Ч А С Т Ь Ч Е Т В Ё Р Т А Я
ГЛАВА 1. РЕШИТЕЛЬНЫЕ МИНУТЫ ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА
Продолжая ломать себе голову над тем, как всё это сейчас передать Государю, генерала Рузского в то же время не переставали удивлять и те чрезвычайно решительные отклики командующих фронтами, которые с быстротой молнии оказались в его руках.
«Ах какие молодцы в Могилёве, - продолжал рассуждать генерал, укладывая телеграммы в папку, - даже акт отречения Императора успели за ночь составить… Да, для Государя наступает решительный момент, когда Его Величеству необходимо собрать всё своё мужество и всерьёз заявить о своей отставке. Жаль, что всё это произойдёт слишком поздно. Однако, мне весьма неприятно, что именно от меня первого Государь получит такие ужасные для себя сообщения, говорил себе генерал с досадой. Одно успокаивает меня: что эти сообщения не будут исходить из моих уст; мне теперь не надо доказывать Государю о серьёзности требований председателя Госдумы. Приду, положу телеграммы на стол перед Государём и извинюсь за свою неприятную миссию».
С этими рассуждениями генерал глянул на часы: было половина двенадцатого. «Надо спешить», - подумал он.
Выйдя из своего вагона, он тряхнул головой, словно старался избавить себя от наседавшего волнения; затем ускорил шаг и уже через несколько минут вошёл в салон-вагон императорского поезда.
Минут через пять в салон-вагон вошёл Государь. Он был бледнее обычного, но держался спокойно, хотя и казался сильно утомлённым. В салоне кроме генерала Рузского находились флаг-капитан Нилов, командир конвоя граф Граббе и начальник военно-походной канцелярии свиты генерал Нарышкин.
Как верные подданные Его Величества, все они дружно встали и с радостью во взоре поклонились своему Государю.
Его Величество, пожимая каждому руку, обошёл всех своим ровным, спокойным шагом и только потом предложил всем сесть. Затем после короткого молчания, Государь с глубокой грустью обратился к присутствующим:
- Господа генералы, по поступающим нам сообщениям из Петрограда уже можно сделать печальный вывод о том, что ввиду устранения от управления всего состава бывшего Совета министров, правительственная власть России перешла в настоящее время к Временному комитету Государственной Думы. Однако в Таврическом дворце заседает и другой орган власти: это Совет рабочих и солдатских депутатов, которому доверяет большая часть войск Петроградского гарнизона. Но взять в свои руки управление Россией в такую минуту они не решаются, так как у них нет ни опыта в таких делах, ни знаний. Поэтому, господа, я готов делать всё возможное, чтобы перевес сил оказался на стороне Временного комитета Государственной Думы.
Все присутствующие слушали Государя с чрезвычайным интересом.
- Теперь же, господа, - продолжал Государь, - прошу извинить меня; нам необходимо поработать с документами, которые имеет при себе генерал-адъютант Рузский.
С этими словами Его Величество повернулся и обратился к генералу Рузскому:
- Николай Владимирович, прошу вас, пожалуйста, пройти со мной в мой вагон.
Генерал в ответ только поклонился; удивление, вызванное осведомлённостью Государя, не давало ему произнести ни слова.
Затем Его Величество обратился к генералу Нарышкину:
- Кирилл Анатольевич, через какое-то время я побеспокою вас. Пожалуйста, не отлучайтесь слишком далеко.
- Я буду в салоне, Ваше Величество.
Войдя в кабинет вместе с гостем (кстати, гость вошёл первым), Его Величество сразу же прошёл к своему рабочему месту и, прежде чем опустится на стул, указал генералу на кресло возле стола и предложил ему сесть.
Генерал поклонился и занял указанное ему место.
Как только собеседники сели за стол, Государь с беспокойством глянул на генерала.
- Николай Владимирович, сегодня ночью вы вели телефонный разговор с Родзянко. Скажите, это верно, что в настоящий момент единственным спасением России и армии от развала является передача наследия нашего Цесаревичу и великому князю Алексею Николаевичу?
- Ваше Величество, так считают командующие фронтами.
- Но я хочу знать ваше личное мнение по этому вопросу.
- Ваше Величество, как я уже сказал, что это мнение всех командующих, в том числе и моё. Россия и армия на грани анархии. Предотвратить её можете только вы, Ваше Величество, при добровольной передачи Российского престола вашему сыну Цесаревичу Алексею Николаевичу. К великому сожалению, так уж всё неожиданно случилось…
Государь с естественным беспокойством кивнул головой.
- Да, вероятно, так оно и есть…
Страшная мысль о том, что всё кончено, что кругом трусость и измена, что дальше бороться немыслимо, потрясла Государя. А когда до слуха Его Величества с колокольни какой-то дальней церкви донёсся еле уловимый звон, Государь встал с кресла совершенно подавленный. Он подошёл к окну, умоляюще сложил руки, и его губы пришли в движение.
В движениях Государя было столько подлинного переживания и грусти, что генерал Рузский был глубоко растроган этой сценой.
Стоя у окна, Государь погрузился в мрачное раздумье, но оно длилось недолго. Его Величество глубоко вздохнул, повернулся и, пошатываясь, вернулся к своему креслу. После недлительного молчания Его Величество сказал самым непринуждённым тоном:
- Извините меня, Николай Владимирович, я немного отвлёкся… Теперь, пожалуйста, я вас слушаю.
Генерал раскрыл папку.
- Вот, Ваше Величество, телеграммы, только что полученные из Ставки на имя Вашего Величества.
Государь взял из рук генерала несколько стандартных листов бумаги с наклеенной телеграфной лентой и так быстро обежал взглядом строки двух телеграмм, словно их содержания уже были известны Государю. И только текст отречения Его Величество прочитал не спеша и с большим вниманием.
Сердце Государя так сильно билось, что удары его начали беспокоить Его Величество. Чтобы избавиться от этого ощущения, Государь глубоко вздохнул и сразу же обратился с просьбой к своему собеседнику:
- Николай Владимирович, пожалуйста, пройдите в салон, пригласите сюда генерала Нарышкина и возвращайтесь сами.
- Слушаюсь, Ваше Величество.
Рузский поклонился и вышел.
Оставшись один, Государь откинулся на спинку кресла и тут же сделал такое движение, что лицо Его Величества сильно исказилось, а из-под опущенных век блеснули слёзы.
«Нет! Нет! Общественное мнение не должно знать мою слабость, - говорил Государь себе, - надо держать себя в руках, ведь я пока Император и не должен выставлять себя в смешном виде».
С этими последними мыслями Государь широко открыл глаза, глубоко вдохнул воздух, а через две-три секунды резко, с силой выдохнул, как это делают пловцы, выныривая из глубины водного массива.
Между тем за дверью уже явственно слышались шаги генералов, которые добавляли Государю немало грустных мыслей.
Через минуту Рузский и Нарышкин вошли в кабинет, и как только дверь захлопнулась, Государь встал, взял со стола манифест отречения и две телеграммы, составленные Его Величеством касательно этого акта, и подошёл к генералу Нарышкину.
- Кирилл Анатольевич, пожалуйста, распорядитесь перепечатать слово в слово вот этот документ и две небольших телеграммы. Печатать необходимо на бумаге для нашего подписания.
- Слушаюсь, Ваше Величество. Разрешите выполнять.
- Да, да, пожалуйста. Мы подождём вас здесь.
- Хорошо, Ваше Величество. Мне потребуется не более десяти минут.
В это трудное для Государя время Его Величество так хорошо владел собой, что можно было подумать, будто Государь уже в достаточной степени примирился с ожидаемыми Его Величество неизбежными событиями. Да и по внешнему виду нельзя было сказать, что Государь сознавал себя униженным тем, что при полных физических и душевных сил Его Величество принуждают к отречению. Быт может, Государя успокаивало то, что всю государственную власть Его Величество передаёт по законному наследию своему любимому сыну. Словом, как бы то ни было, можно было подметить, что Государь искренне верит тому, что его отречение успокоит не только Столицу, но и всю страну.
После ухода Нарышкина сразу воцарилась глубокая тишина. Генерала Рузского по-прежнему поражал тот факт осведомлённости Государя о событиях в Петрограде и о содержании полученных из Могилёва телеграмм, благодаря которому Его Величество, понимая, что жертва неминуема, решил безотлагательно подписать представленный Его Величеству акт на отречение.
«Тут как на ладони, - нашёптывал генералу его червь тщеславия, - был ловкий и быстрый манёвр в обход меня. Кто бы это мог быть?» Но тут же генерал попытался утешить себя мыслью, что этот кто-то несомненно, проникнувшись сочувствием к страданиям Его Величества, в конце концов избавил его от унизительного представления Государю прямых доводов в неотвратимости отречения.
***
ГЛАВА 2. ГОСУДАРЬ ПОДПИСЫВАЕТ МАНИФЕСТ НА ОТРЕЧЕНИЕ
Было три часа пополудни, когда генерал Нарышкин вошёл в кабинет Государя с подготовленными для подписания документами на отречение. Передавая их Государю, генерал глянул в глаза Его Величества удивлёнными, широко раскрытыми и довольно влажными глазами. Было очевидно, что начальник военно-походной канцелярии свиты генерал Нарышкин, узнав о готовившемся отречении, был глубоко огорчён этой предстоящей акцией. Не находя более надобности в личном присутствии, он спросил у Государя позволения покинуть кабинет. Получив разрешение, генерал поклонился и пошёл уже к двери, но Его Величество остановил его.
- Кирилл Анатольевич, пожалуйста, пригласите графа Фредерикса.
- Слушаюсь, Ваше Величество, - ответил генерал в поклоне, затем повернувшись, направился к двери и вышел, тихо прикрыв за собою дверь.
Когда в кабинет вошёл министр императорского двора граф Фредерикс, манифест отречения и две телеграммы (одна – на имя председателя Временного комитета Госдумы Родзянко, другая – на имя генерал-адъютанта Алексеева) были уже подписаны Его Величеством и лежали на столе в развёрнутом виде.
Государь сделал министру знак подойти к столу и сесть. Граф Фредерикс поклонился Его Величеству, прошёл к указанному ему креслу и опустился в него.
По бледному, растроганному лицу Государя граф понял, что произошло какое-то чрезвычайно неприятное событие.
После небольшой паузы Его Величество глубоко вздохнул и с нескрываемой грустью в голосе сказал:
- Владимир Борисович, всё то, что вы сейчас узнаете произошло помимо моей воли. Мне всегда казалось, что у меня есть люди, которых я любил и на которых надеялся, что они всегда меня поддержат в трудное время. Но, оказывается, я глубоко ошибался. Более того, они и сейчас притворяются любящими друзьями и, вероятно, только затем, чтобы вернее меня погубить. Вот и сейчас, вместо личных встреч и принятия экстренных мер и решений, они обложили меня телеграммами с жёсткими просьбами моего отречения. Но прежде, они отстранили меня от управления страной и, если сказать по совести, меня просто посадили под домашний арест. Поэтому, мне ничего не оставалось, как подписать присланный ими же текст об отречении. Теперь, уходя на покой, скажу лишь о том, что тут не надо быть пророком, чтобы увидеть и предсказать о величайшей ошибке этих господ.
Затем, обращаясь к генералу Рузскому, Его Величество сказал:
- Я обещаю, Николай Владимирович, что впредь подобных публичных заявлений я делать не буду, по крайней мере, если к этому не будет принуждений. А сейчас министр Владимир Борисович скрепит манифест своей подписью, и вы можете взять эти три документа.
Ознакомившись с содержанием Манифеста, министр императорского Двора граф Фредерикс протянул свою трясущуюся руку к ручке, лежавшей рядом с чернильницей, и той же плохо послушной рукой, контрассигнировал подпись Его Величества. Затем, чувствуя в себе слабость физическую, министр спросил позволения покинуть кабинет. Вслед за графом вышел и генерал Рузский.
Граф прошёл в салон-вагон, где его тотчас же обступили лица Государственной свиты. Всех интересовал результат переговоров Его Величества с генералом Рузским, ибо весть об отречении уже витала во всех вагонах императорского поезда. Больше всех беспокойство проявлял адмирал Нилов; он окинул министра быстрым взглядом и спросил:
- Владимир Борисович, судя по тому как вы страдаете, надо полагать, что случилось самое худшее?
Граф, с трудом сдерживая свой нервный озноб, выждал немного, а затем, устыдившись навернувшихся на глаза слёз, сказал:
- Константин Дмитриевич, господа, Государя все командующие фронтами прижали к стенке, и Его Величество сдался… Только что был подписан манифест об отречении.
В это время в салон вошёл генерал Воейков. Все в тягостном молчании повернулись в сторону вошедшего. Лицо его было невозмутимо, только брови его сильно хмурились. Воейков уже знал о сговоре главнокомандующих фронтами, но о том, что подготовленный ими манифест уже подписан, догадывался по выражению лиц, присутствующих в салоне.
- Господа генералы, считаю, что обстановка в Столице была умышленно доведена до определённой критической точки, чтобы в этот критический момент, объединив весь высший командный состав действующей армии, предъявить в ультимативной форме сфабрикованный ими же манифест об отречении, который, судя по вашим лицам, уже подписан.
Затем генерал Воейков взял из папки, которую держал в руке, два спешно исписанных листа бумаги.
- Вот, господа, - продолжал он уверенным голосом, - копия телеграммы, посланной генералом Алексеевым Главнокомандующим фронтами. Я могу её прочесть, если у вас есть желание её послушать.
Неожиданно, утратив всякую сдержанность над собой, все в один голос ответили:
«Очень хотим послушать, Владимир Николаевич…».
Генерал Воейков утвердительно кивнул головой и начал читать:
«Его Величество находится во Пскове, где изъявил своё согласие объявить манифест, идя навстречу народному желанию учредить ответственное перед палатами министерство, поручив председателю Государственной думы образовать кабинет.
По сообщении этого решения главнокомандующим Северным фронтом председателю Государственной думы последний в разговоре по аппарату в три с половиной часа 2 сего марта ответил, что появление такого манифеста было бы своевременно 27 февраля. В настоящее же время этот акт является запоздалым, потому что наступила одна из страшнейших революций, сдерживать народные массы трудно, войска деморализованы. Председателю Государственной думы хотя пока и верят, но он опасается, что сдерживать народные страсти будет не возможно, что теперь династический вопрос поставлен ребром, и войну можно продолжать лишь при исполнении предъявленных требований относительно отречения от престола в пользу сына при регентстве Михаила Александровича. Обстановка, по-видимому, не допускает иного решения, и каждая минута дальнейших колебаний повысит только притязания, основанные на том, что существование армии и работа железных дорог находится фактически в руках петроградского Временного правительства. Необходимо спасти действующую армию от развала, продолжить до конца борьбу с внешним врагом, спасти независимость России и судьбу династии. Это нужно поставить на первом плане, хотя бы и ценою дорогих уступок. Если вы разделяете этот взгляд, то не благоволите ли телеграфировать весьма спешно верноподданническую просьбу Его Величеству через главкосева, известив меня.
Повторяю, что потеря каждой минуты может стать роковой для существования России, и что между высшими начальниками действующей армии нужно установить единство мыслей и целей и спасти армию от колебаний и возможных случаев измены долгу. Армия должна всеми силами бороться с внешним врагом, а решение относительно внутренних дел должно избавить её от искушения принять участие в перевороте, который более безболезненно совершится при решении сверху.
Алексеев. 2 марта 1917 г.»
После чтения генерал Воейков вытер лоб, усеянный мелкими капельками пота. Затем, видя, что все упорно хранят молчание, сказал:
- Господа, слова этой телеграммы с учётом той критической точки, о которой я уже имел смелость сказать, глубоко убедительны и неотвратимы. Это значит, что у Его Величества нет иного пути, как пойти на немедленное отречение от престола в пользу сына. Однако подписывать манифест именно сейчас, когда сюда едут депутаты Госдумы со своими инструкциями по этому вопросу, было бы преждевременно. Но если Манифест уже подписан, он непременно должен до приезда депутатов находиться у Его Величества.
Граф Фредерикс от изумления сделал шаг вперёд.
- Владимир Николаевич, все подписанные документы: Манифест и две телеграммы Государь передал Рузскому.
- Вот этого не нужно было делать Его Величеству. Необходимо срочно вернуть эти материалы. Я сейчас же иду к Его Величеству и буду настаивать на их возвращении.
Генерал Воейков направился прямо в вагон Государя и без доклада вошёл в кабинет Его Величества.
Усилием воли генерал старался освободиться от своей дерзкой настойчивости. Он весь как-то подобрался, низко поклонился Государю, и на лице у него появилось присущее ему в таких случаях добродушное выражение.
Государь любезно взглянул на вошедшего и предложил ему сесть.
- Хорошо, что вы пришли, Владимир Николаевич. Утром я ещё раз внимательно прочитал ваш доклад и те материалы, которые вами были представлены весьма и весьма кстати. Я не спрашиваю, каким путём вы добыли столь ценные для сегодняшнего утра данные, но хочу сказать, что новизна их сильно удивила генерала Рузского.
- Ваше Величество, надо же было хоть как-то урезонить эту лису.
Затем, преодолевая свою нерешительность, сказал:
- Ваше Величество, я знаю, что Манифест подписан Вашим Величеством и сейчас очень важно, чтобы этот документ оставался до приезда депутатов Государственной Думы в кабинете Вашего Величества. Ибо окончательного решения быть не может, пока Ваше Величество не выслушает находящихся в пути Гучкова и Шульгина. Эти господа направлены из Петрограда в Псков Временным комитетом Госдумы с какими-то конкретными предложениями для Вашего Величества.
- Владимир Николаевич, мне кажется, что вам известно, где сейчас находится подписанной мной Манифест. Да, он действительно у генерала Рузского.
- Ваше величество, его обязательно надо вернуть.
- Согласен с вами, Владимир Николаевич. Я понимаю, что напрасно поторопился. Поэтому прошу вас, пожалуйста, пройти к Рузскому и взять у него отречение.
- Ваше Величество, прошу это поручение возложить на генерала Нарышкина, поскольку у нас с Рузским сегодня состоялся весьма не дружественный разговор.
- Хорошо. Тогда передайте генералу Нарышкину мою просьбу.
Поблагодарив Государя за понимание, генерал Воейков поклонился и вышел.
В ожидании возвращения Манифеста об отречении Государя одолевало страшное сомнение в том, позволит ли такая весьма серьёзная болезнь наследника стать ему полноценным Императором России. Или это будет мученик, обременённый возложенными на него столь трудными обязанностями.
«Нет, нет, тут надо всё тщательно взвесить, - говорил себе Государь, - и прежде всего мне надо посоветоваться с хирургом Фёдоровым».
После такого резкого душевного сомнения спокойствие окончательно покинуло Государя. Мучительная горечь мигом стала наполнять душу Его Величества.
«О, Господи! Как это ужасно, что я бессилен хоть чем-то помочь своему любимому сыну, - судорожно твердил себе Государь, - а не лучше ли мне отречься и за сына в пользу его дяди? Тогда с сыном я не расстанусь. Он останется и со мной и с матерью. У нас появится возможность постоянно заботиться о его здоровье… Но как же сам Алексей отнесётся ко всему этому? Быть может, он будет не согласен с моим решением?»
Государь с большим трудом сдерживал своё волнение.
«Вероятно, всё будет зависеть от состояния здоровья Алексея, - продолжал рассуждать про себя Государь, - а поскольку болезнь его неизлечимая, она будет прогрессировать и, вероятно, хирург Фёдоров знает предел жизни человека, болеющего этой страшной болезнью. Мне надо немедленно переговорить с Сергеем Петровичем».
Затем немного успокоившись, Государь сделал движение, чтобы подняться, но тут настойчиво постучали в дверь кабинета. От сильного стука Государь вздрогнул, а когда дверь приоткрылась и генерал Нарышкин спросил позволения войти, Государь молча кивнул головой в знак согласия.
Лицо генерала выражало сильное волнение.
- Кирилл Анатольевич, - спросил Государь, - судя по вашему лицу, вас что-то расстроило?
- Ваше Величество, Рузский в недостойной форме отозвался о возврате Манифеста Вашему Величеству. Он отказался передать его мне, сказав, что принесёт его сам Вашему Величеству.
- Не обижайтесь на него, Кирилл Анатольевич; этот человек имеет привычку злословить в разговоре с собеседником, но в военном деле ему нет равных.
- Ваше Величество, быть может, всё это и так, но грубить на ровном месте - все равно, что бросать грязь на чистый стол. Я не приемлю этого. Разрешите идти, Ваше Величество?
- Да, спасибо, вы можете идти. И, пожалуйста, пригласите ко мне лейб-хирурга Фёдорова.
- Слушаюсь, ваше Величество.
Генерал Нарышкин поклонился и вышел. А спустя минут десять камердинер доложил Государю о приходе генерала Рузского.
Войдя в кабинет, генерал поклонился Государю, затем весьма самоуверенным шагом прошёл в глубь комнаты и, положив на стол папку для бумаг, бесцеремонно сказал:
- Вот, Ваше Величество, я возвращаю Манифест и телеграммы, согласно вашим указаниям. Только признаюсь, что до сих пор не понимаю причины возврата.
- Николай Владимирович, мы с вами не подумали о том, что сюда едут члены Государственной Думы. Вероятно, у них будут какие-то свои предложения.
- Наверное, это так, Ваше Величество. Но не думаю, что с их приездом что-то существенно изменится.
- Я тоже так полагаю, но ведь они едут именно по этому вопросу. Мы обязаны их выслушать…
Этот мучительный разговор длился не более минуты. Поскольку со стороны Государя проявлялась нескрываемая холодность, генерал вынужден был спросить позволения покинуть кабинет.
***
ГЛАВА 3. МУЧИТЕЛЬНЫЙ РАЗГОВОР ГОСУДАРЯ С ПРОФЕССОРОМ ФЁДОРОВЫМ
Государь ещё не совсем пришёл в себя после разговора с генералом Рузским, как приоткрылась дверь кабинета.
- Разрешите войти, Ваше Величество? – сказал профессор с глубокой грустью в глазах, хотя это не сразу было заметно.
Получив разрешение, хирург поклонился Государю, прошёл к предложенному ему креслу, но без позволения сесть не решался.
- Присаживайтесь, Сергей Петрович, - сказал Государь, подходя к свободному креслу, стоявшему напротив.
Какое-то время собеседники молчали. Государь, чувствуя в молчании неловкость, сказал:
- Сергей Петрович, я пригласил вас по очень срочному и весьма важному делу. Но прежде чем задать вам пару конкретных вопросов, прошу вас отвечать на них глубоко уверенно, не греша правдой и без каких бы то ни было оговорок.
- Ваше Величество, я понимаю, речь пойдёт о болезни наследника Цесаревича Алексея Николаевича.
- Совершенно верно. Скажите, Сергей Петрович, насколько глубоко изучена история этой болезни?
- Ваше Величество, десять лет эта тема является первой и самой актуальной на моём рабочем столе. Я делал запросы в сотни стран с целью выявления этого заболевания и методик его лечения. Эта страшная болезнь - наследственная. Носителями её являются только женщины, а болеют ею только мужчины. Хотя в Англии, как мне сообщали, были два случая, когда она была обнаружена у женщин. Проявляется эта болезнь в несвёртываемости крови.
- Скажите, Сергей Петрович, были ли случаи излечения этой болезни?
- Нет, Ваше Величество, насколько мне известно, эта болезнь пока не излечима.
- Теперь, пожалуй, самый важный вопрос: до какого возраста могут жить люди, страдающие этим недугом?
- По моим запросам, Ваше Величество, больные такого рода редко доживают до взрослого возраста. Любой незначительный ушиб может привести к весьма печальному результату. Тут необходим особый уход за такими больными.
- Теперь, Сергей Петрович, я прошу вас и приказываю вам как доктору, как профессору, хорошо знающему болезнь наследника, ответить мне: может ли Алексей Николаевич дожить до своего совершеннолетия и стать Императором России?
- Ваше Величество, Цесаревич умён, благороден и всегда постоянен в своих достоинствах и чувствах. Благодаря этим и множеству другим природным качествам, Его Высочество Алексей Николаевич представляет идеал Российского Императора. Однако, печать страшного заболевания будет ограничивать его во всём, к тому же, он постоянно должен находиться под строгим присмотром докторов. Для Императора такой большой страны как Россия всё это будет не в меру обременительно. Ваше Величество, это всё, что я мог сказать.
- Благодарю вас, Сергей Петрович, за откровенность. Никто не проявит такой тёплой заботы о несчастном ребёнке, кроме его родивших, матери и отца.
- Это верно, Ваше Величество.
- Теперь, Сергей Петрович, я прошу извинить меня, мне какое-то время необходимо побыть одному.
- Я хорошо понимаю вас, Ваше Величество.
С этими словами лейб-хирург встал, поклонился и вышел.
Оставшись один, Государь почувствовал себя одиноким и бессильным.
«Вот она, как на ладони, моя жизнь, - говорил себе Государь, - я всегда имел одну цель в моём царствовании: благо Родины и в её лице всего русского народа. И что получаю взамен? Одиночество. То же самое произойдёт и с моим любимым сыном; уже не будет спокойного царствования. Народ вряд ли успокоится на достигнутом; он будет требовать всё больше и больше и дойдёт до того, чего уже невозможно будет дать… Нет, мой сын останется со мной и своей матерью. Это решено».
В течение всего оставшегося дня Государя одолевали тягостные мысли. Чтобы как-то притушить их, Его Величество ходил по комнате, часто подходил к окну, поднимал глаза к небу, но каждый раз видел в нём лишь серые унылые быстронесущиеся облака. Больше всего Государя беспокоили мысли о сыне, чья жизнь была и остаётся в постоянной опасности. Но самую сильную боль Его Величеству причиняло чувство своей вины: ведь источником болезни Алексея безвинно являлась его родная мать – Императрица, беспредельно любящая своего ребёнка. «Господи, как же так? Разве это справедливо?» Государь пытался разобраться в этих странностях, вопрошая небеса и самого себя. Но вокруг Его Величества царила одна лишь пустота. К тому же кроме волнений его начинало одолевать и разочарование.
***
ГЛАВА 4. ПРИБЫТИЕ В ПСКОВ ДЕЛЕГАТОВ ГОСДУМЫ ГУЧКОВА И ШУЛЬГИНА
Этим же днём 2 марта 1917 года чины свиты Его Величества, хоть и держались с достоинством, были чрезвычайно озабочены опозданием прибытия из Петрограда делегатов Госдумы Гучкова и Шульгина. Вместо того, чтобы прибыть, как было обещано в 4-5 часов дня, специальный поезд с делегатами подошёл к станции Псков в 10 часов вечера. Несмотря на столь внушительное опоздание, Гучков и Шульгин тотчас же были приглашены Государём в салон-вагон императорского поезда. К этому времени в салоне уже находились: генерал Рузский, министр Двора Граф Фредерикс и генерал-майор Нарышкин.
Тут мы на минуту остановимся и сообщим читателю, что весь разговор, состоявшийся в салон-вагоне между прибывшими делегатами и Его Величеством был застенографирован генералом Нарышкиным.
Надеемся, что читатель не осудит нас за то, если мы поместим весь этот разговор на страницах нашего повествования в точной копии записи генерала Нарышкина.
«Его Величество, войдя в вагон-салон, милостиво поздоровался с прибывшими и, попросив всех сесть, приготовился выслушать приехавших депутатов.
Член Г. С. Гучков: «Мы приехали с членом Государственной думы Шульгиным, чтобы доложить о том, что произошло за эти дни в Петрограде, и вместе с тем посоветоваться о тех мерах, которые могли бы спасти положение. Положение в высшей степени угрожающее: сначала рабочие, потом войска примкнули к движению, беспорядки перекинулись на пригороды. Москва неспокойна. Это - не результат какого-нибудь заговора или заранее обдуманного переворота, это движение вырвалось из самой почвы и сразу получило анархический отпечаток, власти стушевались. Я отправился к замещавшему генерала Хабалова генералу Занкевичу и спросил его, есть ли у него какая-нибудь надёжная часть или хотя бы отдельные нижние чины, на которых можно было бы рассчитывать. Он мне ответил, что таких нет, и все прибывшие части тот час переходят на сторону восставших. Так как было страшно, что мятеж примет анархический характер, мы образовали так называемый Временный комитет Государственной думы и начали принимать меры, пытаясь вернуть офицеров к командованию нижними чинами: я сам лично объехал многие части и убеждал нижних чинов сохранять спокойствие. Кроме нас заседает в Думе ещё комитет рабочей партии, и мы находимся под его властью и его цензурою. Опасность в том, что, если Петроград попадёт в руки анархии, и нас, умеренных, сметут, так как это движение начинает нас уже захлёстывать. Их лозунг: провозглашение социальной республики. Это движение захватывает низы и даже солдат, которым обещают отдать землю. Вторая опасность, что движение перекинется на фронт, где лозунг: смести то начальство и выбрать себе угодных. Там такой же горючий материал, и пожар может перекинуться по всему фронту, так как нет ни одной воинской части, которая, попав в атмосферу движения, тотчас же не заражалась бы. Вчера к нам в Думу явились представители сводного пехотного полка, железнодорожного полка, конвоя вашего величества, дворцовой полиции и заявили, что примыкают к движению. Им сказано, что они должны продолжать охрану, которая им была поручена: но опасность всё-таки существует, так как толпа теперь вооружена.
В народе глубокое осознание, что положение создалось ошибками власти, и именно верховной власти, а потому нужен какой-нибудь акт, который подействовал бы на сознание народное. Единственный путь – это передать бремя верховного правления в другие руки. Можно спасти Россию, спасти монархический принцип, спасти династию. Если вы, Ваше Величество, объявите, что передаёте свою власть вашему маленькому сыну, если вы передадите регентство великому князю Михаилу Александровичу, и если от вашего имени или от имени регента будет поручено образовать новое правительство, тогда, может быть, будет спасена Россия: я говорю «может быть» потому, что события идут так быстро, что в настоящее время Родзянко, меня и других умеренных членов Думы крайние элементы считают предателями; они, конечно, против этой комбинации, так как видят в этом возможность спасти наш исконный принцип. Вот, Ваше Величество, только при этих условиях можно сделать попытку водворения порядка. Вот что нам, мне и Шульгину, было поручено вам передать. Прежде, чем на это решиться, вам, конечно, следует хорошенько подумать, помолиться, но решиться всё-таки не позже завтрашнего дня, потому, что уже завтра мы не будем в состоянии дать совет, если вы его у нас спросите, так как можно опасаться агрессивных действий толпы».
Его Величество: «Ранее вашего приезда и после разговора по прямому проводу генерал-адъютанта Рузского с председателем думы я думал в течение утра, и во имя блага, спокойствия и спасения России я был готов на отречение от престола в пользу своего сына, но теперь, ещё раз обдумав положение, я пришёл к заключению, что, ввиду его болезненности, мне следует отречься одновременно и за себя, и за него, так как разлучаться с ним я не могу».
Член Г. С. Гучков: «Мы учли, что облик маленького Алексея Николаевича был бы смягчающим обстоятельством при передаче власти».
Ген.-адъют. Рузский: «Его Величество беспокоится, что, если престол будет передан наследнику, то Его Величество будет с ним разлучен».
Член Г. Д. Шульгин: «Я не могу дать на это категорического ответа, так как мы ехали сюда, чтобы предложить то, что мы передали».
Его Величество: «Давая своё согласие на отречение, я должен быть уверенным, что вы подумали и о том впечатлении, какое оно произведёт на всю остальную Россию. Не отзовётся ли некоторою опасностью».
