Наши бабки

               

   У нас с Наткой были очень разные бабки, хотя, видимо, они были ровесницами. Обе пережили революцию, войны, репрессии, но по-разному и в разных обстоятельствах. Они были как две стороны одной медали, отчеканенной в СССР.  Наткина -- Елизавета Антоновна Говорова, заслуженный деятель искусств Казахстана, родилась и выросла в небогатой дворянской семье. То ли дед, то ли отец спустил солидное состояние в карты. Жизненный путь девочки довольно рано предопределили способности к рисованию. А детство, проведенное в тверском поместье, дало своеобразное направление – цветы, травы и животные занимали девочку гораздо больше людей. Переезд в Петербург, поездки в Европу, знакомство с мировыми шедеврами в музеях и мастерских художников, учеба в мастерской Николая Рериха, а затем у Добужинского, сформировали взгляды и вкус юной художницы. А дружба с такими же молодыми художниками, поэтами и артистами, среди которых были Сергей Калмыков, Максимилиан Волошин и многие другие, была отличной питательной средой. Вся эта веселая,  немного богемная жизнь с увлечением поэзией, театром и мистикой не мешали работе и серьезному изучению истории искусств в институте. Удачный брак с блестящим молодым адвокатом, поездки в Крым в поместье его семьи, а также к Максу Волошину в Коктебель, закончились с приходом революции и гражданской войны. Из голодающего и стреляющего Петербурга муж вывез беременную жену в Симферополь, где занялся частной практикой.  Но революция и война докатились и до Крыма, причем в самой уродливой форме. Голод, эпидемии, мародерство и бесчинства воюющих сторон,  бесконечный переход власти закончились для семьи трагедией. Умер от тифа любимый муж. Как она выжила с маленькой дочкой на руках в те тяжелые годы остается только догадываться. Какое-то время после трагедии она прожила в Коктебеле у Макса Волошина, с которым они были очень дружны. Беседы с ним, его убеждения о предназначении Художника, помогли ей справиться с тяжелой депрессией. В конце двадцатых годов она вернулась в Ленинград. До второй мировой войны много работала: на фарфоровом заводе, расписывала ткани, читала лекции по истории искусства и серьезно занималась графикой.  Во время блокады ее с третьей степенью дистрофии вывезла в эвакуацию Наткина мама, которую мы все любовно называли Симочкой. Ей в те годы было лет двадцать и, судя по пожелтевшим фоткам, она была большеглазой стройной красавицей с роскошной косой и весьма развитыми формами. Поезд был чуть ли не последним эшелоном, набитым  уголовниками. Пластом лежавшая на полке бабка, время от времени выплывала из бреда и смачно материлась на уголовников,  которые пытались приставать к Симочке. Такого виртуозного художественного мата они явно никогда не  слышали. Вполне вероятно, что две полуживые женщины выжили  исключительно из желания уголовников пополнить словарный запас. В сибирской деревне, жители которой отнюдь не обрадовались приехавшим нахлебникам, эта хрупкая с виду девушка организовала художественную артель. Они с матерью расписывали простыни, деревянные ложки и доски, которые мастерили какие-то юноши из польских евреев. Подозреваю, что все они были влюблены в Симочку. И это спасло семью от голодной смерти.

