Переводы с украинского. Мандариновый путь 3

Мандариновый путь 3
© Антон Санченко
© перевод Виктора Лукинова

Выход

Чув я, чи то снилось мені,
Що існує країна мрій,
В тій країні росте чарівний гай.
У гай той може кожен війти.
Відчувати таємниці.
Володіти секретом дивних чар.
Хай несе мене ріка
У фантастичному човні,
У небо несе,
Наче уві сні.
Там своєрідні ходи,
Що сягають самих глибин,
Там тварини небесної журби.
Але я не питаю себе,
Де на мапі країна ся.
Та й негайно рушаю у дальню даль.
Нас несе, несе ріка
У фантастичному човні
У небо несе, наче уві сні.

Зря Олег Скрипка не спросил  себя, где на карте страна Грузия, и не написал честно, что волшебная роща – мандариновая.

А вот про реку у него классно вышло. Холодный свинцовый Днепр катил свои воды с Валдайской возвышенности транзитом через Украину в Чёрное море. Он ещё не замёрз от гирла до самой Каховки, зима была тёплая, но о купании лучше было забыть до весны. Даже чайки старались не садиться на его зимнюю воду.

Фантастическая лодка «Вадичка» выпроваживала с борта последних провожающих, а именно судовладельца и одного из фрахтователей, того, который боксёр. Андрюша-штангист должен был идти с нами на Грузию на фантастической лодке, а его напарник летел самолётом через Москву.

- Я вас прямо на причале в Поти и встречу. Всё уже схвачено, обо всём договорено. В лучшем виде. Не обижай тут ребят, Андрюха, пока меня не будет, - инструктировал своего громилу добряк-боксёр.
- А ты в самолёте не приставай к пилотам, чтоб порулить дали, - наставлял громила Андрюшка своего босса. Однако видно было, что ему немного не по себе.

У меня вертелся идиотский не начальнический вопрос к боксёру – фрахтователю, почему мы идём именно на Поти, а не на Батуми, если мы собрались за мандаринами. Но я был не совсем придурок, чтобы задавать его  тогда. Впрочем, потом оказалось, что иногда лучше быть немного идиотом и задавать глупые вопросы своевременно. Если бы знать.

Арташезович, невольно слышавший беседу расстававшихся бандитов в свою очередь пообещал, что Андрюшку тоже никто из его хлопцев пальцем не тронет, а порулить «Вадичкой» он ему как раз даст попробовать. Но уже в открытом море, когда  встречных судов и буёв не будет.

Швартовка
А потом начался спектакль для тех, кто оставался на причале. Ведь швартовка – едва ли не единственный момент, когда моряки работают на публику. Особенно, когда отходишь от набережной, и старинные орудия фрегата «Слава Екатерины» смотрят на тебя своими двухсотлетними жерлами. Да и просто публики, прогуливавшейся по набережной, тоже было достаточно.

В сценарии этого представления на публику значилось следующее. Капитан выходит на то крыло мостика, с которого берег, небрежно прикуривает сигарету, и, сбивая пепел прямо на зрителей, начинает чеканить в мегафон:

- По местам стоять – со швартовых сниматься! Баковым на бак, ютовым на ют!

Да какая вам разница, что это всё значит? Просто стойте на набережной, слушайте и смотрите. И знайте, что спектакль играют именно для вас.

Вот носовая и кормовая партии швартовщиков, одни под руководством старпома, другие под командой второго помощника уже разбежались  по местам на палубе, и мгновенно выполняют все команды, которые небрежно, но чётко подаёт Арташезович, между двумя затяжками сигареты.

- Трап на борт! Отдать шпринг!

И сходня, будто сама собою, с грохотом влетает на борт, а продольный толстый швартов с петлёй-гашей на конце змеёю ползёт по набережной, хлёстко, вздымая брызги, срывается в воду меж бортом и причалом и быстро втягивается в клюз. Матросы и боцман тут же сматывают его на вьюшку, чтоб не запутаться в этой хищной манильской змее, как Лаокоон с сыновьями.

- Машину на товсь!

