Истории в цветах

Вермилион.

Ее крик разорвал в клочья шелест дождя. Небо прижимало ее к полу. Она упала на колени, брызги воды разлетелись в стороны. Она скребла ногтями ржавые металлические листы пола. Она рыдала, выкрикивая в темноту его имя. Но дождь смывал ее слезы, а тишина глотала звук ее голоса. Она видела, как он уходит. Видела, как он поворачивается к ней спиной и выходит в дверной проем. Там он пройдет по темному коридору, поднимется по железной лестнице и направится к выходу... он никогда не вернется сюда.
Алые облачка растекались в воде под ее руками. Она била кулаками о холодный металл, она кричала. Каждая капля дождя приносила ей боль, каждый вдох, каждый звук - все это делало более реальным этот мир, мир, в котором он ушел от нее. Она пришла в этот мир только ради него. Ради одного его взгляда, единственного его прикосновения. Она ждала его здесь. Ждала целую вечность. Ждала в одиночестве. Она дождалась его. Наконец он пришел. Он нашел ее, он отыскал ее в этом железном лабиринте... Но теперь он уходит. И все то время, что она провела без него, и все то время, что ей теперь предстоит без него провести, обрушивалось на нее с неба потоками холодной воды. Горячие слезы остывали на ее лице, крик ее таял в бесконечных лабиринтах ее мира. Она вскочила на ноги, подбежала к своему столику и резким движением опрокинула его. На пол полетели флакончики, бутыльки, коробочки, несколько книг и рамка с фотографией. Большое зеркало в деревянной раме рухнуло на пол и разлетелось на множество осколков. Не в силах больше кричать, задыхаясь, она принялась бить руками стену, на которой после каждого удара оставался маленький алый след. Резко она отпрянула от стены и, пошатнувшись, упала на битые стекла...
Она не помнила, сколько уже она сидела так, у стены, и писала на холодном металле его имя своей кровью. Вечность проходила так медленно. Теперь ей нечего было ждать, он больше не придет. В ее мир пришло одиночество, делая невыносимым каждый вдох, каждый выдох... В сумраке ее комнаты тускло мерцали битые стекла. Его лицо на фотографии, лежащей на полу в луже, потускнело и стало едва различимым сквозь алое пятно на воде. Все, что осталось ей теперь от него - лишь его имя. Она больше не могла произнести его. Не только потому, что звук ее голоса больше не мог прервать бесконечной тишины этого мира, но и потому, что она забыла, как оно звучит. Она могла только писать единственные буквы, которые она знала. И она писала его имя на стене. Она писала его снова и снова, а холодный дождь снова и снова смывал алые буквы со стены...

Скарлет.

Алая лента, привязанная к обломку поржавевшей трубы, взметнулась вверх, стремясь улететь из этой комнаты. Но узел был затянут крепко. Ветер... свежий ветер, с поверхности. Он пахнет травой, пахнет морем, пахнет солнцем. Первый раз за целую вечность он проник в эти темные лабиринты, скрытые глубоко под землей. А вот и луч солнца упал на стену, окрасив ржавые железные листы в непривычный оранжевый. Она никогда не видела солнца, никогда не знала ветра. Но она сразу поняла, что произошло: он нашел вход в ее мир. Он, наконец, пришел...
Она знала, что он придет сюда. Она просто не знала, когда. Она решила прийти в этот мир и ждать его, ждать столько, сколько придется. И она ждала... вечность. Она бесконечно блуждала по железному лабиринту, ожидая его прихода. Она готовилась к этой встрече. В своей комнате она повязала алую ленточку на обломок трубы. Годами она сидела у зеркала за своим столиком, стараясь довести себя до совершенства. Веками она смотрела на черно-белое фото с изображением его лица, самого прекрасного лица во всех мирах... Она так ждала этой встречи, хотя и знала, что должно произойти...
На ее плечо упала холодная капля воды. Затем вторая... В тишине звон падающих капель перерос в непрерывный шелест. Небо. Небо спускалось в ее мир миллионом крупинок. Ее комнату все еще озаряло солнце, а за дверью, в холодной темноте, небо обрушивалось шумными потоками на железный лабиринт. Как долго она ждала этого дождя! По щекам ее катились горячие слезы и, падая, оставляли на полу алые кляксы. Наконец она услышала осторожные шаги в темноте. Она направилась к выходу из своей комнаты. Она вышла под дождь, звенящий о старые трубы. Капли неба катились по ее обнаженному телу. Холодный мокрый металл обжигал ступни при каждом шаге. Она вышла навстречу ему. Он робко вышел из тени. Они подошли друг к другу, глядя глаза в глаза. Горячие слезы струились по щекам. Дождь согревал, холодный свет синего неба наполнял мир мягким сиянием. Она поднесла руку к его щеке. Он поднес к ее щеке руку... Еще мгновение. Всего лишь мгновение. Но это мгновение показалось ей длиннее вечности, которую она провела без него. Всего лишь мгновение, и... Ее рука коснулась его щеки, ее щеки коснулась его рука...
Она обрушилась на пол миллионом холодных капель. В мгновенье она растаяла от его прикосновения, растворившись в потоках дождя. Она исчезла из этого мира, чтобы никогда больше не вернуться. Но, то мгновенье, что она глядела в его глаза, покажется ей дольше, чем вечность, которую она проведет без него...
Он, наверное, так и не понял, что произошло. Он так и не узнал, кто она, что она здесь делала, куда исчезла... Он заметил что-то алое у дальней стены. Он подошел ближе и увидел ленточку, привязанную к обломку трубы. Он дотронулся до мокрой ткани, узел развязался, и ленточка тихонько опустилась в его ладонь. Он положил ее в карман и направился к выходу. Лучи солнца лились с высоты, небо окутывало мягкой пеленой дождя.
С тех пор он всегда носил с собой найденную в железном лабиринте алую ленточку...
 



