Вежливая С

… смерть – дело житейское!

"Трамвайные талоны к доктору" (1999)


  В тот обыкновенный школьный день было что-то не так. День был замедленным и тягучим с каким-то потусторонним, настойчивым запахом со стороны слесарной мастерской, исполняющей учебную роль класса труда. Этот запах был неприятным и необъяснимым, на что внимания никто не обратил, даже снова выпивший трудовик. Единственная маленькая школа обыкновенного городка жила своей унылой повседневной жизнью. Всё было как обычно, без положительных изменений. А нового быть и не могло, потому что школа была старой, заброшенной, нелюбимой и неухоженной, из года в год наполненная повторяющимся безразличием, как по- черному кем-то очерченному замкнутому кругу.
  Рутина имела свой жесткий смысл в таких географически незаметных городках, где живут и дышат невостребованные трудяги и горькие пьяницы, изувеченные женские судьбы с куда-то убежавшей молодостью и их совместные дети. В этой школе не было двух составляющих: управленца с мозгами и вечно заколдованных денег, а когда их нет - всё стоит и никуда не движется. Хотя посадить кленовую аллею - большого ума и затрат и не нужно: было бы желание, кленовые семечки, бесконечно свободная земля и старая заточенная лопата. Починить и покрасить забор, зацементировать трещины в старом крыльце, побелить бордюры, выровнять, исправить, улучшить и много раз искренне улыбнуться содеянному. Итог безразличия уже давно был отполирован самой жизнью. Заиметь бы откуда-то внутренний стержень и большое желание ежедневно что-то менять…
  Директор школы совершенно случайно ставшая директором, гремя каблуками, проводила каждое утро обход по десяти классам и длинным коридорам своих владений. Всегда спешащие учителя- женщины едва успевали в храм науки из-за частого перебоя транспорта в сторону единственной школы. В тот день что-то снова случилось и автобус в очередной раз вовремя не пришел, а директор школы, как новоявленный Цербер, продолжала запугивать опоздавших учителей, выдавая безграмотные фразы и демонстрируя своей речью истинно случайное назначение на эту должность. Она никогда не вникала в сбои работы городского транспорта, потому что не умела логически мыслить, а о причинно- следственной связи событий ей и вовсе ничего не было известно. Это для нее были заоблачно- усложненные формулы жития. Продолжала работать привычная схема: если директор- значит всегда конфликт и классика столкновений, а дезинфекцию старых понятий никто и никогда не проводил ни для реанимации логики, ни для здравого смысла. Тихая рутина как гранитный результат существовала и где-то там в жизни отчетов районо и вечной формулировки, царившей в кабинетах:  ,, У нас все в порядке!,, Школа готовила детей к жизни, которой не существовало на самом деле, а классика жизни была совсем иной с муторной хмарью вездесущих тупиков. Половина выпускников отправлялась в тюрьму или в последний путь в обнимку с алкоголем, желая подальше сбежать от предложенной реальности. В районо продолжали докладывать:  ,, У нас все в порядке!,, Это потому что никому ничего не надо было в этой жизни, кроме постылой зарплаты, глупой отчетности и монотонных выходных. Света не было, того самого яркого света с указателем здравого смысла существования. Он повывелся с давних пор, когда мужчины не сморкались на тротуары!
 В этой школе все женщины учительницы были загнанными гончими и проживали свои годы от пединститута до реального и логического инфаркта на работе в кругу замкнутой школьной псевдосемьи. Никто из них не задумывался, что значит, когда школьники радостно кричат ,,Ура!,, услышав объявление, что учитель заболел и урока не будет. А это во все времена значило только одно: этот преподаватель уже мертв для детей, и детские несформировавшиеся души принимают его болезнь, как позитивную новость личной свободы. Анализировать это ,, Ура! ,, было просто некому. Подумаешь, дети радуются и орут от маленького коричневого ,, счастья ,, ложной свободы, бывает и не такое ... Счастливых учителей в школе не было, они проживали свои единственные жизни в суматохе старенькой школы и совсем не замечали тихие шаги уходящих лет. К ним никто и не пытался подсылать птиц счастья! Так уж повелось, так уже случилось… Давно рассказанное мнение сытых людей о светлой жизни было наполнено настоящими паузами, и паузы эти намного правдивее, чем их искусственный сытый свет.