Член Г. С. Гучков: «Нет, Ваше Величество, опасность не здесь. Мы опасаемся, что, если объявят республику, тогда возникнет междоусобие».
Член Г. Д. Шульгин: «Позвольте мне дать некоторое пояснение, в каком положении приходится работать Государственной думе. 26-го толпа вошла в Думу и вместе с вооружёнными солдатами заняла всю правую сторону, левая сторона была занята публикой, а мы сохранили всего две комнаты, где ютится так называемый Комитет. Сюда тащат всех арестованных, и ещё счастье для них, что их сюда тащат, так как это избавляет их от самосуда толпы; некоторых арестованных мы тотчас же освобождаем. Мы сохраняем символ управления страной, и только благодаря этому, ещё некоторый порядок может сохраняться: не прервалось движение железных дорог. Вот при каких условиях мы работаем; в Думе - ад, это - сумасшедший дом. Нам придётся вступить в решительный бой с левыми элементами, а для этого нужна какая-нибудь почва. Относительно вашего проекта разрешите нам подумать хотя бы четверть часа. Этот проект имеет то преимущество, что не будет мысли о разлучении и, с другой стороны, если ваш брат, великий князь Михаил Александрович, как полноправный монарх, присягнёт конституции одновремённо с вступлением на престол, то это будет обстоятельством, содействующим успокоению».
Член Г. С. Гучков: «У всех рабочих и солдат, принимавших участие в беспорядках, уверенность, что водворение старой власти – это расправа с ними, а потому нужна полная перемена. Нужен на народное воображение такой удар хлыстом, который сразу переменил бы всё. Я нахожу, что тот акт, на который вы решились, должен сопровождаться и назначением председателя Совета министров князя Львова».
Его Величество: «Я хотел бы иметь гарантию, что вследствие моего ухода и по поводу его не было бы пролито лишней крови».
Член Г. Д. Шульгин: «Может быть, со стороны тех элементов, которые будут вести борьбу против нового строя, и будут попытки, но их не следует опасаться. Я знаю, например, хорошо город Киев, который был всегда монархическим; теперь там полная перемена».
Его Величество: «А вы не думаете, что в казачьих областях могут возникнуть беспорядки?»
Член Г. С. Гучков: «Нет, Ваше Величество, казаки все на стороне нового строя. Ваше Величество, у вас заговорило человеческое чувство отца, и политике тут не место, так что мы ничего против вашего предложения возражать не можем».
Член Г. Д. Шульгин: «Важно только, чтобы в акте Вашего Величества было указано, что приемник ваш обязан дать присягу конституции».
Его Величество: «Хотите ещё подумать?».
Член Г. С. Гучков: «Нет, я думаю, что мы можем сразу принять ваши предложения. А как бы вы могли совершить самый акт? Вот проект, который мог бы вам пригодиться, если бы вы пожелали что-нибудь из него взять».
***
ГЛАВА 5. ПОДПИСАНИЕ ГОСУДАРЁМ ИСПРАВЛЕННОГО МАНИФЕСТА НА ОТРЕЧЕНИЕ ОТ ПРЕСТОЛА
Его Величество, ответив, что проект уже составлен, удалился к себе, где собственноручно исправил заготовленный с утра манифест об отречении в том смысле, что престол передаётся великому князю Михаилу Александровичу, а не великому князю Алексею Николаевичу. Приказав его переписать, Его Величество подписал манифест и, войдя в вагон салон, в 11 час. 40 мин. передал его Гучкову. Депутаты попросили вставить фразу о присяге конституции нового императора, что тут же было сделано Его Величеством. Одновременно были собственноручно написаны Его Величеством указы правительствующему Сенату о назначении председателем совета министров князя Львова и Верховным главнокомандующим великого князя Николая Николаевича.
Чтобы не казалось, что акт совершён под давлением приехавших депутатов, и так как самое решение об отречении от престола было принято Его Величеством ещё днём, то, по совету депутатов, на манифесте было поставлено – 3 часа дня, а на указах правительствующему Сенату – 2 часа дня. При этом присутствовал кроме поимённых лиц начальник штаба армий Северного фронта генерал Данилов, который был вызван генерал-адъютантом Рузским.
В заключении член Думы Шульгин спросил у Его Величества о его дальнейших планах. Его Величество ответил, что собирается поехать на несколько дней в Ставку, может быть, в Киев, чтобы проститься с государыней императрицей Марией Фёдоровной, а затем останется в Царском Селе до выздоровления детей. Депутаты заявили, что они приложат все силы, чтобы облегчить Его Величеству выполнение его дальнейших намерений. Депутаты попросили подписать ещё дубликат Манифеста на случай возможного с ними несчастия, который остался бы в руках генерала Рузского. Его Величество простился с депутатами и отпустил их, после чего простился с главнокомандующим армиями Северного Фронта и его начальником штаба, облобызав их и поблагодарив за сотрудничество. Приблизительно через час дубликат манифеста был поднесён Его Величеству на подпись, после чего все четыре подписи Его величества были контрассигнированы министром императорского двора графом Фредериксом.
***
ГЛАВА 6. ИМПЕРАТОРСКИЙ ПОЕЗД ПОКИНУЛ ПСКОВ
Во втором часу ночи 3 марта 1917 года императорский поезд, стремительно набирая скорость, покинув Псков, пошёл на Могилёв.
Все чины Государственной свиты, собравшиеся в салон-вагоне, были не только ошеломлены трагическими событиями вчерашнего дня, но и чрезвычайно подавлены таким скоротечно-унизительным актом отречения Государя от престола.
Больше всех уязвлённую гордость выказывал адмирал Нилов; он чувствовал себя не менее несчастным, чем сам Государь.
- Господа, - говорил он с оттенком подстрекаемого возмущения, - ведь сам акт отречения даёт неограниченные права над нами, я даже не могу сейчас предположить кому, поскольку этих прав только что лишили Государя. Кто мы теперь? Свита бывшего Государя, находящегося со вчерашнего дня в отставке. И почему мы едем в Ставку? По всей вероятности, там и будут решаться наши судьбы. Как вы думаете, Владимир Николаевич, мы действительно едем к генералу Алексееву за своими новыми назначениями?
Воейков повернув голову, кивнул ею в знак согласия.
- Вероятнее всего, Константин Димитриевич, так оно и будет. Теперь генерал Алексеев наш прямой и непосредственный начальник. Однако, что касается меня, то я предпочёл бы остаться при Государе в любом качестве. Но если мне не суждено остаться с Государём, выскажу своё желание отправиться в распоряжение Казанского военного округа или подам рапорт об отставке.
Нилов вздохнул и качнул головой.
- Владимир Николаевич, а почему именно в Казанский военный округ? Ведь есть округа более престижные и не в такой глубинке?
- Не век же мне носить генеральские… А если сказать честно, Константин Дмитриевич, нутром чувствую скорую свою отставку; вот и пришло в голову быть в это время поближе к своему родовому гнезду.
- Да, в самом деле, если обстоятельства так сложатся, то это будет самым разумным вариантом. К тому же на ваших землях, вблизи станции «Воейково» работает источник минеральной воды. Как-то летом проезжая по Сызрань-Вяземской железной дороге, я попробовал её на вкус; замечательная вода.
Генерал Воеков улыбнулся.
- Да, это так. Помимо хороших вкусовых качеств, вода обладает и замечательными лечебными свойствами.
С этими словами генерал Воейков глянул на часы.
- О! Господа, как говорится, на дворе уже глубокая ночь. Сейчас мы все слишком взволнованы. Единственное средство для нашего успокоения – это сон. Спокойной ночи, господа.
В новом наступившем дне, когда Долинговский смог, наконец, открыть глаза, все трое его товарищей ещё спали. Не прошло и минуты, как ему вдруг захотелось совершить что-то такое необычное, неслыханное, чтобы оказаться не в этом, а в каком-то другом поезде, идущем в обратном направлении. Сейчас ему казалось, что безмятежный дух свободы уже витает не только в его воображении, но везде, в воздухе купе и за его пределами, во всём поезде.
Из множества предположений он выбирал, как ему казалось, самые актуальные, которые становились своего рода пособниками в осуществлении его заветных мечтаний.
«Ну, для чего я еду в Ставку? Ведь я теперь, в сущности, никто… Я присягал на верность службы Царю и Отечеству. Но Царя уже нет, и я сильно опасаюсь, будет ли в России такой же настоящий Царь… Скорей всего, после таких бурных и удачных для купцов событий, как говорил вчера Георгий, на трон может взойти уже не полновластный царь, а марионетка… Да и Родина для таких как я стала злой мачехой. Что же делать? – продолжал рассуждать Долинговский, не вставая. - Надо, непременно, пойти к его превосходительству и рассказать ему всё то, что передал мне Георгий. Да и поговорить с ним о моей участи. Мне надо срочно вернуться в Царское Село».
Эта мысль сразу же оказалась полновластной владычицей его сердца. Для него теперь начинало вырисовываться его давнее желание поменять мундир на обычное гражданское платье. Обдумывая, как это можно сделать, он был до того приятно взволнован, что через некоторое время само провидение подсказало, как надлежало поступить ему в столь неприятно сложившихся обстоятельствах.
После завтрака, который в этот раз казался ему бесконечным, Долинговский сразу же из столовой прошёл в свитский вагон и постучал в дверь купе генерала Воейкова. Две-три секунды спустя, несмотря на полученное разрешение войти, он открыл дверь, сделал лёгкий поклон хозяину купе, но перешагнуть порог почему-то не решался.
Добродушная улыбка, мелькнувшая на губах генерала, несколько ободрила капитана.
Он перешагнул порог, сделал три-четыре шага и остановился.
- Присаживайтесь, Владимир Андреевич, и не стесняйте себя, - сказал генерал, складывая географическую карту, лежавшую на столе. Затем, стараясь прочесть в лице гостя причину столь раннего посещения, спросил, когда тот занял предложенное ему место:
- Как прошло последнее дежурство?
В глазах Долинговского, словно молния, сверкнула радость; генерал сделал вид, что не заметил этого торжества.
- Всё как обычно, ваше превосходительство, спокойно и без происшествий.
Затем, прикидываясь изумлённым, добавил:
- Ваше превосходительство, а почему последнее?
- Вероятнее всего, что после отречения нам просто не позволят держать особую охрану у дверей теперь уже бывшего Государя. Я хорошо знаю Алексеева и его внутреннюю неприязнь к Государю. Ведь никто иной, как сам Алексеев был главной скрипкой в отречении Государя. Теперь он сделает всё возможное, чтобы оставить Его Величество с минимальным окружением.
Долинговский так закивал головой, словно готов был что-то сказать…
- Владимир Андреевич, вам об этом что-то известно?
- Да, ваше превосходительство, я за тем и пришёл к вам, Владимир Николаевич, чтобы передать то, о чём рассказали мне мои друзья в Пскове.
Лицо Долинговского слегка побледнело; он глубоко вздохнул и заговорил:
- Вчера после отречения Государя Гучкова и Шульгина пригласил к себе в поезд генерал Рузский, где состоялся разговор о том, кого следует считать главными виновниками отречения. С подачи Рузского ими оказались вы, Владимир Николаевич и граф Владимир Борисович. Без возражений с ним согласились и делегаты Думы. А немного позже генерал Рузский организовал телефонный разговор с генералом Алексеевым и Родзянко, в результате которого было принято окончательное решение признать министра императорского двора и дворцового коменданта главными виновниками случившегося переворота. Там же было решено изолировать вас, Владимир Николаевич, и графа Владимира Борисовича от Государя. Вероятнее всего, что это произойдёт уже в Могилёве.
Генерал пожал плечами, отлично понимая всю нелепость этих обвинений.
- Разумеется, - сказал он, - эти заговорщики стараются затушевать свою непосредственную причастность к перевороту. Теперь у них развязаны руки, и они готовы оклеветать кого угодно, лишь бы самим выйти из воды сухими.
В то мгновение, когда Воейков в молчании нахмурил брови, Долинговский спросил:
- Владимир Николаевич, почему после таких роковых событий мы возвращаемся не в Царское Село, а в Могилёв?
Генерал с трудом сдержал раздражение.
- Я убеждал Государя ехать в Царское Село, но Его Величество решил ехать в Ставку, чтобы проститься с армией.
***
ГЛАВА 7. ОТКРОВЕННОЕ ПРИЗНАНИЕ КАПИТАНА ДОЛИНГОВСКОГО
- Владимир Николаевич, я не считаю себя в праве что-либо говорить в отношении решений Его Величества, но относительно себя хочу сказать, что я, как и весь офицерский корпус, с чувством долга давал присягу на верность службы Царю и Отечеству. Теперь же, поскольку нет Царя и нет того Отечества, которому присягал, я, вероятно, вправе считать себя свободным от некогда даваемой мной клятвы и всех тех принятых на себя воинских обязательств. Сейчас я хочу воспользоваться этим правом, чтобы срочно вернуться в Царское Село. У меня нет никаких оснований возвращаться в Ставку. Поэтому прошу вас, Владимир Николаевич, пока у вас есть такие права, отправить меня в срочном порядке к месту моей основной службы. Ведь там в глубоком неведении, а, быть может, и в большой опасности находятся наши семьи.
После этих весьма убедительных слов капитана Долинговсого воцарилось минутное молчание. Воейков и его собеседник смотрели друг на друга широко раскрытыми Глазами.
Генерал первым прервал молчание.
- Значит, вы полагаете, Владимир Андреевич, что на Ставке меня не только изолируют от Государя, но и могут подвергнуть аресту?
- Этого я не знаю; как передали мне друзья, в разговорах слово «арест» не произносилось.
Генерал кивнул головой.
- Это вполне может быть. Найдя виновников, они постараются с целью успокоения революционных страстей арестовать нас. При таких обстоятельствах я разделяю и поддерживаю ваше желание вернуться в Царское Село. Покинуть императорский поезд вы можете на станции Витебск. Через час зайдите ко мне; к этому времени я подготовлю предписание и несколько строчек напишу жене. Ей сейчас нелегко там.
- Мне известно, Владимир Николаевич, что дом родителей вашей жены на Почтамской улице основательно разгромлен мятежниками и мародёрами. Я обязательно найду Нину Владимировну и передам ей всё то, что вы позволите мне ей передать.
С этой минуты Долинговский считал, что битва закончена полной победой. Теперь необходимо сосредоточить всё своё внимание на том, как и какой дорогой следует вернуться в Царское Село.
«Я знаю, - говорил он себе, - жене сейчас приходиться нелегко; она, по сути дела, живёт с двумя неизвестными в своём благородном сердце. Я и Берта – это те две занозы, которые с ужасающим беспокойством и болью донимают воображение этой милой и любящей женщины. По всей вероятности, домой мне надо возвращаться с обязательным посещением Риги. Хотя это довольно большой крюк, но он стоит того, чтобы его преодолеть и узнать всё о жизни Берты и Сержа».
***
ГЛАВА 8. ДОЛИНГОВСКИЙ ПОКИДАЕТ ИМПЕРАТОРСКИЙ ПОЕЗД
На станции Витебск, как и было договорено, Долинговский, простившись со своими товарищами, сошёл с императорского поезда и направился сразу же в кассовый зал посмотреть расписание отправления поездов. Первое, что он там увидел, это настоящий людской муравейник: шум, теснота и давка господствовали в зале безраздельно. Не делая попытки протиснутся в зал, он, обводя глазами его стены, увидел расписание и прочёл во второй строке: «Витебск - Полоцк - Даугавпилс - Рига, отправление 15 час. 20 мин».
«Ну вот, - сказал он себе, - до отправления поезда остаётся ровно час. Теперь необходимо найти воинскую кассу и приобрести билет до Риги».
Однако, из разговоров с двумя младшими офицерами он узнал, что все билеты на Рижский поезд уже проданы. Теперь билет можно приобрести только у перекупщиков, но раз в десять дороже. Больше всего офицеров возмущал тот факт, что в большинстве перекупщиками являются нижние чины, которые нагло ведут себя с офицерами, требуя от них без всякого стеснения большие суммы денег.
Узнав у офицеров, как пройти в воинский зал, капитан Долинговский поднялся на второй этаж и вошёл в комнату с двумя большими окнами и кассовым окном внутри помещения, у которого толпой стояло несколько офицеров, а немного в стороне на изрядно потёртых стульях расположилась небольшая группа нижних чинов и несколько гражданских лиц.
Прочитав на дверце окна объявление «Все билеты проданы», Долинговский подошёл к офицерам.
- Господа, вы, вероятно, ждёте у кассы с надеждой, что она всё же откроется?
- Да, бывает так, что часть билетов выбрасывают на продажу.
- А к коменданту станции вы обращались?
- Да он и носа сюда не показывает и контору свою постоянно держит запертой, - с возмущением сказал младший офицер в хорошо отлаженным мундире прапорщика.
- Значит, вся надежда только на это жалкое оконце?
- Получается так, господин капитан.
Краем глаза Долинговский заметил вспыхнувшее любопытство нижних чинов.
«Вероятно, я теперь нахожусь в самом центре их внимания, - подумал он, - сейчас мне стоит только выйти из зала, как кто-то из них последует за мной».
Предупредив офицеров, что он ещё вернётся попытать счастье, капитан сразу же вышел из зала.
И действительно, не успел он ещё спуститься на первый этаж, как его догнал опрятно одетый нижний чин.
- Ваше благородие, - обратился он к Долинговскому, - если у вас есть нужда в билете до самой Риги, то вот, пожалуйста, есть у меня лишний.
Долинговский остановился.
- Да, братец, есть у меня такая нужда. И сколько я должен?
- А сколько не жалко.
Капитан достал из кармана уже приготовленную ранее пятидесятирублёвую купюру.
- Этого хватит?
- Да с лихвой.
- Ну тогда, как говорится, по рукам! – воскликнул Долинговский, протягивая собеседнику руку.
Такое весьма необычное поведение офицера было настолько неожиданным, что солдат просто опешил, а когда пришёл в себя, виновато улыбнулся и подал руку. Затем он вытащил из-за пазухи небольшую тетрадь в жесткой обложке, раскрыл её и, передавая Долинговскому билет, сказал:
- Ваше благородие, за такие большие деньги я даю вам купейное место на нижней полке. Вот, пожалуйста, возьмите и проверьте, тут не должно быть обмана, всё по-честному.
Долинговский был поражён тем, как быстро, да с такой хваткой была отлажена коммерция с билетами. «Наверное, - думал он, - всё это существует благодаря стараниям самого коменданта или его помощника. Как это не похоже на то, что было месяц или полтора тому назад. Очень обидно, что и в большом, и в малом Россия утрачивает лицо своего былого достоинства».
Эти мысли заставили его на какое-то время задуматься. Но, едва только вступив на привокзальную площадь, Долинговский вдруг вспомнил юную цыганку, которая как раз на этом месте подошла к нему и совершенно неожиданно, подобрав верхнюю юбку, пустилась в пляс со своим истинно цыганским задором, собирая вокруг себя толпу зевак.
Вспоминая о пережитом, он стал тщательно перебирать в памяти подробности той минувшей сцены, и очень был огорчён внезапными звуками станционного колокола, оповещавшего о начавшейся посадке пассажиров в поезд. Но, даже зайдя в вагон, ему доставляло большое удовольствие представлять себе умилённо возвышенный взгляд той незнакомой ему цыганки, предсказавшей ему большое и долгое счастье.
Пройдя, не торопясь, через весь коридор, Долинговский подошёл к двери своего крайнего купе, которая была наполовину приоткрыта; через неё он тотчас же увидел двух совершенно юных офицеров и сильно убелённого сединой старичка в добротно ухоженном платье. Офицеры и штатский сидели друг против друга и о чём-то увлечённо беседовали.
Как только Долинговский перешагнул порог, офицеры сразу же вскочили со своих мест и дружно поприветствовали старшего по чину офицера. Затем Долинговский перевёл свой взгляд на сидящего незнакомца, а когда глаза их встретились, любезно поздоровался с ним.
Появление нового пассажира вызвало некую застенчивость в обществе маленького четырёхместного купе. Но эта неловкость оказалась временной, ибо «наш» старичок оказался не только словоохотливым, но и весьма интересным собеседником.
- Господа, - неожиданно обратился он к своим попутчикам, - позвольте спросить: все ли мы едем до конечной станции?
Встретив утвердительные ответы, он продолжал:
- Это замечательно, господа. У нас будет достаточно времени для более глубокого знакомства. Я предлагаю начать с того, что каждый из нас положит на алтарь нашего скромного общества свой небольшой, но наиболее яркий эпизод из своей жизни. Если не возражаете, господа, начнём с меня. Старичок внимательно обвёл взглядом своих собеседников; найдя в их глазах твёрдое согласие, вскинул голову.
- Итак, господа, как видите, я человек довольно пожилой. Поэтому и случай, о котором хочу вам поведать, коснулся моей жизни довольно давно. Мне тогда было всего лишь 22 года. В то время мой отец владел достаточно большой лесопилкой, которую приводили в движение две паровые машины. Лесопилка находилась, можно сказать, в самом дремучем лесу - в тридцати верстах от Риги. На ней работало десять человек, не считая тех двадцати, которые готовили пиловочник и занимались вывозом на склады готовых пиломатериалов – досок, шпал, дранки и всякой другой мелочи. В те годы я учился в Берлине. Летом во время каникул приезжал домой и помогал отцу в управлении производством. После суетного Берлина мне безумно нравилась лесная глушь и настолько, что я часто, с большим удовольствием оставался на лесопилке в ночь один вместо сторожа. Я был молод и не чувствовал в себе никакого страха. Чтобы экономить керосин, спать я ложился рано, но получалось иногда, когда был сильно увлечён интересной книгой, засыпал далеко за полночь.
Неожиданно рассказчик замолчал и так глубоко вздохнул, словно всё то, о чём он хочет рассказать, случилось совсем недавно. С этим вздохом глаза его погасли; он опустил голову. Однако через минуту он вновь поднял её.
- Простите, господа, я только подумал, как далеко я ушёл от своей молодости. Назад я могу вернуться лишь только в собственных воспоминаниях. Отсюда мой совет молодым: живите честно и не поступайтесь своей честью, иначе вы будете возвращаться в воспоминания, обременёнными глубокими огорчениями. С этими словами в его взгляде выразилось желание продолжить свой рассказ.
- Так вот, господа, в один из самых обычных вечеров, несмотря на сильное моё утомление дневной работой, я продолжительное время, вместо глубокого сна, почему-то находился лишь в лёгком дремотном состоянии, сквозь которое ровно в полночь до меня стали доноситься странные звуки, не то детского, не то женского рыдания. Звуки эти с каждой новой минутой росли настолько быстро, что я был вынужден тотчас же подняться с постели и выяснить, откуда они исходят. И был сильно удивлён тем, что эти рыдания женщины происходили в самой дремучей части леса, где не было ни дорог, ни троп. Признаюсь, господа, что тогда я в первый раз почувствовал, как на голове шевелились волосы, а когда я их потрогал рукой, они находились в вертикальном положении. В полном смятении я выбежал из лесопилки, вбежал на пригорок, чтобы лучше осмотреть местность и удостовериться, не принял ли я надрывные звуки какой-нибудь лесной птицы за женское рыдание. Но нет, я не ошибся; рыдание, несомненно, исходило из женских уст и из самой гущи лесного массива. Вы не можете себе представить, господа, какие страшные мысли одолевали меня тогда. Рыдания продолжались в течение двух часов, но за всю оставшуюся ночь я не мог сомкнуть глаз; я был до такой степени потрясён, что кроме ужасов, моё воображение ничего другого не воспринимало. И только под утро я смог задать себе один единственный вопрос: каким путём могла оказаться женщина в столь глухой и непроходимой чаще леса? Но ответа не было; всё это было настолько загадочно, что любое логическое предположение тогда казалось мне сплошной нелепостью.
С восходом солнца, когда прибыл обоз с рабочими, я уже немного приободрился и даже почувствовал, что всё то, что со мной произошло этой ночью, я должен держать в глубокой тайне. Более того мне стало казаться, что свой обычный сон я принимаю за действительность. С такими сомнениями я вскочил в седло и поскакал в отцовский загородный дом, чтобы рассказать матери о своём паническом страхе. Мать внимательно выслушала меня и тут же предложила ехать вместе со мной к старцу Арефию, ободрив меня уверенностью в том, что вот он то, по крайней мере, самый знающий человек в этих делах. Я согласился, понимая, что именно такой человек мне сейчас и нужен.
Старец Арефий осмотрел меня со всех сторон, потом внимательно выслушал и сказал тихим спокойным голосом:
«Молодой человек, я вижу, как велико было ваше смятение в эту ночь, да вы и сейчас ещё дрожите. Дайте мне вашу руку и избавтесь окончательно от тех неизвестных и странных для вас впечатлений, которые всё ещё мечутся в вашей душе».
Через минуту я действительно почувствовал облегчение и по мере того как он говорил, я окончательно успокоился.
Рассказчик неожиданно смолк и с улыбкой обвёл глазами своих слушателей.
- Господа, - сказал он, - не кажется ли вам, что я, польщённый вашим вниманием, слишком увлёкся своим рассказом? Вы даже не знаете, кто перед вами. А ведь это не только неуважение к слушателям, но и является дурным примером. Что же касается вас, господа, то ваши визитные карточки находятся перед моими глазами – это ваши мундиры и ваши погоны. Поэтому, господа офицеры, позвольте и мне не остаться в долгу и отрекомендоваться: Вилен Эдуардович Гудилин, сын собственных и давно усопших родителей. Живу в Риге. Имею единственного сына, который живёт в Москве в кругу своей семьи. Раза четыре в году он навещает меня, за что я ему весьма благодарен.
Этот автобиографический штрих господина Гудилина несколько озадачил Долинговского; ему на слух уже попадалась фамилия Гудилин, но где? Несколько секунд он копался в памяти и был сильно удивлён, когда вспомнил, что его старый знакомый тоже носит эту фамилию.
Воспользовавшись паузой, Долинговский обратился к рассказчику:
- Вилен Эдуардович, скажите, Павел Петрович Гудилин - ваш родственник?
- Да, господин капитан, это мой племянник.
При ответе Гудилина Долинговский почувствовал сильную неловкость.
- Извините меня, Вилен Эдуардович, мне прежде чем задавать вам вопросы, надлежало бы самому представится. Владимир Андреевич Долинговский, служу в войсках, как видите, в чине капитана. Женат; детей пока не имею…
- Господи, Боже мой! Да я же о вас слышал из рассказов племянника. Более того, я даже вас видел, когда Павлуша принимал у себя внука Императора Александра II, великого князя Андрея Владимировича. Павлуша и вас тогда представлял гостям.
- Да, сударь, помню я это представление и всегда краснею, когда о нём заходит речь.
Вилен Эдуардович улыбнулся.
- Да не было ничего такого, от чего надо бы вам смущаться; многие отдали бы всё, чтобы завоевать любовь такой девушки. А вам, Владимир Андреевич, просто повезло; я ведь знаю, что баронесса Дицман потом стала вашей супругой и живёт теперь в Столице. Или она в связи с беспорядками в Петрограде вернулась в Ригу?
- Нет, нет, мы живём сейчас на даче в Царском Селе. А в Ригу я еду всего на несколько часов и только потому, что весьма сильно пересеклись мои служебные и личные интересы.
Вилен Эдуардович многозначительно поглядел на своего собеседника.
- Вы понимаете, Владимир Андреевич, не знаю почему, но мне приятна эта наша встреча; но было бы намного приятнее, если бы вы оказали нам с Павлушей честь быть нашим гостем.
- Вилен Эдуардович, не буду скрывать от вас, что по возвращению в Царское Село, в первом же вопросе баронессы ко мне будет идти речь о людях, работающих на фабрике, которая находится сейчас в управлении Павла Петровича.
- Ну вот вам и предлог! – воскликнул собеседник, - Павлуша всё как есть и доложит вам, Владимир Андреевич. Да и вы, в свою очередь, расскажете о событиях в Петрограде. Значит по рукам?
- По рукам, Вилен Эдуардович!
Собеседники с большой увлечённостью обменялись рукопожатием.
- Вот, молодые люди, - обратился Гудилин к офицерам, - наш случай лишний раз подтверждает молву о том, что мир не так уж велик, чтобы в нём можно было навсегда потеряться.
После этих слов он сделал небольшую паузу и снова заговорил.
- Теперь же, господа, я сочту своим долгом закончить свой рассказ. Но, разумеется, если вы пожелаете его дослушать.
Молодые офицеры привскочили на своих местах.
- Сударь, мы только и ждём этого, - разом воскликнули оба прапорщика.
Гудилин вздохнул и так беспокойно поморщился, словно с воспоминаниями к нему возвратились и те далёкие страхи. Он подумал несколько секунд, вероятно припоминая, на чём он остановился и продолжал:
- Господа, я уже говорил вам, что старец Арефий встретил меня совершенно спокойно, а мой рассказ о рыдании женщины в ночной лесной глуши выслушал без малейших удивлений. Вместе с тем в старце было столько уверенной правдивости моего рассказа, что я невольно принял его за человека, способного лицезреть недоступные нам небесные таинства. И эта вера росла с каждым его словом, ибо они убеждали меня, что он хорошо осведомлён обо всём, что произошло со мной той ночью. Особенно меня поразила его первая фраза, произнесённая им после моего полного успокоения.
«А теперь, - сказал он, отпуская мою руку, - я расскажу вам, молодой человек, что же произошло на самом деле с вами прошлой ночью. Но прежде, чтобы мои слова вы воспринимали с полным убеждением, скажу лишь коротко о том, что весь мир создан из Таинств, доступных только его Создателю. Всё живое в этом видимом мире неразумно и немо… Исключение составляет только человек, которого Создатель наделил чувствами и всем тем, что необходимо для его разумного существования. Но в то же время сделал недоступными для человека основу и механизмы той части мира, которую на всех языках и наречиях называют Небесами».
После этих слов старец пристально посмотрел на меня, как будто хотел убедиться в степени серьёзности моего восприятия его сообщений.
«Так вот, молодой человек, - снова заговорил он, - не считайте то, что сейчас я вам скажу, пустым вымыслом и отнеситесь с полной верой к действиям, которые вы обязаны строго исполнить. То, что вы слышали прошлой ночью – это не было рыданием женщины, это был плач ребёнка, которого родила хозяйка и хранительница леса; ребёнок упал лицом вниз, а поднять его и повернуть лицом к звёздам она не может. Это сделаете вы, молодой человек; плачем ребёнка, которого никто другой не слышит, хранительница леса зовёт вас на помощь. Вот вам полотенце и вода; к ребёнку прикасайтесь только полотенцем, а вода поможет вам избавиться от страха. Сегодня в полночь хозяйка леса вновь позовёт вас на помощь; станьте достойным её ангельской милости, ибо по самой природе нашей мы все и тут, и там являемся детьми единого всемогущего создателя. По евангельским заповедям усматривается, что действие это вы будете сопровождать в глубоком молчании и о нём храните тайну до сорокового дня от совершившегося чадородия».
- Это были последние слова старца Арефия. Теперь представьте себе, господа, каково было мне возвращаться на лесопилку с подобными увещеваниями духовного наставника.
Вилен Эдуардович умолк, но у слушателей не было и намёка на то, чтобы оторвать свои глаза от рассказчика.
