126. веков трагический дневник

                О жуткий лепет старых книг!
                О  бездна горя и печали!
                Какие  демоны писали
                Dеков трагический дневник?!

                Борис Чичибабин.




Уже не раз замечено: у каждого номера этого журнала собственная идейно-тематическая доминанта, своя физиономия или, если хотите, личина. На этот раз она имеет необычайно свирепое выражение. Печать его – уже на открывающем номер отрывке из романа Якова Шехтера «Вокруг себя был никто». Судить по этому фрагменту ни об общем замысле произведения, ни о смысле интригующего заголовка невозможно, однако сама публикация – достаточно цельная. Это история реховотской крепости, изложенная, правда, не в хронологическом порядке, а, по авторской прихоти, чуть ли не в обратном: от ХХ века – к веку ХIII. Но, независимо от того, какой был век на дворе, одни люди мучили и «мочили» других, и сцены пыток и казней описаны автором весьма сочно, с привлечением то ли подлинных, то ли стилизованных (судить не берусь) свидетельств современников. Есть и впечатляющий своей актуальностью рассказ о временах, когда зарождалась традиция ассасинов – мусульманских  ритуально-террористических самоубийц, раскрывается технология их зомбирования.

Фитилёк подожжён ещё тогда, а взрывы раздаются и в наши дни – вроде того, который прогремел в рассказе Юлии Винер «Жожо и Божий промысел».  Это проза поэта – очень ироничного (как мы помним из её же (Юлии) «Песни о деньгах». Наблюдательный автор с беспощадной и беспомощной грустью  представляет нам лавочника, одержимого идеей расширить свою кондитерскую за счёт жалкой каморки, где обитает зажившаяся на свете старуха. Торгаш в буквальном смысле спит и видит исполнение этой своей страстной мечты. И небеса услышали его молитву: «в результате самоубийственного акта молодого арабского солдата священной войны» (цитата из рассказа)  старуха погибла, а сквалыга Жожо отделался «ушибами и порезами» и благополучно реализовал свой замысел. Почему чаще всего даже общая беда идёт на пользу тем, кто твёрже стоит на земле? Неужто именно таков «Божий промысел»? Вот недоуменный вопрос, который слышится нам в рассказе. Вчитайтесь в него: может быть,  вам удастся угадать ответ…

Живущий ныне в Германии прозаик и публицист Михаил Румер-Зараев (в недавнем прошлом москвич) выступил в этом номере журнала с рассказом «След фетвы». Фетва – род проклятия у мусульман-шиитов крайнего толка, ему подверг аятолла Хомейни  «отступника»  Салмана Рушди за его «Сатанинские стихи», а также всех тех, кто осмелится эти «Шайтанские суры» перевести на другие языки. Один из персонажей – широко образованный немецкий интеллигент Шуберт («не композитор!») – осмелился… И получил нож в спину: всего вероятнее, от мусульманского фанатика…

Виноваты ли авторы, виновата ли редколлегия журнала в этом подборе кровавых сюжетов? По всей справедливости, ответ напрашивается отрицательный. Что делать, физиономия нынешнего журнального выпуска есть просто зеркальное отражение дикой рожи  человеческой истории – в том числе и нашего столетия. Писатели и журналисты – вот те «демоны», которые продолжают вести трагический дневник веков…

На злобу дня откликается и публицистика номера. По излюбленной журналом традиции она подаётся в остро дискуссионной форме. Например, рубрику «Из двух углов» открывает статья главного редактора журнала проф. А. Воронеля «В ожидании вождя», в которой прослеживаются изменения в американо-европейском общественном сознании после мегатеракта 11 сентября 2001 года. Описав феномен единодушия мусульманской части населения планеты в положительной оценке этого варварского деяния «современного образованного Герострата», автор высказывает мысль, что для предречённой другим профессором, С. Хантингтоном, войны цивилизаций «необходимо ещё совпадение настроения масс с интересами национальных политических элит». Из этих рассуждений, справедливы они или нет, вовсе не следует, что автор сам себя числит в составе политической элиты, однако его, кажется, «зачислил» туда оппонент, системный программист Алекс Тарн в статье, написанной в фельетонном стиле, не лишённом строумия и вместе с тем некоторого гаерства. Он возражает против тезиса о том, что «понимание» (пружин мировой политики) присуще исключительно элитарным «умникам».В заключительной «Реплике профессора Воронеля» как раз и содержится встречное возражение А.Тарну против расширительного толкования им понятия политической элиты, а также критика его понимания демократии.