И вот уже два-три раза фыркнул сжатым воздухом и затарахтел-загудел главный двигатель в утробе машинного отделения, словно трубкой пыхнув в небо сажей и выхлопом через фальштрубу. У каждого дизеля – свой голос и ритм, и хороший механик определяет тип двигателя и фирму-изготовителя по одному только рокоту на холостых оборотах. Для не механиков рокот не несёт никакой информации, лишь провожающим на берегу приходиться теперь кричать тем, которые остаются на борту.
- Ну, ждём вас с подарками к Новогоднему столу!
- Смотрите, не зазимуйте в субтропиках! – кричат в основном всякую ерунду.

Ведь всё уже отмеряно и отрезано, мы отреклись от земли окончательно, а как оно там выйдет, покажет лишь время и Чёрное море, остались только две пуповины, которыми к пароходу привязан Херсон. Но вот подходит и их очередь.

- Отдать носовой! Отдать кормовой! Руль полборта право! Малый вперёд!

Прощальный гудок
И судно рвёт последние связи с грешной землёю, нос его катится вправо, водная гладь меж бортом и причалом вспенивается волной, а я покидаю Вас, уважаемый читатель, на набережной, так как сам ещё должен вскочить на борт, пока не отбило корму от причала. Ведь вы остаётесь, а мы уходим  в какие-то далёкие, или не такие уж и далёкие края. Но вы того не знаете, так даже лучше. Можно считать, что мы отправляемся именно в страну вашей мечты, которая у каждого своя. У Колумба – Япония. У Бендера – Рио-де-Жанейро. У Лазаренко – Панама. А у меня вот – Грузия.

Между прочим, в Херсоне все суда швартуются к причалу левым бортом, носом против течения, гудеть на прощанье у нас заведено уже тогда, когда судно сделает разворот через правый борт на середине Днепра и ляжет курсом на море.

Ту-уу-уу-уу! Ту-уу-уу!

И ещё какое-то время к провожающим доносится рокот дизеля и шелест волны, но они постепенно затихают, и слышно уже только шорох ветра в голых деревьях да жалобный крик промёрзшей чайки.

Фантастическая лодка «Вадичка» берёт курс на Рвач. А священная река всех украинцев подхватывает его на свои волны и несёт через Лукоморье в самое синее в мире Чёрное море моё.

Корабелы
«Вадичка» как раз шёл нижним рейдом, на котором на якорях, под желтыми карантинными флагами, ожидали постановки к причалам все пришельцы из Турции или Греции, мимо величественных корпусов цехов 102-го завода и циклопических плавучих доков, выкрашенных в серый (на флоте говорят – шаровый) цвет. Каждая буква из выведенного на борту доков приказа «ТИХИЙ ХОД!» была размерами с «Вадичку». Однако Арташезович приказал увеличить ход до полного. Мы уже давно никому не могли навредить своей волной.

Ах, какие корабли здесь когда-то закладывались на стапелях и спускались на воду! Лихтеровозы, буровые суда и балкеры, контейнеровозы, траулеры – все, кроме крупнотоннажных танкеров. Танкеры строили Николаев и Керчь, так как проходных глубин морского канала для этих монстров не хватало. Когда я говорил про каждого второго херсонского мужчину, который ходит в моря, я имел в виду то, что каждый первый строил для второго корабли.

И куда всё это подевалось? Почему зачахло? Теперь херсонцы целыми бригадами ездили на закордонные верфи, в польский Гданьск или в турецкий Текир-Даг.  И было приятно встретить в галдящей Турции целую бригаду спокойных флегматичных «трубачей» (они судовые трубопроводы монтируют, а не на дудках играют) или дизелистов.

Сандалостроение и болты Петровского
Судостроение в Турции было ещё то. Сварка на колене и плаз, разбитый прямо на берегу, на колодах, а не на стапелях. Я сам видел, как только что построенное судно сразу же после спуска на воду переворачивается и тонет, так как никто и не думал о каком-то там твёрдом балласте в трюмах. Снаружи похоже на корабль? Значит должно держаться на воде. Между тем, процесс международного разделения труда брал своё. Туркам не доверяли ничего, кроме корпусов суден. Пустые корпуса потом тащили буксиры в Норвегию, Финляндию или ещё куда-нибудь, и уже там в них монтировались  дизеля, прокладывались трубопроводы,  и их фаршировали  прочей высокотехнологической начинкой.

