Проза Довлатова как питейная школа

(Опубликовано в Chroniques Slaves. No 5. Grenoble, 2010)

Литература служила для советских людей таким же учебником жизни, как и кинематограф (Булгакова 2006). Герои романов и рассказов варили сталь, защищали родину, покоряли тайгу. Персонажи литературы становились примером для подражания, моделями жизненных стратегий, задавали шкалу ценностей и норм. Параллельно с официальной продукцией Союза Писателей в советскую эпоху создавались произведения литературной оппозиции – писателей-диссидентов, составивших впоследствии вторую и третью волны русской эмиграции. Многие запрещенные авторы разрабатывали непопулярную в официальной литературе тему повседневности, бытописания человека в экзистенциальной манере. Такие тексты распространялись в основном в самиздате, что усиливало их эффект за счет дополнительного воздействия формы – пожелтевших страниц с опечатками, опасностей, связанных с их хранением – как бы отражающей судьбы самих авторов (Komaromi 2004). В постсоветское время большая часть этой литературы была издана и стала ценным источником по истории повседневности советского периода.
Тексты литературной оппозиции фиксируют, легитимируют и транслируют знание о социальных практиках и нормах вне идеологического стандарта официальной литературы. В них можно узнать, как люди одевались, каков был режим питания, как были организованы досуг и пространство жилища, каковы были особенности сексуальности, преступности, национализма, религиозности.
Эта статья о том, как сделаны питейные практики в произведениях С. Довлатова. Я намерен выявить в одном из текстов Довлатова те элементы, которые формируют у читателя знания об алкоголе и его употреблении, объяснить принцип действия этих элементов и определить релевантные им категории.
Меня интересует вопрос: как литературный текст конструирует питейные практики и встраивает их в картину мира? Практики употребления алкоголя со времен Ивана Грозного признавались в России социально опасными (Прыжов 1906), их пытались брать под контроль институциональными и, позже, медицинскими и пропагандистскими средствами. В русском обществе пьянство всегда было амбивалентно – от пьянства много бед, но оно позитивно маркировано в картине мира. В кинофильмах и художественной литературе умение выпивать чаще всего связано с доблестью, независимостью, талантом и социальной сноровкой. Выпивка – разновидность социального навыка, который транслируется текстами фольклора, литературы, кино и реализуется в практиках.
Объектом исследования я выбрал повесть Довлатова «Компромисс» (Довлатов 2006), насыщенную бытописанием советской повседневности. В повести удалось выделить 110 мини-текстов, касающихся питейных практик: упоминания о процессе выпивки, похмелье, спиртных напитках, пьянстве как личностной характеристике героев и пр. Тексты мною разделены на несколько категорий, классифицирующих типы знания о питейных практиках и дискурсивные способы их репрезентации. Рамки статьи не позволяют привести все 110 текстов, поэтому категории будут проиллюстрированы лишь наиболее характерными примерами.

Разновидности алкоголя. В повести фигурируют самые разные виды алкоголя, но по частотности лидирует водка и крепкие напитки – джин, коньяк, ром. Упоминаются пиво, кагор, портвейн, сливовица, настойка «Стрелецкая», сухое вино. Разные контексты предполагают употребление разных напитков.
Водка чаще всего пьется повседневно, прагматически – с целью быстрого достижения эффекта: «Бутылочку водки, естественно. И чего-нибудь легонького, типа на брудершафт…». Закуска обычно минимальная. Пивом усиливают действие водки: «Возьмем для понта граммов триста? - И пива, - говорю, - если холодное...». Пивом снимают похмельный синдром: «Надзиратель откупорил пиво… ловко выпил бутылку пива из горлышка. - Полегче стало, - доверительно высказался он», то есть, тоже используют сугубо практически. Пиво можно пить, пренебрегая формальностями вроде стаканов и закуски.
Существует представление о ранге напитка: «Выпивка  пошла разрядом ниже - заветная Мишкина бутылка, югославская "Сливовица", кагор...» Некоторые ситуации требуют напитков более благородных, например, поход в гости в приличный дом: «Купили джина с тоником. И все, что  полагается». В обстановке номенклатурного дома отдыха гостям предлагают напитки высокого ранга: «Коньяк, джин с тоником, вино, - предложила Белла. Жбанков  вдруг  напрягся  и говорит: - Пардон, я  этот коньяк знаю... Называется КВН... Или НКВД... - КВВК, - поправила Белла. - Один черт. Цена шестнадцать двадцать. Уж лучше три бутылки водяры на эту сумму», что вступает в противоречие с ценностной шкалой героя: выпивка для него не повод для гедонизма, но предмет практический. Напиток может маркировать статус: «Шаблинский поведает о какой-нибудь фантастической  горкомовской  охоте. Там  будут  вальдшнепы орлиных  размеров, лесная избушка  с  финской  баней, ереванский коньяк...», ереванский коньяк в одной парадигме с финской баней в лесной избушке, небывалыми вальдшнепами, и горкомом создает мифологическую ауру, возникающую в рассказах о практиках элит.

