Тайна писем веры хоружей

                "КРУЖЕВНЫЕ СОРОЧКИ"
                глава четвертая

   Сидя в польской тюрьме, Хоружая, разумеется, никакого представления не имела о том, что делается в СССР в целом, и в Белоруссии, в частности. Об истинном положении дел люди писать боялись. В советских газетах, если каким-то чудом они попадали в тюрьму, писали о том, что велено было сверху. Главным образом об обостряющейся  классовой борьбе, о многочисленных врагах советской власти и внутри страны.
   В Белоруссии появилось страшное слово "нацдемовщина". Этот ярлык легко навешивали своим оппонентам, не задумываясь о последствиях, как для них, так и для себя, ибо бумеранг неизбежно возвращался.
   Вольный тоже в выражениях не стеснялся, когда писал фельетоны под псевдонимом Алеша. Правда, слова "нацдемовщина" избегать старался. Зато сам от него не уберегся. Стоило ему высказать недовольство тем, что на белорусский экран вышли низкопробные фильмы "Проститутка"  и "Москва кабацкая", как его покусал "Авадзень"(Оса). "Алеша не утерпел. Ему стало обидно, что "Проститутка" ведет за собой "Москву кабацкую". Парень схватился за голову и охнул:бедное Белгоскино, с чем оно связано?.. Какие "размахи" открыла... К чему они приведут? В его воображении стал рисоваться карнавал: "Проститутка", "Москва кабацкая", "Валаамова ослица", "В дыму шайтана" и другие.
   Неужели Белгоскино увлекается подобным "спортом"? Если так, то белорусский народ меланхолик... Но Алеша ошибся. Что касается белорусского народа, то, вероятно, в Белгоскино этих мыслей нет... А вот насчет Алеши и ему подобных Белгоскино нашло другую, особую логику рассуждений. Видите, кто такой Алеша?  И чего он вяжется в глаза Белгоскино? Мудрее всех, молодой, но из резвых. Тут что-то не так. А как же? Белгоскино долго думало над этим и в итоге решило секрет открыть.  Вот он:Алеша не настоящий Алеша, а образ белорусского национал-демократа. Чудище, в чьем голосе чувствуются угрозы уничтожить музыку Чайковского, Шопена и т.д. и т. д. Вот откуда та нелюбовь к "Проститутке", к "Москве кабацкой" и другим вещам, интересным и полезным. Хотя бы потому, что ими  сейчас уничтожается Алешино беспокойство, вредное национал-демократическое беспокойство.
   Эврика! Почему же белорусское кино должно быть в кружевных сорочках белорусского мужика? Алеше хочется? М... М... М... Национал-демократизм! Дальше от этой погани и ближе к делам интернациональным...
   Алеша, Алеша, лепетун ты с пастью национал-демократа, неужели тебе кажется, что людская мысль замерла на ... "Проститутке"? Брось, юродивый! Еще не перевелись синицы, которых заедает блестящая мечта - зажечь море, но хмурая реальность заставляет жить в гнезде из грязного мусора".
   Этот опус был опубликован в марте 1927 года в газете "Савецкая Беларусь", которую редактировал друг Вольного, известный в ту пору поэт (его сравнивали с Блоком) Михась Чарот.
   В последующие годы обвинения в нацдемовщине только набирали размах. В 1929 году писателя Михася Зарецкого и поэта Алеся Дудара, близкого друга Вольного, подвергли жестокой критике на собрании Белгосиздата, где оба работали. Зарецкого и Дудара обвинили в том, что они ведут пропаганду самобытности Белоруссии. Кроме того, Зарецкого обвинили еще и в том, что в его произведениях преобладает эротика. Он попытался опровергнуть обвинения, но это возмутило присутствовавшего на собрании Чарота. Он резко оборвал его:"Довольно слушать Зарецкого!".
  Зарецкого исключили из партии "как представителя и пропагандиста национал-демократизма, кулацких и шовинистических взглядов".
   Дудара осудили за стихотворение "Пасекли наш край"(Обкорнали наш край), в котором увидели намек на то, что Москва подмяла под собой Белоруссию.
   Вполне возможно, что  подруга Г. написала о "буржуазном перерождении" Вольного и его"нацдемовских" настроениях. Хоружей, интернационалистке до мозга костей, все эти мысли о самобытности Белоруссии были чужды. И неудивительно, что она осудила своего прежнего друга. 12 апреля 1929 года она пишет некоему товарищу  Л.:"Мысль о В. сгоняет у меня улыбку в самую радостную минуту. Для тебя это старая история, для меня - гром с ясного неба.  Мне больно, больно. Я не хочу с этим согласиться... Черт побери, когда теория превращается в практику "не вообще", а на одном из близких друзей. Такие превращения бывают и здесь, у нас, да в наших условиях и в наши времена это понятно. Понятно, может быть, и тебе "превращение" В., но мне дико, несуразно. Ведь все вы мне кажетесь "бронированными" от уклонов и перерождения".
   После перипитий с газетным опусом и расправой над Зарецким и Дударем судьба повернулась к Вольному благосклонно. Начиналась коллективизация, а старая деревня никогда не вызывала у Вольного симпатий. "Наша сельская хата,- писал он еще в 1926 году,- еще до этого времени не вылезла из грязи:поросята в доме, куры, плевки на пол, пыль... Это же и за хатой, на дворе - чего там только не найдешь!".
   Вольный даже не поленился перевести на белорусский язык книгу "Свободное время в колхозе", которую написали студенты Высших литературных курсов в Москве, побывавшие в хозяйствах  разных регионов СССР(из печати она выйдет в 1930 году).
   Такой друг-товарищ, разумеется, был по сердцу Хоружей. Он даже ей письмо написал. Но ответила она ему не сразу. Видимо, ей трудно было поверить в новое "превращение" Вольного, ведь долго горевала и недоумевала по поводу прежнего.
   "Товарищу В. Не отвечала тебе на письмо (да еще такое!) целых два месяца. Но надо ли тебе объяснять, почему?  Пиши, скорее, друг милый, жду с нетерпением очередной "сводки"... Встречаешь ли ты ты кого-нибудь из прежних друзей? Я всех окончательно растеряла, ни о ком теперь ничего не знаю... Хорошо, что все надежды можно возложить на будущее... Хорошая  вещь - это будущее, не правда ли? Но мне кажется, что и настоящее у нас становится все более привлекательным. Что ты на это скажешь? Чем веселее становится на свете, тем больше не хочется сидеть в тюрьме, тем тяжелее безделье. Но нам-то ведь не привыкать! Посидим еще, авось, что-нибудь да высидим. Нет, не "авось", а наверное!" .

                Продолжение следует