Дальнейшие события

ДАЛЬНЕЙШИЕ СОБЫТИЯ

Много мы перетаскали там лесу. На шее у меня вскочил чирей. Сходил в санчасть. Там мне его вскрыли и перевязали.
Я продолжал работать, но чирей мешал мне. Так как он был почти на плече, повязка сбивалась, и вот я снова пошёл в санчасть. Пошёл после работы. Смотрю, там очередь. Сидят молодые ребята. Я тоже сел, ожидаю.
Вот одна девушка подошла ко мне и спрашивает:
- А вы зачем пришли?
- Вот видите, перевязать надо. Всё сбилось.
- Сейчас не принимаем, приходите завтра утром.
- А это что?
- У этих товарищей зуб болит.
Я вспомнил, что меня донимает почти разрушенный зуб, и решил воспользоваться случаем и удалить его. Говорю девушке:
-    Тогда, знаете, запишите меня в очередь. Мне надо зуб удалить. Совсем сгнил. Маюсь.
- Не можем принять.
- Почему? У меня тоже зуб болит.
- У них коренной.
- У меня тоже, смотрите, коренной.
- Коренной, да не этот.
Ребята захохотали. Тут я догадался, о каком зубе идёт речь.
Работа шла по-прежнему. Но скоро мы услышали от местных жителей, что скоро нас отсюда возьмут и погонят на фронт.
Действительно, слухи эти скоро подтвердились. Нам был дан приказ собираться. Это говорит за то, что командиры этого лагеря держат местных жителей в курсе всех событий, так как прижились здесь.
Большинство из нас перевели в Наро-Фоминск. Это была зима 1943 на 1944 год.
В Наро-Фоминске нас собралось много. Столовая за семь километров. Питаться ходили по очереди, по-ротно. Готовят тоже по очереди. Иногда команда на обед раздавалась в 12 часов ночи, а на ужин выходили к шести часам утра. Сплошной измор.
Занимали какое-то большое здание. Вместо окон фанера. Никакого отопления нет. Окна большие, фанера дырявая, заткнуть нечем. Лежишь и снегом накрываешься. Хорошо, что у меня сохранилась кавалерийская шинель с длинными полами. Когда ложился, я снимал её и закутывался с головой, а утром обтирался снегом. А тот, кто спал в шинели, обычно дрожал целый день.
Сапоги развалились на лесных работах. Связываю проволокой. Иногда в отверстия сапог теряется портянка. Питание – капуста, и ещё раз капуста. Причём примороженная. Табаку нет.
Ходим на учение просто для отвода глаз. То зверский мороз, а начинаются оттепели – ещё хуже, ходим по лужам, мокрые как черти. А придешь в свою казарму, там зверский холод, и кажется, что здесь и в летнюю жару, как в леднике.
У меня раздулась рука, что-то невероятное, температура. Спрашиваю врача, что такое?
- Это фронтовая отрыжка – ответил он.
Вскоре у всех началось что-то невероятное. За короткую солдатскую ночь семь-восемь раз по лёгкому сбегаешь. Причём туалет наружу, и очень далеко от помещения. Конечно, никто туда не бегал, а многие начали мочиться на своём лежбище. Притом позыв был такой, что зубами скрипишь, еле сдерживаешься. И главное, только что вернёшься, опять такой же энергетический позыв и в таком же количестве.
Я спросил врача, почему это происходит? У меня так может быть оттого, что годы не молодые. Но ведь этим страдает и молодёжь. И неужели это у нас останется навсегда?
-  В этом мёрзлая капуста виновата. Перейдёте на другое питание, и всё пройдёт.
Для того чтобы купить табаку, мы продавали иногда мыло, которое нам выдавали.
Тут что-то мне поручили работать в штабе. Кому-то помогать. Ну, а там было тепло. Их здание отапливалось.
Потом в церкви, недалеко от нас, открыли для нас столовую. Правда, пока пообедаешь, то как под дождём побыл, с потолка течёт, хотя это и хорошо в том отношении, что порции в наших мисках становятся больше.
Здесь, в штабе, я познакомился с одним офицером, который в гражданке был директором совхоза где-то в Сибири. Разговаривая с ним, можно было вывести заключение, что это тёртый калач. У него не мало различных проектов в части “обогащения”, то есть возможности что-то подзаработать, чтобы помочь семьям. Я в этих делах мало что соображал.
Например, он мне предложил такую штуку. Хорошо бы у начальства отпроситься в Моршанск. Взять побольше денег, купить там мешка два табаку и продать его. И сами бы были с табаком и деньгами, и семьям бы послали. Так мечтали мы, пока чистили на кухне картошку.
Нам выдали по куску мыла. Зная, что мыло надо подсушивать, я часто дома видел мыло где-нибудь на полке около печки, я унёс свой кусок мыла в штаб и положил там за отопительную батарею, и не заглядываю туда. Для того, чтобы купить табаку, мы также откладывали сахар, чтобы потом где-то продать его или обменять на табак. У меня скопилось почти полкилограмма кусков сахара рафинада, а он имел такое же количество сахарного песку.