Поводы для выпивки. Поводы для употребления спиртного могут быть социального, психологического, экзистенциального характера. Человек пьет по поводу встречи с друзьями или вознаграждает себя за сделанную работу, чтобы согреться или разговориться, для облегчения моральных мучений или чтобы занять свободное время. Последний тип мотивации означает «зачем не пить, если можно выпить»: «Слушайте, - рассердился Туронок,  - не  занимайтесь  демагогией! Зачем мы теряем время?.. И правда, думаю, зачем?.. Спустился в бар, заказал джина». Ироническое толкование слов редактора, подразумевающего, что в разговоре теряется рабочее время,  обретает иной смысл: время, проведенное без выпивки, понимается как потерянное. В любой момент, когда нет серьезных препятствий, выпивать можно и нужно: «Он искренне реагировал на призыв: - У Розки  сессия.  Денег - восемь рублей.  Завтра  у меня творческая среда. Как говорится, одно к одному». Исчерпывающий перечень обстоятельств, позволяющих выпить. Выпивать надо, потому что это часть национальной идеи: «- Присаживайтесь, - сказала Белла. – хотите выпить? – А как же! – сказал мой друг. – иначе не по-христиански».
Выпить полагается, чтобы отметить встречу: «- Я, в общем-то, по делу зашла. - Мы семь лет не виделись. Скоро Галка придет, выпьем чего-нибудь» или в качестве сопровождения к обеду: «-Есть бульон с пирожками и утка. – Давай. Может, сбегать? У меня есть. На донышке…», на этот случай в домах обычно держали небольшой запас спиртного. Эта практика работает и в обратную сторону: встреча служит поводом для выпивки, а выпивка – для встречи: «- Все бросай, лови мотор и к нам! Жду! Что? Писатели, журналисты, водки навалом, торт...».
Выпивка маскируется эвфемизмами-предлогами «расслабиться», «отметить», даже «позавтракать»: «- Первым делом - завтракать! - объявил Лийвак. Жбанков заметно оживился. - Так ведь закрыто, - притворно сказал он. - Что-нибудь придумаем, - заверил секретарь райкома».
Алкоголем лечатся душевные раны: «- Откуда водка? - спрашиваю, - Кто здесь был? - Эдик заходил. У него депрессия». Состояние депрессии оправдывает визит с бутылкой водки, имеющий прагматику психоаналитического сеанса.
Спиртное может служить средством от холода, неформальным вознаграждением, стимулятором отваги: «Поедете в спецмашине. А это чтоб не мерзнуть. Он  протянул мне  булькнувший сверток. Это  была  завуалированная форма гонорара. Глоток перед атакой». Здесь наблюдается взаимоналожение дискурсов: водка дается с официальным комментарием «чтобы не мерзнуть», а интерпретируется как неофициальная «форма гонорара».

