122. эпоха беспредела

Какова разница между израильскими журналами «22» и «7 – 40»?  – Совершенно  правильно: четырнадцать шестьдесят!

Эта сомнительная шутка рыночно-лавочного толка (впрочем, пригодная и для телевикторины) понадобилась мне для бесспорного вывода: долги надо отдавать! А за мною как постоянным (так уж получилось!) обозревателем первого из этих изданий, долгов накопилось минимум два (слава Богу, не денежных).

В прошлой, 121-й, книжке журнала было опубликовано начало публицистического исследования Константина Фрумкина  «Искусство и социальный хаос» и обещано, что окончание будет в следующем номере. Мы тогда намеревались поговорить об этой статье, прочитав её до конца. Автор, ранее репатриировавшийся в Израиль, а теперь живущий в Москве, известен читателям «22» по предыдущим (очень интересным) работам. Не подвёл и теперь. Новая его публикация рассматривает сегодняшнюю Россию как поле всё усугубляющегося экономического, политического и социального хаоса. «Мы живём с чувством надвигающейся катастрофы, – пишет он, – это  не значит, что катастрофа нас ждёт – она уже произошла, она внутри нас. Хаос не разрушит государственный организм в таком-то году – скорее, он уже разлился по организму, он в крови, в каждой клеточке».

По наблюдениям автора статьи, искусство (примеры им взяты, собственно, лишь из художественной литературы и кино) уже в прошлом на основе ряда явлений предвидело характерные черты нашей современности. Эти черты он выявляет и показывает при помощи таких произведений русской и советской классики, как «Бешеные деньги» А.Островского и «Васса Железнова» М. Горького, «Золотой телёнок» И. Ильфа и Е. Петрова, «Дракон» Е.Шварца, современной литературы – «Выбраковка» О. Дивова, «Чапаев и Пустота» В. Пелевина, кинофильмы «Афоня» Г.Данелия, «Ворошиловский стрелок» С. Говорухина и др. Автор утверждает относительно названных пьес Островского и Горького (но в известной степени то же можно сказать и о других упоминаемых им произведениях), что «они задают настоящие архетипы нашей (российской. – Ф.Р.)  сегодняшней социальной и экономической жизни», и особо указывает на небывало разросшийся бандитизм. Читатели, пытающиеся осмыслить происходящие в России процессы, найдут в статье немало глубоких и подчас неожиданных наблюдений, мне лишь важно сейчас отметить одно из них: там теперь ослабли не только государственные законы, но и законы уголовного мира. Такую ситуацию называют блатным словечком беспредел. Мне кажется, одна из неотъемлемых черт беспредела – то, что уголовное преступление из разряда чрезвычайных происшествий превратилось в более или менее будничное событие.

Считается, что ситуация беспредела характерна лишь для России и других стран бывшего СССР, ну и, может быть, для сегодняшней Аргентины, для стран-изгоев… Начало ХХI века распространило, однако, действие этого термина далеко за рубежи названных  неблагополучных земель. Конечно, во все времена криминальные сюжеты привлекали внимание значительной доли читательской  и зрительской публики. Многие герои Шиллера, Шекспира, Стивенсона, Достоевского, Пушкина, Чехова и т. д. – это разбойники, пираты, убийцы, жулики, мошенники. Но большая часть публики могла наблюдать за их преступлениями лишь посредством чтения книг, просмотра пьес, кинофильмов. Конец прошлого – начало нового века в корне переменили ситуацию: миллионы и даже миллиарды людей видели в реальном времени такие преступные (кто в этом усомнится?) деяния, как расстрел президентом парламента своей страны, избиение живых людей палками по приговору суда, таран мирными самолётами (с сотнями пассажиров на борту) небоскрёбов с тысячами находящихся в них мирных людей. Жуя булочку и попивая кофе, мы наблюдаем в прямом эфире бомбёжки и ракетные обстрелы ближних и дальних городов. А порой и сами оказываемся под такими обстрелами и бомбардировками. И это не беспредел?!