   После войны Елизавета Антоновна преподавала в каком-то ленинградском художественном училище, активно участвовала в реставрации памятников, создала серию гравюр «Дворцы и парки Петербурга», пока  кто-то из ее учеников не донес, что на одном из занятий она назвала Пикассо гением, а одного из превозносимых тогдашних советских художников просто фотографом. За этим  последовал  арест, два года в одиночке, где она чуть не сошла с ума, а затем длительный срок в легендарном сибирском лагере. Именно в этом лагере начальнику удалось собрать потрясающий творческий коллектив с несколькими лауреатами сталинской премии. Знаменитая фраза Нины Руслановой «Птицы в клетке не поют» прозвучала как раз в нем. Однако «птицы пели», так как не могли иначе: Татьяна Гнедич, с которой они подружились, переводила «Дон Жуана» Байрона,  Елизавета Антоновна писала картины и декорации к  спектаклям, которые там ставились. Каким образом осенью1951 года беременная Симочка за пару месяцев до рождения Натки сумела туда добраться и добиться свидания с матерью? Парадоксы сталинского времени. После досрочного освобождения по болезни в 1954 году Елизавета Антоновна поселилась в Алма-Ате, где после эвакуации осталась работать ее племянница Мария Изергина –пианистка и певица, и куда после ареста матери по совету следователя сбежала жить Симочка. Ко времени моего знакомства с ней, это была сутулая худенькая старушка, которую можно было увидеть в нарядной шелковой блузке с кружевным жабо на выставках в художественной галерее с подругами. Подруги были ей под стать – почему-то сейчас все они мне кажутся похожими на Анну Ахматову – орлиными носами, птичьими нарядами и какими-то удивительными спинами – сутулыми и несгибаемыми одновременно. Живописные подружки, прогуливаясь, что-то щебетали по-французски, согласно кивая друг другу седыми головами со старомодными буклями. Сейчас можно только локти кусать, что мы были малолетними дурочками и не могли почерпнуть из этого кладезя знаний. Мы только вытаращили глаза, когда зашедший к Натке за нотами, пианист Женя Ванглер, наш школьный и консерваторский кумир,  сразу завел с бабушкой беседу о немецкой готике. Потом они перешли на немецкий язык, а мы так и остались дурочками. Вообще-то Елизавета Антоновна  была потрясающим художником-графиком. Но я помню ее также совсем другую – усталую от работы и рассеянно бродящую по маленьким, заставленным впритык комнатушкам коммуналки. Худая, сутулая с седыми кудряшками, заколотыми почему-то гвоздем, в заляпанном краской и пропахшем скипидаром халате.  Иногда мне казалось, что она не всегда нас узнает. Но при этом Елизавета Антоновна была  активным общественным деятелем - председателем общества защиты животных. Помню скандал, который она затеяла, когда в асфальт стали закатывать деревья, наше алма-атинское богатство. А ее серия гравюр  “Цветы и травы Казахстана” ! Горделивый «Принц- Чертополох» - я до сих пор помню самодовольное выражение глупого лица, а «Кузнечик –музыкант», где среди игольчатых травинок на листочке стоит кузнечик во фраке и играет на скрипке! А как в запутанных хитросплетениях стеблей и лепестков вдруг проглядывали загадочные лики и причудливые фигуры. Елизавета Антоновна вообще считала, что все растения и животные одухотворены. Потрясающе тонкая работа, напоминающая по технике японские и китайские старинные гравюры.  Где все эти работы? В каких галереях и частных коллекциях?  К столетию Ленина все художники должны были создать шедевры патриотизма. На очень реалистичном пейзаже Е.А.Говоровой была изображена скамейка под деревьями и тропинка, уходящая вдаль. На вопрос комиссии, какое отношение к вождю имеет этот  пейзаж, гордая художница возмутилась: “Вы что не узнали скамейку, на которой любили отдыхать Ленин и Крупская в Горках после прогулки?” Раздался хохот, и от строптивой художницы отстали.