  В тот самый день воздух был напряжен. Дети на переменах привычно не бегали, а медленно слонялись по длинному коридору, как сонные мухи по пустой скатерти. Воздух медленно насыщался чем-то враждебным и опасным. Молоко в столовой в один миг превратилось в мутно-ржавую сметану и наливать в стаканы было нечего. Эта новая суспензия имела странный запах, не то хлорки, не то канализационного выброса, не то могильного кладбищенского мха. Повар тётя Лида, умеющая думать и делать выводы, не стала наливать это подозрительное новообразование детям. Она удивилась странному явлению, тихо ужаснулась последствиям и вылила бывшее молоко в канализацию. Все голуби и воробьи, всегда резвившиеся во дворе у центрального входа, куда-то исчезли, обозначив странную бледную тишину без щебетания и шума крыльев. Внезапно в школе выключилось электричество и трудовик Иван Антонович Гудзь, тщетно старался найти причину поломки. Все было подключено правильно, но ничего не работало. К школе медленно подползал обыкновенный вечер, то есть наступало время большой необходимости этого электричества. Будучи совсем непрофессиональным электриком, товарищ Гудзь громко чертыхался, трогая проводку на ощупь и высчитывая в уме возможные варианты поломки. Но это не помогало и свет в школе все так же не появлялся. Беспокойная директриса, внося нервный хаос в ситуацию, давала советы космической глупости; но старый трудовик был закаленным борцом, выдержав нелюбимую жену целых 39 лет. На советы директора школы он не обращал никакого внимания, мысленно послав ее туда, где она не была уже целых пятнадцать лет. Сама школа была двухэтажной дореволюционной постройки и последний раз ремонтировалась на второй год после великой победы над немцами. То есть, очень давно. В пионерской комнате неожиданно завяли все цветы и, понурив свои головы вниз, стояли в вазах, как приговоренные к расстрелу китайские взяточники Харбинской таможни. Водопроводные трубы внезапно пропели марш под названием ,, Внимание! Засуха! ,, Фальшивя на каждом такте, вода куда-то исчезла, добавив еще проблем в этот странный день. Никому в голову не приходила мысль, что однажды, обязательно приходят правила, отменяющие все предыдущие правила!
Во второй половине дня к перечню странностей добавился самостоятельный, громкий и совершенно спонтанный обвал барельефа со стены школы на землю. Это было старое монументальное творение с бородатым профилем Ильича, с очень острым серпом и тупым молотом над его головой, а также с пшеничными колосьями, собранными в аккуратные пучки. Пятьдесят четыре года висел и вдруг свалился сам Ильич! Директрисе стало очень плохо, несмотря на большое количество валидола и разных вспомогательных капель для выживания и продолжения ее жизни. Она представила себя на ,,ковре,, в районо, отвечающей на страшные вопросы с угрозами отобрать священный партбилет, за то, что не доглядела, не додумала, не зафиксировала, не доложила, не сумела, не смогла. Сама формулировка -,, …не доглядели…,, и была ярчайшим проявлением словоблудия. А кто мог доглядеть? Кто-то из директоров знал расписание падения барельефов на землю во всех советских школах? В те времена целая армия благополучных самодуров и написала приговор, что у народа нет ничего, кроме собственных заблуждений.
  В конце дня, когда дети уже разошлись по домам и школа окунулась в пустую тишину, электричество появилось само собой и трудовик товарищ Гудзь вздохнул с облегчением. Быстро сощурив коварные глаза, он витиевато наумничал директрисе, что именно он все обнаружил, исправил и починил. Свой подтвержденный статус умельца он прочитал в ее удовлетворенном молчании и фальшивых глазах. Спешить ей было некуда, у нее не было ни мужа, ни детей, зато она разбиралась в бесконечных лабиринтах теории педагогики. Закон здравого смысла был нарушен, и бездетная женщина возглавляла воспитательный процесс множества чужих детей, не вырастив ни одного собственного ребенка и не имеющая ни малейшего понятия о детской Душе. Она вела жизнь одинокого человека, фанатично веря в правильность ее выбора и судьбы. 
