Гор Хозяин
Ходит и разговаривает.
Скрип.
Скрип.
Звяк.
Бу-бу-бу….
В первый раз, явно услыхав снаружи повизгивание кошек, звон ледоруба, чей-то низкий баритон и кашель и, не имея никакого желания вылезать из теплого спальника в мороз и снег, ты просто громко окликнул неизвестных гостей, думая, что на стоянки с перевала вышла группа каких-нибудь блуканувших альпинеров, увидавших сквозь снег светящийся от свечки купол твоей палатки, а у тебя тут целый котелок чайка еще горячего натоплен с вечера и сухарики ржаные – ребятам самый кайф сейчас хлебнуть горячего и сладкого чаю с мороза, и ты позвал еще раз, громче… но никто не отозвался и ты чертыхаясь все-таки натянул пуховку, и стараясь не задеть свечу, светя налобным фонариком выскочил наружу.
Никого.
Мрак.
Снег.
Жуть.
В кромешной темноте ты оббегаешь все стоянки у Рыжего бугра – пусто.
Никого.
Задыхаясь, дрожа и матерясь ты залезаешь обратно в свою палаточку, в свой еще не выстывший спальничек и вовремя – вновь налетело, завыло, забарабанило снегом по тенту, заскрипели оттяжки…
Заряд прошел и вдруг стало тихо-тихо, не слышно даже снега, а слышно только опять тоже самое...
Скрип.
Скрип.
Звяк.
Бу-бу-бу….
И вот уже третий или четвертый час, устав безрезультатно в который раз выскакивать из спальника во тьму, холод и ветер, ты только лежишь, остекленело пялясь на догорающую свечку и оторопело пощипывая себя за руку, и слушаешь и слушаешь, постепенно сходя с ума… как возле палатки, ходят и скрипят снегом какие-то туда-сюда, чем-то стучат, позвякивают крючьями или еще каким железом, невнятно что-то бормочут, или спорят, даже ругаются, то ближе, то дальше, откуда-то сверху, а потом вдруг их же голоса раздаются уже совсем рядом, прямо руку протяни – коснешься сквозь тент, причем один голос, мужской и такой строгий, доносится с одной стороны палатки, а другой, визгливый, то ли женский, то ли детский, но очень неприятный, отвечает ему с другой, разборки эти происходят практически через твою голову, с которой, давно уже свалился теплый подшлемник от вставших дыбом волос… и лезут, лезут в поехавшую крышу мысли и про пресловутую Деву Эльбрусскую и про зловещего Черного Альпиниста, про всякие прочие неупокоенные души потерявшихся и погибших здесь на бесконечных ледовых склонах этого самого большого кладбища Европы…
Но вот внезапно, после очередного шквала, все эти галдящие, ходящие и спорящие резко утихают и начинается уже настоящий кошмар – прямо у входа, довольно громко, вдруг начинает петь хор, многоголосый мужской хор, состоящий из одних басов и баритонов, и так красиво, стройно, черт их побери, петь, отмечаешь ты краешком твоего слабеющего сознания, понимая, что поют они что-то вроде «Dies Irae» Моцарта, но поют более спокойно, мерно, торжественно, чем у Моцарта, как-то действительно погребально, и опять же, с совершенно невнятным и неразборчивым текстом, но четко постепенно поднимая тональность все выше и выше, и выше пока не доходят уже до какого-то уже ультразвукового визга, откровенных криков и воплей о помощи, истерических рыданий и хохота… настолько реальных и громких, что ты уже просто не можешь больше это все выдерживать и только разинув в немом крике рот, как выкинутая из воды рыба, вылетаешь пулей из палатки раздетый, разутый, не чувствуя босыми ногами ни мороза, ни снега… и в ужасе оглянувшись вокруг в предрассветных сумерках, видишь лишь свою полузанесенную снегом палатку, стоящую в самом начале громадного лавового потока, поднимающегося почти до самой, уже начинающей розоветь, вершины…
Кругом очень тихо.
Очень холодно.
И ни души.
В прямом и в переносном смысле…
И вот… в каком-то пароксизме чувств ты падаешь ничком на снег и беззвучные рыдания сотрясают всего тебя, сжимая горло и выжимая сухие слезы, но и освобождая от чего-то невыносимо тяжелого, ненужного и нехорошего, от чего-то чуждого, привнесенного тобой сюда снизу, из «суеты городов и потоков машин».
Спустя двое суток, уже спустившись вниз по Ирик-чату до развилки рек, и греясь возле огня в коше у знакомого пастуха, ты, сильно комплексуя, попытался рассказать ему об этой жуткой ночи, из-за которой ты так и не рискнул идти дальше и подняться на такую желанную «твою» гору. И, судя по бушевавшему за окном бурану, хорошо, что не рискнул.
Молча и серьезно выслушав твой сбивчивый рассказ, пастух закурил, подбросил полено в очаг, на котором шкварчала огромная сковорода, полная макарон, перемешанных с тушенкой и перцем, и только потом, как-то очень торжественно и тихо сказал:
– Ты правильно сделал, что спустился сейчас. Молодец. Слышишь, да, что снаружи творится? У тебя семья дети, зачем, да? Отступать, как и побеждать, тоже уметь надо. Ты мужчина. Ты еще вернешься. А завтра вместе вниз пойдем, зима идет, закончен сезон. Но ты наверное думаешь, что там тебе наверху все приснилось, да? Говоришь что это ветер там за перевалом выл, в растяжках или стойках палатки свистел, да? Или все от большой высоты привиделось, в ушах шумело, хе-хе? Э-э-э нет, дорогой, это не ветер. И не высота. И не Дева это Эльбрусская, та бы тебя просто погубила бы, как она губит всех одиночек в этих горах. Это просто тебе очень повезло, что тебя сам Гор Хозяин попугать и предупредить решил. Редко он кому является, но уж если явился, да еще и запел, уноси ноги! Так-то, дорогой! В горах происходит много непонятного даже нам, местным, это ж горы! Но так поет и так себя ведет, как ты рассказал, только сам Гор Хозяин, – он помолчал и так же серьезно добавил, – хотя, бывает после песен такого гостя и в желтый дом попадают. Если живы остаются. Бери ложку, будем кушать, да спать укладываться, завтра пораньше выйдем......
Гор Хозяин. масло картон 1997 г
Следующая http://proza.ru/2012/08/07/1260
Свидетельство о публикации №212081701333
Алексей Анатольевич Карпов 24.01.2018 10:25 Заявить о нарушении