Серебро

Снег искрился холодным серебряным блеском. Вертикали черных стволов делили пространство на неравные отрезки. Пар вырывался из разомкнутых губ, остывая на морозе. Белое солнце, тускло светящее из-за тяжелых серых облаков, рисовало серые тени на белом снегу. Вереница неглубоких следов тянулась за спиной из-под шлейфа белого платья. Белые руки хватались за черные ветви. Она шла все быстрее и быстрее, она шла на сладкий, манящий запах, запах, до этого дня не знакомый ей. В ушах стоял звон. Ей слышались колокола. Где-то вдалеке за лесом, на холме, в часовне били во все колокола. Она знала, что часовня давно пустует, только ветер теперь живет в ее стенах. Но она была уверена, что слышит звон старых колоколов.
Высокие деревья остались за спиной, теперь она пробиралась через заросли боярышника. На острых черных шипах дрожали серебряные капли, срывавшиеся вниз при каждом прикосновении. Снег хрустел под ее босыми ногами. Все ближе и ближе подбиралась она к источнику незнакомого сладкого запаха. Он так манил, она ничего не могла с собой поделать, ее тело само двигалось вперед.
Черные кусты начали редеть и впереди заиграли серебряные блики. Она вышла на берег тихой заводи. Она увидела его. Он стоял на коленях у воды и, наклонившись, жадно пил серое небо, отраженное в неровной поверхности заводи. Он услышал ее, он давно узнал о ее приближении, но продолжал пить, делая вид, что ничего не замечает. И только теперь она поняла, что за запах так манил ее сюда. Его руки были забрызганы кровью. В воде расплывались красные разводы. Да, это кровь, она пахла так сладко. Но не только. Был еще запах. Его запах. Запах дикого зверя. Она подошла ближе, ее рука сама тянулась к нему… Он обернулся, глаза его сияли, на губах играла легкая улыбка. Да, он узнал о ее приближении давным-давно. Ведь она пахла почти также как он…
В одно мгновение он оказался возле нее, сжал в своих объятьях. Она почувствовала острую боль в плече и только тогда поняла, что он укусил ее. На мгновение она испугалась, но потом непередаваемое чувство покоя пришло к ней. Да, так должно было случиться. И она хотела этого. Она хотела, чтобы кто-то сделал это, положил конец тому, чем она являлась.
Белое солнце, снег, блики на воде – все кружилось в серебряном вихре, тянуло ее за собой. Она перестала чувствовать свое тело. Теперь все, что она видела – были его глаза. Пара глаз, сверкающих отблесками белого солнца. Она видела его улыбку. Так улыбалась ей смерть…
Она погрузилась в воды серебряной реки, которые уносили ее все дальше и дальше от этого мира…