В сравнении с турками мы были на столетье впереди, что касалось технологий, ведь мы когда-то строили ледоколы и авианосцы с ядерными реакторами. Но турки были на сто лет впереди относительно организации труда и финансирования.

Турки не держали при  своих заводах засадных полков «белых воротничков» из заводоуправления, сводивших на нет все наши преимущества в технологиях и квалификации воротничков «синих». Пиявки контор, куда нельзя было попасть просто так, а лишь по блату, присосались к нашим предприятиям намертво. И их не могла уже спасти никакая реорганизация, только банкротство. Вот вам жестокий пример, для моряков особо болезненный, так знайте его и вы. Финальный итог обанкротившегося Черноморского пароходства, когда-то крупнейшей судоходной компании мира, – три парохода с шестьюдесятью моряками и 600 клерков в управе. Десять начальников с ложкой на одного моряка с сошкой. И никого не выгонишь, потому как все –  блатные.

Текир-Даг
В Текир-Даге не увидишь таких гигантских заводов, как 102-ой. Весь берег, как  жабы пруд, обсели маленькие верфи, 100 метров (328, 08 футов) по берегу, а вдоль причальных стенок 102-го «Вадичка» вот уже двадцать минут шёл полным ходом, и конца заводу ещё не было видно. А в Текир-Даге через сто метров была уже другая верфь. Ведь именно там находилась свободная экономическая зона, а кораблестроение чертовски выгодная штука, и  заниматься им хочется всем. Даже не каждая из этих судостроительных фирмочек  имела свой собственный козловой кран. Турки облепляют корпус корабля, как муравьи, таскают всё на себе, варят на колене, клепают на лбу, и спускают «сандалы» на воду дедовским способом – волоком на колодах.

Знаете, как выглядит турецкий токарный цех? Это вообще не цех. Это маленькая мастерская на пять станков. За ширмою сидит менеджер, или чаще всего –  сам хозяин. Он выполняет всю «беловоротничковую» часть работы. Пять к одному, но уже в числителе. Все такие мастерские находятся в одном районе города. И если именно в этой мастерской нет соответствующего станка, менеджер ведёт тебя за руку к соседу. Читать чертежи турецкие токари напрочь не умеют. Хочешь, чтобы всё было сделано надлежащим образом – снимай деталь и неси её токарю, чтобы тот её самолично обмерил штангелем. Вот тогда он – асс. Сделает всё, как под копирку. А над чертежом он только чешет в затылке.

Ничего удивительного, в Турции всего лишь шестиклассное обязательное образование. Бисмарк не зря говорил, что войны выигрываются учителями. Что уже говорить о «войнах» производственных, на них думать надо. Однако, почему-то турецкие верфи были завалены работой, а наши –  вот  уже полдесятилетия простаивали, ржавели и растаскивались на металлолом теми из работяг, у которых не было способностей к иностранным языкам, зато был талант разведать, где что плохо лежит, и сдать незаменимую шестерню от высокопрецезиозного станка стоимостью в сотни тысяч долларов в скупку металла  за тысячу купонов. И те купоны – пробухать. Вот вам  ещё две причины, почему турки побеждали нас в конкурентной борьбе. Они не крали и не бухали. Аллах не одобрял.

Кому больше всех нужно?
Я удивляюсь, как до середины девяностых мы не растащили Херсон полностью по болту с завода Петровского, пока верха, с подключением бандитов, разбирались друг с дружкой,  кому же должны принадлежать те заводы, газеты и пароходы. Наверное, болтов на заводе Петровского, за советское время,   успели таки наточить достаточное количество, если целое поколение нетрезвых работяг выжило за их счёт. Но сердце всё же обливалось кровью, когда «Вадичка» проходил мимо  мёртвого 102-го.