Это утешало старика; он, в свою очередь, сделал жест, говоривший, что сейчас же продолжит рассказ. И действительно, не прошло и минуты, как он снова заговорил:
- Господа, мне почему-то не верилось тогда, что с наступлением полуночи я снова услышу эти странные рыдания. Однако к подходу этого времени я был уже всерьёз подготовлен к совершению такого странного и необычного путешествия. И, наконец, в ожидаемое мгновение, когда всё моё мужество сосредоточилось в одной единственной мысли «надо», я услыхал отчётливый плач ребёнка. Собравшись с духом, я почему-то с силой толкнул дверь своей комнаты, словно она препятствовала выполнению моей миссии, и опрометью бросился к той чаще леса, откуда исходили звуки плачущего ребёнка. Всё было как во сне: я бежал и не обращал никакого внимания на лес, окружавший меня со всех сторон и не чинивший препятствий моему движению. Всё это было до тех пор, пока прямо передо мной не оказался довольно широкий ручей. Я остановился, и у меня уже не было желания бежать, так как совсем рядом, на пригорке, среди вековых елей находился плачущий ребёнок; так мне, по крайней мере, тогда показалось. Был один миг, господа, когда я сильно оробел и готов был уже бежать обратно. Однако кусты так густо переплелись, что я и шагу не мог сделать. Тут словно кто-то шепнул мне: «вода». С поразительной быстротой я сделал несколько глотков и сразу же почувствовал прилив сил и остроту гордости за свой совершаемый поступок. Не раздумывая, я шагнул к ручью, где по удачно лежавшим валунам быстро преодолел препятствие и, не сбавляя шага, стал подниматься на пригорок. Но едва только я оказался на самой вершине холма, как вдруг прямо передо мной ярко засветилась до крайности стройная ель, под которой стояла совершенно обнажённая женщина с густыми, спадавшими до самой земли волосами. А внизу, у её ног лежал младенец, лицом обращённый к земле и горько плакал. Я уже говорил, господа, что в эти минуты у меня не было страха, и мне не пришлось вспоминать слова старца о моих действиях; я сделал несколько шагов к лежавшему на земле ребёнку, достал полотенце, наклонился и перевернул плачущего ребёнка лицом к небу. Новорождённый сразу же успокоился, и как мне тогда показалось, даже сделал попытку улыбнуться. Затем, чувствуя, что моя миссия закончена, я выпрямился и, не заглядывая в лицо незнакомки, низко поклонился, а когда уже делал попытку повернуться, чтобы отправиться в обратный путь, я вдруг почувствовал лёгкое прикосновение её руки к моему плечу. Я поднял голову и глянул прямо в лицо незнакомки. То, что я увидел, господа офицеры, не поддаётся описанию самыми изысканными словами… Это была живая статуя, сошедшая с высоты греческого храма, с чертами лица, мгновенно действующими на воображение своей изумительной контрастностью. Да, господа, есть известная нам красота земная, но оказывается есть и исключительно непревзойдённая красота небесная, которую я не только созерцал, но и чувствовал её всем своим сердцем. Не отводя своего взгляда, незнакомка молча передала мне небольшой еловый кустик; вероятно, это был знак благодарности за мою помощь. Я же, в свою очередь, проявляя учтивость, тут же низко поклонился ей, но когда вновь поднял голову, то ни её, ни младенца уже не было, хотя свечение ели ещё продолжалось. Одну-две минуты я с удивлением смотрел на то место, где только что стояла моя очаровательная незнакомка. Не стану скрывать, господа, что моё душевное состояние в этом безмолвии было до такой степени увлечено событиями, что я, потеряв контроль над собой, бросился вперёд, делая попытку тоже раствориться вслед за незнакомкой в этих необъятных просторах лесного царства. Я бежал без оглядки, повергая свой рассудок в какое-то неизведанное блаженство, заслонявшее все неисчерпаемые понятия здравого смысла, отпущенные человеческому разуму. Однако мало-помалу я стал приходить в себя; в голове моей стали появляться мысли, возвращавшие мне ясность и душевное равновесие. И каково же было моё удивление, когда среди обступавшей меня необъятной тьмы я вдруг увидел прямо перед собой силуэт своей лесопилки. На какое-то время от изумления мне вновь изменил рассудок: я невольно упал на землю и от мысли, что всё кончено, горько разрыдался. Вероятно, что в ту ночь я наплакался вволю, так как, проснувшись перед самым восходом солнца, я почувствовал, что возвращаюсь из этого необычного путешествия совершенно уверенным в себя человеком. Но оставаться на лесопилке я уже не мог. Утром, с приездом рабочих, я покинул этот лесной край навсегда, ибо вернуться туда я уже не мог, так как в этом же году на лесопилке случился большой пожар, после которого она уже не возрождалась на этом, столь памятном для меня месте. Это всё, господа офицеры; мне остаётся только выразить вам мою благодарность за то внимание, которое вы проявили к моему давнему событию.
Рассказчик опустил голову и задумался. Оба прапорщика переглянулись.
- Вилен Эдуардович, - сказал тот из них, который проявлял большее любопытство к рассказу, - осмелюсь, насколько это возможно, возразить вам: наше внимание вторично, и, право же, не стоит благодарности. Вы так замечательно и образно передали сцену свидания со своей незнакомкой, что весь этот сюжет в целом достоин подмостков самого лучшего столичного театра.
Гудилин устремил на собеседника свой любопытный и решительный взгляд.
- Сударь, по вашим словам можно судить, что вы, в какой-то мере, неравнодушны к искусству?
- Вилен Эдуардович, прежде чем ответить, позвольте представиться: Константин Петрович Посьет. Пока холост. Оба родителя живут в Петрограде. Да, действительно, увлекаюсь драматургией. Две мои пьесы находятся в разработке одного из столичных театров. Мечтаю стать профессиональным драматургом. В армии нахожусь, как вы уже поняли, не по призванию, а по соображению патриотического долга.
- Константин Петрович, мне помнится, что в восьмидесятые годы прошлого столетия министром путей сообщения был некий граф Посьет… Он к истории вашего рода имеет какое-нибудь отношение?
- Да, сударь, это мой дедушка. В 1888 году он был отстранён от должности министра из-за случившегося крушения императорского поезда, в котором Император Александр III возвращался с юга.
Гудилин смутился; он не ожидал, что молодой человек будет входить в такие подробности, хотя сам он хорошо помнил этот железнодорожный инцидент.
- Да, дело было нешуточное; шума было много. Однако всё это отошло в далёкое прошлое, как и мой случай. А всё же интересно получается, господа: несколько часов тому назад мы не знали друг о друге ничего, и вдруг выстраивается такая удивительная цепочка. Я не исключаю, что и товарищ Константина Петровича войдёт известным звеном в эту цепочку.
Посьет улыбнулся и кивнул головой.
- А ну-ка, Сашёк, представь доказательства причастности к такому звену.
Тот застенчиво улыбнулся и продолжал молчать.
- Ну, Александр, в чём дело? – продолжал настаивать его друг, - не мне же представлять тебя.
Товарищ Посьета с искренним порывом сделал протестующий жест.
- Константин, ты излагаешь свои мысли так, словно я лично имею право чем-то гордиться. Господа, я самая обычная посредственность, хотя и ношу фамилию, имя и отчество великого поэта. Да, я из того же рода, но стихов я не пишу, более того, я, вообще, не люблю поэзию. Однако безмерно люблю прозу, особенно сказки; читаю и наши, и зарубежные, да и сам иногда от нечего делать извожу бумагу. Родители живут в Москве. Холост. К армии, как и Константин, тяги не имею; с объявлением войны России вступил в неё, как и многие в то время, добровольцем.
Гудилин поднял голову. Затем, внимательно посмотрев на молодого человека, улыбнулся.
- Значит, вы по рождению носите имя великого Пушкина. Ну что же, Александр Сергеевич, будет весьма замечательно, если Россия обретёт в вашем лице великого сказочника. Надеюсь, господа, что так оно и будет.
Затем, когда с лица Вилена Эдуардовича сошло удивление, он встал и глянул в окно.
- Господа, не кажется ли вам, что мы стоим на этом полустанке уже не менее часа. Да и едем мы сегодня не очень-то шибко. Вот смотрите, господа, нас опять кто-то обгоняет.
Капитан Долинговский встал и тоже подошёл к окну.
- Да, Вилен Эдуардович, - сказал он, так же обеспокоенный длительной остановкой, - тут ничего не поделаешь, мы едем в сторону фронта; вполне оправданно, что воинским эшелонам предоставлено преимущество в скорости.
- При такой скорости, Владимир Андреевич, мы только к утру доберёмся до Риги.
***
ГЛАВА 9. ВСТРЕЧА ДРУЗЕЙ В ДОМЕ ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОРА
И действительно, поезд пришёл на станцию Рига утром, когда солнце уже выходило из-за горизонта, бросая огромные тени домов на добросовестно убранные мостовые, уже наполнявшиеся шумом телег лавочников и мастеровых, спешивших к своим рабочим местам.
В то время как пассажиры покидали свои вагоны, совершенно неожиданно прозвучали девять ударов больших станционных часов.
Вилен Эдуардович с сожалением заметил:
- Господа, ничего не может быть грустнее той утренней минуты, когда наступает время сейчас, это ваше обещание, Владимир Андреевич, посетить мой дом сегодня. Несмотря на то, что адрес моего дома вам уже известен, вот ещё, на всякий случай, моя вам визитка. Мы с Павлушей будем рады видеть вас, господин капитан, в моём доме к обеду.
Гудилин пожал руку Долинговскому и добавил:
- Прощаюсь с вами, Владимир Андреевич, всего лишь на несколько часов.
Затем, обращаясь к молодым офицерам, сказал:
- Ну-с, господа, вам же я желаю победоносно покончить с общим нашим врагом и вернуться к осуществлению своих творческих планов.
Пожав руку обоим офицерам, он низко поклонился всем, повернулся и направился к той части площади, где, вероятно, среди нескольких частных колясок, находился и его экипаж.
- Ну что же, господа, - сказал Долинговский, - пришёл и наш черёд прощаться. Мне к наёмным экипажам, а вам, если не секрет, куда?
- А нам в вокзал, - ответил Посьет, - надо глянуть на расписание поездов, ведь в ночь нам необходимо возвращаться в Витебск.
С этими словами офицеры расстались.
Во время выбора более удобного для себя экипажа у Долинговского ещё не было окончательного решения, куда ему ехать: в резиденцию генерал-губернатора, где по времени Серж уже должен находиться на своём рабочем месте, или же прямо к Берте в усадьбу, которая когда-то казалась ему верхом великолепия и счастья.
Наконец, выбрав экипаж, он с минуту молчал, стоя у самой подножки; было очевидно, что он всё ещё колебался в выборе направления. Потом, вскочив в коляску, сказал кучеру:
- К дому генерал-губернатора.
Случилось так, что к парадному подъезду дворца одновременно подъехали две коляски: коляска Долинговского и экипаж уже знакомого ему по прошлой встрече друзей, помощника адъютанта его превосходительства.
Ещё издали узнав в капитане друга своего непосредственного начальника, молодой человек улыбнулся ему и, не дожидаясь полной остановки лошади, выпрыгнул из коляски. Не останавливаясь, он стремительно кинулся к двери подъезда, крикнув на ходу Долинговскому с какой-то особой гордостью:
- Господин капитан! Я сейчас же доложу о вас Сергею Александровичу! Не прошло и минуты, как дверь, захлопнувшаяся за подпоручиком, вновь стремительно распахнулась.
Появившийся в проёме двери Поручик Павлов глянул на Долинговского удивлёнными, широко раскрытыми глазами.
- Господи! Вольдемар! Ты здесь!
С этими словами друзья бросились друг другу в объятия.
После тёплых приветствий Серж взял под руку друга и предложил ему пройти в приёмную его превосходительства, где в течение целого часа друзья провели время в добродушном откровенном общении.
Долинговский с нескрываемыми подробностями рассказал Сержу о своей командировке из Царского Села, о серьёзных событиях в Петрограде и о тех сопутствующих отречению мытарствах, которые пришлось испытать Государю. Однако о своём твёрдом решении покинуть не только армию, но и Россию, пока умолчал; вероятно, что сама обстановка не располагала к столь сугубо личному и серьёзному откровению.
Как ни старался Долинговский во время рассказа скрыть своё волнение, оно всё же с достаточной видимостью проявлялось во всём: во взгляде, в жестах и особенно било через край в интонациях речи друга. Всё это передавалось Сержу и, без сомнения, мучило его так сильно, словно складывающиеся обстоятельства в Столице лишали его всякой внутренней поддержки.
- Боже мой! Вольдемар, что же будет с нами, если так настойчиво Россию тянут ко дну?
Друзья обменялись лишь грустными молчаливыми взглядами.
- Вчера поздно вечером, - продолжал Серж, - мы получили телеграмму из Могилёва. Алексеев потребовал срочно прибыть в Ставку генерал-губернатору и командующему 12-ой армией. По имеющимся сводкам нашей разведки, 8-ая германская армия готовится к реваншу. Вероятно, генералам будет поставлена задача об укреплении всего нашего района. Да и город надо бы почистить… Уж больно много скопилось в нём всякой нечисти; провокации, грабежи и убийства так участились, что честным горожанам приходится принимать всё это за некую норму жизни города.
- Серж, что это мы всё о делах общественных, а что же происходит с делами личными?
- Тут, Вольдемар, всё складывается самым лучшим образом. Сейчас мы поедем домой; там тебе Берта, как на исповеди, поведает всё, что случилось с нами в отсутствии её любимой матушки.
- Серж, ты извини меня, но у меня есть две весьма важные просьбы к тебе, которые не терпят отлагательства.
- Хорошо! – воскликнул поручик, сияя от восторга, - да хоть десять. Говори, Вольдемар, я с великим удовольствием исполню их.
- Сегодня в ночь я должен выехать из Риги в Царское Село. Поэтому мне необходимо иметь железнодорожный билет до Петрограда.
- Пустяки, Вольдемар, через пару часов у тебя будет билет на поезд, идущий в полночь до Петрограда. Теперь назови следующую просьбу…
- Серж, - сказал он извиняющимся тоном в голосе, - поскольку на железной дороге и в самом Петрограде неспокойно, мне необходимо иметь гражданское мужское платье.
- Это верно, Вольдемар, да и у нас обозлённые нижние чины при каждом удобном случае публично оскорбляют офицеров, и есть уже два случая покушения на офицерские чины. Всё зависит от места и окружающих условий. Сейчас я распоряжусь о билете, и мы сразу же отправимся к известному мастеру пошива верхней мужской одежды, который держит свой очень популярный магазин.
Два часа ушло у друзей на то, чтобы поменять военный мундир, носимый Долинговским с большим достоинством, на традиционное мужское платье, которое, кстати, так удачно подошло к фигуре молодого человека, что он сам, глядя Сержу в глаза, приятно заулыбался.
- Как здорово! Вольдемар! – воскликнул поручик, оглядывая друга со всех сторон. - Настолько всё прекрасно и к месту, что само собой напрашивается вывод о полном удовлетворении наших запросов.
- Согласен, Серж, - сказал Долинговский, удовлетворённо кивая головой стоявшему рядом мастеру и хозяину магазина в одном лице. Затем, расплатившись и захватив с собой теперь уже упакованный в отдельную коробку военный мундир, друзья направились к машине, стоявшей у самого крыльца магазина.
На всём пути к усадьбе Эльзы Долинговский вглядывался в лица прохожих и наполовину угадывал их настроение, а по смурной торопливой походке представлял себе ритм их жизни в этом пограничном городе. Но стоило ему только увидеть ворота усадьбы, как он вдруг без всяких объяснений крикнул:
- Серж! Стой!
Когда же машина остановилась, он извинился и попросил друга повернуть обратно.
- Но почему, Вольдемар, мы почти приехали?
- Прости меня, Серж, я совершенно запамятовал с этим переодеванием и не сделал самого главного. Думаю, что мы не так уж много потеряем времени, если позволим себе навестить господина Гольванда, известного в вашем городе ювелира.
- Я хорошо знаю его; это займёт у нас не более пятнадцати минут.
- А по пути, Серж, заедем в магазин «Оазис».
- Как скажешь, дружище; сегодня ты самый дорогой наш гость.
Действительно, на эти дела времени ушло не много, но зато, каково было удивление Берты, когда в гостиную, где она находилась, совершенно неожиданно постучали, а затем вошли двое мужчин с огромными букетами роз и улыбками, какие можно видеть только на больших свадебных торжествах.
От неожиданности Берта вскрикнула с широко раскрытыми глазами.
- Господи! Владимир Андреевич, Серёжа! Вы что с неба упали?
- Нет, дорогая, мы вошли через двери и попросили не беспокоить тебя докладом. Называется это, как нам кажется, сюрпризным появлением. Ты уж прости нас, дорогая, за такую шалость.
- Да уж ладно, прощаю, мои дорогие сюрпризёры.
Берта приятно улыбалась и приходила в себя; дивные глаза её немного прослезились. Долинговский и Серж с добродетельной искренностью передали Берте букеты роз.
- Господи! Какое счастье посещает меня, - промолвила она, смахивая платочком две слезы, катившиеся по её щекам.
В это мгновение в руках Долинговского появился продолговатый изящно оформленный лазурного цвета футлярчик, который он открыл перед глазами Берты. Три нитки жемчуга с изумрудным фермуаром сильно удивили её.
- Господи! Какая прелесть! – воскликнула Берта, разглядывая ожерелье с большим любопытством.
- Дорогая Берта, это тебе от нас, если можно так сказать, твоих родителей, в честь твоего замужества и пребывании в браке вот с этим, (Долинговский положил руку на плечо Сержа) глубоко уважаемым мной молодым человеком, моим лучшим другом. Носи и помни, что у тебя есть мы, которые безгранично любят тебя.
Берта хотела что-то сказать, но у неё перехватило дыхание; слёзы ручьём хлынули из её глаз.
Никогда ещё за всю свою жизнь она не была так сильно взволнована своим счастьем.
Серж бросился её успокаивать.
- Ну что ты, дорогая… Никогда бы не подумал, что и от радости так сильно плачут.
Постепенно Берта успокоилась и улыбнулась.
- Простите, дорогие мои, мою слабость, - сказала она с робкой и грустной улыбкой. – Наверно, гибель мамы сделала меня такой сентиментальной. Владимир Андреевич, я, пожалуй, не найду сейчас тех замечательных слов, чтобы выразить и вам и моей второй маме глубокую благодарность за тёплые чувства ко мне. Я никогда вас не забуду. Это ожерелье я буду носить и помнить, что на свете живут глубоко любимые мной, родные мне люди.
Через мгновение после слов Берты постучали в дверь гостиной.
Берта повернула голову, но оставалась на месте.
- Серёжа, посмотри, пожалуйста, вероятно, кто-то пришёл к нам.
Серж вышел; за дверью стоял дворецкий.
- Сергей Александрович, к вам курьер из привокзальной военной комендатуры.
- Где он?
- Внизу,в передней.
- Хорошо, Виктор Петрович, я сам займусь им. Вы можете быть свободны.
Серж вернулся в гостиную и пояснил:
- Прибыл курьер из комендатуры. Вероятно, по поручению коменданта он принёс железнодорожный билет. Вольдемар, нам надо спуститься к нему; он ждёт нас в парадной передней.
- Господи, Серёжа, какой ещё билет? – удивлённо спросила Берта.
- Дорогая, всё дело в том, что наш гость сегодня вечером уезжает в Петроград. Поэтому я просил коменданта станции позаботиться о билете.
- Как, Владимир Андреевич, разве вы не погостите у нас?
- С удовольствием погостил бы, но ведь там Эльза одна, а события и в Петрограде и в Царском Селе уже вышли за рамки нормальной жизни. Об этом мы поговорим поподробнее несколько позже. Ведь поезд, насколько мне известно, отправляется из Риги в полночь. Не так ли, Серж?
- Именно так, Вольдемар. Прости, дорогая, мы на несколько минут покинем тебя.
- Хорошо, Серёжа, я тем временем распоряжусь о сервировке стола.
- Да вот ещё что, дорогие мои, - сказал Долинговский, больше обращаясь к Берте, - из Витебска в Ригу я ехал в одном купе с Гудилиным Виленом Эдуардовичем… Вы его знаете?
Берта заулыбалась.
- И хорошо знаем, Владимир Андреевич, он родной дядя Павла Петровича. Изумительный человек. Мы часто с Серёжей гостим у него. Он всегда приглашает нас к торжественному ужину в тот день, когда его сын приезжает из Москвы погостить у отца. У него в огороде растёт удивительная ёлочка; говорит, что в юности её подарила ему сама хозяйка леса. Мы каждый раз, когда бываем у Вилена Эдуардовича, всегда поглаживаем её веточки и мне кажется, что хозяйка видит это и оберегает нас от плохих людей и неласкового глаза. А вы, Владимир Андреевич, почему заговорили о нём?
- Он признал во мне знакомого человека, близкого ко Двору, и весьма настойчиво просил меня быть сегодня его гостем. Вероятно, хочет получить от меня более правдоподобную информацию о событиях в Столице. Говорил и о присутствии Павла Петровича. Я же, со своей стороны, хочу расспросить Павла Петровича о делах на фабрике; Эльза сильно беспокоится о судьбе тех женщин, которые зарабатывают себе на жизнь на этом производстве. Надеюсь, что там всё отлажено: ведь Павел Петрович – коммерсант с большой буквы. Если так, то это успокоит Эльзу. Поэтому, мои дорогие, у меня есть к вам маленькая просьба: чуть-чуть повременить с сервировкой стола. Я постараюсь там не задерживаться.
Берта внимательно слушала Долинговского, а когда тот вместе с последними словами утвердительно кивнул головой, ласково сказала:
- Ну, что же, такому обаятельному человеку как Вилен Эдуардович, трудно отказать; только, пожалуйста, Владимир Андреевич, берегите время, нам ведь тоже хочется подольше побыть с вами.
- Я обещаю дорожить каждой минутой; нам ведь тоже необходимо кое-что обсудить относительно нашего будущего.
- Тогда сделаем так, Вольдемар, - вмешался Серж, - сейчас на машине мы отправимся к дому Вилена Эдуардовича; только в дом войдёшь ты один, а я, не задерживаясь, заеду к себе на службу; посмотрю сводки военных ведомств и гражданских служб за ближайшие часы… По моему мнению на всё это уйдёт не более двух часов. Затем я вернусь домой, и мы вместе с большим удовольствием проведём остаток времени до твоего отъезда, Вольдемар. А сейчас вниз, к курьеру за билетом.
Оба друга, поклонившись Берте, вышли из гостиной. Затем, встретив в передней курьера, Серж выразил ему благодарность за столь быструю доставку билета и предложил подбросить его до комендатуры на машине, а Долинговский отблагодарил его десятирублёвой купюрой. В ту же минуту все трое вышли из дома, сели в машину и тотчас же уехали.
И каково же было удивление друзей, когда два часа спустя после их расставания у дома господина Гудилина, они, словно сговорившись, оба оказались у ворот усадьбы Эльзы. Один сидел в машине, другой – в коляске.
Въезжая в ворота усадьбы, молодые люди в радостном возбуждении приветствовали друг друга.
- Серж! – воскликнул Долинговский, когда коляска и машина остановились, - кто-то из нас двоих - телепат, а, быть может, мы оба обладаем этим даром? Ведь не случайно же мы оказались здесь минута-в-минуту.
Последняя фраза была сказана по-французски, когда друзья поднимались на парадное крыльцо.
Тем временем Берта со своей горничной заканчивали сервировку стола на три персоны в большой гостиной.
В эту минуту в коридоре послышались голоса. Берта ласково посмотрела на дверь, которая тут же распахнулась; пропуская Долинговского вперёд, Серж с удивлением остановился на пороге.
- О! Да тут тоже не обошлось без телепатии.
Берта с видом непонимания посмотрела на мужа.
- Телепатия? Причём тут телепатия, Серёжа? – спросила она.
- Да, собственно, ни при чём, просто случайные совпадения.
- Какие ещё совпадения, Серёжа? Объясни.
Серж улыбнулся и сказал:
- Только что мы с Вольдемаром, не сговариваясь, одновременно подъехали к воротам дома, а теперь я вижу, что и стол накрыт к нашему появлению в гостиной…
- Относительно сервировки стола нет ничего необычного; помните, уходя, вы же сами сказали, что на все дела вам потребуется не более двух часов. Я верно говорю, Владимир Андреевич?
- Точь-в-точь, как было сказано. И сам я ориентировался на это время, хотя и Вилен Эдуардович и Павел Петрович весьма сожалели об этом, но отнеслись к моей настойчивости с большим пониманием; особенно после того, как я сообщил им такую новость, которая показалась им чуть ли не концом света.
Серж и Берта с изумлением уставились на гостя округлившимися глазами.
Лицо Долинговского стало решительным и строгим. В молчании он склонил голову.
- Владимир Андреевич, - не выдержав, спросила Берта, - что же всё-таки произошло?
- А вот что, мои дорогие: сегодня ночью в Пскове высшие армейские чины принудили Государя отречься от престола. Власть в Петрограде полностью перешла к Государственной Думе, которая этой же ночью сформировала так называемое Временное Российское правительство.
После продолжительного молчания Долинговский подошёл к Сержу и положил руку на его плечо.
- Дорогой Серж, - сказал он, медленно кивая головой, - в один миг не стало того идеала, которому мы так торжественно присягали. Нет уже ни того Царя, ни того Отечества, которым мы клялись в верности служить. По сути дела, нас без нашего согласия освободили от некогда принятых нами на себя воинских обязанностей.
- Господи, Вольдемар, - робко проговорил Серж, - что же теперь будет со всеми нами, кто носит погоны?
- Что будет с офицерами, Серж, сказать сейчас никто не сможет; известно лишь то, что в Петрограде офицеров преследуют нижние чины и при каждом удобном случае их жестоко убивают. Не щадят они и генералов. Тут мне кажется, что каждый офицер должен сам лично, глядя на складывающиеся обстоятельства, подумать о своём будущем. Говоря о себе, не стану лукавить и скажу вам прямо, мои дорогие, у меня где-то в сознании складывается уверенность в том, что военный мундир я уже не одену; есть предположение, что мы с Эльзой при первой возможности уедем из Петрограда в Париж. Во Франции у нас есть всё, чтобы жить там не только безбедно, но и в большом достатке. В Париже у нас есть свой загородный дом и две квартиры: одна на Елисейских полях, другая гостевая рядом с собором Богоматери на улице Дантона. В Ницце, на лазурном берегу моря, мы имеем собственную дачу. Всё это я говорю вам, дорогие мои, чтобы вы знали, что под небом Франции есть всё возможное, чтобы жить там всем нам счастливо, единой дружной семьёй.
Берта глянула в глаза мужа.
Серж печально улыбнулся и сказал:
- В последнее время я чувствовал и понимал, что грядут перемены, но чтобы произошло такое…
Помолчав немного, он спросил:
- Вольдемар, а в чью пользу отрёкся Государь?
- Сначала в пользу сына, Цесаревича Алексея Николаевича, затем его Величество изменил своё решение и передал своё тронное наследие своему брату, великому князю Михаилу Александровичу. Однако есть предположение некоторых светлых умов, что трон будет пустовать до созыва Учредительного собрания, где, не исключена возможность, что Россию объявят Республикой. Думаю, что буржуазия не упустит такого удобного случая придти к полноценной власти.
Серж и Берта слушали Долинговского с напряжённым вниманием.
Однако спешим сказать читателю, что слово «Республика» молодые супруги восприняли не как альтернативную форму Государственного правления, а как некое страшное безвластие, навязанное буржуазией.
Быть может, это и стало причиной тому, что после прозвучавшего слова «буржуазия», Берта испуганно воскликнула:
- Владимир Андреевич, а кто такая буржуазия?
Долинговский улыбнулся, а затем с глубокой добротой объяснил:
- Это люди, Берта, такие же, как и мы с вами, только в их собственности находятся большие заводы, фабрики и все их средства производства: машины, станки, да и всё оборудование этих производств. В основном это не дворяне, хотя весьма состоятельные люди. Вот к примеру: уважаемые нами господа Гудилины - типичные представители крупной буржуазии.
- А что? Разве они тоже против Царя?
- Нет, Берта, думаю, что нет. Они умные люди и хорошо понимают, что Российская Империя, управляемая Царём, огромная часть света, соединяющая два мира: Запад и Восток. И если ситуация в Столице этой Империи выходит из под контроля Царя и его служб, сразу же появляется возможность деления России на отдельные княжества. А точнее говоря, к гибели России как Государства.
Серж покачал головой и сказал:
- Ага, теперь можно понять, почему его превосходительство был так срочно вызван в Ставку. А, кстати, Вольдемар, куда уехал Государь из Пскова?
- Поехал в Могилёв, чтобы проститься с армией. И очень жаль, Серж; генерал Алексеев настолько не любезен к Его Величеству, что вполне способен изолировать Свиту, а самого Государя посадить под домашний арест.
После этих слов Долинговский глубоко вздохнул.
Тут надо признать, что подобные разговоры не могли способствовать хорошему аппетиту; поэтому собеседники за столом ели мало, всё больше говорили, и время при разговорах летело незаметно.
Неожиданно для всех часы, стоявшие на камине, пробили десять вечера. Несколько мгновений стояла тишина, во время которой и гость и хозяева дома подумали об одном и том же: «Время неумолимо».
Ровно через минуту послышался звук машины, подъехавшей к подъезду дома.
- Ну что же, мои дорогие, - сказал Долинговский, - мне пора в дорогу.
Улыбка его выражала видимое сожаление.
Берта первая вышла из-за стола. Она подошла к камину, взяла конверт, лежавший на его мраморном карнизе, и снова вернулась к столу, возле которого уже стояли друзья.
- Вот, - сказала Берта, подавая конверт Долинговскому, - это моё письмо, Владимир Андреевич, для мамы; я его написала, пока вы оба улаживали свои дела. Передайте маме, что у меня всё прекрасно, и я её очень люблю.
Из глаз Берты на её щёки скатились две хрустальные капельки.
- Прощайте, Владимир Андреевич, - сказала она, сдерживая рвущиеся из груди рыдания. Но, не совладав с собой, она закрыла лицо руками, и горько всхлипывая, быстро вышла из гостиной.
Друзья молча переглянулись. Затем, спустившись вниз, оделись, вышли на крыльцо, где в свете ярко горящих фонарей сели в машину, которая тут же исчезла в густом мраке.
Всё это Берта видела из окна своей спальной комнаты; плечи её вздрагивали, слёзы ручьём катились по её бледным щекам.
***
ГЛАВА 10. ДОЛИНГОВСКИЙ ПОКИДАЕТ РИГУ
Друзья прибыли на вокзал как раз в тот момент, когда звуки станционного колокола оповещали пассажиров о начале посадки в вагоны поезда. Толпы людей, обременённые мешками и сумками, подталкивая друг друга, ринулись к вагонам.
Первые два вагона от головы поезда были предназначены для воинских чинов, поэтому там не было такой толчеи у дверей, как это наблюдалось у других вагонов.
Долинговский и Серж направились к первому вагону, где посадка была в самом разгаре. Офицеры, не торопясь, подходили со всех сторон и поднимались в вагон, соблюдая очерёдность и внешнюю почтительность.
- Серж, - сказал Долинговский, - ты посмотри, с каким естественным достоинством ведут себя офицеры, словно в России ничего не произошло… Однако, в Витебске мне пришлось купить билет до Риги с рук нижнего чина; наверно, этот новый способ коммерции, придуманный, вероятно, самим комендантом или его помощником, ещё не дошёл до вашей комендатуры.
- Не может быть, Вольдемар, это же - конец армии.
- Может, может, Серж, живой свидетель перед тобой. Ну, а на счёт действующей армии на фронтах говорить пока рано. Что же касается столичного гарнизона, то его там уже нет: все его части перешли на сторону мятежников, а тех офицеров, которые отказываются стать под их знамёна, нижние чины просто убивают.
