Випассана

Слепень медленно полз вдоль моего коврика. Кто-то его оглушил, но не убил, потому что здесь, на Випассане, правило: нельзя убивать живых существ. Рядом сидела девушка, кажется, ее звали Юля. Я проводила слепня к ней, а она выкинула его в просвет между сетчатыми занавесками, закрывавшими дверной проем. К сожалению, в самом начале курса я на автомате убила комара, может быть, поэтому потом и не видела Будду…

Зачем я поехала на Випассану? Душил застарелый депресняк, и я надеялась, что станет получше. Но выглядела я, видимо, на все сто, потому что еще в поезде тетенька, в два раза меня больше и упитаннее, попросила закинуть ее чемодан на верхнюю полку. Пришлось распахнуть куртку и показать грудь. После этого тетенька обратилась к какому-то деду.

В Москве я медленно брела по Казанскому вокзалу, отыскивая, откуда уходят пригородные электрички. Уже на перроне присматривалась к людям, пытаясь вычислить тех, кто едет туда же, но подходящих кандидатур не попадалось. Зато в вагон сразу за мной вошел парень и сел через проход. Оранжевые штаны, рюкзак и небритое лицо. Я подумала, что этот точно на Випассану. И не ошиблась.

На платформе в Авсюнино нас оказалось человек шесть или семь женщин и девушек, вполне обычного вида, в платьях, с чемоданами на колесиках, будто бы мы приехали на курорт. Все как-то быстро сгруппировались вокруг моего парня в оранжевых штанах и двинулись, потому что он приезжал уже не в первый раз и знал дорогу.

Центр располагается на территории заброшенного пионерлагеря. Под навесом - стол из досок, и сначала надо было заполнить анкету. На английском. И одна добрая девушка ее за меня заполнила. Что она там пишет, меня интересовало очень слабо, потому что как раз вдруг сильно разболелась голова. Я даже и не думала никогда, что моя голова может так болеть. Мобильник нужно было положить в небольшой пакет для мусора, а ценности – в другой пакет и сдать это все руководителям. Потом мне показали, куда идти. Корпус №1, комната №2, в комнате десять кроватей из ИКЕЯ в два ряда. Моя (редкое везение) - у стенки! Я легла и проспала до самого вечера.

Вечером голова по-прежнему болела. Пошел дождь, и мы все, сорок девушек и женщин, сгрудились под навесом у входа в зал. Многие рылись в груде бесхозных подушек, скамеечек и одеял. Менеджер курса, красивая девушка по имени Диана, перебирала анкеты и по одному вызывала людей. Вызванный проходил в зал, где другой менеджер курса – тоже красивая девушка по имени Таня – показывала, куда садиться. Вдруг прибежал какой-то парень, в руках у Дианы появилась еще одна анкета - и она выкликнула мою фамилию. Я поднялась, чтобы пройти в зал, но менеджер сказала: посиди пока там, и сунула мою анкету себе подмышку.

Людей вызывали - и они заходили, а я все сидела и сидела снаружи. Боль из моей головы переместилась в желудок, и я подумала: «Интересно, что же та добрая девушка написала по-английски в моей анкете?» Уже давно мне со всей очевидностью стало ясно, что сейчас меня отправят домой. Я поеду в поезде обратно, и не буду медитировать по 11 часов 10 дней подряд, не буду вставать в 4 утра, не буду ходить молча, не глядя на остальных, и не буду беречь живых существ, комаров и слепней.
Все уже вошли в зал, когда я снова увидела свою анкету. «Это ваше?» - спросила Диана. – «Да». – «Проходите».

Проходить было некуда, потому что зал был уже битком набит сидящими там людьми. Пустовал только один половичок – у самой двери. Однако давно я не бывала так счастлива! Боль из желудка опять переместилась в голову.

Впереди на высокой тумбочке сидел Учитель - смуглый пожилой индус. Он включил магнитофон, и оттуда стало доноситься что-то странное. Какой-то мужчина громким и совершенно дурным голосом выводил нечто на тарабарском языке. Быстро выяснилось, что это главный Учитель Гоенка поет мантры. Мантры пробирали до костей. Голова разрывалась от боли, и я думала: только бы не упасть, иначе все это может закончится для меня, так и не начавшись. Потом, на четвертый день, когда нас посвящали в випассану, я узнала, что тогда, в самый первый вечер, было посвящение в анапану. Но я вообще ничего не помню, не помню даже, как в итоге до кровати добралась.

Наутро головная боль прошла, будто ее и не было.