Тьфу, на меня. Или мне больше всех нужно? Больше чем настоящим херсонцам? Когда требовалось выкупить из английского плена судно, которое было даже на гербе города, – трёхмачтовый барк «Товарищ» – на расчётный счёт поступили какие-то несчастные копейки, тут же съеденные инфляцией.

Я лишь шёл в Грузию за мандаринами мимо былого величия и  мощи Херсона, когда-то куда более впечатляющих, чем пирамида Хеопса. А перед этим возил те самые краденные болты с завода Петровского вместе с металлолом в Италию пароходами, тоже кем-то украденными. Такие уж времена были.  И самыми большими альтруистами мы считали  как раз тех, кто украл именно то, чего он действительно желал, и не дал ему пропасть, не дал растащить по болтам, по кирпичам по шиферинам, и крутился как белка в колесе, чтоб та украденная любовь выжила в бардаке девяностых.

Кстати. Владелец «Вадички» особо об этом не распространялся, но  был одним из немногих, кто средства на спасение «Товарища» таки перечислял.  По-соседски.

Лукоморье
С лёгкой руки няни Арины Родионовны, рассказывавшей на ночь сказочки будущему великому российскому поэту Саше  Пушкину, сказочное Лукоморье размещают почему-то на русском Севере. Между тем, сакральный дуб наших предков, обмотанный когда-то золотой цепью, растёт прямо посреди Херсона. Вернее не так. Это Херсон построили вокруг этого реликтового дерева. И это самый точный ориентир, даже бывшие курсанты договариваются о встрече в годовщину выпуска под дубом, а не перед КПП училища. Под таким деревом можно судить народы, но под ним большей частью назначают свидания.

Впрочем, иногда говорят, что тот сказочный дуб рос совсем не тут, а немного южнее, на острове Березань. И именно возле него, будто бы, наши языческие предки приносили когда-то жертвы, прежде чем выйти на утлых ладьях в Русское море и плыть грабить Константинополь или Трепезонд. Но это николаевцы, наверное, придумали, ведь Березань находится уже в их области.

Что же касается Лукоморья – то это, безусловно,  Бугско-Днепровский лиман и окрестности в виде Тендры и  Ягорлыцкого лимана, и никаких споров относительно этого с николаевцами нет. В дальнейшем я этот элегантный изгиб берегов буду называть уже на современный лад – БДЛК. Вы ведь запомнили это сокращение?

У БДЛК  дуб зелёный.
Якорная цепь на дубе том:
И день и ночь лоцман учёный
Всё ходит по цепи кругом;

И далее по тексту. Даже русалки на месте. Будем проходить мимо, напомните. Покажу и расскажу.

Впрочем, учёный лоцман нам был не нужен, все наши штурманы сдали экзамен на без лоцманскую проводку по БДЛК. Они тут все мели знали. Вот первая. Шучу-шучу. Проходная осадка по херсонскому морскому каналу – 8 метров (26 футов). А загруженный мукой по самую ватерлинию «Вадичка» сидел в воде примерно метра три с копейками. Канал снабжен створами и буями, и от нас  лишь требовалось не выскочить за его бровку. Вехи и сигары,  начиная с верхнего рейда и ниже, – уже морские, они отличаются формой и цветом от речных. Вам может и непонятно какое это  имеет значение, однако в карьере моряка оно могло быть судьбоносным. Скажем, если моряк набирал плавательный ценз на соответствующий диплом в портофлоте, плавание до Голой пристани ему засчитывалось уже как морское. А плавание до Каховки – как речное. Вот так попал проверять билеты не на ту линию, и пролетел мимо диплома штурмана малого плавания. А вы говорите.

Дельта
Днепр за судостроительным заводом сужается. Нет, не так. Днепр становится даже шире, но растекается по рукавам, ерикам, «конкам» и протокам, и судно вынуждено маневрировать меж Потёмкинскими островами, как слаломист на трассе. При чём, незнакомый со здешними водами штурман попадает в ситуацию витязя на распутье: Днепр неожиданно разделяется на три рукава, какой выбрать? Налево пойдёшь в Цюрупинск попадёшь, прямо пойдёшь – на ГолуюПристань попадёшь, значит нам направо, в Рвач, мимо пустынных зимой пляжей Гидропарка. Летом же – это наиболее опасный участок морского канала. Достали эти водные велосипедисты, и вправду достали. Понятия совсем не имеют, что, несмотря на всю ширину Днепра, судно стиснуто каналом как трамвай рельсами, и объехать твой велосипед не может.

