь простить. В отношении себя, по крайней мере. Хватит ему и собственной совести, чтобы еще и я его винил!
- Знаешь, тогда, в июне, он был больше готов меня простить, чем сейчас.
- Тогда, в июне, он еще на что-то надеялся, боролся за тебя… и, может быть, старался проявить великодушие. А сейчас… Сейчас он, возможно, уже слишком далеко и необратимо ушел от вашего совместного прошлого, чтобы иметь желание в него возвращаться, хотя бы даже мысленно. И, наверно, прошло еще слишком мало времени, чтобы это прошлое перестало причинять ему боль. Поэтому то, что он от тебя отвернулся… я вижу здесь больше желание оградить свою душу от источника боли.
- Да неужели ему стало бы хуже, если бы мы просто по-человечески поздоровались?!
- Не требуй от него слишком многого. Нужно пребывать в некотором душевном просветлении, чтобы так это все воспринимать. В его теперешнем состоянии это слишком сложно.
- Да, я понимаю, – вздохнула Полина. – Но все-таки… Ты не представляешь, как с этим трудно жить! – сказала она с болью в голосе. – Когда человек, с которым ты еще недавно смотрел на мир одним взглядом, вдруг начинает относиться к тебе… даже не как к первому встречному на улице, а гораздо хуже, потому что первый встречный ему как раз ничего плохого не делал!.. Я не хочу, чтобы он меня любил до гроба – боже упаси! – я желаю ему только счастья и не хочу, чтобы он из-за меня страдал хотя бы один лишний день. Я только хочу, чтобы он относился ко мне как к человеку! Больше мне от него ничего не нужно! Неужели это так много? Неужели ему самому не тяжело оттого, что он так ко мне относится?
Денис молчал. Все это время Полина говорила негромко, но очень эмоционально. Денис на мгновение бросил взгляд в ее сторону и увидел ее покрасневшее лицо.
- Вчера домой пришла, заперлась в душе и там уже нарыдалась, – продолжала Полина. – Потом весь вечер ничего не могла делать: сердце болело, ничего не хотелось. Даже тебе звонить не стала: не знала еще, как сегодня буду… и вообще, я чувствовала в тот момент, что не смогу с тобой говорить… Ты, наверно, ждал моего звонка?
- Ждал, но я подумал… что, значит, ты позвонишь сегодня.
- Я просто лежала никакая. Прости меня, пожалуйста!
- Я все понимаю.
- Мне правда, так плохо было! Полночи не спала – маялась. Спать не могла – все думала, ворочалась, плакала в подушку. Потом еще какие-то сны нехорошие снились… Утром я встала, наверно, уже часу в одиннадцатом… Хотела от сердца что-нибудь выпить, полезла за лекарствами, а тут вино это на глаза попалось: с маминого дня рождения осталось, больше полбутылки. Я думала, выпью немного – может, полегчает. Ага – полегчало! Хоть скорую вызывай! Сначала вроде ничего, получше стало, а оно еще, зараза, вкусное оказалось… Хотела сначала одну рюмку, а выпила… ну три точно… если не четыре… Да дура потому что! А еще толком ничего не ела, аж со вчерашнего утра. В горло не лезло… Я сначала, раз такое дело, написала тебе, что сегодня все отменяется. А потом уже чувствую, нехорошо стало; полчаса помучалась, а оно все хуже и хуже. Скорую вызывать – еще до моих бы дошло, или на работе как-нибудь узнали… А с другой стороны, если бы совсем припекло, так что уже и скорую сама бы не смогла вызвать… или не дождалась бы ее… Ну мало ли!.. Поэтому я решила, что тебя лучше позвать…
- Почему ты сразу этого не сделала? – настойчиво спросил Денис.
- Я не хотела, чтобы ты меня такой видел… Мне было стыдно, – смущенно ответила Полина.
- Я думал, что мы друг другу доверяем, – сказал Денис с оттенком горечи.
- Я надеялась, что сама справлюсь, – твердо сказала Полина.
- А до этого: почему ты не обратилась ко мне за помощью, вместо того чтобы пить?
- Ты был на занятиях, – ответила Полина не столь уверенно.
- В крайнем случае я бы мог с них и уйти, – заметил Денис. – А вчера?
Полина молчала.
- Почему ты мне не позвонила вчера? – продолжал Денис с болью в голосе, повернувшись к ней и глядя на ее взволнованное лицо, – почему не сказала мне, что тебе плохо? Разве я тебе не говорил, что я всегда готов прийти к тебе на помощь? Разве не просил говорить мне, когда тебе плохо? Поленька, что же ты делаешь с собой и с нами?!
Полина взяла его ладонь в свои руки. На мгновение Денис поймал ее напряженный взгляд, затем она опустила глаза и стала смотреть себе под ноги. Денис не отводя глаз ждал ответа.
В голосе Полины зазвучали оттенки глубокой искренности:
- Я тебе очень благодарна за твою заботу и поддержку, но я чувствую, что… ты никак не сможешь мне помочь. Прости меня, Денис! Я очень ценю твою отзывчивость и очень дорожу возможностью общаться с тобой… но что ты тут можешь сделать?
- По крайней мере, если бы я был рядом, ты бы не стала напиваться.
- Я не напивалась! Я же не знала, что так все выйдет! – попыталась оправдываться Полина. – Можешь быть уверен, что больше я подобной глупости не повторю!
- Я надеюсь!
- Что ты надеешься?! – покраснела Полина, отнимая руки и бросив на Дениса взгляд, в котором сверкнуло уязвленное самолюбие. – Ты думаешь, это все так просто?! Ты думаешь, легко мне с этим жить, носить все это в себе, ежечасно, ежесекундно, когда оно тебя не отпускает ни днем, ни ночью?! Когда тебе по сто раз на дню приходят мысли о собственной порочности, когда находишься среди других людей и постоянно ощущаешь, что ты хуже всех!
- Да ты сама в себе взращиваешь это чувство вины и питаешься им! Кем ты себя возомнила?! Великой грешницей?! Может, хватит упиваться собственным падением – лучше займись своим искусством, тогда и мыслей таких не будет!
- Это я не занимаюсь искусством?! – возмутилась Полина, повышая голос. – Тебе бы столько работы, сколько у меня! Какое ты вообще имеешь право судить о том, что я чувствую?! Ты же не был на моем месте! Ты даже не знаешь, что это такое! Конечно, тебе все просто: пришел, увидел, победил! А мне как?! Как мне дальше жить?! – в голосе ее послышались слезы.
- Поля!.. – начал было Денис, напуганный этой неожиданной вспышкой, но Полина не дала ему продолжить.
- Что я могу сделать, если это сидит во мне?! Я не знаю, как от этого избавиться! В этом нет моей воли: я в этом не участвую, я сама не хочу этого! Если бы я знала, что мне делать, я бы давно уже так и сделала! Ну что мне прикажешь, вынуть из себя душу?! Что я еще должна с собой сделать?! Я не знаю, я не могу так больше!.. – и она зарыдала.
- Поленька!
Он попытался ее обнять, но Полина резко отстранила его и повернулась спиной. Денис глядел на нее растерянно, тщетно пытаясь найти нужные слова. Целую минуту он вынужден был смотреть, как она плачет, не в силах ей помочь, обуреваемый хаосом мыслей и чувств, в то время как сердце его обливалось кровью!
Полина достала платок и высморкалась. Затем она снова повернулась к Денису боком и, не глядя на него, уставилась в землю. Денис смущенно отвел от нее взгляд.
- Прости, – тихо проговорил он, наконец.
- Это ты меня прости. Я наговорила тебе лишнего, – в ее словах чувствовался холодок.
- Ничего страшного, – постарался успокоить ее Денис и, помолчав, добавил: – Я очень хочу тебе помочь. Но не знаю как.
- Ты тут ничем не поможешь, – сказала Полина, вытирая слезы.
- Но нельзя же оставлять все как есть! – заговорил Денис, сильно волнуясь и почти умоляюще. – Ты сама видишь, к чему это ведет! Хотя бы просто сходи к психологу! Я еще когда говорил тебе об этом! Хуже все равно не будет. Просто, может быть, обратит твое внимание на какие-то моменты, о которых ты раньше не думала. Может, это позволит тебе взглянуть на все со стороны и лучше понять ситуацию… Хочешь, вместе сходим?
- Спасибо, я лучше одна. Я уже думала об этом… но мне нужно время и силы.
- А когда оно у тебя будет – время? Ты привыкла думать только о работе, а о самой себе не вспомнишь, пока совсем уже не дотянешь, что и сил никаких не будет что-либо менять! Так же тоже нельзя! А ты не думаешь, что душа, которая в тебе есть, гораздо важнее всего того, что ты можешь дать человечеству? Ты об этом не думаешь?
- Думаю, – тихо ответила Полина.
- Тогда почему ты о ней не заботишься?
- Мне нужно время, – повторила Полина.
Они замолчали. Полина, казалось, ушла в себя. Денис внезапно вспомнил про репетицию. Он достал сотовый телефон и посмотрел на часы.
- Куда-то торопишься? – спросила Полина с плохо скрываемым беспокойством.
- Нет, просто Захару надо послать СМС’ку, чтобы за мной сегодня не заезжал, – небрежно ответил Денис.
Он быстро написал и отправил следующее сообщение: «Сегодня не смогу Важные личные обстоятельства».
- Не потеряет он тебя? – спросила Полина, глядя на Дениса.
В ее голосе Денису послышалось еле заметное раздражение. Полина вообще недолюбливала Захара и не понимала, как Денис может продолжать участвовать в группе после тех выводов, которые он сделал для себя после первого концерта, сыгранного с ними.
- Ничего страшного, – ответил Денис, стараясь говорить спокойно.
Пришло ответное сообщение от Захара: «Понимаю)». Денис невольно улыбнулся, вспомнив выражение, которым Захар называл этот символ в конце: «чеширский смайлик». Он поспешно спрятал сотовый телефон в сумку и снова взглянул на Полину. Она сидела с каменным выражением на лице и смотрела в сторону.
Некоторое время они молчали. Денис собирался с мыслями.
- Можно тебе задать один личный вопрос? – наконец, спросил он серьезно.
- Какой? – едва заметно насторожилась Полина.
- Ты все еще его любишь?
Полина слегка улыбнулась – по-видимому, непроизвольно.
- Да я никогда и не переставала его любить, – сказала она с глубоким и искренним чувством. – У меня был такой период, когда я… когда чувства к тебе заслонили собой все остальное. Но я не стала относиться к нему хуже. Просто я… перестала чувствовать его боль как свою – я оторвалась от него.
Денис несколько секунд молчал. Ему требовалось время, чтобы проглотить эту пилюлю. Затем он спросил негромко:
- Ты хотела бы вернуться к нему?.. если бы это было возможно…
- Нет.
- А если бы он сам предложил тебе еще раз начать все сначала?
- Нет, потому что я знаю, что так, как раньше, уже все равно не будет.
- М-м… А ты не жалеешь, что ушла от него?
Полина помедлила секунды две.
- Не знаю… Когда я думаю о том, что… если бы мы так и остались вместе… по-моему, это было бы довольно компромиссное решение для каждого из нас… и не факт, что так было бы лучше, и для меня, и для него… Но когда я думаю о том, что мне пришлось переступить через себя, через свои принципы… Я не знаю… Иногда я думаю, что лучше бы я осталась честной перед собой.
- Разве оставаться с человеком из жалости, зная, что любишь другого, – это честно?
- Не из жалости! Я бы это сделала для себя. Потому что если сегодня – один, завтра – другой, послезавтра – третий, то когда же остановиться? А я хочу остановиться, потому что такая жизнь не для меня. И я бы даже, может быть, все равно призналась бы ему, что люблю тебя, чтобы не лгать каждый день…
- А ты подумала, каково ему было бы знать, что ты идешь ради него на такие жертвы?
- Не только ради него. И потом, я думаю, он имеет право это знать.
- Возможно. Но в какое положение ты его ставишь?
- Я бы объяснила, что делаю это для себя, чтобы не потерять самоуважение. Он бы понял. И мы бы вместе постарались справиться с ситуацией. Может быть, если бы мы тогда не пороли горячку, все бы улеглось само собой.
Последняя фраза зацепила Дениса. Но он проглотил и эту пилюлю. Полина замолчала. Тогда Денис, повернувшись к ней лицом и призвав на помощь всю силу убеждения, на которую только был способен, сказал:
- Поленька! Я очень тебя люблю и очень хочу тебе помочь! Но я действительно ничем не смогу тебе помочь, пока ты сама отворачиваешься от меня и отказываешься от чьей-либо помощи. Если ты и вправду готова сделать все, чтобы решить свою проблему, то почему ты до сих пор не попробовала даже такой элементарной вещи, как визит к психологу? Мне кажется, что ты, может и бессознательно, но изо всех сил держишься за свою проблему и сама не хочешь ее решать. Не знаю, что это тебе дает; возможно, ты таким образом пытаешься искупить свою вину… неумышленно конечно, но, может быть, ты и вправду думаешь, что сможешь ее таким образом искупить. Но мне кажется, что тут заблуждение, потому что, поступая так, то есть пуская все на самотек, даже не пытаясь ничего изменить, ты совершаешь преступление против себя самой. Я тебя заклинаю: не делай этого! Помоги себе и позволь другим тебе помочь! Я тебя очень прошу: не молчи и не отворачивайся от меня! Я очень хочу тебе помочь! Я не могу видеть, как ты себя губишь!
Полина слушала, не поворачивая головы и глядя в одну точку, но в лице ее было заметно сильнейшее напряжение.
- Я хочу тебе кое-что прочитать, когда придем домой, – проговорила она тихо…
…Они сидели в ее комнате на диване при закрытой двери, завешанных шторах и электрическом свете. Полина достала из ящика стола общую тетрадь в красивой яркой обложке и, держа ее так, чтобы Денису не было видно, что в ней написано, открыла на первой странице.
- Это мой дневник, – сказала Полина вполголоса.
Когда они заходили в квартиру, родители Полины сидели в своей комнате с приоткрытой дверью и смотрели телевизор. Следовало говорить тише, чтобы случайно не быть услышанными в прихожей.
- У тебя есть дневник? – удивился Денис.
- Да. Я начала вести его в июне, когда переехала к Ане, почти сразу… Я тебе все подряд читать не буду, потому что тебе это будет неинтересно.
- Читай все, что сможешь, – попросил Денис.
- Хорошо, я постараюсь.
Полина держалась довольно спокойно, лишь легкая краска на лице выдавала ее смущение. Она почти не поднимала глаз и практически не смотрела на Дениса. Ее тихий голос, лишенный своей обычной звонкости, проникал ему в самую душу, врезаясь в память вместе со смыслом тех слов, которые она читала.
Нередко потом, вспоминая этот вечер, Денис испытывал сильнейшее волнение, вызывая в памяти те звуки и образы, которые, окутанные ореолом тайны, раскрывали перед ним внутренний мир этой девушки…
Из дневника Полины
Похоже, не остается ничего другого, как попытаться делать письменно то, что до этого делала в голове. Нужно отпустить свои мысли, иначе я боюсь зациклиться на них. Может, мне удастся таким образом отстраниться от них хотя бы на время. Во всяком случае, это хоть какое-то занятие и едва ли не единственное из всех, которым я сейчас в состоянии заниматься.
Господи, сделай так, чтобы он был счастлив! Дай ему сил пережить этот период! Прости ему, если он хоть в чем-то был не прав, а я навсегда унесу с собой самые светлые воспоминания о нем!
Сереженька, прости! Прости меня, пожалуйста! Видно, не судьба нам было с тобой быть вместе! Я знаю, как ты хотел семью, детей, а я тебе только голову морочила и себя заодно обманывала! Дай Бог, чтобы у тебя в жизни вышло все, как ты хотел!
Никогда не забуду, как он посмотрел на меня, когда мы расставались! Какая я все-таки сволочь! Я готова была сделать для него больше, чем для кого бы то ни было, а в итоге причинила ему боли больше, чем кто бы то ни было!
Как это гадко! Он страдал у меня на глазах, а я была так подло, так бессовестно счастлива! Он взывал к своей Поленьке, к той прежней Поленьке, с которой он вместе разделял все беды и радости, не понимая, что я больше не могу чувствовать его душу так же, как раньше. Той, прежней Полины больше нет – она исчезла в какие-нибудь два месяца. Когда он припоминал мне что-нибудь из нашего прошлого и спрашивал: «Как все могло так измениться? Куда это все делось?» – я слушала его и сама не понимала: куда? Я прекрасно помню, какой я была тогда и что он для меня значил, но такое ощущение, как будто ту душу из меня вынули, а на ее место вставили новую. Помнить-то я все помню и умом понимаю правоту его слов, что не могло же это все исчезнуть безвозвратно, но в том-то и дело, что я его уже больше не чувствую так, как прежде! Та нить, которая связывала нас больше двух лет и которая позволяла нам понимать друг друга с полуслова, разорвана. Она разорвана мной одной, но в том-то и дело, что она не может быть разорвана для одного и одновременно продолжать существовать для другого. Мне кажется, он и сам это почувствовал: он должен был заметить, что все меньше и меньше способен меня понимать.
Увижу ли я его еще когда-нибудь?
Я чувствую, что меня что-то ведет. Чувствую, что так будет лучше для всех. Я только пытаюсь действовать согласно воле Бога. Все эти совпадения, знаки, ощущение, что твоя судьба вдруг оказывается под пристальным вниманием высших сил, – могла ли я игнорировать то, что мне посылали? Но как отличить дар Бога от искушения от лукавого? Рано или поздно я пойму, что это было, но тогда мне необходимо было знать это сразу. Я слишком уж через многое переступала, в том числе и через такие вещи, переступать через которые, возможно, даже не имела права.
А если правильного решения не было? Что если для Бога это только два разных сценария моей жизни, и Он просто предложил мне любой из них на выбор, оставляя решение вопроса всецело на мое усмотрение?
Вся моя прежняя спокойная жизнь разрушена. Теперь мне придется начинать все с нуля. Не могу заставить себя разобрать вещи. О чем ни подумаю, куда ни посмотрю – все напоминает о прошлом. Не знаю, куда деться от воспоминаний.
Сегодня во сне целовалась с Сережей как ни в чем ни бывало. Ужасная сила – привычка! Интересно, как долго мне еще будут сниться такие сны?
Денис! Я очень благодарна тебе за то, что ты есть в моей жизни! Я знаю, что в том, что со мной сейчас происходит, нет твоей вины. Тебе ничего не было известно о моей жизни до самого твоего признания, и не твоя вина в том, что ты встретил девушку, полюбил ее, а она оказалась с другим парнем.
Постоянно думаю о Сереже. Кажется, пока мы еще были вместе, я столько о нем не думала. Люблю ли я его до сих пор? Конечно люблю! Это только влюбленность невозможна к двум сразу: спроси себя, с кем ты мысленно говоришь все последние дни!
Денис! Мне до слез жалко моей чистой и светлой любви к тебе! Если бы я могла отдаться ей так, как это всегда было со мной прежде: без оглядки! Эти первые дни уходят, и мне горько осознавать, что у меня не было почти ни единой минутки, когда бы мое счастье не было омрачено угрызениями совести! Не дай Бог мне еще когда-нибудь совершить такое! Искренне надеюсь, что я вполне усвоила этот урок. Не знаю, возможен ли в таких делах иммунитет, но, во всяком случае, прививка была основательная!
Денис! Я больше никогда и никому не хочу давать никаких клятв, но знай, что я говорю это от всей души: я не хочу, чтобы я когда-нибудь поступила с тобой так же, как с Сергеем!
Но если ты когда-нибудь меня оставишь – это будет справедливо.
Мне начинает казаться, что для меня уже никогда не будет того единения, как прежде: я сама отрезала для себя такую возможность. Я сама себя сделала неспособной полностью отдавать свои чувства другому. Я больше не могу отпустить себя. У меня такое ощущение, словно я утратила эту способность открытости и чистоты чувств. Почему я не могу больше вернуть ту степень единения, которая была у меня с Сергеем? Ведь Денис мне намного ближе по духу. Неужели, помимо любви и общих интересов, существует что-то еще: что-то тонкое, неуловимое, какое-то высшее духовное родство? Может, это всего лишь привычка? Но ведь любовь пройдет, а интересы останутся. А может, все дело в том, что сама способность любить во мне поистаскалась? Может, само это чувство единения одноразовое, возможное только с первым мужчиной? Но ведь любила же я и до Сергея? Однако он был первый, с кем я узнала взаимную любовь. А может, я просто разуверилась в любви? Разве не я сама убила в себе эту веру? Я больше не могу верить себе. Как же я могу при этом верить людям, верить Денису? Чем мне верить? Недаром перед алтарем люди дают друг другу согласие в верности до самой смерти. Недаром церковь так стоит за институт брака. Не в самой ли человеческой природе заложено стремление обрести что-то окончательное, определенное, чтобы раз навсегда успокоиться и уже больше никуда не метаться? И уже, кажется, лучше люди рутину семейной жизни примут, зная о ней заранее, лучше будут подавлять в себе ростки каждой новой влюбленности, чем согласятся потерять эту веру в любовь, в себя, в других людей и в свои идеалы. Многие ли понимают это раньше, чем пройдя через опыт собственных ошибок? Но многие ли вообще сейчас живут с такими идеалами?