В 4 утра еще темно, даже в июле. И даже в июле – холодно. Когда собираешься два часа просидеть на полу у самых дверей (из которых дует) практически без движения – надо хорошо подготовиться. На дефолтный половичок я положила тонкую подушку, откопанную из общей груды у входа в зал. Потом - скатанный в валик плед, потом – два детских байковых одеялка, мягкий валик под колени и сверху укрылась толстым шерстяным одеялом все из той же благословенной кучи. Думаю, это коричневое пыльное одеяло в итоге спасло мое здоровье, не позволив замерзнуть. Слава тому человеку, который его оставил, не пожалел.

Нужно было сидеть и следить за своим дыханием. Это было вообще не сложно, и два часа пролетели очень быстро. Потому что я, кажется, уснула. Очнулась от звука гонга, зовущего на завтрак. Как ни странно, я все это время сохраняла вертикальное положение, только ноги затекли.

Утро было каким-то новым. Серовато-светлым. На завтрак - каша, салат и самое главное – булка, на которую можно намазать масло, а потом варенье. Если бы кто-то сказал мне, что эта булка станет на Випассане моей самой большой радостью, я бы, конечно, не поверила. Но так оно и вышло.

Потом мы сели медитировать днем. Спать уже не хотелось, а мысли стучали как товарные поезда. Они проносились по кругу: «Что там с мамой?-что там с мамой-чтотамсмамой-чтотамсмамой-чтотамсмамой-чтотамсмамой…» Моя мама проходила обследование на предмет обнаружения самой страшной болезни, которой все боятся. Ключевые анализы она должна была сдать на второй день моей Випассаны. Брат обещал скинуть смску, сообщить результаты. Вот только мобильники у нас отобрали. И все дни я сидела и мучилась неизвестностью.

Когда все-таки удавалось уследить за дыханием, в голове начинали звучать какие-то нечленораздельные звуки. Я не слышала ничего определенного, но постепенно поняла, что погружаюсь в ад. Он был внутри меня. Вся тоска, накопленная и плотно утрамбованная за долгие-долгие годы, окружала теперь плотным кольцом. Здесь от нее невозможно было отвлечься, тут некуда было идти, нельзя было работать, читать, разговаривать. Я оказалось лицом к лицу с очень темной силой. Она казалась мне почти материальной, упругой и вязкой, очень черной, непроглядной. Она была у меня внутри, без имени, без формы, без причины, без начала и конца. Отчаянье в своем чистом виде.

Но нужно было сидеть и наблюдать дыхание.
 
И дни потянулись за днями, похожие как близнецы. Я их считала: осталось девять, осталось восемь, осталось семь, шесть, пять, четыре… Мы обитали на крошечной территории: корпус с кроватями, туалет, душ, зал, столовая. Вокруг всего – выбритая электрокосой лужайка. Во время, свободное от медитации, на улице появляются девушки и женщины. Нас мало, потому что большинство предпочитает поспать. Мы бродим медленно и бесцельно. Я вообще все делаю медленно. Почему-то не получается по-другому.

Больше всего мне нравится утро, когда, после первого двухчасового сидения, мы уже поели каши, и морковного салата, из которого я тщательно выбираю яблоки. От яблок у меня отек Квинке, поэтому, если они порезаны очень мелко, я не рискую, и не ем этот салат.

Утром встает солнце. Часть территории выложена бетонными квадратиками плит, почти полностью заросших упрямой травой. Наверно, раньше у пионеров здесь проходили линейки, вон, даже сохранился флагшток. У крайней плиты лицом к солнцу стоит симпатичная черноглазая девушка, закутанная в синий клетчатый плед. Неподалеку на пеньке сидит пожилая женщина, у нее большие уши, и я уже знаю, что она любит наблюдать за муравьями. Вокруг плит – кусты шиповника. Розовые розы и красно-зеленые плоды, блестящие от росы. Они такие живые. Я хожу и смотрю на них.

Наверно, мне следовало бы подумать о чем-то важном: о маме, о планах на жизнь, но я думаю, как приеду домой и сварю себе кофе. Еще я бы почитала какую-нибудь интересную книжку. Уже много дней мы все здесь молчим, и это очень хорошо. У меня на штанах крупные грязные пятна, особенно они заметны на солнце. Но штаны теплые, а пятна не отстирались. Если бы мы разговаривали, то я стыдилась бы себя еще больше, а так - почти наплевать. Скоро мы все разъедемся, и, скорее всего, больше никогда не увидимся, так какой смысл мерзнуть.

На пятый день я поняла, что очень криво сижу. Тело оказалось большим и нескладным. Теперь нужно следить за ощущениями. С этим проблем не возникло, ощущений у меня было полно и до Випассаны. Первый же проход обнаружил целую волну, которая катилась в теле, следуя за моим взглядом. Эта волна во мне осталась от цигуна, которым я занималась несколько лет назад. Я сидела и гоняла этот поток, и вдруг стало так хорошо, уютно и радостно! Меня наполняла какая-то теплая широкая пустота, как будто тела на самом деле не существует, а есть только душа. И эта душа просто принимает разные формы, которые мы считаем телами. И я подумала, что вот люди живут, и их заботит множество проблем, они думают о болезнях, своих и близких, о детях, о деньгах, но жизнь в теле никто всерьез не считает проблемой, а ведь это, наверно, единственная реальная проблема для каждого из нас.