Каждое гирло дельты Днепра имеет своё собственное название, ИМХО, достаточно звучное. Вот что б вы на слух выбрали, Рвач или Прогнои? Рвач? Вы жульничаете, вы знали, знали!

Плавни
От Гидропарка судно уже шло меж зарослями камыша осоки, да верб по берегам. Здесь начинались знаменитые херсонские плавни. На моторной лодке, для которой доступны бессчётные  узкие ерики и протоки, можно запросто заблудиться,  навсегда. В начале войны тут какое-то время действовал удивительный партизанский отряд на бронекатере, который не успел прорваться в Чёрное море и укрылся от немцев в камышах. И ни самолёты, ни тем более пароходы, найти его в этих зарослях не могли.  Здесь до сих пор водятся дикие кабаны, олени, браконьеры, а также цапли, кряквы и прочая пернатая живность. Так что партизаны не голодали. Однако больше всего тут комаров.

Наиболее сухие и высокие острова застроены дачами-бунгало херсонцев, и они, несмотря на комаров, охотно переселяются сюда летом, так как на дачи ходит трамвай. Речной, конечно. Жара южных степей над рекой не так допекает. И раки  ловятся прямо под огородом. А про рыбалку и купание с мостков можно и не вспоминать. Но сейчас дачи были пустынны. И волна разведённая «Вадичкой» зря забрызгивала те мостки: на них сейчас не загорало ни единой херсонской дамочки.

Рыбколхоз
На руле стоял Бурячок. Вахта была не капитанская, но  Арташезович сам вёл судно в узкости, какою и является Днепр, с морской точки зрения, от Рвача и до самых истоков. Хорошо, что взгляды речников не совпадают с моряцкими, а то бы речные капитаны не имели б возможности покидать капитанский мостик до самого Киева. Зато у речников была другая болезнь. Когда они попадали  в море, им становилось не по себе от этой безбрежности и полного отсутствии буёв до самого горизонта. Плыви себе, куда душа желает. А куда именно? Хоть бы кто пальцем ткнул!

Когда я работал с речниками….  Ну, об этом тоже в другой раз. Сейчас уместнее  о том, как я работал на рыбаках, – как раз проходили причал рыболовецкого колхоза.  Самое удивительное, именно рыбколхозы, а не гигантские управления океанического рыболовства, оказались наиболее жизнеспособными морскими предприятиями. А всё по тому, что в них ещё трудились деды, которые сходились в колхоз каждый со своей шаландой и собственной сетью. Потому и ни единого сейнера налево эти деды не давали продать, ведь это ж всё своё, кровное, а не государственное. Ты считаешь иначе? Так ты сынок уже не председатель нашего колхоза! А не то отдай назад мою шаланду, умник!

Сейнеры стояли у причалов плотно, в два-три борта, и занимались своими рыбацкими делами. Принимали соль на борт, латали тралы и кошельки (кошелёк – это сеть такая, а не тот, что в кармане). Впрочем, один из рыбаков, не сейнер, а ПТС (приёмо-транспортное судно),  как оказалось, был тоже «мандариновым».  Он отошел от причала под самым нашим носом, словно очередь под погрузку в грузинских портах необходимо было занимать ещё в Херсоне.

- ПТС, который лезет поперед батьки в пекло, ответь «Вадичке»! – выругался на ультракороткой волне Арташезович.
- Аг`ташезович, г`ад слышать! Это «Викинг»! Идём на Батуми.

Картавость эту невозможно было подделать. Я улыбнулся. Арташезович тоже узнал его.

