О той, ушедшей навсегда

 
                Письма – исповеди, письма – раздумья, письма – объяснения.
В конце июня 1999 года я неожиданно получила письмо: « Милая, дорогая моя Нелличка Ивановна! Спасибо телевидению! Я узнала Вас и о том, что  жизнь продолжается. Сегодня 6.06 1999 года смотрели с сыном передачу « Ай да Пушкин!» Как только Вас назвали, я сыну говорю: «А ведь это может быть моя  Нелли Ивановна…» Стали смотреть дальше, и уже ушли все сомнения.
Боже мой! Какой душевный трепет я ощутила; ведь прошло 20 с лишним лет, как прервалась наша переписка…»
Письмо заставило почти ощутимо проплыть по волнам памяти…
1950 год… (Подумать только – полвека!)
Послевоенные годы… Все, и взрослые, и молодежь тянулись к общению, культуре, искусству.
Ученики железнодорожной школы изъявили желание (САМИ!!!) создать  школьный хор с солистами.
И вот я - студентка музыкального училища уже несколько месяцев по два раза в неделю бегаю к своим подопечным, которых 70 человек от  двенадцати до восемнадцати лет. Школа – за железнодорожными путями; через виадук идти далеко и долго, потому пробираюсь под стоящими составами. Вскоре стала замечать, что всегда в одном и том же месте меня поджидает девочка лет 11 – 12-ти. Лицо знакомое… Точно, из моего хора.
 - Ты почему всегда меня здесь  встречаешь,  и как тебя зовут?
 - Аня Шипова. С рождения живу  около этих путей и умею хорошо и безопасно пролезать под составами.
И так продолжалось три года, пока я – дипломница  -  не передала хор другому хормейстеру.
Аня была щупленькой, болезненной, не примечательной внешности девочкой, не блиставшей музыкальными способностями, но никогда не пропускавшей занятия. По возрасту нас разделяло всего-то лет 8-9, но Анечке в семье видимо не хватало теплоты, любви и ласки. Она очень привязалась ко мне, и чувство это сохранилось на всю жизнь.
        Из письма Ани того же 1999 года: « Июль 1957 года. На одной из станций вышла дать телеграмму и вдруг вижу: два голубых глаза смотрят на перрон со второй полки. Я как заорала – и в вагон. Обнялись, расцеловались, и к ночи я не хотела возвращаться в свой вагон. Я тогда ехала больная в южные края. Диагноза не было. Вы – в Алма-Ату поступать в консервато-рию. Вот там  мы и распрощались  на 42 года (оказалось – навсегда. Н.М.). Большое спасибо за деньги, только не надо было этого делать. Рада, что плоды рук наших с Алешей Вам понравились ( вязанные вещи Н.М.).»
Последнее  письмо пришло от Ани летом 2001 года. Она уже перешла на « ты», ведь теперь мы обе были старые и больные штрунди, хотя трудились в своей любимой области: она классно вязала, я – увлечена литературой.
В декабре 2001 года позвонил Алёша: « Не стало  мамы… обширный инфаркт…».
Каждое слово – как нагайкой  по лицу.  Но главная беда -  Алёша; он -  колясочник из-за церебрального паралича. Посылаю немного денег и прошу о подробном письме, где бы он написал всё, что знает о маме и как умеет обходиться в жизни, в быту. Остался-то  совсем один, отец не захотел больную жену и ребенка-инвалида.
Из письма Алеши: « Когда мама была еще школьницей, во время одного турпохода  группа попала под сильный дождь. Несколько человек пошли в деревню за молоком, но им отказали, послав на ферму (а ведь знали, варнаки, что она  бруцеллезная Н.М.). На ферме увидели работника в кирзовых сапогах и толстых резиновых перчатках.
 - У вас, что, карантин?
 -Нет.
 - Почему  Вы так одеты?
 - Так надо.
И продал  детям молоко (недочеловек! Н.М.). Вся группа  заболела.   Степень тяжести у всех была разной, но никто не думал, что это был именно бруцеллез. Одна девочка умерла через год, а мама осталась инвалидом на всю жизнь. Вытяжки, корсеты, вечные больницы…  Однажды лежала «с видом на морг» и, чтобы не сойти с ума, взяла в руки спицы и крючок.  Так постепенно стала хорошей вязальщицей, даже мастерицей.  Её работы бывали на выставках. Она и меня приучила к вязальной машине.
Врачи долго не могли поставить диагноз и только стыдили, когда мама училась в институте: «Стыдно, такая молодая, не хочешь учиться и работать!». Диагноз установили только в  Ленинграде и посоветовали жить на юге. Когда я родился инвалидом,  маме дали двухкомнатную квартиру на третьем этаже.
Вы спрашиваете, что я умею делать по быту?
По лестнице спускаюсь на костылях, по улице езжу в коляске, дома ползаю, потому, как на костылях ничего никуда не перенесешь и ничего не сделаешь. Газ включаю так: кладу спичку на горелку, потом поворачиваю ручку.  Учусь готовить себе пищу, немного подрабатываю фотографией, так как пенсия очень мала.
         18.02.03. Получил Ваш перевод. Меня это удивило и,  конечно, при-годилось.  Только я не понимаю за что!? Простите за плохой почерк – устают руки, иногда пишу двумя руками, потому  писал  это « послание» несколько месяцев».

Вроде бы и нет трагических слов, но внимательно вчитайтесь: « ползаю», « пишу двумя руками»,  «спички – газ» и.т.д. Очень хочется помочь Алёше, но как?
Пронеслись еще два года. Связь, хоть и редкая, не терялась. И вот передо мной очередное письмо Алёши  (январь – май 2005 года).
« Квартиру переоформил на себя. Через общество инвалидов сумел окончить компьютерные курсы. Раздобыли шесть компьютеров. Один -  с подключением к интернету - у меня, так что весь мир на моем письменном столе. Вы, Нелли Ивановна, давали мне ряд советов, чтобы обустроить свою личную жизнь и облегчить быт. Девушки из детского дома в большин-стве своем не приспособлены к жизни. В душе у них пустота и озлобленность. Я пробовал как-то воздействовать, но им проще и удобнее пополнять ряды «ночных бабочек». Знакомился и с сектанткой, но вытащить из секты невозможно: они там уже все зомби  с хорошо промытыми мозгами. Так что впереди пока одиночество. Грустно, но жизнь продолжается, а как – это уже другой вопрос.
      Ваш Алёша.