   Моя бабка или ажешка (по-казахски), Мадина Кужбановна Бегалиева, родилась в 1899 году и выросла в многодетной казахской семье в Урде Уральской области. Это историческое место Казахстана. Букеевская Орда, или Ханская Ставка. У казахов есть несколько значимых фигур в истории. Хан Гирей, одна из них. Но это отдельный и очень серьезный разговор. Факт то, что в Букеевской Орде в 1804 году была открыта первая русско-казахская школа и в 1868 году педагогическое училище. А в 1883 году заработала первая женская школа, которую и закончила ажешка. О качестве преподавания можно судить по тому, что ажешка в 75 лет помнила наизусть всего “Медного всадника” Пушкина. Хорошие в те времена были школы! Образование не помешало ей стать второй или третьей женой какого-то богатого человека. Но тут на белом коне появился мой дед. Как и где они встретились, история умалчивает. Но факт остается фактом. Дед выкрал бабку. Сам он был, судя по всему, из зажиточной семьи. Во всяком случае, окончил Казанский университет, приветствуя революцию на его крыше с флагом в руках. Знал шесть или восемь восточных языков, включая арабский и тюркский. Впоследствии был автором учебников казахского языка и одним из составителей Большого Казахско-русского словаря, первое издание которого вышло без его фамилии: дед попал под вторую волну сталинских репрессий в союзных республиках. После его смерти справедливость была восстановлена. Но для деда, который запил и лишился всех регалий, это тогда уже не имело значения. Правда, не знаю, что здесь было первично, а что вторично. Дед был до бабки женат, но его красивая богатая жена умерла родами, оставив  дочь. Так ажешка превратилась в молодую мачеху, но совсем не злую. Моя старшая тетка Надия вспоминала, что аже в молодости была модница, баловала ее и всегда лучше всех одевала. Характеры у бабки с дедом были явно боевыми, раз смогли пойти против вековых законов. Бабка вступила в 1919 году в партию и была одним из лидеров движения за освобождение женщин Востока в Казахстане. Затем были напряженные годы партийной работы на местах. В том числе и «раскулачивание», которое в те голодные годы было само по себе преступлением. Думаю, по заданию партии семья переехала в Москву – действовал сталинский план по созданию национальной интеллигенции в новых союзных республиках. Интеллигенции, которую, как создали, так и истребили впоследствии и в Средней Азии и на Кавказе. Бабка училась в Промышленной академии, и стала первой женщиной-казашкой инженером. Когда я привела к ней знакомиться своего жениха из города Минска, она спросила, знает ли он Веру Хоружую.  На что мой опешивший будущий муж ответил, что в Минске есть улица и площадь имени Веры Хоружей. И тогда бабка рассказала, как в 1936 году их с подругой Верой выгнали из партии (это было знаменитое дело Промакадемии), и они расстроенные сидели и курили в сквере. Бабка, как горячий восточный человек послала к черту такую партию, а Вера ее образумила, сказав, что дело не в партии, а в людях. Не знаю как сама Вера, но бабка вняла ее словам и забросала Сталина письмами с просьбой разобраться в ее деле и деле ее брата, крупного партийного руководителя, которого арестовали в Казахстане. Святая вера в революцию и активная роль в освобождении женщин Востока сделали свое дело. Еще бы после стольких показательных разводов вторых и третьих жен у себя на родине, которые она провела, да чтобы не восстановили! Восстановили и послали строить Балхашский металлургический комбинат. Учитывая суровые условия стройки в голой степи, я иногда думаю, а не было ли это на самом деле своеобразной ссылкой?  Кстати, Веру Хоружую как раз на этой комсомольской стройке и арестовали по доносу в  тридцать седьмом. Правда через два года выпустили. Но о приезде моей бабки на место работы мы, спустя годы, узнали от совершенно постороннего человека.

    Моя старшая двоюродная сестра из Кзыл-Орды работала инспектором министерства просвещения и часто моталась по командировкам. В одной из поездок она разговорилась в купе с каким-то старичком. Слово за слово зашел разговор о родственниках (о чем еще могут говорить казахи!). И старичок, узнав о ее корнях, аж подпрыгнул от радости. Он всю жизнь мечтал поделиться юношескими воспоминаниями – он был комсомольцем добровольцем на той самой Балхашской стройке. Прошел слух, что приедет первая женщина казашка инженер. Они с друзьями не спали  всю ночь и утром помчались на станцию встречать это чудо. «Ваша бабушка была просто красавица, - рассказывал он сестре.  - Она вышла в элегантном платье с усатым красавцем мужем и четырьмя детьми». Юноши не спали и спорили еще одну ночь. Как эта городская красотка сможет работать в таком платье в цеху? Но утром появилась ваша бабушка в рабочем комбинезоне и дала нам всем «прикурить»! Работала она по-мужски хватко и грамотно. Вот такое неожиданное свидетельство о тех далеких и сложных годах… 

   Потом была преподавательская работа в Алма-Ате в Горном институте (ныне политехнический университет), где она была парторгом в трудные военные годы. Общественная работа, семья, относительно стабильная и спокойная жизнь. Затем «репрессии» в отношении деда. Большой казахско-русский словарь, над которым он долго работал, вышел без его фамилии. За этим последовала нелепая, трагическая смерть единственного сына Темира, названного в честь первой стали на Балхаше. Темир в переводе - железо. После года работы на шахте в Караганде, он должен был вернуться домой на учебу. Даже купил билет, но по просьбе друга вышел за него поработать в последний день перед отъездом. Клеть с шахтерами оборвалась. Я иногда думаю, что проклятия со стороны раскулаченных когда-то семей, имели страшную силу. Род прервался. Все (!) внуки и внучки развелись, правда многие женились и вышли замуж второй раз. Потом умер дед, а через два года моя мать, опять же нелепо и трагично – упала на даче, потянувшись за ключом на чердаке, и ударившись головой о ветку яблони. Ажешка выдержала все, правда высохла, и лицо постепенно стало напоминать лики с икон. 