- Господи, Вольдемар, так ты едешь в самое пекло.
- Знаю, Серж, но ехать надо. Там в этой кошмарной среде находится Эльза.
Едва Долинговский произнёс эти слова, как трижды ударил колокол.
- Господа, - обратилась проводница к курившим на перроне офицерам, - пожалуйста, поднимайтесь в вагон, через минуту отправляемся.
- Ну что ж, - воскликнул Долинговский, - прощай дружище, и прошу тебя, Серж, не забывай то, что я сказал вам о Франции; мы всегда будем рады вас встретить.
Тепло простившись с другом, Долинговский поднялся в вагон. В вагоне он прошёл в своё двухместное купе, разделся, а когда почувствовал, что скорость поезда растёт, понял, что пока он едет без попутчика.
«В постель! И ничего другого, кроме отдыха, - скомандовал он себе; нет сейчас ничего более желаемого, чем сладкий сон; я так затаскан прошлой ночью и этим днём, что ткни меня пальцем, и я свалюсь как старый, уставший в бою гренадёр».
И это было правдой, ибо оказаться в эпицентре смены эпох - дело весьма нелёгкое. Спустя минуту, Долинговский, нуждавшийся так долго в отдыхе, был уже погружён в благотворное спокойствие сна настолько глубоко, что никакой грохот пушек не мог бы его разбудить.
***
ГЛАВА 11. СЛУЧАЙНЫЙ ПОПУТЧИК
На станции Псков, куда поезд пришёл глубокой ночью, в купе вошёл пассажир, обладатель второго места. Долинговский в эту минуту даже не пошевелился. Он лежал на тощей казённой подушке под белой простынёй, повернувшись к стенке купе. Вошедший из благоразумной предосторожности запер за собой дверь на защёлку, стараясь при этом не разбудить попутчика; тихо разделся и лёг в постель.
А когда, спустя несколько часов, за окном купе стали появляться признаки утренней зари, Долинговский приоткрыл глаза, в которых тотчас отразилось его сильное удивление: справа от себя на некогда пустой постели он увидел спящего человека. Пока он с любопытством окидывал взглядом незнакомца, тот неожиданно зашевелился и стал поворачиваться с одного бока на другой, открывая, таким образом, своё лицо Долинговскому.
- Господи! Мишель! – радостно воскликнул он, испытывая при этом большое желание разбудить его.
Услыхав сквозь сон своё имя, Мишель открыл глаза, которые тут же так округлились и увеличились, что готовы были выскочить из своих орбит.
- Господи, боже мой! Вольдемар! Я что, вижу тебя во сне?
- Нет, Мишель, мы видим друг друга явно не во сне, хотя в обстоятельствах сказочных.
Молодые люди вскочили с постелей и бросились друг другу в объятия. Затем, после торжественных приветствий приятели сели на постели, и несколько минут их лица не покидали умилённые улыбки.
- Я очень рад, Вольдемар, нашей встрече; никогда бы не подумал, что вот так можно встретиться. Второго марта я находился на дежурстве и очень сожалел, что не мог с тобой встретиться и поговорить относительно событий, которые так быстро берут в оборот Россию. Мы все в штабе знали о твоём прибытии в Псков в императорском поезде. Все выражали желание увидеть тебя, Вольдемар.
- Да, Мишель, мне сильно повезло, что со многими своими товарищами мне пришлось повидаться, к сожалению, в столь печальное время для России.
Долинговский тяжело вздохнул, а поручик Лобов с глубокой грустью смотрел на него.
(Читатель, вероятно, помнить, что поручик Лобов и Мишель – одно лицо).
- Вольдемар, - сказал поручик Лобов после короткого молчания, - у меня с языка не сходит один вопрос…
- Говори, Мишель.
- По рассказам офицеров императорский поезд из Пскова пошёл в Могилёв.
- Ага, понимаю, Мишель; ты хочешь спросить, как я оказался в этом поезде?
- Да, Вольдемар, почти что так.
- Да тут нет ничего необычного: вчера с дороги по предписанию моего начальства, я был направлен в управление дворцового коменданта с некоторыми поручениями. В Витебске я сошёл с императорского поезда и по собственной инициативе отправился в Царское Село с заездом в Ригу. О причине заезда в Ригу, надеюсь, ты догадываешься. Вот еду и думаю, а что, если управление дворцового коменданта захвачено мятежниками?
- Это вполне возможно, Вольдемар. Ведь весь гарнизон Царского Села во главе своего командования добровольно принял сторону Временного комитета Государственной Думы.
- Ну, что же, буду действовать сообразно обстоятельствам, иного пути нет. Мишель, теперь я попробую угадать цель твоей поездки в Столицу.
- Думаю, Вольдемар, что ты это сделаешь без особого труда. Да, я действительно еду для встречи с военным министром Временного правительства господином Гучковым, и, конечно, по заданию Николая Владимировича.
- А что беспокоит генерала Рузского, если это не какая-нибудь тайна? Ведь всё прошло под его режиссёрством.
- Всё было бы именно так, Вольдемар, если бы Государь передал трон монарха своему сыну, а не брату. Цесаревич Алексей Николаевич - прямой законный наследник; и всё прошло бы, как говорится, без сучка, без задоринки. Вчера состоялся разговор по прямому проводу генерала Алексеева с председателем Временного комитета Госдумы Родзянко. Родзянко настойчиво просил начальника штаба Ставки пока не обнародовать подписанный Государём манифест об отречении, ибо события в Петрограде далеко не улеглись, положение тревожно и не ясно. Опубликование такого манифеста может вызвать гражданскую войну, так как кандидатура Михаила Александровича как Императора ни для кого не приемлема. Вчера стало известно, что Временный комитет Госдумы и министры Временного правительства, за исключением министра иностранных дел Милюкова и военного министра Гучкова, пришли к заключению о необходимости убедить великого князя Михаила Александровича не принимать на себя верховной власти. Что они и сделали вчера, собравшись своими составами на квартире великого князя.
- Мишель, вероятно у этих господ есть веские причины, которых они так сильно боятся?
- Надо полагать, Вольдемар, что они сейчас больше всего напуганы сложившимся соотношением политических сил. Две трети власти в Столице, как они сами объясняют, находится в руках членов Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Они в корне отрицают монархическую власть. И в то же время взять на себя всю полноту власти в России они не решаются. Вероятно, кишка тонка.
- Мишель, а это не значит, что в России, в некотором роде, существует двоевластие?
- Именно, так оно и есть, Вольдемар; те и другие стремятся привлечь к себе как можно больше доверия вооружённого народа; с обеих сторон выпускаются всевозможные листовки, воззвания с одной целью – привлечь к себе внимание толпы.
- Мишель, чем же закончилось увещевание великого князя?
- Разумеется, великий князь отказался от принятия на себя тронной власти. Вчера к семи часам вечера был написан соответствующий манифест.
Мишель достал из саквояжа папку для бумаг.
- Вот, Вольдемар, копия этого документа.
Долинговский взял манифест и прочел:
«Тяжкое бремя возложено на меня волею брата моего, передавшего мне Императорский Всероссийский престол в годину беспримерной войны и волнений народа.
Одушевлённый единою со всем народом мыслью, что выше всего – благо родины нашей, принял я твёрдое решение в том лишь случае воспринять Верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего, которому и надлежит всенародным голосованием через представителей своих в Учредительном собрании установить образ правления и новые основные законы государства Российского.
Посему, призывая благословение Божие, прошу всех граждан державы Российской подчиниться Временному правительству, по почину Государственной думы возникшему и облечённому всей полнотой власти впредь до того, как созданное в возможно кратчайший срок на основе всеобщего, прямого, равного, тайного голосования Учредительное собрание своим решением об образе правления выразит волю народа».
Передавая манифест Лобову, Долинговский, улыбнувшись, сказал:
- Конечно, при данных обстоятельствах для Михаила Александровича это, пожалуй, единственно верный выход. И как же думцы поступили с этим документом?
- Вероятно, по соображению политической необходимости, и Временный комитет думы, и Временное правительство решили опубликовать два акта одновременно. По их сообщениям Акты должны быть опубликованы в ночь с 3 на 4 марта в форме листовок, но уже сегодня мы с тобой, Вольдемар, будем свидетелями, когда все столичные газеты и газетёнки запестрят аршинными заголовками, поднимая на щит необычную сенсационную новость.
Действительно, стоило только поезду приблизиться к перрону столичного вокзала, как группы мальчиков с перекинутыми через плечи сумками, разбегаясь по перрону вдоль поезда, потрясали воздух напряжёнными звучными выкриками:
«Печальная новость – Царь подал в отставку!», «Император Николай второй передал престол своему брату!», «Брат Царя отказался принять предложенный ему трон!», «Николай второй в Ставке под домашнем арестом!».
От таких сенсационных сообщений пассажиры, покидавшие свои вагоны, загораясь любопытством, буквально бросались к юным продавцам, скупая у них пачками различные издания столичной прессы.
- Эй! Дружок, подойди сюда, - крикнул Мишель, подзывая к себе бойкого рыжеволосого парнишку.
Тот, кивнув головой, пулей подскочил к Лобову.
- Какую газету желаете, господин?
- А какие у тебя есть?
- О! – воскликнул юный торговец, - сегодня у меня самые важные газеты: «Утро России», «Новое время», «Русская воля», «Вечернее время», «Земля и воля» и только что закончилась газета «Вперёд».
Долинговский и Лобов переглянулись…
- Хорошо! Беру все издания по два экземпляра.
- Это что? По две газеты каждой? Так что ли?
- Да, да, правильно понимаешь, - подтвердил Мишель.
Рыжеволосый продавец с необыкновенной быстротой и ловкостью подобрал нужное количество газет и с весёлой приветливой улыбкой передал их Лобову.
- Вот, господин, ваши газеты; сразу видно, что вы давненько не были в Питере. Тут, что ни день, события следуют одно за другим; ночью по всему городу стрельба, грабежи и крики о помощи. Солдаты пьянствуют, а офицеров в грош не ставят, а то и избивают их до полусмерти. Даже сам Царь не выдержал и подал в отставку.
Долинговский подал продавцу десятирублёвую купюру со словами:
- Вот тебе за газеты и за информацию о жизни города.
Парень, поднимая голову, пожал плечами.
- Вы ошиблись, господин, да все мои газеты, которые находятся в сумке, столь денег не стоят.
- Нет, братец, я не ошибся; ты их честно заработал. Бери и не стесняйся. Семья, вероятно, немаленькая…
- Нас четверо и батька на фронте с немцами воюет.
- Ну, вот видишь, семью кормить нужно.
- Спасибо, господин, я обязательно расскажу мамке о вашей доброте.
Мальчик положил деньги в нагрудный карман, низко поклонился Долинговскому, и молча пошёл в сторону хвоста поезда.
- Поразительно, Вольдемар, бесподобная честность.
- Да, Мишель, очевидно, что нужда не так сильно озлобляет молодые сердца, как взрослые. Большинству детей вообще свойственна доброта, доверчивость и честность. Но и их сердца тяжёлая среда обитания постепенно развращает… Так что, Мишель, не исключено, что когда-нибудь мы встретим этого милого мальчика уже взрослым жестоким мужчиной.
Затем, глядя на газеты, он сказал:
- Наверное, всю эту корреспонденцию мы рассмотрим потом, а сейчас хотелось бы поездить по городу и воочию убедиться о настроении горожан. Однако, Мишель, душа рвётся в Царское Село, ведь там жена совершенно одна. Сейчас беру экипаж и прямо туда.
- Я тоже, Вольдемар, в большом беспокойстве за своих стариков. Ты же знаешь, они в самом пекле на Невском. Конечно, мои волнения далеки от твоих, но и они бьют ключом.
- В таком случае, Мишель, нанимаем экипажи и по домам. Потом, если позволят обстоятельства, мы свяжемся по телефону. Номер твоего телефона всё ещё держится в памяти.
Быстро пройдя станционными закоулками, друзья вышли прямо на левую сторону привокзальной площади, где в ожидании прибывших пассажиров собралось уже десятка полтора экипажей.
Когда молодые люди приблизились к двум стоявшим в одном ряду двухместным коляскам с открытым верхом, Долинговский, обращаясь к Лобову, сказал:
- Ну вот, Мишель, это то, что нам сейчас нужнее всего…
Лобов сделал знак согласия.
Затем, повернувшись к владельцам экипажей, Долинговский, указывая на обе коляски, спросил:
- Свободны?
- Совершенно свободны, господа, - ответил тот, который был повыше ростом и посолиднее, - куда прикажете ехать?
- Мне в Царское Село.
- А вам куда, господин? – обратился всё тот же возница к Лобову.
- На Невский, к Аничкову мосту, - спокойно ответил Мишель.
Говоривший возница на секунду задумался, потом быстрым движением руки покрутил свой свисавший ус и тотчас, обращаясь, вероятно, как старший к своему товарищу, сказал:
- Ты, Пётр, доставишь барина на Невский, а я поеду в Царское Село.
Затем, повернувшись к молодым людям, почтительно поклонился им и указал рукой в сторону колясок.
- Покорнейше прошу, господа. Белая лошадь идёт на Невский, гнедая – в Царское Село.
***
ГЛАВА 12. В ЭКИПАЖЕ В ЦАРСКОЕ СЕЛО. ПАТРУЛЬ
Друзья тепло простились, и через минуту их экипажи уже неслись крупной рысью в противоположные стороны.
Долинговский без остановки проехал более трёх вёрст. Его настороженному взгляду не попадалось ничего подозрительного, кроме обычных прохожих, подвыпивших групп рабочих, вероятно, спешивших из кабаков к своим домашним очагам, да весело играющих на тротуарах ребятишек. Казалось, что порядок в городе вообще никогда не нарушался. Однако за углом здания трамвайного депо прямо навстречу экипажу полным ходом мчался автомобиль с забронированным пулемётом и развевающимся над кабиной красным флагом.
Кучер, придерживая лошадь, сбавил ход. Заметно было, что и автомобиль, приближаясь, тоже притормаживал движение.
Как только между ними оставалось не более десяти шагов, автомобиль остановился. Из кабины вышел человек лет сорока, одетый в кожаную куртку; на левом рукаве была стянутая узлом красная повязка.
«Патруль» - мелькнуло в голове Долинговского.
Кучер с силой натянул вожжи.
Острый взгляд незнакомца Долинговский воспринял совершенно спокойно. Более того, он поглядел на него с должным пониманием тех обязанностей, которые обычно возлагаются на патруль.
Подойдя вплотную к коляске, незнакомец спросил:
- Кто такие и куда едете? Прошу предъявить документы.
Долинговский достал из кармана предписание и передал его незнакомцу.
Тот, ознакомившись с документом, повернулся к машине и крикнул:
- Семён!
Из кабины высунулась голова пожилого мужчины с сильно поседевшими волосами.
- Семён, кто у нас занимается дворцовой комендатурой?
- Товарищ Ян Стайнис, - ответил тот.
Долинговский вскинул голову и глянул на Семёна сильно удивлёнными глазами. Но его взгляд остался незамеченным.
Господин капитан, - продолжал незнакомец, обращаясь уже к Долинговскому, - сейчас вам придётся проехать в этой коляске с нашим сопровождающим в Таврический дворец для беседы.
- Как? - возмущённо воскликнул кучер. - Да это же надо возвращаться и ехать через весь город. И кто же мне заплатит?
- Да не беспокойся ты, господин капитан тебе и заплатит.
Потом, повернувшись к машине, незнакомец крикнул:
- Андреев! Подойди сюда.
Тотчас из кузова машины выпрыгнул солдат лет 24-х, которому вслед за ним подали и винтовку.
- Вот что, Андреев, ты должен сопровождать господина капитана в Таврический дворец лично к товарищу Яну Стайнису.
- Слушаюсь, товарищ Василий.
- И запомни, Андреев, - продолжал человек в кожанке, стараясь придать своему голосу как можно больше строгости, - господин капитан важный свидетель и за доставку его ты несёшь полную революционную ответственность; ты понимаешь это?
- Ну как же не понять, товарищ Василий, это само собой напрашивается, - ответил солдат, напуская на своё лицо особую важность.
- Тогда действуй.
Солдат вскочил в коляску и сел рядом с Долинговским, поставив винтовку между своих колен.
Василий махнул кучеру рукой.
Тот, словно очнувшись, стегнул лошадь кнутом. Коляска, сделав полукруг, понеслась в обратном направлении.
Чувство досады и изумления повергли Долинговского в сильное смятение. Его крайне волновало и огорчало то, что сейчас, как это уже было в императорском поезде, его везут в обратную сторону от Царского Села, где он оставил в одиночестве свою любимую супругу. В то же время немало удивляла Долинговского и обходительность встретившего его мятежника. «Он не произнёс ни одного недоброжелательного слова, - мысленно говорил себе Долинговский, - значит они не так уж и злы, как о них говорят». Но самое главное, что больше всего удивляло и даже радовало его, это предстоящая встреча с Яном Стайнисом. «Вот уж чего я не ждал, так этой встречи, которая для нас обоих будет чрезвычайно непредсказуемой», - продолжал говорить себе Долинговский. И в памяти его возникла та прошлая встреча, на которой офицер с усердием жал руку солдату, усмотрев в нём смелого, непримиримого защитника обездоленных.
Где-то внутри себя Долинговский чувствовал, что он и сейчас, несмотря на всю трагичность сложившихся обстоятельств, готов с тем же усердием пожать ему руку. Тем более, что его предсказания стали сегодня намного ближе к истине.
«Нет, неужели и в самом деле, - рассуждал он, - я тешу свою внутреннюю гордость мщением за гибель своего отца? Тогда почему я так легко принял веру людей, погубивших моих истинных родителей, и не возмутился этому открыто, как это сделал солдат Семён Мельников? Господи, да, наверно, потому, что испытание оказалось свыше сил четырёхлетнего ребёнка. Да и природа, вероятно, не дала мне тех качеств, которые доводили бы меня до крайности мщения. Однако, несмотря на это, для многих глаз я всё же стал жестоким палачом… Не исключено, что меня в конце концов найдут, опознают (время сейчас такое) и по приговору суда могут казнить, ведь я так убедительно разыграл тогда сцену расстрела революционера Семёна Мельникова, что вряд ли кто-нибудь, из видевших это убийство, принял его за розыгрыш. Мне непременно надо напомнить об этом Яну Стайнису».
От этих грустных мыслей Долинговского оторвало большое смятение людей на углу проспектов Невского и Суворовского… Горожане, стоявшие в очереди за хлебом, вдруг ни с того, ни с сего с криками негодования стали забрасывать окна булочной всем, что попадалось под руку. Издали причину этой внезапной вспышки возмущения было трудно понять, но, когда экипаж проезжал вблизи булочной, стало известно, что продавцы отказали людям в продаже хлеба.
- Вот, господа, - сказал кучер, - смотрите, люди бунтуют, и нет вокруг ни одного полицейского. А почему? Не знаете. А потому, что здание знаменитой «охранки» и несколько дюжин полицейских участков были объяты пламенем, а некоторые из них догорают и до настоящего времени. Теперь попробуйте выйти вечером на улицу… Вас тут же ограбят или ограбят и убьют. Сейчас все тюрьмы открыты, и вся нечисть на свободе. А чем им промышлять кроме разбоя? Правда, кое-где стали появляться, так называемая, милиция с красными повязками на рукавах, но в нашем городе это как капля в море. К тому же, вы видите, сколько солдат шныряют по улицам; по виду можно предположить, что они давно стояли в строю перед своими командирами.
Видя, что разговор не поддерживается пассажирами, кучер глубоко вздохнул и тоже замолчал.
Выезжая с Таврической улицы к Таврическому дворцу, Долинговский увидел настоящий людской муравейник: толпы вооружённых горожан, вооружённые отряды солдат, матросов и конвойных команд, множество экипажей и машин, на которых стоят пулемёты, отряды казаков с красными повязками на рукавах – всё это стояло, суетилось и двигалось, окружая плотным кольцом Таврический дворец.
Несмотря на все старания кучера найти удобное место для остановки лошади вблизи дворца, ему это сделать так и не удалось; тогда он решил выехать на Шпалерную улицу, на обочине которой хоть и стояло с десяток экипажей, однако, были и свободные места. Как только лошадь стала, кучер обернулся и со вздохом сказал:
- Ну вот, господа, мы приехали; теперь попрошу рассчитаться.
Долинговский молча достал из кармана пять рублей и передал их кучеру.
- Господин, на такие деньги у меня сдачи не наберётся. Но, если переплата пойдёт в счёт задатка, я буду ждать вас тут в течение двух часов.
- Нет, нет, берите всё и не ждите.
Затем, обращаясь к солдату, он с намёком на иронию, сказал:
- Теперь, господин конвойный, если дорогу знаете, ведите меня прямо к Яну Стайнису.
- О, будьте покойны, - сказал солдат, стараясь выразить на лице явную уверенность в том, что ему тут всё знакомо.
Проход через главный и последующие посты охраны дворца был не продолжительным. У главного входа дежурило несколько солдат с красными повязками и два гражданских лица: вероятно, представители от временного комитета Государственной думы и комитета Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов.
Эти двое с весьма серьёзными и даже, можно сказать, хмурыми лицами принимали задержанных, проверяли у них документы и по обоюдному согласию направляли их в сопровождении солдат в определённые следственные комнаты, если сам патруль не называл лица, к которому конвоируется задержанный.
Зная хорошо этот порядок, солдат Андреев, подходя к двери охраны, напускал на себя видимую серьёзность и, не допуская двусмысленности, заявлял:
- По приказу комиссара Васильева гражданин направляется для беседы в шестую следственную комнату к товарищу Стайнису.
Не требуя документов, конвой пропускали без сопровождения и объяснений: вероятно, надеясь, что конвоир хорошо осведомлён о внутреннем расположении помещений дворца.
***
ГЛАВА 13. ВСТРЕЧА ДОЛИНГОВСКОГО С ЯНОМ СТАЙНИСОМ
Когда конвой подошёл к чёрной дубовой двери, на которой висела табличка с надписью «Следственная комната 6», Долинговскиий обернувшись к конвоиру, сказал:
- А у вас, молодой человек, действительно всё хорошо получается. Вы, наверно, питерский?
- Так точно, господин капитан, родители мои живут на Петроградской стороне; оттуда и в армию взяли.
С этими словами солдат постучал в дверь.
С той стороны щёлкнула задвижка, и дверь приоткрылась.
Из комнаты выглянул мужчина лет тридцати с орлиным носом, одетый в простой однобортный сюртук военного покроя.
У Долинговского, который ожидал увидеть гордое мужественное лицо Семёна Мельникова, сразу же мелькнула мысль: «самозванец».
Но тут солдат Андреев, сделав шаг вперёд, доложил:
- Товарищ Шевелёв, комиссар Васильев просил сопроводить для беседы господина капитана к товарищу Стайнису.
- Заходите, сейчас доложу Яну Михайловичу.
У Долинговского вырвался вздох облегчения.
Как только конвой вошёл в приёмную комнату, Шевелёв захлопнул дверь на защёлку, подошёл к двери кабинета и тихонько в неё постучал.
- Входите, Пётр Сергеевич, - послышалось за дверью.
- Ян Михайлович, к вам гости, - сказал Шевелёв, просунув голову в приоткрытую дверь.
- Гости говорите, это хорошо. Пусть войдут.
Входя в кабинет вторым (после солдата Андреева), Долинговский сразу узнал спасённого им Семёна Мельникова.
Сидевший за столом внимательно глянул на вошедших… Затем встал, захлопнул папку, набитую какими-то бумагами и, обращаясь к солдату, который уже сосредоточился к докладу, сказал:
- Докладывай, товарищ Андреев, что произошло?
Солдат кивнул головой.
- Комиссар Васильев приказал доставить к вам для беседы господина капитана.
Ян Стайнис внимательно посмотрел на Долинговского, который почувствовал, что он узнал его, хотя тот тотчас подавил свои чувства.
Затем, обращаясь к солдату, спросил:
- Андреев, объясни, пожалуйста, при каких обстоятельствах комиссар Васильев встретил господина капитана?
- И хорошо могу объяснить, товарищ Стайнис. Мы возвращались из Царского Села, а господин капитан в экипаже ехал в сторону Царского Села. Товарищ Васильев остановил коляску и приказал кучеру повернуть и ехать к Таврическому дворцу, а мне – доставить господина капитана к вам для беседы; вот и всё, товарищ Стайнис.
- Хорошо, товарищ Андреев, благодарю за службу революции.
- Рад стараться, товарищ Стайнис.
- А теперь ступай в столовую. Если нет талонов своих, возьмёшь их у товарища Шевелёва. После обеда возвращайся сюда; получишь новое серьёзное поручение.
- Слушаюсь, товарищ Стайнис. Разрешите идти?
- Ступайте, Андреев.
Оставшись вдвоём, Ян Сайнис подошёл к Долинговскому.
- Ну, здравствуйте, господин поручик. Нет, виноват, теперь уже, господин капитан, - добродушно сказал он, протягивая для приветствия руку Долинговскому. – Время после нашей встречи прошло не так уж много, а вот событий столько, что с трудом укладываются в голове. Присаживайтесь, пожалуйста. Я очень рад вас видеть, господин капитан и горю желанием выслушать вас…
- Но прежде всего, господин Стайнис, прочтите вот этот документ. Он сократит мой рассказ. Долинговский достал из кармана предписание и передал его собеседнику. Тот внимательно ознакомившись с содержанием его, на минуту задумался… Потом, пристально глядя в глаза Долинговсому, сказал:
- Владимир Андреевич, сейчас я вам покажу бумагу, подписанную комитетом Совета рабочих и солдатских депутатов и Временным правительством об упразднении дворцовой комендатуры.
- Не утруждайте себя, Ян Михайлович, у вас в руках документ, в котором стоит последняя подпись дворцового коменданта Воейкова. Сейчас он в Могилёве и, вероятно, уже арестован. Предпосылки для этого были ещё в Пскове, когда там стоял императорский поезд. Генералы Рузский и Алексеев сделали его и министра двора графа Фредерикса основными виновникам переворота в верхах. Мне известно от моих друзей, что и верхи Думы с этим обвинением согласились. Не подумайте, Ян Михайлович, что я стою горой за их честь. Нет, это не так… В какой-то степени и они повинны в отречении Его Величества. Однако, если честно признаться, где-то в глубине души я даже рад тому, что произошло. Я ведь, кажется, уже говорил вам там в лесу, что за вязанку дров моего отца засекли плетью до смерти в барском лесу. Через несколько дней после этой трагедии скончалась болевшая в то время и моя мать. Таким образом, четырёхлетний мальчик стал круглой сиротой. Всё это произошло в подмосковном имении генерала князя Долинговского. Спустя много лет по иронии судьбы этот мальчик становится единственным наследником большого, даже можно сказать сказочного княжеского богатства, которое рассредоточено по всему миру точь-в-точь как у графа Монте-Кристо. Но никакие богатства не затмили до сих пор той душевной травмы, несправедливо нанесённой ребёнку. Что же касалось моей карьеры, то по воле моих новых родителей, князя и княгини Долинговских, мне был уготовлен путь восходящих воинских чинов. В своё время я принял присягу на верность службы Царю и Отечеству и был ей верен до настоящего времени. Теперь же нет Царя и нет того Отечества, которому я присягал. Это значит, что я могу считать себя вправе быть свободным от всех воинских повинностей. Я уже снял военный мундир и думаю, что это навсегда…
- Владимир Андреевич, вопрос напрашивается сам по себе: вы человек молодой и вряд ли не задумываетесь о своём дальнейшем пути?
- Да, вы правы, есть такие мысли.
- Пожалуйста, поделитесь ими. Разумеется, если это не является вашей тайной.
- Да нет никакой тайны в моём желании. Просто я буду изо всех сил стараться, как можно, скорее уехать с женой во Францию. А там обстоятельства подскажут, чему посвятить свою жизнь.
- Как, разве вы женаты?
- Женат, Ян Михайлович, и очень счастлив. В настоящее время мы живём на даче в Царском Селе. Переехали туда с женой после зачисления меня в штат дворцового коменданта. До этого я служил в Пскове, в штабе Северного фронта. Там имел свободный допуск в следственный отдел, где и ознакомился с вашим уголовным делом. Читая его, я словно вглядывался в свои давние воспоминания. В душе моей вы как бы становились мстителем за моего отца и других, таких же обездоленных, и тоже ждали своей участи. Вот тогда и родилась у меня мысль спасти вас. Я стал тщательно готовиться, обдумывая всё до мелочей. Спустя месяц, я добился того, что решение полевого суда и приказ командующего фронтом об утверждении и выполнение решения суда о вашей казни, я повёз лично в воинскую часть полковника Репнина, где вас держали под арестом. Я знал, что офицеры будут ненавидеть вас, но найти среди них желающего стать вашим палачом вряд ли будет легко полковнику Репнину. Рассчитывая на это, я в разговоре с начальником штаба полка, который стал жаловаться на нездоровую атмосферу в среде нижних чинов, вызвался им помочь. Начальник штаба сразу же ухватился за это, как утопающий за соломинку, и пообещал подобрать мне надёжную команду. Разумеется, такая команда меня не устраивала. Мне нужны были люди, сочувствующие вам, которые не станут в вас стрелять. Стрелять в вас на глазах всех видящих я должен был сам. Для этого барабан моего револьвера был заправлен холостыми патронами. Желая помочь полковому начальству вдвойне, я предложил начальнику штаба, чтобы он подобрал мне пять самых неблагонадёжных нижних чинов, которые откажутся поднять оружие, но само присутствие таких авторитетов на позиции, само по себе, скомпрометирует их. А исполнение приговора я выполню сам. Начальник штаба, как мне тогда показалось, принял мои условия с большой радостью. Так всё и получилось. Вы видели это сами. Но сейчас политические обстоятельства в России круто изменились… Не исключено, что со временем по чьему-нибудь доносу правосудие будет искать жестокого палача, застрелившего революционера Семёна Мельникова. Свидетелей на этот счёт найдётся достаточно…
- Как я понимаю, Владимир Андреевич, вы считаете, что Семён Мельников должен воскреснуть?
- Не знаю, Ян Михайлович, насчёт воскрешения, а вот мой отъезд во Францию считаю делом неотложным. У меня в Петрограде имеется большая наличность денежных средств… Во Франции она мне будет не нужна. Надо подумать, как употребить эту сумму с расчётом на вполне легальную помощь в осуществлении моего решения. Не в моих правилах покидать Россию тайно и окольными путями. Поэтому спрошу у вас, Ян Михайлович, прямо и честно: казна вашего ведомства нуждается в финансах?
Ян Стайнис утвердительно качнул головой.
- Я тоже, Владимир Андреевич, отвечу так же прямо и честно: нуждается и весьма основательно.
Слова эти произвели на Долинговского сильное впечатление; он посмотрел на собеседника глубоким взглядом, делая вид, что ждёт от него конкретных предложений.
- Владимир Андреевич, я всегда помню добро, не говоря уже о том, что вы сделали для меня. Я использую всё возможное, чтобы Исполнительный комитет направил вас во Францию с определёнными инструкциями для Российского посольства в этой стране. Я буду добиваться этого, не зависимо от того, окажите ли вы нам финансовую помощь или нет. Однако, не смею умалчивать и тот факт, что при оказании такой помощи ваш отъезд, Владимир Андреевич, может осуществиться в предельно короткие сроки.
Получив эти заверения, которые показались Долинговскому настолько вескими, что он стал считать свой отъезд делом почти решённым; вероятно, исходя из этой уверенности, он тотчас набросал на листке бумаги исчерпывающие адресные сведения своего дальнейшего пребывания в Царском Селе и в Петрограде.
