Рассказ незнакомки

Мне тогда было семнадцать лет. Закончила школу, собиралась в институт. Веселая такая, примерная девочка. Да,  в таком возрасте море по колено! Хочется всего и сразу. С родителями я частенько ругалась, особенно с мамой. Из дома не убегала, но и лишний раз там показываться не хотела. Нет, я не была плохой, училась примерно, слушалась старших, но все это как-то надоело. Когда тебе семнадцать, у тебя симпатичное личико, стройная фигурка и полно амбиций – трудно держать себя в рамках! Все хотелось чего-то…У меня, как полагается, был парень – Стасик, славный мальчик, хоть и хулиганистый. Мой первый мужчина. Случилось это незадолго до  окончания школы, на дне рождения. Мы были слегка пьяны. Все произошло так быстро и безболезненно, что я почти не заметила. А вскоре Стасика забрали в армию. Конечно, я плакала, обещала ждать. И ждала, честно ждала. Хотя кандидатурки были,  и не мало.  Как-то незаметно из тонконогой и писклявой непоседы, я превратилась в  миловидную и высокую девушку. Впрочем, я что-то отвлеклась…Мне оставалось чуть больше месяца до поступления в институт. Мама хотела сделать из меня юриста, но я настояла на своем – буду врачом. Так что я усиленно занималась, хотела всем доказать – смогу. А чтобы поменьше напрягаться, меня отвезли за город, на дачу. Там, на природе, в тишине, я могла сосредоточится и полностью посвятить себя подготовке. Так я там и жила: полдня загораю, копаюсь на грядках, хожу в лес, полдня читаю и запоминаю. Одна проблема – жуткая скука. Вокруг действительно тишина, домиков в нашем обществе было немного,  жильцы сплошь пенсионеры.  Дачные подружки давно выросли и сюда больше не показывались. Тоска…Вечерами я обреченно смотрела на небо, иногда садилась и писала письма Стасику,  жалуясь на одиночество. Если днем было попросту скучно, то ночью становилось еще и страшно. Нет, трусихой я не была, но когда ночной ветер завывал в печной трубе и слегка позвякивали оконные стекла – становилось не по себе. Я пряталась с головой под одеялом и о чем-нибудь мечтала.
Иногда я ласкала себя, представляя статных красавцев срывающих с меня одежду. Я привыкла спать совершенно голой и позволяла себе маленькие шалости, которые проделывала своим указательным пальчиком. Грудь увеличивалась, сосочки твердели как две большие землянички, томительный холодок пробегал по спине…Я прижималась к подушке, воображая лежащего рядом мужчину, гладила подушку, что-то шептала ей. А потом, после всего, скорее спешила уснуть, в надежде увидеть один из сладостных снов, снившихся мне иногда. Недели через две такой жизни я начала считать дни, оставшиеся мне для этой каторги. Получалось еще много. Дед храпел в соседней комнате, изредка что-то бормоча во сне. На ночь мы заносили в дом помойное ведро, и порой я совершенно голой выбегала помочиться. Как я ловила каждый шорох, дрожала, представляя, что сейчас зайдет дед! Украдкой лаская себя, я всматривалась в темноту, боясь увидеть его громоздкую фигуру.   Казалось, что дед наблюдает за мной.  Страх заставлял  сердце изнывать в истоме,  блаженные покалывания возле пупка спускались все ниже, в горле пересыхало…Темные очертания сеней плыли перед глазами… И сотня трескучих хлопушек все громче и громче отдавала в ушах. Сильней, сильней, сильней…Горячей влагой накрывало мою руку. Обессиленная, кусая губы,  облокотившись на дверной косяк, я с силой выдавливала из себя жгучую, долгожданную струю, ритмично ударявшую о ведерное дно.
Каждую неделю дед затапливал баню, где я мылась первой. Я тщательно прикрывала дверь и неторопливо намыливалась, любуясь своим загорелым телом. Какие ножки! Я любовно намыливала   каждый пальчик, медленно поднимаясь все выше. Упругие икры, крутые бедра – у меня начинала кружиться голова от влажного пара и собственного тела.   Смуглое, разомлевшее от банного жара, оно манило и возбуждало меня.
Рука тянулась к заветному холмику, ладонь гладила   непослушную черную поросль. И вновь мне казалось, что кто-то наблюдает за мной сквозь запотевшие банные окошки. Я замачивала веник, немного смущенно вглядываясь через покрытое испариной стекло на улицу. Нет, никого, показалось.
Дед как обычно затопил баню ближе к вечеру. Он неторопливо возился с дровами, крикнув, чтобы я поторопилась. Утром шел дождь, но ближе после полудня светило такое солнце, что я переоделась. На мне был разноцветный топик, с открытым животиком  и желтые шортики, туго обтянувшие  попку. Дед что-то буркнул по поводу моего наряда и продолжил возиться с дровами. Старый зануда, подумала я. Ах, оставалось совсем немного терпеть все это, я радостно подпрыгнула.
