Доброта бесприютного сердца. О Л. Чашечникове

Благословенный край, древнее Радонежье! Здесь – обитель Троицы Святой, здесь лампада великой веры, воспламенённая Преподобным Сергием, здесь средоточие путей русской истории и  культуры. Сколько людей, сколько душ мятущихся и взыскующих Горней правды, приезжали сюда, к стенам Лавры, ища поддержки в жизненном пути, находя ответы на вопросы, заданные судьбой.

В стремлении к духовному совершенству спешили сюда философы, историки, художники, поэты… Спасаясь от революционной сумятицы, переехал в  лихие годы под крылышко Лавры Василий Розанов, покинув тревожный, голодный Петербург. Пожалуй, страшнее голода была для писателя и философа потеря духовной опоры… От физических лишений, от голода в то тяжёлое для страны время Розанов семью свою не спас, но духовную поддержку от соприкосновения с городом Сергия получил: здесь написаны им книги размышлений…

Думается, каждому  взыскующему  сердцу   Радонежский край даёт незримую поддержку, целительными силами подпитывает и врачует смятенные души. Так было раньше, так есть и сейчас. Будто древний Маковец-холм  служит некоей ступенью восхождения, некоим  судным местом, будто Библейской горою Голгофою, где каждый пришедший  задаёт душе своей вопросы честные и прямые…

Вот передо мной книга поэта Леонида Чашечникова «Русская Голгофа». Книга, увидевшая свет здесь, в Радонежье, где прошли последние годы поэта, книга, изданная в Сергиевом Посаде в 1999 году, – а слагал эту книгу поэт всю свою жизнь…
 
Тираж книги – 500 экземпляров, обычный для поэтических книг наших дней, но слишком недостаточный для того, чтобы стихи были хорошо известны в городе и районе, в области и в России.

Поэтому сегодня мы постараемся прикоснуться к поэтическому миру Леонида Чашечникова, вчитаемся в строки книги, которую сам автор задумал как итоговую: он собрал воедино лучшие стихи, написанные за сорок лет литературной работы; продав своего верного «коня» - машину «Волгу», он издал за свой счёт этот сборник, призванный донести до нас голос автора, призванный говорить с нами о жизни за него, вместо него…

Если бы мы, дорогие читатели, жили в областном сибирском Омске, любой из нас знал бы стихи Леонида Чашечникова: почётный гражданин Омска, он написал этому городу гимн, ежедневно звучащий в эфире для омичей.

Если бы мы жили в прикаспийской вольной Астрахани, мы также хорошо знали бы стихи Леонида Чашечникова:  его поэзия прочно вошла в культурную жизнь этого волжского города. Астраханская областная организация Союза писателей России учредила ежегодную литературную премию имени  Чашечникова  за достижения в поэзии.

Если бы мы посетили подмосковную Балашиху, мы в любой библиотеке встретили бы книги долгое время жившего там Леонида Чашечникова, - а он выпустил в свет девять поэтических книг. «Русская Голгофа» стала десятой, последней прижизненной книгой поэта, куда он включил лучшие, итоговые свои стихи из предыдущих книг  - и новые стихи, написанные в радонежском крае.

«Уважаемые читатели! Это своеобразный отчёт перед Вами за сорок лет работы в поэзии… Тут я весь – со своими слабостями и достоинствами, со своим сложившимся мировоззрением…», - писал поэт во вступлении к книге в феврале 1999 года.

В том же году, 17 декабря, его сердце перестало биться. Оборвалась жизнь поэта, последние годы жившего в деревне Семенково Сергиево-Посадского района, вдали от городской суеты.

Омск, Астрахань, Балашиха… Всюду у Леонида Чашечникова была яркая, насыщенная литературная и общественная жизнь. Но судьба даровала последний приют в радонежской глубинке, близ Краснозаводска. Несколько лет уединения, тишины, раздумий… Могила поэта – под сенью дерев Рогачёвского кладбища. А с нами – главная книга его жизни, сборник стихотворений и поэм «Русская Голгофа».

Мы открываем книгу… И сразу же вспоминаются строки Николая Рубцова:

Я уплыву на пароходе,
Потом поеду на подводе,
Потом ещё на чём-то вроде,
Потом верхом, потом пешком
Пойду по волоку с мешком –
И буду жить в своём народе!