Способы употребления алкоголя. Питейные практики включают добывание и приемы употребления спиртного, традиции закуски, обстановку, тосты, поддержание состояния опьянения. Начинается все с добывания спиртного, которое обыкновенно обозначается словом  «сбегать»: «Помню, дважды бегали за «Стрелецкой»». Глагол сбегать без дополнения в советском контексте всегда означал «пойти купить спиртное». Возможны употребления «сбегать в аптеку», «сбегать в сберкассу» и пр., но все они требуют дополнений. Редко кто-то действительно «бежит» в магазин, однако нетерпение находит себе облегчение в языке – некто «побежал» за бутылкой, значит, выпить удастся максимально быстро. Максима совместной выпивки – спиртного всегда недостаточно: «Как  обычно,  не  хватило спиртного,  и, как всегда,  я  предвидел  это заранее. А вот с закуской не было проблем. Да и быть не могло. Какие могут быть проблемы, если Севастьянову  удавалось разрезать обыкновенное яблоко на шестьдесят четыре дольки?!..» Алкоголь приобретают исходя из некоторой среднестатистической нормы на человека, но эта норма редко совпадает с реальностью. Прагматическая выпивка происходит по принципу «закуска градус крадет»: «Мы по очереди выпили. Закусить  было нечем.  Я с удовольствием ощущал, как надвигается пьяный дурман. Контуры жизни становились менее отчетливыми и резкими...» Из горла и без закуски выпивка дает максимальный КПД. Еще один принцип прагматической выпивки – скорость: «Выпили молча. Жбанков сразу налил по  второй». Недостаточно просто выпить, важен навык и обстановка: «Мы  выпили и закурили. Алкоголь действовал неэффективно. Ведь напиться как следует - это тоже искусство…» Пьющий никогда не усомнится, получилось напиться или не получилось. Действие алкоголя зависит не только от качества и количества выпитого, но от множества вторичных факторов: собутыльников, времени дня и года, настроения, обстановки. Динамика развития событий, несмотря на известный сценарий, бывает непредсказуемой, что вносит элемент игры в питейную практику.
Прагматическая выпивка требует оптимального сочетания цены и эффективности. В идеале – купить в магазине и выпить из горла: «- Я, кажется, напьюсь, - говорю. - А то нет! - подмигнул Жбанков. - Хочешь из горла? - Там же есть стакан. - Кайф не тот». Употребление алкоголя из горлышка бутылки придает выпивке практический характер. Такой прием дает быстрый эффект и подходит для любых условий: в общественных местах, в парадной, в транспорте, в квартире с непьющими хозяевами. Представления о культурности и опьянении совместимы, хотя в общественных местах симптомы опьянения принято скрывать: «-Поддали - так и ведите себя культурно, - уступил официант». То есть, пьяным быть можно, если вести себя «культурно»: такова реплика власти. В холодное время года приходится пить в заведениях (ресторанах, барах), где спиртное стоит дорого. Тогда прибегают к особому приему: «Он достал из  портфеля бутылку  кубинского  рома.  Замаскировал оконной портьерой…», то есть, приносят спиртное с собой и, купив для вида («возьмем для понта граммов триста») некоторое количество алкоголя, незаметно доливают в стаканы принесенное с собой. Один из элементов культурности в питейной практике – сопроводительные реплики: «Я разлил коньяк. - За встречу, - говорю. - За приятную встречу, - добавила Белла. - Поехали,  - сказал  Жбанков». Иногда реплика звучит на западный манер: «- Ну, за все о'кей! - Наливай, - говорю, - и мне. Чего уж там!». Даже при большом желании трудно избежать формальных реплик: «- Давайте без тостов, - предложил Слапак, - за все хорошее!». Необходимость вербального разрешения, благословления выпивки – неодолима; человек, предложивший пить без тостов, тут же произносит тост. Позитивная эмоция доминирует над поводом: «Помянем, – грустно сказал Быковер. Альтмяэ забылся и воскликнул: - Хорошо!». Выпив, принято поддерживать состояние опьянения в течение дня, периодически выпивая между делом: «Мы выпили, сунули бутылочки под лавку. Бумагу кинули в окно. - Стаканы надо бы вернуть, - говорю. - Еще пригодятся, - заметил Быковер». Собутыльник уверен, что они продолжат выпивать, поэтому советует сохранить стаканы. Алкоголь, действующий в организме, метафорически понимается как топливо, источник энергии: «- Хорошо  бы по дороге  врезку сделать, - шепнул Жбанков, - горючее на исходе. И  затем, обращаясь  к  водителю: - Шеф,  тормозни возле  первого гастронома!». Стили употребления алкоголя зависят не только от обстоятельств, но и от личности: «- Меня за антисанитарию к товарищескому суду привлекали. (…) Я на мятежный  дух закашивал. Поэт, мол, йог, буддист,  живу в дерьме... Хотите пива? - Я не пью» и «Навстречу ей поднялся  грузный человек лет  шестидесяти. Протянул руку, назвался. С достоинством разлил коньяк. Мила включила телевизор. - Хочешь борща? - Нет. Я, как ни странно, выпью. - За все хорошее, - дружелюбно произнес Владимир Иванович». Так репрезентируются питейные стили разных социальных групп. Сменив стиль выпивки, человек может почувствовать себя представителем другого класса. Регулярно пьющий человек иногда принимает решение временно не пить: «- Понимаешь, решил  тормознуться. А то уже полный завал. Все же  семья, дети...» Решение временно отказаться от выпивки, мешающей исполнению социальных обязательств, обычно выражается словами «завязать», «в завязке». В данном случае: «тормознуться».

