Условия человеческого существования

Я проснулся. Вновь в этой комнате. В комнате с дьявольски холодными красками и выкрученной на максимум резкостью. Весь мой дом – одна эта комната. Да что там дом – весь мой мир! О, погода поменялась. Нужно перерисовать края заслонки, что прилегают к заоконной реальности. Что вы говорите? О чем это я? Ах да… Совсем позабыл рассказать, дурья моя башка. Может склероз таки начал развиваться? Всё ж семьдесят шесть лет, как здесь сижу, если конечно верить насечкам на моей стене. Хотя иногда они несут полный бред… Но об этом позже.
Видите ли, как я уже сказал – я нахожусь в этой мрачно злой и бездушной комнате довольно давно. Не может быть? Почему это? Я не ел и не справлял нужду… угадайте сколько лет? Молодцы. Какие смышленые!

Когда я сюда только попал, здесь не было вообще ничего, кроме пяти стен, потолка, пола и этого треклятого окна, как же я его ненавидел первые двенадцать лет! И вот однажды утром в мой воспаленный, и готовый свернуться как подкисшее молоко при кипячении, мозг приползла идея. Она была до смерти изнеможенна внутричерепным хаосом и болотами кислоты и желчи, но я провел ей вскрытие, благодаря чему узрел в развороченном чреве её послание. О, сколь я был счастлив в тот момент! Нет, результат моих будущих деяний ни в коей мере не поспособствовал бы освобождению отсюда, да и возможно ли это? Я не лелеял эту надежду, уже мертвецки пьяную от безысходности. Её я давно оставил у помойки захлебываться собственной блевотиной… Но зато я знал, что мой «проект» весьма значительно облегчит пребывание в этой мышеловке.
И я приступил. Раздирая подушечки пальцев до костей, скалывая зубы, срывая ногти, я с безумием загнанного зверя вытягивал гвозди и снимал плинтуса, что местами пролегали на стыках стено-половых плоскостей. К вечеру все было готово. Крича и рыдая от боли, я прыгал и смеялся от радости. Щит-заслонка, стоящий на треноге был готов. Сотворенный из окровавленных плинтусов и гвоздей вбитых лбом, он стоял гордо словно титан и благодарный за рождение, ограждал меня от столь ненавистного куска заоконной реальности. Я был удовлетворен. Вечерело, усталость сказывалась, но сон никак не приходил. Его то и дело отпугивала ощетинившаяся словно дикобраз боль. Но я должен был поспать. Я знал – в этом странном месте раны быстро заживают ночью. Во сне.  Имена эта, очевидно продуманная создателем, особенность несколько раз помешала мне покончить с собой… Итак, я больше не мог терпеть боль. Мозг  был затуманен, решение не всплывало. Окончательно потеряв рассудок, я принялся носиться по комнате кругами, пытаясь отвлечься и… И тут ответ пришел сам собой. Точнее упал. Еще точнее – упал я. Поскользнувшись на луже крови я упал и, ударившись затылком о пол, погрузился в мертвый штиль моей темноты морфея.

Проснувшись я обнаружил что солидно исцелился за одну ночь под этой дьявольской крышей. Лучше чем под любой другой за месяц. Крови на полу уже не было, лоб зажил почти полностью. С пальцами и зубами ситуация обстояла не столь прекрасно, но терпимо. Взглянув на окно я испытал внутреннее облегчение. Заслонка стояла на прежнем месте и защищала мой взор от  того, что так мне досаждало. И все равно я чувствовал, что чего-то не хватает. В моей душе возродилось чувство прекрасного и, когда взгляд упал на остатки плинтусов, я понял что должен сделать.
Пару минут походив по комнате и окончательно согнав остатки дремоты, я сел на пол, скрестив ноги, и взял в руки кусок плинтуса. Конечно, то жалкое подобие пальцев, коим я сейчас обладал, немало осложняло предстоящую деятельность, но торопиться мне было уже некуда. И я принялся потихоньку - полегоньку расщеплять эту фигурную деревяшку на тонкие ленточки. Спустя три дня мои пальцы и ногти вернулись в первозданное состояние и я мог приступить ко второй фазе – ту кучу древесных ошметков нужно было переработать в практически незаметные волоски. Еще 4 дня монотонной, столь отвратительной на воле и столь прекрасной здесь работы. Но вот уже предо мной возник внушительных размеров «холмик» из худеньких, поблескивающих на солнце, древесных лохмотьев. Я лишь весьма отдаленно представлял себе  процесс приготовления необходимого мне изделия, из-за чего действовал «по наитию». Попробовав сначала утрамбовать, а потом раскатать этот «холмик» в полотно, я претерпел фиаско – полотно рвалось, было неоднородным и слишком шершавым. Я ошибся, но зато заметил что после данных манипуляций волокно стало намного мягче и пушистей. Это стоило использовать. Уплотняя, растирая между ладонями, смачивая собственной слюной и по’том, раскатывая подобно тесту, я за пару дней небольшими порциями превратил эти «древолосы», как я их назвал, в более или менее однородную податливую массу с хитросплетенной структурой. Вот только внешне она напоминала что-то несуразное и даже смешное. Прошлый опыт подсказывал – вытянуть ее всю в единое полотно не удастся. Тогда я стал отделять небольшие куски от этой кучи и расплющивать их в обрывки полотна размером с ладонь. Затем все полученные таким образом «детали» соединил внахлест, путем перетирания и запутывания стыков. После этого еще месяц я уплотнял и расправлял ладонями свой будущий холст, втирая в него оседающую пыль, местами вплетая свои седые волосы. И в итоге труды не оказались тщетными.
Да, конечно, этот холст был не столь плотным, прочным и белым, как большинство его сородичей, но все же на нем можно было рисовать. Я наклонился, крепко, но нежно взял его за края и, приподняв над полом, медленно с трепетом, будто младенца, переместил на заслонку, которая теперь по праву могла называться мольбертом. Это был момент моего триумфа. Теперь я мог хоть чем-то занять себя в этой пустыне безвременья. Мне не терпелось приступить – столь многое я хотел изобразить здесь на этом кусочке свободы… И вдруг на меня свалилось это. Как молния внезапно ударяет в летящего стервятника, как снег падает на голову прохожего, как силикатный кирпич бьет… да по той же несчастной голове этого же бедного прохожего, по мне суровым катком действительности проехался вопрос, на который я не знал ответа. Где взять краски? Это был тупик. Я не мог поверить. Как же так? Столько трудов, столько боли, столько кропотливой работы, столько сил – и все напрасно? Мои руки опустились, сердце вновь стало биться реже, лицо приняло безучастное выражение. Я тихо сполз по стене на пол. «Повеселился и будет».

