Жизнь

Быт или не быт?
Вопрос вот в чём:
 У меня свербит,
Приходи с мечом.

Каждый понедельник Мария просыпается от звука шагов. Приходит Аскольд. Его тяжелые, гулкие ботинки слышны еще с улицы. Сам он маленький, дерганый, покореженный тяжелой работой.
- На заводе! Ночную смену! – кричит Аскольд, топая ногами так, что грязь летит с его тяжелых ботинок, марая всё вокруг, - как вол, как проклятый я работаю. А ты?! Что я получаю взамен!
Так он кричит и топает ногами, пока Мария готовит ему яичницу. Она торопится, поэтому в яичнице много скорлупы. Аскольд обижается, но ест. Он очень голоден, он пришел со смены.
- Я люблю тебя, - ласково говорит он Марии, гладя её руку, - и ты меня люби. Будешь любить? Ладно?
Мария кивает. Аскольд улыбается и целует ей руку тонкими, растрескавшимися губами, оставляя на белой коже куски яичницы.
- Сегодня нам болтов привезли, - елейным голосом тянет он, - суки, такое дерьмо делать стали. Понимаешь?
Мария кивает и ерошит короткие аскольдовы волосенки.
- Как от меня могут с таким болтами требовать выполнения плана! – жалуется Аскольд, - Но требуют! А я исполняю, делать нечего. Вот куда они без меня?! И ты куда без меня-то?! Всё на мне! 
Мария опять кивает и целует низкий  нахмуренный лоб. Потом они ложатся в кровать. Ботинки Аскольда марают простыни, но он привык не обращать внимания на грязь. Грязь окружала его с самого детства, и будет окружать до могилы. В мужском деле он слаб – вечная усталость, подорванное здоровье отпускают ему совсем немного времени. Да и приносит оно не удовлетворение, а лишь  тоскливое разочарование. Аскольд нервничает, щелкает пальцами, протяжно вздыхает.
- Опять мне уходить! – чуть не плачет он, - но ты же меня любишь? Ты же веришь мне? Ждешь меня?!
Мария кивает. Аскольд засыпает. Спит он неспокойно, ворочаясь и вздрагивая. Ему сниться неотвратимо приближающаяся смена. И он опять уходит в ночь, когда Мария спит. Каждый раз он хочет поцеловать её, но боится разбудить, нарушить светлый и чистый сон. Тоска охватывает его. И тогда наступает смена.
Вторник начинается с хлопот - Мария должна отстирать простыни. Потому что Борис очень ревнив. Он усат и полковник. К Марии он приходит прямо со смотра.
- Смирррррррьно! – рявкает он, осматривая шкафы, заглядывает под кровать, даже под ванну, - Под трибунал пойдешь! За измену родине!
Мария покорно опускает голову. Борис на самом деле добрый и даже немножко умный, хотя коллеги это и не одобряют.
- Родина, - уставший Борис присаживается на край ванны и закуривает папиросу, - Что с тобой, родина?! Я не нахожу покоя нигде! Я в своём доме не хозяин! За что мне это, Маша? Почему ты мучаешь меня?
Мария ласково, но при этом строго глядит Борису в глаза. Рука опускается на опогоненное плечо. Она знает, что Борис должен скоро успокоиться.
- Нет, не могу, - тушит бычок в раковине полковник, - Об этом ли я мечтал, когда был маленьким? Я ведь мечтал…
Мария ласково смотрит ему в глаза.
- Я мечтал… - Борис краснеет, его большие, полные руки начинают мелко подрагивать, - я не помню! Не помню! Когда я был маленьким?! Был ли я маленьким?!
Он прячет лицо в ладонях. Ему хочется заплакать, но полковнику не пристало плакать. И как ни старается, не может он выдавить из своих уставших глаз ни капли влаги.
- Не помню, ничего не помню, - озадаченно бормочет он себе под нос, - Маша, что было до тебя? Как я жил, когда тебя не было?