Сценарий выпивки. Процесс выпивки имеет выраженные стадии: «Должен сказать, я эти вечеринки изучил. Знаю наперед, что будет дальше. Да и проходят они всегда одинаково. Раз и навсегда  заведенный порядок. Своего рода концерт, где все номера значатся в программе». С точки зрения теории когнитивных схем, это и есть сценарий, ритуальная последовательность действий – следы, оставленные в нейронных сетях частым повторением сходных нервных импульсов.  В терминах Гоффмана это «порядок представления», включающий, в том числе, допустимые нарушения социальной нормы и этики.
Некоторые компоненты сценария, по Довлатову, обязательны для любой вечеринки журналистов: откровения, вспоминание молодости, поиски алкоголя, беззлобное выяснение отношений: «Затем хозяйка опьянеет и выскажет то, что думает о каждом из нас. Но мы привыкли и не обижаемся. Кленскому достанется за его безвкусный галстук. Мне -  за лояльность по отношению к руководству. Шаблинскому за снобизм. Выяснится, что она требовательно и пристрастно изучает все наши корреспонденции. Потом начнутся вечные журналистские разговоры, кто бездарный,  кто талантливый, и довоенные пластинки, и слезы,  и чудом купленная  водка, и "ты меня уважаешь?" в финале». В трезвом состоянии откровения затруднены или невозможны (см. раздел об откровении ниже), поэтому на вечеринке выясняются вещи, которые без выпивки остались бы в тени. Выпивка может сложиться неудачно: «Раз  уж  пьянка  не состоялась,  то  все.  Значит,  тебя  ждут  сплошные  унижения.  Надо менять обстановку. Обстановка - вот что главное». В неудачной обстановке не складываются знакомства, неинтересна беседа, в целом алкоголь действует негативно. Если обстановка удачная, то после 150-200 граммов крепкого алкоголя возникает ощущение свободы: «Может, по новой? - Давай. - С пивом... - Естественно... Я знал, еще три рюмки, и с делами будет покончено. В этом смысле хорошо пить утром. Выпил - и целый день свободен...». Происходит мифологизация практики, превращение культуры в природу. Водку пить с пивом «естественно». Так закрепляется когнитивная связь, лежащая в основе сценария; в терминах Барта – идеология выпивки. После нескольких рюмок закусывать не обязательно: «Меня вот Гришей назвали, а что получилось? Кем  я  вырос? Алкашом... Уж так  бы и  назвали - Алкаш... Поехали? Мы выпили, уже не закусывая». Следующая стадия – прилив энергии: «- Люди! У меня открылось второе дыхание! - заявил Жбанков. Я разлил водку. Себе - полный фужер». Второе дыхание – стадия опьянения, когда организм задействует энергетические резервы, возникает ощущение подъема и силы, сопровождающееся чувством вседозволенности и пренебрежением социальными обязательствами (работа, семья, друзья, назначенные встречи). Удержать человека от продолжения выпивки в таком состоянии практически невозможно, никакие доводы и объяснения на него не действуют: «Мы  пили снова и снова… И вдруг я понял,  что  упустил момент,  когда  нужно было остановиться. Появились обманчивая   легкость  и   кураж. Возникло   ощущение  силы и безнаказанности.- В гробу я видел этот райком! Мишка, наливай!».
В состоянии опьянения начинается борьба за правду, простолюдин становится героем: «Стоит ли  подробно рассказывать о том, что было дальше? Как мой спутник вышел на эстраду и заорал: "Продали Россию!.." А потом ударил швейцара  так, что фуражка закатилась в кладовую... И  как потом нас забрали в милицию... И как освободили  благодаря моему удостоверению...  И как я потерял блокнот с записями... А затем и самого Кузина...» Эпический характер и героизм в этих сценах возникает из гипербол: небывалая свобода слова, богатырский удар, смелое столкновение с властью, широкие жесты потерь. Пьющий человек совершает поступки, о которых впоследствии слагаются легенды, алкоголь наделяет его сверхвозможностями, превращает в эпического героя.
Кульминация выпивки чаще всего совпадает с философской беседой о смысле жизни: «- Надо меньше думать. Радоваться то хорошее, что есть. - Вот и Мишка говорит – пей!...  Я налил себе полный  фужер. Нужно  ведь как-то  кончить  этот идиотский день. Сколько их еще впереди?... - Ты не думай. Иногда лучше быть глупым. - Поздно, - говорю, лучше выпить.… Я  выпил  и снова налил. … - Пойдем, - сказала Эви, - ты уже засыпаешь. - Сейчас. Я выпил и снова налил. … Я выпил полный фужер и снова налил… -  Уже  час ночи,  -  сказала Эви. Я выпил  и снова налил.  И  сразу же куда-то  провалился. Возникло ощущение, как будто я - на дне аквариума.  Все раскачивалось,  уплывало,  мерцали  какие-то светящиеся  блики...  Потом все исчезло...». Философский диалог содержит в себе предписание: «радоваться тому хорошему, что есть» означает «пить». Выпивка – единственное средство от экзистенциального ужаса, способ поддержания «нормальной собачьей жизни». Пять раз в течение сцены повторяется рефрен «выпил и снова налил», звучащий как заговор, ключевая формула питейной практики. Несмотря на ответственное задание, райком, возможность сексуального приключения и активного отдыха, герои предпочитают верность своей практике пития в привычной манере.

Похмелье и методы борьбы с ним. Состояние после пьяного сна сопровождается физическим недомоганием, которое называют «похмельем». Похмельный синдром снимается по принципу «клин клином»: «- Худо мне. Совсем худо. - И подлечиться нечем. Ты же все и оприходовал». Словом «подлечиться» похмелье заносится в разряд болезней, то есть, явлений естественных. «Подлечиться» в данном контексте означает «выпить», поскольку лучшим средством от похмелья считается принятие небольшой дозы алкоголя. Обычно речь идет о пиве, хотя похмельным лекарством бывает и 50 граммов водки или коньяка. Как правило, такое лечение сопровождается комментариями: для расширения сосудов, чтобы избежать инфаркта, и пр., рассказываются случаи, как «одному мужику жена похмелиться не дала, а он и помер», легитимирующие практику с помощью научных фактов. Опытный человек предвидит похмелье и готовится к нему: «- Вообще, конечно, есть. Но ты подумай. Мы будем на месте в шесть утра. Захотим опохмелиться. Что делать? Все закрыто. Вакуум. Глас в пустыне…» Утреннее похмелье обозначается как естественное явление, равно как и необходимость опохмелиться.