Платина

Его солнце озаряло весь мир. Белое небо, белая земля. Морозный воздух наполнял грудь. Он бежал быстрее ветра. Чужая кровь наполняла тело невероятной силой. Он бежал так долго, как мог. Наконец он начал чувствовать усталость. Он забежал в ближайший лес, выбежал на опушку и обнаружил себя на берегу небольшой реки. Медленным шагом он двинулся вдоль берега, любуясь красотой мира. Все вокруг сияло белизной. Он вдыхал полной грудью теплое сияние морозного дня. Белый пар поднимался клубами от его раскаленного тела, снег таял под ногами. Пройдя немного, он остановился у небольшой запруды и нагнулся к воде, чтобы напиться отражением неба. Ему казалось, что, если он сделает глоток, то почувствует вкус облаков. Нагнувшись, он взглянул на неровную поверхность запруды: отсюда вода была похожа на жидкую платину. Белое небо сверкало тысячами бликов…
И в этот миг он услышал ее. Ветер принес ее запах… Она приближалась. Она была такой же, как и он. Он улыбнулся. Его восторг не знал границ. Да, день действительно чудесен.
Ее запах манил. Он чувствовал аромат ее тела. Он слышал каждый ее шаг, шелест платья, биение ее сердца, вдох, выдох… вдох, выдох…
Он решил остаться на месте – она сама найдет его… Он опустился на колени и продолжил пить белое небо из запруды. Через некоторое время шаги слышались достаточно близко, нет, не достаточно… ближе, ближе… ближе.
Он встал, повернулся и двинулся ей навстречу. Он понимал, с какой скоростью он двигается, понимал, что она не успеет даже осознать, что происходит, и его это позабавило. Но он видел все отчетливо и ясно: невысокая девушка, длинные темные волосы, бледная кожа, карие, почти черные глаза, белые губы, красные уголки глаз, белое платье… Он подошел к ней, обнял, прижал к себе. Он понимал, что действует его тело, а разуму приходится лишь наблюдать. И он наблюдал. Наблюдал, как ее глаза медленно расширялись от испуга, как губы ее начали шевелиться в попытке что-то сказать, в то время как он наклонился к ее плечу и вцепился в него зубами. И непередаваемое чувство покоя, счастья и почти детской радости вдруг охватило его. В тот же миг он почувствовал острую боль в плече. Он чуть не рассмеялся – она тоже укусила его, и теперь пила его кровь, как он пил ее. Так стояли они некоторое время, потом, неожиданно, оказались лицом к лицу. Они смотрели друг другу в глаза, они улыбались. Все кружилось перед глазами. Весь мир наполнился сиянием, какого он никогда еще не видел. Он держал ее за руку, она крепко сжимала его ладонь. Они бежали сквозь лес, потом – по заснеженной равнине, потом – по льду замерзшего озера, потом – снова лес, поле… Яркое белое солнце купало их в своих теплых лучах. Так они добежали до края земли. Под ногами шелестел песок, смешанный с крупинками льда. Холодные брызги нежно касались лица. Волны приветствовали их, обрушиваясь на замерзший берег. Солнце сияло в каждой капле, в каждой песчинке. Он крепко сжал ее руку и посмотрел в ее бездонные глаза, она глядела на него и улыбалась. Шаг, второй, третий… Песок под ногами стал холодной водой. Они бежали по бушующей массе сверкающей платины. Они бежали навстречу солнечному свету…




Бирюза

Окно занавешивало черное кружево ветвей на фоне темнеющей бирюзы. Совсем недавно комната наполнилась сумраком, и он, словно вода, мягко давил на тело, ласкал кожу. Она сидела в глубоком кресле у стены. Она вспоминала недавний разговор. Несколько минут назад он вышел из этой комнаты и исчез в вечернем сумраке. Черная карета умчала его по аллее, стуча копытами о замерзающую землю. Там, в конце парка, его карета свернет направо, и он растворится среди огней газовых фонарей, растворится в запахах ночного города. Она сидела в кресле, представляя его, уезжающего в черной карете, запряженной четверкой вороных лошадей, представляя, как он тает в безбрежной бирюзе этого вечера.
Мягкое кружево нежно ласкало ладонь, холодный воздух проникал в грудь, щекоча легкие сладким запахом опавшей листвы. Холодная кожа красного кресла обжигала плечи. Ветер, проникший в темную комнату сквозь приоткрытое окно, шелестел множеством юбок ее платья, листал недочитанную книгу на столе. Она вдыхала запах вечернего воздуха, а щека ее все еще горела от его прикосновения. Белая кожа розовела румянцем, в глазах мерцал огонек – отблеск зашедшего солнца, спрятавшегося за черные ветви тысячелетнего парка. В груди что-то сладко жгло, грело, давило… она не могла объяснить это чувство, хотя – нет, она могла объяснить это. Это… это… это любовь? Она не была уверена, но других объяснений у нее не было. Столько раз она все обдумывала, столько раз она повторяла все слова, которые он ей сказал, все слова, которые она сказала ему. Да, все так, и не может быть по-другому.
Столько раз она была влюблена. Но это совсем другое. Это не влюбленность, это точно не влюбленность. Ничего подобного она не чувствовала. Никогда. Ни с кем. Никогда раньше она не встречала людей, подобных ему. Да, он такой один. С первого взгляда он не был ей интересен. Но после немногочисленных бесед, после всех писем, что они друг другу писали, она поняла, что он стал частью ее. Или она – его? Холодок пробежал по ее телу. Опять перехватило дыхание. Она вспомнила их первый поцелуй, первый и единственный.
Сердце с силой начало биться наружу. Воздух в комнате раскалился, обжигая плечи, щеки. Вечерняя бирюза тихо таяла от желания увидеть его снова. Ей так хотелось, чтобы он скорее вернулся, или, чтобы он не уезжал совсем. Но он вернется, скоро. Скоро он будет с ней. Он вновь коснется ее щеки, вновь поцелует ее, прижмет к себе…
Она поняла, что с силой сжимает подлокотники большого кожаного кресла. В висках стучало. Вечерний воздух обжигал грудь. Она глубоко вдохнула аромат осеннего парка. Нужно успокоиться, набраться терпения. Скоро он вернется. Надо лишь дождаться его.
Ветер, влетевший в окно, взметнул занавески, зашелестел юбками ее платья, пролистнул целую главу книги, лежавшей на столе. Остатки бирюзовых сумерек наполняли комнату.  Она глядела в окно, где ночь куталась в черное кружево ветвей тысячелетнего парка.