Если искусство способно (как мы знаем на множестве примеров) прогнозировать будущее, то уж от того, чтобы «отражать» его в своём «зеркале», оно уйти не может, как бы ни старалось. А уж тем более публицистика, журналистика, по самому своему назначению наполненная «злобой дня». Не знаю, станет ли это новостью для редколлегии, главного редактора журнала и его помощника, но почти во всех произведениях , опубликованных в номере, есть хоть что-нибудь о мире криминала.

Обращусь к «выплате» моего второго «долга»: несколько замечаний по поводу заключительных глав романа Нины Воронель «Дорога на Сириус». В № 120-м были напечатаны начальные главы этой третьей книги её трилогии «Гибель падшего ангела». Комментируя их, я, помнится, предрекал , что герои-антиподы: израильский разведчик Ури Райх и международный террорист немецкого происхождения Карл (он же – Гюнтер фон Корф) – к  финалу встретятся в драматической обстановке (угадал!) в том самом замке, где происходили  события первого романа (не угадал!)  Впрочем, пересказывать авантюрно-детективный сюжет – скверная услуга и автору, и, главное, читателям, и я на это не пойду, а лишь отмечу, что в трилогии (как и в действительности) целая куча убийств. Признаюсь, что читая её на 71-и году жизни, испытал то же мальчишеское самозабвение, как и пять с половиной десятков лет назад, когда – выпуск за выпуском – поглощал увлекательнейшую «шпионскую» серию Николая Шпанова «Тайна профессора Бураго». То было в одной детско-юношеской «читалке», где мы, кстати, познакомились с автором нынешней русско-израильской трилогии, моей ровесницей. От мира профессора Бураго до класса доктора Живаго – дистанция огромного размера! Пусть сравнение утончённой Н. Воронель с заштатным советским детективщиком покажется кому-то некорректным (тем более, что я, кажется, выболтал возраст дамы), но если читателю моих лет не так уж трудно впасть в детство, то как писательнице удалось  сочетать затейливость фабулы, неистощимость выдумки, юношескую непосредственность повествования со строгой документальностью, изысканностью, умудрённостью, сложным психологизмом?! Снимаю шляпу!

Между журнальным вариантом и уже изданной отдельной книгой есть существенные различия – главным образом, в расположении материала. К сожалению, однако, автор не внял голосу критики: «полонизмы» в «немецкой» речи польской эмигрантки показаны путём вкрапления … украинизмов! Остаюсь при своём мнении: это снижает достоверность образа девушки и, пусть даже чуточку, авторитет самого автора. Если, конечно, придраться, что я, собственно, и делаю.

 Расплатившись с долгами, обратимся к очередным приобретениям. Хочу приветствовать публикацию рассказа нового для журнала автора Бориса Ханукаева «Пацан» – и не в последнюю очередь потому, что она расширяет этнический диапазон русско-израильских авторов. Живя в Советском Союзе, мы фактически были лишены возможности узнать подробности жизни и быта своих собратьев-евреев из закавказской, грузинской, бухарской общин. Некая инерция в этом отношении сохранилась и здесь, в еврейской стране. Появление рассказа Б. Ханукаева – хоть  малый, но шаг к  закрытию этого пробела. Сверх того, новелла динамично написана, а повествует… ну, конечно же, об убийствах – увы, одном из главных занятий человека в наш компьютерный век. Мне весьма любопытно было узнать, что горские евреи не чужды закона гор – кровной мести. Впрочем, что ж удивляться: ведь и они – «люди кавказской национальности», пусть и отчасти!