- Вот, Ян Михайлович, адреса и телефоны тех мест, где вы всегда можете найти меня. То же самое я хотел бы получить и от вас, Ян Михайлович.
- Конечно, конечно, Владимир Андреевич, я сейчас же это сделаю.
Едва получив бумагу от собеседника, Долинговский глянул на часы и сразу же встревожился.
- Как быстро бежит время, - сказал он тоном запаздывающего человека. – Извините, Ян Михайлович, очень волнуюсь; за десять дней блуждания с императорским поездом, я не имел никаких сведений из Царского Села от жены. А тут такие события…
- Да, да, Владимир Андреевич, понимаю, вам действительно надо поторопиться.
После этих слов Ян Стайнис взял ручку и написал на обратной стороне лежавшего на столе предписания:
«Допрошен в следственной комиссии Совета рабочих и солдатских депутатов. К новой власти и революции не враждебен. С предъявлением сего документа рекомендуем субъекта не задерживать.
Комиссар Ян Стайнис».
Затем он встал, подошёл к двери и, открывая её, обратился к своему помощнику:
- Пётр Сергеевич, пройдите, пожалуйста, в секретариат и скрепите мою подпись печатью.
- Хорошо, Ян Михайлович, - ответил тот и попросил закрыть за ним дверь на задвижку.
- Как видите, Владимир Андреевич, - сказал Стайнис, возвращаясь в кабинет, - приходится проявлять вынужденную осторожность. Иногда и сюда наведываются хулиганствующие элементы. Думаю, что со временем всё утрясётся. Теперь вот что: сейчас вы поедете в Царское Село… Для пущей надёжности вас будет сопровождать уже знакомый вам солдат Андреев. Если у вас сейчас нет средств для наёмного экипажа я вызову служебный.
- Нет, нет, Ян Михайлович, не беспокойтесь, средств у меня достаточно, чтобы оплатить дорогу туда и обратно, ведь молодому человеку необходимо возвращаться.
- Благодарю вас, Владимир Андреевич, за понимание и помощь нашему бойцу. И сообщите мне, пожалуйста, через Андреева устно или письменно о тех неприятных изменениях, если таковые были в период вашего отсутствия… Независимо от времени я буду ждать Андреева здесь, а вместе с ним и ваших сообщений.
Последние слова Ян Стайнис произнёс как раз в ту минуту, когда в дверь приёмной комнаты робко постучали.
- А вот и он, - сказал хозяин кабинета, вставая и направляясь к двери, - лёгок на помине…
Однако, в проёме распахнутой двери стоял не солдат Андреев, а мужчина лет тридцати или тридцати пяти в полной форме прапорщика.
- Разреши войти, Ян Михайлович.
- Входи, входи, Григорий Тимофеевич, - воскликнул Стайнис. – Очень рад тебя видеть; совсем недавно мы встречались чаще.
- Так тогда город был охвачен восстанием, и вопрос решался кто кого; нужно было держаться друг друга, а сейчас больше приходится разбираться в том, что же мы построим на пепелище Империи.
- Разберёмся, Григорий Тимофеевич, а построим мы то, что народ пожелает. Да, ты проходи и присаживайся.
Едва только гость и хозяин вошли в кабинет, как гость, глянув на Долинговского, невольно остановился и от удивления так сощурил глаза словно увидел своего давнего знакомого.
Несколько мгновений он молчал, словно заговорённый. Лицо его побледнело и на нём выразилось чрезвычайное волнение. Затем, приходя в себя, он сделал несколько шагов и опустился на стул.
- Сударь, - сказал он, вглядываясь в глаза Долинговского, - вы не узнаёте меня?
- Простите, нет, - ответил Долинговский.
- Тогда вы, вероятно, помните расстрел солдат Семнадцатого Сибирского полка на межевой насыпи за отказ пойти в атаку? Они были приговорены полевым судом к расстрелу.
- Да, помню, эта трагедия снится мне до сих пор.
- Я - один из тех четырёх, которых вам удалось спасти. Перед тем, как стрелять в наши затылки, вы шептали нам, что вы стреляете холостыми патронами, а мы должны падать, как сражённые боевыми.
- Да, именно, так и было, - ответил с достоинством Долинговский, - я рад за вас, господин прапорщик.
Ян Стайнис был настолько удивлён этим рассказом, что не мог удержаться от радостного восклицания:
- Да это же - в высшей степени ангельская предусмотрительность… Я далёк от суеверия, но этот случай как бы даёт честь ему, хотя сомнений тут предостаточно. Ну, разве не чудо, Григорий Тимофеевич, что мы оба спасены одним и тем же человеком и при весьма похожих обстоятельствах. Теперь же наш спаситель, которого, кстати, зовут Владимиром Андреевичем, сидит лицом к лицу с нами в этой комнате…
Из уст Григория Тимофеевича вырвался давно сдерживаемый вопрос:
- Скажите, как это произошло?
- Да произошло всё весьма обычно: на дороге в Царское Село, куда к семье и службе возвращался Владимир Андреевич из императорского поезда, его задержал товарищ Васильев и направил ко мне для беседы. Всё это произошло совершенно естественно, а вот какая мысль толкнула тебя, Григорий Тимофеевич, придти сюда в тот самый момент, когда Владимир Андреевич собирался уже покинуть Таврический дворец?
- И тут тоже нет ничего необычного, - сказал прапорщик, как бы уверяя себя, - с утра дел было много, вертелся как юла, а к вечеру, когда всё неожиданно утихло, решил заглянуть к тебе.
Ян Стайнис покачал головой.
- Вот дела, ничего не скажешь, чудеса и только.
На минуту воцарилось молчание; вероятно, что все присутствующие стали перебирать в памяти те ужасные события, которые произошли тогда, несколько месяцев тому назад, и сейчас, в течение этого часа.
Неожиданно в этот момент тишины в комнату стали доноситься звуки церковного колокола.
Услышав первые звуки, Ян Стайнис вздрогнул.
- Звон колокола, - сказал он, словно спрашивая самого себя, - но откуда, ведь вблизи дворца нет церкви.
- Но как же, Ян Михайлович, - возразил прапорщик, - а церковь «Всех скорбящих»?
- Но ведь она находится не менее чем в пол версте отсюда.
В эту минуту в дверь приёмной комнаты негромко постучали.
Ян Стайнис встал, подошёл к двери и щёлкнул задвижкой.
- Разрешите войти, товарищ Стайнис.
- Входите, Андреев.
Солдат сделал два шага от порога и остановился.
- Проходите, Андреев, в кабинет и присаживайся.
Увидев знакомого прапорщика, солдат кивнул ему головой.
- Здравия желаю, господин прапорщик.
- Андреев, ты не доводи меня до белого каления; сколько раз тебе говорил, что я не господин тебе, а товарищ.
- Хорошо, госп… то есть товарищ прапорщик.
- Вот, так и действуй. А поскольку мы с тобой бок о бок сражались за революцию, и я всё же старше тебя по возрасту, называй меня просто Григорием Тимофеевичем.
- Хорошо, Григорий Тимофеевич, я принимаю ваши предложения и, если сказать честно, они мне нравятся, так как они проще и душевнее.
Ян Стайнис улыбнулся словам солдата, а затем, сделав движение, сказал:
- А теперь, товарищ Андреев, послушай меня внимательно; сейчас господин капитан отправляется в Царское Село к своей семье. Скоро начнёт смеркаться. В это время вся нечисть имеет большой соблазн к насилию. И дело не только в грабежах на дорогах, но и наши товарищи могут при проверке документов в чём-то усомниться и задержать господина капитана. Словом, чтобы не допустить всего этого, я прошу и обязываю тебя, товарищ Андреев, сопровождать господина капитана до самого дома. Обратно вернётесь сюда и обо всём доложите мне, я буду ждать тебя здесь в следственной комнате. Постарайся сам нигде не задерживаться.
- Слушаюсь, товарищ Стайнис.
С этими словами солдат повёл головой и задумался.
- Андреев, тебя что-то беспокоит?
- Товарищ Стайнис, а на чём же ехать туда и обратно? Дорога не ближняя. А экипаж свой господин капитан отпустил.
- Не беспокойся, Андреев, господин капитан об экипаже позаботится.
***
ГЛАВА 14. СКОРЕЕ В ЦАРСКОЕ СЕЛО
Лицо Григория Тимофеевича было всё время хоть и напряжённым, но без движений. Теперь оно оживилось.
- Ян Михайлович, - сказал он твёрдым голосом, - позволь вмешаться.
- Да, пожалуйста, Григорий Тимофеевич.
- Всё, что ты сказал, остаётся в силе. Только вместо наёмного экипажа я доставлю господина капитана в Царское Село на машине. Вероятно, Ян Михайлович, ты запамятовал, что я являюсь начальником временного гаража в Таврическом дворце. Сейчас у меня в гараже стоят под парами три легковых машины. Одна из них с полным баком готова к дальнему выезду. Ну, как?
- Это так замечательно, что у меня не хватит слов благодарности.
- Нет, нет, Ян Михайлович, только без этого. От тебя я ждал лишь согласия. Я ведь не меньше твоего знаю, чем я лично обязан…
После небольшой паузы постучали в дверь приёмной комнаты.
- А вот и товарищ Шевелёв на подходе, - сказал Стайнис, подходя к двери и распахивая её.
- Извините, Ян Михайлович, пришлось немного задержаться, так как секретарь Капелинский куда-то отлучался.
- Теперь можно ехать, - сказал Стайнис, передовая предписание Долинговскому. И помни, Григорий Тимофеевич, я не уйду отсюда до вашего с Андреевым возвращения.
- Не беспокойся, Ян Михайлович, мы постараемся не задерживаться.
Глаза Долинговского радостно заблестели; он почувствовал, что минута встречи с любимой приближается. А когда они на машине покинули Таврический дворец, он вдруг вспомнил о пережитых им страданиях в тот момент, когда императорский поезд неожиданно пошёл в обратном направлении от Малой Вишеры. Тогда первой мелькнувшей мыслью влюблённого было: «сбежать с поезда»…
Теперь же, между тем временем и настоящим лежит глубокая пропасть. Надо признать, что тот мир, в котором прожито чуть больше четверти жизни, бесповоротно ушёл в историю.
Сейчас, сидя в машине, Долинговский представлял себе весь драматизм действительности, в которой ему приходится возвращаться к своей любимой…
«Прошло всего десять дней, - мысленно рассуждал он, - и этих десяти дней хватило на то, чтобы мир кардинально изменился. Кого же винить в этом?.. На душе у меня неспокойно. Хотя мне не в чем себя упрекать. Единственное, что я позволил себе – это ненавидеть то насилие, которое находилось под защитой власти и правосудия и которое мне так хотелось исправить». Но как ни старался Долинговский утешить себя подобными рассуждениями, волнение его росло с каждой минутой. И это понятно, ведь он едет туда, куда сейчас устремлялись все его мысли, туда, куда звала его непостижимая сила любви, где всё до мелочей было для него истинным раем. Но что там было на самом деле сейчас, он не знал. А если?.. И от этой неопределённости ему становилось так жутко, что сердце начинало стучать с удвоенной силой.
Наконец в свете фар показались Египетские ворота. Сидевший за рулём прапорщик кивнул головой и воскликнул:
- Ну вот, мы въезжаем на территорию загородной императорской резиденции. Теперь, надо полагать, бывшей резиденции.
Затем, обращаясь к Долинговскому, он спросил:
- Господин капитан, вы умеете водить машину?
- Да, конечно, у меня в гараже собственный «Делоне-Бельвиль».
- Тогда, чтобы не блуждать мне в темноте по закоулкам Царского Села, пожалуйста, возьмите управление в свои руки. Вы согласны?
- Да, пожалуйста. Очень лестно, что вы мне доверяете.
- Ах, боже мой! Господин капитан, о каком недоверии может идти речь? Вы знаете лучше, чем кто-либо другой, что у меня есть веские причины доверять вам всецело. Разве не так?
- Но ведь мы хорошо видим, Григорий Тимофеевич, как мир меняется на наших глазах, а о человеке и говорить не приходится.
- Да, это так. Но тут случай особый… Человек, переживший ужаснейшие муки предсмертной минуты, никогда не погрешит своей совестью. Так что, господин капитан, пожалуйста, занимайте место водителя; так, по крайней мере, мы скорее окажемся у ворот вашего дома.
И действительно, после смены водителя машина, пройдя пол версты по прямой, сделала всего два поворота, сначала вправо, а затем, круто повернув влево, она прошла ещё четверть версты и с включёнными фарами остановилась у самых ворот парадного въезда. За воротами въездная аллея освещалась несколькими фонарями. В доме был виден свет лишь в нескольких плотно зашторенных окнах второго этажа.
К этому времени тьма сгустилась так сильно, что дом и сад сливались в единое целое, напоминающее огромную скалу, вокруг которой царила мёртвая тишина.
В одно мгновение Долинговский выскочил из машины и быстрым шагом направился к тому месту ворот, где висел на цепочке бронзовый молоточек. Но тут внезапно вспыхнул свет в окне сторожки, а несколькими секундами спустя там скрипнула дверь, и на въездную аллею выбежал человек, который, не сбавляя бега, направился прямо к воротам.
В свете фар Долинговский сразу же узнал сторожа.
- Степан Игнатьевич, - крикнул он, отирая пот со лба, - открывай и рассказывай, как тут у вас?
- Ах, боже мой, это вы, Владимир Андреевич, - лепетал сторож, распахивая ворота. – Да слава богу, у нас всё в порядке; все целы и здоровы. Одно беспокойство за вас, Владимир Андреевич, ведь никакой весточки от вас не было. Какое счастье, что вы приехали. Вот обрадуется Елизавета Карловна.
- Скажи, Степан Игнатьевич, за время моего отсутствия в дом наведывались какие-нибудь недоброжелатели?
Сторож отрицательно покрутил головой.
- Нет, нет, Владимир Андреевич, в дом никто не заходил с недобрыми побуждениями. А вот с других улиц доносились разные крики, а дня два спустя после вашего отъезда даже выстрелы были слышны. Но сейчас, слава богу, всё спокойно.
- Ну, хорошо, - сказал Долинговский, что-то обдумывая. Затем он повернулся и подошёл к прапорщику.
- Огромное вам спасибо, Григорий Тимофеевич, за оказанную мне помощь в такую трудную для меня минуту. Как видите, тут тоже всё в порядке, и нет причин для беспокойства. Передайте и Яну Михайловичу от меня глубокую благодарность за проявленную чуткость ко мне. Спасибо вам всем за добрые отношения.
- Господи, Владимир Андреевич, да разве могло быть иначе? И не надо считать, что мы делаем какую-то услугу, за которую надо благодарить… Нет! Я склонен думать, что сам Бог определяет наши действия. Ведь тому, что вы сделали для нас, нет таких благодарностей, которыми можно было бы уровнять ваши поступки. Только его (прапорщик кивнул на небо) мы все должны чтить в своих благодарственных молитвах.
- Согласен с вами, Григорий Тимофеевич. Наверное всё так.
- Ну что ж, Владимир Андреевич, не буду больше вас задерживать, - сказал прапорщик, протягивая Долинговскому руку, - я не прощаюсь с вами, а говорю лишь до свидания.
- До свидания, Григорий Тимофеевич.
Прапорщик кивнул головой, повернулся и направился к машине. Долинговский в задумчивости, не сходя с места, наблюдал, как машина сделала задний ход, развернулась и, выхватывая фарами отдельные участки улицы, стала быстро удаляться в сторону Петрограда.
***
ГЛАВА 15. ДОЛГОЖДАННАЯ ВСТРЕЧА С ЛЮБИМОЙ ЖЕНОЙ
Проводив взглядом машину, Долинговский в раздумье всё ещё продолжал стоять на прежнем месте, хотя великое желание броситься к любимой томило ему душу. Однако рассудок твердил своё: «Эльза в положении, нельзя этого делать… Надо что-то придумать и смягчить моё внезапное появление. Спрошу совета у старика».
- Степан Игнатьевич, наверно нельзя вот так сразу объявиться перед Елизаветой Карловной. Она ведь в положении. Совсем не знаю, как мне поступить.
- Владимир Андреевич, а давайте сделаем так: я сейчас поднимусь к Елизавете Карловне, она, поди, ещё не спит, и скажу, что ко мне только что приходил человек с работы вашего супруга, который передал, что около часа тому назад из Петрограда выехал Владимир Андреевич, и что он едет прямо домой. А вы, Владимир Андреевич, подождите меня в сторожке.
- Ну, Степан Игнатьевич, - сказал, улыбаясь, Долинговский, - тебе бы в Думу советчиком, большой бы толк был.
- О! – воскликнул сторож. - Там бы я подсказал, как навести порядок.
- Не сомневаюсь в этом. Поэтому и с подсказкой твоей согласен. Теперь ступай наверх и внешне будь предельно правдивым.
Сторож как сказал, так и сделал. Однако, прежде чем подняться на второй этаж, он постучал в комнату дворецкого и сообщил ему о приезде хозяина. Дворецкий хотел расспросить дворника более подробно, но тот, не останавливаясь, бросился на второй этаж, и старшему слуге ничего не оставалось, как предупредить всех слуг, располагавшихся на первом этаже.
Началась самая настоящая суматоха: люди сновали по коридорам и залам двух этажей, включая электричество, а там, где его не было, зажигали свечи.
Сторож, возвращаясь, радовался от души такому оживлению, но перед входом в сторожку напустил на себя серьёзный вид.
- Ну как? – с сильным волнением спросил Долинговский, когда сторож появился на пороге.
- А всё хорошо, Владимир Андреевич. Сперва Елизавета Карловна сильно заволновалась, но скоро успокоилась и даже улыбнулась мне за приятное сообщение.
- Спасибо тебе, Степан Игнатьевич, за понимание и помощь. Вот теперь можно и появляться.
Выйдя из сторожки, Долинговский был сильно удивлён.
- Странное дело! – воскликнул он, оглядывая фасад дома. - Только что в доме было спокойно и вдруг такой шум и свет во всех окнах. Степан Игнатьевич, это твоя работа?
- Виноват, Владимир Андреевич, - старался оправдаться сторож, - я только сообщил дворецкому о вашем приезде…
- Но ведь у нас такого уговора не было.
- Да, не было, Владимир Андреевич, но вы же знаете, что моя обязанность - обо всём докладывать дворецкому.
- Тоже верно, - примирительно сказал хозяин дачи, направляясь к крыльцу.
В эту минуту дверь парадного входа отворилась; на крыльцо вышел дворецкий. Увидев своего хозяина, он сделал несколько быстрых шагов ему навстречу; поклонившись, он с радостью воскликнул:
- Господи! Ну наконец-то! Дождались! Здравствуйте, Владимир Андреевич, мы ждём вас каждый день с утра до ночи в полном отчаянии. Кругом всё так не спокойно, хотя сегодня вроде бы поутихло.
- Валерий Павлович, сейчас я спешу подняться к Елизавете Карловне, поэтому поговорим немного позже.
- Да, да, конечно, я понимаю вас, Владимир Андреевич.
С замиранием сердца Долинговский поднимался на второй этаж. Он был так счастлив, как только может быть счастлив истинно влюблённый человек.
И вот, наконец, последняя ступенька лестницы и та дверь, за которой начинается настоящий рай.
Влюблённый, дрожа от радости, распахнул её и сразу же почувствовал, как взгляд любимой всколыхнул в его сердце всё то, что так бережно хранилось в его глубине. Не спуская глаз с лица любимой, Долинговский сделал несколько быстрых шагов навстречу жены и, нежно заключая её в свои объятия, сказал:
- Любовь моя, прошло всего десять дней, а мне кажется, что не видел тебя целую вечность. Баронесса со слезами на глазах, отдавая себя целиком в объятия мужа, прошептала:
- Не покидай меня больше, Вольдемар, без тебя я могу умереть.
Находясь в объятиях мужа, она словно впервые чувствовала, как душа её наполняется любовью и неистощимой нежностью.
Невозможно было не позавидовать и в то же время не порадоваться при виде этой счастливой семейной пары.
В течение всего вечера, сидя за столом запоздавшего ужина, счастливые супруги вели разговор с каким-то особенным умилённым доверием друг к другу. Муж счёл своим долгом рассказать жене в подробностях о мытарствах императорского поезда, об отречении Государя от престола, о решении отправиться в Ригу и о непосредственной встрече с Бертой, Сержем и четой Гудилиных.
Баронесса слушала его, и сердце её мучительно сжималось и замирало от сильного волнения, а когда, после передачи слов Берты, Долинговский передал и её письмо, на конверте которого было красиво выведено: «Для моей любимой мамы», баронессу охватило чувство неописуемого материнского восторга, отчего её глаза заблестели, а уста выдали неподдельную умилённую улыбку.
Муж смотрел на жену и понимал, что сейчас жене какое-то время надо побыть одной. Под предлогом срочной необходимости он извинился и вышел.
Углубившись в чтение письма, баронесса, казалось, почти забыла о муже, но когда минут через десять он вернулся она встала из-за стола, сделала несколько шагов ему навстречу и, заключая его в свои объятия, стала осыпать его лицо поцелуями, бесконечно произнося шёпотом слова благодарности.
Читатель, вероятно, понимает, какие ощущения наполняли душу и сердце Долинговского в эти минуты…
Затем супруги вновь сели за стол, и влюблённый с прежним усердием продолжал свой рассказ. А когда тема рассказа была исчерпана, баронесса, в свою очередь, с болью в сердце начала говорить о своих переживаниях.
В рассказах жены Долинговский обнаруживал, что все эти десять дней, пока он отсутствовал, она не жила, а тоже, как и он сам, мучилась в одиночестве. Особенно её мучения сильно возросли с того дня, как к ней, не скрывая своего сильного потрясения, зашла супруга генерала Воейкова, подробно рассказавшая о разгроме и сожжении дома её отца, графа Фредерикса, солдатами Кексгольмского запасного батальона, размещённого на время войны в казармах конной гвардии рядом с домом графа на Почтамской улице.
Но больше всего баронессу напугало то, что поводом погрома стало заявление провокаторов о том, что граф Фредерикс не только носит немецкую фамилию, но и сам, будучи немцем, является их шпионом. Её охватило полное отчаяние, когда она ясно себе представила, что эти люди могут сделать то же самое и с домом её мужа. Поэтому все эти десять дней тянулись для неё, словно целое столетие в непрерывных мучениях.
После долгого своего рассказа баронесса неожиданно встала, сделала несколько неторопливых шагов от стола, а когда снова повернулась лицом к мужу, её глаза, до краёв наполненные слезами, выдавали сильное волнение.
- Господи! Вольдемар! – воскликнула она, почти рыдая. - Каким позором падёт на тебя, если меня обвинят в тех же самых грехах, что и графа Фредерикса. Подумай, Вольдемар, быть может, мне необходимо срочно покинуть Петроград и вернуться в Ригу. У меня такое предчувствие, что я уже нахожусь под чьим-то негодующим подозрением.
Долинговский внимательно наблюдал за женой и хорошо видел, что её смятение быстро возрастает и, бог весть, чем сейчас всё это кончится. Долго не раздумывая, он пулей выскочил из-за стола, быстро подошёл к жене, нежно обнял её и сказал:
- Дорогая Эль, теперь ты не одна; нас двое и мы можем постоять за себя.
Однако, чувствуя по тому, как сильно вздымается её грудь, что она вот-вот разрыдается, он, сжимая её в своих объятиях, резко, но умоляющим тоном продолжал:
- Прежде всего, дорогая, прошу тебя хоть немного успокоиться и выслушать меня. Твой страх преждевременен и не должен отравлять нам жизнь. А что касается сложившихся и складывающихся обстоятельств, не трудно себе представить, что всё это не сделает нашу жизнь счастливой. Поэтому, дорогая Эль, мы действительно должны срочно покинуть Петроград. Но отправимся мы не в Ригу, а в Париж. И как ни странно для тебя, дорогая, может показаться, но о нашем отъезде во Францию уже знают и Берта, и Серж. Более того, я пригласил их к нам в Париж, если на то сложатся в их жизни неприемлемые для них обстоятельства в России.
После этих слов баронесса вскинула голову и взглянула на мужа с таким доверительным изяществом, что тому ничего не оставалось, как выразить лицом глубокое удовлетворение.
- Господи! Вольдемар! – воскликнула баронесса с неудержимой радостью. - Я очень благодарна тебе, дорогой, за приятное для меня сообщение. Какое это будет счастье для меня снова увидеть свою дорогую девочку; хотя понимаю, что это уже, в сущности, не дитя, а замужняя женщина со своими мечтами и представлениями строить своё собственное счастье.
Она глянула в глаза мужу, улыбнулась и опустила голову.
- Господи, если бы всё это осуществилось.
- Конечно, дорогая Эль, уехать сейчас из России, когда идёт такая жестокая война, будет нелегко, но в Таврическом дворце есть люди, которые сегодня уверяли меня в том, что окажут нам такую помощь.
- Вольдемар, а как же твоя служба?
Долинговского удивило то пристальное внимание жены, с каким она готова его выслушать. По его мнению, жена проявляет вполне объяснимое беспокойство о его карьере и воинской чести. Понимая жену, он глубоко вздохнул и совершенно спокойно ответил:
- С падением Империи старая воинская присяга отменена новой властью, что же касается дворцовой комендатуры, то сегодня в Таврическом дворце мне был предъявлен документ о её упразднении. К тому же солдаты настолько обозлены сейчас на офицеров, что без всякого повода устраивают на них охоту, жестоко избивают их, а при удобных случаях просто убивают. Поэтому для большей безопасности мне пришлось надеть вместо военного мундира обычное мужское платье. И по всей вероятности, военный мундир для меня отойдёт, если не навсегда, то, по крайней мере, на весьма длительное время. Тебе, дорогая, может показаться, что я рад такой, как с неба свалившейся свободе… Да, признаюсь, что у меня никогда не было пылких чувств, которые возводили бы в высшие достоинства мою армейскую службу, но я всегда тешил свою гордость тем, что служу Царю и Великой Империи. А поскольку теперь нет ни того, ни другого, я с чистой совестью думаю только об одном: сделать тебя, дорогая Эль, и нашего будущего малыша счастливыми. Для этого, прежде всего, нам необходимо как можно скорее выбраться из взбудораженной России. Однако, это не значит, дорогая Эль, что мы должны бежать, сломя голову; нет, нам необходимо хорошо подготовиться к отъезду. Самое благоразумное было бы сейчас немедля переехать в Петроград и просить Мервиля подготовить весь портфель нашей наличности и резервного капитала, размещённого в Российских коммерческих банках и их зарубежных филиалах. Какую-то часть этих средств мы передадим Государственному казначейству. Но не в виде подарка, а как плату новой власти за решение нашего визового вопроса и ту помощь, которая необходима нам при пересечении наших и зарубежных пограничных постов. К счастью, есть надёжный человек в Таврическом дворце, который займётся всей этой процедурой сразу же, как только я обращусь к нему с просьбой об оказании нам такой услуги.
- Вольдемар, нам надо благодарить небо за то, чтобы этот человек не оказался самым обыкновенным любителем поживиться за чужой счёт.
- Дорогая, я доподленно уверен, что это тот тип человека, который в любых обстоятельствах не способен разменивать свою совесть на такие мерзости, как жульничество. Словом, дорогая, я верю ему, как самому себе.
Баронесса уже собиралась что-то сказать, но тут неожиданно пробили часы. Оба супруга, словно по команде, обернулись к камину.
- О! – воскликнула баронесса, переводя свой взгляд на мужа, - уже второй час ночи, а ведь совсем недавно было только десять; ну что же, дорогой, тебе самое время принять с дороги горячую ванну, она мигом снимет дорожную усталость.
Затем она мило улыбнулась и с видимой застенчивостью сказала еле уловимым голосом:
- Не задерживайся, любимый, я так соскучилась без тебя.
На другой день утром открыв глаза, Долинговский увидел жену в полуобнажённом виде, сидевшую в кресле с иглой и пяльцами в руках. Не делая резких движений, он продолжал смотреть на неё так пристально, словно обнаруживал не жену, а богиню, только что сошедшую с небес.
«О боже! – сокрушался он, представляя себе, что совсем скоро этому небесному созданию придётся, неизвестно как, преодолевать границы чужих государств. – Идёт война и вряд ли сейчас можно найти лёгкую дорогу в Париж. Однако, несмотря на всё это, я надеюсь, что господин Ян Стайнис сделает всё возможное, чтобы наше путешествие закончилось благополучно».
Уверовав таким образом в свой успех, Долинговский, выходя из раздумья, крикнул:
- Доброе утро, дорогая!
Баронесса вскинула голову, мило улыбнулась, не торопясь встала и, не скрывая своего удовлетворённого восторга, с улыбкой на устах подошла к мужу.
- Доброе утро, дорогой Вольдемар. Мне бы очень хотелось, чтобы и весь начинающийся день был бы таким спокойным и добрым, как это утро.
- Да, дорогая, я готов бы тоже порадоваться такому дню, но, по всей видимости, обольщать себя такой надеждой во время городской смуты, наверное, не следует. Тем более, что наш переезд в Петроград вряд ли обойдётся сегодня без каких-либо случайностей. Однако, будем надеяться, что пик необузданных уличных страстей миновал, и люди в конце концов начали думать о своём хлебе насущном.
Баронессу несколько смутил не совсем уверенный голос мужа; поколебавшись немного, она сказала:
- Вольдемар, быть может, нам подождать два-три дня с переездом: в дороге было бы меньше всяких неожиданностей.
- Нет, дорогая, нам не следует терять время ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра; не стоит ждать того момента, когда массы состоятельных людей, напуганных народной ненавистью, потоками хлынут из России. Думаю, что из-за утечки капиталов вместе с людьми такие путешествия новым властям не понравятся, и они обязательно выставят на границах более прочные заслоны. Так что у нас теперь должна быть только одна цель: поскорее уехать из России. Но уехать достойно, без суеты и вполне легально.
Этот решительный ответ мужа вызвал на лице баронессы выражение готовности перейти от слов к делу…
- Хорошо, дорогой, - сказала она, грустно глядя в глаза мужа. – Пока нас только двое, собраться мы можем в течение двух-трёх дней, но для этого нам не следует задерживаться здесь, хотя мне очень больно прощаться с этой жемчужиной, воспетой в строках гения. А ещё того более, что я не успела и на четверть рассмотреть этот необозримый райский уголок. Вероятно поэтому, мне на память совершенно неожиданно приходят слова: «Померк красот волшебный свет, всё тьмой покрылось, помертвело»…
Последние слова баронесса произнесла почти шёпотом, словно у неё для нормальной речи уже не хватало ни сил, ни духа.
Долинговский глубоко вздохнул, пожал плечами и, не скрывая своего беспокойства, сказал:
- Вот ещё что, дорогая, у меня в кармане лежит письмо Владимира Николаевича к своей супруге. Нам, прежде чем покинуть Царское Село, необходимо, во что бы то ни стало передать его Нине Владимировне. Думаю, что это не займёт много времени.
Баронесса растерянно посмотрела на мужа.
- Вольдемар, а её нет в Царском Селе. В этот день, когда она зашла ко мне и рассказала о своей беде, она уехала в Петроград. В Петрограде у Нины Владимировны находилась при смерти её мать, графиня Фредерикс, которую после сожжения дома графини Нина Владимировна перевезла в свою городскую квартиру на Мойке у Певческого моста. Тогда она зашла ко мне, чтобы предупредить меня о своём отъезде из Царского Села и проститься со мной.