- Это ты, Морячок? Слышать тоже рад, а вот корму твою видеть у себя под самым форштевнем – не очень. Добавь оборотов! Идём на Поти.
- А почему не на Батуми? – сразу же спросил Морячок.

Фрахтователь Андрюшка-штангист был рядом, однако вместо того чтобы спросить, почему мы не идём  на Батуми, он заинтересовался таким удивительным прозвищем.

- Морячок, это что – поганяло? Тогда почему? Вы ж тут все моряки и вдруг среди вас один – Морячок?

Наверное, он не мог себе представить, кого-то с погонялом Бандючок, если в бригаде все – бандюки. Ну что тут можно было сказать? То, что тот, кто не знает Николку-Морячка – не херсонец? Или, по примеру Кости-Моряка, за весь Херсон того не говорить, а только про Забалку и Военку?

Николка-Морячок
Николка совсем был непохож на викинга. Он был целиком южным человеком. Чернявый,  загорелый, с мелкими чертами лица, по юношески стройный, и горячий как херсонский помидор.  Если б помидоры были непоседливыми я бы за милую душу написал «непоседливый, что твой помидор». Его бы энергию, да в мирных целях! Она б запросто турбины  крутила бы.

Не помню, по какому случаю, но как-то мы втроём (третьим был уже упомянутый Серёга) высматривали на верхнем рейде один «волгодон», это тип судна такой. В Херсоне все «волгодоны» носили названия речек, и высматривали мы почему-то «Ирпень». Какой-то «волгодон» как раз становился на якорь, но названия на таком расстоянии было не разобрать.

- Это не «Иг`пень», - уверенно заявил Николка
- Почему? – спросил Серёга.
- Видишь пег`еходной мостик между фальшбог`тами?
- Вижу, - дальше я уже Николку передразнивать не буду, потому что это невежливо.
- А на «Ирпени» его нет. Я сам его срезал к чёртовой матери, когда был там старпомом, - пояснил Николка.
- Николка, зачем?- удивился я, представив себе объём проведенных работ.
- А на хрена он нужен?

И я увидел в глазах Серёги такое же самое искреннее восхищение, что кому-то удалось срезать автогеном целый мостик на судне, да ещё на такой высоте над палубой, просто потому, что он «на хрен не нужен». Да, такой человек, если уж поставит перед собой какую-то цель, обязательно её  достигнет. Цель же у Николки была совсем не оригинальной, как для штурмана. Он хотел быть капитаном. У штурманов это  профессиональное, хоть они и не любят в этом признаваться. Ведь в училище учат не на капитанов, а на судоводителей.

Карьера и кадры
А вот с этим у Николки долго не складывалось. Он и на «волгодонах», которые чуть ли не «штрафной» линией считались, так как выпускали их в море только до Болгарии, прижился потому, как считал, что путь на капитанский мостик  на них будет короче. Однако система, ещё та, советско-кафкианская, работала чётко. Придирчивые кадровики из первого отдела записали, наверное, в его личное дело чего-то такое, что, навсегда перекрыло Николке дорогу к капитанству.

Это как стена, хоть лбом бейся, хоть каску одевай – не пробьёшь. Поводы, по которым тебе отказывают в повышении, всегда разные, и человек думает, что сам где-то недоработал, недовыслужился  и недорвал зубами. А причина может быть такой простой и от человека независящей, что волком выть хочется, когда случайно узнаешь. Родственники за границей, о которых  никогда не слышал и не знал. Привод в милицию в подростковом возрасте. Национальность. Я не только про евреев, они просто умеют жаловаться и сочинять анекдоты, потому о них и известно. А вот встречали  вы когда-нибудь грека – военного моряка? Не могли бы встретить, не напрягайте память. Греков, почему-то просто не принимали в военно-морские училища. Не принимали и всё. Рационального объяснения этому нет. Система когда-то выработала такое правило, и возможно оно имело хоть немного понятный смысл в момент возникновения, несправедливый, но понятный, как например, печально известный пункт о родственниках на оккупированной  территории, а потом никто из старых служак-кадровиков просто не размышлял, а только 70 лет ставил галочки в анкете. И у человека судьба летела кувырком.

Продолжение следует