Вспоминаются эти строки потому, что первое же стихотворение книги Леонида Чашечникова проникнуто схожим настроением:

Мне надо повыше подняться
Над серым, безрадостным днём.
Над шелестом чахлых акаций,
Над домом и склоками в нём,
Над гордо приподнятой бровью,
Над песней, что спел соловей,
Над женской ревнивой любовью
И всем, что сопутствует ей.
А после – на землю спуститься
И кануть за окоём.
Исчезнуть. Верней – раствориться
В бессмертном народе моём.

Раствориться в бессмертном народе – то же самое, что жить в нём…

Эти строки Рубцова и Чашечникова схожи не во многом – схожи лишь своей многозначной недоговорённостью… А судьбы двух поэтов схожи бесприютностью странников… Пронзительная причастность к природе, к мировой гармонии – и отсутствие гармонии в миру, в быту: неумение построить прочный дом, спасательную ладью на волнах житейского бурного моря…

Цветут сады, или метёт пороша,
Парит орёл, иль кружит вороньё,
Кустится рожь, иль опадает роща –
Всё это сквозь меня, во мне, моё!

И при этом – поразительная душевная бездомность:

Ёлки-палки! Заплакать охота,
Да не помню, чтоб я завывал.
…То карьер, то гнилое болото,
То барак, то промозглый подвал.

Ёлки-палки! – то лес, то валёжник,
То пила, то топор, то кайло,
То в прокопьевской шахте крепёжник –
Оглянулся – полжизни ушло…

Отчего так? Желание очага – и стремление к одиночеству, будто лишь там возможно выполнение предначертанной судьбой задачи… Поэт отвечает в безымянном стихотворении, эпиграфом к которому предпослана пушкинская строка: «На свете счастья нет, но есть покой и воля»:

Покоен ли монах, молящийся за нас,
И волен ли поэт в пристанище убогом?
На исповедь зовут не Рай и не Парнас,
А Вера и Любовь, завещанные Богом.

Пусть суетится раб и словоблудит льстец:
Молитва или стих – чем праведней, тем тише.
И молится монах, и песнь творит певец –
И, если слышит Бог, то Родина услышит!

Оттого ли, что душа поэта стремится откликнуться на многое, согреть многих, забывая подчас о самых близких, дорогих… Оттого ли, что чувствует в себе силы ответить за весь мир, не находя сил для каждодневного, прозаического, бытового, а не бытийного и событийного…

Когда январская остуда
Всю ночь за окнами звенит –
Я рад возникновенью чуда
Строки, стремящейся в зенит.
Простите, верные подруги,
За то, что к старости – ничей.
Оставьте мне седые вьюги
И благодать немых ночей!

О сущности писательского труда, труда поэтического хорошо и точно сказал Константин Паустовский: «Все отдают своей стране, своему народу  знания, опыт, навыки, наконец, самую жизнь, если это требует существование  страны. Но у писателей есть одно невольное преимущество – они отдают своему народу ещё и великолепное чувство счастья. Поэтому так радостен писательский труд – тяжёлый и многолетний». Это сказано Паустовским в статье «Радость творчества».

Откроем стихотворение Л. Чашечникова «Московские  поэты». Поэт пишет обобщающую страницу о коллегах. И нет ни строки о радости творчества…

Много здесь мужиков от сохи,
Из иного земного предела,
Что не пашут, а пишут стихи –
Разве это мужицкое дело?

Словесами платя за уют,
За судьбу изолгаться и спиться –
То ли плачут они, то ль поют
Оттого, что с похмелья не спится…

За какие такие грехи
Унесло от родного порога
Мужиков от креста и сохи,
Позабывших и пашню, и Бога?

Сетование на судьбу? Скорее, стремление понять причины дисгармонии века. Автор даёт свой совет  героям стихотворения:

Им вернуться бы в избы отцов
По просёлку в берёзовой сени…

Кажется, автор стремится растождествить себя с «московскими поэтами», отъединить себя от них, несмотря на то, что вопросы он задал прежде всего себе… Вот признание из стихотворения «О корнях»:

Как пепел сивой стала  голова –
То пепел не с родного пепелища…
…Я не люблю бескровные слова.
Я не терплю людей без корневища.

