Ухо

Мама сшила девочке Кате новое платье. Впервые, как произвела ее на свет. До того била нещадно, хорошо так била, что мясник деревенский иногда по ошибке оставшееся от Кати после побоев клал в свою телегу и нес на базар. А потом, когда никто эту выделку покупать не хотел, брезговал, выкидывал к чертовой матери на помойку. Может, хоть собаки съедят, думал. Но и те брезговали. А еще мама о Катины ягодицы утюг проверяла то и дело – нагрелся или нет. Только потом прекратила, потому что от ожогов у той жопа настолько бесчувственной сделалась, что какой там утюг, метеорит раскаленный, 10000000 градусов по Фаренгейту можно было прислонить, все равно ничего не почувствовала бы.
И жили они так душа в душу, кровиночка в кровиночку и тут на тебе, платье. Катя сначала с недоверием к подарку отнеслась. Думала мать туда шершней диких напихала, чтобы поржать потом по пьяной лавочке, а потом прислонила ухо к ткани, послушала, вроде бы никто не жужжит и успокоилась. Надела его на себя и пошла через лес в соседнюю деревню, перед подружкой обновой похвастаться. Той самой подружкой, которая была первой на селе ****иной. К ней за раз по 60 человек на прием приходили, даже из райцентра пытались приезжать, да увязали в окрестных болотах и сгинали там к ****ой матери.
Шла Катя спокойно, песенку какую-то дебильную под нос насвистывала. Как вдруг повстречался ей на пути маньяк, кровавый и страшный. Он всю округу уже год терроризировал, изловить его никак не могли, подлеца. Увидел Катюху, глаза налились всем, чем только можно. Прыгнул он на нее, повалил с ног, оттрахал во все дыхательные и пихательные, нанес не меньше 98 ножевых ранений и пошел себе дальше довольный и присвистывающий. Через полчаса проходил мимо Катьки другой маньяк, еще более кровавый и страшный. Он ту же округу аж два года терроризировал. И не было никакого сладу с ним, с кровопийцей. Увидел он то, что раньше Катькой кликали, выругался («опять, блять, пидор какой-то меня обогнал, душу загубил раньше моего»), почесал маковку, потом посмотрел на труп еще не остывший. «Дай, думаю, ухо хоть отрежу. Радость конечно невеликая, но хоть какое-то утешение». Отрезал он ухо, значит, и пошел по стежке. Думал, что еще селянок пособирать успеет. Но встретились ему вместо селянок мужики подвыпившие и денег на «горькую» просить стали. Он им было пробовал объяснить, что денег у него нет и быть не может, потому что лет 10 уже нигде не работал, а девок потрошил просто так, не корысти ради. Да мужики только озверели и запинали его ногами до бесчувственного состояния. И ухо с собой забрали. Мол, на выпивку не дал, так закуской взыщем. Маньяк оклемался минут через двадцать, пошарил в кармане, не нашел ухо и помер с горя от кровоизлияния в мозг. Так и лежал потом, пока собаки, у которых в свое время от Катьки, на свалке валявшейся, аппетит пропал напрочь, мимо не пробежали и тут-то не побрезговали.
А мужики те вернулись в деревню, с****или денег у бабки парализованной и бухали до тех пор, пока не пришла к ним белочка и не наказала порешить друг друга подчистую. Пока их души никчемные только начинали низвергаться во лютый ад, проходил мимо поножовщины солдат старый. Увидел он ухо, на земле валяющееся и прямо в штаны наделал от счастья. Ему десять лет назад во время конфликта военного как раз такое же ухо и оттяпали. Пришел он домой, накатил самогонки для храбрости и пришил себе «трофей». Ходил потом по деревне гоголем. Смотрите, дескать, до чего медицина дошла. Не было уха сколько времени, ан нате, пожалуйста! Но тут на беду его хахаль Катькин из запоя пятилетнего вышел и начал по околодкам бродить и блевать через каждые 3 метра. Увидел он ухо знакомое и нежно любимое, проблевался для порядка, а потом возьми этого солдата да топором по голове. Так и раскроил череп надвое. А потом ухо отрезал и наблевал еще раз, прямо на труп солдатский. По полной отмстил за любовь свою ни к сроку ушедшую, короче. И снова в запой ушел, еще на год.
А потом к нему участковый сельский пришел. Он к тому моменту с ног сбился, как Катькиного убивца разыскивал. Ухо отрезанное сразу нашел, подшил к делу, а дружка милого в каталажку и прямо под народный трибунал. На трибунале все потребовали выдать маньячину на расправу. Судья поначалу отнекивался, говорил, что не по закону это. Но понял, что закон законом, а за первачом он потом к тем же заседателям бегать будет, да еще и в долг клянчить (ибо пил страшно) и требование уважил. Выволокли мстителя-бедолагу из зала суда и сварили в кипятке заживо. Потом было праздновать собирались и через котел, еще не остывший прыгать, как новая беда приключилась.
Дело-то было 22 июня 1941 года на западных границах СССР. Вошли внезапно в село фашисты и мигом изрешетили деревенщин пулями. И заседателей, и судью, и участкового. Только ухо, которое все это время у судьи на столе как вещдок лежало, там же и осталось.
Заметил его эсэсовец Ганц, присмотрелся, понял, что не еврейское. Взял да и сожрал. Ибо хер его знает, сколько еще по России этой, по сраной, не кушамши топтаться. А через четыре года Германия войну проиграла на ***, и красный флаг над ее Рейхстагом развивался. А еще через 50 – и победившая страна развалилась и превратилось в какое-то бесформенное говно.
Вот так вот все плохо закончилось… Ненавижу маньяков!