Личность и алкоголь. Для некоторых людей выпивка становится элементом идентичности. При интерпретации их поступков окружающие всегда учитывают этот фактор. Например, от таких людей ожидают неадекватного поведения: «И тут собака неожиданно залаяла... - Труженики села рапортуют... Гав! Гав! Гав! Чмутова  снова  уволили… Когда  он рассказал о собаке, ему не поверили. Решили, что он сам залаял с похмелья». Им не доверяют оборудование: «Жбанкову японской камеры не досталось. "Все равно пропьет", - заявил  редактор». В таких людях пьянство часто компенсируется талантом: «Жбанков  фотографировал аппаратом "Смена"  за  девять  рублей.  Носил его в кармане, футляр был потерян. Проявитель  использовал  неделями. В нем плавали  окурки,  фотографии  же выходили  четкие,  непринужденные, по-газетному контрастные. Видно, было у него какое-то особое дарование...» Несмотря на крайне примитивную технику, фотограф работает хорошо, поскольку он одаренный человек. Талантливому человеку прощают пьянство и производственные убытки: «Если Мишу явно притесняли, он намекал, что запьет. Он  не говорил об этом прямо. Он только спрашивал: - А что, касса взаимопомощи еще открыта? Это  означало, что Миша намерен раздобыть денег. А если не  удастся, то пропить казенный импортный фотоувеличитель. Как правило, ему уступали. Тем не менее,  запивал он часто. Сама мысль о запое была его предвестием...». Герой использует свою приверженность выпивке как прием для шантажа, зная, что ему уступят. Пьющий человек все время немного навеселе и это часть образа: «Путешествие  началось оригинально. А именно - Жбанков явился  на вокзал совершенно трезвый. Я даже узнал его не сразу. В костюме, печальный такой...» Пьющий человек неузнаваем в трезвом виде, потому что не обнаруживает обычных признаков радости жизни. Приверженность выпивке осознается: «- Вы - алкоголик? - Да, - четко ответил Жбанков, - но в меру...» и считается нормой при условии соблюдения «меры». Регулярное состояние подпития становится нормой: «- У него всегда депрессия. Рабочее состояние. - А у Буша рабочее состояние - запой...» Если для человека базовой группы запой – выход из нормы, для алкогольной субкультуры это перманентная практика, норма, делающая «завязку» временным состоянием.

Алкоголь как жизненный ориентир. В ряде ситуаций алкоголь становится мерой вещей, экзистенциальной доминантой. Иронические метафоры Довлатова выражают суть питейной философии: «-Жизнь, девчата, в сущности - калейдоскоп. Сегодня -  одно,  завтра - другое. Сегодня - поддаешь, а завтра, глядишь, и копыта отбросил...». Выпивка становится фундаментальным действием, противопоставленным смерти. Выпивка амбивалентна в терминах материального и духовного благополучия. С одной стороны алкоголь спасает от страха смерти и боли: «- А ты счастливый? - Я-то?  Да я хоть сейчас в петлю! Я боли страшусь в последнюю  минуту. Вот если бы заснуть и не проснуться... - Что же делать?.. - Не думать. Водку пить». Экзистенциальное отчаяние имеет только один рецепт избавления – алкогольное опьянение. Поэтому водка важна как компонент эмоционального выживания: «- Бардак - это  еще  ничего, -  сказал Жбанков, - плохо,  что водка дорожает...» Никакие жизненные коллизии не страшны, если водка доступна. С другой стороны алкоголь мешает жить успешно: «Эти тихо сидят, но я  почему-то злюсь. Может, потому, что живут хорошо. Так ведь и я бы жил не хуже.  Если бы не водяра проклятая». Фатальная роль алкоголя осознается, но при этом не допускается мысль об отказе от него: «- А кто тормознуться хотел? - Я хотел, на время. А тут уже чуть ли не сутки прошли. Эпоха...» Сутки без выпивки для героя тянутся невыносимо долго, выпивка превращается в потребность. Спиртное выступает элементом картины мира, семиотизирует реальность: «Звякнула  бутылка   под  сиденьем.  Машина   затормозила.   Шаблинский проснулся». Автор маркирует движение транспортного средства звуком бутылки: внимание читателя постоянно сосредоточено на алкоголе, даже когда она явным образом не упоминается. «Над головой Жбанкова звякнула корреспондентская сумка - поезд тронулся». Событие определяется по знаку звякнувших бутылок (не по движению перрона, свистку поезда, объявлению машиниста). Алкоголь служит универсальным счетным средством: «- Сколько? - поинтересовался Кузин. - Двадцать пять рублей. - Две полбанки и закуска». Сумма сразу переводится в количество спиртного, обозначая выпивку как основной мотив траты денег. Эффект выпивки имеет приоритет перед прочими жизненными ценностями: «Жбанков шагнул вперед, конспиративно понизил голос: - Вот бы на кир перевести! - То есть? - не понял Лийвак. … - В  смысле  - энное количество водяры заместо  драмтеатра! Я, конечно, дико извиняюсь...». Любые жизненные практики и ценности могут быть заменены выпивкой. «На кир перевести» означает конвертировать средства, выделенные для похода в драмтеатр, в соответствующее количество водки. Выпивка используется для измерения личностных качеств: «Вы мужественный человек? - Не знаю. Раньше  мог два литра  выпить. А  теперь от семисот  граммов балдею... Возраст...». Во всех социальных группах советского и постсоветского общества способность выпить много и умение пить некачественный алкоголь оценивалась положительно и считалась разновидностью героизма: «Вы были надзирателем, это опасно, рискованно? - Риск, конечно,  был.  Много водки пили.  Лосьоном не брезговали.  На сердце отражается...». Пьянство оправдывается как основа достойной жизни, хотя имеет тяжелые физические последствия, которые принято терпеть: «- Пил вчера? - Ох, не приставай... - Обидно наблюдать, как гибнет человек. -  Знаешь, - говорю,  - проиграть в наших  условиях,  может  быть, достойнее, чем выиграть».  Человек гибнет, потому что пьет, и делает это сознательно, поскольку проигрыш в его условиях достойнее, чем выигрыш. В этой реплике философия всего поколения диссидентов, романтизировавших пьянство и маргинальный образ жизни в своем творчестве. Спиртное и питейные практики включены в ассоциативные ряды ритуала и повседневности: «Марина принесла какую-то  чепуху в заграничной бутылке, два фужера. Включила проигрыватель. Естественно - Вивальди. Давно ассоциируется с выпивкой...». Сеть ассоциаций вокруг выпивки складывается в нейронных медиаторах мозга не только из музыки, но и книг, фильмов, обстановки, людей, погоды, городов, одежды, предметов быта, типичных ситуаций (поводов) – как позитивных, так и негативных. Любая из таких ассоциаций, и тем более их сумма, может стать стимулом для выпивки.
 
