Чемодан

       В аэропорту было суматошно, тесно, бестолково. Под театральные звонки, малоразборчивым эхом, звучали объявления невидимой девушки, наверняка блондинки. Рядом со Степановым, на такой же металлической, похожей на дуршлаг скамейке, сидела еще одна, блондинка, в яркой красной курточке: стрижечка - «сасон»; носик – прямой, такой носик; губки – бантиком; в руках – книжка с загнутыми уголками. На каждое объявление она поднимала голову, прислушивалась и смотрела по сторонам, словно искала кого-то.
- Простите, вы ждете багаж? – Степанов чуть наклонил голову в ее сторону, и спросил,  глядя поверх своих очков в тонкой оправе.
- Да, у него такая странная фамилия, а вы?
- И я его жду, я бы сказал, ожидаю с нетерпением.
- Послушайте, вот объясните мне, что они там с нашими чемоданами могут такое делать, что надо целый час ждать. За это время уже грузовик картошки разгрузить можно.
- Вы пробовали?
- Нет, но видела, как две бабы в колхозе ловко это делали. Ведь у нас бабская страна, вы это знаете?
- Возможно, но каждое утро в ванной, я каждый день убеждаюсь, что мужики у нас тоже водятся.
- Я не хочу вас обидеть, но я пока не видала, бабоподобных существ – в изобилии, а вот настоящих, понимаете, настоящих мужчин нет!
- Может, вам просто не повезло?
- Мне? Мне не просто везет, на меня все само падает. Вот на вас, я вижу, нет.
- Наверное, хотя я об этом как-то не задумывался.
- Зря!
Прозвучал еще один театральный звонок и голос невидимой весталки известил о выдаче багажа степановского рейса.
- Ну, наконец-то! – девушка сунула свою книжку в сумочку, и встала.
- Жаль, что мы потеряли два часа жизни впустую.
- Мы с вами всего пять минут разговариваем.
- Могли бы, по меньшей мере поговорить на интересные темы, если бы в самолете оказались рядом.
- Только не надо мне заливать, что вы прилетели этим же рейсом.
- Зачем же я буду вам «заливать»? Я просто пойду встречать свой чемодан… Я так долго ждал этой встречи.
Степанов поднялся со скамьи, и не торопясь направился в сторону багажного элеватора.
Блондинка постояла несколько секунд в раздумье, и быстрым шагом нагнала его и также размерено и молча зашагала рядом.
       Электронная надпись с номером рейса их самолета уже горела, но длинная резиновая лента багажного транспортера мирно дремала и не думала никуда двигаться. Они стояли рядом у его края и молча смотрели на эту неподвижность.
- Да, ладно вам, не обижайтесь. Я же не знала, что есть такие…вроде вас. Извините.
- Какие, такие?
- Сами знаете, какие. Все мужики любят приврать, повода ищут зацепиться. Не люблю я этого вранья, не терплю.
-  Значит, все вы уже знаете? Как вас жизнь то обидела, обошла. А ведь есть просто нормальные, порядочные люди. Это я не о себе. Просто без этой веры очень сложно жить. А говорите, что счастливы!
- Когда это я говорила, что счастлива? Что вы все перевертываете!
- На вас же все само с неба падает, никаких усилий, никаких терзаний, сомнений. Бац, и все что хотели уже в руках.
- Слушайте, «Сенека», вы, часом, не профессор философии?
- Нет, я литератор. Есть и такое ремесло в наше время.
- Литератор, почему же не писатель?
- До писателя еще дорасти надо. Писателем литератора читатели делают.
- Оригинально!    
- Нет здесь ничего оригинального. Графоманов - море, литераторов – десятки, писателей - единицы.
Лента транспортера дернулась и, издавая неприятный звук камня по стеклу, медленно поехала по кругу. Степановский, видавший виды, старомодный чемодан показался первым. На шнурке болталась целлулоидная карточка с его фамилией, много лет назад старательно написанная им самим синим фломастером. Степанов подхватил его с ленты и поставил на пол у ног.
- Степанов, подождете меня?
- Подожду. – Степанов теперь более внимательно осмотрел свою новую знакомую. Взгляда она не отводила. Ее большие зеленые глаза глядели открыто, без вызова или кокетства.
       В такси молчали. Она жила в большом сталинском доме на ленинградском шоссе. Степанов помог донести ее большую, и довольно тяжелую сумку.
- До свидания.- Она  вошла в лифт.
- До свидания. Пусть вам и дальше везет в жизни. Будьте счастливы! До свидания.
Двери лифта начали сходиться. Степанов повернулся и пошел вниз по ступеням.
- Степанов! – створки вновь разошлись и замерли. – Какой у вас телефон?
- Красный, советский.
- А номер?
- Семизначный.
       После небольшой паузы и странно и быстро менявшегося выражения ее глаз, она засмеялась. Засмеялась, и Степанов ощутил приятную волну симпатии и доброты. Потом он долго не мог вспомнить, когда и где это ощущение уже накрывало его с головой, зато сейчас, идя по осенней московской улице (такси он отпустил на углу), в смутном, рассеянном свете холодного солнца, он чувствовал, как внутри, в сердце, в голове, в сосудах,  это ощущение заполняет его, и переливается странно, и ему было хорошо.   