Сирень

Стук копыт внезапно прервал ход его мыслей. Экипаж подскочил на камне, сильно качнулся и снова выровнял ход. Сиреневые сумерки окутали опустевший парк. Черные деревья проплывали мимо, отражаясь в сиреневых зеркалах луж. Стая ворон с шумом поднялась в воздух. Он проводил их взглядом. Он вспомнил ее ресницы. Как она прятала взгляд за этими восхитительными ресницами. Как ему хотелось прикасаться к ним, чувствовать нежность каждого волоска. Как она вдруг взмахивала ими и обнажала свои бездонные бирюзовые глаза, глядя на него снизу вверх… Они танцевали. Ее невесомая правая рука лежала в его левой руке. Ее левая рука – у него на плече. Он придерживал ее за талию… Они касались друг-друга так осторожно… Говорили так тихо.
Экипаж вновь качнулся, разбив сладкое воспоминание. Разлитая в вечернем воздухе сирень обжигала легкие. Он выглянул в окошко: парк редел, и вдалеке уже показались огоньки городских фонарей.  Он вспомнил, как ее медные волосы отражали свет сотен свечей опустевшего бального зала. Как он целовал эти волосы, вдыхая аромат сирени.
Он вспомнил их редкие разговоры и частые письма. Как они делились своими мыслями, чувствами. Они медленно и незаметно переплетали свои жизни, смешивая воедино память друг-друга. Сладкий запах сирени наполнил грудь и тепло начало распространяться по всему телу. Вот оно достигло кончиков пальцев, превратившись в приятное покалывание. Он улыбнулся. Он думал о ней. Она была хороша. Он никогда раньше не встречал таких как она… Нет, встречал. Но только она смогла так раскрыться, показать всю свою красоту. А может быть не всю? Не важно, того, что он узнал, уже с лихвой было достаточно, чтобы влюбиться в нее без памяти… Нет, не так. Чтобы полюбить всем сердцем.
Он был счастлив. По-настоящему счастлив, что повстречал ее. Что сумел разглядеть в ней то, чего не видели другие, да и он мог бы не увидеть…
Город встретил его радостным стуком колес о мостовую.
Сегодня он поцеловал ее на прощание. Он прикоснулся к ее белой щеке. Ее кожа была как шелк… или как бархат. Она мгновенно загорелась румянцем. Глаза ее вспыхнули закатным солнцем, когда он уходил прочь в сиреневые сумерки. Она молчала, он тоже. В тишине раздавались только глухие удары двух сердец, бьющихся в такт его шагам.
Он вышел из дома, спустился по ступеням крыльца, прошел через двор, поросший травой, и сел в свой экипаж. Четверка вороных лошадей помчала его сквозь тысячелетний парк навстречу сияющему городу. Сиреневое небо мягко опускалось на землю, делая воздух плотнее, обволакивая, убаюкивая.
Там, в глубине парка, осталась она. В своей комнате с окнами, выходящими на запад, она осталась наедине с этими сиреневыми сумерками. Там, в тишине сонного дома она будет ждать его возвращения. Будет думать о нем, так же, как он думает о ней сейчас. Она, такая красивая, такая нежная, будет ждать его.
Но он все решил уже тогда, когда целовал ее на прощание на закате этого дня. Он не вернется. Он больше не увидит ее. Она не для него, и он не для нее. Они не будут вместе. Он вышел из ее комнаты, чтобы навсегда раствориться в вечернем сумраке и уйти из ее жизни.
Медленно и тихо на город опустилась ночь, придя из-за тысячелетнего парка.