Мария только пожимает плечами. Откуда ей знать, каким был полковник до неё.
- Никто не помнит… - ошарашено разводит руками Борис, - а, может, ничего и не было. И не надо! А если… Если я не знаю жизни без тебя, то…  - рассуждения даются ему тяжело, но  он всё-таки доводит мысль до конца, - …значит, я люблю тебя!
Мария удовлетворенно кивает.
- Люблю, – Борис пробует на вкус это слово, аккуратно облизывает его, смакуя этот фонетический деликатес - да, получается так. Люблю. Л-Ю-Б-Л-Ю. Блюю…
Наконец, он разгибается и долго моет лицо и руки в раковине, растирая кожу докрасна, громко фыркая и матерясь.
- Ну, теперь и поесть можно, - спокойным и несколько извиняющимся тоном произносит Борис, - Манюнечка, оформи пожратаньки.
Щурясь и раздувая щеки, Борис вкушает горячую картошку, утопленную в целом море сливочного масла.
- Эх, хорошо жить, - ласково обращается он к Марии. Голос полковника еще хранит извиняющиеся нотки, но уже прорезается военная наглость, - когда баба хорошая жить хорошо! Да, милая?!
Мария кивает.
- А водочки можно? – пальцы нетерпеливо выстукивают по кухонному  столу короткую дробь.
Мария кивает. Водочки можно. Борис наслаждается, подхватывает вилкой кусок дряблой селедки, краснеет, покряхтывает и елозит. А, значит, скоро…
- Красавица, пройдемте на плац! – ополовинив графин, командует Борис, - Ать-два! Два-ать, будем мы тебя маршировать!
Пока Мария хохочет, он допивает графин. А потом ведет даму на плац. Там Борис демонстрирует дисциплину и выучку.
- Не посрамили звание русского офицера! – удовлетворенно заявляет он напоследок и уже через пару минут крохотная квартирка Марии наполняется нечеловеческим, леденящим душу храпом.
А Мария еще долго лежит, глядя в потолок. Она думает о разном, но последней мыслью всегда бывает: «Нужно побелить». Потом приходит сон.
Аккуратный стук Венедикта всегда застает врасплох. В среду его отпускают из университета, где он работает преподавателем философии. В квартиру он не входит, а будто бы просачивается, бочком подкрадывается к Марии и галантно целует ей пальчики.
- Ах, душенька моя, как я скучал, - говорит он, поцеловав средний палец, - томился в храме науки, страдал всеми фибрами души!
Мария делает неловкий книксен и приглашает Венедикта на кухню. Он ест легкий овощной супчик – у него слабый желудок. Поблескивая очочками, позвякивая ложечкой, глядит он на Марию.
 - Милочка, а вы читали ту книжечку, что я вам рекомендовал? – вежливо, даже чуть заикаясь, интересуется он.
Мария кивает.
- Так поведайте же мне, - щелкает он длинными, сухим пальцами, похожими на паучьи лапки,- поведайте, что же вы почерпнули из Ясперса?
Мария молчит и смущенно улыбается.
- Машенька, милочка, вы стесняетесь? – пальцы раздраженно барабанят по столу так, что подпрыгивают  хлебные крошки, - или вы… Нет-нет, я даже поверить в это не могу! Расскажите же о смысле и назначении истории, Машенька! Поведайте же об осевом времени, о новой вехе в самосознании, умоляю вас!
Мария, не произнеся ни слова, опускает глаза. Венедикт бледнеет. Аккуратно отложив ложку, он складывает пальцы в замок.
- Да-а-а-а, душенька… Я, конечно, многое повидал, но такого отношения к философии не ожидал. Я убит, я опозорен. Хоть это вы это осознаете?! – резко повышает он голос.
Мария виновато шмыгает носом. А затем морщится от боли – это членисторукий доцент ущипнул её запястье своими длиннющими пальцами.