Но, как показывает в своей статье К. Фрумкин, чувство мести не чуждо каждому человеку. «Божество мести питается кровью» - таково название одной из главок его статьи. И если кто-то думает, что эта истина не верна для еврейского местечка где-нибудь в Белоруссии, то он жестоко ошибается. Достаточно прочесть короткий (меньше двух страниц) рассказ Мордехая (Михаила) Зарецкого «Безбожник». Так назвали еврейский колхоз в Копусевичах. Героев же зовут Мойше Бухман, Ешке Либенцис, Шайке дер Щварце…Милые, мирные имена. Но на полторы странички текста – три смерти, из них одна насильственная, а другая – подстроена…Лапидарность слога при яркой изобразительности письма заставляют вспомнить прозу И.Бабеля. Правда, тому с самого начала «удавались диалоги», а тут диалогов нет вовсе. Но ведь и без разговоров понятно: крутое описано время!

Но именно во времени тут легко запутаться. Главный персонаж рассказа в 90 с лишним лет изобрёл машину-льнотрепалку, в связи с чем пионеры повязывали ему красный галстук. Но это было ещё до организации колхоза. Значит, в 20-е годы? Но лучший друг героя – пан Левандовский владеет усадьбой, поместьем. Стало быть, не позднее 1920 – 1923 годов? Но вот наехали гэпэушники, под угрозой ссылки в Сибирь организовали колхоз, кучка босяков «напала на поместье», «усадьбу сожгли, пана линчевали».Похоже на 1918-й год, но какие тогда «пионеры»? К 1928-му и пионеры уже были, и насильственное обобществление хозяйств, даже «пан» мог уцелеть для самосуда, но как могло уцелеть в его собственности «поместье»?!  Краткость – сестра таланта, но и с правдой она должна, пусть не в родстве состоять, так дружить.

Верная правде поэзия нашего века тоже не может обойти стороной тему, пронизывающую век. В подборке стихотворений Марка Вейцмана  одно начинается так: «Если б не упрямство Ривы, / может, все б остались живы, – /и она, и старики, / и дочурка с белым бантом - / в пику наглым оккупантам, \ их расчетам вопреки».

Ясно – о чём?  Куда яснее…

После вселенской трагедии Катастрофы только полный и законченный идиот может не понять всей неизбежности и легитимности создания наполовину уничтоженным народом собственного национального государства – уж какое ни есть ОНО, уж какие ни есть МЫ… Ещё цитата: «Зычно, хрипло и картаво / говорят в моей стране. / Это так вульгарно, право, / это, право, не по мне./ Но, не мудрствуя лукаво, так скажу: прекрасно право/ зычно, хрипло и картаво / говорить в своей стране».

Завидное умение – кратко, ясно и красиво передать в стихах ёмкую мысль и большое чувство. Какое изящество в этом переходе одного и того же слова («право»)  из  разряда «служебных», вводных, в полноправный член предложения!

Циклу стихов Владимира Саришвили, НЕ впервые выступающего в журнале, предпослано его письмо из Грузии.  Он рассказывает о себе: «Сам я индивид двуязычный и по крови – грузин с одной армянской четвертинкой, но образование получил на русском и стихи пишу на русском.». Так вот, являясь кандидатом филологических наук (диссертацию защитил в Москве по теме «Сонеты К. Бальмонта»), опытным журналистом (опять-таки русскоязычным), он в родной Грузии как специалист не востребован. И, как видим, грузинского русского поэта с готовностью печатает еврейский, израильский журнал. Факт, противоречащий многовековым упрёкам нашему народу в изоляционизме. Хотя, по правде говоря, всякое случается…

Публикация письма В. Саришвили, во-первых, дополняет затронутую Б. Ханукаевым тему «кавказского человека», а, во-вторых, ту картину беспредела, в которую погружена, как минимум, одна шестая часть земной суши и рискуют погрузиться остальные пять шестых.. Он пишет: «…боюсь не уложиться в объём вашего журнала, пытаясь вкратце описать театр абсурда, который у нас творится» - и очень кратко очерчивает некоторые сценки: «получил по башке взрывной волной» во время абхазской бойни, где побывал «в качестве журналиста»; «дрался за хлеб в суточных очередях»; рассказывает о том, как «внучка гардероб ломала»… дедушке на гроб; как в метро вырубили свет, и роженица три часа оставалась в кромешной тьме, и новорождённый погиб… Весь этот апокалипсис дополняют стихи: «Под небом, чистым, как пелёнка, / вечерний   звон, вечерний звон, / и гонят женщину с ребёнком / из хлебной очереди вон.// (…) Всё так изменчиво в природе – \ то дождь, то вёдро, то война. / Лишь смерть в мужском и женском роде / и днём, и вечером – одна».