Войдя в предбанник, сбросила топик, погладив слегка уставшие от  тесноты груди. Сосочки сразу ответили на ласку, напряженно устремившись вперед. Немного кружилась голова. Я присела на скамейку,  снимая шорты. Как  непослушно они сползают с  упругих полушарий! Немного покрутив попкой, я стянула трусики. Вот они летят в сторону! Ух, густой пар охватывает меня, обволакивая все тело. Я тряхнула головой, делая глубокий вдох. Колыхаются груди, тоскуя по прикосновениям.
Как гуляет по раскрасневшейся коже еще горячий березовый веник! Я с удовольствием стегаю себя, а мокрые потускневшие листочки липнут к  животу и  бедрам. 
Выскочив, обливаюсь ледяной водой. А потом еще заход. И вновь ледяной поток обдает мое тело. В томном беспамятстве падаю на скамейку, лишенная мыслей и слов. Скрипит входная дверь предбанника,  с трудом соображаю, что кто-то зашел в баню. Медленно тянусь к висящему на крючке полотенцу, пытаясь прикрыться.
- Это ты дед?  - слышу собственный голос.
- Да, да, - приглушенный голос деда. Проверить надо вентили на печи, а то что-то они того…
- Ой, подожди немного, - я плотнее кутаюсь в покрывало, - а может попозже проверишь, я скоро выйду?!
- Да в парную зайди, раз такая стеснительная…- он явно не намерен ждать. Я шмыгаю в дверь парной. Слышу шум и шаги деда, он, кряхтя, возится с печью, что-то проверяя. Вытянувшись на полке, терпеливо жду, считая капельки смолы на стенках. Интересно, он голый? И сама же усмехаюсь своей мысли. Какой у него?
Слышу звон тазов и шелест веника. Дверь приоткрывается, просовывается волосатая ручища. Видя мои округлившиеся глаза, он усмехается.
- Давай попарю, дуреха! – Нет, он перемотал бедра полотенцем, которое с трудом держится под огромным животом. Я смущенно бормочу, что уже попарилась. Но его лицо выражает решимость и какое-то нетерпение. Чувствуя как зардеются мои щеки, пытаюсь  прошмыгнуть в приоткрытую дверь.
- Ложись, ложись, - говорит он спокойным  басом. А то в бане мыться и не попарится – смех один.  - Да что ты все прячешься, что я баб голых не видел что ли?   Мне показалось нелепым куда то вырываться и убегать. Дед шутливо обхватив  меня за талию, подтолкнул к лежаку.
- Давай, давай красавица, сейчас попаримся на славу! –  он говорил своим обычным густым басом, растягивая слова.  Я успокоилась и легла вниз животом на полок. Приятное возбуждение сменило страх. Тяжелая рука приспустила покрывало на спине, до самых ягодиц, как раз остановившись на границе за которой банная процедура превращалась во что-то другое. Веник заходил по моей спине, накрывая каждый сантиметр кожи.
Дед явно не смягчал удары. Легкая боль от мокрых хлопков смутной истомой отдавала внизу живота. Я прикрыла глаза, изгибая спину. Пройдясь пару раз по икрам и пяткам, дед скомандовал:
- Ну-ка красавица, давай на спину, - я не упрямилась, лишь прикрыв набухшие груди скрещенными руками. И вновь посыпались удары:  частые, сильные, хлесткие…Он возвышался надо мной как огромный дуб, упираясь головой в потолок. Тяжелый, внушительный живот колыхался.
Боковым зрением  вижу  как разрастается  бугор под полотенцем,  все сильнее выпирая в мою сторону. Участились удары сердца. Его покрытое потом лицо было спокойно и непроницаемо.
- Что устала? – он отложил веник в сторону. Пот грязными змейками струился по моему телу. Я села, по-прежнему, прикрывая груди.
- Эх, вся-то ты красотуля в листах, - он насмешливо убрал листок с моей шеи. Мощная ладонь касается живота, слегка поглаживая его. Кровь подступает к голове, мысленно я с  трудом успеваю за происходящим. Его лицо становится каким – то участливым, смягчается.