Алкоголь как средство коммуникации. Снимая социальные запреты, алкоголь упрощает коммуникацию. Разделенный экстаз опьянения формирует доверительные отношения, объединяет собутыльников, даже если они только что познакомились: «Ко  мне  подошли  Быковер  и Альтмяэ. Очевидно, нас сплотила водка. Мы закурили». Алкоголь упрощает процесс сексуального сближения: «Купил я на свои деньги бутылку рома, пригласил Осю и  Тийну.  Тийна мне шепнула: - Я договорилась с подругой. Три часа квартира в моем распоряжении. Выпили,  закурили, послушали   Би-би-си.  Оська  пустился было в рассуждения: … Пригласил их обоих снова. Выставил недопитый ром. … - Послушайте, - говорю, - я сегодня ночую в редакции. А вы оставайтесь. Шнапс  в холодильнике». Все три встречи сопровождаются выпивкой. Однако практика такой выпивки отличается от прагматической – здесь опьянение не самоцель, а вспомогательное средство. Последствия снятия социальных запретов амбивалентны. С одной стороны, они могут провоцировать невежливое поведение: «Мы с Шаблинским  быстро  наскучили  друг  другу. Он, не прощаясь, ушел. Вера спала, Я позвонил Марине и тоже уехал». Ушел, не прощаясь, спящая в присутствии гостей хозяйка – образцы довольно грубого поведения, воспринимающегося в ситуации выпивки как норма.  Это нарушение привычных поведенческих стандартов, которые будут восстановлены сразу после отрезвления.
С другой стороны пьяные склонны к взаимовыручке: «-Давай выпьем. - Я же за рулем. - Оставь машину и пошли. - Мне еще редактора везти домой. - Сам доберется, жирный боров... - Понимаешь, они мне квартиру обещали. Если бы не квартира... -  Живи  у меня, - сказал Кузин,  - а бабу я в деревню отправлю. На Псковщину, в Усохи. Там маргарина с лета не видели…». Выпивка сближает и отвергает все правила житейской логики, предписывающей воздержания и ограничения для достижения цели. Достаточно выпить и тебя приютит собутыльник. Это сходно с причинно-следственными связями волшебной сказки. Выпивка превращается в магический ключ к решению любой житейской проблемы (ночлега, трудоустройства, нахождения сексуального партнера). Пьяный говорит то, о чем трезвый молчит. В состоянии опьянения проговариваются скрытые мысли, желания и амбиции: «Наконец он возбудился, порозовел и стал довольно обременителен. - Дед, - кричал он, - я же работаю с телевиком! Понимаешь, с телевиком! Я художник от природы! А снимаю всякое фуфло. Рожи в объектив не помещаются. Снимал тут  одного. Орденов - килограммов на  восемь.  Блестят, отсвечивают, как против солнца... Замудохался. Ты себе не представляешь! А выписали шесть рублей за снимок! Шесть  рублей! Сунулись бы  к Айвазовскому, мол, рисуй нам бурлаков за шестерик... Я ведь художник...». В советском обществе называть самому себя писателем или художником считалось дурным тоном, это должно было подтверждаться обществом. Собутыльнику можно выразить свое недовольство судьбой и статусом, подчеркнуть свой творческий потенциал, который не оценен и не востребован.
Многие темы, являющиеся предметом социальной цензуры или культурных табу, находятся в семиотическом зазоре между запрещенным и дозволенным и выражаются во время выпивки: «После  третьей  рюмки   Буш выкрикивал: - Гагарин в космос не летал! И Титов не летал!.. А все советские ракеты - это огромные консервные банки, наполненные глиной..» Выпивка становится катализатором откровенности и героизма. Выпивка – процесс, метафорически описывающийся как движение к цели – «поехали», «догнать», «отстать», в процессе которого откровенность нарастает: «Буш  пил, и  капитан не отставал. В  каюте плавал дым американских сигарет. Из невидимой  радиоточки долетала гавайская музыка. Разговор становился все более откровенным». Независимо от контекста выпивки «откровение» обязательно присутствует.