- И что же нам, Маша, теперь делать? – участливо спрашивает Венедикт, методично выкручивая лоскут кожи. До синяков, до красных всполохов  боли на сетчатке, до слёз. И, подумав, отвечает сам себе, - Страдать, Мария. Страдать и искать.
Ночь превращается в череду синяков, цитат и поцелуев.
- Экзистенция – это бытие самим собой, которое относится к себе и в этом – к трансценденции, на которой оно основывается и благодаря которой оно знает, что подарено самому себе, - страстно дышит Венедикт в аккуратное ухо.  На белой мочке розовеют следы его зубов.
Но всё имеет начало и конец. Вот и эта ночь, утомленная катанием на красных каруселях боли, засыпает, наконец, на впалой, безволосой груди Венедикта. Среда мертва.
А в четверг не работает рынок и поэтому квартиру Марии заполняет бас Гургена и запах торговых рядов – мешанина из раздавленных фруктов, подгнившего мяса и собачьей мочи. Запах свободы и прогрессивных ценностей. Сценарий предсказуем – сначала  Марии вручается роскошный, но слегка потрепанный букет роз.
- Прекрасны эти цветы, - возвестил он, томно прикрыв глаза и приложив ладонь с волосатыми фалангами к груди, - но не т цветка прекрасней тебя, мой персик!
Мария благосклонно принимает букет и аккуратно нюхает вульгарные до притягательности, приторно-алые цветы. Гурген в это время пытается заключить её в объятья и поцеловать, сильно колясь щетиной и щекоча зарослями на груди.
- Ох, как я тосковал по тебе, звезда моя! – рука вольготно располагается пониже спины, - к тебе прихожу отдыхать, как на берег Арагвы! Ты белее снега в горах Кавказа! Люблю тебя, прелестная гяурка!
Мария улыбается и качает головой, удивляясь неописуемому красноречию, красивому и одновременно простому, понятному. Разве что слово «гяурка» непонятное, но очень красивое. Наверное, оно обозначает «цветок» или что-то в этом роде.
Шашлык и вино на время останавливают реку красноречия Гургена, но, когда он, вытерев жирные губы ладонью, откидывается на стуле, поток разливается пуще прежнего!
- Все алмазы мира за тебя бы отдал! – вещает он, поглаживая солидный животик, - У шайтана бы выкрал! Дворцы, сады, стада, всё бы отдал за один твой взгляд! - и протягивает маленькую коробочку с колечком из фальшивого золота.
Но Мария радуется и такому подарку. Ине сопротивляется, когда волосатые пальцы срывают с нее платье, а жирные губы целуют лицо. Запах пота, мяса и переваренного алкоголя накрывает тошнотворным пологом. Сосредоточено сопящий Гурген нависает над ней, обгрызая своей фигурой потолок. Мерно тикают часы, мерно двигается Гурген. Мария закрывает глаза. Четверг долог, невыносимо долог. Но и он не вечен.   
Дэн молод, беззаботен и полон неопределенных, но грандиозных планов. Он человек, приходящий в пятницу.
- Привет, тётя! – белозубо скалится он, обнимаю Марию загорелыми и накачанными руками.
Он красив и свеж. Всё в нём радует Марию  - и копна светлых волос, и маленькая сережка в ухе, и даже привычка курить тонкие сигаретки.
В ванной он долго стоит перед зеркалом, поправляя линию бровей и прическу. Морщится, заметив маленький прыщик, и поигрывает мускулами. Потом идет закусывать легким салатиком.  Мария ласково смотрит на него, подперев рукой подбородок.
-… ну, я этому стручку и говорю, - самодовольно ухмыляясь, рассказывает Дэн, - «Да кто ты такой-то, с какой библиотеки?», - и заливается неудержимым хохотом.
Мария улыбается, не слушая треп глупого юнца. Он хорош в другом, совсем в другом.