- Ну, покажи, покажи их – он осторожно и в тоже время твердо разводит мои скрещенные руки.  Его глаза горят странным огоньком. Словно удар током - огромные ручищи касаются моих грудей, сжимают их. Мысли окончательно путаются, я инстинктивно пытаюсь отстраниться. Но эти волосатые, требовательные руки сгребают меня в охапку и волокут из парилки. У меня даже нет страха, кажется, что все происходит не со мной. Кого-то другого усадили на скамейку и окончательно сорвали покрывало. Все мелькает как во сне, идет ходуном. Он встает передо мной на колени,  нетерпеливо раздвигая ноги. Напряженные пальцы шарят в самых укромных уголках, теребят волоски на лобке. Мое тело вздрагивает, напряженное, скованное. Как огромная пиявка он впивается в мою трепещущую расщелину. Я перестаю понимать происходящее. Голова откидывается назад, невольный стон срывается с губ. О-о-о-о! Он напирает все сильнее,  яростно вторгаясь в  мои недра. И жгучий стыд, ведь я сижу, запрокинув ноги ему на плечи, не может пересилить острого наслаждения! Он лижет, посасывает, кусает клитор, толстым пальцами  раздвигая меня.  Он похож на громадного медведя рычащего от сильного голода. Облысевшая голова колышется между моих ног, щетина трет  внутреннюю сторону бедер.  Я уже не могу сдерживать стоны, сок льется из меня,    низ живота словно пронзили тысячи иголок. А язык все продолжает сладко терзать мою трещинку. Протяжный жалобный стон дребезжит в запотевших окнах. Он подымается, огромный как неведомый зверь, скидывает свое покрывало. О, боже, тяжелый, изогнутый, вздувшийся от возбуждения он едва не упирается мне в лицо. Я испуганно смотрю на это чудовище. Страх и желание борются во мне. Мне хочется убежать, скрыться, заплакать. Но я продолжаю сидеть с раскинутыми ногами и разгоряченной плотью.
Он  берет мою руку и кладет на свой набухший наконечник. Моя ладонь ощущает его силу и нетерпение, он дрожит от прикосновений.
Он заставляет меня опуститься на колени. Кладет его  между моих грудей.   Руки больно сжимают  плечи, направляя движение – взад-вперед, взад-вперед… Не могу пошевелиться, это словно кто-то другой.
Вскоре густая  струя ударяет  в лицо, я дрожу, пытаясь отстраниться, но все новые потоки заливают меня.  Он покраснел,  согнувшись от сладострастных судорог.
Неподвижно стою на коленях, уронив голову на грудь. Тело еще вздрагивает от приятного томления.   


Зачем, зачем я это сделала? Лежу в своей кровати, слезы бороздят щеки. Накрылась с головой одеялом и боюсь высовываться. Колючий стыд не отпускает ни на минуту. Я трахалась со стариком, с собственным дедом! Господи, слезы душат, мысли возвращаются вновь и вновь в парную…Я не хочу никого видеть, я тварь, жалкая шлюшка! Я уеду, завтра же утром я соберу вещи и уеду. Рыдания сжимают грудь. Но постепенно неодолимая дремота охватывает меня, мысли плывут. Сон растворяет меня, расчленяя разум. Где-то далеко слышны гудки ночной электрички, шумит в яблоневой листве ветер, трещит сверчок…Все расплывчатее окружающее звуки, все непонятнее образы. Реальность ласкает своей ускользающей простотой.
Одеяло медленно сползает вниз. Мозолистые руки гладят плечи, скрипит кровать от еще одного тела. Я в полудреме. Не хочу ничего понимать. Моя ночнушка закатана до подбородка. Рука неторопливо гуляет по животу, ласкает пупок. Поднимается выше, теребит набухшие соски, тискает груди. Все сильнее сжимая, дергая их, словно желая оттянуть. Тяжелое дыхание накрывает мое лицо, щетина скоблит щеку. Инстинктивно я пытаюсь плотнее сжать ноги, но вторая рука твердо останавливает меня. Она поглаживает вспотевший бугорок, теребит волоски, все настойчивее гладит. Язык лижет грудь, зубы ловят сосок, кусают его, словно желая наказать за строптивость. Один, затем второй палец входят в меня, погружаются глубже и сильнее. Я кусаю губы, пытаясь сдержаться, не открываю глаза. Господи, что я делаю? Робко пытаюсь вернуть задранную ночнушку на место. Но руки грубо одергивают меня, я чувствую,  как что-то  тяжелое медленно опускается на меня, вдавливая в кровать.   Стальные тиски рук обхватывают мои плечи, твердый и дрожащий, медленно, с болью он входит в меня. Толчки становятся все сильнее, я задыхаюсь под его тяжестью. Мне нечем дышать, я пытаюсь вырваться, но он плотнее прижимает  к кровати, раздирая  своим напором. Задыхаясь, я не могу сдержать надрывных стонов. Тяжелыми ударами пробивается он вперед. Господи, как  глубоко! Мне кажется, я потеряю сознание. Этот напор, эти неистовые атаки – все ново и безумно сладко. Я обязана удовлетворить огромного, ненасытного зверя, накормить его своим телом, своей молодостью. Я словно взрослею под его ударами, приобретая право на истинную страсть.