И тут индийский Учитель, который во время медитаций все время тихо сидел на тумбочке, стал нас вызывать и спрашивать, удается ли нам проводить внимание сразу по нескольким частям тела. Я сказала, что да. А он сказал, что лучше этого не делать, а смотреть части тела по отдельности, более мелкие участки. Я стала смотреть мелкие участки, и поток пропал. И больше не появлялся. Зато появилась боль.

Болело вообще все и везде, но особенно сильно - слева под ребрами. Больно было даже дышать. И боль нужно было принять, рассмотреть ее и идти вниманием дальше. Только ничего не получалось. Когда не можешь дышать, почему-то забываешь о правилах.

«А по фигу». Вспомнился чувак, у которого я занималась цигуном. Он любил так говорить, а я его не понимала. «Пофигу-пофигу-пофигу-пофигу-пофигу-пофигу…» Теперь это и моя мантра. Мир до безобразия объективен. С ним ничего не поделаешь. Не важно, какие у меня мысли, хорошие или плохие. Против лома нет приема. Все есть, как есть, и будет, как будет. Отбой, лежу в кровати, а ладони и стопы горят от аллергии, даже не знаю, на что, наверно, на грушу. Покрываюсь волдырями. Я проглотила таблетку, но все равно чувствую, как распухает лицо. А пофигу-пофигу-пофигу-пофигу… В темноте наступающей ночи никто меня не увидит. Авось таблетка все-таки подействует. Уже девятый день, а завтра – последний, десятый.

Утром я опять проснулась в 3-45, еще до подъемного гонга, и пошла в душ. В это время там никого нет, потому что все нормальные люди еще спят. От аллергии не осталось и следа. Иду обратно из душа, очень тихо, темно, тускло светят только полудохлые фонарики, воткнутые в землю вдоль тропинки. И вдруг слышу, звонит мой телефон. Мой мобильник! У меня редкий звонок, я никогда у других такого рингтона не слышала. Звонит-звонит, как гром, как сигнал вселенской тревоги, звонит - и замолкает. Замираю в оцепенении. Телефон-то давным давно (девять дней назад) я сдала администрации, а перед сдачей – отключила. Да и кто может звонить мне в 4 часа утра?! Даже если у мамы и обнаружили самое страшное, мой соня-брат не станет сообщать об этом посреди ночи. Из палатки вылезает менеджер курса Таня, и я понимаю, что это звонил ее будильник. Таня бьет в гонг, чтобы все остальные тоже проснулись. Наступил последний, десятый день.

Теперь уже можно разговаривать. И все разговаривают, а я не могу. Как всегда не могу ни к кому подойти. Боюсь, мне неудобно, неловко, страшно. Как же было хорошо, когда все молчали и ходили, опустив голову. Чтобы не видеть это всеобщее ликование, ухожу в комнату и сажусь на кровать. Вокруг - никого. Но входит девушка, которая все это время жила на соседней кровати. Она смотрит на меня, и я неожиданно для себя вдруг говорю: «Ну чего?» И мы тоже начинаем разговаривать! Это Алена, и она просто замечательная. Потом заходит женщина с большими ушами, которая любит муравьев, тоже смотрит на меня и говорит: «Ну чего?». Это Валя из Ижевска. Самая мудрая женщина. Может, еще увидимся!

На улице тем временем выдают ранее изъятые ценности, а мобильники обещают только завтра. Я смотрю менеджеру курса Тане прямо в глаза. «Очень надо, да?» - спрашивает она. - «Да. Очень». Мне уже до зарезу нужен мой мобильник. Моя тревога за маму снова вырастает до небес. И Таня, самая добрая на свете девушка, приносит мне телефон. Сажусь, на всякий случай наливаю стакан воды, включаю - и вижу совершенно пустой экран. Никаких смсок от брата. Что за чертова фигня, ведь договаривались же! Пишу ему: «что с анализами?!!» И получаю ответ: «Ничего. Ей не делали. Аппарат сломался».

На другой день все разъезжались. Мой поезд домой - только вечером. На Ярославском вокзале менты разгоняют бомжей. Какой-то дед скандалит у турникета. Туалет закрыт на ремонт. Я сдала сумку в камеру хранения, и спустилась в московское метро. Там было много людей, и все они казались очень хорошими. Наверно, пока я сидела Випассану, мир изменился.

август, 2012

И да, с мамой все в итоге оказалось в полном порядке (ттт, по дереву и по голове постучала).

Про служение на Випассане: http://www.proza.ru/2015/09/29/759