Работа и выпивка. Пить на работе допустимо, хотя это и противоречит нормам социалистической морали. Традиция корпоративных застолий бытовала в советское время во многих учреждениях. Все крупные праздники и дни рождения отмечались в трудовом коллективе, что имело выраженную коммуникативную функцию: «Вообще редакционные пьянки - это торжество демократии.  Здесь можно подшутить над главным редактором. Решить вопрос о том, кто  самый гениальный журналист  эпохи.  Выразить кому-то свои претензии.  Произнести  неумеренные комплименты… Здесь же разрешаются текущие амурные конфликты. Плетутся интриги. Тайно выдвигаются кандидаты на Доску почета. Иначе говоря, каждодневный редакционный бардак здесь становится нормой. Окончательно воцаряется  типичная для редакции атмосфера  с  ее напряженным, лихорадочным бесплодием...» Институционализация выпивки приводит к демократизации практик. Выпивший человек отпускает на свободу свои мысли и слова. Допускается легкое безобразие – карнавальный элемент, который в пространстве и времени коллективной пьянки воспринимается иначе, чем в обыденной жизни. То, что в повседневности обозначается словом «бардак», становится «нормой», все типичные ситуации подтверждаются и легитимируются, но только в назначенное для корпоративного мероприятия время. На работе принято пить в меру: «- Как ты думаешь, - спросил он, - выставить полбанки? - Не спеши, говорю,  - тут, видно, есть. К тому же сегодня надо быть в райкоме. - Я же не говорю - упиться вдрабадан. Так, на брудершафт...», или, по крайней мере, скрывать состояние опьянения: «Лийвак стоял рядом, я боялся обдать его винными парами. Кажется, все-таки обдал…», а также не пить на виду: «…Успехов вам на  трудном идеологическом фронте. Может, есть вопросы? - Где тут буфет? - спросил Жбанков. - Маленько подлечиться... Лийвак нахмурился. - Простите мне грубое  русское выражение, - он выждал  укоризненную паузу. - Но вы поступаете, как дети! - Что, и пива нельзя? - спросил Жбанков. - Вас могут увидеть, - понизил голос секретарь,  - есть разные  люди... Знаете, какая обстановка в райкоме...». Секретарь райкома не удивлен желанием журналистов выпить, но упоминает об осторожности. В советском обществе систематическое пьянство вызывало понимание, однако формально могло служить поводом для выговора и даже увольнения. В диссидентской литературе трудовая дисциплина и отказ от спиртного инвертированы в готовность выпить и уклониться от работы. Собственно с этого момента герои и становятся «героями» - они живут вопреки требованиям системы и это их положительное свойство: «- Собирайся, - говорю, - пошли. - Момент, - оживился Жбанков, - иду. Только у меня всего сорок копеек. И Жора должен семьдесят... - Да я не об этом. Работа есть. - Работа? - протянул Жбанков». Несмотря на рабочее время и место «пошли» однозначно воспринимается Жбанковым как предложение выпить, которое он с энтузиазмом принимает и искренне огорчается, узнав, что речь идет о работе.

Аналитическое прочтение повести позволяет сделать некоторые выводы.
Как я читаю «Компромисс» Довлатова?  Семантически это истории создания газетных заметок. Прагматически, это текст о том, с кем я пил, где, когда и по какому поводу. В повествовании от первого лица читатель как правило отождествляется с главным героем согласно принципу нарративной эмпатии (Keen 2006). Задолго до открытия «зеркальных нейронов», объясняющих этот принцип, Агату Кристи исключили из Писательского клуба за то, что она сделала читателя убийцей: рассказ «Убийство Роджера Экройда» заканчивается разоблачением доктора, от лица которого велось повествование, то есть первое лицо, с которым ассоциирует себя читатель, оказалось преступником.
Довлатов делает читателя пьющим человеком, находящимся в среде пьющих людей, для которых прагматический тип выпивки (его еще называют «северным» стилем употребления алкоголя) является нормой. Дополнительный эффект происходит от того, что пьющие герои –   диссиденты, асоциальные личности, вызывающие симпатию и сочувствие, а люди непьющие, вроде Вагина – доносчики.
Воздействие прозы Довлатова основано на предельной реалистичности, живости описаний, журналистской документальности. Человеческие портреты с и их пороками и добродетелями вызывают симпатию именно потому, что благодаря слабостям выглядят реальными и узнаваемыми. С ними легко отождествляться, в них легко узнавать себя и прощать.
Тексты Довлатова действуют подобно рекламе питейных практик как нормы жизни, составляя бинарную оппозицию лозунгу официальной антиалкогольной пропаганды «трезвость – норма жизни». Если Дугласу Кримпу компонент «гомости» повторяющихся изображений в творчестве Энди Уорхла нужен как оправдание собственной гомосексуальности (Кримп 2003), то мне (и советскому читателю) творчество Довлатова нужно как легитимация собственных питейных практик. Компоненты «питейности» в текстах Довлатова служат оправданием повседневного потребления алкоголя и всех связанных с ним явлений, которые в официальном дискурсе чаще всего кодируются негативно, а в текстах Довлатова получают позитивную оценку, и сопровождаются знанием о том, как и что следует пить.