Недаром мама мне говорит, что я несовременна. Но что поделать? Я давно с этим смирилась.
Мне никогда не играть Кармен в жизни.
Разбирала вещи. Смотрела наши с Сережей фотки, первый раз с тех пор.
Впервые с таким ужасом и силой накатило: «Что я наделала!» Это было почти раскаяние, но не из-за того, что я разочаровалась в настоящем, а безотносительно настоящего. Я осознала это, думая о прошлом в отрыве от всего остального. Я просто не могла представить себе таких причин, которых было бы достаточно, чтобы разрушить целый мир, счастье другого человека и какую-то чистую и светлую часть своей собственной души. Как я могла так поступить с Сережей?! Как я могла так поступить с нашей любовью?! Со всем, во что мы так верили, о чем так мечтали?! Как я могла предать все это?!
Может быть, в первый раз за последние два месяца я почувствовала его боль, как свою собственную. Пелена спала, и я с новой силой пережила те дни, когда мы расставались. Я была ослеплена тогда. Я даже не осознавала вполне, что он чувствовал в тот момент. Не может быть, чтобы я тогда это понимала! Если бы понимала, то не поступила бы так! Я была просто влюбленная эгоистка! Я сжигала мосты; я хотела, чтобы он сам понял, что все кончено, и при этом слишком мало считалась с его чувствами. Счастливым нет дела до несчастных.
Этот предпоследний вечер не выходит у меня из головы. Я никогда не видела его таким. Он никогда раньше не позволял себе плакать в моем присутствии. Он считал, что это не по-мужски. Я даже не представляла себе, что он меня так любит! Он был похож на беспомощного ребенка. Чувство, которое я испытываю, когда вспоминаю его в этот момент, до сих пор обжигает мне душу. Я впервые увидела его в минуту слабости. А ничто так не развращает душу, как чувство власти над другим человеком.
Невозможно было привязать меня к себе больше, чем полностью оторвавшись от меня.
Он не захотел остаться просто хорошим другом в тени того, кто занял его место в моей жизни. Он не захотел довольствоваться редкими встречами, телефонными разговорами или общением через Интернет. Вместо этого он просто молча ушел из моей жизни, чтобы стать моей болью, моей навязчивой идеей, моим вечным укором совести; чтобы сниться мне каждую ночь, так, как будто бы мы с ним и не расставались. Вечное свойство памяти: помнить только хорошее и забывать все плохое. Кажется, он и не мог придумать ничего лучше, как сыграть на этой человеческой слабости! Я замечаю, что его образ в моей душе начинает со временем приобретать идеальные черты: ореол жертвы только добавляет ему черты иконописного лика. Что ж, это ему даже идет!
Я выстою. Я справлюсь. Ведь я балерина.
Подняться, чтобы идти дальше, жить дальше, работать, любить как прежде. Выйти из этого ада с неокаменевшим сердцем. Быть гибкой, но не шаткой; прочной, но не твердой.
Корректно обставленный уход – все же уход, и деликатное предательство – все равно предательство.
Переступи через свою совесть, и ты узнаешь, о чем она тебя предупреждала. Вспомни «Преступление и наказание».
Совесть мудрее опыта. Совесть способна говорить даже тогда, когда опыт молчит.
Настоящее одиночество – это чувствовать себя оторванным от всех, быть среди людей и знать, что ты сама отрезала себя от них и разорвала с ними все связи; думать, что они потому только разговаривают с тобой, проявляют к тебе какие-то знаки внимания и уважение, что не знают того, что ты совершила. Они даже восхищаются тобой, дарят тебе цветы, а ты понимаешь, что это все ложь, что это от неведения. Но ты-то знаешь правду, наедине с собой ты знаешь, какова истинная цена твоим достоинствам, и в каждом их цветке для тебя таится змея, которая жалит напоминанием о том, кто ты есть на самом деле.
Иногда я иду по улице, смотрю на лица встречных прохожих и невольно думаю: сколько среди них предателей? Может быть, за этой непроницаемой маской внешнего успеха скрывается целое кладбище идеалов, принесенных в жертву ради собственного спокойствия, ради того, чтобы жить дальше, «трудясь на благо всего человечества». Не слишком ли высока цена? Неужели они думают, что смогут когда-нибудь расплатиться? А есть ли среди этих людей хоть один, кто вышел бы на людную площадь, встал бы на колени и покаялся бы перед всем светом в том, что у него на совести? Вряд ли. Трудно представить себе такую картину в наше время.
А хуже всего то, что ты сейчас пишешь об этом, а сама знаешь, что ты такая же. Знаешь, что никогда не пойдешь и не покаешься перед всеми. Ты боишься, что они тебя засмеют. Тебе и самой умом кажется, что это бессмысленно, глупо, хотя в глубине души ты чувствуешь, что это, во всяком случае, было бы гораздо честнее, чем продолжать носить маску. Но неужели ты думаешь, что сможешь когда-нибудь расплатиться за то, что ты сделала?
Ты думаешь, искусство может что-то оправдать? Для потомков – возможно: им будет уже все равно. Но что это изменит для того, кому ты причинила зло? И что это изменит в тебе самой? Пусть здесь тебя за все твои заслуги хоть к лику святых причислят – все равно тебе придется отвечать за совершенное зло перед Богом и совестью. Ты изнуряешь себя экзерсисом у палки, и, может быть, на какое-то время это дает тебе забвение и иллюзию самоуважения, но рано или поздно ты понимаешь, что это имеет такое же отношение к искуплению грехов, как самобичевание плетью. Каждым своим выходом на сцену ты несешь людям свет, но какой свет ты можешь им дать, когда в душе твоей тьма?
Разве возможно построить что-то хорошее и светлое ценой предательства собственных идеалов?
Сегодня был прогон «Бориса Годунова». В ожидании полонеза я посмотрела сцену, когда царя одолевает совесть: «О, совесть лютая! Как тяжко ты караешь!» А потом так жутко, почти шепотом: «Ежели в тебе пятно единое случайно завелось (и слово-то какое циничное: “случайно”!) – душа сгорит, нальется сердце ядом». Это он прямо про меня пел! У меня вообще было такое ощущение, что все происходящее совершалось для меня. Что меня не случайно вызвали сегодня вместо Хохловой. Поразительно, как мне вдруг оказался до ужаса понятен и близок этот русский царь, который жил, не помню даже когда!
Денис! Я бесконечно благодарна тебе за желание мне помочь, за твою заботу и поддержку! И в том, что нас с тобой сейчас помимо нашей воли разделяет, нет твоей вины. Причина только во мне одной. Я не могу говорить тебе о том, что меня мучает, каждый раз, когда со мной это происходит, иначе тебе пришлось бы выслушивать мои жалобы постоянно. Но дело не только в моем желании. Я чувствую, что все равно никогда не смогу тебе до конца объяснить всего того, что со мной происходит. Мне кажется, что и ты никогда не сможешь понять этого вполне. Не потому, что ты такой бесчувственный, а потому, что ты никогда не был на моем месте. А иногда мне просто хочется пожалеть твой цельный, неразрушенный мир и оградить тебя от всех моих мытарств. Всякий раз, когда я упоминаю при тебе о Сергее, я испытываю стыд за то, что лишний раз омрачаю твое счастье. Я хочу, чтобы ты был счастлив, особенно сейчас, насколько это возможно! Я знаю, ты говоришь, что ты не можешь быть счастлив, пока я страдаю, но пойми: я так чувствую, и не могу чувствовать иначе.
Мой опыт отделяет меня от тебя. У тебя такого опыта, по счастью, нет. Здесь нет гордыни, а есть лишь желание понять саму себя.
«Не вини себя. Лучше подумай, как стать лучше».
Спасибо тебе за эти слова! Они мне очень помогли!
Я хотела бы выразить в танце всю свою жизнь! Я пытаюсь схватывать чувства. А чувства не вечны, как все в этом мире, и надо спешить их поймать, пока они не исчезли. Я мечтаю превращать чувства в движения в самый момент возникновения этих чувств. Я пытаюсь донести то, что Бог говорит мне через музыку, пытаюсь выразить в движении то, что сокрыто в звуках и чего никто другой не сможет выразить так, как это чувствую я. Это все так индивидуально! Но чудо происходит тогда, когда в момент наивысшей точки ухода в себя ты словно постигаешь тайну Вселенной и вдруг раскрываешь миру то, что уже не принадлежит тебе одной, но является частью всего сущего, что вдруг оказывается понятно всем и каждому, и в такие минуты ты действительно понимаешь, что все едино и все есть Бог!
Все мои успехи за последний месяц – это те же тридцать серебренников. Судьба расплачивается со мной по счету. Сколько лет я мечтала о том, что меня наконец заметят, что мне начнут давать какие-то роли и, может быть, даже поставят специально на меня новый балет или хотя бы маленький номер! Роли дали, номер поставили, и даже не маленький, а я не чувствую ничего, кроме пустоты и разочарования. Ведь я им всю жизнь доказывала, что я чего-то стою, и вот теперь, когда они начали это признавать, я сама перестала в это верить. В душе муторно и гадко, работаю как каторжная, а удовлетворения от результата – ноль.
Интерес, который возник ко мне после «Романса», только еще больше обнажил во мне чувство разорванности с окружающим миром. Каждая похвала в мой адрес отзывается во мне укором совести за то, что я ее не заслуживаю. Кажется, мне было бы сейчас легче, если бы меня совсем не замечали. У меня такое ощущение, как будто я всем резко стала нужна. Я чувствую, как ко мне со всех сторон тянутся цепкие руки и заявляют о своем праве на мою душу. Нет времени побыть с собой. Хочется убежать ото всех, забиться в угол и разреветься!
_______
Дочитав до этого места, Полина закрыла тетрадь и замолчала. За время чтения она стала заметно более взволнованной и напряженной. Пока она читала, Денис, не желая ее смущать, смотрел в сторону. Теперь, когда он взглянул на нее, ему стало ее невыносимо жалко.
- Это нельзя так оставлять! – заговорил он тихо и убежденно. – Разве ты не видишь, что это тупик?! Душевный кризис! Я понимаю, если бы ты видела хоть какой-то выход из ситуации, но здесь же его нет! Ты ходишь по замкнутому кругу!.. Ты говоришь, что тебе нужно время? Что оно тебе даст, если за эти пять месяцев ты не сдвинулась с места ни на шаг? Знаешь, пока ты читала, я как будто заново переживал все те события, причем глядя на них твоими глазами. И мне стало многое понятней из того, о чем я раньше мог только догадываться. Почему ты мне не читала этого раньше?! – спросил он с горечью. – Мне кажется, что если бы я знал раньше, у меня было бы больше возможности тебе помочь.
- Я с тобой говорила, – вытирая нос платком и словно оправдываясь, ответила Полина.
- Что ты мне говорила?! Раз в месяц сказать мне о том, что тебя мучит ежедневно?! Я-то уж было начал думать, что у тебя все проходит: не говоришь – значит все нормально, разве не так? Я думал, у тебя сейчас работа дает тебе какой-то выход. А оно, оказывается, все только усугубляется! Поленька, я тебя умоляю: сходи к психологу! Найди время! Я тебя поддержу! Вместе пойдем, на улице стоять буду – тебя поджидать и за тебя молиться! Ничего страшного там с тобой не сделают: легче будет, вот увидишь! Только не тяни! Пожалуйста! Пожалей себя!
- Хорошо, – сказала Полина грустно.
…Когда Денис упомянул о том, что ему уже скоро надо будет идти, она предложила:
- Может, ты сегодня у меня останешься?
- …Ну ладно, – не долго думая, согласился он.
Следует заметить, что в этом предложении не было ничего необычного: Денис уже не раз оставался у Полины на ночь при ее родителях в доме. Первый раз это случилось, когда они засиделись допоздна: тогда они провели всю ночь в разговорах, даже не расстилая кровати. В дальнейшем случаи ночевок повторялись довольно часто, но не настолько, чтобы у родителей Полины могло возникнуть ощущение, что Денис у них поселился. Возможно, они были бы и не против такого варианта, но ни сам Денис, ни Полина не стремились к этому, предпочитая ничего не менять, оставив все как есть.
…Она легла рядом с ним и нежно и трогательно прильнула к его груди. Он обнял ее и замер, чувствуя как остановилось время.
- Денис, ты мне сегодня так помог! – прошептала Полина. – Я так тебе благодарна! Спасибо!
- Пожалуйста! – улыбнулся Денис. – Только ты, пожалуйста, больше не скрывай от меня ничего. А то что это у нас будет за любовь?
- Я постараюсь, – деликатно ответила Полина. – Но мне кажется, у каждого человека должно быть право на свои маленькие секреты.
«И на скелеты в шкафах», – подумал Денис, но вслух сказал другое:
- Возможно. Но когда их слишком много, они отдаляют людей друг от друга и не дают им возможности прийти на помощь в трудную минуту. Во всяком случае, у меня от тебя нет секретов. Кроме чужих, разумеется.
Полина ничего не сказала, а только поцеловала его в ключицу.
Через некоторое время Денис попросил:
- Можно я обниму тебя сзади? А то мы так не уснем. Завтра рано вставать.
Полина повернулась на другой бок. Денис подогнул колени, повторяя изгиб ее тела. Правую руку он положил себе под голову, а левой осторожно обнял Полину, стараясь не давить ей на грудную клетку.
- Спокойной ночи, Поленька!
- Спокойной ночи, Денис!
Он расслабился, настраиваясь на крепкий и здоровый сон.
«А Мишенька был паинька, Мишенька был умница», – вспомнилось ему из Мусоргского.
На утро, проснувшись раньше времени и прокручивая в голове подробности этого дня, Денис размышлял о той роли, которую он сыграл и которую продолжал играть в жизни Полины. Теперь он еще больше стыдился того охлаждения чувств, которое ощущал в себе последние три месяца. Жгучее чувство раскаяния за свою «измену» терзало ему душу. «Тебе все просто: пришел, увидел, победил», – эти невольные слова Полины, вырвавшиеся у нее в порыве отчаяния, жалили его в самое сердце. Не находя себе оправдания, он словно сам пил ту чашу яда, которую она вчера раскрыла перед ним в своем дневнике. Эта девушка пожертвовала ради него всем: «Все для тебя! Все для тебя!» – как пела Любаша из «Царской невесты» Римского-Корсакова, и страшная удушливая волна, накатывая сверху, захлестывала его невыносимым чувством стыда и отчаяния, а в душе суровым набатом неумолимо звучал голос совести.
37
Из дневника Полины
Сегодня первый раз в жизни ходила к психологу. Мне нужно все записать, чтобы не забыть все то, что я вынесла из сегодняшнего разговора с ней, плюс те мысли, которые пришли ко мне во время этого разговора. Может быть, в них нет ничего нового, но мне кажется, что я начинаю смотреть на вещи несколько иначе.
Во-первых, я совершенно напрасно боялась, что мне там вправят совесть. Совесть мою она вообще не трогала. Мы работали с чувством вины. Совесть – это то, что позволяет осознать ошибку, чтобы исправить ее, если возможно, и сделать вывод на будущее. А чувство вины – это то, что продолжает разрушать даже после того, как уже сделаешь все, что можешь. Если я до сих пор чувствую боль, то это не искупление, потому что это никому не нужно, и меньше всего – мне самой.
Мне понравился ее пример с пальцем. Если я прищемила палец дверью, я сделаю соответствующий вывод, а потом все-таки пойду его лечить. Я же не буду оттягивать лечение и продлевать свои муки для того, чтобы у меня это лучше отложилось в памяти, этот урок. Это уже ни к чему. А потом, после лечения, я дам ране спокойно зарасти и не стану ковырять ее, если она начнет чесаться. Так же и с душой. Душа – это такая же часть меня, как и любая другая. И если она у меня болит, почему я не могу пойти и полечиться? Каждый человек имеет право лечиться.
Если чувство вины не дает мне ничего, кроме саморазрушения, если я уже и так сделала все, что могла, а чувство вины все еще осталось, значит либо я сама его в себе неосознанно культивирую, либо это остаточное явление, вроде выздоровления после болезни. В любом случае я имею полное право ускорить этот процесс лечением. Но зависать на нем, зацикливаться – это себе же во вред.
Мне особенно запомнились ее слова, когда я задала ей вопрос, как она со стороны оценивает нашу с Сергеем совместную жизнь. Она сказала: «Вы были для него вопросом престижа». Я как-то не привыкла смотреть на ситуацию с такой точки зрения. Да, ему нравилось бывать со мной на людях, целоваться на улице при расставании, но гораздо больше он ценил возможность общаться со мной наедине. Она сказала, что ему было важно, чтобы рядом с ним была красивая девушка: как для того, чтобы демонстрировать это окружающим, так и для себя самого. Для него это был способ чувствовать себя успешным, состоявшимся мужчиной, и ради этого он готов был мириться с особенностями моего характера. Интересно, как бы она ответила на тот же самый вопрос, если бы к ней на консультацию пришел Сергей?
Пожалуй, мне стоит побольше думать о себе и почаще прислушиваться к своим желаниям. Есть проблемы, от которых нельзя уйти в балет.
Сегодня мне стало немного легче. Может быть, в первый раз за последние несколько месяцев. Жалко, что на этой неделе консультации больше не будет.
Она сказала, что это хорошо, что я веду дневник. Это поможет мне лучше проработать проблему.
В чем я действительно перед ним виновата?
В том, что говорила, что буду любить его всегда, что никогда не уйду от него. В том, что подавала ему надежды на то, что у нас может быть семья. В том, что причинила ему боль.
Когда я говорила, что буду любить его всегда, я ведь тогда уже знала, что состояние влюбленности не может длиться вечно, что вся эта эйфория, вся эта химия в голове рано или поздно пройдет. Но я верила в настоящую любовь, которая приходит на смену влюбленности и которая никогда не иссякнет, если ее поддерживать. Я имела перед собой пример своих родителей и верила, что смогу так же. Я хотела в это верить. Теперь я понимаю, что надо по возможности стараться избегать таких высказываний, потому что невозможно ручаться за свои чувства на всю жизнь. «А Я говорю вам: не клянись вовсе… Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого». Я сегодня на консультации спросила: «А как люди перед алтарем клянутся?» Она сказала, что они не клянутся в неизменности своих чувств – они дают обещание взаимной супружеской верности.
Да, я нарушила свои слова, но сами эти слова абсурдны. Моя ошибка не в том, что я их нарушила, а в том, что я их столь опрометчиво произнесла. Никто не вправе меня этими словами шантажировать, и я сама также. В том, что я их нарушила, моей вины нет. Никто, и даже я сама, не вправе принуждать меня жить с кем-либо, если я этого не хочу. Если я хочу быть с ним по обязанности – это мой выбор. Но изменить решение в любой момент – это тоже мой выбор и мое право.
Теперь насчет того, что я вообще ему сказала такие слова. Если он воспринял их как гарантию на будущее – это не моя вина, потому что он достаточно взрослый человек, чтобы понимать, что в чувствах никакой гарантии быть не может. То, что я их сказала, даже если не учитывать мое восторженное состояние в тот момент, – да, это безусловно неосмотрительные слова, но можем ли мы отвечать за все, что говорим? Мы люди, и нам свойственно ошибаться. Мы несовершенны, мы только учимся. Я же спрашиваю с себя так, словно уже достигла высшей точки своего развития. Это максимализм.
Что же касается боли, которую я ему причинила, то, если разобраться, я ли была ее причиной? Он потерял то, что ему не принадлежало. Точно так же я могла умереть от несчастного случая. Я была скорее поводом для его боли, нежели ее причиной.