 


Охра

Шумный праздник сменился тишиной ночной улицы. Город спал, ожидая возвращения солнца. До рассвета оставалось несколько часов. Он совсем забыл, каково это, ночевать в машине. Холод. Дикий холод. В этом мире такие холодные ночи! А днем чувствуешь себя на втором круге Ада… или где там у них огонь и сера и толпы чертей? Фонари разливали в ночи мягкий оранжевый свет. Остывший асфальт искрился осколками битых стекол. Ветер гнал низкие клубы городской пыли. Он пытался укутаться в свой плащ, пытался не чувствовать холода, пытался уснуть. Но холод и тишина ночной улицы не давали покоя. Картинки прожитого дня мелькали пред глазами. То, что было, то, что могло быть… Ветер завывал в металлическом корпусе машины. Ветер напоминал. Да, ведь иногда он забывался, и ему казалось, что он кому-то нужен… но ветер время от времени гудел среди металлических листов, напоминая о том, что он сейчас один, на этой пустой улице, в остывшей машине пытается уснуть, кутаясь в плащ. Он засыпал, да, он уже засыпал, зная, что, проснувшись с рассветом, начнет новый день. И этот день, наполненный светом солнца и вечно парящей в воздухе пылью, не будет ничем отличаться от предыдущего дня, скрывшегося за горизонтом, в ласковых объятьях ночи. Иногда он хотел заснуть и проснуться в другом мире, но просыпался каждый раз здесь, под этим палящим солнцем, среди каменных останков былых надежд, на этом кладбище чудных идей и светлейших порывов – в месте, именуемом городом. И каждый раз ему приходилось возвращаться после ночи небытия в этот мир, где прошлое давило на грудь, не позволяя сделать вдох, где будущее не предвещало покоя, не позволяя сделать выдох. Лишь ночь, озаренная желтоватым светом фонарей, дарила облегчение, покой, ведь в ее прохладе было растворено небытие, наполнявшее тело с каждым вдохом. Он засыпал…
Монотонный гул прерывался грохотом, стуком, металлическим лязгом. Воздух ощутимо вибрировал от звуков проснувшегося города. Лучи желтого солнца заглядывали в окна с коричневым светофильтром. Утренняя прохлада исчезала, плавясь над раскаляющимся асфальтом. Дрожа, он выбрался из кузова, вдохнул пыльный воздух нового дня и, ругаясь, принялся накачивать спущенное колесо. Через некоторое время он сел в кабину, вставил ключ в замок зажигания, и с негромким гудением мир поплыл мимо стекол, превращаясь в облако пыли позади машины.
Раскаленный воздух обжигал легкие, сухой ветер, врываясь в открытое окно, словно кошка шершавым языком, лизал кожу. О солнцезащитных очках напоминало только давление дужек за ушами – яркий свет слепил даже сквозь коричневые стекла. Единственная польза от них – защита от пыли. Небольшая защита.
Еще одна вспышка назойливых воспоминаний… Нет. Очки. Лучше думать о них.
Бесконечная грохочущая вереница машин ползла мимо. И в каждой машине сидел человек. Такой же, как он. Изнывающий от жары. Скрывающий глаза за темными очками. Запертый в металлическую клетку с оптимальным обзором и зеркалами. Вынужденный погружаться в свои воспоминания о прошлом и будущем.
Вдруг ему захотелось хоть что-то изменить. Он снял очки. Невыносимая пыльная белизна мира заставляла щуриться. Глаза болели, болели брови, болел лоб, в висках стучало. Глаза медленно привыкали к свету.
Может, что-то изменится?