После таких стихов (последняя сточка – просто цитата из Пушкина!) как-то даже неудобно, но я всё же рискну! – попенять автору на встретившиеся в другом стихотворении «отравленные зелья»: ведь по словарю – «зелье» это и есть «отравленный напиток», то есть та же отрава…

А вот и третий поэт номера – москвич Александр Ревич, с эпическими стихами «20 июня 1941 года». Для людей моего поколения близки, внятны и привычны как интонация и образный строй этих ямбов, так и запечатлённые там реалии. Более того, читая строки: «…мелькали путевые будки, / платформы, ветки чахлых крон, / и пыльный харьковский перрон / проплыл, как дым от самокрутки…», я вспоминаю, как буквально через несколько месяцев  после описанного дня, в дальней северной деревушке возле станции Свеча, где наша семья очутилась, «отплыв» в эвакуацию именно от того пыльного харьковского перрона,  мы с сестрёнкой прочли в альманахе, изданном перед войной в Кирове (Вятке), стихи местного поэта о временах гражданской войны: «Всю ночь от Вятки до Свечи, / как сумасшедшие, кричали / неугомонные грачи». И дальше: «Делились крошками махорки, /последней корочкой сухой…» До чего сходны интонации, настроение… Мы-то всё это помним, читаем, бережём в сердце, а вот как – молодёжь?  Но, с другой стороны, ведь помним же, ведь любим же и это: «Скажи-ка, дядя, ведь недаром…»

Может, и в самом деле недаром? Надо же сохранить в памяти поколений то, что было, – сохранить в красках и красных словесах самой эпохи! Особенно вот это тревожное ожидание войны и эту (так точно переданную А.Ревичем) слепоту при открытых и зрячих очах, когда, как он пишет, «Конечно, в памяти  короткой /вагон с тюремною решёткой, /штык на площадке тормозной/ остались где-то за пределом…»

«За пределом»– потому, что «эпоха беспредела» закладывалась уже тогда. Как не вспомнить опять К. Фрумкина: «Жизнь граждан России в тридцатых годах, так же как и в России  девяностых, была крайне не гарантирована. В любой момент достоинство, благосостояние и жизнь любого могли быть безнаказанно растоптаны. Разница лишь в том, что в тридцатых годах террором занимались десятки тысяч людей, находившихся на службе в одном конкретном наркомате, а в девяностых убийствами занимались десятки тысяч людей в частном порядке».

Можно спорить (и спорят!) о том, где террор был размашистей, подлей и круче: в фашистской Германии или в Советском Союзе. Но что эти страны, эти террористические режимы сопоставимы – об это, кажется, спора сейчас уже нет. Зато историков, психологов, психиатров, социологов, писателей весьма занимает процесс сопоставления и сравнения и режимов, и их лидеров. Этому посвящён в номере весь традиционный журнальный раздел «Иерусалимские размышления». Он состоит из предисловия «От редактора» и трёх статей: Дмитрия Хмельницкого – «Письмо из Германии», Давида Цифриновича-Таксера – «Два маньяка» и Анатолия Добровича – «Два заклинателя». В этих материалах даётся (в каждом – своя) сравнительная характеристика Адольфа Гитлера и Иосифа Сталина. Верные нашему принципу: не пересказывать содержания, - укажем лишь, что все авторы раздела уделяют не последнее внимание такой общей у «фюрера» и «вождя» черте, как активная юдофобия. А. Добрович, психиатр по специальности, со знанием дела комментирует психиатрические диагнозы, выносившиеся обоим, а также и проявления их больной психики. При том, что Добрович находит принципиальные различия в истоках антиеврейских настроений и действий Гитлера и Сталина, он и у одного, и у другого видит в этом и психопатологические корни. Но ведь многим из нас приходилось встречать десятки примеров того, что  антисемитский бред становится уделом огромного количества психически неуравновешенных людей.