Хватит уже назначать себя единственной ответственной за все случившееся! В том, что случилось, есть и его доля участия. Много ли он делал для того, чтобы поддерживать наши отношения? Почему я должна была периодически терпеть моменты его отчуждения и неприязни, когда с ним невозможно было говорить? Ведь так было не раз и не два! Почему я должна была терпеть все неровности его характера? Ведь мне тоже было трудно – почему я должна была над собой работать, чтобы не переносить на него свой негатив, а он – нет? Если он так любил меня, как говорил мне целых два года, то почему он не мог сохранить со мной нормальные человеческие отношения теперь, ну или хотя бы элементарное уважение?! Да потому что он, по большому счету, никогда меня не любил – он любил лишь свои чувства! Он даже не удосужился меня понять! Его хватало только на мелкое вредительство! Для него всегда на первом месте был он сам и его чувства!
Может, хватит делать из него жертву?! У него уже небось совсем другая жизнь, а ты все никак не можешь закрыть эту тему и спокойно жить дальше!
Сегодня мы опять разбирали мое детство. Сколько всего нового я узнала о себе!
Мое чувство вины к нравственности не имеет никакого отношения. Это лишь мой страх наказания и осуждения, возникающий в результате условных рефлексов, заложенных во мне родителями в глубоком детстве. Причина их – в не всегда верных методах воспитания. В том, что меня нередко ставили в угол и делали строгое внушение, отчитывая за плохое поведение. Она считает, что метод кнута вообще недопустим, что воспитывать надо только поощряя хорошее поведение и объясняя, почему нельзя вести себя плохо. Но меня хотя бы не били, как некоторых!
Мы выделили несколько установок, которыми я неосознанно руководствуюсь до сих пор и в которых явно перегибаю палку.
1) Порицание себя за причинение боли другому человеку. Это восходит к раннему детству, так что я уже и не помню конкретных ситуаций. Мама панически за меня переживала, что, может, и естественно, но при этом она использовала в воспитательных целях такие фразы, вроде: «Ты зачем маму расстраиваешь?» И я неосознанно усваивала страх причинить ей боль. Потом, уже позднее, я помню несколько эпизодов, когда я возвращалась домой позже, чем обещала (со школы или после кинотеатра), потому что потом еще долго гуляла с подругами, а дома меня ждали ужасные рассказы о том, что пережила мама за те два часа, пока она меня ждала. И я чувствовала себя виновной, поскольку не могла еще адекватно оценить, где тут действительно моя вина, а где просто мамина тревожность. Потом я уже просто продолжала жить по этой схеме, неосознанно перенося ее и на отношения с другими людьми, оценивая свою вину по их реакции, а не по истинным ее масштабам. Понятно, что заставить меня почувствовать себя виноватой мог кто угодно. И вообще эта черта – делать себя ответственной за чужие переживания – мне очень свойственна.
2) Я должна быть ответственной, даже если эта ответственность превышает мои возможности. Мы проследили, как формировалась эта установка, на примере моих воспоминаний, связанных с моим двоюродным братом. В тех случаях, когда меня оставляли с ним, пока мы были в гостях у тети, в то время как сами взрослые были заняты своими разговорами в другой комнате. Я понимаю, что они это делали нечасто, но все-таки. Мне, конечно, это и самой было в радость, с лялькой поиграться. Ему тогда меньше года было, а мне – восемь. И почему-то всегда так получалось, что он у меня как-нибудь падал и начинал реветь. Прибегали взрослые, и мама начинала меня отчитывать. А я ведь не специально это допускала: я сама из-за него расстраивалась, и в другой раз уже не спускала с него глаз, чтобы он, не дай Бог, не упал. Только он все равно у меня, в конце концов, опять падал или как-нибудь ударялся, стоило только на секунду отвлечься, и я опять оказывалась виноватой! И так не один раз, пока он маленький был. Я уже начинала думать, что он специально это делает, но какой с него спрос? Ему года три уже было – я все, когда с ним игралась, лишний раз его пальцем боялась тронуть, чтобы как-нибудь нечаянно не сделать ему больно. Я была уверена, что иногда он точно симулировал, но мне никто не верил, потому что плакал он совершенно натурально и очень охотно. Меня делали ответственной, хотя я была еще не в том возрасте, чтобы быть ему нянькой. Дошло до того, что я стала всякий раз, когда видела, что он собирается плакать, подставлять ему лоб и говорить: «Пихай!» Он вымещал на мне свою обиду и успокаивался. С ужасом думаю, сколько вреда я наделала в плане его воспитания. Мне самой еще надо было учиться и учиться в жизни – чему хорошему я могла его научить?
Отсюда же, кстати, из этой моей гиперответственности, вытекает и следующая установка:
3) Порицание себя за сказанное (даже нечаянно). С чего у меня это началось, я даже и не помню, но это сидит во мне очень давно. Всякий раз после какого-нибудь разговора я вспоминаю все сказанное мной и учиняю себе жестокий разбор. А между тем, когда я говорю, мне сложно одновременно следовать за своей мыслью и оценивать то, как я ее излагаю. Я не успеваю подумать как следует: нет ли в моих словах чего-то такого, в чем я потом буду раскаиваться. Я могу без задней мысли сказать что-нибудь двусмысленное или обидное для собеседника, не успев как следует взвесить значение сказанного. Часто бывает, что, вспоминая свои слова, я нахожу в них следы худших черт своего характера, которые стараюсь никому не показывать, но которые нет-нет да и дадут о себе знать. Обычно это происходит, когда я слишком увлекаюсь идеей и забываю о человеке. Например, когда я замечаю в словах другого человека то, с чем я категорически не согласна, какой-нибудь явный перегиб, и начинаю оспаривать это при посторонних. Но делаю это с какой-то скрытой издевкой, вроде бы думая, что иронизирую над его словами, а фактически издеваясь над ним самим и давая выход своему тайному желанию самоутвердиться. Я думала, что эти разборы сказанного мной что-то дают мне в плане работы над собой, но они ничего не меняют. Мне легче совсем ничего не говорить. Психолог посоветовала мне поменьше критиковать себя и почаще хвалить за свои хорошие стороны – тогда и необходимость самоутверждаться за чужой счет отпадет.
Пока я сама себя не прощу, мое чувство вины никуда не исчезнет.
Еще одна моя установка, идущая из далекого прошлого, – это порицание тех, кто не сумел сохранить свою любовь. Притом что я уже прекрасно понимаю, что обстоятельства бывают разные и иногда лучше расстаться, чем мучить друг друга, я все равно по-прежнему в глубине души считаю, что настоящая любовь дается человеку одна на всю жизнь, и если любовь прошла, то либо он сам виноват в том, что не сберег ее, либо это была временная страсть, и он опять же в какой-то мере виноват, что поддался ей, приняв ее за настоящую любовь. Либо же он вообще оказался недостойным того, чтобы в его жизни была настоящая любовь. В прочной семье, как у моих родителей, мне всегда виделся скрытый знак превосходства и повод для гордости. Причем я гордилась не только за своих родителей, но также испытывала личную гордость, что у меня такая семья, пусть и неявно, но видя в этом знак уже своего собственного отличия. И напротив, когда распалась семья моей тети, в глубине души я осуждала ее. Я не знала причин ее развода, но осуждала ее за сам факт того, что с ней это случилось. Мне было жалко двоюродного брата, которому тогда было лет пять, но даже и он тогда в моих глазах как будто нес на себе печать этой «ущербности».
А хуже всего, что даже теперь, по прошествии стольких лет, я неосознанно продолжаю держаться тех же самых принципов, хотя и понимаю всю их ограниченность.
Принципы для человека, а не человек для принципов.
Сейчас ночь. Я специально встала и включила свет, чтобы записать то, что мне сейчас пришло в голову.
Это даже не слова – это состояние. Не знаю, откуда оно взялось, но мне очень бы хотелось, чтобы оно не прошло, чтобы я не проснулась завтра с ощущением, что все по-старому. Консультации сегодня не было. Я пришла с работы, поужинала, поделала дела, посмотрела перед сном «Авансцену» (все-таки классный фильм!). С Денисом пообщалась по смс. Короче, подняла себе настроение! Сейчас лежу и думаю, а сама чувствую: спать не могу. Хорошо мне так вдруг стало, а с чего – не знаю! А потом поняла:
Я больше не нуждаюсь в его прощении!!!
Он может простить меня для себя. Но я не считаю себя ему чем-то обязанной. После того как я искренне попросила у него прощение, я считаю, что сделала все, что могла и что должна была сделать. Теперь его очередь. Его прощение теперь нужно больше ему самому.
_______
- …Погоди, – сказал Денис, когда Полина читала то место дневника, где было сказано про влюбленность и про «химию в голове». – То есть ты хочешь сказать, что то, что бывает в первые дни, когда только начинаешь с кем-нибудь встречаться… что это потом неизбежно проходит?
- А ты не знал? – удивилась Полина.
- Мне Костя что-то такое говорил один раз, давно, – немного смущенно ответил Денис, – но я не очень-то ему поверил: у него вообще довольно прозаические взгляды на любовь, по моим меркам. Тем более, что он биолог, а им лишь бы только все скальпелем ковырять.
- Нет, все верно. Я тоже сначала не знала, а потом года три назад посмотрела передачу по телеку – там все научно и популярно рассказывали; говорили, какие участки мозга при этом активизируются, какие вещества вырабатываются, от которых человек начинает испытывать ощущение счастья. Но потом это все неизбежно проходит, когда эти процессы в организме прекращаются, и человек чувствует, что те, первоначальные, эмоции поутихли. Остается тепло и привязанность. Влюбленность переходит в более глубокое чувство: в то, что мы уже называем собственно любовью. Или не переходит, и тогда человек либо оставляет того, кого любит, либо продолжает быть с ним по привычке… которую тоже часто путают с любовью.
Слушая Полину, Денис испытывал сильное волнение.
- Тогда у меня влюбленность уже прошла… – признался он ей, чувствуя невольный стыд, – еще в августе…
- А у меня где-то в сентябре. Это нормально, – улыбнулась Полина, стараясь его ободрить.
- Я не сказал тебе тогда; мне казалось, что я… не сумел сберечь это чувство… – сказал Денис, будто оправдываясь. – Но я по-прежнему тебя люблю! Правда! – он выразительно посмотрел ей в глаза.
- Я знаю, – улыбаясь и слегка покраснев, ответила Полина. – Я тебя тоже люблю!
Они обнялись. Еще одной тайной, разделявшей их, стало меньше. Денис почувствовал радость и облегчение: как будто тяжкий груз был снят с его души.
…Когда Полина закончила читать дневник, Денис искренне отметил явные успехи, которых она добилась с тех пор, как стала ходить к психологу. При этом он чувствовал, что ему и самому еще предстоит многое пересмотреть в своем собственном отношении к себе.
38
Как-то раз в разговоре с Захаром Денис обмолвился о своей мечте, послушать кульминацию первой части Шестой симфонии Чайковского с тамтамом и хором.
- А в чем проблема? – спросил Захар. – Возьми и добавь на компьютере.
- Ну я могу, в принципе, попробовать у нас в консерватории это сделать… но я не думаю, что у меня хорошо получится, – с сомнением сказал Денис.
- Ну хочешь, приходи ко мне, я тебе все сделаю.
- Правда?.. Это было бы здорово!.. – обрадовался Денис. – Спасибо большое!
- Да пожалуйста! У меня в библиотеке сэмплов неплохой хор есть, – продолжал Захар, – и тамтам найдется. Тебе только надо будет сыграть их на синтезаторе… И, главное, исходник не забудь!
С «исходником» Денису еще предстояло определиться, но зато он точно знал, к кому обратиться по этому поводу. На следующий день он договорился с Юрием, чтобы прийти к нему домой и выбрать из всех его ста с лишним записей Шестой симфонии Чайковского какую-то одну, в которой исполнение кульминации первой части ему понравится больше всего.
Выбирал он исходя из своих личных представлений о том, как это должно звучать, и учитывал также качество записи. Записи выполненные до пятидесятых годов он вообще не рассматривал. Записи пятидесятых, как правило, отвергал с первых же секунд прослушивания. То, что нравилось, отмечал на листе бумаге, чтобы потом сравнить отдельно при втором прослушивании.
Когда он услышал концертную запись симфонии в исполнении Musica Aeterna Ensemble под управлением Теодора Курентзиса, вопрос для него фактически уже был решен. Кроме потрясающего исполнения, эта запись отличалась также удивительно ярким, эмоционально насыщенным звуком. Нечаянно отмотав назад немного больше, чем нужно, он услышал музыку обжигающего эмоционального накала и решил, что послушает эту запись целиком, когда будет время и условия.
На следующий день, взяв из библиотеки клавир симфонии, он поехал к Захару, чтобы с его помощью сделать свое «черное дело».
Открыв исходную запись в звуковом редакторе, Захар заметил:
- Не слабо отлимитрировано! Прямо не классика, а heavy metal! – затем, послушав немного, он авторитетно добавил: – Писали на много микрофонов, расположенных близко к инструментам.
- Если я не ошибаюсь, это был уличный концерт, – сказал Денис.
- А, тогда понятно!
После часа работы у них получился музыкальный фрагмент продолжительностью одна минута сорок четыре секунды. Нельзя сказать, чтобы Денис остался совершенно доволен результатом. Несмотря на все усилия Захара по части звукообработки, он все-таки чувствовал, что и хор, и тамтам в этой записи «неродные». К тому же сэмплерный хор, по его мнению, «пел» недостаточно эмоционально. И все-таки хотя бы некоторое представление о самой идее полученный фрагмент давал. За неимением полностью «живой» записи, он был для Дениса очень ценен.
…Послушать же всю запись симфонии целиком он смог только через неделю, когда ему опять посчастливилось провести целый день в квартире Полины. Он сидел на диване перед большими колонками, в совершенном одиночестве, зная, что в ближайшие несколько часов сюда никто не придет…
…Это была запись, слушая которую ему удалось полностью себя отпустить. В ней оказалось много непривычных для него исполнительских нюансов, но он слушал не оценивая: просто слушал и «был в музыке». И в тоже время разум его не бездействовал, отмечая все попадания в точку, когда тот или иной момент звучал в согласии с его представлениями о том, как это должно звучать. (В этом отношении дальше всего от исходных представлений Дениса оказался финал.)
Когда началась разработка первой части, у него невольно сжалось горло и из глаз потекли слезы. Это была музыка его души: она не просто описывала какое-то состояние, она мгновенно заставляла душу его переживать. Она вела душу по цепи состояний, погружая ее в каждое из них. Музыка и состояние души слились в одно неразрывное целое. Музыка больше не влияла на состояние души: она сама была этим состоянием. Это была музыка как состояние души… Каждое новое переживание, высказанное средствами музыки, мгновенно сообщалось душе. Цепь передачи сводилась к минимуму. В какой-то момент она исчезла совсем.
Когда зазвучала тема «Со святыми упокой», он сполз с дивана на пол и сел прямо перед колонками. Он достал из кармана платок и положил его рядом с собой. Следующие сорок минут ему предстояло плакать почти не переставая, то и дело вытирая слезы и прочищая нос. Он отпустил себя, позволив себе выражать эмоции без контроля со стороны разума. Он уже не плакал: он рыдал в голос, громко и абсолютно свободно. Рыдания его странным образом совпадали с внутренним ритмом музыки, реагируя на происходящие в нем изменения. Звук из колонок проходил сквозь него. Его тело вело себя совершенно самостоятельно, не подчиняясь ему, живя какой-то своей отдельной жизнью. Он словно наблюдал себя откуда-то сверху. Его руки то лежали на коленях, подперев голову, то обхватывали ее, словно пытаясь удержать от внутреннего взрыва. Порой они прижимались к груди или, сложенные вместе, в мольбе простирались к невидимому Богу. Он благодарил Бога за то, что тот создал для него эту музыку и это исполнение.
Если бы в момент главной кульминации первой части кто-нибудь вошел в комнату, он безусловно констатировал бы неадекватное состояние Дениса. Той частью своего сознания, которая воспринимала происходящее с позиции стороннего наблюдателя, Денис прекрасно это понимал. Но он был уверен, что никто не войдет, и эта уверенность давала ему возможность оставаться в состоянии отсутствия контроля над собой… В конце кульминации, загнанный в угол, забитый и обессиленный, он жалко всхлипывал, трясясь и закрывая голову руками, словно все еще ожидая следующего удара.
Когда из дрожи в басах вновь зазвучала тема побочной партии, это не принесло ему успокоения: напротив, в тот момент он заплакал с новой силой. И если он и начал немного успокаиваться на последнем соло кларнета, то с началом коды слезы вновь хлынули у него из глаз, без всяких мыслей, причин и объяснений. Раньше он довольно прохладно относился к этой коде, теперь же для него больше не было слабых мест в этой музыке: он словно разом вдруг понял всю ее целиком, как единое целое.
То же относилось и ко второй части, которая раньше казалась ему во многом откровенно скучной. Теперь же он плакал от этой хрупкой нежности, разлитой в этой музыке, не вдаваясь в оценки и не анализируя. Его руки сложились вместе и повернулись ладонями вверх, словно держали что-то трепетное и беззащитное: какой-то маленький кусочек души, бесконечно ему дорогой.
Музыка больше не несла в себе ни программы, ни какого-либо иного формального объяснения: он почувствовал это в кульминации марша из третьей части. То чувство экстатического переживания, которое накрыло его с головой, было совершенно из другой области, нежели все попытки увидеть в этой музыке кипение жизни или же парад темных сил. Никакие формальные причины не смогли бы объяснить ему его слез в тот момент.
Даже в финале, погружавшем его раньше в состояние, которое Денис называл «репетицией смерти», он уже не оплакивал себя, переживая собственную смерть: его слезы лились из души, которая вся была устремлена к Богу. И те места, которые он всегда связывал с наибольшей степенью приближения к смерти, теперь погружали его в непередаваемое никакими словами ощущения покоя – те самые места, где раньше он испытывал отчаянье, бессилие и страх. Таков был эпизод, следующий за третьим проведением главной темы (первым ее проведением в репризе), – эпизод, который у него всегда ассоциировался с холодом смерти, с тем запредельным приближением к ней, которое только может быть доступно живому человеку и которое выражается в словах: «заглянуть в глаза смерти». То же было и в конце постепенно сходящего на нет последнего проведения главной темы: он чувствовал лишь успокоение… И он принимал его, не нуждаясь для этого ни в каких объяснениях. Он принимал его, проживая каждый аккорд хорала, который уже больше не был для него похоронным. Находясь в точке соприкосновения с запредельным. Уходя вместе с кодой и замирая вместе с последним звуком…
Денис с благодарностью подумал о человеке, который вырезал в конце аплодисменты – неотъемлемый атрибут почти любой концертной записи. Какое-то время он еще продолжал сидеть неподвижно, словно для него по-прежнему продолжала звучать пауза в конце произведения. Он не хотел нарушить ощущение значительности того, что пережила его душа.
Может быть, по глубине, по значительности духовного опыта у него и было прежде что-то сопоставимое с этим состоянием, но точно не по силе пережитого воздействия. Во всяком случае, от музыки. Денис помнил один момент в своей жизни, когда радость и отчаяние слились у него воедино, вызвав состояние сильного стресса. Теперь он пережил нечто подобное в музыке. Это было страдание и очищение: очищение через боль и страдание. Он хотел к Богу, и он хотел очищения. Но не для того или не столько для того, чтобы быть достойным, чтобы Бог его принял, а для себя самого, потому что, испытав это, пережив это испытание светом и болью, он уже сам не мог и не хотел оставаться таким, как прежде.
«В какие запредельно высокие состояния меня допускают, а я как был, так и остаюсь несовершенным! Стыдно!»
Последний раз Денис видел Захара где-то в середине декабря, в тот день, когда отыграл свой последний концерт в составе группы «Эпилепсия». Сам концерт был окрашен для него легкой грустью, как книга, которую хочется поскорее дочитать, но с которой под конец вдруг становится жалко расставаться. Особенно Денис жалел, что остается теперь без синтезатора, который все последнее время был ему хорошим подспорьем в творческом процессе.
В тот вечер Захар был без машины, вследствие каких-то проблем с автоинспекцией. Однако Денис решил все же подождать его, во-первых, чтобы не возвращаться одному по незнакомому району, а во-вторых, надеясь пообщаться напоследок.
Захар, не связанный на сей раз необходимостью вести машину, позволил себе после концерта немного расслабиться. Денис, сидевший за соседним столиком в обществе неформального вида девушки, пытавшейся вести такой же неформальный разговор, с беспокойством поглядывал на него.
Когда они вышли из клуба, Захар был слегка навеселе, но вполне в рамках того, что называется «культурно выпить». Свет фонарей, отражаясь на снегу, озарял вечернюю улицу. Было довольно холодно и местами скользко. Захар нес за спиной свою электрогитару. Синтезатор он оставил в клубе, пообещав забрать его через два дня.