Но ведь и эти строки автору с горечью приходится адресовать самому себе, как человеку «без корневища»: в стихотворении он скорбит о своем отрыве от родной сибирской деревни, от родных «дедов и дядьёв», от материнских наказов да заветов…

Лирический герой «Русской Голгофы» стремится преодолеть мучительный разлад…
Оттого-то светятся надеждой строки автобиографической зарисовки «В тюрьме»:

Воздух тесной камеры несносен.
Ночи воспалённые без сна…
Странно, но как Болдинская осень
Для меня тюремная весна…

Как ни странно, в тюрьме жизненные задачи кажутся выполнимее – может, оттого, что ставит их перед собой поэт более сжато, более локально: «Мне бы только не ожесточиться, мне бы только душу уберечь». А на воле – вновь изнурительный поиск пристанища:

Позабыл: сколько в сени ступенек,
Сколько окон в осевшей избе –
Ради славы, гордыни и денег
Колесил по стране, по судьбе.
Сколько было  вокзалов, причалов!
И, спеша  за химерами вслед.
Растерял ты своё изначало
В суматохе событий и лет…

Как перекати-поле, не прикипая душой ни к чему, мчится герой по свету, оставляя за плечом, да в памяти, да в строчках стихов  - любимые лица, любимые города… Может, стоило остановиться? Вот стихотворение «Прощание с Астраханью» - оно звучит, как прощание со счастьем, ибо счастье запечатлено в его строках:

А зной, словно дымок, струится над разливом,
А чайки над водой – как  яблонь лепестки…
И замерла душа в парении счастливом
От призрачных надежд и сладостной тоски.
Я с городом прощусь в предчувствии разлуки:
Запомню, как плывут степенно корабли,
Запомню, как гудят прощально у излуки,
Запомню эту ширь, чтоб виделась вдали.
Мне скоро уезжать совсем или надолго…

Но зачем же уезжать? Поэт объясняет просто:

Опять дорожная тоска
Морочит ум и сердце давит,
И манит призрачною далью
Апрельский ветер у виска…

И вот впереди – дорога, но что она принесёт? На душе, на белом листке, проявляются строчки – это стихотворение «В заполярном аэропорту»:

Теснота в заполярном порту.
Едут люди в безмолвные дали,
Чтобы выстудить вечными льдами
Бесприютных сердец доброту.

Что их гонит – измена, беда,
Или золота отблеск лиловый –
Что заставило их от былого
Улететь налегке, навсегда?

… Теснота в заполярном порту.
Едут люди в далёкие дали,
Чтоб отдать, или выстудить  льдами,
Бесприютных сердец доброту.

В этом повторе рефрена многое объясняется – поэт хочет быть востребован, он желает, чтобы человеческое тепло его сердца было воспринято, он стремится найти любовь и гармонию – как другие, такие же бесприютные, современники поэта… Чашечников ищет ответы для себя и для своего поколения, пытается разобраться в собственной душе и сердцах современников… Отчего так бесприютно, неуютно?

Если и впрямь писатели – инженеры человеческих душ, ответ Леонидом Чашечниковым должен быть найден, должен быть дан на страницах его книг. Как упрочить слабую конструкцию? И кому отдать доброту бесприютного сердца?

«По ночам слышно, как бесконечно шумит море. Этот величественный шум всегда вызывает мысль, что человек должен прекратить мучительное существование последних лет, полное страха и войн, будь они архигорячие или архихолодные, прекратить власть недостойных над достойными.  Человек должен, наконец, стать, как ему и следует быть, доверчивым, добрым и спокойным…» - писал Паустовский в 1960 году.

Да как же быть добрым и спокойным, если пишутся такие строки:

Повсюду одурь и враньё!
Гляжу на все четыре стороны:
Кружит над миром вороньё
И над Москвой горланят вороны…

Но надежда есть, пока сердце поёт. И рождается «Лебедь-песня»:

У меня две реки, как две верных руки:
Справа – гордый Иртыш, слева – вольная Волга.
У меня по России везде земляки
И причалы везде на пути моём долгом…
Справа – глубь-глубина, слева – голубь-волна,
Правой сила дана, левой – нежность и ласка.
И на все времена лишь Россия одна –
Лебедь-песня моя, моя вечная сказка.

