Глава шестая

     На следующий день  в школе только и разговоров было, как обо мне и Тоне. Все поглядывали на меня с тайным любопытством, но всё же сторонились, будто я мог заразить их какой нибудь коклюшью. Правда, Илюшка с Вовкой по-дружески хлопали меня по плечу и приговаривали одинаково сочувственно: "Ничего, держись!" Я в ответ молча кивал, но в разговоры и откровения не вступал.

     Мучительно долго тянулись уроки. Я не мог дождаться, когда же смогу побежать в больницу к Тоне. И вдруг, перед последним уроком, наше школьное радио зашипело, захрипело и противным голосом Шмакиной возвестило всем о внеочередном сборе Совета Дружины, на котором будет разбираться персональное дело Тимербулатова, ученика 7"а" класса. Я окончательно стал знаменитостью в масштабах нашей школы. Правда, с большущим знаком "минус".

     На совете Шмакина с лихостью кавалериста галопом поскакала по моим ещё не совсем умерщвлённым  мощам, обвиняя меня во всех смертных грехах. Она, с энтузиазмом Робеспьера, жаждала моей крови и взывала к возврату гильотины. Члены совета дипломатично жужжали между собой, не мешая, однако, красноречию нашей "Орлеанской девы". Присутствующая, как всегда, Эллочка сидела в президиуме строгая и прямая, как натянутая струна нашей школьной виолончели. Она лишь время от времени слегка кивала одобрительно головой, подзадоривая этим Шмакину. Наконец, Шмакина выговорилась и тяжело плюхнулась на свой стул. Эллочка тут же подхватила знамя гнева и справедливости и призвала остальных членов Совета поучаствовать в кровавом пиршестве. Все скромно и повинно понурились, оставляя за Эллочкой право главной жрицы.

     Мне было не до Эллочки. Я постарался переключить своё внимание на свои скорбные дела и это мне удалось. Всё остальное собрание прошло без моего участия. Я очнулся лишь когда мне был объявлен приговор - исключение из Совета Дружины и вообще пионерии и ходатайство перед выше стоящими организациями об отправлении меня в колонию для малолетних преступников. Во как!

     По пути в больницу я забежал на рынок и купил на данные мне мамой деньги пару груш и один мандарин, подозрительно мягкий и сморщенный. В вестибюле больницы никого не было. Стояла такая тишина, словно все больные и весь персонал неожиданно  быстро эвакуировались в неизвестном направлении. Я, не зная, где искать Тоню, стал заглядывать во все палаты подряд. И с четвёртой попытки обнаружил её в палате, лежащую одиноко на больничной кровати. Она была укрыта белой простынёю до самого подбородка, а загипсованная нога торчала,  как всплывшая подводная лодка. Я осторожно подошёл к кровати. Тонин лоб был густо замазан зелёнкой. У корней волос выступала обильная испарина. Я с замиранием сердца наблюдал за движением её колышущихся ноздрей.

     Вдруг она открыла глаза и уставилась на меня так, словно я - индийский Будда.

    -Привет,- чуть слышно прошептал я.

    -Привет, Узурпатов,- серьёзным голосом ответила Тоня и добавила,- Садись ближе.

     Я подвинул стул к изголовью кровати и сел. Потом, спохватившись, стряхнул ей на грудь купленные фрукты. Она придержала их руками, чтобы они не раскатились и вновь серьёзно, но уже шёпотом, спросила:

    -Это был один из тех, что хотят тебя убить?

    -Да что ты?!- я беспечно взмахнул рукой,- тебе померещилось.

    -Ты снова врёшь, Горноплатов!- зло прошипела она и фрукты дружно покатились на пол.

    -Ну, знаешь ли...- я развёл руками,- тебе не угодишь!

     Вдруг сзади я услышал возмущённое:

    -А это что такое?! Кто разрешил? А ну, марш отсюда!

     Я стремглав бросился мимо человека в белом халате и выскочил в коридор, так и не объяснившись с Тоней.