- Что теперь собираешься делать? – поинтересовался Захар. – Пойдешь писать дальше свои балеты? – он говорил с иронией, но по-доброму.
- К сессии буду готовиться. А вообще мне действительно надо снова заняться балетом, а то я его немного запустил.
- Ну успехов!
- Спасибо, и тебе тоже.
- Денис, вот ты не вникаешь, – заговорил Захар развязно и с одушевлением, – ты бы мог быть потрясным клавишником и писать нормальную человеческую музыку! Ты извини, конечно: я тебя очень уважаю, но ты тратишь время на всякую хрень!.. Без обид!
- Да ладно… – небрежно ответил Денис, чувствуя, однако, некоторое возмущение. – Я тоже про тебя думаю, что ты мог бы стать серьезным поэтом и писать серьезную гражданскую поэзию, вместо того, чтобы заниматься музыкой на уровне подземного перехода! Откровенность за откровенность!
- Ты меня, чувак, с кем-то путаешь! – возмутился Захар. – Это у Элис сейчас попер переходный период, а играю только в солидных местах! И пишу классику русского рока, которую через сто лет будут слушать! А если даже и не будут – плевать! Главное, что меня самого от этого реально торкает… и мне офигенно классно этим заниматься! А если кому не нравится – это уже его проблемы! Может писать дальше свои танцульки для гомиков, благо что гомикам тоже надо что-то слушать! Но меня это реально не цепляет!..
- Ладно, Захар, давай не будем спорить! – примирительно сказал Денис, совсем не желая с ним напоследок разругаться.
- А кто спорит? Я лично еще даже не начинал!..
- Вот и не будем. Просто понимаешь… для меня творчество – это диалог с Богом. Это святое. И для тебя, наверно, это тоже что-то очень личное. Поэтому давай будем помнить, что если мы говорим с кем-то о его творчестве, то мы говорим с ним о сокровенном.
- О’кей! – с пониманием ответил Захар. – Я только хотел тебе сказать… Вот я на тебя смотрю: классный парень, учишься в Московской консерватории, встречаешься с балериной из Большого театра, пишешь музыку, которая и девушкам нравится, и симфоническому оркестру не в падлу сыграть, – короче, идешь по правильной обкатанной дорожке; в будущем, наверно, станешь лауреатом, членом и заслуженным деятелем, и твой портрет прибьют на дверь главного сортира все той же консерватории, а твоими сочинениями начнут пичкать новых студентов… Всё легально, всё в законе! Ты идеал того, чем бы я мог стать… И я тебе не завидую! Мне реально пофиг на все эти бонусы! Знаешь, это как ходить по магазинам с деньгами в карманах и понимать, что тебе ничего этого не нужно.
- Просто у тебя своя жизнь. Это нормально.
- Я в курсе, что у меня своя жизнь. Но такие, как вы, всегда будут смотреть свысока на таких, как я, делая вид, что обладают секретом «расового превосходства»! Они будут называть нашу музыку тинейджерской, наши гармонии заезженными, сами не в силах создать ничего путного в рамках тех дебрей, в которые они себя загнали! И государство, ни хрена не понимая в музыке, будет потакать этой касте извращенцев и тратить наши налоги на их содержание!
- Я все равно никогда не смогу тебе ничего доказать, пока мы говорим на разных языках, – сказал Денис, желая уйти от спора. – В конце концов, все сводится к личным вкусовым предпочтениям, а о вкусах не спорят.
- Ну-ну! – нервно усмехнулся Захар.
Он достал сигарету и закурил. Тем временем они вышли на остановку.
- Ну что, будем пытаться ждать автобус или машину поймаем? – спросил Захар.
- Насчет машины я точно пас, – ответил Денис. – Автобусы еще должны ходить.
Захар не возражал. Некоторое время они стояли молча. Денис был не прочь продолжить разговор в каком-нибудь другом русле, но он не знал, о чем говорить. Мысли его невольно вращались вокруг начатой темы, однако все сказанное между ними отбило у него всякую охоту вновь возвращаться к ней. У него был слишком богатый опыт общения с Захаром, чтобы не знать, что спорить с ним на эту тему бесполезно. Что же касается самого Захара, то он купил себе в ларьке бутылку пива и теперь стоял и молча смотрел на дорогу, время от времени прикладываясь к горлышку.
Довольно скоро подошел автобус. На морозе средняя дверь примерзла и не открывалась, так что водитель вынужден был встать со своего места и идти разбираться с ней. Захар вызвался ему помочь, а Денис стоял рядом и наблюдал за ними.
В салоне свободных мест было мало.
- Я в конец пойду, мне далеко ехать, – сказал Денис, чувствуя, что их разговор все равно уже исчерпан.
- Ну ладно, тогда пока! – небрежно сказал Захар, снимая перчатку и протягивая ему руку.
- Пока!.. Звони, если что! – немного грустно улыбнулся Денис, пожимая ему руку.
- Ты тоже.
Денис отпустил его руку, но не сдвинулся с места. Они стояли в проходе. Захар с интересом смотрел на него.
- Я еще хотел тебе сказать… – взглянув ему в глаза, проговорил Денис. – Побольше получай удовольствие от своего дела и поменьше слушай всяких снобов вроде меня.
Захар улыбнулся и понимающе кивнул:
- Ты тоже не бери в голову, если я что не так сказал! Нет ничего хуже, чем когда добро с добром воюет!.. Ладно, давай!
Денис пошел на задний ряд, чтобы занять там пустующее место по центру. Захар, сняв с себя гитару, сел на единственное свободное сиденье в передней половине салона. Там он сидел, неторопливо потягивая пиво, до следующей остановки, после которой уступил место вошедшей пожилой женщине. Денис с интересом наблюдал, как, стоя в проходе, он затеял разговор с каким-то мужчиной лет сорока, довольно неинтеллигентного вида, который, очевидно, был доселе Захару незнаком. По отдельным долетавшим до него фразам, Денис понял, что они сошлись на том, что мужчина «из Питера». Захар не раз там был, играя с тамошними своими знакомыми на разных рок-фестивалях. Через две остановки мужчина вышел. Захар, заметив, что у водителя вновь возникла проблема с задней дверью, сказал ему что-то, по-видимому, означавшее, чтобы тот не вставал и что он сам все сделает. Затем, обратившись к сидевшей рядом элегантного вида молодой девушке со словами «подержите, пожалуйста!», он сунул ей в руку бутылку пива и пошел устранять проблему с дверью…
Захар вышел на следующей остановке, напоследок махнув Денису рукой. Отмороженные окна скрыли непроницаемой ледяной завесой его дальнейший путь. Таким он и остался в памяти Дениса: уходящим в ночь с гитарой за спиной…
39
Из дневника Полины
Целый день пытаюсь прийти в себя. Уже больше года меня не мучили подобные мысли, с тех пор как я последний раз была у психолога.
Утром ходила за компанию с Аней на мессу к католикам. Чисто из любопытства. Сама месса была для меня хорошим уроком веротерпимости. Меня временами раздражала ее обрядовая сторона, но я убеждала себя, что надо относиться с уважением к тому, что свято для других людей. Когда закрываешь глаза и слушаешь тишину, не все ли тебе равно, в каком ты храме?
Мне понравился один момент под конец, когда все пожимали друг другу руки и говорили: «Мир тебе!» Иногда на «вы», но чаще на «ты». Это так сближает! Самый светлый момент всей мессы, по-моему! А потом у меня вдруг мелькнула мысль, от которой сразу защемило в сердце. Я подумала, что среди этих людей не было того единственного человека, от которого мне больше всего хотелось услышать: «Мир тебе!» Неужели все начинается сначала?! Только не это!
Мне кажется, что я прошла мимо чего-то очень важного. Если чувство вины, как утверждает психолог, – это такая болячка, от которой надо избавляться, когда в ней нет уже никакого смысла, то как тогда быть с выражением: «Все за всех виноваты»? О какой вине говорится в «Братьях Карамазовых» и в «Солярисе»? Что бы она сказала по поводу этой вины? И что бы она сказала по поводу главного героя фильма «Остров»? Наверняка сказала бы, что вся его проблема высосана из пальца и что через месяц-другой сеансов все бы как рукой сняло! Конечно, это только книжные образы, но, по-моему, чувство вины нельзя оценивать так однозначно. Мне кажется, она забывает про такую вещь как духовность. Или намеренно ее игнорирует.
_______
- В «Карамазовых» говорится о чувстве сопричастности со всем, что происходит в мире, – сказал Денис, когда Полина прочла ему этот отрывок из своего дневника. – А психолог говорила о гипертрофированном чувстве вины, которое является психологической проблемой.
- Но где грань между тем и другим? Как принять это чувство сопричастности, чтобы оно не стало твоей психологической проблемой?
- Мне кажется, для этого надо сперва достичь некоторого уровня духовного развития. Человеку, который еще не научился справляться с собственным чувством вины, лучше не торопиться брать на себя «грехи всего мира».
- А как же тогда в фильме «Остров»? Выходит, он не достиг нужного духовного уровня, если до последнего момента так и не научился справляться с чувством собственной вины?
- Тут все сложно, – с серьезным видом нахмурился Денис. – Я бы не стал здесь судить однозначно. С одной стороны, его чувство вины, вне зависимости от того, хотел ли он от него избавиться или сам его в себе разжигал, оно совершенно бессмысленно с чисто прагматической точки зрения, так как ничего изменить уже нельзя… по крайней мере, он так думал… И, возможно, оно действительно является следствием его недостаточной духовной зрелости. С другой стороны, это же самое чувство вины, судя по фильму, становится для него источником его уникальных целительских способностей и вообще духовного роста. Сложно судить, насколько такую историю можно считать показательной, даже если предположить, что нечто подобное могло быть на самом деле… Но вообще, давно известно, что душевный дискомфорт, а не сытое довольство заставляет человека двигаться дальше.
- Да, – согласилась Полина. – И вообще, можно ли представить себе христианство без чувства вины? Вспомнить хотя бы про первородный грех!..
- То же самое! – подхватил Денис. – Первородный грех может для кого-то стать источником хронического чувства вины, а для кого-то поводом никогда не обольщаться достигнутым результатом. Здесь нет однозначных ответов. Это все какие-то различные оттенки того, что мы называем одним и тем же выражением: «чувство вины». Важно, что движет нами: любовь или ненависть. Можно ненавидеть свой поступок, но при этом любить себя, желая себе стать лучше.
- Да, ты прав, – сказал Полина.
…В другой раз она прочла ему еще несколько страниц из своего дневника.
Из дневника Полины
Хочу сходить на Пасху в нашу церковь и отстоять там всю службу. Может быть, Господь пошлет мне мысли о том, что я должна делать, и наставит меня на путь истинный, если вдруг я что-то делаю не так?
Эту ночь с полдвенадцатого до полпятого я провела в церкви. Народу было столько, что очередь выглядывала на улицу. Когда я наконец зашла внутрь, там яблоку было негде упасть. Люди стояли буквально плечом к плечу. Я видела головы людей впереди себя, но не могла видеть происходящего в глубине храма, даже если вставала на полупальцы. Священник говорил в микрофон, и его было хорошо слышно. Очень красиво пел хор: я стояла как раз под ним.
С первых же шагов в храме я сразу почувствовала какое-то особое духовное единство, царившее между людьми. Это было заметно по их лицам: в них было одно и то же выражение просветленного ожидания чуда. А какие глаза я видела порой! Таких не увидишь в повседневной жизни! Это ощущение ликования как будто витало в воздухе, заполняя храм до самого купола. Ощущение особой энергетики, способной собрать здесь столько разных людей, заставив каждого из них стоять в течение нескольких часов на маленьком клочке пространства, не жалуясь и не толкаясь.
Это ощущение сохранялось по крайней мере в течение первого часа. После крестного хода, когда все вернулись в храм, мне удалось занять место поближе. В течение следующих нескольких часов, пока шла служба, народ в храме стоял неподвижно. Часть людей, не дождавшись окончания, ушли, но многие остались стоять до конца. Больше всего меня поражали старые бабульки, видимо, имевшие богатый опыт подобного многочасового стояния. Но чем дальше, тем больше я наблюдала на лицах усталость: то первоначальное ощущение, которое поразило меня, когда я только пришла, уже ушло. Мне кажется, что отстоять всю службу может или очень верующий, или тот, кто действительно чего-то очень ждет. Сама я все это время тупо стояла по второй позиции, решив стоять до победного, думая, что когда-то же эта служба все равно должна будет закончиться. Мне кажется, что лучше всего поступили те, которые ушли пораньше, унеся в душе то первоначальное радостное чувство, незамутненное усталостью.
Ближе к концу я стояла уже достаточно близко, чтобы видеть саму службу. Когда все закончилось, народ стал расходиться, некоторые же подходили к одному из священников по своим вопросам. Тогда я подумала, что хочу исповедаться. Но в тот момент я чувствовала себя к этому еще не готовой.
Я боюсь, что меня там спросят что-нибудь эдакое! Если верить тому, что рассказывал Денис, то отпущение грехов мне явно не грозит! Хотя может, мне и не станут задавать такие вопросы? Думаю, лучше съездить к Андрею и исповедаться у него. Я так давно его не видела – интересно, какой он сейчас? Мне кажется, что он меня поймет. Может, даже что-нибудь посоветует.
Может быть, если я получу отпущение грехов, то во мне что-нибудь изменится? Я так хочу в это верить! Господи, помоги мне!
Господи! Ты видишь меня такой, какая я есть и какой я однажды сама себя увижу, когда предстану перед Тобой в наготе моей души. Сжалься надо мной, Господи! Очисти меня от грехов моих и прости мне все зло, что я совершила вольно или невольно. Дай мне смотреть на Твой свет и не стыдиться себя, стоять в сиянии Твоей правды и не отворачиваться. Сними тяжесть с души моей, Господи! Прости меня за того человека, перед которым я виновата! Благослови каждый его день и пошли ему милость Твою!
Прости меня. Очисти меня. И помоги мне не делать так больше.
Благодарю Тебя за тот опыт, который Ты дал мне сегодня, и за того человека, через которого Ты послал мне этот опыт! Помоги ему, Господи, и пусть он поможет еще многим другим, как помог мне!
Ты знаешь, что я была честна перед Тобой, когда сказала «нет» на вопрос про блуд. Взгляни в мое сердце: там все – любовь, любовь святая! Разве это чувство не озаряет все ярким светом? Я отдала себя Денису, потому что я слышала Твой голос в своем сердце. Я не хочу делить свое сердце между ним и Тобой. Разве не с Тобой я говорю, когда шепчу ему: «Я люблю тебя!» Как же это все просто! Мне кажется, что я всегда об этом знала или, по крайней мере, чувствовала.
Я попросила Андрея, чтобы исповедь проходила не в храме у всех на виду, а в отдельном помещении. Он согласился.
Когда я рассказала ему про Сережу, он спросил меня: «А ты сама-то его простила?» <…>
_______
- …А ты сама-то простила его?
Полина подняла на отца Василия свои раскрасневшиеся от слез глаза. Во взгляде ее выразилось недоумение.
- Я?
Отец Василий смотрел на нее своими тихими добрыми глазами: глазами, которые напоминали ей о детстве.
- Да, ты, – голос его звучал тепло и искренно.
- Мне-то за что его прощать?
- Разве ты сама сейчас не сказала, что все за всех виноваты?
- Да, но… мне как-то даже в голову не приходило прощать его.
- А ты попробуй, – сказал он просто.
Секунду они молча смотрели друг на друга. Полина снова опустила глаза.
- Хорошо… Я прощаю его, – тихо проговорила она.
- Ты ему это скажи.
- Он вряд ли захочет меня видеть, – грустно сказала Полина.
- Тебе не обязательно к нему идти, чтобы сказать ему это, – мягко возразил отец Василий. – Ты можешь сказать ему это прямо сейчас.
Полина снова посмотрела в глаза отцу Василию. Во взгляде его было что-то такое, что удивительным образом сразу внушало к нему доверие. Полина опустила глаза и тихо, словно молитву, произнесла:
- Я прощаю тебя, Сережа.
Наступила пауза. Несколько секунд они сидели не шелохнувшись. Отец Василий закрыл глаза. Полина смотрела вниз, в стол, который стоял между ними. По щекам ее текли слезы. Наконец, отец Василий открыл глаза и продолжал:
- Помнишь, Христос сказал: «Прощайте, и прощены будете». Всегда прощай людям. Помни, что мы все будем обниматься в день славы Божьей. Никогда не забывай об этом.
Полина сидела не поднимая глаз, словно в оцепенении.
- А теперь, когда ты простила его, ты можешь сама попросить у него прощение. И если ты знаешь, что все за всех виноваты, то тебе уже не нужно знать, кто сидит перед тобой в эту минуту: он или кто другой. Потому что в каждом из нас живет Дух Святой, и Господь может являть нам Себя через каждого ближнего нашего и говорить с нами через него. Если желание наше по-настоящему искренно, то Господь не отвергнет нас, когда мы склоним перед Ним свое сокрушенное сердце. «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам; ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят».
Полина медленно подняла глаза. Во взгляде ее застыла минута на грани духовного озарения. Глаза ее встретились с глазами отца Василия. Казалось, между ними установилась какая-то необъяснимая связь, какое-то общее сокровенное переживание. Отец Василий смотрел на Полину не отрываясь. Взгляд его, открытый и кроткий, словно светился изнутри. Было заметно, что он тоже волнуется. Они смотрели друг на друга, презрев все условности, смотрели так, словно каждый из них читал в глазах другого великую Тайну.
Они поняли друг друга без слов. Они поняли гораздо больше, чем сказали друг другу…
- Прости меня, Сереженька! – прошептала Полина и сжала губы, силясь не расплакаться.
Глаза отца Василия сделались влажными, лицо его покраснело.
- И ты прости меня, Катюш! – тихо прошептал он в ответ.
Полина несколько секунд смотрела на него так, словно в душе ее что-то окончательно открылось в эту минуту, и вдруг из глубины ее сердца вырвался неудержимо радостный и отчаянный возглас, полный глубокого внутреннего освобождения:
- Прощаю! – и она заплакала, закрыв лицо руками и не стараясь больше сдерживать слезы.
- И я тебя прощаю, – услышала она голос у себя над головой.
Когда Полина снова подняла свой взгляд на отца Василия, на лице его светилась тихая улыбка. Какая-то нездешняя грусть отражалась в его глазах, вокруг которых тоже заметны были следы от слез. Он деликатно пододвинул поближе к Полине коробку салфеток и стал терпеливо ждать, пока она приведет себя в порядок.
- Спасибо!.. Спасибо!.. – несколько раз негромко повторила Полина, выражая свою благодарность не только голосом, но и взглядом; взглядом даже больше, чем голосом.
- Бога благодари… – смиренно отвечал отец Василий. – Дома в Библии открой Псалтирь, прочти псалом пятидесятый. Читай его столько, сколько тебе будет нужно… и когда будет нужно.
Когда Полина уже достаточно пришла в себя, она сказала:
- Я еще об одном хотела сказать… – она снова опустила глаза в стол. – Я иногда… Я чувствую, что мне приходится делить свое сердце между этими двумя людьми. Я все еще люблю того человека… как будто какая-то часть моего сердца навсегда осталась с ним. Но это значит, что я никогда не смогу отдать эту часть тому человеку, с которым я вижусь теперь. Я не смогу подарить ему всю свою любовь, как когда-то подарила ее другому… Это ужасно? – бросила она на отца Василия короткий взгляд.
Отец Василий, слушавший Полину с серьезным выражением на лице, некоторое время задумчиво молчал.
- Это не страшно, – сказал он, наконец. – Всякая любовь от Бога. И потому она всегда благо и всегда радость. Ревность, ненависть, эгоизм, собственничество – это не любовь, это все от нашего несовершенства. А Бог учит нас смирению. «Да любите друг друга, как Я возлюбил вас». К сожалению, мы часто забываем вторую половину этой заповеди… И еще я хочу сказать тебе одну мысль… может быть, она тебе поможет… – отец Василий на секунду поднял глаза вверх и слегка прищурился, словно пытаясь ухватить мысль в пространстве. – Всякая любовь есть только часть единой всеобъемлющей любви к Богу, – и, помолчав немного, он добавил: – И в этом смысле неразделенной любви нет.
- Это откуда? – живо спросила Полина.
Отец Василий улыбнулся:
- Это сказала одна девушка, такая же как ты, ну разве что чуть постарше.
- Да? – удивилась Полина.
