Несвидание

Она ушла около года назад, оставив на память сладковатый шлейф каких-то духов – он не знал каких, хотя с трудом избавился от привычки хищно озираться, улавливая  знакомые нотки на улице, в метро, в квартире друга – где угодно.

Она ушла сразу, хотя ему казалось, что это произошло постепенно. Сначала она не звонила целую неделю, и он позвонил ей сам. Но телефон не отвечал. Еще неделю он ждал установленного негласным протоколом ответного звонка. Но его не последовало. Более того: теперь вместо гудков при наборе ее номера женский голос сообщал ему о том, что данный номер не существует.

И только через месяц он понял, что она его бросила. Это нанесло ему ощутимую рану. Но когда спустя год, она позвонила ему, боль уже забылась, и он не знал бы, как себя вести, что говорить и даже что чувствовать, если бы она, как ни в чем не бывало, не предложила встретиться. Как обычно. И тогда он просто обрадовался.

До времени ее визита оставалось несколько часов, а у него уже все было готово: арбуз, рубаха, в которую она облачалась, приходя к нему, и три бутылки шампанского. Полусладкого, от которого у него болела голова. Не так много, но это все, что требовалось для встречи в формате «как обычно».

В радостном ожидании, он открыл в компьютере альбом с ее фотографиями, куда не заглядывал почти год. Нескромные фото, память и воображение воскрешали в сознании волнующие сцены прошлогодних свиданий. Сцены рисовались такими волнующими, что он вынужден был принять холодный душ. Потом еще раз. Наконец, не выдержав, он откупорил бутылку ненавистного кисло-сладкого напитка и залпом осушил целый бокал.

Этого помогло переключить память на другие аспекты их совместного досуга. Он вспомнил музыку, которую она слушала. Ее плейлист казался ему таким депрессивным, что против него как будто возражал его инстинкт самосохранения, пока он не научился не замечать того, что ему не нравилось.

Затем он вспомнил, как безуспешно пытался привить ей какой-нибудь общий интерес, страсть к чему-то кроме музыки и разговоров о ее стервозных подругах и сомнительных друзьях, позволявших себе звонить ей, когда они были вместе. Как правило, после этих звонков у нее резко портилось настроение, и она превращалась в настоящую мегеру, намеренно выстраивая стену отчужденности на месте, где только что дышали близость и родство.

В эти моменты менялось даже ее лицо: вечную кокетливую улыбку, как бы приглашавшую к радостям плоти, сменяла гримаса холодного отвращения, предлагать радости которой не стал бы, наверное,  даже моряк после года, проведенного в плавании. Если, конечно, при этом он был бы трезв.

Эта гримаса так ярко представилась ему сейчас, что он закрыл глаза и встряхнул головой, пытаясь избавиться от наваждения. Наваждение пропало. Он осушил еще один бокал и вдруг осознал, что если не смотреть на фото, то он может вспомнить ее только такой: холодной, отстраненной, злой, не допускающей, и не вызывающей желания идти на сближение.

Все правильно. Их последние дни он чаще всего видел именно это ее лицо. И по правде говоря, звонки друзей были тут ни при чем. Не та музыка, пустые разговоры, хамоватые друзья – все это было нестоящей упоминания мелочью, если бы не это ее лицо.

Зазвонил телефон:

- Ну, что открывай. Я у подъезда, - услышал он знакомый голос, и воображение тут же нарисовало надменную маску, срывать которую он так и не научился. Радость от предстоящей встречи мгновенно улетучилась, оставив вместо себя извлеченные из позабытого неудовлетворенные раскаяния.

- Тут такое дело… я просто еще не дома, - соврал он.
- А где же ты? – лицо в его воображении стало еще более злым.
- В гостях.
- Какие гости! Мы же сегодня встречаемся!
- Но ты же всегда опаздываешь. Вот я и подумал, может…
- Опаздываю? Что за бред?! И когда же ты намерен оказаться дома?
- Часа через два. Не раньше. Это на другом конце Москвы…
- Ясно. То есть никогда! – догадалась она.
- Какая подлая, жалкая месть! – в его воображении ее лицо стало таким, что он мысленно отвернулся. В трубке раздались короткие гудки.

Подождав повторного звонка и решив, что его уже не будет, он ощутил ноющую боль в груди, которая подсказывала ему, что только что, безо всякой цели и, сам того не желая, он уничтожил что-то очень дорогое для него.  «Ничего я не уничтожал!» - оправдывался он. «Всё умерло давно и своей смертью!»  «Нельзя вечно жить одной иллюзией! Надо хоть изредка их менять!» Он понимал, что прав, но не понимал перед кем. «Тот, другой, который только что обвинял менял, ведь он – тоже я. И значит я сам себя мучаю. Но зачем?»

Над всем этим стоило задуматься. Но не теперь.

«Не такая уж и гадость, это полусладкое», - думал он, наливая еще один бокал и открывая новую папку с фотографиями.