Молли Миллер

Сколько тысяч лет земляне мечтают о бессмертии. Мечтают и умирают, рождаются — снова мечтают. И я не исключение. Я знавал одного преинтереснейшего немца, мотыля Миллера.  Он, как и все мы, летающее мясо, мечтал пожить чуть дольше, чем положено. Подольше поспать, поменьше поесть, сэкономить на зимнем пальто — это были наши постоянные темы разговоров.

И вот однажды он прилетает ко мне с бутылкой росы, хобот наперекосяк, крылья все поистёр, но счастливый, насколько может себе позволить насекомое.
— Здорово, братуха-мотылюха, — сказал Миллер, протягивая свою ворсистую лапу, — помнишь, я говорил тебе о секрете вечной жизни? — Глаза его мерцали, голос срывался, — Не помнишь, гад. Ну, короче, слушай.


Вот когда касаешься горячей лампы что происходит? Правильно, обугливание.

Сгорел до тла — метёт могильная метла.
Сгорел чуть-чуть — в раковину путь.
Сгорел немножко — а ну сигай в окошко.
Пригорел хоботок — да, братунь, это не ок.

Кхм. А почему мы пригораем? Потому что температура этого стеклянного палача очень высока  и плавит наши мучные крылышки. Я долго думал, как этого избежать. Перепробовал сотню мазей, веществ, защитных костюмов. А сколько мошек погубил… Недаром их зовут флай. Просто флай. Им говоришь "лети!", и они летят. Тупые.

Пролетал я как-то над одним заводом и увидел прекрасную чику. У неё были такие крылья! Ну размера, четвёртого, не меньше. Да, каждое крыло сантиметра по 4! Я не смог пролететь мимо и закружил над трубами. Тут вдруг внизу что-то загудело, стало холодать. Ну ладно, думаю, циклон, лечу себе дальше. А шум поднялся, красотка мне что-то орёт, а я разобрать уже не могу. Тогда она собрала немного муки со своих крыльев и написала на кирпичной стене слово "азот". Труба перестала изрыгать циклон, а я рухнул без сил.

Оклемался лишь на следующие сутки. Голова гудела и рефреном выдавала это странное слово азот. Азот, азот… Что-то восточное, арабское. Был у меня один знакомый стрекоз Ашот. Он родился в Африке, но болтал всегда про кавказские корни. Кстати, забавно. Вот в США негры -- это, значит, афроамериканцы. А в России? Афророссияне, ороро!

Ах, ну да. К чему я? Азот не давал мне покоя, и решил спросить у знающих людей. Полетел к полю. Я, конечно, не летел, а скорее, переваливался с цветка на цветок, но не суть ведь. На сотое переваливание я ощутил, что подо мной совсем не цветок, а чья-то волосатая спина. Я наслюнил себе бок и ловко скатился вниз.

Передо мной стоял шмель. Мы разговорились, полосатый угостил меня свежей овсокруткой. Он-то и рассказал мне про азот. Короче, если его в баллонах носить, жидким, то можно победить любой жар. С тех пор я всегда летаю только с ним. Я больше не боюсь лампочек, этих раскалённых бездушных тварей, скосивших столько наших! Да чего там, лампочек, я даже открытого огня не боюсь! -- Миллер величественно расхохотался, хлебнул берёзового сока, и продолжил. -- Лечу я как-то, значит, над Ливерпулем. Смотрю, пацаны репетируют. Ну я к ним подлетаю, туда поклон, сюда, и стремглав прямо к лампочке! Предварительно как следует себя обморозив, конечно. Ну и верчусь там юлой, не сгораю. Ребятам понравилось, ребята впечатлились. У них как раз названия нормального не было для группы. После случая со мной они стали Beatles. А песня, песня их "Let it be", знаешь, да? Думаешь, про что она? Она про летьбу! У двуногих ходьба, а у нас, крылатых, летьба. А вот, вот ещё "Yellow submarine". Думаешь, она про подлодку? Как бы не так. Это я рассказал пацанам про подсолнуховый трип. Причудилось мне, что он захлопнулся, как хлопковая коробочка, этот санфлауэр. И я там рулил, я бороздил поля Кубани, Кубы и Гаваны. А как-то один раз…

Так продолжал он довольно долго, почти до утра. Мы сидели на открытой створке окна и наслаждались собой, своими крыльями и его историями. Внезапно хозяева створок пробудились. Я начал толкать уже засыпающего Миллера, но он не желал никуда лететь. Баллоны с азотом прочно сохраняли его положение на куске пластика. Я тянул его, пытался освободить, но всё безуспешно. Женщина подбиралась всё ближе, я вынужден был вспорхнуть. Окно с хлопком закрылось. Этого мотыля я больше никогда не видел. Что ж, бери ношу по себе, чтоб не падать при летьбе.