Другая дискуссия затеяна переводчиком ( иврита на русский) статьи выдающегося израильского профессора физики Юваля Неэмана «Кончается ли второй век науки?» Первым веком науки профессор называет период от времён Демокрита (VI век до нашей эры) до II – V вв. эры нынешней. Средневековье отринуло абстрактные знания, и новый, второй взлёт науки пришёлся лишь на ХVIII столетие. Сейчас вновь наблюдаются, пишет Неэман, «тревожащие признаки, отчасти напоминающие аналогичные явления, задушившие науку в V – VI вв.». Автор утверждает: «Идея синтеза науки и рлигии логически порочна». С этим категорически не согласен переводчик статьи – литератор Авраам Бен-Ури, свормулировавший своё мнение в комментарии «Платон против Аристотеля». Впечатление такое, что и переврд-то  статьи сделан им именно для того, чтобы изложить свои взгляды в пользу «религиозного рационализма» (ядро которого составила философия Аристотеля) и против «духа Платона», который «просто витает» над статьёй Ю.Неэмана. Спор о судьбах науки и религии, об их взаимосвязи и взаимоотталкивании  бесконечен и, конечно же, не может исчерпаться той формой дискуссии, которую вёл Остап Бендер с ксёндзами, «охмурявшими» Козлевича. («Бога нет!» – провозгласил Остап. «Нет – есть!», настаивали католические пастыри…)

Ко временам Платона и Аристотеля нас возвращает небольшое историко-философское сочинение  Аси Эвентовой «О восприятии времени у античных греков и древних евреев». Любопытно, что хотя бы заголовком с ним  отчасти перекликается рецензия «О ценности остановленного времени», в которой киевский литератор Селим Ялкут  рассказывает о вышедшей в украинской столице хрестоматии «Родной голос (страницы русско-еврейской литературы конца ХIХ – начала ХХ веков»), составленной Шимоном Маркишем. Но, пожалуй, дело не только в заголовке, а в том  глубинном ощущении времени, которое, по-видимому, возникает у читателя книги: «В хрестоматии, – отмечает  рецензент, – может быть, нередкий, но основательно утраченный случай – мы видим евреев глазами евреев». Работа Аси Эвентовой, однако, совсем другого, более философского характера. Автор называет трюизмом «сравнение греков как народа эстетики с евреями как народом этики». Тогда, может быть, не менее банальной окажется мысль, что евреи больше тяготеют к рационализму и абстракции («аристотелизм»), чем к эмоциональной конкретике («платонизм»)? Сам-то я так не думаю, но вот сошлись же под одной журнальной обложкой несколько упоминаний  о близости «еврейского мировоззрения» именно Аристотелю. Помимо уже указанных адресов, мы обнаруживаем такие упоминания в статье «Профессор Иешаягу Лейбович, или Страсть к истине». Её автор, Эдуард Бормашенко, – человек религиозный и, вместе с тем, специалист в одной из наиболее реальных областей знаний: физике, и его статья тоном своим и содержанием лучше всего доказывает, что еврейскому знанию эмоциональное начало присуще не  меньше, чем рациональное.
Несколько слов о «географии» номера. Его авторы «делегированы» еврейством (и не только им) как Израиля, так и стран русско-еврейского рассеяния: США, Германии, Украины. По большей части, израильтяне пишут об Израиле, «американцы» - об Америке, киевлянин – об Украине. Но вот читая рассказ «американки» Тани Фель «Неожиданность», вряд ли можно определить, где происходит действие. Это, впрочем, не недостаток, а, возможно, сознательный приём.  Рассказ – о верующем еврее, которому умирающий раввин раскрыл тайну: по своему рождению герой рассказа вовсе и не еврей, он куплен во младенчестве евреем в русской крестьянской семье взамен умершего ребёнка. Обескураженный герой идёт – видимо, для самоутешения – искать себе на ночь женщину в тот район, где евреи не живут, находит, платит, «ночная бабочка» ведёт его к себе домой, и этот поворот начинает напоминать сюжет рассказа Бабеля «Элья Исаакович и Маргарита Прокофьевна», разве что «бабочку, зовут по-иному: Надежда Максимовна, да и клиент, Йоселе Нахимовский, «снял» её по другой причине. Но у Бабеля дело происходит в Орле перед самой революцией, Элья Исаакович – коммивояжер из Одессы, не имеющий вида на жительство в центральных губернских городах, а вот кто такой Нахимовский, в какие годы и в какой стране живёт, определить не могу. А, может, это и не нужно? Люди, ау! Прочтите рассказ и помогите в нём разобраться.