Я кричу, умоляю не напирать, кажется, что он долбится в мой живот изнутри. Все бесполезно, и я покоряюсь,  податливо двигая бедрами в ритм его ударов. Но вот  толчки прекращаются, он отрывается от меня, застыв на мгновение, с силой делает последний рывок.  Хрипло замычав, обдает мой живот густыми струями. Как долго и как мучительно он кончает! Отперевшись на локоть, второй рукой он направляет извержение, заливая меня липкой жижей.
 Он лежит рядом, обхватив меня огромной рукой. Боясь пошевелится, робко касаюсь его вспотевшей лысины. Я не знаю что говорить, я не знаю что делать. Он ложится на спину, привлекая меня к себе на грудь. Трусь щекой о седую поросль,  учащенно дыша. Чувствую себя маленькой и беспомощной в лапах удовлетворенного  животного. Он кроток и сыт, но, кажется, стоит  сделать что-то не так, провиниться, и страшная  ярость выплеснется на меня. Благодушно кряхтя, он гладит мне волосы, щеки. В этих прикосновениях жилистых, волосатых рук -  сила разбуженной страсти. Подо мной вновь просыпается и твердеет его корень. Он наливается кровью и разбухает, упираясь в меня. В прищуренных глазах опять желание, толстые пальцы ласкают лоно, пытаясь раздвинуть меня. Не смотрю ему в лицо, залитая краской стыда. Отворачиваюсь, но Он направляет всеми движениями, полностью управляя  моим телом. Послушно приподнимаю бедра, ощущая под собой нетерпеливую плоть. Он приподнимает меня, аккуратно нанизывая как разделанную дичь на свой разбуженный и горячий вертел. И вот уже я  прыгаю на нем, перестав сдерживать стоны. Эти мгновенья: сладость падения и шум яблоневых ветвей за окном – не забыть никогда. Форточка в комнате полуоткрыта и резкая свежесть ночного воздуха кружит голову не меньше, раздирающих нутро движений. Озноб наслаждения накрывает меня. Мурашки мечутся по спине, под слипшимися волосами безумно колотится вена на виске. Из какой-то пульсирующей точки внутри вырастает засасывающий смерч, поглотивший меня целиком. Один миг – я перестаю ощущать себя, все вокруг исчезает. Воскрешает глухой, почти жалобный стон подо мной. Он кончает.  Блаженные, долгожданные волны обдают меня своим теплом.  Мы молчим. Я прижимаюсь к нему, лишенная сил. Вскоре чудовищная сонливость  овладевает мной  – я засыпаю. Сны сумбурны и тревожны, я все куда-то тороплюсь, от кого-то убегаю и прячусь.
Утром я проснулась одна. Солнце слепило глаза, окрасив комнату в золотистые тона. Мучительное жжение между ног,  ломота в теле. Незаметно вернулись вчерашние страх и стыд. В посвежевшую голову лезли неприятные мысли. Мне хотелось забраться под одеяло и не вылизать. Как себя вести, о чем говорить? Я корила себя за  уступчивость. Как такое могло получиться? Сердце колотилось сильнее, я боялась, что он войдет сейчас в комнату. Не знаю, как долго я валялась в кровати, предаваясь самым черным мыслям. Вчерашний вечер и ночь казались  паскудными и низкими. Но постепенно нарастающее беспокойство (где же сейчас старик?),  заставило меня подняться. Подгонял меня и начавшийся голод, срочно требовавший пищи.
Выйдя в сени, я обнаружила накрытый стол. Этим летом у нас на столе всегда было полно разных вкусностей.  На белой скатерти стоял старый цветастый сервиз. В плетеной декоративной корзинке – пирожки.  Откуда здесь пирожки? На серебристом блюде лежали аппетитные вафли и пряники. В  фарфоровой вазочке благоухало земляничное варенье. Нерешительно подойдя к столу, я отломила половину пирожка. Вот уж не знала, что дед умеет стряпать. Пирожок оказался с мясом. Жуя пирожок, выглядывала в окна, но в огороде никого не было. Быстро доев пирожок, я налила себя немного чая – промочить горло. Душистая, крепкая заварка приятно щекотала ноздри. Чай был на удивление вкусным. Так и не допив до конца,  спрятала пару пряников  в карман и поспешила к себе в комнату.  Быстро сбрасывая вещи в дорожную сумку, в уме прикидывала, что же буду делать в городе. Нет, здесь оставаться я не могла. Думаю, дед тоже поймет – все случившееся ошибка. Побросав вещи, я металась по комнате в поисках кошелька. У меня было немного денег – как раз хватило бы на проезд и на мелкие расходы.
- Что уезжаешь?  - раздался за спиной знакомый низкий голос. Я вздрогнула, силясь сохранить самообладание. Не зная, что говорить продолжала копаться с вещами, только дрожанием рук, выдавая волнение. – Да, - отрывисто ответила я, стараясь не смотреть в глаза.