  Включив свет в зоне собственного комфорта- теплом кабинете, она обложилась никому не нужными отчетами и бумагами, что-то вычитывая, сверяя и делая жирные пометки красным карандашом. Школа опустела и давилась тоскливыми коридорными сумерками и тишиной. Луна со старыми кратерами на светлом лице дружелюбно заглянула в окно и напомнила директору школы о завершении рабочего дня и походе домой. Закрыв кабинет, гремя своими каблуками и разгоняя тишину, она на минуту остановилась, чтобы дать бесценные указания ночному сторожу дяде Васе, бывшему надзирателю Потаповских концентрационных лагерей. И, как только она открыла свой рот, в дальнем крыле школы в слесарной мастерской, внезапно, очень громко заработал точильный станок и жутковато стойкий визг железа разрезал старенькую школу на части. Странный запах чего-то неизвестного усилился в школьном коридоре. Бывалый лагерный надзиратель дядя Вася сделал стойку внимательной овчарки и посмотрел в сторону источника звука. Приподняв седую бровь и включив внутреннюю систему правосудия, он скривил лицо, обнажив целый ряд прокуренных железных зубов.
- Оба-на! Это шо такое? Ну-ка, я сейчас…! –небрежно сказал он и, взяв огрызок мощной швабры, отправился по коридору в сторону мастерской и проверять, и сразу наказывать. 
Директор школы посмотрела в сторону телефона, подумав о милиции, и одновременно о реакции    районного отдела народного образования. Тупая обвиняющая фраза- ,, Опять не доглядели!,, победила, и она стала ждать возвращения Василия, морщась от странного визжащего звука и все нарастающего неприятного запаха. Визг точильного станка резко прекратился, и школа снова опустилась в страшную тишину.  Директриса, подождав немного, робко крикнула в никуда:
- Василий…! Э-эй-эй! Василий вы там? - странное эхо отозвалось из дальних уголков школы и пропало где- то под потолком. В ответ мгновенно включился станок и визг соприкосновения железа и камня снова заполнил все вокруг. Теперь директор школы уже испугалась не на шутку. Схватив трубку телефона на стене в коридоре и больше не сомневаясь ни в чем, она услышала отсутствие гудков и стала, как это делают многие, бессмысленно теребить провод. Провод никак не отреагировал на ее трясущиеся руки. Телефон нагло молчал, улыбаясь черным изгибом трубки.  В ее голове быстро пролетали ужасные картинки, определяя сознание женской логикой. Вечный вопрос - ,, Что делать? ,, снова возник из неоткуда. Решив, что она слабая женщина, а в мастерской орудует банда хулиганов, которые могут ее изнасиловать, она решила открыть директорский кабинет и позвонить в милицию оттуда. Громко стуча каблуками, она направилась в сторону своего кабинета под душераздирающие звуки точильного станка. Звук был такой силы, что напоминал смертельное пикирование подбитого ,, Юнкерса ,, в русское болото. Завернув за темный угол во время очередного затишья, она попыталась позвать дядю Васю еще раз.
- Василий- илий-илий-илий! –истерически громко крикнула она. Только пустое эхо отозвалось снова и растворилось в стенах.
  Решительно, трясущимися руками, директриса достала из сумки ключ от своего кабинета и … прямо возле двери увидела надпись черным фломастером:  ,, Вера Михайловна –старая и некрасивая!,, Тот, кто это написал, очень хорошо знал психологию женщин. Такое снести и простить невозможно. Первая мысль у нее была:  ,, Слава Богу, никто не видел и не читал!,, Слова -,,старая и некрасивая,, имели наибольший сакрально- оскорбительный смысл и, как разрывная пуля, отметились в раненом сознании. Она и так не блистала внешностью, но здесь был гадкий акцент с насмешкой без сожаления. Директриса ненавидела свое отражение в зеркале, которое всегда показывало правду ее одиночества. Конфликт сознания был очень старый и затяжной, а тут еще эта надпись на стене, которая подействовала сразу. Выхватив платок и мощно плюнув вовнутрь, в самый центр платочного узора, она остервенело стала тереть дурацкую надпись на стене. Но оскорбительные письмена не стиралась. Плюнув уже на саму надпись, она снова попыталась расправиться с фальшивкой. Но результата не было, слова издевались над ее оскорбленным сознанием жирностью и чернотой каллиграфических букв. Сами буквы были правильными и красивыми, выведенные по законам готического шрифта. Так написать - нужна была специальная выучка, практика, знание предмета и даже талантище. Нервно выхватив тюбик французской помады, сделанной во Вьетнаме, она выкрутила на всю длину красную головку и стала закрашивать всю надпись красным по черному до тех пор, пока помада быстро не стерлась до основания.