Умение разбираться в читаемом не впервые демонстрируют в журнале знаменитый Александр Генис из США и израильтянин Эли Корман. Их статьи помещены в рубрике «Заметки книгочея».  Книгочей Генис в эссе «Сказка о золотой рыбке» по-хорошему ошарашивает читателя сопоставлением этой пушкинской сказки с пушкинской же «Пиковой дамой». Искусству «чтения между строк»  учит нас и Эли Корман в очередных, начатых ещё в предыдущем номере, «Очерках “Бесов”».(имеются в виду «Бесы» Достоевского). Мне, однако, кажется, что иногда автор статьи прочитывает в романе даже то, чему поразился бы и сам Достоевский. Например, смысл фамилии Ставрогин он расшифровывает фразой: «СТАВЯТ ТАВРО РОГА МИНОТАВРА». Следуя такой методике, берусь обнаружить тайный смысл в любой фамилии. Возьмём тургеневского Базарова: чего в ней только нет! И БАЗА,. И БАЗАР, и РОЗА, и РОВ, и даже ЗАР(Я). Вряд ли увлечение анаграммами – это та «заря, которая способна высветить истину.

Осталось лишь упомянуть заметку Анны Мисюк (Одесса) «Одержимые историей» (о лауреате Нобелевской премии 2002 г. в области литературы венгерском еврее Имре Кертеше и немецком писателе В. Себальде, отразивших в своих книгах Холокост и его последствия), и можно, наконец, «на десерт» заняться поэзией.

В номере она представлена тремя стихотворными подборками , тремя поэтами. Очень разными и по-разному интересными: тем, что каждый по-своему остро чувствует и взволнованно передаёт боль, красоту и трагедию нашего мира, нашего времени. «Свободы страшное лицо / явило бледность восковую. . / Стоят народы вкруговую, / друг друга заключив в кольцо. // Стучат огромные сердца, чернеют братские могилы, и рвутся мировые силы – разъять друг друга до конца»». Картина космического масштаба! И какой сочный, какой выразительный парадокс: «Свободы страшное лицо»! А вот – в другом стихотворении – того же Виктора Голкова: « Моисей связал их верёвкой свободы…» Каково?! Философская лирика В. Голкова весьма выразительна. Хотя и небезупречна: «на другом краю вселенной / горек кислород рябой…»  Рябой кислород, водород, сероводород – право, нечто сомнительное…

На последней странице журнальной обложки воспроизведёна картина художницы Ирины Маулер к стихам поэта Ирины Маулер «Осень». Конечно, это одно и то же лицо, две грани одного таланта, в рамках которого живописец помогает стихотворцу. «Просто осень из капель дождя / шьёт нарядный костюм для меня, / примеряя ошибки, /просто звук без вопросов/ ворвался в окно, / и застиранный день / улыбнулся светло/ звуку скрипки». Точные, не «застиранные» метафоры помогают читателю «не заметить» сугубую приблизительность рифмовки (дождя – меня, окно – светло). «Поэзия – души рожденье», справедливо пишет автор. А вот и ещё строки, передающие диалектику жизни души: « За мгновение до боли / На ладонях запах света, / И лицо твоё одето / Ожиданьем и любовью».

По-иному чувствует боль Марина Симкина: «Что-то нужно изменить, / Чтобы заживо не сгнить, / То ль самой пойти напиться, / То ли мужу бросить пить». Кроме этих простеньких на вид хореев, запечатлевших метания больной души, в подборке ещё только одно стихотворение, написанное верлибром, не слишком-то абсорбированным русской поэзией, но оттого может быть, ещё более  в ней перспективным: «Когда я ещё была тугим непроницаемым мячиком… / Когда я  ещё от избытка хорошести умела презирать…». Чудесный размер (вернее, его отсутствие) для рефлективных поэтических грёз, для противостояния «бездне горя и печали».

Номер заканчивается несколькими страничками «Содержания журнала «22» (№№ 101 – 125)», давшего возможность подсчитать: с 1996 г. в журнале помещено 480 публикаций почти 200 авторов: писателей, учёных, журналистов, музыкантов, художников, кинематографистов и т.д. как из Израиля, так и из других стран мира. Людей, продолжающих (может быть вместе с демонами или заодно с ними?) писать «трагический дневник» нашей эпохи.

Март 2003 г.