 – Ты поела? - кажется, он тоже не хотел говорить о вчерашнем.
– Немного, - сказала я сдержанно. – Присядь, успокойся, - предложил он вкрадчивым басом, беря  за локоть. Нет, нет, я лучше поеду, - я легонько вывернулась.
Кошелька нигде не было, беспокойство вновь охватило меня.
- Ищешь что-то, что ли? – буднично спросил он. Я не знала, что ответить. Без денег нельзя было уехать, просить у него я не хотела.  Присев рядом с ним, напряженно скрестила руки на груди.
- Послушай, Катерина, может повременишь с отъездом-то?. Ведь у родителей в городе и так делов – выше крыши, а тебе готовится еще надо…А здесь приволье, занимайся - не хочу. Я, если мешаю, уходить буду – в лес иль еще куда. Ну так как?! Он напряженно смотрел на меня. Я продолжала молчать. Некоторое время он мял свою старую кепку в руках. Словно собирался с духом.
- Ты на деда то не сердись. Что было, то было. Он взял мою ладонь в свою огромную руку. Ну, виноват я старый, не сдержался. Сам не пойму, что со мной, словно белены объелся. Ну…Я поморщилась, высвобождая руку. Господи, как все казалось противным. 
Я закрыла лицо руками и заплакала. Он гладил меня по голове,  продолжая утешать. В эти моменты он казался таким жалким и неказистым.
- Хорошо, - коротко ответил он на мою просьбу дать денег. Пусть будет так, хоть это и не правильно. Но, ты хоть поешь перед дорогой, а то когда еще нормально перекусить удастся.  Я согласилась.
Он пошел за кошельком, а я все отчаянно пыталась вспомнить, куда же дела собственные деньги.
Сели за стол. По-прежнему избегая прямых взглядов. Я ела много, понимая, что в следующий раз придется, есть не скоро. Он подливал мне чай, от аромата свежей заварки, слегка кружилась голова. Я торопилась, поглощая один пирожок за другим. Он же почти не ел, лишь откусил пол пряника, напряженно уставившись куда-то в сторону.
- Спасибо, - я встала из-за стола, вытирая губы салфеткой. Дед не терпел неряшливости, даже на дачи за столом мы пользовались салфетками. – Что так сразу и поедешь, - тихо, даже как-то виновато спросил он. – Хочу успеть на поезд, - ответила я, прикидывая во сколько отходит ближайшая электричка. Чувства во мне улеглись, я успокоилась. Вместо стыда уже беспокоили другие мысли. Как отреагирует мама на мой приезд? Предположим, пару дней перекантуюсь у подружки, а потом? Сверкнула даже мысль: а не поторопилась ли я с отъездом. Зайдя в комнату, взглянула на собранную сумку. Почти три часа ехать до города, потом еще на автобусе. Перспектива представлялась безрадостной. Почувствовав некоторое утомление, присела на кровать. Какое-то время во мне боролись сомнения и страхи. Я мяла полученные купюры и никак не могла решиться. Хотелось еще немного посидеть после еды. Приятное тепло разливалось в теле от выпитого чая. Продолжая взвешивать все за и против, я не заметила, как меня охватила дремота. Тело  стало ватным, мысли кружились, странная, непонятная умиротворенность наполняла душу. Я откинулась на спину и закрыла глаза. Тихо проплывали остатки мыслей, мне почти расхотелось куда-то ехать. Вскоре мысли окончательно спутались, я перестала помнить: куда же все-таки собиралась. Приподнялась, чтобы посмотреть на часы…и плавно растворилась во сне.
Трудно вспомнить, что же мне снилось. Я словно нырнула в бескрайнее теплое море, ласкавшее меня  осторожными волнами. Они накатывали на меня, охватив все тело. Неторопливо омывали живот,  плескались между грудей, нежно щекотали клитор. Какие-то звуки долетали до меня,  я стонала во сне. Потом прибой усилился, волны отчаянно забурлили подо мной. Постепенно они проникали и в  меня, наполняя нутро приятной теплотой…Я стонала, а напор все нарастал, вскоре превратившись в настоящий шторм.  Мое тело подбросило как крохотную щепку, завертело, закрутило в бушующих водоворотах, затрясло в неистовой пляске разгоряченной бури.