   Умерли наши старушки в 1974 году. Елизавета Антоновна весной от инсульта, ажешка осенью от рака спинного мозга. Обе «сгорели» быстро, за пару месяцев. Но при всей разности этих страшных диагнозов, было в их смерти и нечто общее – обе не мучились, как будто Бог пожалел их напоследок. Елизавета Антоновна просто как-то утром пожаловалась, что устала и хочет опять лечь. Она не утратила сознания, просто оно стало, как бы, не обремененным мирскими заботами. Она не понимала, что больна, просто говорила, что хочет сегодня полежать, но все время «рисовала», водя худой птичьей ручкой в воздухе. Когда приехала Муся, та самая племянница пианистка, Мария Николаевна Изергина, сказала «ну вот, Муся приехала, теперь все будет хорошо», и через пару дней умерла. Мне иногда кажется, что у старушки перед смертью произошел «сдвиг» во времени – не перепутался ли приезд Муси в Алма-Ату с приездом Муси с сестрой Антониной в Симферополь в голодные годы гражданской войны, когда беременная Елизавета Антоновна с больным мужем адвокатом на руках была в отчаянной ситуации? И приезд двух молодых веселых племянниц стал для нее тогда спасением.
      Я совершенно точно знаю момент возникновения рака у ажешки. В тот день, когда мне пришлось сообщить ей о смерти мамы. Мне было 15 лет. Было лето, ажешка отдыхала в санатории в горах. Мы с мамой за неделю до этого навестили ее. До сих пор помню спасительный переход от городской духоты в прохладную горную свежесть, и наше прекрасное настроение. Мы сидели в беседке – три поколения одной семьи, подшучивали друг над другом по этому поводу, болтали. А через неделю трагически нелепо умерла на даче мама. Меня по обычаю повезли оповестить об этом ажешку, которую для этого привезли из санатория домой. Я не знаю, что она передумала в ожидании меня, сидя в окружении тупо молчавших родственников мужчин. Но когда открылась дверь и я, вся дрожа, что-то пролепетала, аже хотела шагнуть ко мне, но не смогла. У нее на несколько минут отнялись ноги. Ноги отнялись у нее и месяца за три до смерти. А дальше начались «партийные мытарства». Вся загвоздка была в том, что ажешка была персональным пенсионером союзного значения, а они в те времена были прикреплены к совминовской больнице. Данное учреждение находится в центре города. Репутация этого лечебного комплекса в городе была неважной. Поговаривали, что там роскошные условия, но плохие, в основном, «блатные» врачи, которые поступали и заканчивали мединститут по блату. Мне пришлось несколько дней вызывать врача, пока, наконец, на черной волге не подъехала накрашенная дамочка, вся увешанная золотом, которая просто не смогла поставить диагноз, но зато весьма презрительно осмотрела почти спартанскую обстановку квартиры. Насчет госпитализации говорить со мной она отказалась, потребовав кого-то из взрослых членов семьи.  Мне было тогда  22 года. Пока я не заставила отца подъехать  и возмутиться, после чего аже все же положили в больницу. После обследования нам сказали, что операцию делать поздно, ее недели две чем-то прокололи и отправили домой, мотивируя тем, что она курит и мешает больным своим кашлем. А отдельную палату моя бедная бабка - коммунистка с 1919 года и первая женщина казашка инженер, видимо, не заслужила. Наверное, надо было заплатить или найти блат, но мне было всего 22 года… Конечно, дома вскоре начались сложности, с которыми помогла справляться золовка моего старшего брата, студентка медучилища. Золотая золовка Майя! Она сама делала уколы, обрабатывала страшные пролежни. Но! Спасало лишь то, что опухоль атрофировала все нервные окончания, и ажешка не чувствовала боли!!! Это ли не милость богов?