Сангина

Господи, как все достали! Как все достало! Боже, неужели это мое отражение? До чего же тошно. Пора уходить. Как и всякий раз, поутру приходит эта навязчивая мысль: пора уходить. Не важно, куда. Важно, откуда. Надо срочно уходить отсюда. Здесь находиться невыносимо. И отражение в зеркале явно говорит о том же. Прочь!
Она быстро вышла из «дамской комнаты», оставив там, в зеркалах, свое ненавистное отражение. Чей-то оклик – не оборачиваться. Скорее, сквозь еще пьяную толпу размякших тел. Каждое утро одно и тоже. И эти лица. Как противны эти одинаковые лица! Она решительным шагом пресекла темный зал, освещенный тусклым красным светом и подрагивающими неоновыми лампами. Кто-то попытался схватить ее за руку, но она вывернулась. Послышался звон бьющихся стаканов. Пьяный смех. Скорее к двери! Распахнула. Впереди – длинный коридор. Направо. Голова гудит. Вверх по ступенькам. На ощупь. Толкнула дверь и чуть не упала. Свет утреннего солнца был таким сильным, что сбивал с ног. Скорее. Рука шарит внутри сумочки. Сколько барахла! Как голова гудит. Нашла! Она вытащила солнцезащитные очки и надела. Мир стал таким, каким и должен быть. Чья-то заботливая рука разрисовала сангиной все вокруг. Боль в висках утихла. На смену ей пришла усталость. Это нормально. По утрам бывает. Боже, благослови того, кто изобрел солнцезащитные очки… и упокой его душу. Какой приятный цвет. Самый лучший.
А вот и машина. Звон ключей в сумке – да, не потеряла. Поворот ключа, и двигатель привычно заурчал. Домой. В который раз эта нескончаемая дорога. Невыносимая утренняя дорога, заполненная солнцем, пылью и металлом. Голова пульсирует от грохота просыпающегося города. Быстрее. Вклиниться в цепь медленно ползущих автомобилей. Домой. В объятья сна. Забыться. Уйти. Насовсем. О чем я думаю? А почему бы и нет? Зачем мне завтра? Зачем снова просыпаться при свете ночных фонарей? Зачем каждую ночь окунаться в грохочущие подземелья, наполненные человеческой массой, перемешанной в равных пропорциях с алкоголем и наркотиками? Зачем каждое утро ползти в стальной коробке по раскаленному асфальту, стыдливо пряча глаза от всевидящего солнца за мягким покровом всепрощающих очков? Зачем? Ванна и фен. Да. Какого черта? Решено. А будет даже забавно. Наконец все кончится.
С нетерпением ждала она окончания раскаленной вереницы машин, двигающихся навстречу. Никогда она не думала, что будет ждать ЭТОГО с нетерпением. Мир проплывал мимо. Необратимо. Как движение на этой автостраде. Только вперед. И конечная остановка все ближе. Внезапно ей пришла мысль, что она бы хотела запомнить этот мир именно таким. Никаких клубов, никаких вечеринок, ничего, только бесконечная дорога с вереницей машин, небо с облачками, нарисованными сангиной. И раскаленное милосердное солнце, плавящее все заботы, прижигающее раны.
Завтра ее уже не будет. Она представила эту дорогу. Только без себя. Ничего. Ничего не изменилось. В солнцезащитных очках, в своем автомобиле она ничем не отличалась от всех остальных. Она вдруг увидела тысячи себя, едущих в одинаковых автомобилях… Стоп.
Он ехал навстречу. Внезапно он снял свои очки. Мир вновь приобрел прежние цвета. Она внезапно почувствовала себя беззащитной. Как он смог? Почему? Он проехал мимо. Что же делать? Она в досаде сняла очки и бросила на пол. Они больше не укрывали ее от всезнающего солнца.
Она должна найти его. Он должен ей все объяснить. Ей нужен покой. Ей нужен нежный покров сангины. Он нужен ей.
 



Сажа

Она стояла на коленях и, согнувшись, руками перебирала пепел, толстым слоем покрывающий землю. Ее белые пальцы были вымазаны серой пылью, черные глаза пристально всматривались в разноцветные крупинки. Черная. Белая. Черная. Серая. Белая. Серая. Черная. Она не могла сконцентрироваться. Она закрыла глаза, четко представила то, что ищет, и попыталась искать на ощупь. Да, так лучше. Пальцами она могла ощутить различия в сухой плотной массе, куда она погружала руки. По горсти она вытаскивала нужный пепел и складывала в небольшой черный мешок. Так, медленно собирая пепел в мешок, продвигалась она на четвереньках все дальше и дальше от Черной обители, вглубь выжженных земель. Снова и снова погружала она руки в холодную рыхлую массу пепла, снова и снова доставала горсть драгоценного Пепла, складывала в мешочек и продвигалась дальше. Тяжелые тучи проносились над головой, гонимые ураганным ветром, облака пепла взмывали в воздух. Дышать было трудно, глаза болели и слезились, белая кожа посерела от пепла и холодного ветра. Но она уже привыкла. Чуть меньше, чем вечность она собирает Пепел на этих холмах, и будет собирать…
Ветер донес звук несмелых шагов. Кто мог зайти в эти земли? В лицо полетел пепел, поднятый неосторожным движением ног. Она подняла голову. Она увидела его. Он стоял молча, глядя прямо ей в глаза. Она не могла отвести взгляда от его лица, его глаз. Они были такие… такие серые. Никогда она не видела таких глаз. Она встала во весь рост, выпрямила спину, отчего заболели все мышцы. Он медленно шагал к ней, не сводя глаз с ее лица. Она сделала шаг, другой. Они стояли на вершине холма, глядя друг другу в глаза, а вокруг ветер крутил вихри серого пепла. Он дотронулся до ее щеки. Его рука обжигала, как… как… она не знала, что может так обжигать. Она вдохнула полной грудью горький воздух, закрыла глаза и прижалась щекой к его щеке.
- Такая холодная…
Его голос звенел под сводами черного неба. Его кожа обжигала. Его запах наполнял грудь. Она чувствовала его всем своим телом. Она дрожала. Его пальцы коснулись ее щек, она открыла глаза.
- У тебя такие странные глаза. Кто ты?
- Я… я, - голос ее еле пробивался сквозь вой ветра, - я не знаю, кто я теперь, когда встретила тебя. Но я не та, кем была раньше…
- Позволь мне остаться здесь, с тобой…
- Да…
- Позволь быть с тобой…
- Да…
- Позволь быть тобой…
- Да… Я твоя… Мой мир – твой мир, моя боль – твоя боль…
Пепел кружил, окутывая черным покрывалом, ветер гудел под сводами неба, срывал с них одежду, ласкал кожу, слепил глаза. Они соприкасались телами, небеса содрогались от их прикосновения. Его губы прижались к ее холодным белым губам, ее ногти впились в его кожу. Они прижимались друг к другу так сильно, будто боялись, что ветер разметает их по этому черному миру. Она смотрела в его глаза. По ее белому лицу катились черные капли.
- Ты плачешь?
- Да… да. Пей мои слезы. Они для тебя.
Небо разверзлось, и белые солнечные лучи на мгновенье озарили безжизненную землю, где двое влюбленных глядели друг другу в глаза. Черные тучи сомкнулись, и холодные крупинки неба начали покрывать черные холмы, где двое влюбленных расставались навсегда…