Внутри все пылало, все новые и новые гудящие водяные вихри вторгались в меня, овладевая и терзая. Хотелось плакать, слезы наворачивались на глаза и болезненный стон, словно эхо отлетал от  измученного тела. Казалось, этому не будет конца, еще немного и я не выдержу, не смогу больше терпеть…Нет, нет, хватит…шептали пересохшие губы. Уже мерещился предел, за которым ничего - пустота…Вдруг боль прекратилась и прежние теплые волны осторожно поглаживали измученное лоно. Неторопливый прилив аккуратно вынес меня на берег, одарив на прощанье брызгами соленой морской пены…
Проснулась резко и внезапно, тупо уставившись в потолок. Взгляд тонул в окружающей мгле. Было темно, окна наглухо занавешены шторами. Что сейчас - ночь или день, сколько времени? Я торопливо поднялась с кровати, только теперь заметив, что почти голая. На мне были только трусики. Как - то инстинктивно, напряженно обшарила собственное тело, словно боясь что-то потерять. Мысли с трудом двигались, нестерпимо болела голова. Совершенно растерянная, слегка шатаясь, я подошла к окну, отодвинув штору, выглянула. Была черная,  безлунная   июньская ночь. Пройдя до окна, я поняла, что с трудом управляю собственным телом. Осторожно переступая ногами, вернулась к кровати. Господи, что все это значит?! Я не хотела, нет,   не могла ничего понять. Что со мной случилось, почему так болит голова? Все новые вопросы усиливали боль. Неужели дед что-то подмешал  в еду? Мысль была настолько дикой и  странной,  что не хотелось в нее верить. Я вновь попыталась подняться, но сильная боль в суставах остановила меня. Закрыв глаза, отчаянно соображала, что же происходит. Но паника начинала давить, я не могла сосредоточиться. Сердце колотилось, голова гудела. Гнетущая неопределенность пугала больше любых предположений. Больше всего меня страшила окружающая мгла, все что угодно только не это. Я готова была закричать, заплакать, позвать деда, даже прижаться к нему – только бы не чувствовать проклятой гнетущей темноты и тишины.  Я не знала, я не понимала, что он сделал - мне лишь хотелось почувствовать рядом живое существо, услышать знакомый голос. Пересиливая себя,   приподнялась, резкая боль пронзила ноги, но я стерпела. Накинула на плечи покрывало. Дошла до двери, выходящей в сени, тихо ее приоткрыла, шагнула вперед. Едва не упала, облокотившись на обеденный стол, за которым днем с таким аппетитом ела. Но теперь стол был пуст. Все продукты куда – то исчезли. Не теряя время на размышления, я поплелась до входной двери. Широко расставив руки, с трудом различая контуры предметов,  превозмогая боль,  дошла до входной двери. Пытаясь нащупать замок, поняла – дверь не заперта. Заскрипели петлицы, свежий ночной воздух ударил в лицо. Я шагнула в ночь, стараясь не поддаваться боли.
Не знаю то ли организм у меня очень крепкий, то ли свежий воздух подействовал благоприятно, но через некоторое время я почувствовала улучшение. Почти перестала болеть голова, уже не так ломило ноги. Постепенно я приходила в себя. Но место боли тотчас занял страх, сковывавший тело и мысли. Я боязливо озиралась, силясь уловить в окружающей черноте, знакомые очертания. Тускло светили звезды, где-то на соседней улице горел уличный фонарь, поскрипывал флюгер от легкого дуновения ветра. Жизнь кругом словно вымерла, потонула в густой ночной тьме.
Окна дедовой комнаты, выходили во двор. Свет там не горел, плотные занавески скрывали комнату от посторонних глаз. Приглядываться бесполезно, окна расплывались как большие черные кляксы.
Я слегка поежилась, пожалев, что не оделась теплее. Несмотря на лето на улице было прохладно. Но какая-то сила заставляла меня оставаться здесь, не позволяя вернуться в дом. Огромный и неказистый, он пугал больше  окружающей темноты. Здесь в прохладной июньской ночи я чувствовала себя спокойнее. Скрестив руки на груди, я пыталась обдумать свое положение.
За прошедшие сутки что-то перевернулось во мне, растворив былую беззаботность и праздную скуку. Какое-то тяжелое, неприятное чувство держало крепко,  тяготило своей навязчивостью. 
Вдруг до меня  донесся едва различимый звук работающего двигателя. Где-то совсем недалеко проезжала машина. Я испуганно прислушивалась. Отчетливое тарахтенье, бряканье, тихий лязг тормозов. Совершенно точно машина проезжала недалеко, причем все более приближаясь. Вот мелькнули отблески включенных фар, осветив соседский забор. Кто мог разъезжать в такое время? Все соседи – старики, к ним если кто и приезжал, то только в выходные и днем. А здесь посреди ночи. Странно…Шум мотора раздавался совсем рядом. Во мне боролись тревога и надежда. Кто это? Может быть, у них удастся попросить помощи? Я плотнее куталась в свою накидку, на всякий случай, отойдя немного в сторону, чтобы с улицы меня не было видно.  Лязгнули тормоза, поравнявшись с нашим домом. Я ощущала, как напряжена, застыв в мучительном ожидании. Сердце яростно заколотилось, дыхание сперло.