     У нас с Наткой как-то было потрясающее лето. Нам тогда было по 52 года.  Не общаясь по глупости несколько лет, вдруг решили, созвонившись зимой, отдохнуть летом вместе. Мои московские родственники любезно предложили свой дом под Угличем в деревне Тешелово. Встретились на вокзале поздно вечером. И всю ночь до Углича под стук колес вспоминали детство. Собственно этим мы занимались почти три недели своего отдыха. При этом, конечно, много гуляли, собирали чернику, землянику, грибы. Отдохнули прекрасно. А самое главное – перебрали как драгоценные четки свои воспоминания. Их было много, с четвертого класса до окончания консерватории. Целых тринадцать лет. Вспоминали своих бабушек и мам. Ажешка запомнилась Натке по школе.  В  десятом или одиннадцатом классе к какой-то годовщине комсомола, меня попросили пригласить ее в качестве почетного гостя в школу на праздник. Ажешка, член партии с 1919 года, никогда не была комсомолкой, но, оказывается, принимала в комсомол самых первых членов нового союза. Она очень ответственно отнеслась к заданию. Написала целый доклад. Я сидела в зале и очень волновалась за нее. Ажешка сидела в «президиуме» за столом с директором и завучами. И, получив после интересного доклада свою порцию бурных аплодисментов, вдруг встала и, немного отставив свой стул на сцене в сторонку от стола, закинула ногу на ногу, достала из сумки свои любимые папиросы Беломорканал и невозмутимо закурила. В зале послышались смешки. Даже учителя заулыбались. По рядам прошел шепоток: “Это Динкина бабушка!” Смешки усилились. Дело в том, что все знали о моем курении и скандалах по этому поводу с учителями. Всем стало ясно, в кого я такая пошла. Когда ажешка докурила и подошла к столу, чтобы потушить в пепельнице окурок, зал взорвался аплодисментами! Она удивленно посмотрела на всех и с достоинством поклонилась. Я гордилась ею! Мы хохотали потом еще несколько дней, вспоминая лица директора и завучей. Я тогда рассказала Натке о ней более подробно. Как у нее в доме собиралась по праздникам вся наша семья, как весело и вкусно это было. Как в детстве я прибегала жаловаться на свою двоюродную сестру, а она наказывала обеих. Меня за то, что ябедничаю. А сестру за то, что дерется.
     Наткину бабушку я знала лучше, так как наша компания собиралась в основном у нее  дома. Вспоминали, как во время нашего увлечения болгарскими сухими винами, она заходила в комнату и просила налить ей немного красненького. Натка рассказала мне несколько забавных случаев из детства. На съемной даче в горах у соседской собаки была течка, и ее кавалеры потоптали какие-то грядки. Разгневанный сосед застрелил пару кобелей. И тут Елизавета Антоновна перепрыгнув через забор, демонстративно потоптала остальные грядки. А потом встала перед соседом и сказала: “Ну, стреляй, живодер!” Сосед попятился и, матерясь, сбежал. Вечером пришел мириться, но его не пустили на порог. Маленькая Наташка на всю жизнь запомнила этот случай. Второй произошел в городе. Бабушка с внучкой подростком шли из магазина. Два здоровых парня подскочили и попытались вырвать сумку с хлебом из рук хрупкой старушки. Но не тут - то было: каким-то неуловимым движением старушка, вспомнив прием, показанный в лагере уголовниками, уложила обоих на землю. Подбежавший милиционер с удивлением взирал на скромную бабушку с внучкой и двух поверженных бугаев, не зная, кого арестовывать.