- … короче, вмахал я этому ботану, охранник меня типа как вывел, но шепнул такой, короче, походу, что я капитальный красавчик…
Наконец, приходит время замолкнуть и приступить к главному. Дэн делает это самозабвенно, упоенно и с неподдельным чувством. Наверное, потому, что любит в этот момент не Марию, а самого себя – красоту своего молодого тела, послушную упругость мускулов, пронзительную голубизну глаз. А когда уставшая Мария засыпает крепким сном, он аккуратно снимает с её пальца тоненькое колечко из фальшивого золота. Потом тихо встает и уходит вместе с пятницей.
В субботу Марию посещает солидный и основательный человек Евзельман, прерывающий на день юридическую практику. Больше ничего рассказывать не буду, а то сочтут за ненавистника юриспруденции. Да и всё равно вы слухом услышите, и не уразумеете, и очами смотреть будете, и не увидите.
А когда суббота пропала также бесследно, как шекели из кармана зашедшего в кабак, на пороге появился Он. И сердце Марии сразу возликовало. Он не был красив или богат, был скорее худ, чем полон и высок, чем низок. Он был задумчив и слегка сутулился. Но когда его прохладные пальцы едва ощутимо коснулись лица Марии, она задрожала всем телом, мечтая, чтобы это ощущение осталось с ней навсегда, въелось в кожу, скручивая в спираль нервы, взорвало каждую клетку тела.
- Здравствуй, - сказал Он.
Мария расплакалась.
- Зачем ты плачешь? – ласковый и спокойный тон сразу же высушил её слёзы. Мария робко улыбнулась.
-Устала. – ответила она.
- Это «почему», а не «зачем», - улыбнулся Он, - другая сторона монеты. Но если ты устала,  то давай отдыхать.
Для Марии нет счастья выше, чем сидеть рядом с Ним, положив голову на острое плечо. Нет наслаждения желанней, чем изредка подносить Его руку к своим губам, вдыхать запах его рук. Они пахли древесиной и немного вином.
- Ты останешься со мной? – с робкой надеждой спрашивает Мария.
- Конечно останусь. – отвечает Он.
- Навсегда?! – она задыхается от переполняющей нутро радости, - Навечно?!
- Конечно, навсегда. Разумеется, навечно. На все-все воскресенья.
- А в другие дни? – Мария не может поверить в то, что Он нанёс ей такой страшный удар.
- Нет, - Он всё так же спокоен,- я буду приходить по воскресеньям.
- Но как же «навсегда» и «навечно»?!
- А все-все воскресенья это и есть навсегда и навечно.
- Это обман…
- Это жизнь.
Они долго сидят молча. Мария думает, а Он просто смотрит в окно. Наконец, она решается спросить.
- А если… Если я умру? Я ведь способна на это! Что тогда?
- Тогда я, само собой, не буду приходить к тебе по воскресеньям.
Марии становится страшно. Она не может представить себе воскресенье без Него, жизнь без Него. Себя без Него.
- А что в остальные дни?! – спрашивает она, когда страх чуть-чуть отпускает.
- А в остальные дни я к тебе и не прихожу.
- Тогда для чего мне остальные дни?
- Они предшествуют воскресенью. Равно как и воскресенье предшествует им. Иное бессмысленно.
- Тогда ответь, почему ты приходишь?
- Как почему? – смеется он, - Потому что сегодня воскресенье.
- А зачем?! – кричит Мария, - Зачем ты приходишь?!
И Он ответил. Спокойно и рассудительно. Ласковым и усталым тоном.
- За твоими слезами.
- А зачем же я плачу?!
- А ты плачешь затем, чтобы пришел я.
- Но почему? Почему?!
- Потому что ты очень устала, – накрыв её ладонь своей, ответил Он, - и еще потому, что у монеты две стороны. И ты между ними.
- И так будет продолжать вечно?
- Да.

Потому что это жизнь, и ты - её ребро.