Остановившись напротив  нашего дома, двигатель затих. Фары продолжали гореть, освещая улицу и часть соседского двора. Я едва сдерживала желание выскочить навстречу приехавшим, попросить помощи. Плохо разбираюсь в автомобилях, но этот был точно отечественный. Не  иномарка. С легким скрипом открылась дверца, из салона выскользнула темная фигурка,  что-то старательно высматривая в темноте. До меня доносились какие-то звуки, приехавшие тихо переговаривались, но я не могла разобрать слов. Открылась дверь кабины, показалась вторая фигура, гораздо крупнее первой, с покрытой капюшоном головой. Блеснул огонек фонарика и тут же угас. Незнакомцы явно не хотели привлекать к себе внимание. Я затаилась, сдержав желание выйти к приехавшим. Они говорили очень тихо, но эмоционально. Маленькая фигурка яростно жестикулировала и мотала головой в разные стороны, словно ожидая чего-то. Второй, с капюшоном, стоял неподвижно и отвечал редко, все время, показывая в сторону нашего дома. По нашему забору скользнул луч фонарика. Эти двое застыли, явно уставившись на наш двор. Слабоватый  луч медленно переместился от ограды, на  дом. У меня бешено стучало в висках, как всегда при сильном волнении. Что они там высматривают? К кому приехали эти двое? Я не шевелилась, не зная, как себя вести и лишь неотрывно наблюдала за огоньком фонарика. Кажется, они смотрят на номер дома, - мелькнула мысль.  Может они просто заблудились? Это предположение начала было успокаивать меня, как вдруг крупный, с капюшоном, решительно шагнул к нашей калитке. В моем теле каждый мускул затрепетал от напряжения. Про боль было забыто. Что им надо? Скорее предупредить деда! – вертелся тревожный сигнал. Интуитивно, я понимала лишь одно – мне лучше не показываться на глаза этим двоим. Господи, как я была тогда права! Осторожно, чтобы меня не услышали, я попятилась к густым кустам смородины, росшим недалеко от крыльца. Я присела на корточки в надежде спрятаться  среди этих зарослей.
Крупный стараясь не шуметь открыл калитку, и быстрым шагом, все время озираясь, пошел к нашему крыльцу. Второй, шел немного позади, держа в руках какой-то предмет, похожий на палку или дубинку.  Возле крыльца они перебросились короткими фразами, я успела расслышать лишь отдельные слова. Маленький очень низким голосом шептал: « в случае чего…», «старика…», «жалеть…», «безо всяких…», «ты понял…», «в крайнем случае…», «ты понял…». Он дернул верзилу в капюшоне за рукав, сделав какой-то жест своей дубинкой.  Тот небрежно отмахнулся, бесшумно поднимаясь по ступенькам крыльца. Неожиданно он затих, уставившись куда-то в темноту. Голова его развернулась, мелькнуло из-под капюшона лицо, которое я не успела толком рассмотреть. В глаза бросилась лишь одна деталь – на месте носа ничего не было - зияющая пустота.
Осторожно раскрыв дверь они проскользнули в дом. Сердце сжималось от страха. Покрывало прилипло к вспотевшей спине. Думать о чем-то я не могла, лишь тяжело дыша, наблюдала за дверью. Наступившая тишина давила меня, боясь, что не выдержу напряжения, я схватила зубами ветку смородины, с силой сжав челюсти. Так я и сидела: полуголая, на корточках, с веткой в зубах. В голове бешено проносились мысли, одна другой страшнее. Что же  делается? Господи, что происходит?! Кто эти люди, что им нужно от нас?! Мне хотелось вернуться на несколько дней назад, в тихие, размеренные дни, казавшиеся такими скучными! Я зажмурила глаза, ощущая горечь коры во рту.
Вдруг из дома донесся легкий шум, приглушенные ругательства. В дверном проеме показалась спина безносого верзилы в капюшоне. Он ухватился обеими руками за огромный не то мешок, не то пакет. Я не сразу поняла, что же выносят. Лишь когда я увидела свисающую из мешка руку – ледяной ужас сжал мое горло. Я едва не вскочила и не закричала, тело трясло, слезы брызнули из глаз. Крик остановила зажатая в зубах ветка. Вместо крика получилось тихое мычание.
Мешок несколько раз выскальзывал у них из рук, шумно ударяясь о ступени, о землю. В ответ сыпалась грязная матерщина. Маленький с трудом удерживал края мешка, останавливался и что-то зло шипел безносому. Тот молчал, изредка с тревогой озираясь. Но вот они дотащили свою ношу до угла дома,  мне их стало не видно. Слышалось, как заскрипела калитка, опять громко упало тело, открылась дверца автомобиля. Вновь шум, видимо, они запихивали мешок в багажник. С огромным трудом я заставляла себя сидеть неподвижно. Ноги затекли, в правом боку кололо.