    Мы вспомнили с Наткой, как совершенно случайно встретились после седьмого класса летом в Коктебеле. Натка шла с каким-то худым долговязым юношей с копной черных кудрей и горбатым кавказским носом. Оказалось, что это ее двоюродный брат из Ленинграда Митя Орбели. А живут они у своей тети Марии Николаевны Изергиной, куда нас с моей двоюродной сестрой Ирой тут же пригласили есть персики. Натка гордо показала мне знаменитый клозет, весь исписанный остроумными стихами.  С уникальным домом тети Муси я познакомилась ближе позже, когда мы после третьего курса всей компанией полтора месяца отдыхали в Планерском. Но Митю я тогда запомнила на всю жизнь, как существо из другого мира. Он был гениальным во всем – ему прочили блестящую карьеру хирурга уже на третьем курсе института. Он писал стихи, как дышал. И был остроумным, веселым, солнечным, искрометным. Он так торопился жить. А прожил всего двадцать шесть лет – сердце. Трагедия для всей обожавшей его семьи. Но даже я, абсолютно посторонний человек, понимала, что не обожать его нельзя. Бывают такие люди! Вспомнили, что в молодости Елизавета Антоновна жила в доме Максимилиана Волошина. И ее портрет “ню” долго украшал в нем одну из дверей. Современный нудистский пляж в Планерском лишь возрождение старых традиций Коктебеля. Но дверь по приказу Марии Степановны, жены Волошина, была давно закрашена. Она абсолютно безосновательно ревновала Макса к Наткиной бабушке. Они были просто друзьями. Нет, наверное, не просто друзьями, а духовными братом и сестрой. Все эти люди – небожители. И нельзя мерить обывательскими мерками их дела и поступки. Нельзя из ревности закрашивать работу такого художника, как Максимилиан Волошин! О веранде в доме Марии Николаевны Изергиной ходили легенды. Есть теплые воспоминания людей, которые имеют на это право. Я просто вспоминаю забавный эпизод, которому сама была свидетельницей. Это было как раз после третьего курса, когда мы довольно часто посещали этот дом. Натка как-то сообщила, что к ним приехал поэт Эдуард Лимонов с женой Татьяной. Мы в своей глуши такого поэта не знали. Она рассказала, что они подали документы на отъезд, и тетя Муся боится, что к ней опять зачастит участковый. Их поселили на втором этаже, и каждый день все обитатели дома ждут выхода “небожителей”, собираясь внизу на  веранде. Это было похоже на показ мод. Пара была умопомрачительно красива и потрясающе модно одета. Мы, конечно, не могли пропустить такого зрелища. Итак, маэстро, выход! Сначала на неказистых ступеньках появлялись ноги в итальянской обуви. Лимонов был в белых брюках, а его жена с дивными ногами и длинными распущенными волосами в мини- мини юбке и всегда в темных очках и белой шляпе с большими полями.  Наряды менялись каждый день. Мы сидели притихшие. Слов не было. Против такой элегантности все наши наряды казались тряпочками. Наткина старшая сводная сестра Лиля, которая приехала с нами и нас опекала, была талантливой прикладницей и ткала чудные гобелены, не выдержала первая. Она куда-то исчезла на пару дней. И вдруг появилась на веранде в яркой длинной ситцевой юбке годе из косых клиньев и нелепой соломенной шляпке как раз, когда по лестнице спускалась королевская пара. Лиля бойко поздоровалась, и прошла мимо Эдички и Татьяны, покачивая довольно внушительными бедрами. Дождавшись, когда пара скроется за домом, она гордо сказала: “Наш ответ Чемберлену!” И тут все заржали и захлопали. “И стоит все удовольствие  двенадцать рублей! Девки, я и вам такие сошью!” Юбка, действительно, была хороша. Голь на выдумки хитра!  Через несколько лет, прочитав талантливую книгу “Это я, Эдичка!” , я с грустью вспоминала молодого красивого самоуверенного парня, который был так полон радужными надеждами.