- Да, вот так. Никогда не знаешь, через кого Господь мудрость пошлет… А недавно один молодой человек на исповеди настоящее откровение изрек, и даже, наверно, не заметил бы, если б я его не переспросил, как ты меня сейчас: «Откуда это?» Оказалось, ниоткуда – свыше, то есть. Может, конечно, он это где-нибудь вычитал, да забыл. Но для нас не все ли равно, через кого Господь посылает истину, если Он посылает ее для всех?.. Думаю, эти слова не являются тайной исповеди, и я могу тебе их повторить… «Любить – значит видеть человека глазами Бога».
- Да… – многозначительно кивая, произнесла Полина.
…Исповедь закончилась. Полина еще раз от души поблагодарила отца Василия.
- Тебе спасибо! – ответил отец Василий так, словно это он получил отпущение грехов. – Ступай и никогда не теряй веры в Бога. Помни, что Он будет верить в тебя даже тогда, когда ты сама перестанешь в себя верить…
Здесь я снова считаю нужным обнаружить себя в качестве отдельной мыслящей личности, чтобы изложить некоторые свои соображения в связи с текущей главой.
Глава эта так или иначе затрагивает некоторые нравственные вопросы, и я хочу уточнить свою авторскую позицию в отношении этих вопросов, равно как и в отношении любых других вопросов, нравственных или каких бы то ни было иных, которые могли возникнуть на страницах данного произведения, либо возникнут в дальнейшем.
Герои данного произведения (я имею в виду сейчас прежде всего Дениса и Полину) время от времени могут принимать неоднозначные решения или делать для себя какие-либо заключения достаточно спорного характера. Предполагаю, что молчание автора в подобных случаях может быть ошибочно истолковано как его согласие с мнением героев и, следовательно, как мораль произведения. И я считаю необходимым предупредить об ошибочности такого заключения.
Почему я только сейчас об этом говорю? Прежде всего потому, что мне только сейчас пришло в голову сказать об этом прямым текстом. Делать же вставку в ранее написанный текст мне не хочется. У меня есть опасение (может быть, и излишнее), что, если читатель узнает заранее, что мои герои не претендуют на звание «положительных», то, возможно, это отобьет у него желание их понять. Теперь же, я полагаю, прошло достаточно времени для того, чтобы привыкнуть к их особенностям, и надеюсь, что такое признание со стороны автора уже не повлияет на отношение к ним читателя. Совсем же опустить данное объяснение я тоже не могу, потому как чувствую, что рискую быть неверно понятым.
Я мог бы заставить своих героев жить в строгом соответствии с моими собственными моральными принципами, либо сообщать в виде авторских комментариев обо всех их отклонениях от этих принципов, но у меня нет такой цели. По крайней мере, в данном произведении. Я давно уже отпустил их, позволив им жить своей собственной жизнью, действовать, исходя из их индивидуальных особенностей, и избавив от необходимости быть носителями моей морали. Определив для них лишь общий ход событий, я оставил за собой роль простого наблюдателя, который старается по возможности себя никак не проявлять. (Тешу себя мыслью, что в этом плане я веду себя, как настоящий Создатель.)
Я хотел написать о простых людях, о людях из плоти и крови, которым свойственно искать и ошибаться, и снова искать. Мне не хотелось делать из них носителей нравственного идеала. Во-первых, я считаю, что это очень большая ответственность для любого автора, а во-вторых, слишком ясно вижу, что сам этому идеалу пока еще далеко не соответствую.
Вынужден констатировать, что тяга к правде в данном произведении возобладала над тягой к Истине. Возможно, я, тем самым, пошел по более легкому пути. В защиту свою скажу, что произошло это не от неуважения к Истине, скорее даже наоборот, а именно оттого, что я ее не знаю. Посему и не считаю себя вправе пускаться в наставления.
Признаюсь, что я с самого начала определил для себя жанр данного произведения как арт-терапия. Для меня это возможность прожить еще несколько жизней, которых у меня никогда не было и никогда не будет, просто потому, что это, видимо, не мой сценарий. Прожить и успокоиться на сей счет. Однако в ходе развития замысла передо мной неизбежно стали возникать вопросы, требующие моего собственного отношения к тем или иным проблемам, волнующим моих героев. В подобных случаях я старался обрисовать проблему с разных сторон, не делая никаких окончательных выводов. Дело в том, что, как правило, я не склонен считать, что истина находится в каком-то одном из нескольких крайних и взаимоисключающих утверждений, но почти всегда допускаю, что какая-то ее часть в той или иной мере присутствует в каждом из них.
Определить – значит ограничить, оставить в виде дилеммы – значит признать многообразие мира во всей его полноте.
Неизвестно еще, насколько полезны были бы мои выводы другим людям. Моя мораль – это моя мораль, и я с ней ни на что не претендую. Я не учу и не развращаю, я лишь даю каждому повод подумать и составить свое собственное мнение.
Все, что мы читаем, смотрим, встречаем в жизни, слышим от других людей, так или иначе содержит в себе ответы на те вопросы, которые мы задаем. Но ответы эти, как правило, не приходят к нам в готовом виде: они приходят через отражение внешнего мира в нашей душе, как внутренний голос, помогающий нам двигаться дальше по пути самосовершенствования. Механизм этот очень тонкий, и, давая пищу для размышлений, я не хочу вмешиваться в естественный ход данного процесса в душах других людей.
Из дневника Полины
Почему-то я больше люблю маленькие храмы, чем большие.
Сегодня у меня была потребность сходить в церковь. Ходила в ту самую церквушку, в которой была всего один раз, когда еще в академии училась.
Когда я только шла в храм, я еще не знала, с какими словами я обращусь к Богу, а только чувствовала настоятельную потребность в молитве, и именно здесь. Но когда я стала молиться, я, неожиданно для себя самой, стала просить Бога за Андрея. Я просила простить его, я ничего так сильно не желала в ту минуту, как только чтобы он был прощен. Если я действительно имею право его прощать – прощать за все человечество, как часть этого человечества, и за другого человека в том числе, – то я простила бы его от всей души! Я чувствовала, что все мое желание быть прощенной нашло свой исход в желании, чтобы он был прощен. И я чувствовала, что это хорошо и правильно. Душа моя пела в тот момент: это было словно освобождение! Я знала, что теперь так будет всегда. Что всякий раз, когда я почувствую свою вину перед Сережей, я помолюсь за другого человека, и всю свою боль я вложу в эту молитву, и она будет мне утешением.
Потому что мы все – одно целое. Потому что мы все будем обниматься в день славы Божьей. Если поначалу меня смущали люди в храме, то потом я уже думала: «Как хорошо, что мы все вместе!»
Я стояла посреди храма, откуда был виден весь купол. Похоже, как будто находишься внутри большого колокола. Я закрывала глаза: так было легче почувствовать себя одной. Я обращалась к Богу, слова приходили ко мне сами собой. Пространство вокруг раздвигалось до бесконечности. Удивительное чувство, когда ощущаешь, что ты малая песчинка и одновременно вся вселенная! Когда я открывала глаза, все вокруг казалось наполненным светом; в первое мгновение мне приходилось заново вспоминать, где я.
Потом я села на деревянную скамью у стены. Я смотрела в одну точку и чувствовала, как моя душа немного отделяется от тела. Это было непередаваемое ощущение!
Одна икона привлекла мое внимание. Она была совсем не такая, как другие. Если бы можно было сказать, что она плакала, я бы сказала: да, эти глаза плакали! Это было совершенно детское лицо, но лицо вполне взрослой женщины. Икона была написана в старой манере: новая копия с какого-нибудь древнего образца. Но то чувство, которое художник вложил в этот взгляд – жалобный взгляд юродивой, заметно отличало ее от бесстрастных ликов святых на других иконах. И я почувствовала, что она такая же, как я, что у меня здесь в храме есть еще одна родственная душа. Я подошла поближе и прочла: «Святая Мария Египетская».
Мне еще подумалось тогда, что за каждым человеческим лицом, которое мы встречаем в жизни, независимо от возраста человека, стоит маленький ребенок. Если мы хотим увидеть душу человека, нам достаточно посмотреть на его детскую фотографию. Это та же самая душа, что и во взрослом состоянии, только во взрослом состоянии на нее больше всего налипло. И это та же самая душа, что предстанет перед Богом. Дети лучше и чище нас. Лица детей всегда более прозрачны и открыты. Их души отражаются в их глазах в первозданном виде. Даже на ранних снимках, начиная лет с трех, уже бывают отчетливо видны черты будущей личности. Если бы мы умели видеть в других людях за внешней оболочкой маленького ребенка, мы были бы более внимательны и добры друг к другу. Каждый раз, когда мы обижаем другого человека, мы обижаем ребенка.
Когда я выходила из храма, у меня было такое чувство, словно я лечу. Потом я еще некоторое время сидела на скамейке возле храма. Прямо передо мной на асфальте был детский рисунок: розовым мелом нарисованная улыбающаяся кошка.
40
В конце пятого курса, за четыре дня до предзащиты Денис сидел с Юрием в консерваторской столовой и разговаривал с ним по поводу их дипломных работ.
- У тебя уже все готово? – спросил Денис.
- У меня уже с неделю как готово, – с довольным видом ответил Юрий.
- А я месяц, наверно, пытаюсь закончить: последние штрихи добавляю, все никак не могу сказать себе «стоп!». Я сегодня ходил на консультацию к Б., показывал ему сцену с ведьмой, – сообщил Денис.
- Ну и как?
- Он в общем-то одобрил, только сказал, что у меня балет получается слишком разностилевой. Там у меня есть эпизод в середине ведьминой пляски: он сказал, что это рок-н-ролл какой-то.
Юрий засмеялся:
- Это из тебя захаровщина прет! Я тебя предупреждал!
Денис недовольно скривился.
- Вполне закономерная полистилистика, – возразил он. – Мир ведьмы – это совершенно другой мир. Должен же я был это как-то передать. Я ему процитировал Алексея Рыбникова, который назвал первым рок-н-роллом «Танец с саблями» Хачатуряна. Хотя, по-моему, все началось гораздо раньше, как минимум с «Dies Irae» Верди. Это вообще хард-рок для своего времени!..
- Ну а он что тебе сказал?
- Да что-то сказал – уже не помню… А что он мог сказать? Я ж ему целиком балет не показывал. Так что он при всем желании не может судить о стилистике в целом.
- Когда покажешь? – с интересом спросил Юрий.
- На предзащите и покажу.
- Не боишься, что прикопаются к чему-нибудь и скажут все переделывать?
- Все равно мне нужно сначала для себя это сделать. Как я хочу. А потом уже, если понадобится, сделаю для них отдельную редакцию, чтоб только диплом получить.
- Рискуешь! Я свою симфонию уже несколько раз показывал… – Юрий назвал фамилии двух преподавателей, которым он показывал свою дипломную работу.
- И что сказали?
- Было несколько мелких замечаний, а так – похвалили… Хочешь, я тебе ее сыграю? – спросил вдруг Юрий в порыве внезапной решимости. – Интересно твое мнение…
Денис уже по опыту знал, что от такого предложения грех отказываться. Даже в условиях предзащитной суеты. Даже с риском опоздать на назначенную вчера встречу с Полиной… Он всегда с большим интересом относился к творчеству Юрия.
Они заняли пустой класс. Юрий сел за рояль. Денис расположился за столом в некотором отдалении, откуда хорошо было видно руки исполнителя и самого исполнителя в профиль.
- Партитура нужна? – спросил Юрий.
- А ты как думаешь? – сказал Денис серьезно.
Было заметно, что Юрий волнуется. Он достал из сумки уже распечатанную и переплетенную партитуру и передал ее Денису.
- Мне нравится заглавие, – с энтузиазмом заметил Денис, – «Симфония номер четыре, до минор». Звучит неплохо!
- Да, как у Танеева, – с серьезным видом сказал Юрий.
- И у Шуберта, – прибавил Денис.
- …Ну, слушай же мой реквием, – и Юрий начал…
- Стой! Это же моя тема!
Юрий остановился и испуганно посмотрел на Дениса.
Денис, не помня себя, подскочил к роялю. Юрий поспешно уступил ему место.
- Это мой лейтмотив русалочки!.. – Денис заиграл. – Один в один! Даже тональность совпадает!
Он взглянул на Юрия. Тот стоял совершенно растерянный и ошарашено смотрел на Дениса.
- Я первый раз слышу эту тему! – с неподдельной искренностью заявил Юрий.
- Я тебе ее играл… позапрошлым летом! – возмущенно воскликнул Денис. – Когда к тебе домой приходил…
- Когда это было! Я честно не помню, что ты мне тогда играл!
- Как же, ты же сам тогда еще похвалил вот этот ход, помнишь?!.. Помнишь?!
- Денис, я не мог это запомнить! Честное слово! У меня не такая хорошая память, как у тебя. Я ее забыл в тот же наш разговор, практически сразу, и больше никогда не вспоминал. А эту тему я придумал в феврале, то есть практически через полтора года! Ты хочешь сказать, что я полтора года ее держал где-то у себя в голове?! Да не смеши!
- А что, такое бывает! – возразил Денис. – У меня такое сто раз было! Ты знаешь, что все, что мы слышим, остается у нас в мозге, даже если мы этого не можем вспомнить? А потом может всплыть в любой момент! Это же очевидно, что это не может быть совпадением: тут же один в один!..
- А почему не может одна и та же тема прийти в голову двум разным людям?
- Да потому что гораздо вероятней, что ты ее просто вспомнил! Да, это тоже редкий случай, но, извини, это гораздо более правдоподобно!
- Ты можешь показать ноты своей темы? – попросил Юрий.
Оба были красные от волнения. Разница между ними заключалась лишь в том, что один нападал, а другой защищался.
- Да, у меня есть с собой рукопись.
Денис встал, достал из сумки ноты, поставил их на подставку и открыл нужную страницу. Затем он поставил рядом партитуру симфонии Юрия и довольно быстро нашел в ней нужное место.
- Смотри: одна и та же тональность, одни и те же ноты… ритм, гармония!..
- Вот здесь у меня отличается… – указал Юрий, смущенно глядя попеременно то в одни, то в другие в ноты. – И здесь…
- Зато самый главный ход один в один!
- Не, я согласен, это, конечно, слишком похожие темы…
- Еще бы!
- То есть юридически, может, это и не плагиат, но на слух сходство слишком очевидно…
- Ты понимаешь, что это неизбежно всплывет? И тогда мне придется объяснять, что я это написал на полтора года раньше тебя…
«А у меня и свидетель, если что, имеется: Полина!» – промелькнуло в голове у Дениса, но он не стал говорить это вслух, решив не торопиться с угрозами.
- Я согласен, Денис! – честно сказал Юрий. – Я сам подтвержу, что твоя тема была раньше.
- А дальше?! Это на предзащите и на защите ты подтвердишь, а потом что?.. Мне что теперь всякий раз оговариваться, что вот есть в другом произведении другого автора точно такая же тема, но что я ее не содрал, потому что я был раньше? И при любом публичном исполнении или воспроизведении тоже оговаривать?! А тебе самому не стыдно будет?!
- Денис, пойми, я не виноват, что так получилось! Я не согласен, что я у тебя ее содрал! Я не согласен, что я мог это запомнить, а потом вспомнить через полтора года, хотя, конечно, я этого никак не докажу… Ты пойми, что я точно такая же пострадавшая сторона, как и ты!
- Я бы не сказал, что прям такая же!.. Хотя я прекрасно понимаю всю неприятность твоей ситуации… Но я считаю, что ты должен убрать эту тему из своей симфонии, – сказал Денис серьезно.
- Ни за что! – решительно отрезал Юрий.
У Дениса похолодело на душе.
- Да, я прекрасно понимаю, что у тебя это, наверно, не просто эпизод, – продолжал он. – Зная, как ты умеешь вплетать темы в общую ткань развития… Но, в конце концов, это уже дело техники – вырезать одну тему.
- Я не уберу ни ноты, – повторил Юрий.
Денис пристально посмотрел ему в глаза. Увы, не оставалось никаких сомнений в твердости намерений Юрия. Денис видел его насквозь в эту минуту. В какой-то миг он почувствовал, что почти ненавидит этого человека и ненавидит тем сильнее, что целых пять лет мог считать его своим другом!
- Пошли к декану! – решительно сказал Денис.
Юрий секунду колебался.
- Пошли, – мрачно ответил он.
Они молча забрали вещи, закрыли кабинет и направились в деканат.
Первым в деканат зашел Денис. Юрий остался стоять за открытой дверью. Спросив, у себя ли декан, Денис услышал в ответ, что декан сегодня уже ушел и будет завтра с утра.
- …А что вы хотели?
- Да нет, ничего… Извините, – пробормотал Денис и вышел.
Тогда они пошли на кафедру и спросили заведующего. Заведующего кафедрой тоже не оказалось на месте.
Денис поймал на себе вопросительный взгляд Юрия, но тут же отвел глаза. Ему сейчас не хотелось ни видеть этого человека, ни говорить с ним.
Денис не знал, что делать. Он был растерян, подавлен и зол. Ему хотелось побыть одному, чтобы собраться с мыслями. Юрий тоже молчал. Оба стояли посреди коридора, игнорируя друг друга и глядя в пол.
- Вот что, – наконец, сказал Денис, – пойдем завтра с утра к декану. Ты будешь завтра?
- Конечно, – с готовностью, но с заметным напряжением в голосе ответил Юрий.
- Очень хорошо. И не забудь ноты… Все, до завтра, – сухо закончил Денис и, не подав руки, повернулся и зашагал прочь.
На встречу с Полиной он уже опоздал. В хаосе обрушившихся на него эмоций Денис даже забыл о том, что уже должен быть на Чистых прудах, где они договорились встретиться, кстати сказать, по его же инициативе. Надо было срочно позвонить Полине, извиниться и сказать, что он скоро будет. Это обстоятельство только усугубило его плохое настроение. У него даже мелькнула мысль отменить встречу. До того ли ему сейчас, чтобы тратить время на разговоры с Полиной? Чем она ему может помочь в этом деле? Не лучше ли побыть одному и подумать о том, как поступить в сложившейся ситуации?.. А с другой стороны, его тянуло к Полине, потому что ему катастрофически нужна была сейчас ее поддержка. Он не ждал от нее ни мудрых слов, ни спасительных советов. Ему нужно было только прижать ее к груди и развеять эту мучительную тяжесть, которая сдавливала его чуть ниже ключицы. Он шел к метро и с каким-то мазохистским самокопанием снова и снова прокручивал в голове тему Юрия…
Денис застал Полину у памятника Грибоедову, как они и договаривались. Она встретила его с выражением недовольства на лице. Требовалось сперва приложить некоторые усилия, чтобы растопить этот лед.
- Я жду тебя уже целый час! Ну и как это называется? – спросила Полина с чувством праведной обиды.
В действительности Денис опоздал на сорок минут, но он не стал ее поправлять. Еще раз извинившись, он в подробностях рассказал обо всем случившемся. Полина слушала серьезно и не перебивая.
- И что ты теперь намерен делать?
- Честно говоря, не знаю еще. Завтра, по идее, с ним с утра в деканат надо идти… Но, честно говоря, я вообще не уверен, что пойду с ним туда…
- А куда тогда?
- Никуда, – мрачно ответил Денис. – Я думаю, что, может быть, вообще отдам ему эту тему…
- Ты что, совсем, что ли?!.. – воскликнула Полина. – Это же твоя тема; он у тебя ее содрал, а ты же ему ее и даришь?!..
Денис выразительно посмотрел ей в глаза.
- Видишь ли… его тема лучше.
Во взгляде Полины отразилось изумление.
- И что?!.. И ты считаешь, что это повод?! А как ты диплом собираешься сдавать?!..
- Напишу другую, – вздохнул Денис.
- Когда?! Четыре дня осталось до предзащиты!..
- Не знаю. Придумаю что-нибудь, – с досадой и мукой внутренней борьбы ответил Денис.
- Ты шутишь? Тебе полбалета переписать придется!
- Всего лишь несколько номеров.
- Слушай, Денис, – Полина говорила быстро и серьезно, – если тебе захотелось поиграть в альтруиста – это, конечно, твое право. Но я не хочу молча смотреть, как ты гробишь себе карьеру! Ты что, не понимаешь, что это твоя лучшая тема?! Ты к ней всю жизнь шел, а теперь хочешь в четыре дня написать ей замену?! Я уже молчу о том, что ты вроде как для меня этот балет писал… но, ради Бога, Денис, подумай о том, что останется после тебя, если ты будешь раздаривать свои темы направо и налево?!
Денис молчал, угрюмо глядя себе под ноги.
- Почему ты не хочешь поговорить с деканом?