                II
       Борщ был красен и горяч. Ложка сметаны причудливо таяла в его просторах. Черный хлеб - на удивление ароматен. За прошедшую неделю ничего особенного в степановском доме не произошло. Жена так же, как и все двадцать лет заботливо хлопотала у плиты, не на секунду не прерываясь, рассказывала, какую прелестную юбку купила Первушкина, ее начальница по работе. Васильевы взяли в кредит новый автомобиль, зовут на дачу на шашлыки. Вчера звонил старший сын, сказал, что на выходные подбросит Верку, старшую степановскую внучку. Степанов выпил еще одну рюмку водки, несколько минут посмотрел с женой в телевизор, думая о своем, и ушел в кабинет. На пороге стоял чемодан. Положив его на диван, расстегнул замки, вынул грязное белье, отнес в ванную. Достал симпатичную китайскую рубашечку в красивом пакете (в Красноярске их было навалом), подарок жене. Чмокнув его в щеку, та отделалась дежурной улыбкой и снова уставилась в телевизор. Развесив и разложив вещи, Степанов сел к столу, включил компьютер, и напечатал на чистой странице название нового рассказа «Чемодан».
                III
       За двадцать лет супружеской жизни, Степанов несколько раз пытался сбежать. Делал это не умело, робко, но честно. Понимал, что в бесконечной карусели, поездок к родственникам и многочасовых бессмысленных застолий; круговерти бытовых забот, требующих немедленного исполнения; мокрых пеленок, оторванных пуговиц и потерянных варежек, он медленно, но верно убывает, убывает душой, сердцем, всем своим существом. Это свое понимание он сначала заливал водкой – не помогло, зато создал лишний повод для еще больших претензий со стороны жены. Ее понимание супружеской жизни заключалось в простой формуле: Семья - наше счастливое рабство!
       Степанов яростно сопротивлялся, но безуспешно. Весь клан ее родственников мгновенно и дружно наваливался и быстро приводил Степанова к общему знаменателю. Тем не менее, тайное степановское сопротивление продолжалось. Он устроился на Мосфильм и сутками пропадал на работе. Секретарша сценарного отдела замучилась его разыскивать с сообщениями о звонках из дома, и требованиями немедленно перезвонить.
       Как-то раз их съемочная группа выезжала на натуру в Чехословакию. Придя, домой, Степанов увидел свой новый чемодан. Он был прочен и красив. Замки его блестели, а коричневый цвет его кожи придавал ему просто тонны солидности. На его ручке болталась небольшая табличка с окошечком для надписи имени владельца.
       Теперь каждое его возвращение в Москву из дальних и ближних стран и городов заканчивалось появлением на ленте транспортера чемодана с беленькой табличкой и синей надписью.    
                IV
       Надежда работала переводчиком в какой-то солидной фирме. Степанов ей несколько раз звонил, на другом конце провода его звонку явно были рады. Ее голос всегда звучал бодро. Разговоры коротки. В декабре, под тихо падающий мокрый снег, они встретились в екатерининском парке. Теперь она была уже не блондинкой. Помогая ей снять пальто, в  кафе, куда они зашли, он увидел, что волосы ее теперь глубокого каштанового цвета.
- Ну, за наступающий новый год? – Степанов поднял бокал вина.
- Рано. Давайте за вас, за талант писателя Степанова!
- Литератора.
- Писателя, вы же сами говорили, что литератор, у которого есть читатели, - писатель. У вас читатели есть, - я! Мне понравилось. Вы мне интересны.
- Спасибо. – Они легко чокнулись бокалами. Степанов почувствовал, что краснеет, правда в полутемноте кафе это вряд ли было заметно. Говорили о всякой всячине. Надежда тихо, и как-то умно и ласково, смеялась. Степанову было хорошо с ней. Легко, свободно, просто.
- Ну, а теперь за новый год! – Степанов вновь поднял свой бокал.
- Попробуем, но накануне непременно созвонимся, хорошо?
- Хорошо. Мне очень хорошо. Я снова лечу в Красноярск, вернусь 30-го, и сразу позвоню.
- Договорились.
                V
       31-го без десяти двенадцать, они сидели в доме Надежды, на уютной кухне под большим красным, матерчатым абажуром.
- Давайте выпьем за уходящий год, Надя. – Степанов поднялся за столом, стукнулся головой об абажур, взял в руку бокал шампанского. – Любимое мое слово – «странный». Я не думал, что оно выведет меня в новую жизнь. Что эта новая жизнь может когда-нибудь начаться, и начаться так необычно и неожиданно. За вас!
       Степанов вернулся в Москву 30-го, как и планировал. Около часа ожидал багаж. Подойдя к транспортеру, где уже плыли чьи-то огромные сумки, увидел Надежду. Она стояла прямо перед ним, опустив руки со странным выражением лица – решительным и мучительно сомневающимся одновременно. Степанов подошел, взял ее ладони в свои, и наклоняясь, прижал к ним свое мокрое от неожиданных слез лицо.
       Когда на ленте транспортера показался степановский чемодан, он уже знал, что ему надо сделать. Степанов поставил чемодан на пол и рванул с него белую бирку со своей фамилией. Не тут-то было. Шнурок был очень прочным и не поддавался. Надежда опустила руку в карман пальто и протянула Степанову ножницы.
       Смеялись они несколько минут. Стоявшие рядом люди стали с подозрением на них оборачиваться. Степановский чемодан с обрывком шнурка на ручке медленно уплывал вдаль.