    В Тешелово был смешной эпизод. Мы пошли на почту отправить моему старшему сыну кришнаиту телеграмму. Ему исполнялось тридцать лет. Я написала:”Харе Кришна, Харе Рама!” Девушка в окошке удивленно спросила:”Так и писать Харя?” И тут мы с Наткой вспомнили, как начали заниматься йогой. Дело в том, что я начала увлекаться Востоком с дзен буддизма, с Акутагавы. А Натка рассказала мне о Рерихе и Агни Йоге. С большими предосторожностями мне дали почитать этот труд. В перепечатанном виде на очень тонкой почти папиросной бумаге. Сразу оговорюсь – в том возрасте без подготовки я почти ничего не поняла. Все случилось гораздо позже… Вспомнили наши спиритические сеансы. Елизавета Антоновна Говорова была настоящим медиумом. Насчет ареста и тюрьмы ее предупредил во сне умерший муж. А на протяжении всей жизни и в лагере часто являлся старец в коричневой рясе с капюшоном. Ее ангел-хранитель, предупреждавший об опасностях. Перед смертью она все время шептала как в бреду:”Лала-рак, Лала-рак.” Натка сказала, что они никак не могли понять, что она имеет в виду. И только спустя много лет, когда Симочка умирала от рака, она поняла – Лала было детским прозвищем ее мамы. Ажешка тоже явно обладала такими способностями. В 1963 году летом к нам из Москвы приехала тетя с дядей и двумя подругами. Ночевали у нас, так как с утра собирались на двух машинах ехать на озеро Иссык. Но рано утром позвонила ажешка и строго-настрого запретила нам ехать. Она заклинала дочерей – маму и тетку никуда не ехать. Только вечером мы узнали, что произошла катастрофа - озеро Иссык смыло селем, и было много погибших в тот день. Так ажешка, возможно, спасла всю семью. А ей приснился какой-то страшный сон про потоп. Какая жалость! Только сейчас я узнала, что это был не сель, а просто дождями подмыло огромный пласт земли, нависающий над горной рекой, и он с огромной скоростью понесся в озеро, сметая все на своем пути. Красивое, ледниковое глубокое озеро с синей прозрачной водой за два дня превратилось в огромную грязную мелкую лужу, заваленную камнями и деревьями. За несколько лет до этого мамин профессор по фамилии Цефт часто приглашал нас туда на прогулку. Мы ехали на роскошном черном ЗИЛе к живописному озеру, и долго гуляли там по горным тропам. Профессор называл это проветриванием мозгов перед защитой диссертации. Для меня у него всегда были припасены шоколадные конфеты в красивых фантиках. Папе почему-то не очень нравились эти поездки, а нам с мамой наоборот.
   Вспоминая свое детство, родных и друзей, мы вдруг с Наткой подумали, как жалко, что наши бабки не были знакомы. И хотя они были очень разные, у них было все же много общего. Любимый старший брат ажешки Мухамеджан Кужбанов был расстрелян в феврале тридцать восьмого, реабилитирован в декабре пятьдесят седьмого. Елизавета Антоновна сама отсидела в лагере. Но не думаю, что они бы говорили об этом. Ажешка никогда не говорила на эту тему. И не думаю, что они бы подружились. Но знаете, у них была очень похожая аура. В ажешкином доме, несмотря на клубы табачного дыма, было удивительно прозрачно, как и у Говоровых, несмотря на беспорядок и пыль.Они были праведницами, на которых, наверное, и держится мир. Ни злобы, ни зависти, ни подлости, ни корысти. Уважение к людям всех национальностей и вера в свои идеалы. Я знала в жизни двух настоящих коммунистов. Ажешку и своего отца. И поняла в чем их трагедия. Они мерили всю партию по себе. Они не могли себе представить, как коммунист может быть вором или подлецом. Мой отец, у которого в три года умерла мать, а в одиннадцать отец, рос сначала у дяди, которого почитал всю жизнь, а затем в детдоме, сделал себя сам. Учился и работал, в сорок первом закончил Горный институт в Алма-Ате, в сорок третьем инженерно-танковый факультет военной академии в Москве,  воевал с Германией и Японией. Был награжден орденом Красной звезды и многочисленными медалями. После войны работал в Горном институте, ныне Казахский Технический Университет. Он всю жизнь трудился. Был деканом созданного по его инициативе машиностроительного факультета. Имел двенадцать авторских свидетельств и кучу аспирантов. Если бы все коммунисты были такими, как они, у нас давно был бы построен в стране коммунизм.
    Елизавета Антоновна была скорее православной буддисткой. Она верила, что у растений и животных есть душа. И всю жизнь спасала и тех, и других. Перед смертью она видела всех умерших родных и все время рисовала в воздухе, потому что была истинным Художником.
     Светлая память нашим любимым заслуженным бабкам. Они, действительно, как две стороны одной медали, отчеканенной в СССР. Но я думаю, все согласятся со мной, что эта медаль золотая!