Меня начало лихорадить, от сильного напряжения поднялась температура. Испарина выступила на лбу.  Дальше терпеть не было сил…В ушах звенело, я едва расслышала как завелась машина,  фыркал удаляясь двигатель.  Затем все стихло. Еще около часа я сидела в кустах, боясь пошевелиться. Но окружающая тишина с очевидностью говорила – они действительно уехали. Шатаясь, я выбралась из своего убежища, осторожно, доползла и выглянула за угол дома. Улица была пуста.
 
                * * *

Трудно описать мое тогдашнее состояние, в панике выскочив за ограду, я металась по улице как сумасшедшая. Кажется, несколько раз падала, больно ушибив колено. Страх и отчаяние сжимали сердце. В конце концов, я кинулась к одному из соседских домиков – там жила пара старичков – тихих и незаметных, мы иногда общались, изредка ходили к друг другу в гости. Задыхаясь, начала колотить в двери. Загорелся свет, в окне мелькнуло испуганное старческое лицо. Что я говорила, как провела остаток ночи,  помню плохо. Вроде бы, я осталась у них ночевать…Дальнейшие события сплошной туман – как будто бы их и не было, просто кто-то сказал, что они должны  быть. В общем, не знаю -  сложно объяснить. 
 Приехали родители, суетилась и охала мама, то ругала, то жалела меня. Папа молчал, попыхивая своими проклятыми папиросами. Потом мы уехали в город. Был врач, осмотрел меня, поставил укол, дал успокоительное. За мной ухаживали, я много спала. Приходил какой-то морщинистый и противный тип – сказали из милиции. Все выспрашивал, записывал, недоверчиво на меня посматривал, то и дело переспрашивая. Точно так было? Вы уверены? Через несколько дней у меня был нервный срыв, лежала в больнице, истыканная уколами. В медицинский так и не поступила, во-первых, пропустила экзамены, во-вторых, после всех больничных злоключений, во мне выработалась устойчивая аллергия к человеку в белом халате. Не могу побороть ее до сих пор, хоть уж столько лет прошло…А деда так и не нашли. Ни живого, ни мертвого. И ничего не прояснилось. Нанимали частного детектива – денег угрохали много, но результата – ноль. Года два я вообще ни о чем другом думать не могла. Даже гибель Стасика в Афганистане для меня прошла как-то незаметно. Не помню,  плакала я или нет. День и ночь мысли об одном и том же.
Потом стало отпускать, нашла работу, вышла замуж, родила дочь. Вроде все стало налаживаться…

                *  *  *

Она замолчала. На гладком лбу выступили нервные морщинки. Отрешенные и безучастные  глаза  застыли, уставившись в окно.  Я не стал приставать с вопросами, решив немного развеяться и покурить. Взял с тумбочки сигареты, хотел предложить и ей, но передумал, открыл дверцу и вышел на балкон.  Зима давала о себе знать. Балкон  покрыла ледяная корка, холодный ветер теребил волосы. Закурил, сделав глубокую затяжку, выпустив густое серое  облачко. Осторожно облокотился на покрытые изморозью перила. Приятная теплота разливалась по телу.  Смотрел на копошащихся внизу людей и неторопливо размышлял. И как-то неожиданно понял, что нужно поскорее отделаться от этой женщины. Ее присутствие начало тяготить, захотелось побыть одному.
Зачем мне эта дамочка и ее проблемы? – главный вопрос  был прост и циничен. Да, мы переспали, все было неплохо. Но, похоже, она из тех, кто первому встречному готов изливать душу. Мне это не нужно. Чего доброго начнет просить помощи или денег! С психикой у нее явно не лады. Заглянул в комнату, она сидела в той же позе, все такая же задумчивая.  А все-таки интересно рассказывает – врет, наверное.
Сделав последнюю затяжку, швырнул окурок вниз, провожая взглядом падающий огонек. Вернулся в комнату, она уже одевалась. Я молча наблюдал за ее движениями, отчего-то чувствуя досаду. Тонкая невидимая нить на короткое время соединившая нас, медленно разрывалась. Ее взгляд уже не был отрешенным, но лицо было холодным и деловым. Сколько времени? – ровным голосом спросила она, поправляя перед зеркалом прическу. Я торопливо стал шарить вокруг в поисках часов. Чёрт, мои остановились – забыл завести, а висевшие на стене показывали шесть утра – уже многие годы. Я виновато развел руками.
- Давай включим телевизор, может узнаем, - зачем-то я затягивал ее уход.
- Не стоит, узнаю на улице, - она посмотрела на меня спокойно и равнодушно.