Какое знание о питейных практиках транслируется в тексте? Суммируя вышеизложенный анализ, в сжатом виде это знание можно изложить так:
Прежде всего, когда нет серьезных препятствий, выпивать можно и нужно. Почти любая встреча служит поводом для выпивки, а выпивка – для встречи. Во время совместной выпивки спиртного всегда недостаточно, пить надо быстро, с минимальной закуской. Выпив раз, следует поддерживать состояние опьянения в течение дня. Водка чаще всего пьется прагматически – для быстрого эффекта. Пивом усиливают действие водки, а также снимают похмельный синдром. Если нет возможности выпить из горла на улице или у друзей, то спиртное приносят с собой в ресторан и пьют украдкой.
В картине мира спиртное имеет разнообразные функции: служит средством от душевных ран, страха смерти, боли и холода, неформальным вознаграждением, стимулятором отваги, используется для измерения личностных качеств. Выпивка – единственное средство от экзистенциального ужаса – важна для эмоционального выживания, хотя и мешает жить успешно. Регулярное состояние подпития является нормой, осознается и превращается в элемент идентичности, тем более что представления о культурности и опьянении совместимы. Пьянство, компенсированное талантом, прощается. Пить на работе допустимо, если делать это скрытно и соблюдая меру.
Алкоголь упрощает коммуникацию, в частности, процесс сексуального сближения, стимулирует откровенность и взаимовыручку. После 150-200 граммов крепкого алкоголя возникает ощущение свободы. На определенной стадии опьянения организм задействует энергетические резервы, и пьяный совершает героические поступки, о которых впоследствии слагаются легенды. Кульминация выпивки чаще всего совпадает с философской беседой о смысле жизни.
Похмельный синдром признается болезнью и лечится алкоголем. Желательно предвидеть похмелье и запасать на утро пиво или иное спиртное.

Извлеченное из повести Довлатова знание о выпивке – лишь один из примеров позитивно маркированной репрезентации питейных практик в текстах советской культуры. Советский человек в процессе социализации неосознанно приучался к мысли, что он рожден пить; «Сидят тихо, а я почему-то злюсь. Может потому, что живут хорошо. Так ведь и я бы жил, если бы не водяра проклятая»; и пить вполне определенным образом – дешевый алкоголь без закуски. Немногим удавалось преодолеть этот императив под действием европейских традиций (обеспеченные номенклатурные работники пили хорошие напитки), хронических болезней, или религиозных (мусульманских, буддийских) традиций. Мифологемы культуры задают определенный стандарт, который на уровне личности может быть осознан и изменен, но тогда это будет выход из мифа, который, как выход из всякого мифа, связан с частичной утратой идентичности. Питейная практика позитивно репрезентирована в советской культуре во множестве форм, поэтому вопрос стоит не о том, чтобы приобрести навык пить – это автоматически произойдет с человеком, находящемся в пространстве этих репрезентаций, а о том, чтобы сознательно приобрести навык не пить. Именно это имел в виду Венедикт Ерофеев один из художественных исследователей и апологетов питейных практик, когда говорил: «Следует всегда четко представлять себе, зачем не пить». Он понимал, что волевой отказ от выпивки, которая стала частью личности не в физиологическом, а именно в когнитивном смысле, сформировав значительный фрагмент картины мира индивида, может привести только к когнитивной травме. Опыт отказа от выпивки оставляет человека и в физическом и духовном одиночестве. Непьющему человеку не доверяют. Единственное основание для отказа от выпивки, принимаемое обществом, – это болезнь, то есть, природное явление. Таким образом, явление, закодированное в мифе как природное, может быть подавлено только другим природным явлением.
Имея такую жесткую когнитивную матрицу, задающую императив употребления алкоголя, советское общество было идеальной средой для питейных практик. Всевозможные медицинские, законодательные, социальные меры по ограничению потребления спиртного были абсолютно безопасны для системы питейных практик в целом, поскольку эффект этих мер был нулевым. Вероятнее даже, что они работали обратным образом – создавали унылый образ непьющего стукача, проводящего досуг на лыжах или в красном уголке за игрой в шахматы с самим собой – и так поддерживали эпический героизм пьющего человека.

Библиография:
Keen S. A theory of narrative empathy // Narrative. – Columbus, 2006. Vol. 14
Komaromi A. The Material Existence of Soviet Samizdat. Slavic Review. 63, 3. 2004
Булгакова О. Фабрика жестов. ОГИ, 2006
Довлатов С. Компромисс // Собрание сочинений в 4 томах. Т. 2. М., Азбука, 2006
Кримп Д. Уорхл, которого мы заслуживаем. М.: Модест Колеров, 2003, №3.
Прыжов И. Г. История кабаков в России в связи с историей русского народа. М.: Молодые силы, 1914