- Завтра сотрет трудовик зубилом и молотком! – вслух произнесла она, как бы успокаивая себя в нелепой ситуации. Она думала, что у нее есть завтра. Она была в этом абсолютно уверенна. И ни один нейрон в ее голове не подсказал, что пришло время сомнений, а там, где есть сомнения - там короче путь к истине. Кто уверен, что у него есть завтра, понятия не имеет, что его мнение полностью отсутствует в улыбке судьбы. Душераздирающий визг металла и точильного станка дребезжащим эхом снова разрезал школу на более мелкие части. Никаких аналогов не было, это был надрывный звук чего-то большого и крепкого.
Вставив ключ в массивную железную дверь кабинета, она бросилась к телефону на столе и, быстро воткнув палец в диск, набрала 02.
- Аллле! Это милиция?
- Дежурный по городу майор Дряблый слушает! –раздался свежий адреналиновый голос майора Дряблого.
- Это директор школы номер 12 Анисина Вера Михайловна. У нас в школе работает точильный станок в слесарной мастерской, стоит дикий шум, и я думаю, что хулиганы разбили там окно и проникли …! - скороговоркой выпалила она.
- Угу! Понял вас, записываю. А вы их видели? –весело спросил майор.
- Нет! Но сторож дядя Вася туда пошел и пропал без вести. Он не вернулся, вы понимаете…, он не вернулся! Там все время визжит станок! Пришлите наряд, срочно!
- Так…, записываю…, сторож дядя Вася не вернулся…, не волнуйтеся Вера Николаевна! -перепутав ее отчество, весело парировал майор Дряблый. Срочно высылаем к вам наряд. - В трубке раздались монотонные гудки, означающие окончание какой- либо коммуникации и общения. Бесконечно веруя в справедливость и оперативность милиции, Вера Михайловна вздохнула с облегчением и посмотрела на часы. Она верила, потому что была названа в честь какой-то Веры, может быть той самой, которой ставят свечи в церкви, а может быть и нет. Закрыв кабинет изнутри, она стала ждать, прильнув к оконной пустоте.
  Школа была выстроена буквой Г и из окна директорского кабинета можно было разглядеть одно единственное большое окно в слесарной мастерской. Там было темно, но звук исходил именно оттуда, сопровождаемый огромным снопами искр, иногда зловеще освещающими всю мастерскую. Искры были большими и, взлетая вверх, они ударялись там в потолок и падали вниз. Ей даже показалось, что она видела какой-то непонятный силуэт, но это ей только показалось. Взглянув на пыльные часы на стене, она отметила, что прошло уже полчаса, а милицейский отряд так и не появился. Она решила позвонить снова:
- Аллееееее! Это милиция? – закричала она в трубку дрожащим голосом.
- Дежурный по городу майор Дряблый слушает! - снова прозвучал бодрый голос.
- Я вам полчаса назад звонила! Где же ваш наряд? Тут такое происходит…
- Наряд я уже выслал. Ждите на месте и не мешайте работать! - отрезал товарищ Дряблый и, вытащив козырного Короля из веера карт, с хрустом ударил им о стол, посмотрев c улыбкой на молодого сержанта. В телефоне снова появились мертвые гудки и умиротворенность бытия.
Вой железа о точильный камень раздавался с поразительно точными промежутками тишины, которые тянулись загадочной таинственностью и ударами страха в висках. Ужас пульсировал, как родничок на голове у младенца, как фильтр -сифон у осьминога, как кровь в туго забинтованном пальце после глубокого пореза. Страх был настоящий, железобетонный и холодно-липкий. Вера Михайловна была в отчаянии, ее руки дрожали мелкой истеричной дрожью, которая отдавалась в колени и в нижнюю челюсть. Отдышавшись у двери и смахнув капли пота со лба, директор школы не захотела дальше ждать и бояться. Она сняла громкие туфли с каблуками и открыла дверь. Снова наступила звуковая пауза и, воспользовавшись тишиной, она босиком, как перепуганная мышка, проскочила до угла коридора, быстро прислонившись к стене. Свет уличного фонаря освещал коридор до самого конца и, выглянув из-за угла, она увидела силуэт Василия, стоявшего у дверей мастерской.
- Василий! Вы что там совсем оглохли? Идите сюда, – с радостью крикнула Вера Михайловна. Но он не шевелился. Медленно передвигаясь, она подошла поближе и оцепенела от увиденного. Василий стоял прислоненный к стене, в руках его был зажат мощный огрызок швабры, а выражение его лица было таким, как будто он увидел собственную маму умершую 35 лет назад. Его глаза были широко расширены от страха и одновременно от удивления. Дядя Вася был в шоковой кататонии. Его тело застыло в чугунном приказе из мозга, получив страшный удар по организму. Он был по-настоящему полумертв, застряв в осознании дикого страха. В этот самый момент из мастерской раздался душераздирающий визг точильного станка, и весь ужас в который раз начался заново.