После пояснений жены Долинговский склонил голову и нахмурился.
- Да, это усложняет встречу… Не хотелось бы лишний раз появляться на улицах города. Но, поскольку это дело требует моего личного и деликатного участия, придётся, дорогая, пренебречь опасениями.
Баронесса с грустью глянула на мужа.
- Вольдемар, - сказала она, воспользовавшись паузой, - необходимо предварительно позвонить и предупредить Нину Владимировну, чтобы она ждала нас и не отлучалась.
- Дорогая, а почему нас? Я не хотел бы рисковать вместе.
- Не понимаю, Вольдемар, мы что, в разное время уезжаем из Царского Села?
- Ах, вот ты о чём… Я полагал, что мы прежде отправимся на Фонтанку, а уж потом я один на Мойку.
- Дорогой Вольдемар, зачем же дважды появляться на улицах, когда всё можно сделать одним разом. А, кстати, мы на машине поедем?
- Думаю, что нет; на извозчике будет безопаснее. Вчера я предупредил дворецкого, чтобы к полудню подготовили нам экипаж. Хорошо, дорогая, так и сделаем: вначале отправимся на Мойку, а затем на Фонтанку.
***
ГЛАВА 16. ПЕРЕЕЗД СУПРУГОВ ИЗ ЦАРСКОГО СЕЛА В ПЕТРОГРАД
День 6 марта 1917 года был не только тёплым и солнечным, но на счастье супружеской пары он оказался настолько удачным, что весь путь в течение почти целого часа от Царского Села до Петрограда им удалось проделать без особого труда и неприятных приключений.
Да и в самом Петрограде, хотя и царило оживление, которое выражалось в том, что люди, получившие, как им казалось, истинную свободу, то и дело с большим восторгом поздравляли друг друга, придумывая забавные истории уже из новой жизни, супруги Долинговские не встретили ни одного серьёзного препятствия.
В доме на Фонтанке хозяев встречала вся прислуга дружным неподдельным торжеством. Не было и намёка на то, что кто-то из слуг по примеру улицы изменил своим привязанностям к молодым хозяевам дома, в котором, несмотря на большие изменения в управлении городом, ничего не изменилось: все живущие и работающие в этом чудесном доме трудились в меру своих сил и всегда чувствовали себя почти в полной безопасности. Вероятно, это было причиной того, что молодые супруги дома на Фонтанке никогда не позволяли себе явного пренебрежения к прислуге и относились ко всем без исключения с отеческим дружелюбием.
Раздевшись в передней, супруги в окружении слуг поднялись на второй этаж, где они провели в непринуждённой беседе несколько минут. Зачинщицей этой беседы была стройная черноглазая брюнетка с красивым лицом, которая, стараясь побороть свою застенчивость, почти бесшумно подошла к Долинговскому.
- Владимир Андреевич, - сказала она, заметно тушуясь, - к нам почему-то перестали приходить учителя. А нам бы очень хотелось продолжать учёбу, как и прежде в вечернее время, когда мы не заняты работой.
Долинговский изобразил недоумение.
- Скажите, Наташа, насколько я помню, ведь вас Наташей зовут?
Девушка кивнула головой.
- Скажите, Наташа, а сколько занятий пропущено?
- Я хорошо помню, Владимир Андреевич, последнее занятие у нас было 26 февраля. С тех пор мы не видели своих учителей.
В эту минуту на второй этаж взбежал управляющий. Все находившиеся на площадке повернулись в его сторону.
- Господи, Эльза Карловна, Владимир Андреевич, - воскликнул он в сильном волнении, - простите, что не встретил вас; ездил на службу в церковь по случаю Заговенья на Великий пост.
- Не переживайте, Андрей Петрович, как видите, нас встретили вполне достойно. Теперь, поскольку вы уже здесь, у меня к вам есть один неотложный вопрос…
- Хорошо. Слушаю вас, Владимир Андреевич.
- Скажите, Андрей Петрович, почему прекращены занятия в доме, когда в них есть потребность?
Управляющий неожиданно заволновался и побелел.
- В вечер 26 февраля, - сказал он, и холодный пот каплями выступил у него на лбу, - эти господа учёные зашли ко мне и рассказали жуткую историю, которую они видели по дороге к нам. По всему Невскому проспекту, говорили они, в неприглядном виде лежали убитые и раненые люди, а в некоторых местах слышались ружейные залпы. Особенно убитых было много на Знаменской площади и на углу Невского проспекта и Садовой улице. Раненые громко стонали и взывали о помощи, которая им оказывалась воспитанниками средних и высших учебных заведений, имевших повязки Красного Креста на рукавах форменных пальто. Иногда у изголовья раненых вспыхивали драки между добровольцами-санитарами и чинами полиции, которые создавали препятствия при оказании помощи.
После этих слов управляющий умолк, и сразу воцарилась мёртвая тишина. Но, спустя несколько секунд, управляющий кивнул головой и подвёл итог своему сообщению.
- После такого страшного рассказа, господа учёные, ссылаясь на сильное расстройство своего здоровья, заявили о предоставлении им двухнедельного отпуска. И мне, Владимир Андреевич, ничего не оставалось, как дать своё согласие на такой отдых.
Наташа, внимательно слушавшая управляющего, внезапно повернула голову и глянула на Долинговского. Бледность лица девушки выдавала её волнение; в глазах заискрилась влага.
- Простите меня, Владимир Андреевич, - сказала она дрожавшим голосом, - нам запрещают выходить на улицу, когда там стреляют, и о такой большой беде мы ничего не знаем.
- И это правильно, - ответил Долинговский, - что вам не позволяют идти туда, где стреляют, ибо там, как видите, и убивают…
Оцепеневшие от ужаса, слуги испуганно переглядывались между собой и в задумчивости кивали головами.
Управляющий, спохватившись, что своим подробным рассказом он внушил людям такие мрачные мысли в присутствии хозяев дома, решил покончить с разговорами. Для этого он обратился к обоим супругам:
- Эльза Карловна, Владимир Андреевич, вы простите нас; время сейчас предобеденное, и дел своих у каждого предостаточно. Позвольте нам вернуться к своим рабочим местам.
- Да, пожалуйста, - ответил Долинговский, - только вот что, Андрей Петрович, после обеда пригласите ко мне господина Мервиля; я буду ждать его в своём кабинете.
- Слушаюсь, Владимир Андреевич, я сейчас же передам вашу просьбу.
С этими словами управляющий, удовлетворённый наполовину, повернулся и вместе с прислугой спешно покинул волновавшее его место.
Проводив взглядом слуг, супруги с глубоким волнением вошли в малую гостиную и чуть ли ни у самого порога остановились, уставившись друг на друга.
- Ну и дела, - воскликнул Долинговский, - это уже похоже на настоящую кровавую бойню.
- Вольдемар, и это творилось не в простом городе, а в Столице России. Полиция стреляла в людей, как в бешенных собак, и делала всё возможное, чтобы раненым помешать в помощи. Откуда у полиции такая жестокость к людям? Мне кажется, Вольдемар, что не военные чины лишили Государя престола, а их делами сам Господь наказал Императора за злодеяния его подданных.
- Не знаю, дорогая, что и думать, но конец Империи очевиден. Все обстоятельства складываются именно так, что само собой возникает мысль о полном крахе монархического господства в России.
Это последнее предположение мужа обеспокоило баронессу.
- Вольдемар, а что же будет взамен?
- Трудно сказать, дорогая, быть может, Республика.
- Республика?
- А что? Думаю нам нечего страшиться такой смены правления… И пример для подражания есть – Французская республика, с которой мы в союзе против Германии.
При этих своих словах Долинговский нахмурился, что вызвало вздох у баронессы.
- Как-то всё не так складываются обстоятельства, Вольдемар, - прошептала она с грустью, - шлейф неприятностей так и тянется за нами. Нет, скорее всего, за мной. Ну, почему мне постоянно приходиться куда-то бежать? Бежала из Риги в Петроград, теперь же из Петрограда во Францию. И всё это надо делать в спешном порядке. Но и это ещё не главное, дорогой мой, Вольдемар; меня постоянно беспокоят судьбы тех людей в Риге, которых, как им, должно быть, казалось тогда, я покидаю без капли жалости в самое тяжёлое время, когда производство на фабрике шло к упадку. А ведь это рабочие моей фабрики. Да и рабочими их нельзя было назвать… Искалеченные войной люди, уже не пригодные для войны. Вероятно, они и их семьи сейчас голодают.
- Да ничего подобного, дорогая Эль. Фабрика живёт, и производство налажено. Об этом позаботился твой компаньон, Павел Петрович. Он открыл на фабрике новый цех по изготовлению ружейного пороха. И сделал это очень легко; часть оборудования он перевёз со своего завода на фабрику, и таким образом она стала получать солидную прибыль, часть которой Павел Петрович использует для поддержки бумагопрядильного дела. Я думаю, дорогая, что все эти заверения, которые дал мне сам Павел Петрович при нашей встрече, должны успокоить тебя.
- Но, бог мой! Вольдемар! – воскликнула баронесса тоном добродушного упрёка, в котором чувствовалось облегчение, - как ты мог умолчать об этом раньше в своих рассказах? Ты же знал, что ещё тогда в Риге, когда я, собираясь переехать в Петроград, сильно переживала за этих несчастных.
- Глубоко грешен, дорогая. На радостях всё это просто вылетело у меня из головы. Хотя я ведь и встречался с Павлом Петровичем только затем, чтобы узнать о положении дел на фабрике. Ты уж прости меня, дорогая, что так нелепо получилось; я и сам возмущён до глубины души этой собственной забывчивостью.
Оправдательные заверения мужа лишь частично успокоили баронессу, ибо её волнения были вызваны не только воспоминаниями о прошлом, но, вероятно, и событиями настоящими.
Обмениваясь взглядами, Долинговский, видя, что жена явно не в состоянии побороть до конца своё волнение, спросил:
- Дорогая, что ещё тебя беспокоит?
- Вольдемар, а что же будет с этими несчастными (баронесса кивнула на дверь гостиной), когда мы покинем Россию?
Как раз в то мгновение, когда уста баронессы произносили последнее слово, в дверь гостиной робко постучали.
Долинговский, сделав два шага, осторожно открыл дверь.
У порога стояла горничная баронессы, высокая и стройная блондинка. От неожиданно распахнутой двери лёгкий испуг пробежал по лицу девушки.
- Простите меня, пожалуйста, - сказала она, стараясь унять своё волнение и решить, к кому следует обратиться со своим вопросом.
Баронесса, видя, что девушка смущается и молчит, подошла к ней и спросила:
- Дашенька, успокойся и скажи, что ты хотела сказать?
- Елизавета Карловна, я пришла спросить: к какому часу накрыть обеденный стол?
Баронесса, чтобы согласовать время, глянула на мужа, но тот молчал.
- Спасибо, Дашенька, накройте, как было прежде, в большой гостиной часа через полтора.
- Хорошо, Елизавета Карловна. Мне можно идти?
- Да, Дашенька, можете идти.
Доброжелательный тон хозяйки успокоил девушку; она даже попыталась изобразить на своём юном лице улыбку. И хотя улыбки как таковой не получилось, но так или иначе, не трудно было заметить, что девушка почувствовала себя гораздо увереннее, чем в первую минуту своего появления перед открытой дверью.
- Бедное дитя, - сказала баронесса, бросая взгляд на свою любимицу, которая уже сходила по ступенькам лестницы на первый этаж, - найдёт ли она себе нового покровителя в этом суровом мире?
Затем, переводя свой взгляд на мужа, она глянула на него так, словно призывала его в свидетели.
- Вот, дорогой Вольдемар, одна из главных причин, из-за которых нас долгое время будут мучить угрызения совести.
***
ГЛАВА 17. ФИНАНСИСТ МЕРВИЛЬ
После обеда, около четырёх часов пополудни, в кабинет Долинговского по приглашению хозяина вошёл управляющий семейными финансами княжеского дома на Фонтанке Филипп Мервиль. Читатель, вероятно, помнит, что на предыдущих страницах нашего повествования мы уже говорили об этом человеке, который, вне всякого сомнения, является истинным виртуозом в финансово-банковской сфере.
Закрыв за собой дверь, Мервиль поклонился хозяину, а когда тот указал ему на кресло, застенчиво повиновался и сел.
На губах Долинговского мелькнула еле заметная улыбка.
- Господин Мервиль, - сказал он, пристально вглядываясь в глаза собеседника, - вы живёте в России уже 15 лет; вы не женаты, и семьи, конечно, у вас нет. Нельзя так же сказать, что вы горите мечтой уехать на Родину. Признаюсь, я до крайности удивлён тем, что вы в расцвете своих духовных сил ведёте весьма воздержанную жизнь. Не смею осуждать вас за это, но, тем не менее, у меня есть веская причина задать вам один вопрос: - у вас есть желание посетить Францию?
Мервиль с тревогой посмотрел на Долинговского.
- Владимир Андреевич, - сказал он со вздохом, - я чувствую не только душой, но и сердцем, что во Францию я никогда не вернусь.
- Вот как! Что же произошло у вас на родине? Только большое несчастье может так сильно подействовать на человека.
- Вы правы, Владимир Андреевич, меня действительно постигло самое жестокое несчастье…
Долинговский пожал плечами.
- И вы, живя в России такое долгое время, никому не поведали о нём?
- Да, Владимир Андреевич, никому. В России я так мало значил, что вряд ли было целесообразным искать утешение у собеседников.
Долинговский посмотрел на Мервиля с удивлением.
- Господин Мервиль, о чём же вы думали все эти 15 лет? – спросил он, всё более изумляясь, - ведь надо иметь огромную силу ума и воли, чтобы всё это держать взаперти и не свихнуться, или, быть может, в вашей беде виновны люди, и вы готовитесь к мщению?
- Нет, Владимир Андреевич, люди тут не причём. В моём несчастье нет виновных, кроме бога, конечно, если он есть. Только он мог так жестоко покарать меня, вероятно, за грехи мои, о которых сам я не ведаю. Но бог хоть и жесток, но всегда справедлив, и восставать против него я никогда не собирался и не собираюсь.
И тут Долинговский увидел, как глубокая покорность и печаль легли на лицо несчастного.
- Господин Мервиль, вы хорошо сделали, что наконец-то впустили частичку свежего воздуха в храм собственного терпения.
Финансист горько улыбнулся.
- Но мне, Владимир Андреевич, от этого не легче.
- О! не говорите так, успокоение приходит само собой, но было бы легче, если бы вы рассказали мне всё о постигшем вас несчастье.
Мервиль задумался и с глубокой грустью глянул на Долинговского.
- Это случилось жарким летом, - сказал он после короткой паузы, - мы всей семьёй (с женой и четырёхлетним сыном) решили отдохнуть на пляжах средиземного моря. Я взял недельный отпуск, и мы из Парижа на собственном автомобили отправились на лазурный берег в город Сен-Рафаэль. Там мы остановились в курортном местечке Булури и отдыхали три дня. А оставшиеся четыре дня решили провести два дня в Каннах и два – в Ницце. С вечера упаковали чемоданы, а утром, когда только что взошло солнце, мы покинули Сен-Рафаэль и поехали вдоль побережья в сторону Канн и Ниццы. Нас сильно удивляли пейзажи этих мест. Они были настолько прекрасными и привлекательными в своём разнообразии, что по обоюдному согласию с женой мы решили найти самое укромное местечко и в этом удивительном прибрежном царстве, где можно было бы выйти из машины и немного отдохнуть без посторонних глаз. С пристальным вниманием мы искали подходящего уголка для своего отдыха, и вдруг нам показалось, что недалеко от дороги, за небольшой рощицей должна быть площадка среди низкорослого кустарника. Мы свернули вправо, проехали немного и действительно увидели невысокий песчаный холмик, прямо от которого начинался довольно крутой склон. Не останавливаясь, я въехал на этот холмик и, не успел ещё остановить машину, как передние колёса резко наклонились, и мы вместе с грунтом этого злополучного холмика полетели вниз. Я помню и, наверно, уже никогда не забуду отчаянные призывы о помощи жены и сына. Не забуду и то собственное отчаяние, когда машина, словно обломок горной породы, начал стремительно падать вниз. Как мячи, с силой брошенные в закрытый объём, мы бились о стенки салона машины, пока я не ударился головой о что-то твёрдое и потерял всякое ощущение и боль своего тела.
Мервиль замолчал, опустил голову и задумался.
После короткой тишины, нарушаемой только прерывистым дыханием обоих собеседников, Мервиль продолжал:
- Двадцать два дня я не приходил в сознание в одном из морских госпиталей Марселя. Некоторое время спустя, когда по заключению врачей я уже находился вне опасности, мне наконец-то представили доказательства гибели моей жены и сына: их обугленные тела были обнаружены в сгоревшей машине. С этого времени я потерял всякий интерес к жизни. Управление центральным банком, где я работал заместителем управляющего, с большим вниманием отнеслись ко мне: они за счёт банка наняли для меня повара и сестру милосердия, которая должна была следить за моим здоровьем. Но я не нуждался ни в здоровье, ни в самой жизни; я стал строить планы ухода из этого мира. И тут, как раз в это время, ко мне в дом явился русский генерал, который после короткого знакомства предложил мне уехать в Россию. Тогда мне почему-то показалось, что всё это равносильно смерти, и я, не задумываясь, согласился. Мне неизвестно, знал ли генерал тогда о моей беде, но ни тогда, ни после, до самой своей кончины он не напомнил мне ни единым словом о моём несчастье. Быть может, это и примиряло меня с моим горем. Погружаясь в чужой далёкой стране в её настоящее, я всё меньше и меньше думал о своём прошлом. Оно со временем растворялось в моём сознании, словно в густом наседающем тумане, теряя свои очертания. Вместе с этим утихала и невыносимая боль от потери самых близких мне людей. Я весь уходил в работу и часто безрассудно рисковал, но почему-то каждый раз оставался в выигрыше. Вот, Владимир Андреевич, теперь вы знаете всё о пережитом мной несчастье.
***
ГЛАВА 18. РЕШЕНИЕ ДОЛИНГОВСКОГО ПОКИНУТЬ РОССИЮ
Выслушав рассказ Мервиля, Долинговский опустил голову и глубоко задумался. Затем, спустя минуту, кивая головой, он с большой грустью в голосе произнёс:
- Да, время – это великий лекарь. В этом и я убедился в достаточной мере. Мне ведь, господин Мервиль, тоже пришлось пережить большое несчастье. Правда тогда мне было всего лишь четыре года. И виновниками там были конкретные люди. Был бы я тогда повзрослее, быть может и отомстил бы обидчикам, но с возрастом боль обиды угасла, и чувство мщения притупилось. Теперь же всё это стало просто историей, которая продолжает пополняться новыми, как сугубо личными, так и общественными событиями. Вот, например, несколько дней тому назад я носил армейский мундир, теперь же в силу сложившихся обстоятельств я вынужден был снять его и стать обычным гражданином. Что же касается общественных событий, то тут, вероятно, вы уже знаете, что Русский Царь отрёкся от престола, и вся власть в России перешла пока что неизвестно в чьи руки: то ли народа, то ли крупных заводчиков и фабрикантов. Для тех и других княжеский титул, который я ношу, настолько враждебен, что нас таких скоро начнут преследовать, как врагов общества, точь-в-точь как у вас во Франции при становлении вашей первой республики. Поэтому, господин Мервиль, не дожидаясь этих роковых событий, я решил на какое-то время срочно выехать во Францию.
Читатель, вероятно, помнит, что у господина Долинговского была и другая, не менее важная причина покинуть Россию.
После сообщения хозяина дома о своём решении уехать во Францию Мервиль как-то сразу же побледнел и съёжился.
Видя такое изменение в собеседнике, Долинговский тут же спросил:
- Господин Мервиль, быть может вы поторопились с ответом и теперь готовы отправиться со мной во Францию?
- Простите меня, Владимир Андреевич, печальные мысли нежданно ворвались в голову, но у меня пока есть сила справиться со своими слабостями. А по части поездки во Францию, то дорога туда, как я уже говорил, для меня закрыта.
- В таком случае не смею настаивать, пожалуй, и не в моих интересах это делать. Скажу честно, я хотел бы, чтобы вы, господин Мервиль, в это смутное время были здесь и улаживали в соответствии с обстоятельствами становления новой власти в России, наши частные финансовые дела. Я не исключаю, что финансовая политика в сфере денежного обращения претерпит существенные изменения.
Мервиль кивнул головой.
- Владимир Андреевич, - спокойно сказал он, - это неоспоримая истина каждого нового правительства. Она не будет обойдена и Россией. Я буду вникать во все изменения и добиваться того, чтобы ваш частный капитал не терял своей ценности. Очень рад, что вы лично всё это мне поручаете. Спасибо. Добавлю лишь одно: я нахожу в этом смысл своей жизни.
- Благодарю вас, господин Мервиль, и прошу оказать мне ещё одну, не менее важную услугу.
- Назовите её, я всё сделаю.
- Могли бы вы в течение дня подготовить для меня такую справку: определить весь портфель нашей наличности и резервного капитала, размещённого в Российских государственных и коммерческих банках и в их зарубежных филиалах?
Радость, которая озарила лицо финансиста, была настолько глубокой и светлой, что его уста впервые за все 15 лет пребывания в России изобразили нечто похожее на улыбку.
- Владимир Андреевич, - сказал он, не скрывая своего удовлетворения, - поскольку я постоянно веду учёт приходно-расходных операций и сделок с ценными бумагами всего капитала, такую справку я могу подготовить в течение трёх часов.
- Это будет весьма кстати, господин Мервиль.
Преисполненный благодарности, он впервые почувствовал всем своим сердцем, как мало-помалу начинает преодолевать свою замкнутость.
«Наконец-то! – растрогавшись, думал он, - пришло время приемлемого для меня общения, которое я впервые начинаю воспринимать, как некую заслугу своего труда. Хотя совсем недавно всё это не имело никакого смысла».
Покидая кабинет Долинговского, он уже чувствовал, что в нём нуждаются и, быть может, поэтому ему начинало казаться, что он возвращается к нормальной жизни.
Долинговский проводил своего финансиста глазами человека, который не только сочувствует несчастному, но и восхищается его мужеством употребить свои силы и свои способности для освобождения себя из собственного душевного заточения.
Когда дверь за Мервилем закрылась, Долинговский на какое-то время задумался, а затем с грустью сказал себе:
«Удивительный человек, он ищет утешение в честности и преданности своему хозяину. Пожалуй, это тот человек, которому можно доверить право главной подписи; завтра же я приглашу нотариуса и передам ему по доверенности право владения домом и всем имуществом в моё временное отсутствие».
Тут следует сказать, что Долинговский мало заботился о том, чтобы тщательно сохранять своё наследственное имущество, а тем более приумножать его. До этой минуты ему даже и в голову не приходило, чтобы передавать кому-либо свои права по управлению наследством в его отсутствие. Быть может, такое пренебрежение к своим прямым обязанностям собственника кроется в той ненависти, которая навсегда залегла отдельным пластом в душе четырехлетнего ребёнка.
Велико было удивление баронессы, когда Долинговский сказал ей, что на период их пребывания во Франции он передаёт управление домом и всем движимым и недвижимым имуществом в России управляющему финансами господину Мервилю.
- Боже мой, Вольдемар, разве это возможно? Ведь господин Мервиль так застенчив и угрюм, что для него эта ноша будет не по силам. Я думаю, что наиболее подходящим человеком для такого хлопотного труда вполне подошёл бы твой управляющий Андрей Петрович.
- Дело в том, дорогая, что у Андрея Петровича очень слабая теоретическая база. Он ведь не учился своему ремеслу. Он хороший практик, но теоретик он неважный. Стоит только нам покинуть Россию, как он почувствует себя одиноким и бессильным.
- Но, ведь господин Мервиль иностранец. К тому же мы не знаем его способности управлять имуществом.
- Зато я хорошо знаю, кем он был у себя на родине.
- Интересно. Ну, и кем же?
- Заместителем управляющего центральным банком Франции.
- Не может быть.
- Да, дорогая, может.
- Господи, а как же он оказался в России?
- Он жил в Париже, имел хорошую семью. И был, как и мы с тобой, беспредельно счастлив. Но счастье Мервиля, как это нередко бывает, разрушилось в одно мгновение по стечению весьма роковых обстоятельств. Во время оползня их машина упала с крутой горы и при падении загорелась; жена и четырёхлетний сын погибли в машине, а сам Мервиль с переломами в бессознательном состоянии был доставлен спасателями в Марсельский госпиталь…
Баронесса с минуту стояла совершенно потрясённая сообщением мужа.
- Господи, - сказала она в задумчивости, - какая же хрупкая вещь наше человеческое счастье.
В эту минуту у неё так стеснило внутри, что она совершенно машинально взяла мужа за обе руки, прижала их своему животу и тихо сказала:
- Вольдемар, мне страшно.
- Дорогая Эль, - сказал он, с нежностью поглядывая на жену, - чтобы сейчас побороть твоё чувство страха, мне нужно непременно обладать даром хорошего философа. Но, увы. Я могу лишь сказать, что бы не случилось в нашей жизни, хорошее или плохое, мы всегда будем делить его поровну. А сейчас мы не должны думать о плохом, надо настраивать себя только на всё хорошее.
Баронесса мило улыбнулась и, не раздумывая, с большой теплотой поцеловала мужа, сопровождая поцелуй словами:
- Это тебе, дорогой, за твои хорошие слова.
Обменявшись поцелуями, Долинговский, сославшись на неотложные дела, вернулся в свой кабинет.
Через несколько минут после лёгкого стука дверь кабинета приоткрылась.
- Входите, входите, господин Мервиль! – воскликнул Долинговский, вставая и идя ему навстречу.
- Вот, Владимир Андреевич, - сказал вошедший, протягивая Долинговскому несколько аккуратно исписанных листов бумаги. – Полный поимённый перечень Российских банков и их зарубежных филиалов, держателей всех ваших денежных капиталов.
Просматривая бумаги, Долинговский кивнул головой и изобразил на своём лице удивление чёткости подготовленного материала.
- Замечательно, господин Мервиль! – воскликнул хозяин, вглядываясь в выведенные на бумаге капиталы, - если бы я не знал, что вы работали во Франции в банковской сфере, я бы сказал, что вы настоящий волшебник. Идеальный отчёт. И выполнен он в весьма сжатый срок. Вы хорошо сделали, что суммировали денежные средства по отдельным позициям и выразили их для наглядности в виде отдельной таблицы.
Мервиль только поклонился.
Долинговский в свою очередь предложил сесть за стол. Как только собеседники уселись, хозяин кабинета внимательно посмотрел в глаза своего финансиста и заговорил по-французски:
- Господин Мервиль, поскольку вы превосходно владеете навыками в такой сложной сфере, как финансы, не могли бы вы на время нашего отсутствия взять на себя обязанности и по управлению всеми делами нашего дома?
Мервиль, не опуская глаз, молчал.
- Я могу на вас рассчитывать, господин Мервиль? – настаивал Долинговский.
- Да, Владимир Андреевич, я готов помочь вам в этом деле, - ответил Мервиль тоже по-французски.
- Отлично, господин Мервиль, я завтра же приглашу нотариуса, и мы оформим на ваше имя доверенность; вы получите право первой подписи на всех исходящих документах и письмах этого дома.
Во время всего разговора Долинговский внимательно смотрел на финансиста и замечал, как постепенно прояснялось его лицо.
- И последнее, господин Мервиль, - продолжал он, беря в руки финансовый отчёт, - хочу с вами посоветоваться по одному весьма важному делу…
Несколько секунд Долинговский молчал.
***
ГЛАВА 19. ИСТОЩЁННАЯ ГОСКАЗНА ПРИНИМАЕТ ПОМОЩЬ
- Сейчас, - продолжал он, - во время войны с Германией такой прямой дороги во Францию из России, как это было раньше, разумеется, не существует. Поэтому нам с Елизаветой Карловной придётся обратиться к новой власти за помощью. Но, как известно, вряд ли за «спасибо» власти сегодня окажут нам помощь. Вот тут сам по себе встаёт вопрос о том, сколько денежных средств понадобиться передать истощённому войной Государственному казначейству, чтобы власти повернулись к нам лицом и оказали нам вполне реальную помощь?
На минуту наступило молчание. Хозяин и слуга уставились друг на друга.
Затем Долинговский перевёл свой взгляд на отчёт, который держал в руке, и первый прервал молчание.
- Господин Мервиль, скажите, пожалуйста, вот в эту сводную сумму в 417 млн. рублей входят ли деньги счетов зарубежных отделений?
- Нет, нет, Владимир Андреевич, эти деньги лежат на внутренних счетах национальных банков и в их российских отделениях. Учёт средств в зарубежных филиалах представлен отдельной строкой.
- Да, да, я вижу. Теперь скажите, господин Мервиль, можем ли мы из этой суммы передать Государственному казначейству 100 млн. рублей?
- Владимир Андреевич, ваш денежный капитал размещён в 32 столичных банках. В среднем один из этих банков располагает кредитными ресурсами в объёме 106 млн. рублей. Но в числе этих банков есть пять крупных. Я сейчас буду называть по памяти эту пятёрку и их собственные капиталы, а вы, Владимир Андреевич, следите по моему отчёту и прикидывайте, какую долю составляют ваши денежные ресурсы от их собственных капиталов. Итак, Русско-Азиатский банк; он располагает капиталом и вкладами в 625 млн. рублей. Петербургский международный коммерческий банк – 483 млн. рублей. Русский для внешней торговли банк – 410 млн. рублей. Азово-Донской коммерческий банк – 392 млн. рублей. И пятый, Русский торгово-промышленный банк имеет собственный капитал и вклады в сумме 372 млн. рублей.
Долинговский улыбнулся.
- Ну, что ж, господин Мервиль, теперь всё ясно… Мы возьмём 100 млн. рублей из этих пяти банков. Вы согласны со мной?
- Согласен, Владимир Андреевич. Это сократит процедуру перевода средств на счета казначейства.
- Хорошо, господин Мервиль. Завтра я познакомлю вас с человеком, который после разговора с вами войдёт в правительство с вопросом взаимовыгодной сделки частного лица и Государства. Я благодарю вас, господин Мервиль, за хорошо проделанную работу.
Долинговский встал, подошёл к Мервилю и крепко пожал ему руку.
- Я тоже благодарю вас, Владимир Андреевич, за столь тёплое отношение, которое вы проявляете ко мне.
Затем Мервиль, получив разрешение покинуть кабинет, поклонился и вышел.
Оставшись один, Долинговский вернулся к столу, опустился в кресло и стал обдумывать, что было сделано за день и что ещё надлежит сделать до наступления вечера.
«Очень жаль, что так быстро бежит время, - говорил он себе, - теперь, кроме как дозвониться до Таврического дворца, я уже не смогу что-либо предпринять, хотя сегодня у меня было большое желание обстоятельно обсудить с управляющим вопрос о нашем отъезде во Францию; но ничего, поговорю завтра, а сейчас надо обязательно связаться с Яном Стайнисом».
После своих рассуждений он протянул руку и стал набирать номер телефона Таврического дворца; и был сильно огорчён, когда с той стороны стали поступать короткие гудки. Однако, повторный набор увенчался полным успехом: трубку поднял сам Ян Стайнис.
Было уже около половины девятого, когда оба собеседника, переговорив о главном, условились встретиться во второй половине следующего дня в доме Долинговского на Фонтанке.