- Потому что я только докажу ему этим свою несостоятельность. Какой я нафиг композитор, если я не могу довести тему до ума? Думаешь, он не увидит, что моя тема абсолютно вторична по отношению к Юркиной? Его тема просто дискредитирует мою! Жаль, нет инструмента: я б тебе сыграл, ты бы сама все поняла! Это то, что я сам должен был сделать! Мне пришла в голову идея, но реализовал ее он.
- Ну и что? Все темы на что-нибудь похожи. Неужели декан тебя не поймет?.. Денис, твоя тема гениальна! И еще с утра была гениальна, и останется такой, что бы ни случилось. Ты же не думаешь, что… ну что, например, Глинка стал хуже оттого, что после него был Чайковский? Денис, умерь свои запросы! Я тебя умоляю!
- Именно это я и хочу сделать, – сказал Денис с чувством уязвленной гордости. – Я и так всю жизнь играл сам с собой в игру «в гения». Может, и не признаваясь себе в этом. Я интересовался в музыке самим собой больше, чем собственно музыкой. И всю мировую музыку я воспринимал как вызов, на который я должен ответить. Мне казалось, что самое неблагодарное – это положить свою жизнь на разбор чужих полетов (почему я и не стал теоретиком). Не удивительно, что жизнь меня постоянно ставила на место. Но одно дело, когда это делали великие композиторы прошлого, – я чувствовал уязвленное самолюбие, но я был благодарен им за полученный опыт… Но когда это делали живые люди, которые не написали ничего, что составило бы им авторитет в моих глазах, я выслушивал их, молча стиснув зубы. А последний год меня это уже достало! И я мысленно послал все свои амбиции! Теперь я просто стараюсь делать лучшее, на что я способен. Оценивать же результат – это уже не моя задача. Это работа критиков: им, в конце концов, тоже на что-то надо семью кормить! А мне, если честно, все равно! Мне не нужна конкуренция, чтобы двигаться дальше.
- Ну хорошо, но надо же как-то пробиваться в этой жизни…
- Я просто делаю свое дело. Мне так легче.
- А жить ты как думаешь?! Всю жизнь перебиваться на пересылках от родителей?
- Не знаю, – хмуро ответил Денис. – Будет день – будет и пища. Если через тридцать лет я встану перед фактом, что у меня на пенсионном счету жалкие гроши, то, значит, я был в корне не прав. Но если завтра меня переедет машина, то окажется, что я, наоборот, был очень даже прав. Я занимался своей душой и старался по мере сил сделать мир лучше.
- Денис, разуй глаза! Ты меня извини, но ты рассуждаешь как несовершеннолетний! Жизнь – не красивая сказка. Много ли ты сделаешь для улучшения мира, если всю жизнь проведешь на задворках?.. Ты никогда не думал, что иногда лучше оторвать свое место от стула, чтобы сделать что-то в реальности?
- Думал, – серьезно ответил Денис. – Я даже иногда думал о том, что, может быть, я делаю не то, что должен делать… И вообще, с чего я взял, что призвание дается человеку один раз на всю жизнь? Почему оно не может в разные периоды жизни быть разным?
- Ага, и ты хочешь начать выращивать капусту? – съязвила Полина.
- Если Богу будет угодно. Если в следующий период жизни я пойму, что у Него на меня такие планы. Одному глухота посылается как испытание, выковывающее душу, а другому как указание поменять деятельность.
- Похвальное смирение! Но я боюсь, что с ним ты никогда ничего не добьешься.
- Ну и ладно. Музыка без меня не обеднеет, – с раздражением ответил Денис.
- О-о-о!.. – со снисходительной жалостью протянула Полина. – Ну тогда конечно не обеднеет, раз уж ты сам на себе крест готов поставить!
- Я только называю вещи своими именами! Для меня есть просто хорошая музыка… даже, может быть, и очень хорошая… а есть высокие откровения, которые посылаются человечеству свыше в единичном количестве. И я прекрасно вижу всю бездну между тем и другим. И прекрасно понимаю, что не написал ничего в этом роде. Один только шестьдесят третий такт до-минорного ноктюрна Шопена я не променял бы на всю мою музыку, вместе взятую!.. А ты сама, неужели ты могла бы сравнить хоть что-нибудь из того, что я написал, с тем же твоим любимым Па-де-де из балета «Щелкунчик»?! Да я сдохну под забором от голода и в забвении, счастливый, что такая музыка есть!
- Вот именно что под забором! – глаза Полины сверкнули. – Только я тебе в этом помогать не намерена! – сказала она решительно. – Ломай себе жизнь, если тебе так хочется! Можешь дарить свои темы кому угодно! Делай что хочешь – мне вообще все равно!.. Привык, чтобы в жизни все получалось, как тебе нужно! А так не бывает! То есть бывает, конечно, но это не может продолжаться вечно!.. Да неужели ты так до сих пор и не понял, что тебе просто всю жизнь безбожно, бессовестно, фатально везло! Один раз удача отвернулась от тебя, и ты сразу сдался! И именно тогда, когда, казалось бы, больше всего должен был бороться и отстаивать свои интересы! Но если ты так до сих пор этому и не научился, то уж конечно не мне тебя учить!.. Извини!
Полина развернулась и пошла прочь.
Денис несколько секунд стоял в шоке, а потом кинулся ее догонять.
- Поленька, подожди!.. – окликнул он, поравнявшись с ней.
Полина на секунду остановилась и взглянула на него так, что у него похолодело в сердце.
- Денис, я не хочу с тобой разговаривать. Оставь меня, пожалуйста, в покое, – и, уже больше не останавливаясь, быстрыми шагами пошла назад к станции метро.
Ощущение катастрофы обрушилось на Дениса с внезапностью молнии, повергнув его в состояние паралича воли и мысли. Сердце заныло тупой непроходящей болью, что он уже и забыл, когда последний раз было. Он боялся представить себе, чтобы это был конец его отношениям с Полиной. Последние ее слова буквально оглушили его. Они звучали в его голове, впечатываясь в его сознание. Но среди них он не слышал слова «никогда». Пусть и не отслеживая этого явно, Денис интуитивно чувствовал, что за словами Полины не стоит ничего окончательного. Хотя никакой гарантии, что это действительно так, у него не было…
После первых секунд ступора мысли его снова пришли в движение, и в голове включилась защитная реакция отторжения и безразличия. Он вдруг с обжигающей ясностью почувствовал, что Полина ему совершенно чужой человек, что все, что у них было общего, осталось в прошлом и что, по большому счету, ему нет до нее никакого дела. В душе его все так и клокотало.
«…И это называется любовь?! Да разве так любят?!.. И это когда мне так нужна была ее поддержка!.. Эгоистка! А еще говорит о какой-то любви к ближнему! Какая, к черту, любовь к ближнему! Чисто женская мелочность! И капризность. В этом плане она ничуть не лучше других…
Все они таковы! Про это еще Моцарт писал!..»
Немного постояв на месте, Денис двинулся к пруду, до которого они с Полиной так и не дошли. Там он надеялся найти свободный уголок, чтобы сесть и подумать.
«…Ты считаешь, что после всего, что нас связывало, можно вот так вот развернуться и уйти? Ты считаешь, что это нормально?.. А как же тогда твое “навсегда”? Или это только красивые слова, сказанные в пылу безумной ночи?.. Что ж, как тебе угодно! Насильно мил не будешь… В последнее время мне и самому кажется, что в этом мире ничего не бывает навсегда… Только смерть…»
Денис сел подальше от других людей на траву под одним из деревьев, что росли на отлогом берегу у самой воды. Чтобы еще больше отстраниться от внешнего мира, он воспользовался берушами.
С тех пор как Захар сделал ему этот подарок, Денис носил их с собой в сумке. В отличие от шумозащитных наушников, места они много не занимали и, кроме того, под волосами их совсем не было видно. Хотя беруши заглушали внешние звуки лишь отчасти, они все-таки заметно помогали Денису сосредоточиться на собственных мыслях.
«…Зачем я стараюсь?.. чего-то пишу, кручусь, пытаюсь чего-то добиться?.. О, разумеется из самых эгоистических побуждений: хочу сделать мир лучше, потому что мне в нем еще жить! Но, боюсь, тебе этого не понять… Я действительно пойду сажать капусту, если в какой-то момент почувствую, что так от меня для мира будет больше пользы, чем от моих нот. Если меня выпрут из консерватории, я приму это как свой крест и вернусь в Калининград… Призвание – это не обязательно то, что дается раз навсегда. Если однажды я почувствую, что мое призвание в чем-то ином, я оставлю музыку, хотя бы даже все вокруг мне начали говорить, что я должен продолжать. Я никому не обязан писать музыку всю жизнь. Это призвание от Бога, но это не обязанность перед людьми. В конечном счете это нужно вам, а не мне. А я только хочу быть счастливым!..
Как ты не понимаешь, что я не могу поступить иначе? Что я так чувствую! Ведь не от балды же я принимаю это решение! Ведь я же чувствую, как меня что-то ведет!.. Не могу же я оставить эту тему в прежнем виде после того, что я услышал сегодня! Пойми, что она больше не имеет никакого смысла!.. Кому какое дело, что у меня горит диплом? Разве это вопрос искусства? Разве слушатель будущего удосужится вникнуть в мои жалкие оправдания? И разве они могут как-то отменить тот факт, что Юркина тема лучше?.. Моя тема нужна теперь только мне одному, чтобы сдать диплом. А балет мой, сам по себе, в таком виде как сейчас, уже больше не представляет из себя какой-либо особой ценности для искусства. И поэтому мне он такой не нужен! Уж лучше я сдам сейчас какую-нибудь липу; а потом уже сколько угодно можно ждать, пока мне в голову не придет достойная тема!..
Разве ты не знаешь, что на свете есть вещи более важные, чем наше личное честолюбие? Искусство – не способ наживы и не предмет чьей-то собственности. Это служение, это голос Бога, который мы несем миру, голос, который Он посылает для всех, а не только для нас – людей искусства! Мы только посредники. От нас тут только труд. Остальное – от Бога. Наша задача лишь максимально точно передать Его замысел. Не оценивать, а только стараться быть искренними. Не спешить с исправлениями, но сначала постараться понять ту первоначальную идею, в том виде, в котором она впервые явилась к нам…
Эту музыку написал Бог. Так не все ли равно, через кого?.. Что мне до того, что “The Fool on the Hill” написал Пол Маккартни, а не я?.. и что он гений, сэр, живет в собственном доме, а я нет? Теперь это уже не важно: мы с ним имеем одну и ту же возможность слушать эту песню, он у себя, а я у себя… Музыка существует для того, чтобы ее слушать, а не для того, чтобы ей обладать. Она помогает людям совершенствоваться, и это свойство в ней гораздо важнее всего остального…
Ты говоришь, что я рассуждаю инфантильно, что я гублю себе карьеру… Я знаю, что я не силен в практических вопросах. Да, я не планирую свое будущее дальше, чем на пару недель вперед. Но тебе не кажется, что это как минимум очень по-христиански?.. “Завтра” может и не быть. Я знаю только, что тот, кто меня ведет лучше знает, что я должен делать. И даже если я заблуждаюсь, что это Он меня ведет, я все равно знаю, что Он видит мою жизнь и Он меня не оставит. Поэтому я не думаю о будущем… Иногда важнее путь, чем результат. В чем смысл жизни, я оставляю решать Богу…»
Ему захотелось встать, пойти к Полине и сказать ей все это. Но он понимал, что сейчас лучше на какое-то время оставить ее в покое. С другой стороны, Денис чувствовал, что, пока он не объяснится с Полиной, он не сможет по-настоящему ничем заниматься.
Он смотрел на водную гладь неподвижным пристальным взором. Чувства, обуревавшие его, словно сфокусировались в одной точке. Мысли сжались как пружина в тисках неразрешимых вопросов, скованные льдом собственного бессилия. Реальность потеряла свои краски. Денис не отследил, в какой момент и в связи с чем у него в голове начал звучать до-диез-минорный этюд Шопена. Это было окончание среднего раздела, возвращение главной темы…
Осколки
Отрываясь от сердца и падая слезами дождя на окаменевшую землю
Роняя свой прощальный стон на увядающие листья
И засыпая их безмолвным ледяным покровом
Осколки разбитых надежд
Кружатся стаей птиц над опустевшим домом
Куда уже больше никогда не будет вести дорога…
Еще один разбег перед последним взлетом и в вышине
Осколки
Вонзаясь в душу и замерзая каплями крови на холодном стекле
Всего лишь еще одно утраченное воспоминание
Которое будет преследовать тебя вечно
Осколки вчерашних иллюзий
И в сущности кому какое дело
Что в этом мире стало еще на один день меньше
И что вот так по капле навсегда уходит жизнь…
…Денис не знал, как долго он сидел на берегу. Уже начинало темнеть, и к тому же он отсидел себе все, что только можно. Словно дамоклов меч над ним все время висело сознание того, что необходимо найти замену для лейтмотива русалочки. Он уже попробовал мысленно примерить эту роль к нескольким другим своим темам, в том числе и к нескольким темам из балета. Две или три из них с горем пополам подошли, однако Денис понимал, что, по большому счету, это все не то.
«…Ладно! Пойду напишу супертему…»
Это была самоирония. Он чувствовал, что вряд ли смог бы сейчас написать что-то хорошее. Так или иначе, здесь на берегу ему тоже больше нечего было делать. В какой-то момент он просто почувствовал, что должен идти.
«Мне надо что-то понять…»
Денис встал с земли, отряхнулся и побрел назад к станции метро, намереваясь поехать к себе в общежитие. Подходя к станции, он услышал звуки, которые невольно привлекли к себе его внимание и заставили вытащить беруши из ушей.
Он узнал эту песню.
Звуки доносились из музыкального магазина, расположенного неподалеку. Денис зашел туда. Его взгляд скользнул по полкам с дисками и рок-атрибутикой, застыл на висевшем на стене экране.
Это была песня «La Terre» из мюзикла Ришара Коччианте «Маленький принц» – следующего его мюзикла после знаменитого «Собора Парижской богоматери». Денис слышал ее один раз по радио много лет назад.
Он стоял как завороженный, не отрываясь глядя на экран, на котором, наряду с видеорядом, отображался в виде субтитров русский эквиритмический перевод.
Это было признание в любви планете Земля…
Довольно короткая мелодия, начинаясь на фоне нескольких глубоких аккордов, возносилась ввысь в ослепительной красоте верхних нот и опускалась вниз в мелодической фразе, в которой не было ни малейшего эмоционального спада: напротив, то была сама нежность! Начало темы заставило Дениса вспомнить песню «Me And I» группы «ABBA», но это уже не имело никакого значения: эта тема была совершенна!..
Переходя в верхний регистр вокалиста, мелодия, казалось, пронзала душу насквозь. Она погружала, она возносила и гладила невыразимо трепетным касанием! Это была любовь: любовь абсолютная, бесконечная, безусловная! Если что-то и могло сравниться с этим запредельным чувством, то не сейчас, не теперь, когда музыка уже охватила всю душу без остатка!..
Музыка все дальше уводила в состояние той глубокой экзальтации, когда начинаешь забывать о себе и отдаешься во власть происходящего. Сбрасывая с души оковы повседневности, она высвобождала нечто высшее, естественное, изначальное… Он чувствовал дрожь, открывая для себя новые глубины своего сознания. Перед его взором проплывало фантастическое видение Земли, озаренной огнями четырехсот шестидесяти двух тысяч пятьсот одиннадцати фонарей!..
Эта музыка, казалось, говорила: «Посмотри на мир вокруг! Неужели ты не чувствуешь, что все это одно целое?!..»
Он больше не помнил ни о чем личном, оторванном от остального мира, что еще несколько мгновений назад составляло часть его жизни. Эта музыка наполняла его душу такой бесконечной благодарностью ко всему сущему, что ему хотелось слиться воедино с целым миром и подарить свою любовь всем и всему, что составляло этот мир: от человека до малой песчинки! Ему хотелось поделиться со всем миром этим чувством и этой музыкой! Ему казалось, что если бы ее мог услышать каждый человек на Земле, то человечество хоть немного приблизилось бы к тому светлому мигу, который воспевали еще Бетховен и Шиллер!.. То была мечта и вера одновременно!..
…Денис не выдержал и, быстро выйдя из магазина, расплакался прямо на улице. Слезы душили его. Опустив лицо и не разбирая дороги, он уткнулся в какой-то угол и стоял там до тех пор, пока спазм в горле не прошел…
Побродив еще немного по окрестностям в ожидании, пока пройдут следы от слез, Денис пошел на станцию метро.
Народу в это время было довольно много. Он одним из последних зашел в вагон через среднюю дверь и двинулся вперед по проходу. Свободных мест не было; половина людей ехали стоя, впрочем, без особой тесноты. В эту минуту внимание Дениса привлек голос диктора, звучавший через динамик на весь вагон. Точно красный сигнал вдруг вспыхнул в его сознании в тот момент, когда он услышал эту изо дня в день повторяющуюся фразу, точно что-то схватило и понесло его, придав мыслям новый решительный оборот. Денис повернул назад и, дойдя до двери, через которую он вошел в вагон, прислонился к ней спиной.
- Никто не знает, почему мы каждый день напоминаем себе о том, что нам надо быть «взаимно вежливыми»?
Его голос прозвучал довольно громко и оттого еще более неожиданно. Находящиеся рядом пассажиры сразу повернули к нему свои головы. Скользнув взглядом по их лицам и не останавливаясь ни на одном из них, Денис, не давая опомниться ни себе, ни другим, продолжал:
- Почему нам вообще приходится себе об этом напоминать? Вместо того, чтобы просто быть вежливыми? И не «взаимно», а просто так!.. Мы уже привыкли не обращать внимание на многие вещи, так что надо довести их до абсурда, чтоб мы их заметили! И даже сам абсурд уже не всегда может поколебать нашей инертности! Почему в автобусах места для инвалидов и пассажиров с детьми располагаются сразу позади курящего водителя? Почему в салоне крутят музыку для танцев, как будто это не автобус, а дискотека?.. Потому что нам все равно?.. Так нам действительно все равно, или мы просто не верим в то, что можем что-то изменить? А ведь можно же подойти и поговорить с водителем: в конце концов, он тоже человек. Или, на худой конец, устроить голосование…
Он был как в бреду. Говоря на потоке сознания, Денис смотрел пронзительным взглядом, блуждающим по сторонам и избегающим встречаться с глазами других людей. Он говорил быстро, боясь потерять мысль. Голос его все более креп. В его сознании в эту минуту словно наступил какой-то провал, и тем не менее он с абсолютной ясностью отдавал себе отчет в каждом сказанном слове. Слова приходили сами собой; мысли, вынашиваемые годами, облекались в строго очерченную форму, появляясь на свет в виде уже готовых фраз. Он словно катился по наклонной плоскости, держась за тоненькую нить, ведущую сквозь непроницаемую пелену тумана. Он слышал несколько смешков и пару ироничных замечаний, но он знал, что остановиться – значит уже больше не начать.
- Почему в Москве есть несколько организаций, которые носят имя Наполеона? Почему уж тогда не Гитлера?.. Недавно видел мальчика, который стрелял из игрушечного ружья в спины впереди идущих прохожих при полном невмешательстве своей матери! Скоро нам придется напоминать в метро Десять заповедей или Уголовный кодекс!.. Пожалуйста, поймите меня правильно: я говорю это все только для того, чтобы напомнить, чтоб мы не были равнодушными. Я не имею в виду, что вы нуждаетесь в таком напоминании, но я по себе знаю, что иногда бывает нужно, чтобы кто-нибудь об этом напомнил. Я не сумасшедший, не пьяный и не агитатор. Мне просто не все равно… То, что мы являемся частью этого мира, этой страны, этого общества, – это все гораздо больше, чем просто раз в четыре года сходить на выборы и проголосовать за того, кого больше рекламировали по телевизору. Все, что делается другими людьми, делается с нашего молчаливого одобрения. Неправда, что мы ни на что не можем влиять! Только если мы сами себе говорим, что не можем! Когда мы опускаем руки перед недостижимостью идеала, мы теряем последний шанс его достичь. Идеал – это не цель, а направление. Направление непрерывного, неустанного движения… Посмотрите на газоны и клумбы во дворах, вдали от больших дорог: их садили люди, и садили не за деньги, а просто так, для красоты! Посмотрите, с какой любовью это сделано! Эти люди не просто делают мир лучше: они показывают всем нам, что мир можно сделать лучше!.. Сейчас многие говорят, что Россия вымирает и спивается. Даже если это правда, даже если нам суждено исчезнуть с лица Земли, давайте исчезнем хоть не как пересохшая лужа, а как звезда: яркой вспышкой, несущей свет всему миру! Каждый из нас на что-то способен. Если мы хотя бы будем стараться быть лучше, чем мы есть, – это уже значит, что мы будем делать мир лучше!..