И вот как-то утречком мы с ним собрались на рынок, чтобы реализовать свои запасы. Когда собирались, я взял в темноте какую-то бумажку, и завернул свои кусочки сахара. И тут я вспомнил о мыле. Всё равно придётся продать. Я потянулся за мылом, и вместо того куска, который клал туда, вытащил какой-то чёрный засохший обломок, похожий на старый сморщенный, испортившийся кусочек перца. Иссохший, как закорючка, какого-то тёмного, почти чёрного цвета. Так, оказывается, высох хороший казавшийся прежде кусок мыла.
Взяли мы свои пожитки, и пошли на рынок.
Оказалось, что директор был на словах востёр, а на деле из него такой же торговец, как и я. Он ждёт, когда я начну предлагать свой товар, я наоборот, жду, когда начнёт он. Видим, идёт хорошо одетая, по-модному, женщина средних лет. Намалёванная, с кольцами и прочей музыкой.
И вот он решился: “Вам не надо сахара?”, сказал он ей.
- А что, у вас есть? Покажите!
Он вынимает из кармана грязный, прегрязный платок и развязывает его перед ней.
Увидев, в какую тару уложен продукт, она только брезгливо сморщила нос и протянула.
- Такого сахара мне не надо…
-  Может быть, возьмёте у меня? У меня рафинад, – подскочил я, думая своим товаром окончательно угробить своего конкурента.
- Покажите! Сказала она мне.
Я, грациозно изогнувшись, открыл коробку, в которой помещён был мой сахар и … остолбенел. Цвет сахара был тёмно-синий, или фиолетовый.
-  Так этим сахаром отравиться можно … - сказала она и быстро ушла от нас.
Тут то я понял, что в темноте я заворачивал сахар в копировальную бумагу, что используют машинистки пишущих машинок.
Мы оба сели на приступки крыльца какого-то амбара, и стали ножами скрести комочки. Но дело не поддавалось. Большинство кусков пропиталось насквозь. Бросив пустое занятие, мы пошли домой. Подошли к сидевшему торговцу табаком самосадом, спросили его:
- Мыло надо? На табак.
- Что же, можно. Давай мыло!
Я подаю уже известный кусочек мыла.
Торговец захохотал.
- И это вы называете мылом? Что это такое?
-   Тебе говорят, что это мыло. Оно высушено. Было большой кусок, но он высох.
- Ну ладно, верю. Сколько же вы за него просите?
- Два стакана табаку. По стакану на каждого.
-    Вот вам одну папироску на обоих, и мотайте. Если не согласны, берите с собой это мыло.
Делать нечего, сделали мы одну большую папиросу, и пошли. А дома разделили этот табак на двоих.
На этом и закончилась наша коммерческая деятельность.
Положение у нас стало улучшаться. Но в тоже время от нас стали кое-кого отбирать и посылать в Сибирь. Говорили, что посылают на учёбу. Возможно, потому что направляли больше молодых. И вдруг отобрали нас, людей старших возрастов, как говорили – старичков. В том числе и меня. Велели готовиться.
- Куда мы поедем? – спрашивают меня (я был членом партбюро полка).
Спрашивали, конечно, друзья.
- Конечно, знаю. А вы не догадываетесь?
- Нет.
- Сами знаете, что не за горами Первое мая.
- Ну так что?
- Как что? Первого мая в Москве, на Красной площади, парад.
- Неужели нас на парад?
- Не на парад, а на подготовку площади к параду.
- Как так?
-  Очень просто. Транспорту сейчас недостаёт. А к параду надо площадь подготовить. Техника пойдёт.
- А мы то причём? Что можем сделать?
-  Как что? Вот соберут несколько дивизий таких старичков, как мы, да прогонят два раза по Красной площади. Вот вам песок, сколько угодно.
Ну, посмеялись. Потом я откровенно сказал, что пока ничего не знаю.
Потом мы уже узнали, что нас посылают в город Калинин, тогда как вначале все партии направлялись на восток.
Через несколько дней мы получили документы и организованно поехали в Калинин. Здесь нас направили в так называемые “Комсомольские лагеря”. Это рядом с Калининым, в прилегающем к городу лесу.
Я удивился, сколько здесь народа, нашего брата, находящегося в резерве. Спрашиваем, долго ли находятся здесь.
- По разному. Есть по шесть месяцев, а есть и по два года. Меньше шести месяцев здесь не бывают. Как попадёт сюда, так и живёт. Всё уже осточертело.
Это я разговорился с капитаном - фронтовиком, побывавшим в боях. Был ранен, награждён орденом “Красного знамени”. После излечения в госпитале попал сюда, и вот живёт здесь около года. И не знает, когда же его отправят отсюда. Надоело.
Он кадровый офицер. Ему нужна работа. Он спросил меня, откуда я. Чем занимался в гражданке.