Хозяин дома был в восторге от своей блестящей идеи воспользоваться своим капиталом, который, быть может, как это уже было в других странах при подобных бунтах, будет просто экспроприирован. «А что, - говорил он себе без какой бы то ни было озабоченности, - может быть мне просить Мервиля, чтобы он, коль будет такая возможность, перевёл, если не все, то, по крайней мере, хотя бы часть денег на зарубежные счета; и уж он то, при таком зрелом опыте может творить настоящие чудеса».
Пробыв в кабинете ещё не более получаса, Долинговский вернулся к жене в самом хорошем настроении; баронесса, сидевшая в кресле с небольшим томиком Байрона, сразу же встала и с радостной улыбкой встретила мужа.
- Господи, Вольдемар, можно только удивляться твоему трудолюбию. Целый день без надлежащего отдыха…
- Не в наши годы, дорогая, жаловаться на усталость. Тем более, нам сейчас надо действовать настойчиво и быстро. Завтра, во второй половине дня, я встречаюсь здесь в нашем доме с человеком из Таврического дворца. Он изъявил желание быть посредником между новой властью и нами в вопросе передачи 100 млн. рублей Государственному казначейству. Эти деньги мы передаём властям за оказание той помощи, которая необходима нам при пересечении в военное время своей границы и границ других государств. Сейчас нам ничего не остаётся, как ждать результатов переговоров нашего человека не просто с новой властью, которая действует всего лишь около пяти дней, а с истинно существующим двоевластием.
В глазах баронессы засветилось любопытство.
- Как это с двоевластием, Вольдемар?
- Очень просто, дорогая, с одной стороны богатые дельцы и купцы, а с другой – обнищавший, но вооружённый народ и солдаты. Те и другие образовали свои органы власти; первые создали Временное правительство, другие – Исполнительный комитет Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Разумеется, это временное явление; по всей вероятности, победят первые, потому что они хитрее, грамотнее, богаче, и в организованности им не откажешь. Но, пока не объявится победитель, в России будет существовать двоевластие. Поэтому нам придётся иметь дело и с теми и другими. Конечно, такие обстоятельства не способствуют успеху в осуществлении нашего желания покинуть Россию. Но, как говорил один мудрец: «Терпи и действуй», мы до конца будем придерживаться этого изречения.
В этих словах мужа баронесса почувствовала непреклонность покинуть Россию, и в то же время она видела на его лице совершенно неприкрытую озабоченность, которая расстраивала её и проявляла желание стать для мужа, если не мощной опорой, то, по крайней мере, хоть как-то поддержать его во всех этих суетных сборах.
- Вольдемар, - сказала она, уверенно глядя в глаза мужа, - не пора ли и мне активно подключиться к сборам? Нам ведь вдвоём придётся пересекать границы…
Слова баронессы заставили мужа пристально взглянуть на неё и улыбнуться.
- А что? Это, пожалуй, верно; во всяком случае, это не убавит, а наоборот, прибавит нам оптимизма; итак, решено, что на всех встречах с людьми, оказывающими нам помощь, мы оба будем иметь равные права голоса. Хорошо, дорогая?
- Нет, я не согласна, дорогой; хочу, чтобы в вопросах сборов, да и во всём, что связано с дорогой, решающее слово всегда оставалось за мужем, а мой голос будет просто совещательным.
- Ну что? Пожалуй, так и отметим в протоколе, - сказал Долинговский, и оба супруга по-детски рассмеялись.
***
ГЛАВА 20. ГОСТЬ СУПРУГОВ ДОЛИНГОВСКИХ
На следующий день, когда доложили о прибытии господина Яна Стайниса, супруги пригласили его, как было решено вчера, не в рабочий кабинет, а в большую гостиную, где были приготовлены два стола: один - для деловых переговоров: с цветами, фруктами и напитками, второй - для угощений.
Гостя встретил дворецкий. В передней он помог ему раздеться и проводил на второй этаж, где к этому времени на лестничную площадку вышел Долинговский. С большой видимой приветливостью хозяин сделал несколько шагов навстречу гостю, и они, как уже хорошо знакомые, крепко и дружелюбно пожали друг другу руки.
Затем Долинговский пригласил гостя в гостиную.
Вошедшие увидели баронессу, сидящую в кресле с раскрытой книгой, которую она тут же положила на стоявший рядом газетный столик и встала, не отводя своего добродушного взгляда от приближающихся к ней мужа и гостя.
- Позвольте, Ян Михайлович, представить вам: моя жена, Елизавета Карловна.
Гость низко поклонился ей.
- Ян Михайлович Стайнис, - с лёгкой любезной улыбкой назвал себя гость. – Извините меня, Елизавета Карловна, что беспокою вас, но дело неотложное и требует кое-каких уточнений. Поэтому прошу вас и Владимира Андреевича уделить мне немного времени для беседы.
Несмотря на то, что знакомство произошло жёстко и стремительно, в манерах гостя чувствовалось благородство и порядочность.
- Прошу вас, господа, - сказала баронесса, указывая рукой на стол, приготовленный для беседы.
Долинговский и Стайнис, не сговариваясь, оба сели у самого края стола с обоюдным желанием сидеть напротив друг друга. Следом за мужчинами баронесса опустилась на стул, стоявший возле мужа.
Ян Стайнис, оправившись от столь необычного для себя знакомства, думал сейчас только об одном: с чего и как начинать разговор, ибо для него было неожиданностью, что в беседе принимает участие и хозяйка этого княжеского семейства, о которой он не имел ни малейшего представления.
Наблюдая за нерешительностью гостя начать разговор, Долинговскому вдруг захотелось спросить у Яна Стайниса о делах новой власти.
- Ян Михайлович, не могли бы вы, прежде чем начать разговор о нашей договорённости, рассказать хотя бы в весьма сжатой форме, о делах вновь созданной власти после отречения Государя?
Стайнис чуть заметно ободрился.
- Хорошо, Владимир Андреевич, - сказал он с видимой решимостью, - хотя, если сказать честно, единой власти в России пока не существует. Да вы, вероятно, и сами уже знаете из газет, что в настоящее время действуют две самостоятельные ветви власти: первая власть – это Исполнительный комитет Государственной думы, по почину которого 1 марта был создан Временный кабинет министров, и вторая власть – Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов. Обе власти создавались в один день 27 марта 1917 года в помещении Таврического дворца и там же продолжают работать до настоящего времени.
Баронесса бала так удивлена этими пояснениями, что не сдержалась и задала вопрос гостю:
- Ян Михайлович, а как же они там уживаются?
Ян Стайнис улыбнулся.
- Да пока уживаются, Елизавета Карловна: спорят по каждому вопросу до хрипоты, но мирно, без физических противостояний; неохотно, но идут друг другу на взаимные уступки, а вот что касается глобальных вопросов, таких как продолжение войны и Государственной формы правления, можно сказать, что пока, выражаясь образно, топчутся на месте. Быть может, всё уже и решилось бы окончательно в пользу думцев: продолжение войны до победы и установление конституционной монархии, но простой народ против этого, и требует прекратить войну и объявить Россию Республикой. И думцам приходится считаться с мнением народа, ибо он хорошо вооружён в Столице, да и большинство войск Петроградского гарнизона на стороне народа.
Неожиданно лицо баронессы приняло крайне озабоченное выражение.
- Скажите, Ян Михайлович, - спросила она, - что же всё-таки ожидается в перспективе: Монархия или Республика?
Стайнис пожал плечами.
- Сейчас, Елизавета Карловна, трудно сказать, что ждёт Россию в будущем… Поэтому обоюдно было принято решение организовать созыв Учредительного собрания, которое и определит форму правления в России.
Долинговский был уже достаточно опытен и понимал, что Стайнис изо всех сил старается вести свой разговор с позиции нейтрального человека, хотя сам он, если помнить читатель разговор в лесочке, вблизи хутора Бабитес, твердо убеждён, что Россия, конечно же, станет Республикой.
Баронесса не упустила ни одного слова из речи гостя и, несмотря на это, не способна была до конца понять, что же на самом деле происходит в Таврическом Дворце. Не выказывая своего недоумения, она повернула голову и посмотрела на мужа так, словно хотела сказать: «я удовлетворена и вопросов больше не имею».
Долинговский поблагодарил гостя за весьма интересный рассказ и сразу же перешёл к той теме разговора, ради которой в доме на Фонтанке появился этот уважаемый человек.
- Ян Михайлович, надо полагать, что при таких сложившихся обстоятельствах в Таврическом дворце наша поездка во Францию, вероятно, усложнится?
- Нет, нет, Владимир Андреевич, наоборот – всё решается самым лучшим образом. Сегодня у меня был исключительно удачный день: мне удалось встретиться и переговорить о вашем отъезде во Францию с председателями Исполнительных комитетов двух ветвей власти. Не скрою, Владимир Андреевич, что такой быстрый успех обеспечили мне те 100 миллионов, которые я от вашего имени предложил истощённому казначейству Временного правительства.
В глазах гостя было столько естественного блеска, который может исходить только от большого чувства собственного удовлетворения.
- Владимир Андреевич, мне приятно порадовать вас и Елизавету Карловну тем, что ровно через три дня вам обоим будет предоставлена возможность покинуть Россию вместе с английскими дипломатами.
- Как это? – спросил Долинговский. – Пожалуйста, Ян Михайлович, поясните.
- Да тут, в сущности, ничего особенного нет, простое совпадение по времени вашего отъезда и срочного возвращения двух английских дипломатов в Лондон, которых, кстати, будет сопровождать знакомый вам английский офицер Освальд Рейнер.
Долинговский был чрезвычайно удивлён – в одно мгновение воспоминания о друзьях, словно ураган, ворвались в его сердце. На несколько секунд он неожиданно опустил голову и задумался. Затем он глубоко вздохнул, учтиво извинился и, взглянув Стайнису в глаза, любезно спросил:
- Ян Михайлович, Освальд Рейнер - действительно мой давний знакомый, но из каких источников вам об этом стало известно?
Ян Стайнис с самоуверенностью вскинул голову.
- Владимир Андреевич, предыстория этих познаний такова: когда я сегодня вошёл в кабинет председателя Исполнительного комитета Государственной думы Родзянко, он уже был хорошо осведомлён, с каким предложением я направился к нему на приём. С самого порога он любезно предложил мне сесть и тут же задал свой вопрос: «Господин Стайнис, 100 миллионов сумма, конечно, масштабная по нынешним временам, поэтому мне бы хотелось знать имя человека, желающего оказать такую щедрую помощь России и те условия, на которых она будет оказана?». И тут самое интересное было то, что когда я назвал ваше имя, Михаила Владимировича словно подменили: он хоть и улыбнулся, но на лице его сразу же появились признаки волнения. Он сделался каким-то домашним и стал расспрашивать меня о вас – где вы, здоровы ли, не разграблен ли ваш дом, как здоровье супруги и вместе ли вы, известно ли вам что-нибудь о ваших друзьях: его племяннике князе Феликсе Юсупове и о великом князе Дмитрии Павловиче. Вероятно, Михаил Владимирович всех вас очень любил. Затем, когда я рассказал ему о вашем желании срочно уехать во Францию, он воспринял это как должное. Тут же снял трубку и в течение получаса говорил с кем-то, как мне казалось, по-английски. После телефонного разговора он сказал, что договорился с супругой английского посла леди Джиорджиной о вашей семейной поездке со служащими английского посольства. Сопровождать их до Лондона будет хорошо знакомый Владимиру Андреевичу английский офицер Освальд Рейнер, который, как сказал Родзянко, уже попрощался с ним.
- Но ведь нам, Ян Михайлович, необходимо ехать не в Лондон, а в Париж.
- Да, я помнил об этом и пытался объяснить Михаилу Владимировичу, но он ответил, что сейчас и в Лондон и в Париж ездят одной дорогой. Затем он предупредил, что завтра вам и Елизавете Карловне необходимо ровно в полдень быть в министерстве иностранных дел, где вам к этому времени будут заказаны пропуска. Вас примет сам министр Милюков, который вручит вам необходимые инструкции для Российского посольства во Франции. По этому вопросу Родзянко переговорит с министром-председателем князем Львовым, который доведёт всё до сведений своих министров Милюкова и Терещенко по этим делам. Из вашего пожертвования, сказал Родзянко, Государственное казначейство направит 10 млн. рублей в финансовую коммисию Совета рабочих и солдатских депутатов, согласно запроса Совета от 3 марта 1917 года о доле финансирования, и 3 млн. рублей в кассу комитета по сбору пожертвований на лазарет Государственной думы. Затем Михаил Владимирович просил передать вам большую благодарность за столь существенную и весьма своевременную помощь России и просил беречь себя и супругу. Очень сожалел, что не мог с вами встретиться. Далее по его просьбе я зашёл к министру финансов господину Терещенко и получил инструкции по переводу вашего пожертвования на счета казначейства новой власти. Эти документы при мне. Это всё, Владимир Андреевич.
- Спасибо вам, Ян Михайлович, за оказанную нам помощь. Немного позже мы пройдём с вами в кабинет нашего финансиста, который просмотрит эти бумаги. А сейчас, Ян Михайлович, давайте перейдём к другому столу и отметим ваш успех хорошими закусками.
Было заметно, что слова Долинговского несколько встревожили гостя.
- Владимир Андреевич, - сказал он, стараясь побороть смущение, - я с удовольствием принял бы ваше предложение, но есть обстоятельства, которые не дают мне ни одной минуты: через полчаса я должен уже быть в Таврическом дворце на заседании Совета, где один из вопросов мой; вопрос весьма важный и требует моего личного присутствия. У меня остаётся не более десяти минут свободного времени.
- Ну что ж, Ян Михайлович, я хорошо понимаю вашу занятость, время такое…
Затем Долинговский обратился к жене:
- Извини нас, дорогая, сейчас мы покинем тебя, но через десять минут мы вернёмся от господина Мервиля и вместе проводим нашего гостя.
Ян Стайнис, уходя, поклонился хозяйке и вместе с Долинговским вышел из гостиной.
Оставшись одна, баронесса задумалась; она понимала, какая страшная опасность будет подстерегать их на протяжении всего пути. «Ведь это не свободная поездка, - мысленно говорила она себе, - а почти бегство… Господи, если бы не эта революция и война, всё было бы совершенно иначе. Однако, мне не надо сейчас проявлять слабость, и, тем более, замыкаться в себе. В моём поведении, в моих взглядах, в разговорах не должно быть с этой минуты и следа сомнений, или, того более, уныния и боязни».
Было уже около половины девятого вечера, когда Долинговский и гость вернулись в гостиную.
Ян Стайнис сразу же подошёл к баронессе.
- Я чрезвычайно благодарен вам, Елизавета Карловна, за ваше тёплое отношение ко мне. Признаюсь, что, несмотря на полное своё неведение многих житейских правил, мне доставляет удовольствие сказать вам простое русское спасибо и пожелать вам всем счастливого пути. Прощайте!
С этими словами Ян Стайнис низко поклонился баронессе и в сопровождении Долинговского вышел из гостиной.
Спустившись с парадного крыльца, они остановились у машины, но прежде чем проститься, Стайнис вдруг задумался.
- Не могу скрыть от вас, Владимир Андреевич, - сказал он, грустно кивая головой, - что я сильно расстроен тем, что так мало для вас сделал. Но впереди ещё два дня, которые вы проведёте в Петрограде. Мне бы очень хотелось на эти два дня стать вашим непосредственным помощником в делах, связанных с перемещениями по нашему прекрасному городу, но слишком беспокойному в эти дни. Вот к примеру: завтра в полдень вы должны быть в кабинете Павла Николаевича Милюкова, министра иностранных дел. Позвольте мне, Владимир Андреевич, сопровождать вас вот на этой машине, водителем которой будет известный уже вам прапорщик Григорий Тимофеевич. Он тоже горит желанием хоть чем-то быть вам полезным.
Лицо Долинговского обрисовала радушная улыбка.
- Ян Михайлович, - сказал он с нескрываемым удовлетворением, - вы словно подслушали мою мысль: я только и делаю, как ищу подходящего момента, чтобы обратиться к вам с такой просьбой. Я ведь, в сущности, не имею и представления, где сейчас располагается ведомство Милюкова. Да и на улицах города не всё спокойно; не хотелось бы перед самым отъездом попадать в неприятные истории. Так что, Ян Михайлович, я с большой радостью принимаю ваше предложение. Передайте и Григорию Тимофеевичу огромную благодарность за его желание оказать мне необходимую помощь.
- Хорошо, Владимир Андреевич, я сегодня же передам ему вашу благодарность и договорюсь с ним о том, чтобы завтра без четверти одиннадцать машина ждала вас и вашу супругу вот на этом самом месте. Отсюда мы направимся прямо в министерство иностранных дел. Это всё на сегодня, Владимир Андреевич. Извините, время поджимает. Тепло простившись, Ян Стайнис сел в машину, которая, сверкая фарами, выехала из ворот усадьбы прямо на набережную Фонтанки.
Возвращаясь в гостиную, Долинговский теперь думал только об одном: с какими наставлениями и с какими правами им предстоит отправиться в столь рискованное путешествие вместе с англичанами. На секунду у него мелькнула мысль: вот было бы здорово, если бы английские дипломаты тоже оказались бы супружеской парой. Конечно, нельзя сказать, что дорога стало бы приятным отдыхом, но, по крайней мере, своими мыслями англичане и мы были бы ближе друг к другу.
***
ГЛАВА 21. НА ПРИЁМЕ У МИНИСТРА
На другой день утром, как только перед воротами дома на Фонтанке появилась вчерашняя машина, к воротам стремительно подбежал дворник и сразу же распахнул их. Машина прошла по закруглённой аллее, густо обсаженной декоративными елями, и остановилась у парадного подъезда. Из неё вышли уже хорошо знакомые нашему читателю Ян Стайнис и сидевший за рулём прапорщик Григорий Тимофеевич.
Через минуту дверь парадного входа резко открылась, и из дома на крыльцо вышел рослый, легко одетый, без головного убора человек, который с крыльца направился прямо к машине.
- Кто это? – спросил прапорщик Яна Стайниса.
- По чертам лица напоминает дворецкого, - ответил тот. - Да! Это он встречал меня вчера и проводил к хозяйке дома. Но ведь сегодня на эту церемонию у нас просто нет времени.
И точно, это был дворецкий. Он, как и подобает лакею, быстро подойдя к стоявшим у машины господам, низко поклонился. При этом Ян Стайнис заметил, как на губах дворецкого, когда взгляды их встретились, промелькнула еле уловимая улыбка – знак того, что он признал вчерашнего гостя.
- Господа, - сказал дворецкий голосом, в котором хорошо чувствовался натренированный лакейский оттенок, - Владимир Андреевич просил передать вам, господа, что он и Елизавета Карловна будут с минуты на минуту.
И действительно, не успел ещё дворецкий произнести последнее слово, как в эту минуту дверь отворилась, и на крыльцо вышли по-весеннему одетые супруги Долинговские. Не торопясь, они спустились с крыльца. Ян Стайнис сразу же подошёл к баронессе и с поклоном поздоровался с нею. Затем, указывая взглядом и жестом руки на человека, стоявшего рядом, сказал:
- Григорий Тимофеевич, мой товарищ; сегодня он выполняет функцию водителя вот этой машины.
Потом повернулся к Долинговскому.
- Здравствуйте, Владимир Андреевич, вот, как обещал прибыли точь-в-точь без четверти одиннадцать.
- Спасибо, Ян Михайлович! - ответил Долинговский, приветствуя своих знакомых дружеским рукопожатием.
Когда все, не торопясь, садились в машину, дворник, наблюдавший за своими господами, побежал к воротам и настежь распахнул их.
В приёмной комнате министра Иностранных дел, куда вошли супруги Долинговские, кроме секретаря министра, сидевшего за уже изрядно послужившим какому-то ведомству столом, находились ещё два человека в одежде явно не российского покроя. Они сидели у окна в креслах тоже не первой свежести. С появлением супругов секретарь встал, вышел из-за стола и, сделав несколько шагов навстречу вошедшим, любезно поздоровался. Затем, обращаясь к Долинговскому, спросил:
- Вы господин Долинговский Владимир Андреевич?
- Да, сударь, вы хорошо осведомлены, перед вами именно этот человек.
- Господа, министр просил подождать здесь минут пять-семь; сейчас он заканчивает приём французского посла Палеолога. Пожалуйста, присаживайтесь, господа.
Через несколько минут, в течение которых супруги уже успели снять пальто и освоиться, дверь кабинета министра отворилась, и из него вышел человек, который, не обращая внимания на присутствующих, подошёл к вешалке и стал одеваться.
Долинговский сразу же признал в нём посла, хотя и видел его всего один раз на приёме у графини Шуваловой.
Направляясь к выходу, посол глянул на сидевших супругов, улыбнулся и дружески кивнул Долинговскому.
- Вольдемар, ты знаком с послом? – спросила жена, когда дипломат и те двое, вероятно его телохранители, скрылись за дверью.
- Нет, дорогая, официального знакомства не было, встречались однажды на приёме у твоей кузины графини Шуваловой.
В это время на столе секретаря министра зазвонил телефон. Секретарь поднял трубку с той натренированной важностью, которая составляет отличительную черту высшего чиновника.
Внимательно выслушав звонившего, он кивнул головой.
- Да, Павел Николаевич, господа Долинговские уже здесь в приёмной, - ответил чиновник с той же неторопливой важностью. Затем он вышел из-за стола и попросил супругов пройти в кабинет министра.
Переступив порог, супруги увидели перед собой уже далеко немолодого и очень утомлённого человека в пенсне, с довольно длинными седыми усами и редкими и убелёнными сединой волосами. Он сидел за столом, на котором лежала географическая карта, несколько газет, бумаги и большая чернильница с несколькими перьевыми ручками.
При появлении четы Долинговских министр вышел из-за стола, сделал навстречу вошедшим два-три шага, выказывая лицом дружеское расположение.
- Здравствуйте, господа, проходите и присаживайтесь, - сказал он, указывая жестом руки на диван, плотно обтянутый чёрной кожей.
Сам же министр сел в кресло напротив, которое, вероятно, было специально установлено для предстоящих душевных бесед.
- Господа, - продолжал министр, - сейчас мы не будем терять время на знакомство. Мне известно, кто вы, а вам, коли вы здесь, должно быть известно, кто я. Вы согласны со мной, Елизавета Карловна, Владимир Андреевич?
Оба супруга с изумлением взглянули на министра, что тот не удержался от улыбки.
Долинговскому тоже захотелось в свою очередь удивить министра своей осведомлённостью.
- Да, Павел Николаевич, мы согласны, что не стоит терять время и начать разговор по существу дела.
- Вот это верно. Постараюсь и я говорить только о самом главном.
В подтверждение своих слов Милюков нахмурил брови и кивнул головой.
- Итак, господа, не скрою от вас, что наше Государственное казначейство не имеет пока достаточных средств в финансировании некоторых весьма важных государственных проектов. Правительство даже вынуждено было прекратить отпуск из средств казначейства кредитов на всякого рода секретные расходы. Отсюда можно понять, насколько важна была ваша достаточно существенная и своевременная помощь Государственному банку. Поэтому от лица всего правительства и, разумеется, от себя лично выражаю вам, господа, огромную благодарность за такую поддержку. Вчера председатель Государственной думы Михаил Владимирович Родзянко и министр-председатель князь Георгий Евгеньевич Львов говорили со мной о вашей поездке во Францию. Для большей безопасности мы решили её оформить под видом государственной командировки. Тут, господа, надо сказать, что если взвесить ту работу, которую вам предстоит выполнить, то по сути дела, это и есть самая настоящая командировка. Отличие её состоит лишь в том, что она не финансируется государством, ибо в этом, как мы понимаем, нет какой бы то ни было нужды. И, однако, господа, мы не в праве это делать в одностороннем порядке, не получив ваших уверений на этот счёт.
С последними словами министр кивнул головой в знак того, что готов выслушать своих собеседников.
- Разумеется, господин министр, в финансовой поддержке нас действительно нет никакой нужды.
- Ну что ж, господа, тогда перейдём к непосредственной сути… По какой-то непонятной для нас причине мы не можем связаться с нашим посольством во Франции. Отправили уже две телеграммы, но ответа до сего времени так и не получили. Франция – наш союзник в войне, и в посольстве должны знать до мелочей о всех изменениях, которые произошли в административной и политической жизни России. С этой целью мы направляем в посольство обстоятельное письмо и соответствующие инструкции, которыми должно руководствоваться посольство в своей работе. Хочу заметить, господа, что вы едете во Францию не в роли курьера, а как дипломаты Русской миссии.
Лицо Долинговского было всё время спокойным. Теперь на нём появились признаки любопытства. Милюков, вероятно, заметил это.
- Владимир Андреевич, вы хотите что-то спросить? Пожалуйста, не стесняйтесь, спрашивайте.
- Спасибо. Да, не скрою, есть такое желание. Не могли бы вы, Павел Николаевич, хотя бы коротко проинформировать нас о новом правительстве: как оно именуется и его ближайшие задачи?
- Да я просто обязан это сделать. Что касается названия нового правительства, то оно ещё не установлено. Мы назвали его в настоящее время Временным правительством. Но под этим названием сосредотачиваем в своих руках все виды исполнительской власти, в том числе и Верховную власть. Эту власть мы не узурпировали, а фактически наследовали её от великого князя Михаила Александровича, который передал её нам своим актом об отречении. Это первое русское Общественное правительство. Вчера, 7 марта, в Вестнике Временного правительства было опубликовано обращение Кабинета министров к «Гражданам России». Сегодня я передам вам, господа, этот документ. Там вы найдёте всё, что касается волеизъявления народа России и воплощения его в жизнь нашим правительством.
При этих словах министра баронесса, спокойно сидевшая рядом с мужем, заметно вскинула голову, что привлекло внимание собеседников.
- Елизавета Карловна, - спросил министр, - по всей видимости, вы хотите что-то сказать?
- Нет, Павел Николаевич, я хочу только спросить: какова судьба династии Романовых, её что, свергли?
Министр, вероятно, не ожидавший такого прямого вопроса (что называется – в лоб), как-то сразу прищурил глаза и поморщился, затем отвёл свой взгляд в сторону и секунды две-три, казалось, искал подходящего ответа.
- Да, Елизавета Карловна, - сказал он решительно, - династия Романовых фактически свергнута, но юридически – нет. Одно только Учредительное Собрание может решить судьбу политического строя России. В такой трагической судьбе династии виноват сам Император. Вина его в том, что он вычеркнул имя своего сына в Манифесте об отречении, который ему приготовили. Этим своим поступком Император бросил Россию в страшную авантюру. Было бы куда проще при немедленном воцарении законного наследника Цесаревича Алексея остановить течение революции, по крайней мере, удержать её в границах конституционной монархии. Ибо императорский престол ни на минуту не оставался бы незанятым. И Россия сразу бы имела нового национального вождя… Теперь мы имеем то, что имеем. Вы не представляете себе, господа, как трудно иметь дело с пролетарскими вождями. Сейчас они очень могущественны, и положение их очень серьёзное. Поэтому нам приходится избегать разрыва с ними, ибо иначе – гражданская война.
Министр посмотрел на баронессу, точно хотел у неё спросить: «Ну, вот всё, вы удовлетворены ответом?»
Баронесса поняла его, улыбнулась и ответила с подчёркнутой вежливостью:
- Спасибо, Павел Николаевич, очень жаль, что Государь в такой ответственный момент оказался столь недальновидным.
- Да, это так, - поддержал министр, - теперь от такой чрезвычайно роковой ошибки Императора всё настойчивее ставится под сомнение сохранение монархии в России. Что же касается пролетарских элементов, так те требуют, не дожидаясь Учредительного Собрания, объявить Россию Республикой.
Неожиданно на рабочем столе хозяина кабинета зазвонил телефон. Министр извинился, встал, подошёл к столу, снял трубку и, не садясь, выслушал говорившего, а затем тихо сказал:
- Пригласите. Пусть войдёт.
Не прошло и трёх секунд после слов министра, как дверь бесшумно отворилась; почти у самого порога стоял человек лет двадцати семи среднего роста в полной форме английского офицера.
- Входите, господин Рейнер, - сказал министр, окидывая входящего таким взглядом, словно он поджидал его.
Получив разрешение, офицер вошёл так уверенно, что сразу давало понять, что англичанин не первый раз входит в этот кабинет. Подойдя к министру, офицер выпрямился, плотно прижал обе руки к бёдрам, почтительно поклонился. Милюков с большим достоинством протянул ему руку.
- Здравствуйте, господин Рейнер, - сказал он, с весёлым видом оглядывая гостя, - я уже начал думать о причине вашей задержки.
- Извините, господин министр, совещание у господина Бьюкенена несколько затянулось. Однако, как говорит русская пословица: «Лучше поздно, чем никогда».
- Это хорошо, что вы берёте на вооружение русские пословицы: в них действительно заложена великая мудрость, господин Рейнер.
Затем Милюков обернулся к своим собеседникам.
- Господа, - сказал он, по-дружески опуская руку на плечо англичанина, - представляю вам попутчика до самого Лондона. Господин Рейнер сопровождает своих дипломатов, которые, как и вы, господа, покидают Россию в то же самое время.
Долинговский и Рейнер, выражая свою радость встречи улыбками на устах, дружески переглянулись.
- Владимир Андреевич, - продолжал Милюков, - из разговора с Михаилом Владимировичем Родзянко я узнал, что вы хорошо знакомы с господином Рейнером. А поскольку вам предстоит совместная экспедиция, я пригласил вашего товарища именно сюда для встречи с вами. Всё дело в том, что Господин Рейнер уже дважды преодолевал этот весьма не простой маршрут и, вероятно, уже подготовился до мелочей к путешествию в третий раз, которое, кстати, начнётся 10 марта ровно в 7 утра с Финляндского вокзала. Господа, вам на подготовку остаётся лишь один день, и поэтому о ней вы должны основательно побеседовать с господином Рейнером, ибо успех вашей экспедиции будет зависеть от того, как вы к ней подготовитесь.
Затем министр взял со стола обложку из кожи с какими-то бумагами.
- Довожу до вас, господа, - продолжал он, - что для правительства весьма важно, чтобы вот эта папка с документами в самые сжатые сроки была доставлена в наше посольство во Франции. Передаю её вам, господа, и надеюсь, что миссию правительства вы исполните с достоинством. В этой папке вы найдёте и Вестник правительства, о котором я упомянул в разговоре.
После этих слов министр дружелюбно обвёл глазами присутствующих; затем, обращаясь ко всем, сказал:
- Господа, у меня, пожалуй, всё… Теперь, если у вас есть ко мне вопросы, пожалуйста, не стесняйтесь, задавайте их.
Наступило молчание.
После непродолжительной паузы министр, решив, что дело сделано, предложил молодым людям перейти в соседнюю комнату, где по его утверждению необходимо более обстоятельно пообщаться с господином Рейнером по поводу предстоящего совместного путешествия.
Однако, несмотря на огромное желание поговорить с приятелем, Долинговский не мог позволить себе этого сделать, ибо на протяжении всего приёма у министра его не покидала мысль о том, что там внизу у парадного его ждут весьма занятые люди. Поэтому он решил предложить Рейнеру проехать пряма сейчас к нему в усадьбу. И поскольку со стороны друга возражений не было, молодые люди, простившись с хозяином кабинета, покинули министерство.
***
ГЛАВА 22. СБОРЫ В ДОРОГУ
На следующий день, прежде чем приступить к непосредственным сборам в дорогу, супруги решили обойти все внутренние помещения дома на Фонтанке, а затем спуститься в подземелье, где в раззолочённом ларце хранятся несметные сокровища.
Читатель, вероятно, помнит, что на страницах нашего повествования мы уже говорили об этом тайном ларце и о том месте в подземелье, где он стоит как нетленный символ богатства и знатности древнего княжеского рода.