Жизнь в России в рубежные времена не похожа на сказку, настроение душ не похоже на величавую, эпическую лебедь-песню. Ежедневная борьба с неустройством сбивает с  такого высокого настроя. Но не для нас ли поэт записывает стихами выстраданную всей судьбой мудрость жизни:

Заботимся, печёмся о себе,
Лукавя, изворачиваясь, споря:
Нам подавай лишь радости в судьбе
И упаси, Господь, от слёз и горя!
А мир устроен просто и старо:
То счастье на лице, то скорбь во взоре –
И горе обращается в добро,
Коль души наши очищает горе.

Если тяготы очищают душу – они служат благу… В этом поэт убеждён. А корни этой убеждённости – в крестьянской закалке, в спокойном и ясном характере предков-землепашцев. Поэт пишет «Оду крестьянским рукам» - одно из лучших своих стихотворений:

Земля! Кормилица-землица!
Я не устану никогда
И любоваться, и дивиться
Крестьянской мудростью труда,
Размахом нрава удалого,
Выносливостью добрых рук.
Давно ищу такое слово,
Чтоб гранями сверкнуло вдруг
И эти руки озарило
В их первозданной красоте:
Какая нравственная сила
В их черноте, в их чистоте!

А где-то на земле и сама родная деревенька, - та, по которой тоскует сердце:

Я вновь про это, вновь про это,
Я вновь про баб да мужиков.
Стоит в тайге, за Тарой где-то,
Деревня испокон веков.
Таких – сто тысяч за Уралом.
Но для меня в деревне той
Россия, как в росинке малой,
С её суровой добротой.

Любовью к родному краю, вниманием к людям-землякам продиктовано множество сюжетных стихотворений Чашечникова. В сюжетных стихах предстает перед читателем людный мир, со своими житейскими ситуациями, своими животрепещущими думами… Предстают земляки-сибиряки: вот  деревенская баба Клавдя, что в послевоенных тяготах жизни привыкла так: всё – для своих огольцов, и ничего – для себя… Вот парнишка-романтик, мечтающий о морях и дальних берегах… Вот сибирский лесник, с неустанной «заботой о судьбе тайги зелёной»… Вот молодой солдат-инвалид, первым вернувшийся в родную деревню из пекла Великой Отечественной войны, вот лучшая в районе красавица Тоня, вот друг Петруха, всё понимающий в международной обстановке… Вот мастер-плотник, чьи дома – по всей округе и чья Россия – до Калуги… Вот шофёры, «работники и трепачи», «сердцееды и балагуры»… И пленённые солдаты, и воины-афганцы, и бедолага, попавший в тюрьму,  и бабушка, у которой волки сгрызли последнюю козу, оставив голодными сирот-ребятишек, и «жулики, воры, негодяи всех мастей», «предатели, лжецы и злыдни»…И даже нужда, с коей можно побеседовать, как с родным человечком, коль уж она «поселилась под крыльцом»… И бригадирша-хохотушка тётя Таня… И медсестра с прекрасным лицом, чей голос произнёс, как в далёком детстве, слова «С днём рождения!» герою стихотворения «После инфаркта»… И сам поэт, признавшийся: «Весь я здесь, в этой книге»… Поэт, сказавший так:

Не вся та правда, что у нас в России,
Но вне России русской правды нет!

Поэт, повторяющий снова и снова:

И я, околдованный  маревом синим,
Пою о России, пою о России!

Отчего же не удалось поэту вернуться в родные места, куда душа звала, по которым сердце тосковало? Отчего несла его судьба по свету, отчего не дарила желанного утешения? Не ответом, а признанием звучит стихотворение «Благовест»:

Сколько стерто и сколото,
Разбазарено. Так…
А душа – медный колокол,
А душа – не пятак!
То медово возносится,
То набатом – в зенит.
К душам родственным просится.
Всё звенит и звенит
В предрассветную, раннюю.
В предвечернюю хмарь.
… При душе своей раненой
Я – исправный звонарь;
Истой верой прикованной,
Обречённый на грусть.
Жарь, души моей колокол!
Я оглохну, но пусть
Путник выйдет из сутеми
На торжественный звон.
Пусть повяжутся судьбами
Те, кто чист и влюблён!
Ну и что, что отколото?
Ну и что, что старо? -
Пой, души моей колокол,
Предвещая добро.