В этот момент объявили очередную станцию.
- …Извините, я просто всех вас очень люблю, и вы мне совершенно небезразличны! – сказал Денис, окинув присутствующих эмоционально обнаженным, почти отчаянным взглядом, и вышел в открывшуюся дверь.
Скорее отойдя подальше, в направлении противоположном основному потоку людей, он свернул за колонну. Прислонившись к холодному камню спиной и затылком, он закрыл глаза, чувствуя, как невыносимо бешено колотится сердце. Его всего трясло от нервного перенапряжения.
Эмоциональное отрезвление принесло ему с собой короткий приступ мучительного стыда. Он вспомнил те отдельные насмешки, которые долетали до него во время его речи, и то ощущение, которое он испытал за эти несколько минут, пока стоял перед всеми: как будто его голым привязали к столбу и выставили на всеобщее обозрение. И что же – винить оставалось только себя!
«…Дурак! Куда тебя понесло!.. Тоже мне, князь Мышкин нашелся! Разве что вазу не разбил!..»
- Простите, с вами все в порядке? – услышал он вдруг женский голос.
Денис открыл глаза. Женщина была старше его лет на десять. Выражение ее лица было вполне миролюбивым.
- Да, – ответил Денис, стараясь интонацией голоса подкрепить свой ответ.
- Я только хотела поблагодарить вас за то, что вы сейчас говорили, – с неподдельной искренностью сказала женщина и, видя замешательство Дениса, добавила: – То, что вы говорили, будет важно всегда. Но именно сейчас мне было очень нужно, чтобы кто-нибудь мне об этом напомнил. Спасибо! – и она улыбнулась.
- Спасибо вам!.. – смущенно улыбнулся в ответ Денис, радуясь такому неожиданному повороту дела.
В следующую секунду он заметил на лице женщины следы внутренних колебаний.
- И еще один, последний вопрос… – в ее голосе послышался оттенок неловкости.
«Какой?» – взглядом спросил Денис.
- Это ведь было не прощание с миром? – вкрадчиво произнесла она, внимательно глядя ему в глаза.
- Нет, можете быть спокойны, – ответил Денис серьезно, но в следующий миг почувствовал, как лицо его расплывается в дурацкой улыбке.
Он сжал губы и сделал над собой усилие, пока улыбка не прошла.
- Честно, – добавил Денис, стараясь вызвать у собеседницы доверие к своим словам.
Женщина еще две-три секунды не отрываясь смотрела на него, а затем, улыбнувшись, попрощалась и ушла.
Дениса потянуло на улицу. У него было такое чувство, что здесь в метро его уже все знают. Ему хотелось открытого пространства и одиночества. Даже если это было бы одиночество в толпе незнакомых людей.
«…Неужели я похож на того, кто может это сделать?.. – подумал Денис, поднимаясь на эскалаторе, и тут же возразил сам себе: – А что, у того, кто может, об этом на лбу написано?.. Да еще и после всего, что я наговорил в метро!..»
Выйдя на улицу, он снова надел беруши, а затем выключил сотовый телефон. В глубине души Денис до последнего момента надеялся, что позвонит Полина, а может быть, даже и Юрий, что произойдет какое-нибудь чудо и все еще изменится. Но постепенно надежда эта сменилась в нем нежеланием с кем-либо из них разговаривать. Сейчас он был бы даже рад, если бы они позвонили и узнали, что его телефон выключен.
Ему требовалось решение. Если и не «супертема», то хоть какая-то свежая мысль насчет того, что ему делать с дипломом. Он ждал какого-то озарения. Озарения же обычно не приходили к нему на заказ, они случались с ним, где им было угодно и когда им было угодно. Где и как это могло бы произойти на сей раз, он не знал. Зато он знал по опыту, что если что-то и должно было прийти к нему этим вечером или ночью, то совсем не так, как он бы о том загадал, и что, следовательно, лучше вообще ничего не ждать, предоставив всему совершаться своим чередом…
На улице совсем стемнело. Погода для середины мая была очень хорошая, и Денис решил прогуляться несколько остановок до общежития.
Но в общежитие этой ночью он так и не вернулся…
По дороге ему пришла в голову другая мысль: пойти в тот парк, где они были с Полиной ночью после первого поцелуя и где она спала у него на коленях…
Там, сидя на той же самой скамейке, в свете фонарей, он снова вспомнил все события этой фантастической ночи. Это было почти два года назад, и сейчас ему казалось, что прошла уже целая вечность… Находясь под впечатлением нахлынувших воспоминаний, Денис решил повторить маршрут той ночи, но уже в обратном направлении.
Время было уже за полночь. Никаких серьезных проектов, кроме похода с Юрием в деканат, на следующий день у него не намечалось. Сам же поход в деканат в свете последних размышлений был еще под большим вопросом.
У него не было карты, но он надеялся на свою память и на свое знание города. Конечную точку пути – место его бывшей работы – Денис знал более чем хорошо, но как раз туда его сейчас тянуло меньше всего. Гораздо больше его привлекала мысль разыскать тот дворик и ту лавочку, где он впервые поцеловал Полину.
В этом ярком, необыденном мироощущении он проделал весь свой долгий путь. Он без труда отыскал тот сквер и ту лавочку: с тех пор там ничего не изменилось. Он долго сидел на этой лавочке без спинки, забывая о реальности и воскрешая в себе то забытое состояние, которое владело им два года назад. Погружаясь в атмосферу тех чувств, в атмосферу ночных ароматов и призрачных красок, он словно ощущал ласковые прикосновения рук Полины и трепет ее губ. Он вспоминал все, что они говорили в ту ночь, и то, что осталось недосказанным, но что они читали тогда в глазах друг друга…
Он вспомнил также, как впервые увидел эту девушку в нереальном образе сильфиды, вспомнил то призрачное голубоватое свечение, которое исходило от нее в ту минуту. И он вдруг понял, что никогда не простит себе, если вот так просто позволит себе ее потерять. Затертое в суете и в чем-то даже утраченное им чувство любви к Полине вспыхнуло в нем с новой силой, если и не столь же ярко, как прежде, то, по крайней мере, будучи уже обогащенным опытом всего пережитого, как чувство проверенное временем и выстраданное. Он решил, что обязательно позвонит Полине днем или же просто встретит ее возле театра.
Но на следующий день он не сделал ни того, ни другого…
Начав подмерзать, Денис покинул укромный дворик. Он решил дойти до Садового кольца, а там дождаться ночного автобуса, чтобы прокатиться на нем вкруговую.
…Автобусная остановка встретила его холодно и неприютно. Денис уже много раз ездил отсюда по вечерам до общежития, когда работал в кафе. Сейчас она была безлюдна, и казалось, что до утра к ней не подойдет ни один автобус. Денис, однако же, решил остаться и подождать.
Первые минут пятнадцать он сидел на металлической скамье. Потом встал и начал расхаживать взад и вперед.
«А интересно, что было бы, если бы и в самом деле этой ночью меня как-нибудь не стало? Что изменилось бы в этом мире?.. Большая часть человечества даже не заметила бы моего ухода. Полина осталась бы на всю жизнь с ужасным камнем на сердце из-за нашего последнего разговора… да и вообще из-за того, что я был в ее жизни… Юрий мог бы быть спокоен насчет своей темы… А впрочем, зря я так: может, он, наоборот, изъял бы ее из своей симфонии, ради памяти о друге?.. Нет, он же композитор, он же понимает, что его тема должна быть! Лучше уж тогда написать какие-нибудь «Вариации на тему Красковского»! Или реквием… – Денис улыбнулся. – Мама… – лицо его снова стало серьезным. – Но, в конце концов, разве в сравнении со значительностью факта смерти человека соизмеримо то, что по этому поводу будут чувствовать другие? Не гораздо ли важнее, что будет дальше с его душой? И не только для него самого, а вообще?..»
Он вспомнил, как лет в двадцать с небольшим был на похоронах одного своего знакомого, который выбросился из окна…
…Сквозь окружавшую гроб толпу он не мог видеть лица покойного. Однако люди стояли неплотно; время от времени кто-нибудь из них подходил к гробу, а затем снова возвращался на свое место. Но Денис не чувствовал желания подойти поближе: он решил для себя, что пришел проститься с душой, а не с телом покойного. Почему он пришел проститься с душой именно сюда – на этот вопрос он и сам не смог бы для себя ответить. Он пришел, скорее, чтобы разделить память о человеке с другими людьми. Молча.
Он стоял неподвижно, глядя в основном поверх людей на листья деревьев. Несколько раз он закрывал глаза и молился. (Денис только потом прочитал в одной православной брошюре, как именно следует молиться о самоубийцах; тогда же он этого еще не знал.)
Он не знал, где сейчас душа покойного, но пытался представить себе, что она где-то рядом. Он подумал, что это, должно быть, странно, смотреть сверху или откуда бы то ни было на всех этих людей, окруживших то, что уже не имеет к тебе никакого отношения…
Он знал этого человека совсем немного и говорил с ним всего раза два или три. Но было в том человеке что-то такое, что запало ему в душу и что побудило его теперь прийти проститься с ним. Какая-то открытость миру, доверчивость, незащищенность, читавшаяся уже во взгляде тихих и временами задумчиво-печальных глаз. Денис знал, что самоубийство – самый страшный грех, но он знал и то, что это была одна из самых чутких и беззлобных душ, которых он встречал в своей жизни. И он просил Бога принять ее к себе: «Если не он, то кто?..»
Когда он открыл глаза, первые несколько секунд все вокруг казалось ему светлее, чем прежде. Свет был и в его душе, и Денис подумал, что, возможно, за эту минуту произошло что-то, ради чего он сюда и пришел…
Когда люди впереди расступились, чтобы пропустить сотрудников похоронной службы, он впервые увидел лицо покойного. Он не нашел в этом лице ни единой черточки того человека, который остался в его памяти. Когда гроб пронесли мимо, до него донесся специфический запах и он отошел в сторону. Его оттолкнул не столько сам запах, который ему никогда прежде не встречался, сколько боязнь запомнить его на всю жизнь. Денис отвернулся и долго смотрел, как по зеленому листу ползет муравей…
«…Когда я умру, это будет моя смерть, а не ваша. Я всем вам очень благодарен за то, что вы были в моей жизни, но, когда я буду умирать, от болезни или от старости, вы все, положим, будете приходить ко мне, успокаивать меня, сопереживать мне в моей смерти, как бы проживать ее вместе со мной, но вы не будете проживать ее со мной. У нас уже будут совершенно другие взаимоотношения. Это мы сейчас говорим о смерти на равных, но когда это будет моя смерть, это уже будет не смерть вообще, а моя личная смерть, которую никто из вас не сможет со мной разделить, даже если захочет. Когда ты уже знаешь, что смерть – вот она, рядом, это отделяет тебя от всех остальных людей. Это как быть приговоренным к смертной казни…»
Он знал, что значит быть приговоренным к смертной казни. Может быть, и меньше, чем Достоевский, но, возможно, больше, чем Гюго. Однажды он пережил этот опыт во сне…
«…Я сидел в одиночной камере, зная, что меня приговорили к смерти. Не помню, знал ли я, в какой срок приговор должен был быть приведен в исполнение, но точно знал, что скоро. Иногда ко мне заходил тюремщик. Мы даже о чем-то говорили. Потом он уходил, и я снова оставался один. Но я был один и в его присутствии… Самое главное, что я помню, – это ни на миг не прекращающееся ощущение душевной съеженности, которое владело мной в течение всего сна. Не могу сказать, как долго он длился: тогда мне казалось, что прошел не один час, но сейчас я думаю, что все длилось гораздо меньше. Мне не с чем сравнить это противоестественное живому существу душевное состояние, кроме как с подобными же, но гораздо более короткими по продолжительности переживаниями близости смерти, которые были в моей жизни. Я бы не стал пытаться описывать это состояние другим людям, потому что здесь необходимо опираться не на слова и образы, а на личный опыт каждого человека в отдельности. Но это точно не американские горки и не ожидание на операционном столе, в том случае когда риск летального исхода невелик. Нет, здесь именно важно, что вероятность близка к ста процентам. Это уже качественно иное состояние души, это некая ее трансформация. Я был отрезан от всего человечества: не этими стенами, но этим душевным отличием. Когда ко мне заходил тюремщик, а помнится, что и не он один, а в разное время также какие-то близкие люди (не помню уже кто), они все меня искренне, чисто по-человечески жалели и, кажется, даже сам тюремщик в душе готов был сделать все, чтобы со мной не случилось того, что должно было случиться. Но я отчетливо помню это висящее над всеми (над абсолютно всеми, включая меня самого!) непреложное убеждение, что иначе нельзя, что непременно необходимо, чтобы я больше не жил, что так надо, во имя какого-то высшего порядка, гораздо более высшего, чем все наши личные представления о милосердии, сострадании, любви, добре и прочем. Я не знал, что я совершил, но я сам в себе был носителем этого убеждения, что меня надо казнить, хотя, видит Бог, я всей душой не желал такой участи!.. И еще я сейчас подумал, что, может быть, я потому и не помню уже поименно тех, кто меня тогда навещал, что они все для меня были уже по ту сторону. И все, что меня связывало с ними, осталось там же…»
Вскоре после этого сна Денис прочел «Последний день приговоренного к смерти» Виктора Гюго. Но книга не могла сравниться для него с реальными ощущениями, которые он пережил тогда…
Он вспомнил слова, которые слышал когда-то от Захара:
«Только смерть дает человеку настоящую свободу. И только осознание собственной смертности делает человека по-настоящему свободным».
Денис хорошо запомнил эти слова еще тогда, когда впервые услышал их в самолете. Его всегда удивляло в них то, что сказаны они были атеистом, но при этом находили такой отклик и в его душе, душе верующего. Более того, только через веру они обретали для него свой истинный смысл.
Ему вдруг стало удивительно спокойно…
«…Когда-нибудь это случится. Ты возьмешь меня за руку и заберешь отсюда… Для Тебя это будет просто душа. Ни хорошая, ни плохая. Ты не станешь ничего с нее спрашивать. Ты просто возьмешь ее к себе и успокоишь. Ты научишь ее черпать силы у Тебя, а не у других людей. Научишь не отказываться от чувств, но и не идти у них на поводу. Когда-нибудь так и будет…
Благословлять жизнь и быть готовым расстаться с ней в любую минуту – это одно и то же…»
Подошел полупустой автобус. Он сел у окна и взглянул последний раз на остановку…
Удивительно, как по-новому выглядели для него в эту минуту привычные вещи! Он уже сотни раз, вот так же отъезжая от этой остановки, видел в свете фонарей и эти киоски, и эти до боли знакомые вывески магазинов, и эти дома… Но никогда, никогда он еще не смотрел на них так, как смотрит человек, глядя на мир последний раз в жизни! Зная, что ты не сможешь взять с собой ничего и что эти воспоминания, быть может, все, что у тебя останется от этого мира! Глядя на мир и прощаясь с ним… Последняя экскурсия в земную жизнь. Медленно проплывающие призраки за окнами уносящего тебя вдаль автобуса…
«Мне кажется, я уже видел этот кадр прежде. Может быть, перед тем, как отправиться в этот мир?..»
Он закрыл глаза и мысленно устремил свой взор туда, где заканчивались границы земного. Было так тихо, что, казалось, можно было услышать, как чья-то душа отлетает к Богу.
Он видел белый свет в вышине. Он потянулся к нему, чувствуя, как тот наполняет его душу и как душа его растворяется в бесконечном приближении к источнику этого света. Он готов был отказаться от собственной уникальности, лишь бы снова стать частью этого целого, этой Вечности, в которой соединялись начало и конец земного бытия. И когда он открыл глаза – уже не те глаза, что были прежде, – свет объял его душу всю без остатка, и в тот момент он словно заново родился…
Этот автобус увозил его в последний путь, туда, откуда не было возврата. Через несколько остановок он на большой скорости врежется в грузовик, везущий цистерну бензина. Все пассажиры погибнут.
41
В рамках концерта, посвященного дипломным работам выпускников композиторского факультета, сборный оркестр студентов консерватории исполнял несколько номеров из музыки к балету «Русалочка». Это было концертное исполнение: без хореографии.
Коллеги-музыканты обошлись с музыкой Дениса на редкость немилосердно: кроме того, что оркестр в целом звучал весьма несыгранно, некоторые оркестранты позволяли себе проявлять откровенное пренебрежение к материалу. Так валторнисты как будто нарочно выбрали самое тихое место, чтобы начать во всеуслышание продувать кроны клапанов, а кларнетист напичкал свое соло квазиеврейской орнаментикой, отчего его невозможно было слушать серьезно.
После сцены с ведьмой сыграли один второстепенный номер из второго акта. Затем музыканты встали на поклон: концерт был окончен.
Денис тоже встал из-за своего синтезатора. Он вздумал было деликатно похлопать, но почти сразу остановился. Во-первых, никто, кроме него, на сцене не аплодировал, а во-вторых, когда он встал во весь рост, то вдруг обнаружил, что зал почти пуст. Выстроенные в ровные ряды простые деревянные стулья да последние пять-шесть человек слушателей, уже встающих со своих мест, чтобы идти на выход, – вот и все, что он увидел. Сам зал внешне напомнил ему актовый зал какой-нибудь школы.
Музыканты вокруг торопливо покидали сцену. Пробираясь между стульями и пюпитрами, Денис направился к дирижеру. Тот стоял за пультом спиной к залу и с кем-то разговаривал. По пути Денис пересекся с Юрием.
- Не забудь завтра принести то, что я тебе давал в прошлый раз, – напомнил тот и скрылся, не сказав ни слова о концерте.
К стыду своему Денис не помнил даже, о чем идет речь, но он надеялся вспомнить потом.
Тем временем дирижер уже освободился и собирал ноты с пульта.
- Спасибо! – сказал Денис, заставив себя улыбнуться и придав лицу выражение растроганной признательности.
- Спасибо! – в свою очередь ответил дирижер, протягивая ему руку.
Трудно было понять по лицу дирижера, насколько он искренен. Его улыбка отражалась в его добродушных глазах, однако не исключено, что он просто хотел приободрить молодого начинающего композитора.
Так или иначе, Денису было приятно. Крепко пожав друг другу руки, они, словно чувствуя важность момента, долго не разнимали их, так и спускаясь со сцены в зал.
- А вам идет без усов и бороды, – сказал Денис, отметив, что на сей раз дирижер, вопреки своему обыкновению, побрился. – Я это говорю в том смысле, что вам хорошо и так, и так, на тот случай, если вам захочется разнообразия, – пояснил он.
- Спасибо, – снова ответил дирижер, не меняя выражения лица.
- Спасибо вам! – еще раз с уважительным поклоном сказал Денис.
Он отпустил руку дирижера и пошел вдоль правой стены зала до конца, к центральному выходу. По пути его стало одолевать сомнение: не было ли его замечание насчет усов и бороды несколько фамильярным? Не лучше ли было просто помолчать, чтобы не нарушать красноречивости самого рукопожатия?
Ступив на ковровую дорожку фойе, Денис прошел между высокими колоннами и спустился по лестнице. Заметив Полину и еще несколько знакомых лиц возле гардероба, он направился к ним.
- Молодец! – похвалила его Полина, надевая пальто.
«Почему я не помог ей надеть пальто?» – мелькнула у Дениса запоздалая мысль.
- Тебе правда понравилось? – неуверенно спросил он.
- Да, это было так здорово! – подхватила стоявшая рядом Анна.
Денис обернулся в ее сторону и увидел Кирилла.
- Поздравляю! – сказал Кирилл, протягивая ему руку.
- Ты помнишь, что у нас сегодня еще танцы? – напомнила Полина.
Денис взглянул на электронные часы у нее за спиной, но они показывали набор каких-то непонятных символов.
- Подожди, пожалуйста! Мне надо отлучиться, – сказал он, подумав, что не мешало бы сходить в туалет.
Закрыв за собой дверь, Денис оказался в замкнутом пространстве. Только теперь он понял, как сильно устал, и не столько физически, сколько эмоционально. Он сел на корточки, прислонился спиной к стене и уронил голову на руки. Он почувствовал слизь в носоглотке и хотел высморкаться, но спазм в горле не давал ему это сделать.
«Еще и простуда! Когда уже она закончится?!»
Ему вдруг стало так жалко себя! Слишком много всего навалилось, чтобы можно было утешиться мыслью, что когда-нибудь это пройдет!.. Он закрыл глаза и в ту же минуту словно ощутил дыхание свежего ветра. Точно на него вдруг повеяло морем, или он очутился в саду, где расцвела сирень! Он поднял голову и изо всех сил зажмурил глаза.