Начиная обход, супруги были сильно взволнованы: страшные мысли о том, что расстаются они со всем этим домашним уютом, к которому, можно сказать, не успели ещё и привыкнуть, навеки. Особенно у них был чрезвычайно озабоченный вид в те минуты, когда они, взявшись за руки, подошли к полотнам знатных вельмож – истинных хозяев этого дома.
- Вольдемар, - неожиданно спросила баронесса, в голосе которой слышалось волнение, которое она не могла побороть, - скажи, пожалуйста, как отнеслись бы эти люди к нашему решению покинуть этот дом и вообще Россию?
- Господи, дорогая, да тут яснее ясного… У простого народа не будет даже тени на снисхождение к таким людям, как мы. Я не исключаю того, что совсем скоро на многих улицах Парижа мы будем весьма часто слышать французскую речь с русским оттенком. Если смотреть в будущее проницательнее, то из слов министра можно было понять, что гражданская война в России неизбежна. А поскольку большинство штыков находится в руках наших классовых противников, победа будет за обездоленным народом, чему есть доказательство победы этого класса в Петрограде. Вот тогда придётся не уезжать, а просто бежать из России. Так что, дорогая, я не думаю, что они стали бы запрещать нам своевременно выбраться из этой до предела начинённой порохом страны.
- Да, дорогой, господь даровал тебе милость: твоя логика железная, с ней не поспоришь.
- Нет, нет, железо тут не причём. Логика строится на фактах. Вот с фактом действительно не поспоришь. Однако, дорогая, пришла пора в последний раз спуститься в подземелье.
***
ГЛАВА 23. К ТАЙНОМУ ЛАРЦУ В ПОДЗЕМЕЛЬЕ
К тайному ларцу наши герои спускались во второй раз. Открывая последнюю дверь подземелья, баронесса остановилась и повернулась к мужу, спускавшемуся вслед за нею с канделябром в руке. Лицо её в свете свечей выражало сильный испуг, словно ей предстояло войти в чьё-то чужое Таинство.
- Вольдемар! – воскликнула она почти шёпотом. - Мне страшно; у меня такое ощущение, словно мы пытаемся войти в древнюю усыпальницу, где в ларце хранятся не драгоценности, а чьи-то мощи. Вот посмотри на это колье: оно красиво и бесценно, но, нося его, я постоянно ощущаю его гнетущее воздействие… И, вероятно, потому, что я знаю, откуда оно. Ведь оно из этой таинственной гробницы… Да бог с ними, с этими бриллиантами. Пусть покоятся они вечно в этом могильном склепе.
Долинговский улыбнулся.
- Если честно признаться, дорогая Эль, мне тоже не по душе нарушать заповедное таинство. Что же касается твоего колье и наших обручальных колец, скрепивших наше счастье, мы просим Небеса и провидение ниспослать нам милость: навечно оставить их при нас.
Супруги умилённо переглянулись. Затем двукратно осенив себя крестом, они покинули подземелье.
Весь оставшийся день супруги провели в сборах, в оформлении бумаг с нотариусом, с дворовыми слугами, и только к вечеру, освободившись от суетных дел, Долинговский позвонил Яну Стайнису и сообщил ему, к которому часу завтра подать машину.
На другой день около четверти седьмого утра молодые супруги, прежде чем спуститься к машине, в которую был уже уложен весь дорожный багаж, направились в банкетный зал, где по предложению управляющего и согласию Долинговского должна быть собрана вся дворцовая прислуга. Перед самой дверью Долинговский остановился и, глядя жене в глаза, тихонько сказал:
- Только на одну минуту, дорогая, и не дольше, иначе мы можем опоздать на поезд.
Баронесса молча кивнула головой. Затем, приблизившись к уху мужа, прошептала:
- Вольдемар, за дверью так тихо, словно там ни души.
Долинговский, горя нетерпением узнать, в чём дело, тут же открыл дверь.
Увидев своих хозяев, собравшиеся, вероятно, догадываясь, для чего их здесь собрали, грустно заулыбались.
В зале супруги остановились в трёх шагах от двери, давая тем самым понять, что разговор будет коротким.
После приветственных слов Долинговский поблагодарил всех собравшихся за добросовестную и честную работу и выразил надежду, что и в будущем они также достойно будут жить и трудиться. Затем после трёхсекундной паузы он продолжал:
- В этом доме нет ни насилия, ни эксплуатации; мы все живём как одна дружная семья и одинаково радуемся жизнью под небесами, которые даруют её нам. Сейчас на какое-то время мы вынуждены проститься с вами, но это не значит, что ваша жизнь в этом доме каким-то образом изменится в наше отсутствие. Нет, всё останется по-прежнему, если, конечно, вы сами не попытаетесь её изменить. Это всё, что мы хотели вам сказать. Благодарим вас за христианское терпение и благочестие. Прощайте, друзья, и давайте не будем забывать друг друга в своих молитвах.
***
ГЛАВА 24. АНГЛИЙСКИЕ ПОПУТЧИКИ
Поклонившись собравшимся, откуда стали уже доносится всхлипывания, супруги спустились вниз, сели в машину, которая тут же, набирая скорость, понеслась в сторону Литейного проспекта. Когда машина миновала Литейный мост и была уже недалеко от Финляндского вокзала, Долинговский увидел впереди идущий автомобиль с английскими флажками над фарами.
- Ян Михайлович, - обратился он к Стайнису, сидевшему на переднем сиденье рядом с водителем, - вы узнаёте машину, идущую впереди нас?
- Узнаю, Владимир Андреевич, это автомобиль Рейнера.
Затем Долинговский повернул голову к водителю.
- Григорий Тимофеевич, в машине Рейнера, кроме его самого, едет супружеская пара – работники английского посольства в России. Они же и наши попутчики. Пожалуйста, остановите машину так, чтобы наше знакомство произошло не в вагоне, а прямо сейчас на привокзальной площади.
- Хорошо, Владимир Андреевич, я так и сделаю.
- И ещё одна просьба, господа, - продолжал Долинговский, - очень прошу вас поддержать тут господина Мервиля, которому я через нотариуса передал свои права на управление всем своим имуществом. Он хоть и хорошо знает своё дело, но он иностранец, который в силу свойственных ему причин не мог обзавестись друзьями. И, пожалуйста, не стесняйтесь принимать от него то, что он предлагает вам, как это было сегодня. Он богат и делает это от чистого сердца.
Баронесса, сидевшая рядом с мужем, улыбнулась и кивнула головой.
- Господа, у нас в Париже есть свой дом. Но, не смотря на то, что мы пока ещё не во Франции, я всё же хочу сказать, если вы окажетесь в Париже, мы просим вас не пренебрегайте нашей гостеприимностью. Мы будем рады вас принять.
Слова благодарности Яна Стайниса и Григория Тимофеевича прозвучали как раз в тот момент, когда автомобиль Рейнера остановился на привокзальной площади, и из него уже начинали выходить пассажиры.
Через минуту машина с нашими героями остановилась в пяти шагах от автомобиля Рейнера.
Как только Долинговский и его жена вышли из машины, Рейнер сделал им знак приветствия, а затем сообщил своим спутникам, что это и есть наши русские попутчики.
Знакомство произошло именно так, как и предполагал Долинговский. Супружеские пары, приблизившись друг к другу с любезными улыбками на устах, обменялись поклонами и дружественными рукопожатиями.
Англичане хорошо владели русским языком, и поэтому недостатка в общении не было.
Спустя минуты три к ним подошёл управляющий дома на Фонтанке, который полчаса тому назад прибыл в экипаже на вокзал с двумя своими помощниками для того, чтобы перенести багаж из обеих машин в вагон.
***
ГЛАВА 25. РОССИЯ ОБЪЯВЛЕНА РЕСПУБЛИКОЙ
Ян Стайнис и Григорий Тимофеевич, простившись с четой Долинговских, не отходили от своей машины до тех пор, пока не зазвучал станционный колокол, извещавший об отходе поезда. Со звуками колокола они поднялись на перрон и подошли к отведённому для русских и английских дипломатов вагону, чтобы в последний раз обменяться взглядами со своим спасителем.
Трудно сказать, заметил ли Долинговский своих новых друзей, так как к окну своего купе он подошёл, когда поезд уже покидал пределы станции. Оставаясь у окна, он с глубокой грустью смотрел на убегающие куда-то назад укутанные весенним снегом Петроградские улицы, переулки, дома и их крыши с грозными сосульками, ещё не тронутыми весенним солнцем.
Затем к нему подошла жена, взяла его за руку и спросила:
- Вольдемар, что же теперь будет с Династией и самой Россией?.. Может быть, всё обойдётся?
- Нет, дорогая Эль, не обойдётся.
И действительно не обошлось. Первого сентября 1917 года Россия была объявлена Республикой.
***
И М Е Н Н О Й У К А З А Т Е Л Ь
Беляев Михаил Александрович, 182
Воейков Владимир Николаевич, 94
Войновский-Кригер Эдуард Борисович, 188
Глобачёв Константин Иванович, 143
Граббе Александр Николаевич, 149
Долгоруков Василий Александрович, 162
Жилинский Яков Григорьевич, 11
Иванов Николай Иудович, 182
Керенский Александр Фёдорович, 218
Лейхтенбергский Николай Николаевич, 162
Львов Георгий Евгеньевич, 349
Мария Фёдоровна, 267
Милюков Павел Николаевич, 349
Нилов Константин Дмитриевич, 162
Нарышкин Кирилл Анатольевич, 162
Покровский Николай Николаевич, 188
Ренненкампф Павел Карлович, 11
Родзянко Михаил Владимирович, 181
Самсонов Александр Васильевич, 11
Савич Сергей Сергеевич, 211
Терещенко Михаил Иванович, 394
Фредерикс Владимир Борисович, 162
Фёдоров Сергей Петрович, 162
Хабалов Сергей Семёнович, 260
Чхеидзе Николай Семёнович, 218
Штюрмер Борис Владимирович, 171
Шульгин Василий Витальевич, 229
Эверт Алексей Ермолаевич, 183
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
К читателям: при отсутствии в данном именном указателе поимённых в тексте романа лиц, обратитесь к аналогичному именному указателю первой книги
П Р И М Е Ч А Н И Я *
СТР. 11. РЕННЕНКАМПФ ПАВЕЛ КАРЛОВИЧ (1854 – 1918) – генерал. В 1882 окончил Академию Генштаба. Участник рус.-япон войны 1904 – 05. В 1905 - 07 во главе отряда карателей подавил революционное движение в Восточной Сибири. В начале 1-й мировой войны командовал 1-ой армией; один из главных виновников неудач русских войск в Вост.-Прусской операции 1914. После Октябрьской революции арестован и по приговору революционного трибунала расстрелян.
САМСОНОВ АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ (1859 – 1914) – генерал. В 1884 окончил Академию Генштаба. Участник рус.-тур. войны 1877 – 78. В рус.-япон. войну 1904 – 05 командир кавалерийской бригады и дивизии. С 1907 атаман войска Донского. В начале 1-ой мировой войны командовал 2-ой армией, которая была разбита немцами в Вост.-Прусской операции 1914. Погиб в бою.
ЖИЛИНСКИЙ ЯКОВ ГРИГОРЬЕВИЧ (1853 – 1918) – генерал. В 1883 окончил Академию Генштаба. Участник рус.-япон. войны 1904 – 05. В 1911 – 14 начальник Генштаба. В начале 1-ой мировой войны командовал Северо-Западным фронтом, один из виновников поражения русских войск в Вост.-Прусской операции 1914. В 1915 – 16 представитель русского Верховного командования в Союзном совете в Париже.
СТР. 94. ВОЕЙКОВ ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ (1868 – 1947) – генерал, российский государственной деятель, крупный землевладелец и предприниматель. Окончил Пажеский корпус 1887. 1907 – 1909 – командир лейб-гвардейским гусарским полком. В 1910 вошёл в круг наиболее приближённых к Императору Николаю II лиц. Активно способствовал развитию физкультуры и спорта. В. возглавил российскую делегацию на 5-х Олимпийских играх в Стокгольме в 1912. В 1913 в своих пензенских владениях построил завод и наладил сбыт в России и в Зап. Европу минеральной воды «Куваки». Летом 1913 назначен «Главнокомандующим за физическим развитием народонаселения Российской Империи». В 1913 – 1917 занимал также должность дворцового коменданта. В политике придерживался правых взглядов; видел в Гос. Думе и её председателе М.В. Родзянко один из главных источников беспокойства и смуты в государстве. В. присутствовал при отречении Николая II от престола 2 марта 1917 в Пскове. Вскоре генерал Воейков был арестован. В дни Октябрьской революции 1917 бежал на запад. С 1919 находился в эмиграции.
СТР. 143. ГЛОБАЧЁВ КОНСТАНТИН ИВАНОВИЧ (1870 – 1941) – генерал. Закончил кадетский корпус и 1-е военное Павловское училище, два класса Николаевской академии Генерального штаба. С 1905 начальник жандармского управления в Лодзинском и Ласском уездах, а с 1909 начальник Варшавского охранного отделения. С 1914 начальник Севастопольского жандармского управления. С 1915 начальник ПЕТРОГРАДСКОГО охранного отделения, в 1915 – генерал-майор. Во время Февральской революции был арестован и находился в заключении в тюрьме «Кресты». Перед Октябрьской революцией был освобождён. Затем перебравшись на Украину, которая была занята немцами, устроился там в особый отдел дружины генерала Кирпичева. После занятия Киева 14 декабря войсками Петлюры Глобачёв бежал в Одессу, занятую французскими войсками. С оставлением французами Одессы он эвакуировался пароходом на Принцевы острова, затем перебрался в Константинополь, а в 1923 уехал в США вместе с семьёй, где скончался 1-го декабря 1941, оставив воспоминания: «Правда о русской революции».
СТР. 149. ГРАББЕ АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ (1864 – 1947) – русский военный деятель, генерал-майор Свиты 1914. Окончил Пажеский корпус в 1887. Выпущен корнетом в лейб-гвардии Казачий полк. В 1901 ему разрешено было присоединить к своей фамилии фамилию своей бабушки и стал именоваться графом Граббе, графом Никитиным. С 25 июня 1897 по 3 января 1910 – адъютант великого князя Михаила Николаевича. В 1914 произведён в чин генерал-майора с зачислением в Свиту Его Императорского Величества. 2 января 1914 назначен командиром Собственным конвоем Его Величества Николая II и оставался на этом посту до самого свержения монархии.
СТР. 162. ФРЕДЕРИКС ВЛАДИМИР БОРИСОВИЧ (1838 – 1927) – русский государственный деятель, граф 1913, генерал, член Гос. Совета 1905. Из прибалтийских баронов. Крупный помещик. В 1891 – 93 - управляющий придворной конюшенной частью. С 1893 помощник министра, а с 1897 министр императорского Двора. Один из ближайших сановников Николая II. После Октябрьской революции – эмигрант.
НИЛОВ КОНСТАНТИН ДМИТРИЕВИЧ (1856 – 1919) – российский адмирал, приближённый Николая II. Родился в дворянской семье. Образование получил в морском училище. Участник рус.-тур. войны 1877 – 1878. С 1878 – командир миноносца «Палица». В 1890 – 1903 адъютант генерал-адмирала великого князя Алексея Александровича. Одновременно в 1894 – 1899 – командовал яхтой императора «Стрела», а в 1899 – 1901 – крейсером 1-го ранга «Светлана». 8-го октября 1905 назначен флаг–капитаном Николая II и оставался на этом посту до 1917. Во время войны постоянно находился при императоре Николае II. Во время февральской революции арестован и находился в заключении в Петропавловской крепости. После Октябрьской революции оставался в России. Расстрелян в 1919.
НАРЫШКИН КИРИЛЛ АНАТОЛЬЕВИЧ (1868 – 1920) – генерал. Окончил училище правоведения 1889, офицером с 1890, полковник лейб-гвардии Преображенского полка. В 1917 начальник Военно-Походной канцелярии при Императоре Николае II.
ГЕРЦОГ ЛЕЙХТЕНБЕРГСКИЙ НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ (1868 – 1928) - активный участник Белого движения, музыкант. Внук герцога Максимилиана Лейхтенбергского и великой княгини Марии Николаевны. Отец – князь Николай Максимилианович Романовский. По указу Императора Александра III от 11 ноября 1890 воспитанники князя Николая Максимилиановича Романовского получили право пользоваться титулом герцогов Лейхтенбергских с наименованием светлости, совершенным отделением от императорской фамилии и внесением в родословные книги С.-Петербургской губернии; герб их – в 15-ой части «Общего гербовника».
Служил в императорской гвардии, был поручиком лейб-гвардии Преображенского полка. Кавалер ордена Святого Георгия 4-й степени 20 августа 1916. К 1917 имел должность флигель-адъютанта Николая II и звание полковника. После Октябрьской революции – активный участник Белого движения, один лидеров киевских монархистов. С 1920 находился в эмиграции, где участвовал в создании Донского хора имени Платова и некоторое время им управлял.
КНЯЗЬ ДОЛГОРУКОВ ВАСИЛИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ (1868 – 1918) – гофмаршал Двора Его Императорского Величества Николая II, генерал-майор. В 1880 окончил Пажеский корпус, по окончании которого в чине корнета получил назначение в Конный лейб-гвардии полк. В 1907 – адъютант Его величества Императора Николая II. В марте 1910 был произведён в чин генерала майора. С 1910 по 1912 – командир 3-го драгунского Новороссийского полка. С 1912 по 1914 – полковой командир Конно-гренадёрского лейб-гвардии полка, Свиты его Величества. Во время первой мировой войны находился при Царе в Ставке. Дослужился до гофмаршала Двора Его Императорского Величества, награждён орденами.
14 августа 1917 добровольно последовал за Императором и Императрицей в качестве сопровождающего к месту ссылки императорской семьи. Во время заточения всегда рядом с Государём; пилит дрова, чистит снег, копает землю. Князь не только сочувствует Николаю II, но и старается защитить его. Дорога в Екатеринбург стала для него последней. По приезде князя (30 апреля 1918) сразу посадили в тюрьму. А 10 июля он был расстрелян в лесу, погребён был только когда в город вошли части Белой армии.
СТР. 162. ФЁДОРОВ СЕРГЕЙ ПЕТРОВИЧ (1869 – 1936) – выдающийся российский хирург, доктор медицинских наук, профессор, основатель крупнейшей отечественной хирургической школы, «отец русской урологии».
В 1892 первым в России приготовил и применил для лечения больных холерой антитоксин, а затем столбнячный токсин и антитоксин. В 1893 приготовил лечебную противостолбнячную сыворотку.
В апреле 1895 защитил докторскую диссертацию на тему о столбняке. В 1903 возглавил кафедру госпитальной хирургической клиники Военно-медицинской академии.
В 1907 избран председателем Российского урологического общества.
В 1909 за достижения в научной и практической деятельности был удостоен звания почётного лейб-хирурга, а в конце 1912 утверждён в должности лейб-хирурга императорской семьи.
После начала Первой мировой войны сопровождал Николая II и цесаревича Алексея в поездках на фронт.
После Февральской, а затем и Октябрьской революции 1917 С.П. Фёдоров, отказавшись от приглашений иностранных хирургов эмигрировать, принял решение служить народу России, продлжал развитие отечественной хирургии, призвав своих коллег и студентов с удвоенной энергией работать и творить по-новому.
СТР. 171. ШТЮРМЕР БОРИС ВЛАДИМИРОВИЧ (1848 – 1917) – российский государственный деятель, из обрусевших немцев. Действительный статский советник 1891, обер-камергер Двора Е.И.В. ноябрь 1916.
Родился в семье помещика Тверской губернии. В 1872 окончил юридический факультет Петербургского университета со степенью кандидата прав. Служил в канцелярии Первого департамента Правительствующего Сената, затем в министерстве юстиции.
В 1894 был назначен Новгородским, а в 1896 – Ярославским губернатором. Проявил себя талантливым администратором.
В 1916 назначен председателем Совета министров, с 3 марта по 7 июля того же года – одновременно министром внутренних дел, а с 7 июля – министром иностранных дел. Боролся против революционного движения и думской оппозиции. На посту министра иностранных дел Штюрмер действовал по непосредственным указаниям Императора Николая II с чрезвычайной смелостью и настойчивостью в деле обеспечения русских выгод в случае успешного оканчания войны и добился согласия союзников на все русские требования. За это его крайне невзлюбили союзные представители, ведшие против Штюрмера настоящую травлю. 10 ноября 1916 уволен в отставку. На посту Председателя Совета министров Штюрмер не смог наладить отношений ни с либеральной общественностью, ни с прессой, ни с большинством думских фракций. Ненависть к Штюрмеру чрезвычайная.
Великий князь Георгий Михайлович писал императору: «…что общий голос в России – удаление Штюрмера…»
В ходе Февральской революции 1917 Штюрмер был арестован и заключён в Петропавловскую крепость, затем был помещён в больницу тюрьмы «Кресты», где и скончался.
СТР. 181. РОДЗЯНКО МИХАИЛ ВЛАДИМИРОВИЧ (1859 – 1924) – политический деятель. Один из лидеров Октябристов. Член Гос. Совета 1906 – 07. Депутат 3-й и 4-й Думы 1907 – 17. Кадет в первую мировую войну. После Февральской революции возглавил временный комитет Гос. Думы 1917. В гражданскую войну с армией Деникина 1918-20. Эмигрировал в Югославию 1920, где и умер.
СТР. 182. БЕЛЯЕВ МИХАИЛ АЛЕКСЕЕВИЧ (1863 – 1918) – генерал 1914. Окончил Акад. Генштаба 1893. В рус.-япон. войну 1904 – 05 начальник канцелярии штаба 1-й Маньчжурской армии и штаба главкома. В Первую мировую войну 1914 – 16 начальник Генштаба, одновременно с 1915 член Военного совета, представитель в румынской главной квартире, с 1917 военный министр до создания Временного правительства во время Февральской революции 1917.
ИВАНОВ НИКОЛАЙ ИУДОВИЧ (1851 – 1919) – генерал. Окончил Михайловское артиллерийское училище 1869. Участник рус.-тур. войны 1877 – 78 и рус.-япон. 1904 – 05. В 1907 – 08 главный начальник крепости Кронштадт. С началом Первой мировой войны 1914 – 18 командующий Юго-Западным фронтом, показавший успех в Галицийской и Варшавско–Ивангородской операциях 1914. Но весной 1915 Юго-Западный фронт потерпел поражение в Галиции. В марте 1916 генерал Иванов сдал командование фронтом генералу Брусилову и был назначен членом Гос. Совета, состоял при Ставке ВГК.
27.02.1917 Николай II назначил Иванова командующим войсками Петроградского ВО, предоставив ему чрезвычайные полномочия для подавления начавшейся в столице Февральской революции 1917. Иванов двинулся с войсками, снятыми с фронтов на Петроград, но в ночь на 2 марта Николай II запретил ему предпринимать какие-либо действия впредь до получения новых указаний, а снятые с фронта войска вернуть обратно.
02.03.1917 Николай II, находившийся в императорском поезде, отрёкся от престола. Находившийся в Царском селе Иванов был арестован, 18 марта был доставлен в Петроград и заключён в Петропавловскую крепость. Осенью 1917 был освобождён и уехал в Киев, а оттуда на Дон. В 1918 некоторое время командовал белоказачьей Южной армией. Умер в 1919 от тифа.
СТР.183. ЭВЕРТ АЛЕКСЕЙ ЕРМОЛАЕВИЧ (1857 – 1926) – генерал. Участник рус.-тур. войны 1877 – 78. Атаман забайкальских казаков. В Первую мировую войну командовал 43-й армией. В 1915 – 17 главнокомандующий Западным фронтом. После Февральской революции 1917 снят с поста. В старости работал бухгалтером.
СТР. 188. ПОКРОВСКИЙ НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ (1865 – 1930) - государственный деятель, последний (при императорском режиме) министр иностранных дел Российской империи.
Из биографии: из дворян, сын действительного статского советника, землевладелец – имел 300 десятин приобретённого в Ковенском и Паневежском уездах Ковенской губернии и 130 десятин пастбища, совместно с крестьянами.
В 1888 – по окончании юридического факультета Санкт-Петербургского университета поступил на службу в министерство финансов. С 1903 в Канцелярии Комитета министров и ряда других должностей.
30 ноября 1916 назначен министром иностранных дел (по 4 марта 1917). Назначение его министром иностранных дел после Б.В. Штюрмера было воспринято обществом как «поражение распутинцев» (в Государственной Думе его называли «кристаллически честным»). По свидетельству современника, Покровский «чувствовал себя на своём новом посту нехорошо», просился у царя в отставку, жалуясь на совершаемые без его ведома закулисные попытки заключить сепаратный мир.
С апреля 1918 – зам. Председателя Союза защиты интересов русских кредиторов и должников – общественной организации, возникшей для учёта взаимных германо-русских претензий в соответствии с Брестским мирным договором.
Эмигрировал, занимался наукой, в том числе читал лекции в Ковенском (Каунасском) университете.
ВОЙНОВСКИЙ-КРИГЕР ЭДУАРД БРОНИСЛАВОВИЧ (1864 – 1933) - государственный деятель, инженер, последний министр путей сообщения Российской империи.
Получил образование в Петербургском технологическом институте, затем в Институте инженеров путей сообщения. В годы Первой мировой войны был назначен на должность начальника управления железных дорог в министерстве, а в апреле 1916 был назначен министром путей сообщения. Впервые министром стал специалист, прошедший хорошую школу этого ведомства. Этот пост Войновский-Кригер занимал несколько месяцев. Начавшаяся буржуазно-демократическая революция не сумела сделать справедливый выбор между знающими своё дело специалистами и политически ангажированными чиновниками. Транспорт всё более становился заложником политики.
После революционных потрясений Войновский-Кригер уехал за границу, где вёл научную работу.
СТР. 211. САВИЧ СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (1863 – 1939) – генерал. Окончил Михайловское артиллерийское училище: выпущен подпоручиком в 31 Арт. бригаду 1884. В 1890 окончил Николаевскую академию Генерального штаба. В 1905 назначен начальником штаба отдельного корпуса жандармов. В генерал-майоры произведён 1906. В 1909 – начальник штаба приморского военного Округа с производством в генерал-лейтенанты. 1915 – начальник штаба Юго-Западного фронта. С 22.10.1916 – главный начальник снабжения армий Северного фронта. Присутствовал при отречении Николая II от Престола в городе Пскове. В 1917 уволен от службы по прошению с мундиром и пенсией. Во время гражданской войны участвовал в белом движении на Севере России. Эмигрировал. Умер в Брюсселе 1939.
СТР. 218. КЕРЕНСКИЙ АЛЕКСАНДР ФЁДОРОВИЧ (1881 – 1970) - политический деятель. Адвокат. В 1904 окончил юридический факультет Петербургского университета. Лидер фракции трудовиков 4-й Гос. думе. С марта 1917 эсер. В составе Временного правительства: министр Юстиции 1917 (март–май ). Военный и морской министр 1917 (май–сентябрь), а с 8 июля одновременно министр-председатель (премьер). С 30 августа – Верховный главнокомандующий. После Октябрьской революции организатор антисоветского мятежа, после ликвидации которого бежал на Дон. С 1918 белоэмигрант.
ЧХЕИДЗЕ НИКОЛАЙ СЕМЁНОВИЧ (1864 – 1926) – политический деятель России и Грузии.
Из биографии: из дворян. Окончил Кутаисскую гимназию. В 1887 поступил в Новороссийский университет, откуда был исключён за участие в студенческих волнениях. Позднее поступил в Харьковский ветеринарный институт, откуда в 1888 также был исключён.
С 1892 – член социал-демократической организации (известной как «Месаме Даси»), в 1898 вошёл в РСДРП, с 1903 меньшевик. В 1898 переехал в Батуми, где работал инспектором муниципальной больницы.
В 1907 становится депутатом 3-й Гос. Думы от Тифлисской губернии.
С 1912 – депутат 4-й Гос. Думы, глава фракции меньшевиков, член «думской ложи» Великого Востока России. После начала Первой мировой войны меньшевистская фракция во главе с Чхеидзе вместе с большевиками 26 июля 1914 проголосовала против военных кредитов.
СТР. 229. ШУЛЬГИН ВАСИЛИЙ ВИТАЛЬЕВИЧ (1877 – 1976) – русский публицист и крупный политический деятель. Депутат второй, третьей и четвёртой Государственной думы, принявший отречение из рук Николая II в Пскове в императорском поезде.
СТР. 235. САХАРОВ ВЛАДИМИР ВИКТОРОВИЧ (1853 – 1920) – генерал от кавалерии. Годы службы: 1869 – 1917, род войск – кавалерия, пехота. Участник рус.-япон. войны. Командовал несколькими армейскими подразделениями. Последние – Дунайская армия, помощник августейшего Главнокомандующего армиями Румынского фронта Фердинанда.
СТР. 260. ХАБАЛОВ СЕРГЕЙ СЕМЁНОВИЧ (1858 – 1924) – генерал-лейтенант. Выпускник Михайловского артиллерийского училища. Выпущен в Терскую конно-артиллерийскую № 1 батарею. Участник рус.-тур. войны 1877 – 78.
В 1886 окончил Николаевскую академию генерального штаба по первому разряду. Состоял при Петербургском ВО и занимал ряд высоких должностей.
В 1914 – 1916 – военный губернатор Уральской области и наказной атаман Уральского казачьего войска.
13 июня 1916 был отозван в столицу и назначен главным начальником Петроградского военного округа.
24 февраля 1917 командующему войсками Петроградского военного округа генерал-лейтенанту С.С. Хабалову была передана вся полнота власти в столице.
Во время Февральских событий Хабалов был арестован и заключён в Петропавловскую крепость. Освобождён после Октябрьской революции, уволен со службы с мундиром и пенсией.
В 1919 уехал на Юг России. В марте 1920 эвакуировался из Новороссийска в Салоники.
СТР. 267. МАРИЯ ФЁДОРОВНА (1847 – 1928) – Императрица, супруга Императора Александра III, мать Николая II.
СТР. 394. ЛЬВОВ ГЕОРГИЙ ЕВГЕНЬЕВИЧ (1861 – 1925) – политический деятель. Помещик. Служил в министерстве внутренних дел 1886 – 93. Депутат 1-й Гос. Думы. Близок к кадетской партии. В Первую мировую войну, во время Февральской революции 1917 председатель (премьер) Временного правительства до июля 1917, заменён А.Ф. Керенским. После Октября 1917 эмигрировал во Францию, где и умер в Париже.
МИЛЮКОВ ПАВЕЛ НИКОЛАЕВИЧ (1859 – 1943) – политический деятель. Сын архитектора. Окончил Московский университет 1882. За революционную деятельность был сослан в Рязань 1894 – 94.
Преподавал за границей – в Болгарии, США. Вернулся в Россию в 1905. Один из основателей кадетской партии. По его собственному признанию начал революционный процесс в 1916 своей речью в Думе (глупость или измена) нападками на Императрицу и её окружение.
Министр иностранных дел Временного правительства России. Эмигрировал в 1920 во Францию.
ТЕРЕЩЕНКО МИХАИЛ ИВАНОВИЧ (1886 – 1956) – крупный предприниматель, владелец сахарорафинадных заводов, крупный землевладелец. Министр финансов Временного правительства России.
* В примечания не включены Император Николай II и его семья
Книга вторая. Часть четвёртая
© Copyright: Фролов Владимир Иванович, 2012
Свидетельство о публикации №212081501246
Свидетельство о публикации №212081501246
Рецензии