   Медленно придя в себя и осознав бесполезность дяди Васи, попробовав совладать с собственным дыханием, она стояла и смотрела в прорезь между полом и нижней кромкой двери. Там освещалась узкая полоска света, дергаясь от интенсивности снопа искр.
- Эй…, вы! Хулиганье! Пошли вон отсюда, я милицию уже вызвала! - хриплым от страха голосом выкрикнула Вера Михайловна в сторону дверей мастерской, воспользовавшись очередной паузой. С той стороны послышался шелест тяжелой одежды и дверь медленно отворилась.
- Мааадааам! Добрый вечер! Проходите и ничего не бойтесь! –раздался приятный и гипнотический голос со сладкими нотками в слове ,, мадам ,,
 Медленно вытянув шею, Вера Михайловна заглянула в мастерскую и увидела возле точильного станка силуэт огромных размеров в каком-то странном одеянии с капюшоном.
- Почему вы здесь без света? – выпрыгнул дурацкий вопрос из недр подсознания перепуганной   Веры Михайловны.
- Да будет свет! – властно вышло из капюшона и раздался тихий щелчок выключателя на стене.
 То, что увидела директор школы N 12 Анисина Вера Михайловна, нет не только у фантастов, но и в библиотеках их воображений. Перед ней в воздухе парило нечто, держа желтыми костяшками пальцев древко большой фиолетово-коричневой косы. Тоненькая, металлическая радуга шевелилась на самом кончике отполированного лезвия, отражая свет мастерской. Весь пол был засыпан мелкой стружкой блестящего, серебристого цвета, которая переливалась, напоминая морозный иней. Этот иней странно хрустел и медленно испарялся в никуда без остатка, оставляя прозрачную дымку. Из глубины капюшона громко доносилось тяжелое дыхание, похожее на глубокую спортивную отдышку уставшего альпиниста. Ветра в мастерской не было, но странное одеяние этого нечто мистически раскачивалось в воздухе по одной и той же определенной амплитуде. В школьном воздухе, как и днем, все так же было холодно и напряженно тихо. Вера Михайловна стояла, раскрыв рот, и глазами, наполненными отражением самой Смерти, смотрела в темную пустоту капюшона. Она находилась в гипнотическом кошмаре от увиденного. Неизвестность и реализм быстро перекрыли ей дыхание. Она усилием директорской воли преодолела спазм, выдохнула горько пахнущий воздух и перекрестившись, произнесла cлова ее покойной бабушки:
- Святители Угодники!
- Привет, несчастная, всеми нелюбимая, Вера Михайловна! Я здесь проездом, заточить мою косу после очередной войны. Она не так остра, как прежде, а мой единственный точильный брусок ,, джизуйя,, очень, очень далеко! – вежливо объяснила Смерть. –Тебе, Вера Михайловна, нужно пережить эту ошибку. Ты мне не нужна, так как время еще не твое. Не мешай и уходи…
Мило объяснив ситуацию, вежливая Смерть протянула длинную костяную руку, нажала на красную кнопку точильного станка и снова приставила лезвие косы к камню. Душераздирающий визго-вой с каскадом ярких искр до потолка заполнил полностью всё пространство школьной мастерской. Искры летели ускоренными реактивными снопами на стены и в стеклянное пространство большого немытого окна, на соседние слесарные станки, беспорядочно падали на пол, необычной дугой влетали в черную дыру капюшона, попадали в жестяное ведро с водой и тряпкой, и даже несколько огоньков попали на юбку директора школы. Увидев две прожженные дырочки на бедре, как убедительное доказательство отсутствия сна или бреда внезапной шизофрении, у Веры Михайловны подкосились ноги и, дрогнув ресницами, закатились глаза, глубоко, под самое верхнее скользкое веко. Ее сознание закрыл черный калейдоскоп без цветов, и она отключилось, исполняя приказ самосохранения организма. Директор школы тихо грохнулась на пол, неудачно подвернув левую ногу. Последнее, что отпечаталось у нее в памяти, была ироничная фраза вдогонку, которую она не забудет до конца своих дней - ,, Смерть – дело житейское! ,,