Многое не удалось в жизни осуществить поэту. Не сбылась мечта о крепких устоях  ладного дома. Не удалось создать круг друзей, сочетанных  в единую творческую общность. Не удалось до конца воплотить все задумки, все заделы, все замыслы. Но верил поэт: всё, что не удалось самому, удастся России. Верил и складывал строки стихотворения «Просьба»:

Россия, Россия! Печально и всё-таки баско
Звучат твои песни, красуются храмы-дворцы.
И славятся жёны славянские ладом да лаской,
И тешатся силой мужчины – жнецы и творцы.

Россия, Россия! Тебе ли, не помня былого,
Страдать от безверья и глупой житейской возни?
Россия, Россия! Возьми моё грустное слово,
Покуда я жив. Для слезы и для песни возьми.

Мы привели только последние строфы «Просьбы». А эпиграфом к этому стихотворению Леонид Чашечников поставил слова Николая Рубцова – «Россия, Русь! – храни себя, храни!» - бессмертные слова, пропетые сердцем поэта.

Как-то по-новому после этих слов понимается бесприютность поэтов… Может быть, их дом – вся Россия; и не скитальцы они, а наследники, осматривающие своё бескрайнее богатство? По-новому воспринимается и название книги: ведь библейская Голгофа – гора не только крестных страданий Христа, но и гора, озарённая Горним светом великого Таинства; преображённая  в символ, бессмертная Голгофа… Голгофа – путь, через страдание и терпение, к бессмертию; путь со Христом, путь души к победе…

Но как же тернист этот путь! Вместе с поэтом на крестном пути – Россия:

…Печальные наши погосты,
Нетучные наши хлеба,
Страна, у которой непросто
Веками слагалась судьба.

Ради России и вышел поэт в дорогу – понять, осознать, сказать… И нет ему покоя, пока не выполнит душа своей задачи, пока не воплотит она всю Россию в зримом слове…

Ой, туманы мои! – не застелет слеза
Круговерть городов, ненасытность вокзалов;
Иллюзорность бессмертья и смерти глаза –
Ведь душа ничего до конца не сказала.
И лечу, и мечусь  по ухабам стихов,
И топчусь в суете многоликой столицы.
Мне б сидеть у костра до вторых петухов,
Из ночного скакать на гнедой кобылице!

Но нет-нет, и накатит грусть-тоска, и приблизит сожаления о прожитом, и заставит поэта обращать к себе самому обвинительные речи:

Сколько было вокзалов, причалов!
И, спеша за химерами вслед,
Растерял ты своё изначало
В суматохе событий и лет…

А там, в «изначале», была мечта о ладном, прочном доме-укладе:

Я в юности мечтал построить дом:
В конце села, за кузней, за прудом,
И посадить под окнами рябину,
Чтоб снегири не пролетали мимо…

Эта мечта не сбылась – и осталась юной мечтой даже в седые, почтенные годы:

На синем камыше дрожат седые росы,
Над серою водой – крик белых лебедей.
А мне бы журавля да русую берёзу,
А мне бы разговор среди простых людей…

А мне бы позабыть утраты и невзгоды,
А мне бы не знавать глухих обид без слёз.
А мне бы журавля да молодые годы.
А мне бы отчий дом в тени родных берёз!

А всего-то надо было для тепла и семейного прочного уюта капельку терпения – лишнюю толику, которой и не хватало… Леонид Чашечников, казалось, знал рецепт семейного счастья и лада, знал, что рецепт этот прост:

Ты меня не береди,
Ты себя побереги:
Ты пока не уходи -
До апреля погоди.

Минут осень и зима
И тогда поймёшь сама:
Надо было погодить,
Чтоб совсем не уходить.

Но как бы ни бередила несбывшаяся мечта сердце поэта, на страницах книг Чашечникова всегда есть место для шутки-прибаутки, то грустной, то мудрой, а то и просто весёлой. И в этом тоже – доброта бесприютного сердца, сердца, обращённого к людям, читателям. Главное, что в жизненных испытаниях душа не оскудела и не озлобилась:

Немногое нажил, да многое прожил.
Чем дальше – тем больше живое дороже:
И ландыш пречистый, и певчая птица,
И верба над речкой, и колос пшеницы.