Дни вновь поползли в прежнем ритме: бессмысленное хождение и просиживание часов, отсутствие желаний и мыслей (в такой обстановке думается только первые лет пять, знаете ли..), вялое проставление насечек, которые услужливо сообщали мне, сколько времени прошло от начала. Хотя я уже не имел ни малейшего понимания о том что такое начло… и уж тем более о том что такое конец. Единственное, чем я порой утешал себя – мольберт стоял на месте и хотя бы выполнял функцию заслонки. Но она, к сожалению, не спасала меня от другой насмешки создателя сего места. От птиц. От разномастных пернатых, которые легко влетали и вылетали через это проклятое окно, со шторами что даже невозможно задернуть. Эти птицы тыкали меня носом в мое убожество – ведь для меня то окно было непреодолимой преградой.

        Прошли дни, недели, месяцы годы, десятилетия… Я уже смирился со всем, что здесь меня окружает. А то с чем не мог смириться – просто забыл. Например часть заоконной реальности, что спряталась за мольбертом. Временами, увы, все же вспоминал с грустью, но хотя бы она глаза мне не мозолила. В общем, было похоже что это все. Система достигла всех изменений, которые были возможны. Достигла предела. Дальше, за этим пределом, ничего нового, дальше никаких изменений, дальше тишина. И вот сидя на полу, будучи преисполненным этой тишиной, я узрел очередную птаху, что впорхнув в окно приземлилась на верхушку мольберта. Она посмотрела на меня, медленно склонив голову на бок, и, сделав шаг вперед… рухнула камнем на пол. Она была слепа и, очевидно, умирала. У меня не было желания ни пытаться спасать ее, ни убивать. Я просто наблюдал как она ковыляет по комнате, падая через шаг, пытается взлететь и врезается в стены. Через пару часов она все таки скончалась, но разноцветные перья по прежнему переливались в лучах солнца. И тут меня осенило. Я подполз к ней и задумчиво ощипал. Теперь у меня была горстка цветных перьев, но этого недостаточно. Голыми руками я оторвал ей голову, выковырял глаза, выпотрошил тушку. О, здесь была уйма цветов! Уйма красок! Но на такой большой холст требовалось куда больше. Я не мог ждать следующей умирающей птицы, что самовольно залетит в мое оконце и начал охоту. Роль приманки выполнил кусочек мяса той самой крылатой, которая была мною разделана столь непривычным для вас способом. Результат не заставил себя долго ждать. Шесть пойманных к концу дня птиц, уже превратились в палитру красок на полу близ мольберта, и я решил что можно приступать. Смешивая кровь, крошки перьев, перетертые ткани, содержимое желудков и кишечников, я получал самые разнообразные цвета и оттенки, что были мне необходимы. Художником я не был, да и воображение мое знатно исхудало за все время проведенное здесь, так что я не придумал ничего лучше, чем нарисовать то, что хотел бы видеть на том месте, где расположился холст. И я это сделал.

В общем то мне больше нечего вам рассказать. С того момента здесь мало что поменялось. Теперь я каждый день перерисовываю свою картину под стать погоде, ловлю парочку «тюбиков краски» и ищу ответы на различные вопросы. На множество, особенно вас интересующих, даже нашел. Например на такие: «Что было раньше – яйцо или курица?»; «Почему людям необходимо, хотя бы подсознательно, верить в загробную жизнь?»; «Что нужно сделать, чтоб всем жилось в согласии друг с другом и самими собой?»… И на десятки других. Но к сожалению вы так и не узнаете ответов на них. Ибо я заперт тут без шансов на контакт с внешним миром, а наш с вами разговор – лишь очередная галлюцинация порожденная больным мозгом. Вас не существует для меня. Меня не существует для вас. Мы по разные стороны люксонной стены. Так что единственный способ для вас отыскать ответы на все эти вопросы – попасть в такое же положение как я. Но тогда какой вам будет прок от этих ответов? Только лишь осознание «так вот как надо было…». И еще. Если вам хоть на одно мгновение покажется, что моментами я был безумен, жесток и отвратителен, то знайте – так и есть. Но позвольте! А как бы Вы себя повели в поисках способа скоротать взаперти вечность?