Уголь

Вдовы не могли понять, как она решилась на это. Как смогла она противиться воле Черной Пророчицы, как смогла она отречься от всего, что было для них свято. Как она смогла променять свое бессмертие, свой дар, свою миссию на… на… на какого-то человека, смертного? Нет, это нельзя было понять, да, и не стоило. Ведь все уже кончено: он, как и подобает смертному, подобно увянувшему цветку, встретил свою осень, а затем и зиму, после чего ушел из этого мира, а она… она покинет священную землю и никогда не вернется. Беспокоиться не о чем, незачем понимать. Скоро все забудется, Вдовы вновь возвратятся к исполнению своего великого долга, все будет как прежде…
Она стояла босяком на холодной каменной плите, черные ветры священной земли рвали подол платья, осыпали пеплом. Черные облака спустились с небес, чтобы поглядеть на нее. Пепел уже высох после прошедшего дождя, и вдовы вновь могут собирать свою драгоценную пыль. Она же уйдет навсегда из священной земли. Уйдет в черные леса, на другой край мира. Там она будет жить в вечном мраке, среди тишины, в одиночестве… Но она будет не одна. Да, теперь она никогда не будет одна…
Порыв ветра ослепил облаком черного пепла. Она сделала шаг вперед. Она шла с закрытыми глазами, наизусть зная дорогу из Черной Обители
Она вдруг представила, как тысячи ее сестер сейчас собирают Пепел Сгоревших Сердец, выбирая его из тонн обыкновенного пепла, толстым слоем покрывающего этот мир. Тысячи маленьких фигурок в черных платьях расползались в разные стороны от черных руин города, стоящего на одинокой скале посреди холмов, покрытых пеплом. Черные шпили башен касались низко бегущих туч. Черная Обитель, так называли Вдовы свой город. И, как лучи от солнца, во все стороны света тянулись от Черной Обители тысячи протоптанных в пепле дорожек.
Она шагала смело. Страха больше не было. И не будет никогда.
Впереди – километры выжженных холмов и черный лес, холодный и одинокий. Но больше он не будет одинок, как и она. Лес примет ее. Она это знала. Она знала, что лес вырастит ее и воспитает, чтобы не быть больше одиноким. Она знала это, потому что сама поступит также…
Ей не суждено было быть любимой вечно, ведь жизнь смертных так коротка. Она знала это с самого начала. Но он не покинул ее. Нет. Он остался здесь, под сердцем.
Теперь она уйдет в черный лес. Она родит его и будет любить. Не так, как прежде. Ведь теперь она и сама стала смертной. Но с ней он обретет новую жизнь.
Она шла по холодному пеплу и по щекам ее бежали горячие черные слезы. Она слышала, как внутри нее бьются два сердца. И все одиночество этого мира, лежащее на ее плечах огромным черным небом, не могло больше согнуть ее.


 

Изумруд.