И через преодоление тягот пронесла душа по жизни светлую улыбку и добрый юмор:

А был ли я счастливым?
Нет и да.
Я был любимым лучшими из женщин,
Но Господом с поэзией повенчан,
Остался одиноким навсегда.

Остался подлинным поэтом, человеком, открытым миру, человеком, неприхотливым в быту, ибо гораздо выше быта и личных удач ставил Леонид Чашечников нечто более высокое и весомое, - хоть и говорил об этом с улыбкой:

Живу не свято, не богато –
То тароват, то скуповат;
Не виновачу виноватых –
Сам перед кем-то виноват.

Вину забудут. Канут в Лету
Пороки, слава и слова.
Не важно, как живут поэты –
Была б поэзия жива!

В душе, озарённой светом поэзии, пели свои песни любовь и нежность к России, будто к любимой женщине... Не случайно одну из лирических книг Чашечников назвал «Россия, Женщина, Берёза». Неожиданно? А строки «Колыбельной» поэта, обращенные  к женщине, обращены  и к России:

…Спи, родная. Вешняя синица,
Море выпив, скрылась за моря.
Пусть тебе привидится, приснится
Наша жизнь, прошедшая не зря.

А строки, обращённые к России, будто бы рисуют женщину, сказочную Марью-Моревну:

Любо мне брести по бездорожью
И лелеять ласковую грусть.
Осязаю с трепетною дрожью
Древнюю, языческую Русь.
Дикую, но гордую. Такую,
Что в лесах таилась до поры…

Ради такой встречи, долгожданной и неожиданной, вновь и вновь начинает поэт свою дорогу. А то и во сне даёт душе отчалить, побродить по знакомым просёлкам да перелескам, улететь в далёкие памятные дали…

Со страниц своих книг поэт приглашает пройти по России: к Отчизне, к отчине обращено сердце поэта.

… Луговиной некошеной
На скрипучий причал,
Где когда-то хорошего
Человека встречал.
Будешь долго и пристально
Любоваться на плёс
И поймёшь, как неистово
Ты в Россию пророс.
Причащаешься к мужеству
Поседевших бойцов
И гордишься содружеством
Некрикливых творцов.
Их огляду степенному
Обучаешься ты,
Их терпенью бесценному
И чутью красоты…

Вернётся душа из сна-странствия, прикоснувшись к певучей тайне Руси, к её временам и весям, и принесёт поэту новые впечатления, которые надо ему скорей воплотить в лёгкое песенное слово… Надо успеть – некогда горевать! И вновь поэт за временным рабочим столом, за листом бумаги…

И, если жива Россия – трудовая, народная, сказочно-красивая и сильная, то
не так уж и важно, что личная бытовая мечта не сбылась:

…А дом с рябиной - будет, как помру,
К нему слетятся птахи поутру
И прощебечут песенку о том,
Как я при жизни – не построил дом.

И незачем жалеть о несбывшемся. Автор прекрасных стихов, русский поэт Чашечников – как многое отдал он людям, как многое подарил друзьям-читателям, как многое вернул звонким песенным слогом России! Недаром сам он сказал о себе:

Мне ль прибедняться,
На жизнь мою жалиться мне ли,
Мне ли о славе заботиться –
Так уберусь!
Ель посажу,
Чтобы гусли на свадьбах звенели,
Песню сложу,
Чтобы пела по праздникам Русь…

Ведь сбылось гораздо большее – откликнулось в народном сердце
песенное слово поэта, и дом – поэтический дом Леонида Чашечникова – построен!

Поэт был уверен в главном: надо искренне и неустанно воплощать в жизнь
своё призвание, надо стремиться к добру, надо стараться жить с чистым сердцем…

И тогда будет рядом с читателями на жизненом пути – прямое и честное лирическое слово Леонида Чашечникова: поддержит и поможет…

Чашечников словно знал, что так будет!

И запоёт, и услышит Россия слово своего поэта! Чеканной строчкой вывел Леонид Чашечников вечную «формулу любви», по которой живёт и дышит подлинная поэзия. Помните? -

И если слышит Бог, то Родина услышит…