Еврейский вопрос издавна привлекает к себе особое внимание как психиатров, так и криминалистов. Каковы бы ни были социальные, этические, национально-политические причины еврейского погрома, ни  его психопатологическая, ни его криминальная природа не вызывает сомнений. Особенно в результате трагического опыта ХХ столетия, когда такие планетарные события, как еврейская Катастрофа, образование еврейского государства, еврейская алия и эмиграция, крушение СССР, заставили повернуться лицом к еврейскому сюжету мировой истории самых глубоких и вместе с тем самых разных мыслителей мира.

Неожиданностью для многих явилось двухтомное по замыслу исследование Александра Солженицына «Двести лет вместе», первый том которого вызвал настоящий взрыв противоположных чувств и оценок самых разных людей в разных странах. Откликнулся на это событие и журнал «22», который автор «Архипелага ГУЛаг», как недавно выяснилось, прилежно читал и ценит весьма высоко. Чуть изменив название рубрики «Литературная рефлексия» (добавив к первому слову приставку «вне-»), журнал помещает три отклика на книгу:  маленький – главного редактора журнала проф. А. Воронеля и две обстоятельные статьи , обе – российских авторов:  прозаика Александра Мелихова и критика Льва Аннинского. На последней странице журнальной обложки – фрагмент обошедшей весь мир фотографии; заметил ли кто-нибудь, что это и неплохая иллюстрация к заглавию солженицынской книги: за спиною у её автора, рот которого, по Маяковскому, «раскрыт в напряжённой речи» – физиономия  сомкнувшего уста «вечного жида в лице московского хозяйственного бонзы Ресина… «200 лет вместе» остались позади, а сколько ещё впереди, пусть и в весьма усечённом составе?

Не опускаясь до пошлых обвинений своего доброжелателя в антисемитизме, журнал  вместе с теми не становится в позу «кукушки» и устами рецензентов вовсе не захваливает..  гм-гм! – «петуха», давая возможность самим авторам высказать весьма существенные замечания.

Посягнём на это и мы, но уже оторвавшись от солженицынской книги с её русско-еврейской проблематикой. Израильский журнал – по крайней мере, в данном номере – ограничивается лишь одной статьей на собственно израильскую тему (Давид Шехтер, «Встречи с Шароном», предпослав ей, правда, небольшое вступление, написанное А. Воронелем. Статья Шехтера – интересная, живо написанная, но… одна! А проблем в стране так много…Назовём навскидку хотя бы несколько острейших. Израиль и весь мир: информационная война с вражеским окружением за симпатии и поддержку со стороны мировой общественности; пути интеграции израильского общества в обстановке общинной чересполосицы; больные вопросы израильского образа жизни; социальная незащищённость, отсутствие государственного контроля и права «вето» в технике безопасности; разгул мошенничества при государственном попустительстве…Остановите меня, а то произнесу крамольные слова: «…попустительстве родному, израильскому беспределу!»

Да уж, в степени и частоте обращения к злободневным проблемам нашего израильского дома журналу «22» далеко до его юмористического коллеги – журнала «7 – 40» Надо думать, однако, что всё возрастающие острота и сложность капитальных внутриизраильских проблем усилят внимание к ним со стороны  редколлегии общественно-политического (NB!) а не только литературного издания. И этим оно отдаст читателям свой поднакопившийся моральный долг.

Февраль 2002 года.