В этот миг он отчетливо услышал, как чей-то голос прошептал ему:
«Живи!»
Денис открыл глаза. Автобус подъезжал к очередной остановке. Последние остатки сна рассеялись. Какой-то важный вопрос был решен в его душе.
Он вышел из автобуса. Глядя, как тот отъезжает от остановки, Денис украдкой перекрестил его и мысленно попросил у Бога, чтобы с ним не случилось никакой беды.
У него было такое чувство, словно за время этой поездки произошло что-то исключительно важное. Ощущение внезапного просветления, с которым он уснул и с которым вновь проснулся, оставило в его душе неизгладимый след. Особенно ярко запечатлелось в его памяти последнее слово, которое он услышал в момент пробуждения. Удивительно совпавшее с его внутренними исканиями, оно явилось ему как ответ свыше на бессознательно мучивший его вопрос.
Он попытался восстановить в памяти сцены, только что виденные им во сне. При некоторой своей несуразности, не столь заметной в состоянии сна, они, очевидно, являлись в какой-то степени отголоском последних событий реальной жизни. Или, скорее даже, предпоследних, поскольку ни проблема с Юрием, ни размолвка с Полиной в них не фигурировали, словно ничего этого не было вовсе. Характерно, что два прозвучавших во сне номера из балета не содержали в себе лейтмотива русалочки и по музыке соответствовали реальной партитуре. Таким образом, ни одной новой темы Денис для себя в этом сне не услышал, и ни о какой «супертеме», которая явилась бы ему во сне, как Менделееву периодическая таблица элементов, речи здесь не шло.
Время действия, очевидно, относилось к ближайшему будущему, которое должно было наступить через месяц, уже после защиты диплома. Большой зал консерватории выглядел как актовый зал школы, в которой когда-то учился Денис, а дирижер напоминал известного киноактера, внешне не имевшего ничего общего с тем дирижером, который подразумевался во сне. Было и много других несоответствий: фойе, которое хоть и напоминало интерьер консерватории, но отличалось по планировке; пальто у Полины в июне; танцы, на которые они, на самом деле, никак не успели бы после вечернего концерта (а подразумевалось, что это именно вечерний концерт… Опять же, кто вел эти танцы, если Анна и Кирилл были здесь же?); электронные часы на стене, которые показывали всякую ерунду… Стоп!..
Ход мыслей Дениса внезапно нарушило воспоминание, возникшее перед ним во всех подробностях, подобно яркой вспышке. Оно относилось к его детству. Он никогда раньше не вспоминал о нем, хотя прекрасно помнил то, что было до и после. Если бы теперь, благодаря случайной ассоциации, ему не удалось вдруг вытащить из себя это воспоминание, оно, возможно, так и осталось бы для него на всю жизнь скрытым в потемках его памяти…
…Когда он проснулся, он думал, что уже утро. С кухни на стену падал свет. Слышно было, как мама и папа о чем-то разговаривали.
Он встал и сходил в туалет. Мама спросила, как он себя чувствует. Голова уже почти прошла. Мама поцеловала его в лоб. Оказалось, что еще вечер и что он спал всего один час. Мама сказала, чтобы он опять лег в постель.
Через некоторое время мама пришла к нему сама. Она дала ему выпить лекарство и поставила градусник. Потом снова ушла.
Он лежал и думал. За стенкой включили телевизор. Слышно было плохо. Он не мог прислониться к стенке ухом, потому что у него был градусник, а он знал, что с градусником нельзя шевелиться. Он лежал так очень долго и думал, что о нем забыли.
Наконец, пришла мама. Температура оказалась уже почти нормальная. Мама сказала «спокойной ночи» и снова ушла на кухню.
Он прислонился к стенке ухом и стал слушать телевизор. Там шел фильм, который уже показывали утром. Слова были плохо слышны, но, так как он смотрел этот фильм утром, ему было понятно, о чем там говорят. Потом началась программа «Время». Это уже было не так интересно, зато стало лучше слышно.
Он лежал так довольно долго. Потом его внимание привлекли часы на полке. Эти часы были у них уже давно. Они назывались «Электроника 2». Часы показывали даже в темноте. Но теперь вместо цифр они показывали какие-то непонятные знаки. Он еще никогда не видел на этих часах ничего подобного. Правда, он видел один раз, как они показывали «66:67» после выключения света. Но теперь они показывали то, чего в принципе не могли показывать. Он почему-то не сильно удивился, когда это увидел. Скоро его внимание снова привлек телевизор за стенкой. Там звучала какая-то музыка…
Денис замер в сильнейшем волнении, целиком сосредоточившись на одном-единственном моменте из своего прошлого.
Так это был сон?! Значит, ему все приснилось?!..
Он боялся в это поверить, боялся обмануться в неожиданно обрушившемся на него открытии… Он понимал, насколько он заинтересован в том, чтобы это оказалось правдой, поэтому старался оценивать достоверность своего открытия максимально беспристрастно.
Но оно стояло перед ним с определенностью факта, словно лучом света вырванное из темных глубин его памяти. Он помнил все в таких деталях и так отчетливо, словно это было с ним вчера. Ему удалось восстановить всю картину того вечера.
Все, что было, начиная с необычных символов на экране часов, включая ту самую мелодию, услышанную им тогда через стену, – все это был сон!
Вероятнее всего, он заснул на программе «Время». Сон, так напоминающий реальность, был принят им за продолжение этой реальности.
Но тогда в какой момент он проснулся? Ведь записал же он потом эту тему на магнитофон, причем записал уже не во сне, иначе на утро, включив запись на воспроизведение, он ничего бы не услышал!
Вероятно, он проснулся тогда, когда лежал и крутил ее в голове, чтобы не забыть. Был там один момент, когда ему показалось, что он засыпает. Очевидно, это и был момент пробуждения. Он не знал, как долго он тогда лежал. Может быть, полчаса, а может, минут десять. Но он не переставал мысленно повторять эту тему, и она сохранилась в его памяти, перенесясь из сна в реальность. Он не вполне мог запомнить ее аранжировку, подголоски, отдельные нюансы гармонии, но мелодию он запомнил с точностью до ноты. За годы, прошедшие с тех пор, он мысленно довел эту музыку до совершенства, дополнив ее недостающими элементами, проведя своего рода реконструкцию ее в своей памяти.
Теперь ему было понятно, почему он больше никогда и нигде не слышал эту тему в жизни, и почему ее до сих пор не узнал никто из тех людей, кому он ее показывал: ее просто никогда раньше не было в этом мире!
Но как могла подобная тема родиться в голове шестилетнего ребенка?!
Денис прекрасно знал, как появляются на свет новые темы, и ему не нужно было убеждать себя в том, что такое возможно. Для него это был момент чуда, такая же часть Великой Тайны, как рождение нового человека или сотворение мира.
«Может быть, Бог так долго не открывал мне правду, потому что раньше я бы просто не смог должным образом воплотить эту музыку в жизнь? Мне элементарно не хватило бы опыта. Или я вставил бы ее в какое-нибудь второразрядное произведение…»
Денис попробовал мысленно подставить тему в кульминацию в финале своего балета. У него захватило дух от того, что он услышал!
«Господи!..»
Это была она! Тема русалочки! Она встала на свое место так, словно этот эпизод с самого начала был написан с расчетом на нее! Она подходила по характеру, темпу, размеру, даже по тональности! Денис стал мысленно примерять ее к другим эпизодам балета, в которых также должен был быть использован лейтмотив русалочки. Тема ложилась идеально! Вплоть до того, что в одном эпизоде, где раньше переход к главной теме вызывал у него некоторые сомнения, теперь все становилось на свои места, словно так и было задумано изначально! В этом была какая-то мистика!
«Господи, Ты знал все заранее! Ты послал мне эту тему еще до того, как я вообще начал писать музыку, послал для того, чтобы я вставил ее в лучшее произведение из всех, что Ты мне когда-либо доверял!.. Невероятно!..
А как у Чайковского в уничтоженной им опере “Воевода”? Эта мажорная кульминация, использованная им потом в финале “Лебединого озера” на выход Зигфрида!.. Он закончил “Воеводу” в тысяча восемьсот шестьдесят восьмом году – в двадцать восемь лет, когда уже была написана и исполнена Первая симфония, но еще никто не признавал в нем гения, – за семь лет до начала работы над “Лебединым озером”!.. Вот уж поистине, над чем работаю, туда и вставляю:
- “Кажись, идут.
- Дубровин, не они ли? Ты ль это, Маша?
- Мы идем.
- Тебя ль я вижу!” – и пошло!..
Как могли соединиться вместе такой водевиль и такое откровение?!..»
Денис чувствовал себя окрыленным. Он словно парил над действительностью на недосягаемой для земных проблем высоте! Он был свободен и счастлив! Так счастлив, как еще, кажется, не был никогда и ни с кем, поскольку на этот раз знал, что его счастье не зависит ни от кого другого, как только от него самого и от Бога!
«Все наши потуги в литературе, живописи, танце, архитектуре и так далее, ничтожны: мы никогда не изобретем язык более совершенный чем музыка!»
Денис поднял голову и посмотрел наверх. Там в вышине на него смотрело бесконечное звездное небо, посылая ему навстречу свет далеких миров. Им овладело никакими словами не передаваемое ощущение: ощущение, что ты ничтожно малая часть и одновременно центр восприятия всей вселенной! С молитвой и благодарностью он вступил в безмолвный диалог с Богом…
…А тем временем где-то совсем рядом еще два человека, не спавшие большую часть ночи, так или иначе, думали о нем…
Денис пришел в консерваторию к тому часу, когда она открывалась, и занял свободный класс. Вытащив из ушей беруши, он сел за рояль. Несмотря на то что за ночь Денис практически не спал, состояние у него было приподнятое.
Несколько последних часов он как в бреду ходил по городу и за это время успел продумать все музыкальные номера балета, которые необходимо было переделать. Теперь он хотел поработать за инструментом, чтобы утрясти некоторые детали и сделать демозаписи на диктофон.
Демозаписи ему нужны были для себя, но подспудно он надеялся показать их Полине. Встречи с ней в ближайшее время не предвиделось: ни на вечерний спектакль сегодня, ни завтра на танцы Денис идти не планировал, отложив все подобные мероприятия до полной сдачи диплома. Что же касается его мыслей насчет того, чтобы самому искать встречи с Полиной сегодня, то на фоне последнего неожиданного открытия мысли эти уже не казались ему чем-то таким, что нужно решать в первую очередь. До предзащиты оставалось три дня – этого было вполне достаточно, но все-таки лучше было не рисковать. Он хотел как можно скорее сделать новую редакцию партитуры балета. Таким образом, если встреча с Полиной в ближайшее время и могла бы произойти, то только по ее инициативе. Либо случайно, что было практически невозможно. Впрочем, будь это даже так, он уже ничему бы не удивился!
…За десять минут до назначенной с Юрием встречи возле деканата Денис включил сотовый телефон. Никаких звонков и сообщений за это время ему не поступало. Покинув класс, он не стал сдавать ключ на вахту, планируя вернуться назад после встречи с Юрием.
Денис пришел к деканату первым. В ожидании Юрия он успел немного обдумать предстоящий разговор.
Юрий явился за одну минуту до назначенного срока. Они довольно сухо поздоровались. В голосе и выражении лица Юрия чувствовалось напряжение. Денис намеренно не стал говорить первым, решив подождать, не скажет ли Юрий чего-нибудь сам. Между ними повисла томительная пауза.
- Декан уже пришел? – спросил, наконец, Юрий.
- Да.
- Тогда что, пошли?..
- Погоди, я должен сначала тебе кое-что сказать… Давай отойдем.
Они встали там, где их никто не мог слышать. Готовность Юрия идти к декану свидетельствовала о том, что он не собирался отказываться от своей темы. И все же Денис решил спросить его прямо:
- Ты не передумал?.. насчет того, чтобы убрать у себя эту тему…
- Нет. Я тебе уже говорил… – и Юрий с чувством убежденности в собственной правоте стал повторять все то же, что и накануне.
Денис, решив, что нужно дать ему высказаться, молча смотрел на его слегка покрасневшее лицо. Юрий, который пять лет был ему другом, теперь логически доказывал правомерность своих оснований для того, чтобы поступить так, как друзья не поступают. Глухое возмущение поднималось в душе Дениса при мысли о том, что ему предстояло принести в жертву собственные интересы ради этого человека. Так или иначе, ему трудно было расстаться с той прежней музыкальной темой, с которой он жил целых два года!.. Но он взял себя в руки.
Когда Денис произносил свой ответ, он чувствовал, что делает то, что должен был сделать:
- Хорошо. Тогда я уберу эту тему из своего балета.
Юрий пристально из-под бровей взглянул на Дениса, точно пытаясь убедиться, что тот не шутит.
- То есть как?
- Очень просто: я нашел ей замену.
- А, ну здорово!.. – удивился и обрадовался Юрий, и его шире чем обычно раскрытые глаза быстро забегали.
Денис с интересом наблюдал за ним.
- Значит, мы не пойдем к декану? – осторожно спросил Юрий.
- Нет, – спокойно ответил Денис и добавил: – Я бы мог тебе позвонить заранее, чтобы ты не приезжал, но, мне кажется, такие вопросы лучше решать не по телефону.
- Конечно! – горячо согласился Юрий, давая понять, что нисколько не в обиде за ложный вызов. – Тем более, что мне так и так надо было ехать… Да-а, ну ты даешь! – продолжал он суетливо, стараясь не очень выказывать свою радость. – Я представляю, что такое поменять главную тему! Это ж сколько тебе переделывать?
- Успею, – уклончиво ответил Денис.
- Так ты ее что, за один день написал, или взял из заначки?
- Потом расскажу.
- А, ну ладно! Интересно будет послушать, что у тебя получилось!
- На предзащите услышишь, – сухо ответил Денис.
На лице Юрия промелькнуло выражение уязвленной гордости, но он тотчас подавил его и с некоторой небрежностью сказал:
- Ладно, тогда я пошел?..
- Пока! – ответил Денис, протягивая ему руку, но вопреки своему намерению делая это как-то холодно, без улыбки.
- Пока! – пожал ее Юрий, не глядя Денису в глаза.
И они разошлись в разные стороны.
Денис сначала пошел в столовую. За завтраком он проанализировал свой разговор с Юрием. Вспоминая не столько даже свои слова, сколько свои чувства, Денис нашел, что ему ужасно не хватает способности прощать. Ему вдруг показалось, что он сделал доброе дело не ради человека, который был перед ним, а исключительно ради своих принципов. Сам же человек был ему в тот момент не просто безразличен, но, пожалуй, даже антипатичен.
Какое будущее ожидало их дружбу? Способна ли она была выйти за пределы консерватории и растянуться на всю жизнь? Действительно ли Юрий считал его своим другом, или же Денис был для него только иногородним, волей судьбы оказавшимся с ним в одной лодке на время, пока их объединяли общие испытания? Не станет ли это последнее испытание роковым для их дружбы? Сможет ли он сам относиться теперь к Юрию с прежним доверием и уважением? Ответы на эти вопросы следовало начинать искать уже сейчас.
Денис решил, что при первом же удобном случае продолжит разговор с Юрием и постарается быть с ним более открытым, чтобы исправить свои прежние ошибки и не допустить новые. Однако в данный момент перед ним стояли другие, не менее важные задачи.
Денис запасся чистыми листами нотной бумаги и, вернувшись в класс с роялем, занялся переработкой партитуры балета. Удивительно, но он даже и не думал о сне! С головой уйдя в работу, он оторвался от нее только тогда, когда часа через два или три услышал, что ему на телефон пришло сообщение.
Он не ошибся: это было сообщение от Полины!
«Приезжай ко мне как сможешь. Я буду ждать».
Он не стал ничего писать ей в ответ. Вместо этого он быстро свернул свои дела и поехал к ней домой.
«Я буду ждать». Она не написала «нам надо поговорить», она написала «я буду ждать»! Для того, кто знал Полину уже целых два года, не нужно было ничего добавлять к этим простым словам, заключавшим в себе так много!..
«…Мне столько нужно тебе сказать! Мы просто вчера друг друга не поняли… Наверно, мы оба в чем-то были не правы. Я тоже не всегда способен услышать то, что мне говорят. Но я буду стараться! Просто нужно иногда смотреть на жизнь немного как бы с того света. Я тебе все объясню!.. Ты не представляешь, что я пережил за эту ночь! Сколько я передумал о себе, о тебе, о нас! Наверно, мир уже никогда не будет таким как прежде после этой ночи!.. Я покажу тебе финал нашего балета! Ты услышишь, что это такое!.. Ах, Поленька! Даже если это и не самое лучшее мое произведение, это уже не имеет никакого значения! Хорошее оно или плохое – мне теперь все равно! Я уже получил за него все, что хотел. Я не помню, чтобы еще какое-то произведение давало бы мне такое состояние эйфории в процессе работы над ним!..
Ты знаешь, музыку нужно слушать так, как будто слушаешь ее последний раз в жизни! Как будто слушаешь ее, лежа на операционном столе в ожидании момента, когда решится для тебя вопрос жизни и смерти!.. Иначе весь смысл теряется!.. Не нужно ничего оценивать: следя за недостатками, вместо того, чтобы слушать музыку и слушать свою душу, мы обкрадываем сами себя…
Представь себе, что твое поражение оборачивается победой, и в тот момент, когда твое сокрушенное тело растворяется в волнах, твоя душа начинает возноситься в небо! Отдав все до конца, ты освобождаешься от всего, что связывало тебя с этим миром, и в этом самопожертвовании ты обретаешь свое истинное предназначение! Ты поднимаешься над облаками; где-то вдалеке встает солнце. Ты прощаешься с миром со светлым чувством благодарности за все, что он тебе подарил, и он посылает тебе в ответ свою прощальную улыбку. Ты поднимаешься выше, и хор ангелов приветствует тебя своим небесным пением. Их голоса прекраснее всего, что тебе когда-либо доводилось слышать! Потоки чистого света пронизывают тебя насквозь, ты поднимаешься все выше и растворяешься в абсолютной и вечной гармонии с Богом!..»
Полина встретила его в дверях прихожей в новом платье, которое Денис раньше не видел. Он зашел внутрь и закрыл за собой дверь. Секунду они молча смотрели друг на друга, потом крепко обнялись.
- Поленька! Я люблю тебя!
- Я люблю тебя, Денис!.. Прости меня, пожалуйста, за все, что я тебе вчера наговорила!
- И ты меня прости!
- Я просто была злая… я даже не попыталась тебя понять… Я тебя очень обидела?
- Ничего…
- Я больше так не буду! Прости меня, пожалуйста!.. Ты не сердишься?
- Нет.
- …Ты чего?!..
Денис вдруг заплакал как ребенок.
- Это ничего!.. Не обращай внимания! Это нервы!.. – говорил он сквозь слезы, неудержимо бегущие по его щекам; стараясь говорить как можно тверже, чтобы успокоить Полину. – Я просто дико испугался, что я могу тебя потерять! Я уже думал, что никогда тебя вот так не обниму!..
- Денис!.. – Полина целовала и гладила его.
- Я думал, что ты не захочешь больше со мной общаться, что эти твои слова… которые ты сказала напоследок… что это уже всё…
- Да нет же! – воскликнула Полина. – Ты все не так понял! Я не то имела в виду! Я просто на тебя тогда сильно разозлилась и чувствовала, что мне какое-то время лучше побыть одной… Неужели ты мог подумать, что я от тебя уйду?!
Денис молчал. Полина подождала, пока он вытрет слезы и высморкается, а затем продолжала:
- Просто мне вчера показалось, что ты не совсем понимаешь, насколько это все серьезно, с твоим дипломом, – деликатно сказала она. – Сейчас, можно сказать, решается твоя судьба! От того, как ты его защитишь, будет зависеть вся твоя будущая карьера!
- Я прекрасно понимаю всю серьезность ситуации, – твердо сказал Денис. – Я даже больше тебе скажу: я уже даже успел подумать, что теперь меня выпрут из консерватории и мне придется вернуться назад в Калининград!..
- И что?! – Полина вскинула ресницы, и ее обжигающий взгляд проник ему в самое сердце. – А с чего ты решил, что я тебя отпущу?
26.07.09 – 25.08.11
26.08.11 – 29.12.11
© Илья Пятов, 2011.
Там, где заканчиваются слова
© Copyright: Илья Пятов, 2012
Свидетельство о публикации №212081000298
Свидетельство о публикации №212081000298
Рецензии