- Он опять рассказывал о своей собаке? – она взглянула на стену, затем перевела взгляд на него.
- Да, опять, – он немного помолчал, затем вдруг вспомнил вчерашний день и спросил, – так что же это было, а?
Она посмотрела ему в глаза и улыбнулась, поднесла сигарету к губам. Да, ей нравилось одерживать верх.
- Это был колокольчик, - ответила она, выдохнув в бирюзовое небо легкое облачко дыма, - колокольчик.
Он не курил. Он не любил табачный дым. А сейчас он не любил его еще сильнее, потому что дым напоминал о его неправоте. Колокольчик… ведь это было так просто. Он немного перегнулся через перила балкона, чтобы вдохнуть свежего вечернего воздуха. Огляделся: ряды балконов уходили вниз и вверх.
Он отошел от перил и прислонился к боковой стене балкона, почувствовал спиной и ладонями холодный бетон. Он посмотрел на нее. Она уже наполовину выкурила сигарету. Она была красива. Кожа ее светилась на солнце, волосы ласкал ветер, заблудившийся в этом каменном лабиринте. Как хорошо, что они вместе. Не смотря ни на что. Забавно, все это время она ему что-то рассказывала.
- …и это было уже совсем странно. Представляешь, как это выглядело? Но, ведь это все не важно. Он поступил правильно. Я уверена.
- Да, конечно. Кажется, по-другому и нельзя было…
Он не знал, что ответить, но, видимо, попал в точку.
- Вот. Но перед этим я успела-таки взять у него эту книгу…
Он опять ее не слушал. Он смотрел на ее тень на стене. На тень от ее волос. На тень ее руки, которая периодически подносила сигарету к ее губам. Из-под рукава ее куртки мелькнул бинт с растекшимся изумрудным пятном от зеленки. И он снова вспомнил эту ночь. Как она опять не могла заснуть. Как она рыдала. Она ломала кисти и рвала бумагу. Она снова не могла рисовать. Она давно уже не может рисовать. Он видел, как ей больно. Но чем он мог помочь?  Он бы сделал для нее все, если бы только знал, что же ей поможет. Она опять порезала себе руки. Он опять успокаивал ее до утра. Он смазал ее раны зеленкой – в доме больше ничего не было.  Он забинтовал ее маленькие истерзанные запястья… Наверное, хорошо, что у нее есть я. Что бы было, если бы не были вместе? Он вспомнил все те ночи, когда она в отчаянии резала вены, когда он не давал ей этого сделать, когда помогал дожить до утра. А утром боль всегда уходила. День всегда отвлекал ее от творческого бессилия.
Он смотрел на изумрудные пятна на ее рукавах и думал о том, что было бы, если бы они не стали жить вместе…
- …лифт не работал. И его собака догнала его уже на третьем этаже…

Клевер.

Ветер завывал в пустотах бетонных стен. Он не был холодным, не был жестким. Он мягко ласкал кожу. Он уносил струйку голубого сигаретного дыма далеко-далеко, к самым облакам. Она подносила сигарету к губам, и маленький рыжий огонек вспыхивал у нее в руках. Она была красива в этом мягком голубоватом вечернем свете. Тени растворились, и все стало воздушным, неосязаемым. Он любовался ею, а она все еще рассказывала ему что-то. Он сосредоточился:
- И, что ты думаешь? Он опять рассказывал о своей собаке, - она глядела ему в глаза и улыбалась, - да, ты догадался, что это было?
- Что, это? А, да. Это колокольчик?
- Да!
Глаза ее светились от радости. Ей нравилось, когда он угадывал.
Он глядел на нее. Он увидел, как из-за ее спины по стене поползла тень. Он повернулся лицом к перилам и посмотрел наверх. Бирюзовое небо набирало краски, наливалось золотом. Солнце выглянуло справа из-за дома напротив и ослепило. Серые стены заиграли тысячами оранжевых бликов. Далеко внизу дворик, окруженный со всех сторон бетонными коробками, погрузился в сиреневую тень. Далеко, насколько хватало взгляда, ровные крыши десятиэтажек утопали в еще белом солнечном свете.
Он отошел от перил и встал напротив нее, прислонившись спиной к боковой стене.  Где-то в глубине дома тронулся лифт и ушел вниз. На улице было необычайно тихо. И в тишине звучал ее голос:
- …больше туда не пустят. Но это не важно. Он посмотрел мои работы, и ему понравилось. Он сказал, что может выставить несколько в галерее. Но, что самое смешное, я уговорила его дать мне эту книгу. Представляешь?
- Да, здорово.
Ему нравилось слушать ее. Нравилось, как она говорит. Нравилось слушать ее голос. Сейчас она снова говорила что-то про выставку. Она хорошо рисовала. Точнее писала. Красками. Рисуют ведь карандашом? Он никогда особо не разбирался. А сегодня она показала ему новую работу. Она написала ее ночью.  Там было небо и бескрайние клеверные поля. Цвет был такой насыщенный. Давно она не использовала такие цвета.
Она поднесла сигарету к губам, и он увидел яркие зеленые пятна на ее запястье и рукаве куртки. Клевер. Он улыбнулся. Она всегда была такой. Она рисовала всю ночь, вымазалась в краске, а утром наспех собралась и побежала показывать ему результат трудов. И некому сказать ей, что руки у нее в краске, некому смыть эту краску с ее маленьких нежных рук. А если бы тогда давно они все-таки решили бы жить вместе? Он бы заботился о ней. Он бы оберегал ее. Она бы рисовала, писала, делала бы что хотела, а он бы заботился о ней. Ведь мне так хорошо с ней, а ей – со мной. Почему все вышло так? Как было бы здорово, быть вместе.
- …решил искупать свою собаку. Он бросил палку в воду, но она…