Жаба

   Длинные ветки ивы купали свои листья в медленных струях туманной реки.
Солнце еще не взошло, только золотистые низкие облака неспешно наливались рассветом. Зайдя почти по пояс в воду, Лука воткнул в вязкое дно пару рогулек, подергал, проверяя насколько хорошо они засели, тихо загребая ногами, вернулся на берег. Вода - как парное молоко, а на берегу сразу стало холодно. Оделся, раскрыл маленький алюминиевый стульчик, сел. Достал пересохшую «беломорину», дунул в бумажный мундштук, закурил. Папиросный дым стелился понизу, мешался с туманом и плыл вниз по течению. Над головой Луки, на ветку ивы села маленькая птаха, перепрыгнула ниже, заглянула Луке в глаза, чирикнула высоко и отрывисто, и полетела за реку, едва не касаясь воды быстрыми как моторчики крыльями. Лука долго разворачивал мятый пожелтевший газетный лист, аккуратно ссыпал овсяные хлопья в алюминиевый старый котелок, подтопил его край. Прозрачная речная вода, чистым лесным ручьем потекла на неглубокое дно. Разминал и лепил маленькие колобки, несколько штук побросал в воду, котелок поставил у стула на влажную сочную траву. Начал готовить удочки. Разбирал, проверял, налаживал и, наконец, забросил сначала одну, чуть поближе, потом другую подальше и правее. Луке нравилось мысленно фантазировать, представлять, как там, на вязком дне лежат свинцовые, сквозные грузила, как течение натягивает лесы с красными червяками, как подплывают на запах каши здоровые, килограммовые лещи, начинают ощупывать  червяков своими вытянутыми ртами-хоботами, втягивают их вместе с илом как беззвучные, золотистые пылесосы и тут же выплевывают обратно. Неподвижно, чуть наклонясь, в воде стояли поплавки. К ногам Луки, обутым в старые китайские кеды, припрыгала откуда-то зеленая лягушка, посидела немного, и пружинисто оттолкнувшись, плюхнулась в воду, застыла, и медленно поплыла вниз по течению. Один из поплавков потихонечку начал подниматься все больше и больше, наконец, в утомлении лег на воду и медленно поплыл ей во след. Лука мягко подсек и тут же почувствовал неимоверную силищу упирающейся где-то там, в темной глубине, рыбы. Мокрая рубаха липла к телу. Вставшее солнце уже вовсю грело седую голову, а Лука все вываживал на кругах свою рыбину. Леса размеренно резала воду. Лука устал. Старые, жилистые руки его мелко тряслись. В какой-то момент он обернулся, на берегу в нескольких шагах от него стоял лет семи  мальчишка, с интересом наблюдал за манипуляциями Луки. « Сачок там, сачок подай!» - Лука, обеими руками ухвативши удочку, медленно подтягивал еще невидимую рыбину к кромке берега. Мальчишка резво подбежал, схватил здоровый круглый сачок и опытно опустил его в воду. Лука, почти выбиваясь из сил, тянул согнувшееся в полную дугу удилище. Сначала из воды показался только темный плавник с длинным передним пером, - «Сазан, точно сазан!» мелькнуло в голове у Луки. Мальчишка ловко завел сачок на огромную сазанью голову и, резко дернувшись, всем своим маленьким телом выкинул рыбину далеко на берег. Удочка выпала из ослабевших рук Луки, он устало сел на складной стульчик. «Дед, вот!» - мальчишка протягивал Луке  полуразогнутый крючок –
«я вытащил, гляди!». «Спасибо, что помог. Большой?». «Очень большой!». «Дед, а ты устал!» «Да, точно устал, почитай час с им возился» Трясущимися руками Лука вынул папиросу, табак сыпался на траву, никак не мог прикурить. Мальчишка взял из его рук коробок, зажег спичку, поднес к папиросе и, молча, встал у него за спиной.  Лука с удовольствием и тревогой затянулся, хотел обернуться, но не успел, крепкие маленькие пальцы схватили его за плечи и сильно толкнули вперед, в воду успокоившейся было реки. От неожиданности, от того, что правая рука была занята папиросой, от навалившейся на плечи усталости, Лука упал в реку головой вперед, вздохнул полной грудью и тут же умер.
        Ни мальчишки, ни рыбины на берегу не было, только распрямлялась примятая маленькими следами  трава, поблескивала кое-где слюдяными пятаками рыбья чешуя и из воды, будто забытые на берегу, торчали, как старая коряга, две худые стариковские ноги, одетые в штопанные трикотажные штаны и синие китайские кеды с футбольными белыми мячами на щиколотках.      
        В примятой траве, у алюминиевого стульчика, догорала пожелтевшая газета. Медленный огонь неспешно превращал бумагу в черный пепел. Еще можно было прочесть остаток какого-то текста: … «В каждом человеке сидит зубастая коричневая жаба. У одних она маленькая и хилая, глаза полузакрыты. Она лишь изредка тихонечко квакает. Мелкие, юркие, пузыри белой зависти всплывают на поверхность души и растворяются без следа. У других она дышит тяжело с придыханием. Она огромна, жирна, пупырчата и лупоглаза до чужого успеха, удачи, таланта. Она злобно рвет душу хозяина в жабьей своей ярости  острыми, как осколки бритвы зубами. Из темных глубин души к поверхности поднимаются колыхаясь зеленые пузыри ненависти и зла. Давите свою жабу, иначе она задавит вас…»
        Голубоватое пламя доело бумагу и пропало, оставив слепок сгоревших слов.